5. Из воспоминаний К. А. Вяземского о путешествии по Марокко

Марокко. 29 декабря 1881 г. — 6 января 1882 г.

1881 года 9 декабря я отправился из приморского города Танжера в Марокко верхом, ибо колесных путей там нигде нет.

Я пользовался рекомендациями испанского правительства, и потому мне местные власти всячески содействовали для снабжения экспедиции всем нужным.

От Танжера до Марокко 500 верст, дорога сначала пролегает океана 330 верст до города Аземура, где погребен ихний святой Моле Бугай, а затем направляется в глубь страны прямо к югу через небольшие возвышенности 170 верст к резиденции султана Мюле Гассана (слово Мюле, прибавленное к имени, на арабском языке значит владыко).

Путь все пролегает через местность безлесную, но покрытую богатой травой; кой-где попадаются возделанные поля и кой-какие [56] селения, вдали с восточной стороны видны речки верстах 15 или 20 от дороги…

Путешествие мое от Танжера до Марокко длилось 19 дней. Вот список населенных мест, через, которые я прошел, с соответствующими расстояниями от Танжера: 1 Сегедела — селенье от Танжера — 16 верст; 2. Арчила — город от Т. — 39 в.; 3. Эль-Араш — город от Т. — 40 в 4. Шуафа — селенье от Т. — 94 в.; 5. Пхара — селенье от Т. — 129 в.; 6. Шлихау — селенье от Т. — 168 в.; 7 Мехедия — город от Т. — 143 в.; 8. Рабат — город от Т. — 196 в.; 9. Схиуш аль-Корумфель — селенье от Т. — 219 в.; 10. Мехария — селенье от Т. — 239 в.; 11. Каза-Бланка — город 14 от Т. — 265 в. 12. Эрцамулизиден — селенье от Т. — 294 в.; 13. Штука — селенье от Т. 308 в.; 14. Аземур — город от Т. — 330 в.; 15. Ларюи — селенье от Т. — 350 в.; 16. Бумхилель — селенье от Т. — 382 в.; 17. Фетнага улед Бугарария — селенье от Т. — 407 в.; 18. Ленталь селенье от Т. — 412 в.; 19. Смира — селенье от Т. — 439 в.; 20. Бенебха селенье от Т. — 460 в.

Султан был извещен о моем приезде своим министром иностранных дел Баргашем. живущим в Рабате, и потому выслал мне навстречу двух своих стражей в белых арабских рубашках и с пиками. Мы их встретили накануне нашего въезда в город Марокко 27 декабря около четырех часов вечера. Подъехав ко мне, они отдали честь по своему обычаю, подняв пики вверх, и скачали: «Мархаба» (это арабское приветствие и значит в переводе на русский язык: «Добро пожаловать»). Встретили они нас в двух верстах от селения Бенебха в месте, называемом Эльхад Бенебха (слово «эльхад» значит базар), и место это служило базарной площадью в праздничные дни.

Арабы, подъехав к переводчику просили его объявить мне, что султан меня ожидает на следующий день, а теперь предлагает остановиться на отдых и сделал распоряжение, чтобы из окрестных деревень было принесено продовольствие для меня, моих людей лошадей. Так делается всегда в Мароккской империи — идущим к султану приносят все нужное, как то крупы, хлеба, иногда мяса, разных овощей, чаю, ячменя, сена, и все это бесплатно.

Эти приношения называются «муна», они большею частью собираются местными начальниками с поселян, если их не принять, то начальники считают это для себя личной обидой, если же предложить за них деньги, то не примут и не поймут даже, за что.

Большею частью, когда путешествуешь по Мароккской империи с отрядом, как я и поехал потом из Марокко к северо-востоку, то солдаты питаются этой муной, даже продажей ее в городах, унося собой. От этого происходят постоянные столкновения между ними и [57] поселянами, которые европейскому путешественнику трудно разобрать по незнанию языка. Переводчики, сопровождающие европейцев в их экскурсиях, также пользуются этой муной и нередко наживают ею порядочные деньги, вымогая из поселян сколько возможно под угрозой нажаловаться султану. Те несчастные должны давать сколько бы с них не потребовали, ибо размер муны ничем не ограничен; впрочем, при слишком наглых требованиях дело доходит и до рукопашной, и мне не раз приходилось вступаться в их стычки и умерять алчность моих людей.

