2. Из воспоминаний В. П. Боткина о посещении им Танжера
Танжер. 1 октября 1845 г.
Танхер — город бедуинов, в котором только деятельное покровительство европейских консулов спасает европейцев от насилия и убийства.
Накануне нашего отъезда в Малагу, гуляя с французом по пристани Гибралтара, увидели мы нагружавшееся судно «Куда?» — спросил я, — «В Танхер». А почему же нам вместо Малаги не ехать в Африку? Товарищ мой согласился, тем более что при попутном ветре на переезде из Гибралтара в Танхер нужно не более шести часов. Наш Русский консул в Гибралтаре, богатый английский негоциант 4, сказал мне только, что в случае нужды я могу в Танхере обратиться к Адскому консулу. Консул французский дал товарищу моему все нужные сведении, не забыв прибавить, что несколько дней тому арабы удавили там одного итальянца, и наказав нам не ходить по городу без мароккского солдата
Вечером отыскали мы в одной кофейной капитана уговорились с ним, и на другой день в 7 часов утра мы были уже на судне. Но едва отъехали мы версты две от Гибралтара, как утренний ветер совершенно паруса наши повисли без движения, и мы стали. Надобно было дожидаться прилива, с помощью которого к вечеру добрались мы до Тарифы, маленького испанского городка, лежащего в самой середине Гибралтарского пролива
… Корабли, настигнутые в море штилем, стояли разбросанные по проливу с опустившимися парусами.
… Ночь была тихая, звезды так ярко светили, что без луны было ясно. Завернувшись в плащи расположились мы на палубе. Мавры совершили свою вечернюю молитву, из них один, старик, молился с большим усердием. Мне особенно понравилось сего умное, благородное лицо; я подсел к нему. К счастью, он говорил кое-как по-испански. Я спросил его, о чем он так усердно молился. Мавр подумал немного.
«Кто может сказать, — отвечал он, произнося испанские слова на арабский манер, — какие грехи там сочтутся за нами? И вы о том знать не можете. У вас есть рай здесь, на земле, а там вверху, где наш рай. Не будет уже для вас рая».
Это был мавр, видевший Европу, он бывал в Гибралтаре и чувствовал преимущество европейской цивилизации перед магометанским Востоком. Но в то же время он был искренний [24] магометанин. Ответ мавра показывал, как верующие арабы, видевшие Европу, утешают себя, чувствуя духовное и гражданское превосходство европейцев над ними Они признают это превосходство; но, толкуя его таким образом, гордость их нисколько не чувствует себя униженною
— Из какого ты народа? — спросил меня старый мавр.
— Я – русский, — отвечал я.
— Об этом народе я никогда не слыхал. А зачем едешь в Танхер?
— Из любопытства, посмотреть вашу землю
Мавр подумал несколько и потом медленно проговорил, с тем величавым, спокойным достоинством, которое принадлежит одному Востоку:
— Аллах велик! Никто не может знать, какой дорогой он ведет его. Но сохрани Аллах, чтоб я мог оставить свою землю из любопытства видеть другие земли. Мы, мусульмане, ездим только по делам или по предписанию пророка в Мекку, где ключ всех законов.
… Проснувшись часа в четыре, увидел я, что судно наше тихо продвигалось; легкий утренний ветерок едва колыхал паруса. Вдали чуть мерцал маяк Тарифы; луна была на закате. Перед нами в прозрачном тумане темнелись высокие берега Африки Ветерок, поднявшийся было на рассвете, к утру стих; прилив нес нас к берегам Африки, их горы становились яснее и яснее Они не так голы и скалисты, как берега Испании, но форма их угловатее; отлогости покрыты густым кустарником. Мы были там уже близко берега, что можно было разглядеть, как пасущиеся лошади цеплялись по крутизнам. И слышали голоса шатающихся по берегам арабов. Вдруг раздался выстрел, другой, третий…
— Что значат эти выстрелы? — спросил я матроса.
— По нас стреляют; эти собаки не любят, если христианские суда близко подходят к их берегам, и начинают стрелять по ним из ружей.
