СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ИНОСТРАННОЕ ОБОЗРЕНИЕ

1 января 1902.

Другое военное предприятие, волновавшее умы в Европе в течение прошлого года, не закончено еще поныне. Затихшая было война в южной Африке возгорелась с новою силою, и англичане опять стали претерпевать серьезные неудачи после неоднократных, оффициальных уверений о полном уничтожении противников. В сентябре 1900 года британское правительство объявило, что война фактически прекращена и что бывшие владения Трансвааля и Оранжевой республики подчинены короне; под впечатлением этой радостной вести распущен был парламент и назначены новые выборы, [380] которые дали огромное большинство министерской консервативно-унионистской партии. Между тем военные действия продолжались; многочисленные отряды буров появились в Капской колонии, тревожили и осаждали английские гарнизоны, расстраивали их способы сообщения, захватывали склады провианта и брали в плен целые баталионы солдат и офицеров. Британские министры утверждали, что это только партизанская война, которой вскоре будет положен конец суровыми предупредительными и карательными мерами; вооруженные буры, нападающие на англичан, должны, будто бы, считаться разбойниками или мятежниками, к которым неприменимы общепринятые военные обычаи. В этом отношении английские патриоты и политические деятели шли гораздо дальше местных военных начальников и самого генерала Китченера; они же побудили последнего обнародовать прокламацию, в которой назначался бурам срок для окончательного изъявления покорности, под страхом изгнания и конфискации недвижимого имущества. Таким крайним сроком объявлен был день 15 сентября. Ожидали, что угроза подействует на бурских вождей и заставит их отказаться от дальнейшего сопротивления, которое по здравому смыслу признавалось бы безнадежным; однако, назначенный срок прошел, и война продолжалась с прежнею энергиею и настойчивостью. Разрушение ферм, владельцы которых находятся в рядах сражающихся, привело к принятию особой системы сосредоточения бурских женщин и детей, под охраною английских войск. Образование специальных закрытых лагерей для многих тысяч бурских семейств наиболее повредило англичанам в общественном мнении; усиленная смертность в массе собранных детей вызвала жестокие нападки на военную администрацию, вследствие чего правительство вынуждено было озаботиться улучшением санитарных условий этих лагерей и отречься от взгляда на них, как на орудия устрашения непокорных буров. Безнадежное положение дел в южной Африке подорвало всякое доверие публики к министерству и создало хронический кризис и застой в общем ходе парламентского механизма в Англии.

Смерть королевы Виктории, в январе, завершила собою богатую событиями эпоху политического процветания и могущества Великобритании. Перемена царствования ничем не отразилась на составе и характере правительства; но общий упадок нравственной энергии, заметный уже в предыдущие годы, делается как бы систематическим и бесповоротным. Либеральная оппозиция подверглась постепенному разложению, и только немногие ее представители, из старых сотрудников Гладстона, решаются идти против воинственно-патриотического течения, господствующего в печати и в обществе. [381] Англичане озлоблены против буров, которых считают виновниками всех своих невзгод; они требуют беспощадного подавления южно-африканских врагов, нанесших столько тяжелых ударов авторитету и престижу британской империи, — но вместе с тем они сознают бессилие и бесцветность министерства, во главе которого стоит номинально лорд Сольсбери. Единственным из министров, сохранившим популярность в грубом смысле этого слова, остается Чемберлен, смелый и ловкий оратор, уважаемый за талант и силу воли, но страдающий недостатком добросовестности. Бывшие либералы разошлись в разные стороны: одни поддерживают политику войны, чтобы покончить раз навсегда с южно-африканским вопросом и затем возвратиться к либеральной программе; другие критикуют и осуждают правительство, но не предлагают ничего положительного и не высказываются ни за, ни против дальнейших усилий к покорению буров; третьи прямо восстают против пагубных увлечений Чемберлена, защищают интересы права и мира, и этим навлекают на себя обвинение в солидарности с изменниками и врагами отечества. Благодаря разброду и слабости оппозиционных групп, кабинет Сольсбери-Чемберлена еще существует; но необходимость перемены чувствуется всеми, не исключая и консерваторов, и это сознание ярко выражается в той необыкновенной роли, которую печать единодушно навязывает последнему либеральному премьеру, графу Розбери. Даровитый аристократ, избранный главою либеральной партии по совету и указанию Гладстона, отказался впоследствии от этого ответственного поста, в виду возникшего разлада в лагере оппозиции, и в последние годы он тщательно уклонялся от политической деятельности, несмотря на частые публичные призывы к его патриотизму. Либеральные и консервативные ораторы при каждом удобном случае высказывали сожаление о том, что лорд Розбери не поднимает своего голоса по текущим вопросам и не берет на себя руководства оппозиционным движением; газеты всех оттенков говорили о нем в том же тоне, и каждая речь его возбуждала всеобщее внимание, как возможный симптом выступления его на политическую арену. Наконец, лорд Розбери поддался настояниям своих сограждан и публично выразил готовность отдать свои силы на служение родине в переживаемый ею трудный момент, причем подробно изложил свою программу.