Место, на котором мы остановились, представляет собой чистую равнину, поросшую кой-где кустарником. Почва была каменистая, вдали виднелись невысокие горы.

Когда лошади были развьючены и палатки раскинуты, то начало темнеть. Из окрестных селений стали собираться люди; иные приносили провизию, другие приходили поздравить с приездом, третьи так только чтобы поглазеть.

Иностранцев в этих местностях почти не видят, и потому они возбуждают немалое любопытство в местном населении. Население это хотя рослое и сильное, но некрасивое, черты их очень грубы, они как-то неуклюжи. Женщины и мужчины носят темно-синюю одежду, что свидетельствует о сравнительной суровости климата. Приморские жители тех же провинций ходят почти раздетые, даже и в зимнее время местные женщины нисколько не прячутся от европейцев, как это сходит на востоке, и часто являются прислуживать.

Племя, обитающее здесь, называется дуккана (искаженное от дуккаля – Н. П.) , и от него вся провинция носит это имя от океана и до Атласских гор.

Муну нам принесли хотя и поздно вечером, но в изобилии, и мы день пообедали настолько роскошно, насколько это возможно в ночь была тихая, но холодная, по временам слышался собачий лай, должно быть, стерегущих стада по горам.

На другой день мы встали с рассветом и отправились в путь, день был такой светлый, каких мы давно уже не видали. В продолжение нескольких часов местность слегка понижалась, и мы шли по отлогому склону, так часов до 12. Тогда мы достигли возвышенностей, которые были видны накануне и обрамляли горизонт с юга. Здесь начинался легкий подъем, и так как и люди, и лошади уже успели устать, то мы расположились тут отдохнуть и позавтракать.

Верховые арабы, присланные султаном, сопровождали нас до этого места, здесь же покинув, поскакали вперед, чтобы возвестить наш приезд. [58]

Во время часовой стоянки термометр показывал почти неизменно 25 градусов по Цельсию, не скажу, что было в тени, ибо тени нигде нельзя было найти. Малорослые колючие кусты, которые тут находились в изобилии, тени никакой не давали.

Погода вообще была хорошая, дул маленький ветерок с юга, подымавший легкую пыль. После этой стоянки подымались около часу до небольшой площадки, поросшей густой травой, и оттуда на расстоянии 15 верст открылся великолепный вид на город Марокко с окрестностями; я довольно долго любовался им, собственно не самим городком, а его окрестностями. Город Марокко, находящийся на 3 градусе северной широты, собственно ничем не отличается от остальных городов империи, которые вообще некрасивы ни вблизи, ни издалека. В них нет ни роскошных мечетей, как на востоке, ни высоких минаретов, дома низенькие с плоскими крышами, все однообразно белые, лепятся один к другому, издали все кажется как-то сплюснуто.

Красота заключается в общем содержании картины: город представляется с возвышенности, на которой мы находились, весь утопавший в пальмовом лесу, справа и слева по равнине извивалась речка Тензифт, довольно широкая в этом месте. Перед городом ее не было видно, либо она была заслонена деревьями. Но что придавало особенную прелесть картине, так это хребет Атласских гор, весь покрытый снегом, что как белая серебряная стена закрывал горизонт, и хотя находился от города за 60 верст, но казался совершенно вблизи.

Солдаты, заметив, что я любуюсь панорамой, спросили, есть ли в нашей стране города, подобные Марокко. Я подумал, что они говорят о красоте вида, и отвечал, что в нашей природе северной нет пальмовых лесов, да и нигде у нас не видно снежных вершин среди зелени. Но они, видя, что я не понял, уже прямо спросили, есть ли у нас такие большие города, как их Марокко.

Этот наивный вопрос я оставил без ответа, не желая разочаровывать, и, зная их патриотическую гордость, не хотел сказать, что любой наш губернский город больше их Марокко.

Переводчик подъехав ко мне, стал хвалить климат здешний, уверяя, что в Марокко никогда не бывает ни слишком жарко, ни холодно. Уж не знаю, насколько это верно, но одно могу сказать, все время нашего пребывания в Марокко время стояло очень приятное, сухое и нехолодное, несмотря на то что дело было в январе.

