12. К ЕВСЕВИЮ ЕПИСКОПУ КЕСАРИЙСКОМУ (20).
Убеждает его переменить свое расположение к св. Василию, на которого несправедливо он негодовал (365 г.).
Поелику обращаю слово к человеку, который не любит лжи, и проницательнее всякого открывает [114] в другом, сколько бы ни была она запутана самыми хитрыми и разнообразными изворотами, к тому же и мне самому (пусть будет это сказано, хотя и не легко сказать) не нравится хитрость, и по природному моему расположению, и по внушению Писания; то и пишу по этой причине, что у меня на сердце. Снизойди к моему дерзновению; иначе обидишь, лишая меня свободы и принуждая скрывать в себе болезненную скорбь, подобно какому-то гнойному и злокачественному вереду. Как радуюсь, что делаешь мне честь (если и я человек, как сказал некто прежде) и приглашаешь меня на духовные совещания и собрания; так тяжело для меня оскорбление, какое терпел и доселе терпит от твоего благоговения досточестнейший брат Василий, с самого начала мною избранный, и доныне остающийся для меня товарищем жизни, учения и самого высокого любомудрия; и я за такое избрание ни мало не охуждаю себя; потому что скромнее будет сказать так; иначе подумают, что, выхваляя его совершенства, хвалю сам себя. Но ты, унижая его и оказывая честь мне, по моему мнению, поступаешь почти так же, как если бы кто одного и того же человека стал одною рукою гладить по голове, а другою бить по щеке, или, подломав основание дома, начал расписывать его стены и украшать наружность. Поэтому, если убедишься сколько-нибудь моим словом, то сделаешь по-моему. А я прошу убедиться; потому что это и справедливо. Если обойдешься с ним, как должно; и он будет служить тебе. А мое дело следовать за ним, как тени за телом; потому что я человек малый, расположенный к миру, и не дошел еще до такого жалкого состояния, чтобы, желая в ином быть любомудрым и принадлежать к лучшей стороне, [115] потерять мне из виду то, что в нашем учении самое главное, — именно любовь, особенно любовь к иерею, человеку почтенному, о котором знаю, что он жизнью, словом и правилами превосходнее всех известных мне. И самая скорбь не помрачит во мне истины.