За отсутствием ветра матросы тотчас принялись за весла, и мы несколько отдалились от берега. Но здесь поблизости Гибралтара арабы смирны, а на запад от Танхера, где море очень мелко, у берегов ежегодно случается, что при тумане, который здесь бывает иногда так, густ, что совершенно закрывает берег, неопытные суда, предполагал берег далее, обманываются, попадают на мель и становятся жертвою береговых жителей. Арабы подъезжают тогда к кораблю на маленьких лодках, нападают на экипаж, большею частию убивают его и грабят корабль. Правда, что мароккское правительство, по строгому требованию европейских консулов всегда находит убийц и вешает их, [25] но жажда у арабов к грабежу так велика, что всегда на место повешенных являются новые. Замечательно, что могущественная Европа до 1845 года платила мароккскому императору ежегодную подать для того чтоб мароккские корсары не грабили европейских судов.
Часа четыре в ожидании ветра держались мы на море, вдали перед нами белелся Танхер. Наконец вдруг поднялся сильный ветер, и на этот раз попутный; паруса наши вздулись, и судно полетело. Скоро открылся нам весь залив Танхера и на скате горы белый низенький город среди густой зелени. Берег Африки с этой стороны и самый залив совершенно походят на Испанию самый вид Танхера напоминает приморские берега Андалузии. Укрепления, разрушенные варьированием французов 5, кое-где поправляются. На узком каменистом мысу сидели в кружку арабы и, куря трубки, смотрели, как грузили или быков на единственное находившееся в заливе судно. Судно наше бросило якорь.
Каждый приезжающий в Танхер европеец должен прежде всего отнестись к своему консулу и, так сказать, под его покровительством войти в город. Это сделано потому, что прежде европейцы, приезжающие в Марокко, пропадали часто без вести, а консулы, не зная не могли формально обращаться к мароккскому правительству с требованиями розыска. Но для проезда из Танхера внутрь Марокко, но еще особенное позволение танхерского паши. Мне рассказывали здесь, что недавно один немец, не взявши этого предварительного дозволения отправился в Марокко 6, после шести дней трудной езды приехали к воротам его; но за проезд в город мароккское городовое начальство просило с него 80 пиастров (около 400 руб. асс.). Немец рассердился и воротился в Танхер.
Наш консул в Гибралтаре адресовал меня к шведскому консулу сказал я капитану, который с нашими паспортами отправился к консулам. С ним на лодке поехали и наши приятели мавры. Через полчаса с берега закричали, что можно выходить на берег, Еврей, француз и я отправились в лодке, но по мелководью нельзя было близко подойти к берегу, и толпа дикого вида полунагих арабов окружила нашу лодку, подхватила каждого из нас на руки, вынесла на берег (причем не вытащить у меня из карманов два шелковых платка) и тотчас потребовал денег. Эти свирепые лица, это коричневое от загара тело, прикрытое белыми бурнусами, эта животная жадность и дикие восклицания — никогда не забуду я этого странного впечатления.
Дав первую попавшуюся под руку монету, я стал пробираться в толпу Французский консул прислал к моему товарищу своего [26] переводчика; с его помощью мне удалось наконец овладеть своим чемоданом и плащом, находившимися во власти двух арабов и уже далеко ушедшими с ними, но в этой толпе, перед самыми воротами города, потерял я своего товарища с его переводчиком; еврей был известен в Танхере и давно ушел, я пробирался к воротам, как пожилой араб остановил меня, спрашивая по-испански, кто у меня консул. Это был начальник городских ворот. Так как шведский консул, к которому капитан отнес мой паспорт, никого не прислал от себя к пристани, то этот господин в тюрбане хотел, чтоб я дожидался у ворот города. Но через несколько минут товарищ мой воротился за мною, и под покровительством французского консула я вошел в Танхер. Его переводчик скачал мне, чтоб я тотчас же шел к шведскому консулу к которому я был адресован. В толпе, нас окружавшей, нашелся араб, говоривший по-испански, и повел меня туда. Но заставив себя дожидаться более получаса, шведский консул вышел ко мне для того только, чтоб посоветовать мне обратиться к английскому.
Английского консула не было дома, и я объяснился с вице-консулом, который тотчас же скачал мне, что английское консульство берет под свое покровительство всех, которые не имеют своих консулов в Танхере. Отсюда я велел арабу вести меня к одной генуэзке, у которой сговорились мы остановиться и где мой товарищ уже дожидался меня. Французский консул прислал ему переводчика и мароккского солдата, под эгидою которого мы тотчас же отправились осматривать город.