Спуск к городу отлогий и продолжается верст 8 вплоть до речки Тензифт, через которую существует хороший каменный мост, вероятно очень древний. По дороге попадаются пальмы, но сперва редкие, в [59] отдалении одна от другой, подходя же к реке, уже начинается густой пальмовый лес.

Полагаю, что пишу это для читателей, не видевших никогда пальм нигде кроме как в теплицах, и потому распространяюсь несколько об этом предмете. Леса пальмовые бывают двоякого рода: сажные и выхоленные пальмы представляются чем-то странным. Нижние ветки у них зачем-то обрубаются, и они кажутся издали как бы опрокинутыми метелками, а потому выглядят совсем некрасиво. Таких лесов много в Египте в Нубии и в оазисах Сахары, принадлежащих французам. Жители их еще портят тем, что окапывают и устраивают воруг глиняные (иногда из булыжника) загородки; это делает пальмовые рощи совершенно безобразными.

Леса же Мароккской империи совершенно дикие, там, может и сажали деревья, но очень давно, теперь их никто не окапывает и не рубит, иногда только обирают с них по осени финики и затем забывают про них, и леса эти, предоставленные сами себе, великолепные, своей густотой предохраняют путника как нельзя лучше от лучей знойного африканского солнца. Вот такой-то тенью и окружают столицу Мароккского царства. В этом лесу расположились люди и войска высланные султаном меня встретить; говорят они, бедные, дежурили целый день, меня ожидая.

Встреча эта была в высшей степени типична, и всегда вид всех этих разноцветных всадников в лесу напоминал собою французскую феерию. В самом деле, один только лес походил как нельзя больше на театральную декорацию, да еще все эти люди в фантастичных костюмах, кто в белых мантиях, кто в красном, кто в зеленом. Начальники сидели на дорогих лошадях, и при них находились по нескольку совершенно черных рабов. Были некоторые (как я потом узнал важные сановники), у которых мантии спускались с лошадей до и их поддерживали слуги. Один старый седой араб был в розовой и мантии и золотых очках. Это как-то не гармонировало…

…Все встречающие сперва здоровались, отдавали честь и потом следовали за нами, так что процессия делалась очень длинная.

Один из начальников, подскакав ко мне, заговорил на чистом французском языке. Он был одет как алжирский мавр и в чалме. Оказалось, что он командовал артиллерией султана, был родом из Эльзаса и по фамилии Эркман. Он объяснил мне, то кроме него в городе всего два европейца это его помощник-француз и начальник – англичанин.

Поговорив со мной, он просил позволения поехать рядом, я был очень этим доволен. Я стал расспрашивать его про лиц, которые [60] выехали меня встречать Он называл всех и в том числе укачал на одного молодого в белой мантии, стоявшего впереди других, скачав, это — церемониймейстер султана. Я ему кивнул головой, и церемониймейстер к нам немедленно подъехал и потом продолжал ехать рядом.

Я спросил француза, почему мне делают такую торжественную встречу, что ведь я частный путешественник и никаких дипломатических миссий не имею. Он ответил, что султан вообще рад видеть русского в своей стране, так как еще ни одного никогда не видел и в особенности теперь к русским благоволит по случаю победы над султаном турецким, считаемым всеми западными арабами за узурпатора, ибо, не быв потомком Мухаммеда, он присваивает верховные права ислама Мароккский же султан числится прямым наследником Мухаммеда и потому долженствовал бы первенствовать у мусульман.

Некоторые сановники, ехавшие за нами, видя, что я любуюсь их разноцветной одеждой, просили француза передать мне, что они всегда одеваются в разноцветные мантии, как полевые цветы, потому, что они так же незлобивы, как цветы.

Я улыбнулся на это сравнение, вспомнив их недавние жестокости над христианами в Тетуане 15 но промолчал.

Через час мы достигли городских ворот, но француз посоветовал в город не въезжать, ибо на улицах будет невообразимая теснота (улицы в мароккских городах так тесны, что там трудно даже двум встречным верховым разъехаться, и мне не раз случалось касаться руками, сидя на лошади, противоположных домов на поворотах) от всех этих встречающих и нищего люда, иногда бежавшего за нами. На городскую стену взобралось множество любопытных, и между ними заметил очень недружелюбные физиономии. Должно быть, это были ярые фанатики.

