-

ИНОСТРАННОЕ ОБОЗРЕНИЕ

1 апреля 1900.

Положение дел в южной Африке. — Депеша Крюгера и Штейна к лорду Солсбери. — Промахи трансваальской дипломатии. — Британский ответ по вопросу об условиях мира. — Смерть Жубера. — Толки о заступничестве и посредничестве в пользу боэров. — Письмо г. Генрика Сенкевича к баронессе Сутнер и сомнение газеты «Kraj». — Негодование наших «патриотов» против Англии.

Положение дел в южной Африке и господствующее настроение в Англии не обещают скорого окончания войны. Англичане заняли значительную часть Оранжевой республики и утвердились в ее столице, Блемфонтейне, но не коснулись еще Трансвааля, главные силы которого готовятся к отчаянному сопротивлению. Британское правительство с самого начала закрыло для себя путь к компромиссу, заявив твердую решимость не иначе заключить мир, как после окончательного ниспровержения обеих республик. Если оно высказывалось в этом смысле во время тяжелых военных неудач, то тем более держится оно того же взгляда под влиянием новейших побед. Успехи фельдмаршала Робертса вызвали в Англии такой воинственный энтузиазм, какого нельзя было и ожидать от деловой промышленной нации. С освобождением Кимберлея и Лэдисмита и с перенесением военных действий в пределы неприятельской территории, англичане избавились наконец от кошмара, угнетавшего их патриотическое чувство, и снова почувствовали себя «гордыми британцами». Исчезла великая опасность для английского могущества и «престижа»; но Трансвааль еще не побежден, и завоевательная война со стороны Англии только начинается.

Симпатии народов в Европе и отчасти в Америке принадлежат по прежнему боэрам, хотя выражаются уже в других формах, менее резких и враждебных по отношению в англичанам. Многим казалось, что настал момент для мирного посредничества; президент Крюгер и Штейн сообщили о своем желании мира иностранным державам и обратились с соответственным посланием к лондонскому кабинету. Послание это, переданное из Блемфонтейна, по телеграфу, 5 марта, написано в трогательном тоне, но без малейшего намека на какие-либо уступки, способные удовлетворить Англию. Приводим текст этого документа в том виде, [811] как он был прочитан маркизом Сольсбери в палате лордов, 13 марта: «Кровь и слезы тысяч пострадавших от настоящей войны, и перспектива всего того экономического и нравственного разорения, которое грозит теперь южной Африке, вызывают необходимость для обеих воюющих сторон спросить себя беспристрастно, как бы перед лицом Триединого Бога, во имя чего они сражаются, и оправдывается ли все это бедствие и опустошение теми целями, которые преследуются противниками? С этою целью, и в виду уверений разных британских государственных деятелей, что эта война была начата и ведена с сознательным желанием подорвать господство ее величества в южной Африке и установить над всею южною Африкою управление, независимое от правительства ее величества, мы считаем своим долгом торжественно заявить, что эта война была предпринята единственно как оборонительная мера для охраны независимости Южно-африканской республики (т.-е. Трансвааля), и продолжается нами только для обеспечения бесспорной независимости обеих республик, как суверенных самостоятельных государств, и для получения гарантий насчет того, что те из подданных ее величества, которые приняли с нами участие в этой войне, не подвергнутся за это возмездию ни лично, ни относительно своей собственности. На этих условиях, и только на одних этих условиях, желаем мы в настоящее время, как и в прошлом, видеть мир восстановленным в южной Африке, чтобы положить конец господствующим в ней ныне бедствиям. Если же правительство ее величества намерено уничтожить независимость республик, то нам и нашему народу ничего не остается, как только продолжать действовать в принятом нами направлении, вопреки подавляющему превосходству сил британской империи, в уверенности, что Господь Бог, вложивший в наши души неугасимый огонь любви в свободе, не оставит нас, но совершит свое дело в нас и в наших потомках. Мы колебались сделать это заявление раньше, так как боялись, что пока преимущество было всегда на нашей стороне и пока наши войска занимали оборонительные позиции далеко в колониях ее величества, подобное заявление могло бы задеть чувство чести британского народа; но теперь, когда престиж британской империи может считаться сохраненным благодаря взятию в плен одного из наших отрядов войсками ее величества, и когда мы вынуждены очистить другие позиции, занятые нашими силами, указанное затруднение устранено, и мы не можем больше колебаться ясно изложить вашему правительству и народу, на глазах всего цивилизованного мира, почему мы воюем, и на каких условиях мы готовы восстановить мир». [812]