Странное, горькое чувство охватило меня, когда я бродил по Танхеру, смотря на этих людей, полунагих, с печально-дикими физиономиями и величавыми движениями, закутанных в свои белые бурнусы, на эту мертвенность домов и улиц, на эту душную таинственность жизни. Так вот она, эта Азия! Никогда не выезжая из Европы, я по этому одному клочку Африки предчувствую, что такой должны быть все эти города Турции, Египта, Персии, Аравии. Смотря на эту гордую осанку, на эти прекрасные лица, не верится, что находишься в стране беспощадной тирании. Попадались лица, которые трогали меня до глубины души своим грустно-кротким выражением. В этих глазах столько покорной печати, в этом долгом, задумчивом взоре Азии столько неги и глубины, что с недоумением спрашиваешь себя, что же эти народы влачат такое тяжкое существование?...
...Европейская цивилизация хвалится общечеловеческими элементами, но отчего она с такими тяжкими насилиями прокладывав себе путь? Отчего эти миллионы народов, живущих возле нее, не только не чувствуют к ней никакого влечения, но соглашаются лучше [27] погибнуть, нежели принять ее? Человекам не должно же быть чуждо человеческое. Но справедливо ли скорее то, что эти мнимые общечеловеческие элементы, которыми так гордится европейская цивилизация, в сущности еще бедны общечеловеческим. Может быть, этой цивилизации недостает еще многого, может быть, она должна совершенно преобразиться для того чтоб пристали к ней Азия и Африка может быть, в ней и нет тех человеческих элементов, на которые могла бы откликнуться одичалая но все-таки человеческая природа Востока.
В Европе так часто и много при всяком случае говорят и пишут о человечестве, что слово это сделалось даже каким-то общим местом, а многие ли отдают себе строгий отчет в значении этого громкого слова? Если взять понятие, в каком его обыкновенно употребляют, в его существенном значении и если принять в соображение, что у миллионов родов Азии и Африки жизнь сложилась совершенно противоположно европейским стремлениям, то выходит, что под громким словом «человечество» Европа в сущности разумеет, сама того не сознавая, только племена, принявшие ее цивилизацию. На какое же меньшинство, беднейшее в сравнении с народонаселением земного шара, сведется звучное слово «человечество»!
Городской базар Танхера состоит из площади, окруженной множеством маленьких лавочек со всякой всячиной тут продают и мясо и мед, и хлеб, и оружие, и туфли, и порох. Здесь беспрестанно толпится народ; иные сидят на земле поджавши ноги, в совершеннейшей апатии; зелень и плоды продают женщины в покрывалах. В толпе мелькают и евреи 7; здесь они последние из последних, встречаясь с мавром, еврей тотчас дает ему дорогу, и мавр ходит не удостаивая его даже взглядом.
Вечером базар освещен, то есть в каждой лавочке горит светильник на масле, красноватый отблеск их придает картине еще более грязный и бедственный вид. Главную промышленность Марокко составляет выделка кож, а особенно сафьяна — он здесь превосходен. Здешние шелковые ткани толсты и тяжелы, но цвета их ярки и подобраны со вкусом всего лучше делают здесь оружие, и без всяких машин, одною ручкою работаю. Я видел отличные ружья и клинки замаскированные 8, с золотом, серебром или кораллами. Такое ружье здесь купишь за 15 пиастров (около 75 р. асс.). Все они очень длинны (6 футов). Мы зашли в кофейную, и кофе был очень хорош. Кофейная состоит из маленьких комнат, в каждой из потолка висит светильник, на полу, поджав ноги, сидели полунагие арабы, курили трубки, запивая кофеем. [28]
В одной из лавочек близ кофейной сидел старый мавр — прежний алькайд (губернатор) Танхера. По своему уму он и теперь находился во всеобщем уважении. В Марокко нет различия состояний: самый последний из мавров может быть милостию султана облечен высшею должностию и потом по той же воле властителя низвержен в прежнее положение. Таким образом прежний губернатор Танхера снова стал мелочным лавочником и продавал туфли.