Начальник артиллерии мне сообщил, что султан предоставил для моего помещения один из своих дворцов, в котором обыкновению помещаются прибывающие к нему европейские послы.

Дворец этот находился на окраине города. К нему можно было проехать вдоль городских стен, туда и направился весь наш поезд.

По дороге попадалось много нищих, я им велел бросить медную монету; они с криком и бранью ее ловили и потом дрались между собой. Все они были полунагие, в отрепьях, с крайне болезненным видом.

Француз сказал мне, что арабы удивлены, что я даю им медь, что обыкновенно приезжие европейцы кидают им серебро. Я отвечал, что каждый дает по средствам. [61]

С самых ворот предназначенного нам дворца нас встретила кучка жидов. Они играли на всевозможных инструментах и визжали невыносимо. Француз объяснил, что по они меня поздравляют с приездом и что мне надо что-нибудь дать. Между ними была также и девушка, довольно нарядно одетая, но босиком. Это меня удивило я узнал, что жидам иначе запрещено ходить по улицам священного города Марокко, и для того, чтобы обуваться, они должны думать особые грамоты от султана, которые даются лишь за большие заслуги.

Впрочем, по улицам города и арабские женщины ходят босиком, даже богатые, и нередко приходится видеть местную девушку всю в шелках и в бархате, пробирающуюся в сопровождении черных евнухов босиком, при этом они носят золотые браслеты на ногах и кольца на пальцах ног.

Дворец, в который меня поместили, сам по себе ничем особенным не отличался. Это был двухэтажный небольшой дом с широким двором и фонтаном посреди, но прилегавший к нему сад был великолепным. О нем расскажу подробнее.

Нижний этаж предназначенного нам дома был разделен на маленькие конурки, где поместились наши люди, а верхний из одной, но очень большой комнаты, предназначенной собственно для нас с женой. Комната эта вся была устлана роскошными коврами, в углах стояли две европейские кровати, посреди — маленький, очень простой стол был прислонен к стене, на полу стояло несколько бронзовых шандалов с зажженными свечами очень больших размеров. Расставлены они были симметрично в виде аллеи. В комнате было накурено ладаном и мускусом, у стен было прислонено несколько больших зеркал очень хорошей работы, вероятно из Парижа (арабы никогда не вешают зеркала на стены и всегда прислоняют их или просто кладут на пол, они никогда не смотрятся в них, а берегут просто как украшение).

Сад, который был виден из единственного окна нашей большой комнаты и составлял принадлежность дворца, был, как я уже сказал, прелестный, он почти весь состоял из апельсиновых деревьев, покрытых фруктами, и пальм. Цветов не было, дорожки были везде прямые, посыпаны песком, посреди сада находилась беседка с террасой, то есть плоской крышей, и с нее был виден весь город. Хотя беседка была низкая, но она находилась на холме, и самые высокие пальмы не закрывали вида своими макушками. Француз, однако, мне объяснил, что не следует очень наслаждаться тем видом, что ходить на крыши считается неприличным, что они предоставляются исключительно в пользование женщинам, которые по ним переходят из дома в дом, [62] делают друг другу визиты и могут обойти таким образом весь город, ибо соседние крыши везде соединяются мостиками.

На крыльце дома нас встретил управляющий этого дворца с прислугой. Это был седой, важный араб, похожий на то, как рисуют Авраама, он был в голубой мантии и отвесил нам поклон в пояс, сказа» «мархаба», после этого повел нас вверх по лестнице: француз пошел за нами, служа ему переводчиком. Введя нас в комнату, он сказал, что султан ее предназначил для нашего жития в Марокко, затем, показав сад прибавил, что и сад султан назначил в наше распоряжение и что мы можем есть там сколько хотим, но не продавать их (фрукты — Н. П.). Эта оговорка мне показалась очень смешною, но, вспомнив, как торгуют муной, я подумал, что ведь они правы, предупреждая.

Через несколько минут пришел посыльный от великого визиря поздравить с приездом. Это был араб лет 40. весь в белом, с кротким и как бы женским лицом. Он вошел неслышно, прижимаясь к стене держа себя как-то боязливо. Француз встал при его входе и подал ему руку. Это меня удивило, ибо я принял посыльного за неважное лицо. Меня еще больше удивило, когда француз объяснил мне, что он старший секретарь великого визиря, состоит в чине паши (генерала) и будет в будущем году послан уполномоченным в Испанию.