К сожалению, трансваальское правительство при начале войны не воспользовалось превосходным случаем показать профессиональным дипломатам пример искренности и прямодушия, а обнаружило склонность подражать обычным приемам дипломатической рутины; оно не объяснило тогда всему цивилизованному миру, чего собственно требует Англия от боэров и на что они никак не могут согласиться, — во ими чего они вынуждены взяться за оружие и на каких основаниях они сочтут себя обязанными сохранить или восстановить мир. Правдивый обвинительный акт против политики британского колониального ведомства и его местных агентов, хотя бы изложенный в стиле библейского красноречия, произвел бы тогда сильное впечатление и мог бы найти сочувственный отголосок в самой Англии; весь мир знал бы тогда в точности, в чем заключаются существенные пункты спора, и в какой мере поддаются они мирному соглашению, или требуют вооруженной борьбы. На ультиматум Чемберлэна и на его систему оттягивания и усложнения переговоров Трансвааль не ответил ни формальным и точным указанием своих последних возможных уступов, ни положительною просьбою окончательно формулировать требования и желания Англии, ни откровенным разоблачением закулисных действий и целей своих противников; трансваальское правительство не довольствовалось также простыми приготовлениями в защите по поводу британских угроз и военных мер, а само пошло по старому, избитому пути, который никогда не приводил к добру. Грозное, категорическое требование об удалении английских войск от границ Трансвааля в двухдневный срок, под страхом объявления войны, не соответствовало реальному положению республики относительно британской империи и сразу лишило боэров всех нравственных преимуществ слабейшей и несправедливо обижаемой стороны, возбудив в то же время чувства непримиримой вражды и злобы во всех слоях населения Англии; последовавшее затем вторжение в британские колониальные владения позволило англичанам приписать почин кровопролития президенту Крюгеру и возложить на него всю ответственность за войну. Инициатива в военных действиях доставила известные выгоды боэрам, но несомненно испортила их внешнее политическое положение. Истинная роль Чемберлэна и Сесиля Родеса затемнялась тем грубым фактом, что Трансвааль, признанный Англиею особым государством только в 1881 году, первый объявил ей войну и напал на английские города. Еще хуже было то, что, после успешного занятия пограничных земель Капской колонии, республика оффициально объявляла о присоединении их к своей территории. В период своих блестящих побед над [813] войсками Метуэна и Буллера, Трансвааль опять-таки упустил случай объяснить пред всем цивилизованным миром свои действительные цели и намерения, нисколько не обидные для Англии и направленные лишь к обеспечению собственной независимости. Какой эффект имело бы подобное заявление после разгрома англичан при Магерсфонтейне, Стромберге, Колензо и Спионскопе! Но правительство боэров увлеклось тогда перспективою завоеваний и рассчитывало повидимому на ниспровержение английского владычества во всей южной Африке, или в значительной ее части; по крайней мере, оно действовало таким образом, что можно было с полным основанием предполагать с его стороны честолюбивые завоевательные планы. Теперь, с поворотом военного счастья в пользу англичан, дипломаты Претории выступают с декларациею, которая имела бы смысл и значение только во время недавнего еще повсеместного военного торжества боэров. Ставить свои условия мира после испытанных решительных неудач на театре войны, требовать признания не только своей независимости, но и безнаказанности английских подданных за восстание против Англии, — было уже несколько наивно и бесцельно для Трансвааля. Всем известно, что во время переговоров, приведших в войне, британское правительство категорически протестовало против притязания республики боэров на положение самостоятельной в международном смысле державы, — притязания, не согласного с прямым текстом конвенций 1881 и 1884 годов. Спор о британском верховенстве именно и обострил кризис и привел к разрыву. Каким же образом можно было предъявить это самое требование, отвергнутое Англиею до войны, — при настоящем ходе событий, когда все преимущества оказываются на стороне англичан? Ссылка на нежелание оскорбить британское чувство чести в период боэрских побед представляет собою насмешку над здравым смыслом. Что могло быть обидного для английского самолюбия в том, что боэры сражаются лишь за свою независимость и не имеют в виду ни увеличить свою территорию на счет Капской колонии, ни подорвать авторитет британской империи в южной Африке? Притом, как примирить это запоздалое объяснение с прежними оффициальными публикациями о присоединении в Трансваалю обширных соседних земель Капской области? Никто не поверит также, что под Лэдисмитом, Кимберлеем и Мефкингом боэры занимали лишь «оборонительные позиции». В высшей степени неприятно видеть подобные извороты и натяжки в публичных правительственных заявлениях по поводу такого страшного и жестокого факта, как война. Условная ложь считается почему-то с давних пор необходимою принадлежностью [814] дипломатического искусства, хотя она никого уже не вводить в заблуждение и ничем не может быть оправдана. Но страна, не успевшая еще обзавестись профессиональными дипломатами и имеющая полную возможность говорить прямо и просто о своих политических желаниях и интересах, должна была бы тщательно оберегать свою привилегию правдивости, вместо того, чтобы слепо следовать дурным примерам без малейшей к тому надобности. Конечно, боэры не отвечают за промахи своего правительства и за неудачную тактику своего статс-секретаря по иностранным делам, г. Рейтца, но они в конце концов расплачиваются за политические уловки и недомолвки, которыми грешит вся деятельность названного трансваальского дипломата. Дело не становится лучше от того, что эти грехи прикрываются именем Бога, по местному народному обычаю.