Обстоятельная речь, произнесенная лордом Розбери 16 декабря (нов. ст.) в Честерфильде, получила значение события первостепенной важности; она сделалась предметом радостных толков и комментариев даже в таких консервативных газетах, как «Times», [382] хотя по характеру своему она имела резко оппозиционный оттенок. Оратор подробно разбирал главнейшие факты, приведшие к настоящему тяжелому положению, и останавливался на существенных погрешностях правительства; он указывал на «грубые нарушения политической морали» министрами, которые сначала обманули страну ложными заявлениями об окончании войны, а затем, во время парламентских выборов, хотели помешать избранию либералов, выставляя их союзниками неприятеля, виновниками продолжения военных действий. Особенно возмущает лорда Розбери уверение консерваторов, что страна должна была по неволе оказать поддержку министрам, так как другого правительства нет и не может быть при данных условиях. «В Англии нельзя найти других, более подходящих людей для составления правительства? — спрашивает оратор. — Во всей империи не найдется других кандидатов в министры, кроме тех, которые, по сознанию значительной массы народа, так плохо и неудачно управляют нашими государственными делами? Неужели нация, столь гордая традициями своего могущества, неспособна была выработать людей, которые могли бы с честью заменить нынешних деятелей правительства и администрации? От злейших врагов Великобритании я никогда не слышал такого унизительного утверждения, как заключающееся в этой доктрине». По мнению Розбери, необходимо ускорить водворение мира в южной Африке обещанием широкой и либеральной амнистии и немедленной равноправности подчинившихся буров, для чего можно бы завести переговоры с президентом Крюгером и его приближенными; «необходимо восстановить нормальную деятельность парламента, правительства и народа; во внешней политике надо рассеять ту атмосферу недоверия и ненависти, которая образовалась около нас при нынешнем правительстве; а что касается войны, то нужно с энергиею стремиться к ее действительному окончанию и идти на встречу переговорам о мире, допуская справедливые и либеральные условия, за исключением лишь законченного и порешенного вопроса о присоединении». «Таковы лучшие пожелания и советы, какие я могу преподать стране, — сказал далее оратор: — и что я в состоянии сделать больше, я сделаю, ибо мои услуги, насколько позволят здоровье и силы, — как и услуги всех британских подданных, — находятся в распоряжении моей страны». Эти слова, как свидетельствует отчет «Times», были прерваны шумною, восторженною овациею, причем многие вскочили на платформу и «дико размахивали шляпами». «Я не делаю себе иллюзии, — закончил оратор, — я могу пока сделать очень мало или ничего, так как страна в прошлом (1900) году лишила себя свободы действий на ближайшие [383] шесть лет под влиянием уверенности, что война окончена. Моя политика основана не на партийных соображениях, и я взываю не к какой-нибудь партии. Партии в этом случае имеют мало значения. От парламента с его колеблющимся, но подавляющим большинством, поддерживающим правительство, и с разрозненною оппозициею, — я апеллирую к Цезарю, — к тому молчаливому, но верховному трибуналу, который в последнем счете решает и контролирует судьбы нашего народа, — я разумею трибунал общественного мнения и здравого общего чувства».

Двухчасовая речь лорда Розбери, действительно замечательная по тону и содержанию, была передана в тот же день по телеграфу во все английские газеты и произвела повсюду необычайное впечатление. Лондонский «Times», обыкновенно столь сдержанный и осторожный, посвятил ей подряд две хвалебные и крайне сочувственные передовые статьи; в заголовке самого отчета, занимающего в еженедельном издании восемь столбцов мелкого шрифта, поставлены слова: «Важная речь». «Times» отнесся к этой речи как к манифесту будущего главы кабинета, появление которого есть только вопрос времени. «Речь лорда Розбери, — по словам газеты, — оправдала ожидания его поклонников и вполне достойна его высокой репутации, как патриота и государственного человека... Советы его прямодушны, мужественны и ясны. Он не выступает в качестве вождя, но говорит языком такого рода, который дает людям положение руководителей... Его рассуждения представляют как бы струю свежего воздуха в нашей политике; особенно бросается в глаза их резкий контраст с общими местами речей министерских защитников и оппозиционных порицателей». «Times» придает большое значение тому обстоятельству, что присутствовавшие на митинге либеральные члены парламента, Аскит и сэр Эдуард Грей, поздравляя лорда Розбери с возвращением к руководящей политической деятельности, безусловно присоединились к предложенной им программе. В другой статье, резюмируя различные отзывы о том же событии, газета замечает, что речь «оказала могущественное и возбуждающее действие на политику внутри страны и заграницею. Если, — продолжает «Times», — лорд Розбери твердо и решительно будет поддерживать принципы, возвещенные им в Честерфильде, он сделает возможным непосредственное возрождение действительной либеральной партии, в отличие от существующей анти-национальной фракции. Он, быть может, сделает возвращение ее к власти вероятностью недалекого будущего».