Я, разумеется, узнав все это, пригласил его сесть, что было, однако, трудно исполнить, ибо стульев не было и мы сами сидели на кроватях, но пришедший секретарь (Сифодоль) не затруднился и, подложив под себя ноги, сел на пол. Он, однако, ничего не говорил и, смотрел на меня в упор. Я первый нарушил это странное молчание и сказал ему, что прошу поблагодарить султана за прием и желал бы лично представиться. Он сказал, что доложит его величеству, и опять замолчал. Француз стал с ним говорить по-арабски, объясняя, что мы устали с дороги и хотим отдохнуть. Тогда он встал, поклонился и вышел; вышел за ним и француз, и мы стали располагаться как могли этом оригинальном дворце. Через полчаса доложили, что принесли от султана муну. Я пошел вниз посмотреть.

Боже мой, чего тут только не было: живые бараны, куры, утки, голуби, огромный ящик с чаем, свечи, мука, ячмень, разные сладкие печенья, сахар, изюм, рис, сухие финики, какая-то рыба, зачем-то гвозди, веревки, подушки, тюфяки. Все в огромном количестве. При этом люди, принесшие все это, сказали, что если окажется мало, принесут еще. Я поблагодарил и сказал, что этого весьма достаточно.

На другой день я пошел осматривать город в сопровождении француза и англичанина Маклина, который утром пришел представиться. Он оказался очень приличный и благовоспитан [63] офицер в красном английском мундире и таких же панталонах с позолоченными пуговицами. С французом они были, разумеется, в контрах и всей душой друг друга ненавидели. Город Марокко, как я и говорил, ничем не отличается от других городов этого царства. Нельзя сказать даже, чтобы он был самый большой из них, ибо размером он уступает Фецу, древней столице.

О товарах и произведениях этого города сказано у меня подробно в брошюре о торговле Мароккской империи, однако скажу только, что лавки на базаре имеют самый оригинальный вид, они похожи как бы на ниши в католических церквах, в которые ставят святых. Продавцы в них сидят среди своего товара, поджав ноги на высоте аршина полтора от земли, а покупатели подходят извне. Покупка и продажа обыкновенно сопровождаются неистовыми криками с той и с другой стороны.

Базар в Марокко очень большой, и состоит он главным образом из европейских вещей плохого качества. Я спросил у моих спутников, отчего его тут нет никаких предметов из Судана, ни слоновой кости, ни в страусовых. Они мне на это ответили, что привоз из Судана так дорог, что единый товар, окупающий этот привоз, есть рабы и рабыни. Их пешком пригоняют, но этих на базаре не продают из боязни европейцев, ибо султан последним договором обязался прекратить у себя торговлю невольниками.

Мечеть арабы положительно посещать не пускают европейцев, и потому мне так ни одну не удалось видеть, судя же по внешности, они мало интересны. Очень низкие и без всяких украшений минареты их имеют не более 3-4 саженей в вышину.

Представление султану состоялось на 4-й день нашего приезда и было назначено в 9 часов утра. За нами прислали лошадей, и мы отправились с женой в сопровождении многочисленной свиты, которую также прислал за нами султан Сифодоль и церемониймейстер поехали за нами верхами, а остальные шли пешком.

Подъехав к стенам султанского дворца, мы увидали там очень много солдат и офицеров. Они все просто сидели и лежали на земле. Француз начальник артиллерии, подошел к нам и сказал, что по обычаям мароккским как султан едет, солдаты не должны ни вставать, ни отдавать нам честь. Мне это, разумеется, было совершенно все равно. Через несколько минут пришел старшин церемониймейстер, тоже весь в белом, и пригласил нас следовать за ним внутрь.

Пройдя через ворота, мы вошли в большой сад и направились по аллее перед. На расстоянии 50 шагов показалась небольшая беседка, где ожидал нас султан Он сидел посредине на возвышении, устроенном [64] из подушек, был закутан весь в белую мантию с головы до ног. Видно было только лицо бронзового цвета и руки Султан, мужчина лет 45, красивый, здоровый, с живым лицом, казался совершающим какой-то важный обряд. Он не двинулся при нашем приходе и едва повернул голову в нашу сторону. Церемониймейстер пропустил нас вперед в беседку, не вошел, а остался вне. Вошли только мы с женой и наш переводчик, который так оробел, что стал перед султаном на колени.