Деньги — единственное средство, которое могло бы здесь быть началом различия сословий, скрывают всеми силами, если паше захочется отнять их, он всегда найдет к тому средства. Власть мароккского султана гораздо неограниченнее власти султана турецкого здесь в сущности все принадлежит ему: и деньги, и имение, и жизнь подданных. Как потомок Мухаммеда он повелитель правоверны, высший судья непреложный истолкователь законов Корана и исполнитель их. По восточным понятиям как бог правит миром, так султан правит страною: могущество его ограничено только одним невозможностью исполнения
За городом, около стен, есть другой базар, сюда жители гор и степи приезжают продавать свои произведения, тут около колодца лежали десятка три верблюдов, навьюченных шерстью и кожами шакалов. За город мы могли пройти не более как на полверсты, далее солдат наш сказал, ходить опасно, а надо ехать верхом и взять с собою шесть солдат в провожатые. Но меня эта прогулка не интересовала тем более что, несмотря на солдата, в горы все-таки нельзя было ехать берберы не боятся солдат и грабят их наравне с прочими.
Народонаселение Марокко состоит из различных и частью враждебных между собою племен — мавров, арабов, берберов, евреев и негров. Самую лучшую часть народонаселения составляют мавры, живут в городах: из них же назначаются и должностные лица. Арабы частию живут в деревнях, частию ведут кочевую жизнь, бродя по пространным равнинам внутри Марокко. При перемене одного кочевья на другое они должны платить султану определенную подать основании того, что вся земля принадлежит ему. Самое дикое из племен — берберы; они живут в горах, занимаются грабежом, охотой в постоянной вражде с маврами и арабами. Северная часть Марокко-которой лежит Танхер, населена большею частию ими.
Евреи живут по городам и занимаются ремеслами. По свое деятельности и промышленности, несмотря на все презрение, оказываемое им маврами, они сделались им необходимы. В Танхере живут они где хотят, но во всех других городах Марокко им отведены особые кварталы, которые запираются после заката солнца и ни один [29] еврей не должен выходить из них Евреи не имеют права носить в городах оружие, ездить верхом на лошади, а только на осле или муле; цвет одежды их должен быть черный, и никакого другого цвета носить им не дозволяется. Я говорил уже, что на Востоке черный цвет есть цвет презрительный. Проходя мимо мечети, они должны снимать с себя и идти босиком Мальчишка-мавр может бить взрослого еврея, и он не должен сметь поднять на него руки в противном случае за это бьют его палками. Еврей, желающие выехать из Танхера в Европу, хотя на короткое время, должен внести губернатору Танхера Учительную сумму, даже женщины не изъяты от этого (мавры и арабы не платят за это ничего).
Можно ли требовать, чтоб при таком страшном утеснении это несчастное племя сохранило в себе какое-нибудь чувство собственного достоинства! Физически здесь оно несравненно превосходнее, чем в Европе, все евреи, мужчины и женщины, которых мне случалось видеть, имеют удивительно прекрасные лица, особенно женщины; это совершенно особый тип нисколько не похожий на евреек в Европе и они не высоки и далеко не худощавы; цвет лица бледный горячо-бледный, лицо овальное и довольно полное, губы толсты, влажно мягки и резко выдаются вперед, как на древних статуях египетских женщин, глаза большие, черные, всегда подернутые электризующей маслянистостью; взгляд медленно-задумчивый и долгий, какой-то страстно-меланхолический; движения лениво-спокойны я не знаю другого типа женщин, в которых было бы более какой-то рдеющей неги, спокойной, ленивой и неутолимой. Но лица их с самым задумчивым выражением, в больших, огненных глазах их столько грусти, столько кроткого уныния, что у меня болело сердце, смотря на них.
Двери мусульманских домов всегда заперты, но в каждую отворенную дверь смело можно войти: это дом еврея Еврейское семейство принимает европейца с трогательным, грустным радушием. Мы даже были приглашены на одну еврейскую свадьбу. На голове молодой была повязка из мелкого жемчугу, а сверху ее белое кисейное покрывало, шитое золотом, падавшее на плечи. В этом уборе еврейка очаровательна Маленькая комната, в которой происходила свадьба, была наполнена евреями, еврейками, гостями и зрителями. Двое музыкантов сидели на полу по-восточному; один играл на большой похожей на старинный вдоль дамур (смычковый инструмент), держа как виолончель; другой — на тамбурине, подпевая арабские в которых никак я не мог уловить ни ритма, ни мелодии.