Лондонскому кабинету было, разумеется, не трудно опровергнуть заявления и требования президентов обеих южно-африканских республик. Можно даже сказать, что он сделал это в довольно мягкой и снисходительной форме, не настаивая на логических противоречиях и фактических неточностях упомянутой «миролюбивой» ноты. В своей ответной депеше, от 11 марта, маркиз Сольсбери говорит следующее: «Имею честь известить о получении мною телеграммы, сущность которой сводятся к требованию, чтобы правительство ее величества признало «бесспорную независимость» Трансваальской и Оранжевой республик, как «суверенных международных государств», и чтобы на этих условиях положен был конец войне. В начале октября прошлого года мир существовал между ее величеством и обеими республиками при действии конвенций, сохранявших тогда свою силу. В течение нескольких месяцев велись переговоры между правительством ее величества и Южно-африканскою республикою (т.-е. Трансваалем), с целью достигнуть устранения весьма серьезных ограничений и неудобств, от которых страдали британские поселенцы в пределах республики. Во время этих переговоров Южно-африканская республика, по сведениям правительства ее величества, делала значительные военные приготовления, и вследствие этого наше правительство приняло меры к соответственному усилению британских гарнизонов Капштадта и Наталя. До этого времени не было допущено с британской стороны никакого нарушения прав, обеспеченных конвенциями. Внезапно, при извещении в двухдневный срок, Южно-африканская республика, выпустив оскорбительный ультиматум, объявила войну ее величеству, и Оранжевая республика, с которою даже вовсе не происходило никакого спора, приняла такое же решение. Владения ее величества непосредственно после этого [815] подверглись вторжению со стороны обеих республик; три города в британских границах были осаждены; значительная часть колоний была занята неприятельскими отрядами, с большим уничтожением собственности и человеческих жизней, и республики присвоивали себе право обращаться с жителями обширных частей владений ее величества в таком духе, как будто эти владения были присоединены к той или другой из республик. В предвидении этих операций, Южно-африканская республика в, течение многих лет предпринимала вооружения и собирала огромные военные средства, которые могли быть направлены лишь против Великобритании. Ваши замечания об отрицательном (т.-е. оборонительном) характере этих приготовлений возбуждают вопросы, которых я не намерен касаться. Но результатом этих приготовлений, производимых с большою таинственностью, было то, что британская империя вынуждена была противопоставить свои силы нашествию, которое вовлекло ее в дорого стоющую войну, сопряженную с потерею тысяч драгоценных жизней. Это великое бедствие было наказанием, которому подверглась Великобритания за допущение, в недавние годы, существования обеих республик. В виду употребления, сделанного обеими республиками из предоставленного им положения, и в виду бедствий, причиненных владениям ее величества их ничем не вызванным нападением, правительство ее величества может только ответить на вашу телеграмму, что оно не намерено согласиться на независимость ни Южно-африканской, ни Оранжевой республики».