Так как сесть было некуда, то мы с женой остались стоять. Султан, взглянув на нас, приложил руку к груди, и это означало, что он рад нас видеть. Зная арабские обычаи, я просил переводчика передать султану, что желаю ему долго и благополучно царствовать, и еще несколько подобных приветствий. На все это султан только прижимал руку к груди.

Затем я просил позволения поднести султану привезенное ему аметистовое ожерелье (мне говорили еще в Испании, что к нему без подарков являться нельзя). Ожерелье внес в беседку наш слуга из арабов на белой шелковой подушке и также стал на колени. Султан потрогал ожерелье и сделал знак поставить его около него осведомился о здоровье русского императора, спросил, благополучно ли мы доехали и каким путем. Услышав, что мы приехали через Танжер, поинтересовался узнать, далеко ли от нашей столицы до Парижа.

Я отвечал, что расстояние настолько велико что если верхом, что требуется месяца два с половиной. Тогда он меня удивил, чисто уже мароккским вопросом, которого я даже сразу и не понял. Он спросил, можно ли по пути везде найти воду, полагая, вероятно что, как у них, приходится проходить кое-где через пустыню. Еще полюбопытствовал узнать, есть ли у нас, у русских, пушки и достают (любимое его занятие, по словам француза Эркмана. — это пушечная стрельба в цель). Вся аудиенция продолжалась не более минут. По окончании разговора султан приложил опять руку к груди, и это означало, что он нас отпускает .

Пребывание мое в столице Мюле Гасана продолжалось 9 дней. Кроме аудиенции у султана стоит отметить еще визит к великому визирю и еврейскому раввину. Визирь прислал на другой день пригласить меня к себе того же Сифодоля, что и прежде у нас был. Ему очень хотелось, чтобы и моя жена его посетила, и, говорят, он обещал дать хороший подарок французу, если тот у говорит ее поехать со мной к нему, но жене почему-то не хотелось. И я к великому визирю отправился один. Француз Эркман меня сопровождал, мы поехали, конечно, верхом, ибо иначе и нельзя было ехать по улицам Марокко. Колесного пути в этой стране нигде нет, и хотя в последнее время кто-то подарил [65] султану коляску, но ее он никогда но употреблял, да и негде ее употреблять.

Приехав к великому визирю, мы вошли в небольшой красивый окруженный именной стеной. В саду были две беседки в 15 шагах одна от другой, при двери одной из этих беседок встретил меня визирь в сопровождении военного министра. Оба они были арабы пожилых лет, очень важные с виду, завернутые с ног до головы в белые мантии, великий визирь был несколько тучный и выше ростом, но военный министр казался хитрее и пронырливее. Они оба протянули мне руки по-европейски и проговорили «мархаба»; затем пригласили следовать собою в беседку.

Беседка эта была много просторнее, чем та, в которой нас принимал султан, и имела продолговатую форму. Великий визирь пригласил меня сесть и сел сам с военным министром, сел также и француз. Нам были поставлены европейские кресла. Переводчик и еще какие-то люди из свиты визиря остались стоять.

Разговор пошел о дороге, а потом и наконец о России. Визирь очень интересовался всякими подробностями и очень удивился, когда я ему сказал, что Россия в случае необходимости может выставить миллион войска Военный министр все молчал и только поглядывал исподлобья на меня.

Минут через десять визирь спросил меня через француза, не хочу ли закусить. Я из любопытства согласился, и он повел нас из этой в другую, где уже был накрыт стол и стояли разные кушанья. Стол был накрыт розовой шелковой скатертью, и у каждою прибора лежали голубые шелковые салфетки, посуда же и приборы ничем не отличались от наших.

Кушанья все стояли на столе и были приготовлены по-европейски: была жареная баранина, индейка, голуби, разная кашица, возвышались пирожные и стояли графины с лимонадом и оранжадом (Вина мароккскис арабы не пьют и ими никого не угощают).

Прежде еды нам подали чай с печеньем, очень душистый и крепкий в маленьких чашечках.