Возле музыкантов стояла чашка, куда гости и всего более молодой клали деньги. Мы тоже положили. Жених был лет 18 с [30] острым, худощавым лицом; молодые сидели на небольшом возвышении, поджав под себя ноги. Танцевали одни женщины, без мужчин. В восточных танцах главное правило — нисколько не прыгать и не трогаться с места: танцующая движет корпусом, держа в руках большой платок. Музыка постепенно ускоряет такт, певец прерывает ее какими-то ноющими речитативами. Когда такт ускорялся, танцующая переставала действовать корпусом, а двигала ляжками и плечами. Я в этих танцах не нашел ничего приятного
…Алькайд, или губернатор Танхера живет в большом дворце старой и прекрасной мавританской постройки. Два солдата стоят у ворот. В нижнем этаже тюрьма. На большом дворе его мы были свидетелями восточного судопроизводства; человека с полуобритой головою и испитым лицом били палкою по оконечностям пальцев Бедные арабы тюрбанов не носят, а бреют себе голову, оставляя на ней клок волос. Наружно племена различаются между собой тем, что носят этот клок волос справа или слева, спереди или сзади. Провожавший нас солдат объяснил нам, что этот человек обманул другого, за что алькайд осудил его на двадцать ударов палкою по пальцам.
Здесь все судопроизводство совершается словесно; алькайд руководствуется Кораном и не должен получать никакой платы с тяжущихся. Но на деле выходит, что и у алькайда подарки суть самые лучшие доказательства правоты дела. Тяжущиеся стороны могут обращаться еще к султану, но так как и там самыми лучшими доказательствами все-таки служат подарки, то к этой последней инстанции обращаются лишь богатые, да и то редко.
Танхер грязен; узкие улицы его, по которым валяется всякая падаль, похожи на коридоры, дома без окон, как стены, с дверьми, всегда запертыми: все это больше походит на тюрьму, чем на город вечерам из иных домов раздается звук тамбурина: верно, забавляются, им женщины. Если встретишь женщину на улице пустой и она уверена, что никто из магометан не замечает за ней, она непременно приподнимет свое покрывало. Таким образом видел я одну прехорошенькую: проходя мимо нас она быстро раскрыла свое покрывало и показала прекрасное темное лицо, на котором как искры сверкали большие черные глаза женщины в мечети не ходят, а молятся дома; впрочем, как о существах низших здесь о их спасении не заботятся.
Ни малейшего следа не осталось у мавров от их прежней цивилизации. Но ни глубочайшее невежество, ни страшный деспотизм не могли сгладить их прекрасного, благородного вида, исполненного смелости и достоинства. Никогда не забуду я этих величавых лиц [31] мавров, в созерцательном покое сидевших в своих маленьких лавках. При черных, лоснящихся бородах их прекрасные, белые, матовые лица имели в себе что-то прозрачное, как мрамор, когда сквозь него просвечивает солнце. Кроме домов консулов, ни у одного дома в Танхере нет окон на улицу: прошедши зубчатую стену города, входишь между других стен, и таково здесь однообразие жизни, что здесь, я думаю, можно скоро перестать верить в возможность другого существования, как среди холодной зимы иногда не верится, что будет лето…
…Расположение магометанских домов в Танхере (я заключаю по домам евреев) то же, что расположение домов в Андалузии: непременно с внутренним двором, на который выходят двери окружных комнат. Внутреннее устройство католических монастырей всего лучше дает понятие о расположении мусульманских домов. Здесь на всяком шагу чувствуешь родственность между Андалузиею и Африкою: только Андалузия здесь в зародыше, в зерне, — в ее развитии участвовали другие элементы. Между монотонным напевом arriero (погонщика мулов) и мавританскими мелодиями — сходство поразительное; только здесь еще грустнее и завывательнее.
После четырехдневного пребывания в Танхере я начинал уже страшно скучать; его мертвое однообразие утомило меня, а уехать не никакой возможности: судно, которое привезло нас, дожидалось, а в гавани не было ничего, кроме маленьких мавританских лодок.