В качестве дипломата, лорд Сольсбери умолчал о некоторых важных обстоятельствах, оправдывавших вооружения Трансвааля, и представил переговоры Чемберлэна с президентом Крюгером в виде невинных «обсуждений», тогда как в действительности они производили впечатление долгой мучительной пытки, которой наконец не выдержало трансваальское правительство. Способ, каким велись эти переговоры с британской стороны, был именно рассчитан на то, чтобы избегнуть мирного соглашения и довести противника до состояния невменяемости. Трансваальские деятели не съумели сохранить самообладание до конца и полагали, что поступят весьма разумно, если предупредят англичан и сами нападут на них, до окончания их приготовлений; это была политическая ошибка, — хотя она и дала на первых порах блестящие военные результаты. Но сказать, что нападение не было вызвано Англиею, что-конвенции не были нарушены и что боэры не имели повода готовиться к вооруженной защите, — значит отрицать общеизвестные факты, начиная с набега Джемсона и кончая ультиматумом Чемберлэна, в связи с заключительною угрозою его «принять меры [816] для надлежащего решения» спорных вопросов. Отправка корпуса в 60 тысяч человек в южную Африку для расправы с Трансваалем возвещена была почти оффициально, и известия о постепенном прибытии войск в Капштадт и Дурбан ежедневно сообщались лондонскими газетами задолго до «внезапного» решительного шага, сделанного обеими республиками. Согласившись на все требования Англии, Трансвааль с наибольшею энергиею возражал против попытки устроить замаскированный британский контроль над законодательством и администрациею внутри страны, — попытки, составлявшей уже прямое нарушение существовавших конвенций; из-за этого пункта и возникли пререкания о самостоятельности и независимости республики. По существу, Трансвааль безусловно находился в состоянии необходимой обороны, чем и объясняется всеобщее сочувствие к начатой им неравной борьбе. Лорд Сольсбери тоже не имел надобности извращать ход событий, предшествовавших войне; он мог отклонить требование обоих президентов простою ссылкою на огромные жертвы, принесенные Англиею именно для уничтожения независимости их республик. Никакое правительство в мире не могло бы в подобном случае ответить иначе, чем лорд Сольсбери, — ибо нельзя вести тяжелую войну без определенной политической цели и без намерения извлечь из достигнутых успехов все возможные выгоды для страны и нации. Каждая из воюющих сторон имеет свои оправдания, более или менее веские и убедительные, и каждая несет свою долю ответственности за происходящее кровопролитие и опустошение; но президенты Крюгер и Штейн, очевидно, не правы, утверждая, что «кровь и слезы» заставляют беспристрастно обсудить причины и цели войны только после того, как военные действия приняли неблагоприятный оборот для обеих республик.