Арабы всякую еду начинают чаем. После чая француз по просьбе визиря стал разрезать разное жареное. Арабы ели очень мало и все угощали меня. Приходилось пробовать каждого кушания. Они были вообще недурно приготовлены, исключая одно, которое сперва я даже не мог понять, из чего сделано, но вскоре догадался это был компот из апельсинов с тертым инжиром, и все блюдо было покрыто толстым слоем жженого сахару. Один вид этого кушанья уже возбуждал, но, чтобы не обидеть визиря, пришлось попробовать и его. К [66] моему удивлению, француз пил этот ужасный компот с у довольствием и даже брал себе на тарелку два раза.

По окончании еды подали кофий по-европейски, то есть без гущи, и едва я допил свою чашку, как визирь объявил, что рад был меня видеть целый день у себя, но что ему надо идти к султану.

Арабы так делают всегда, по окончании еды они немедленно расходятся, и европейцев, которые иногда думают посидеть, поболтать покурить, они под разными предлогами выпроваживают. К чести жителей Марокко надо сказать, что они очень воздержанны в пище и почти совсем не курят, а если и курят, то одни в своих гаремах.

Во время обеда у визиря прислуживали молодые арабские девушки, очень изящно одетые, в чалмах и коротеньких юбочках. Они были босиком и на руках и ногах имели нитки из мелкого жемчуга мелкой позелененной бирюзы. Некоторые имели на пальцах ног золотые кольца. На одной из них я увидел большой серебряный браслет в виде оковы на щиколотке левой ноги. Это меня удивило, и я спросил у француза о его значении. Осведомившись у великого визиря, он мне объяснил, что это дарят за хорошее поведение, что браслет спаивается на ноге и затем уже снят никогда быть не может. Я пожелал осмотреть вблизи и наскоро его срисовал. Рисунок этот я сохранил до сих пор. Браслет очень типичен, он имеет полтора вершка ширины, плотно облегает ногу, на концах сделана довольно причудливая резьба.

Я спросил девушку, не больно ли ей в нем ходить, но она засмеялась и сказала, что привыкла, после я много видел таких браслетов — и серебряных, и золотых. Срисовав браслет, я мог констатировать, что ноги этой девушки были сильно надушены мускусом. Француз объяснил мне, что у них существует такое мускусное мыло, которым они моют ноги и руки, что мыло это ядовитое и производит часто болезни кожи, и действительно, у двоих я заметил как бы легкую сыпь на ногах, она особенно выделялась на икрах, которые были видны, ибо юбки их едва достигали колен.

Девушки эти, прислуживая нам, то и дело обмахивали нас каким-то большим веером от мух, и когда мы вышли из-за стола, стали с нас стряхивать пыль. Я поинтересовался в шутку, отчего они так роскошно одеты, когда простые служанки. На это француз мне объяснил, что великий визирь очень богат, что у него 40 законных жен и большое число наложниц и что роскошь их костюмов едва сообразима, что если бы моя жена к нему приехала, то могла бы всех их видеть.

Другой визит довольно любопытный, который стоит описать, — это к еврейскому раввину. Раввин этот сам пришел меня приглашать, объявив, что вся иудейская колония собралась у него, чтобы меня [67] видеть. Он сказал, что его посещал бывший здесь 8 лет тому назад английский посол и что все европейцы его очень уважают. Я, разумеется, к нему отправился.

Масса жидов встретила меня у ворот. Женщины были разодеты, что называется, в пух и в прах, костюмы, впрочем, такие же, как уже описаны мною в Тетуане и Танжере. Сам престарелый раввин стоял на крыльце, окруженный членами своей семьи. Он меня повел внутрь дома, там посреди большой комнаты стоял стол, накрытый по-европейски, с разными сладкими яствами, между прочим было известное арабское кушанье кус-кус, состоящее из ячменя, риса и разных приправ с кусками мяса мелко рубленного.

Никто из жидов не стоял и почти все расположились вдоль стены.

Раввин угощал и просил пробовать каждого блюда.

Мне подали чаю в серебряной позолоченной чаше европейской работы, но, видимо, старинной, на ней были разные узоры. Раввин объяснил, что это подарок умершего султана, у которого он был казначеем.