Та поспешность, с какою «Times» отрекается от нынешнего министерства Сольсбери-Чемберлена, лучше всего характеризует [384] положение дел. Одна мысль о замене этого кабинета правительством лорда Розбери наполняет умы каким-то патриотическим восторгом, точно дело идет об избавлении от мучительного и слишком продолжительного недуга. Никто не спорит о негодности старого министерства; сами деятели и органы правительственного большинства в парламенте не сомневаются в благотворности предстоящей перемены, — сомнения касаются лишь способов осуществления спасительной комбинации. Кабинет не может произвольно удалиться со сцены только потому, что лорд Розбери соглашается взять на себя бремя управления; король также не имеет законного основания разойтись с министрами, пользующимися поддержкою значительного парламентского большинства, а это большинство тоже не может внезапно отречься от своих собственных недавних решений и заявлений. Английские министры, за весьма редкими исключениями, не принадлежат к числу лиц, дорожащих своими оффициальными должностями по соображениям личной карьеры или выгоды; большею частью они смотрят на министерский пост только как на почетное и ответственное бремя, от которого вовсе не зависит их материальное и общественное положение. Лорд Сольсбери и Чемберлен останутся после своей отставки теми же крупными политическими деятелями, какими были раньше, с тою только разницею, что не их будут критиковать, а они сами будут критиковать министров, — причем они могут только выиграть в общественном мнении. Оттого и нынешний премьер, утомленный неудачами и болезнями, не раз публично выражал свое прискорбие по поводу отсутствия такого оппозиционного вождя, который мог бы считаться серьезным претендентом на роль главы кабинета. Точно так же Чемберлен не чувствует себя обязанным отстаивать свой министерский портфель в ущерб интересам государства, а интересы государства несомненно страдают от общей непопулярности правительства. С переходом власти в руки лорда Розбери политика не изменилась бы или мало изменилась бы по существу, а перестала бы только вызывать вражду и озлобление, что было бы, конечно, только выигрышем для страны. Этим объясняется господствующий тон министерской печати при оценке события, которое на первый взгляд должно было бы представляться неприятным для министров и их сторонников. Министерский карьеризм неизвестен в Англии, и никому там не приходит в голову обсуждать крупные государственные вопросы с точки зрения личных интересов и выгод отдельных министров. Интересы государства одинаково важны и для правительства, и для оппозиции; всякие частные соображения подчиняются им беспрекословно, и ни один политический деятель или сановник, как бы [385] важен он ни был, не считает себя незаменимым и не смешивает своего существования у власти с высшим благом государства, подлежащим принудительной охране. Этот дух истинной государственности, несовместимой с корыстолюбием и карьеризмом, обеспечивает Англию от злоупотреблений, столь частых в других западно-европейских государствах.

Неудачи южно-африканской войны, вопреки ожиданиям, не только не ослабили приверженности автономных британских колоний к метрополии, но способствовали еще большему укреплению существовавших связей и возбудили новый имперский патриотизм в различных колониальных владениях британской короны. Путешествие герцога Корнвалийского, ныне принца Уэльского, вокруг света, для посещения британских земель, сопровождалось многочисленными и красноречивыми подтверждениями этого крупного факта. На банкете, данном лондонским городским управлением 5 декабря в честь возвратившегося наследного принца, последний произнес интересную речь о возродившемся чувстве единства и солидарности между колониями и Великобританией. В том же духе говорили затем Чемберлен и лорд Сольсбери, которые по этому поводу высказали мысль о ненужности внешних союзов для Англии при тесной сплоченности ее с британскими владениями в разных частях земного шара. Министры дали этим косвенный ответ на вопрос о новых международных комбинациях, поднятый одним из английских журналов и вызвавший напрасную полемику также в некоторых наших газетах. Союзы действительно не нужны Англии, так как она и без того остается владычицею морей, опираясь на свои колонии. В недавнем нумере сатирического журнала «Punch» эта мысль иллюстрируется каррикатурою, изображающею пары танцующих: впереди — фигура Британии, с женщиною, на которой значится надпись: «колонии»; на заднем плане — Россия с Францией; в стороне — Германия, в лице Вильгельма II, смотрит с недоумением на Британию и ее странную союзницу, как бы удивляясь, что место, бывшее прежде вакантным, уже занято. Если так рисуют себе международные отношения сами англичане, то и другим нациям нет рассчета добиваться союза, в котором недоставало бы взаимности.

Английские публицисты, предлагавшие вступить в прочное соглашение с Россиею, упустили из виду, что никакие формальные уступки не заменят простого уважения к чужому праву и доверия к чужой добросовестности, а без обоюдного уважения и доверия немыслимо прочное соглашение, при множестве противоречащих и сталкивающихся между собою интересов, как это имеет место в данном случае. Франко-русский союз, вновь подтвержденный в сентябре [386] истекшего года торжественными встречами и празднествами в Компьени и в других местах, мог установиться только потому, что у нас нет материала для споров с Франциею, и нам нечего делить с нею. Сближение с Англиею желательно для нас не в смысле формально-дипломатическом, а в культурном; отдельные же соглашения по возникающим специальным вопросам политики могут всегда устраиваться в духе взаимной уступчивости и миролюбия, как и до сих пор, без всяких союзных комбинаций.