Несчастия обрушиваются на боэров в последнее время даже независимо от английских побед. Главнокомандующий войсками Трансвааля, вице-президент исполнительного совета, генерал Питер Якоб Жубер, неожиданно скончался от болезни, 14 марта, на 66-м году жизни. Республика потеряла в его лице самого авторитетного и талантливого вождя, которому боэры обязаны были замечательною организациею обороны в Натале, по линии от Дэнди, Глэнко и Ледисмита до Тугэлы. Запереть десятитысячный английский отряд генерала Уайта в Лэдисмите и затем наносить жестокие удары корпусу генерала Буллера, методически завлекая его неоднократно вперед, по направлению к осажденному городу, чтобы заставить его каждый раз уходить обратно после тяжелых потерь, — для этого нужно было большое искусство, при тех в сущности [817] незначительных силах, которыми располагал Жубер. Кроньем на западе и Жубер на востоке действовали одинаково успешно, сдергивая напор британских войск, и только численная слабость, при недостатке артиллерии, мешала им добиться полного разгрома англичан, равно как и взятия Лэдисмита и Кимберлея, ранее сосредоточения новой значительной армии в руках Робертса и Китченера. Капитуляция Кронье и смерть Жубера расстроили единство военных действий обеих республик и внесли в эти действия заметную растерянность и рознь, которыми не съумели своевременно воспользоваться британские генералы. Потомок одной из гугенотских фамилий, водворившихся в Капской колонии в конце XVII века, Жубер был полководцем по призванию и играл выдающуюся роль в устройстве военных сил Трансвааля; между прочим, он особенно отличился в знаменитом деле при Маюбе, в 1881 году, когда одержанная им вместе с Крюгером победа обеспечила стране признание ее государственной самостоятельности. Его личные качества заслужили ему общее уважение, и английские патриоты отзываются о нем в весьма хвалебном тоне, хотя вероятно при захвате его в плен не поколебались бы послать его на пустынный и нездоровый остров Святой Елены, вслед за Кронье, которого также превозносят в Англии как героя и джентльмена.

_______________

По мере ухудшения шансов Трансвааля на театре войны, слабеют и порывы оказать им помощь посредством коллективных или одиночных воздействий на Великобританию. Как это ни странно, но толки печати о разных воинственных планах для укрощения «ненасытной алчности» англичан сразу затихли или прекратились; газеты перестали говорить о новых комбинациях относительно Египта, о намерении абиссинского нэгуса двинуться против англо-египетских владений, о походе на Индию, о необходимом, будто бы, занятии Герата или Памиров. Платонические воззвания в пользу боэров также встречают более сдержанную и холодную оценку, а мысль о заступничестве какой-либо из великих держав по неволе оставлена, после дружественного ответа, данного Англиею Соединенным Штатам, передавшим ей просьбу южно-африканских республик о заключении справедливого мира. Британское правительство заявило категорически, что оно не желает и не допустить никакого посредничества в сношениях с обеими республиками, и этим исключается возможность посторонних «добрых услуг» в восстановлении мирного существования Трансвааля. Раздаются еще голоса филантропов и принципиальных противников войны, но их мало кто слушает, в виду [818] явного бессилия отвлеченных аргументов против реального воинственного возбуждения, охватившего Англию.

Недавно обратило на себя внимание появившееся в здешних газетах письмо г. Генрика Сенкевича к известной баронессе Сутнер по поводу ее предложения подписаться под адресом, составленным в пользу боэров прусским тайным советником В. Ферстером. Дело шло о горячем призыве «ко всем великодушным сердцам в Англия с целью способствовать скорейшему окончанию кровавой борьбы в южной Африке». Г. Сенкевич отказал в своей подписи, несмотря на искреннее сострадание к бедствиям боэров, — так как ему представляется «неслыханною ирониею» то направление гуманитарных идей в Германии, которое побуждает столь пламенно откликаться на далекие несчастия, испытываемые за океаном, в южном полушарии, и не видеть, не слышать бедствий несравненно более близких и более глубоких. Лучше ли было бы положение боэров, еслибы с ними воевала и покорила их прусская армия? Разве пруссаки оставили бы им автономию и свободу, разве не стали бы искоренять их национальные особенности, преследовать их заупотребление родного языка и выживать их из наследственных поземельных владений? «Ответьте себе сами, — обращается г. Сенкевич к баронессе Сутнер и к прусскому тайному советнику Ферстеру, — возможен ли под английским владычеством такой порядок вещей, при котором принуждали бы туземное население платить налоги для собрания миллионных сумм, назначенных на выкуп земель этого населения, с целью вытеснить вековых обывателей? Может ли в цивилизованном государстве существовать что-либо более превратное и безнравственное? Можно ли представить себе большую неправду, большее страдание? Взоры ваши блуждают над океанами и останавливаются на далеких краях земного шара, а ведь Познань, Силезия и западная Пруссия находятся около вас. Тайный советник Ферстер знает эти области, знает, как против жителей их постоянно создаются новые законы, слышит, что делается в школах, какая железная и суровая рука тяготеет над каждым проявлением польской жизни, — он знает все это и вероятно осуждает. Ибо здесь дело касается не горсти пришлых из-за моря поселенцев, а заслуженного перед человечеством народа, искони связанного с своею землею. Итак, прежде чем начнете заниматься Африкою, займитесь Европою. Огромные гуманитарные задачи лежат непосредственно перед вами. Англия выдвинула великого министра, который всю свою жизнь работал над восстановлением прав обиженной его отечеством Ирландии, — покажите мне другого такого в Европе! Оставьте пока в покое английские сердца, — они сами найдут в себе все то, [819] к чему вы стремитесь; — ищите и трудитесь поближе. Возвышайте политическую мораль и облагораживайте совесть людей; пусть рассеются тучи бесправия и гнета, пусть дуновение истинного гуманизма освежит отравленный воздух окружающих мест»...