Зайдя раз к английскому консулу, вдруг слышу от него, что будет праздник в Танхере — половина Рамадана 9 или другой не знаю. С восьми часов вечера муллы утке начали во всю мочь и трубить с мечетей Утром разбудили нас писк дудок и дикие праздник открыла толпа фанатиков вроде дервишей, из которых каждый воображает, что в нем сидит душа какого-нибудь зверя. В Марокко они составляют особенную секту, во главе которой стоит воображающий себя львом. Каждый держит себя сообразно с зверем, дорого душу в себе воображает. Говорят, что иногда они заживо разрывают кошек и собак. Этим чудакам очень редко дозволяется ходить по городу; в Тунисе, чтоб прекратить разные бесчинства дикарей секты, сам бей вступил в их братство, в качестве льва.
После завтрака мы отправились на большой базар: там был главный праздник. На улице попадались нам толпы вооруженных мавров, забавлявшихся следующей игрой, из каждой толпы отделяются по двое и по четыре человека, выбегают вперед, вертятся, махая во все стороны ружьями и делая высокие прыжки; обе партии подбегают друг [32] к другу, отекают ружья стволом вниз, каждый к ногам стоящего против него, — стреляют, потом вскрикивают, прыгают — и скрываются опять в толпу. Эту игру арабы называют «фантазия».
На большом базаре, образующем довольно обширное пространство, было множество народу, особенно женщин сидя на земле, закутанные в свои белые покрывала, они точь-в-точь походили на мешки с мукою. На холмистой, усеянной буграми и ямами почве базара мавры производили фантазию верхом. Отделения в 6 и 8 человек пускались легким, сжатым галопом, усиливая его до самого полного скока и взбрасывая высоко ружья, — потом брали поводья в зубы, клали ружье на левую руку, стреляли и мгновенно останавливали лошадь, так что иная опрокидывалась с всадником. Во всем этом быстрота и легкость были поразительны. Женщины громко вскрикивали, изъявляя свое удовольствие гортанным визгливым дребезжаньем.
Потом показался торжественный поезд из ворот в город впереди шли вооруженные мавры, забавляясь фантазией; за ним верхом на лошади ехал мальчик лет 6 или 7, в тюрбане и бурнусе; на ногах у него были красные сафьянные полусапожки. Лошадь была богато убрана; красные шелковые поводья, высокое седло из малинового бархата; по обеим сторонам шли мавры, ведя лошадь за поводья, сзади — несколько женщин. Мальчика везли в мечеть, для обрезания. За этим поездом следовало несколько подобных, тоже в мечеть.
Когда поезды кончились, на середину базара вышел араб оливковое тело его едва прикрыто было коротким бурнусом, он принадлежал к какой-то секте Сиди-Назира, которая утверждает, что находится под особенным покровительством пророка, так что ни яд, ни укушение ядовитых животных не может вредить ее последователям. Араб вышел с закрытою корзиною, в которой были змеи, вынул из нее двух самых ядовитых, раздражил их и дал себя ужалить, потом тотчас же высосал ужаленное место; он жевал что-то во рту, что, может быть служило ему противоядием. Потом вынул он большую змею, теребил ее, раздражал — и тотчас же приводил в повиновение; наконец, достал еще из корзины змею, длиною в аршин с небольшим, и принялся ее есть с хвоста, делая самые дикие кривлянья. Змея извивалась, вертелась рвалась, жалила его, он уже половину ее съел, а она все еще вертелась
Этим праздник окончился
Боткин В. П. Письма об Испании. Л., 1976. с. 119-134.
Комментарии
4. «В XIX в. во многих странах, в т.ч. и в России, существовали т. н. нештатные консулы, не состоявшие на действительной службе и занимавшиеся торговлей» (прим. автора).
5. «Бомбардировка Танжера произошла в 1844 г.» (прим автора).
6. Здесь и далее — устаревшее название г. Марракеша.
7. «Марокканские евреи — потомки эмигрантов из Испании XV в.» (прим. автора).
8. То есть изготовленные особым образом из высококачественной стали и украшенные узорчатым рисунком.
9. Рамадан 1845 г. начался в среду 3 сентября и кончился в четверг 2 октября. Праздник, описанный Боткиным, — видимо, «ночь рока», в которую отмечается канун конца Рамадана, т. е. 1 или 2 октября, в зависимости от положения Луны.