После чая принесли вина, вкусом и цветом похожего на пиво. Причину такого сходства мне не удалось узнать. Вина вообще в Мароккской империи мало, и виноделием занимаются исключительно жиды. Я для дороги велел купить у них этого вина, но, несмотря на свою национальную алчность, жиды ни за что не хотели брать за него деньги и принесли 3 дюжины бутылок в подарок. Еще отмечу довольно курьезную вещь из их угощения: это ликер, настоянный на ладане. Он не особенно крепок, но действует одуряюще даже в малом количестве, потом мне приходилось пить такой же ликер в Алжире, он цветом совершенно прозрачный, как очищенная водка. По окончании угощения показал мне грамоту султана, разрешающую ему и всему его семейству ходить по городу обутыми.

Грамота эта была размером с газетный лист и обложена папкой с каким-то фантастическими рисунками и несколькими печатями. В ней что-то очень много было написано. Раввин сказал, что это выписаны там его какие-то заслуги.

Я просил позволения снять с нее копию, на что тот охотно согласился и был даже очень этим польщен. Копию эту я сохранил у себя. Некоторые из жидовок, подойдя ближе, просили меня принять от подарок [разные] арабские туфли, шитые золотом, очень красивые.

Я, конечно, чтобы не обидеть их, принял и потом послал им несколько шелковых платков, привезенных мною из Франции. [68] Жидовки эти почти все говорили по-испански, так что я смог с ними объясниться без переводчика.

Накануне нашего отъезда из Марокко мы поехали по приглашению султана осматривать его сад.

Про этот сад почти нечего говорить, он отличался разве лишь своим размером нам понадобилось 2 часа, чтобы его объехать верхом из конца в конец. Он имеет форму удлиненного прямоугольника. Цветов в нем очень мало, и они самые обыкновенные: дорожки везде прямые, посыпаны песком, деревья по большей части апельсиновые.

Посреди сада большой пруд, имеющий вид правильного квадрата, близ пруда небольшая полянка, покрытая сахарным тростником. В Мароккской империи его вообще не возделывают, и эта маленькая плантация существует лишь для удовольствия султана. В конце сада мы нашли несколько рабочих, занятых выжиганием кирпича. Это невольно заставило меня подумать о патриархальности местных нравов.

Утром в день отъезда нам принесли от великого визиря разрешительные грамоты на проезд в Фец и через Уджду в Алжир. Для сопутствования нам был отряжен целый отряд солдат под началом каида (офицера) Джугали. Это был старый седой араб, хороший наездник, бывший дядька великого визиря. В Феце к нам должен был быть присоединен еще другой отряд ибо дорога там внушала по большие опасения от разных непокорных султану племен, населяющих северо-восточную часть его царства .

Вместе с грамотами мы получили и подарки от султана. Они следующие: для меня великолепные арабские лошади с роскошным красным бархатным седлом, шитым золотом, ценою в 200 руб. Для моей жены была хорошая мула и два золотых массивных браслетов, ценою каждый в 300 рублей. Браслеты эти у нее сохранились и по время. Любопытен способ передачи этих браслетов моей жене. Их принес управляющий дворцом и не показывая, просил жену ему подать руки, затем вынул их из-под полы платья, надел ей на руки самодовольно улыбнулся.

Насколько нас торжественно встречали в Марокко, настолько же и небрежно провожали, отдав нам подарки и спросив, довольны ли мы. Нас все оставили и разошлись.

Провожали нас за городом только француз Эркман да англичанин Маклин со своими солдатами в красных мундирах. На первую ночь мы расположили палатки на берегу Тензифта среди пальмового лесу. [69]

Окончание дневника К. А. Вяземского «Путешествие вокруг Азии верхом» (1891-1894) — «Путешествие в Марокко» — Архив Всероссийского географического общества. СПб., разр. 98. Оп. 1. № 16. Печатается по Мусатова Т. Л. Россия-Марокко: далекое и близкое прошлое. Очерки истории русско-марокканских связей в XVIII — начале XX в. М., «Наука». 1990. с 78-90 .


Комментарии

14. «Это название португальское, и здесь, по слухам, была прежде португальская колония, в настоящее же время город этот населен одними арабами, но прежнее прозвище сохранилось» (прим. автора).

15. Имеется в виду сопротивление племен захватнической деятельности западных держав Запада в Марокко.