Польская газета «Kraj» (№ 8) выражает — или, вернее, допускает возможность сомнения, правильно ли поступил г. Сенкевич, отказав в своей подписи под адресом г-жи Сутнер и прусского тайного советника Ферстера. Быть может, сомнение почтенной газеты устранилось бы, еслибы она поставила себе следующий вопрос: сочинялись ли такие красноречивые адресы против кровопролития и собирались ли для них подписи в то время, когда боэры побеждали англичан и многие тысячи последних гибли под меткими выстрелами скрытых за холмами отрядов около Тугэлы или у реки Моддер? Во все продолжение войны боэры не потеряли столько человек, сколько убито было людей в одном корпусе генерала Буллера при его попытках пробиться к Лэдисмиту. Известно, что потери боэров были повсюду сравнительно ничтожны, вследствие практикуемых ими большею частью горных приемов войны, тогда как английские отряды нередко почти целиком истреблялись, а офицерская молодежь падала в ужасающем количестве, будучи наиболее удобною мишенью для Маузеровских пуль. Тяжело становилось на душе, просматривая в английских иллюстрациях бесконечные ряды портретов цветущих и красивых юношей, убитых при Колензо или Магерефонтейне, и длинные списки других, изображения которых не попали в печать. Эти массы жертв не возбуждали, однако, никакого интереса в континентальной Европе, пока приходили известия о жестоких английских неудачах, следовавших одна за другою, и наверное прусский тайный советник Ферстер, заодно с большинством своих соотечественников, не только не возмущался тогда кровопролитием, но находил его полезным для обуздания чрезмерного честолюбия Англии, мешающей естественному росту морского и колониального могущества германской империи. Нет ли также некоторой фальши в этом оплакивании «крови и слез» воюющих сторон, когда одна из них, более нам симпатичная, перестала побивать другую, к которой мы чувствуем недоброжелательство или политическую неприязнь? Трудно было принять участие в демонстрации, которая по существу своему двусмысленна и практически бесцельна. По существу нельзя даже понять, с какой точки зрения могут обыватели такой страны, как Пруссия, имеющей у себя всеобщую воинскую повинность и всегда готовую в войне миллионную армию, обращаться с советами принципиального миролюбия к народу, не знающему ни воинской повинности, ни прочих благ милитаризма. Представители прусского [820] или вообще германского общества очутились бы в неловком положении, еслибы им пришлось убеждать Англию отказаться во имя человечности от права войны, на котором создалось внешнее величие и могущество современной Пруссии, отрезавшей недавно у Франции Эльзас и Лотарингию, против желания их населения; протест же в частности против войны с боэрами составлял бы вмешательство в британские политические дела, а на практике такое вмешательство иностранцев ничего другого, кроме раздражения, вызвать бы не могло. Мнение иноземных миролюбцев о данном военном предприятии англичан было бы столь же мало интересно и убедительно для Англии, как была безразлична, напр., для немцев иностранная оценка немецкой войны против маленькой Дании в первой половине шестидесятых годов. Во всяком случае, не подданным таких держав, как Пруссия, поучать британскую нацию делу гуманности и миролюбия, и во имя даже самой лучшей и возвышенной идеи нельзя заведомо делать то, что предлагал сделать прусский тайный советник Ферстер в сотрудничестве с почтенною, баронессою Сутнер.

В нашей печати вопрос о вмешательстве в защиту боэров обсуждался до недавнего времени с большою горячностью, при чем Англия выставлялась как бы единственною страною, прибегающею еще к кровавому насилию в международных и политических столкновениях. «Смотреть теперь спокойно и безучастно на разгром Англиею ее достойных удивления противников, — писал, напр., г. Н. Чечулин в «Новом Времени» (от 25 февраля), — это все равно, что равнодушно глядеть, как некто поджигает и грабить дом нашего соседа, и не поддержать соседа в обороне от его сегодняшнего врага и разорителя, который наверное завтра окажется врагом другого, потом третьяго и так далее, потому что уже и раньше он так делал»....

«Тяжело и горько для нравственного чувства было бы знать, что придет время и будут уничтожены (?) и угнетены тысячи людей, скромно живших и бесстрашно восставших за свои права, за свою свободу и народную честь. Человечество не может и не должно этого допускать, потому что с этим связан Глубокий вред. Как отзовется такое печальное, такое постыдное зрелище на развития тех, чьи мысли, взгляды и убеждения еще слагаются и у кого можно еще направлять их в лучшую сторону?! К чему говорить им: «чтите доблесть, уважайте свободу», если дальше надо будет их учить: «не защищайте обиженных, не помогайте тому, кто один стоит против сотни и против кого на одного направлено десять ружей?!» Американцы проливали свою кровь в войне за независимость и затем в междоусобной борьбе за освобождение рабов — при поддержке [821] рабовладельцев со стороны Англии; французы рекою лили свою кровь и в религиозных войнах, и на рубеже двух последних столетий из-за «прав человека»; немцы вели почти столетнюю войну, чтобы доставить победу принципу свободы совести; голландцы дважды отразили неизмеримо сильнейших врагов; наконец, мы, русские, отстояли со страшными жертвами свою национальность против татар, потом против поляков, наконец всю Европу спасли от крайностей деспотизма — все это для того ли, чтобы кто-то дерзко и надменно посмеялся над всеми теми понятиями о справедливости, праве, законности, какие выработало себе человечество путем тяжелых ошибок, огромных жертв и усиленного труда?! Может ли мир допустить это??”

Все это очень хорошо и красноречиво; но, быть может, автор избавил бы себя от напрасного негодования, а читателей — от лишнего беспокойства, еслибы своевременно вспомнил, какая из передовых культурных наций наибольше участвовала в выработке и практическом применении «тех понятий о справедливости, праве и законности», на которые он ссылается теперь в назидание тем же англичанам. Эти «кто-то», столь презрительно осуждаемые автором и бесцеремонно исключаемые им из общего культурного движения человечества, занимают, конечно, слишком много места в истории, чтобы нуждаться в восстановлении своей репутации в глазах наших патриотов; но и для последних обязателен все-таки здравый смысл... Разумеется, что и сам автор хорошо знает, что в худшем случае побежденным боэрам в будущем грозит участь их соплеменников в автономной Капской колонии, и что, следовательно, вовсе не будут «уничтожены и угнетены тысячи людей, скромно живших и бесстрашно восставших за свои права, за свою свободу и за народную честь». К таким защитникам южно-африканских республик, как г. Н. Чечулин, вполне применимы приведенные выше замечания г. Сенкевича о ненормальном направлении гуманитарных чувств в сторону далеких обитателей Африки, когда у нас под боком существуют бедствия, неизмеримо более для нас близкие и чувствительные. По странной иронии судьбы, вслед за статьею г. Н. Чечулина помещена в том же нумере «Нового Времени» заметка, где говорится об испытаниях семи тысяч русских семей, вынужденных искать приюта вдали от родины, «в новой, жестокой стране», — в Канаде. Вместо того, чтобы распинаться за южно-африканских боэров и негодовать на англичан, стремящихся лишить их политической независимости, было бы проще и разумнее со стороны русских патриотов направить свои помыслы к тому, чтобы коренное русское население [822] не выселялось в далекие края и переходило под власть именно Англии, столь ненавистной г. Н. Чечулину...

Текст воспроизведен по изданию: Иностранное обозрение // Вестник Европы, № 4. 1900