-

ИНОСТРАННОЕ ОБОЗРЕНИЕ

Военные события в южной Африке. — Общественное настроение в Англии. — Речи министров и деятелей оппозиции. — Особенности британского патриотизма и поведение печати. — Открытие парламентской сессии. — Захваты германских кораблей.

1 февраля 1900.

Военные события в южной Африке все еще не получили того благоприятного для Англии оборота, которого упорно ждут и настойчиво добиваются в этой стране. Знаменитое обходное движение генерала Уоррена, возбуждавшее такие горячие надежды в английской публике, потерпело полную неудачу, и после десятидневных кровавых усилий весь корпус Буллера должен был, в ночь на 26-е (14-е) января, отступить обратно к югу от Тугелы. Последняя решительная попытка главнокомандующего в Натале двинуться вперед для освобождения Ледисмита окончилась столь же печально, как и предыдущие; а между тем она была предпринята с большою обдуманностью и осторожностью, почти через месяц после «тяжкого удара судьбы» при Колензо. В приказе по войскам было объявлено заранее, что отступления не будет, и что надо во что бы та ни стало выручить товарищей из Ледисмита; было указано также, как поступать с отрядами боэров, которые пожелают сдаться или вздумают «изменнически» пользоваться белым флагом. Все сознавали необходимость победы; в армии господствовало воодушевление, поддерживаемое доверием к искусству и опытности ближайшего руководителя предприятия, генерала Уоррена, — одного из лучших британских генералов, хорошо знакомого с местностью л с военными приемами и обычаями неприятеля. Более двадцати тысяч отборного войска собрано было Буллером для достижения предположенной цели; превосходная артиллерия, которой почти нет у боэров, давала огромное преимущество англичанам; смелые кавалерийские набеги генерала Дендональда освещали путь и подготовляли наступление. Успех казался обеспеченным. Войска благополучно перешли с многочисленным обозом через реку Тугелу в верхнем ее течении, у Потгетерс-Дрифта и в других местах, не встретив никакого сопротивления, и подвигались вперед среда горных хребтов, оттесняя неприятельские силы артиллерийским огнем, который оставался без ответа. Видимое бездействие боэров [823] на первых порах внушало уверенность, что их удалось застать врасплох; но вскоре выяснилось с полною очевидностью, что они занимают укрепленные позиции в горах, мимо которых предстояло идти англичанам, и что необходимо будет брать штурмом одну позицию за другою на расстоянии нескольких миль. Обходное движение угрожавшее боэрам, превратилось в ряд тяжелых аттак с фронта, и, следовательно, план генерала Уоррена уже с самого начала должен был быть признан неудавшимся. Войскам пришлось выдерживать непрерывные битвы из-за каждого холма и подвергаться убийственному действию Маузеровских ружей с окрестных возвышенностей; однако, в Лондон посылались утешительные известия, и со дня на день ожидалась счастливая перемена в общем положении дел на театре войны. Лихорадочное возбуждение усиливалось в Англии, и оно достигло своего апогея, когда Буллер сообщил по телеграфу о принятом 23-го (11-го) января решении взять приступом главный пункт позиции боэров, Спионскоп. Чувствовалось, что настал критический момент, от которого зависит судьба всей кампании. Наконец, желанное известие получилось: Спионскоп был занят англичанами в ночь на 24-е (12-е) января; нападение совершено было внезапно, и небольшой отряд боэров, занимавший эту возвышенность, должен был бежать после ожесточенной схватки. День 25-го (13-го) января был радостным днем в Англии; газеты предсказывали уже скорое освобождение Ледисмита и успешное окончание войны. Жертвы были, без сомнения, велики; генерал Вудгет пал в битве, но, как уведомлял Уоррен, позиция боэров сделалась невозможною с потерею ими Спионскопа. Дальнейшие телеграммы вызывали уже сомнения и беспокойство: англичане целый день удерживали за собою занятый ими холм, под неустанными пушечными и ружейными выстрелами боэров. Если этот пункт в самом деле господствует над окрестными холмами, то каким образом мог он находиться в круге действия неприятельского огня? Значит, или Спионскоп не имел того значения, которое приписывал ему генерал Уоррен, или англичане утвердились лишь на второстепенной возвышенности, не представлявшей особенных удобств для защиты. В действительности позиция стала невозможною не для боэров, как сообщал Уоррен, а для англичан. В следующую же ночь, на 25-е (13-е) января, британские войска очистили Спионскоп, и затем началось обратное движение через Тугелу, вопреки торжественному обещанию Буллера не возвращаться назад. Ликования в Англии продолжались недолго; опять наступил период уныния и тревоги.

Оффициальные депеши только отчасти намекают на тяжесть [824] испытанного поражения. Генерал Уоррен нашел затруднительным удержаться на Спионскопе, потому что окружность его слишком велика и ощущался недостаток в воде. Вершину хребта он сохранял за собою в течение целого дня под сильным гранатным огнем неприятеля. «Наши войска — телеграфирует далее Буллер — бились очень храбро. Офицер, принявший командование после тяжело раненого Вудгета, решил оставить позицию и до рассвета отступил с войсками. Я прибыл в лагерь Уоррена рано утром 25-го (13-го) января и пришел к заключению, что вторая аттака будет бесполезна, так как правое крыло боэров настолько сильно, что пробито быть не может. Поэтому я решил отступить с войсками к югу от Тугелы. В восемь часов утра 26-го (14-го) января силы Уоррена были уже на южной стороне реки, не потеряв ни одного человека и ни одного фунта запасов». Так как здесь говорится о бесполезности «второй аттаки», то, очевидно, первая была отбита, и решение очистить Спионскоп следует понимать в том смысле, что англичане были вытеснены оттуда силой. Заключение Буллера о невозможности пробиться через позиции боэров получает общий характер, крайне безотрадный для наступающей армии, ибо тот же вывод был сделан и при Колензо, и при Маггерфонтейне. Обратный переход через Тугелу, которому не препятствовали боэры, был только неизбежным фактическим последствием и выражением этой безнадежности наступательных действий в гористых местностях, окружающих Трансвааль. Буллер не оправдывает своей неудачи ни недостаточною численностью войск, ни ошибками командиров, ни качествами солдат; напротив, все исполняли свой долг с замечательным мужеством и самоотвержением; офицеры делали именно то, что требовалось обстоятельствами, и никакого недостатка в военных силах не ощущалось. Британский генерал, как это принято в подобных случаях, утешается сознанием, что отступление совершилось в полном порядке. «Тот факт, — пишет он в той же депеше, от 27-го января, — что ваши войска могли таким образом отступить, и то, как превосходно они сражались, достаточно свидетельствует об их стойкости. Затем то обстоятельство, что мы беспрепятственно могли перейти через реку с тяжеловесным обозом, доказывает, что неприятелю внушено почтение к боевым доблестям наших войск». Для того ли, однако, посланы войска против Трансвааля, чтобы с честью отступать, не подвергаясь преследованию со стороны неприятеля?

В этом и заключается трагизм положения, как мы заметили уже в прошлом нашем обозрении: англичане обязаны идти вперед, нападать, а позиции боэров обыкновенно таковы, что пробиться через [825] них нельзя. Газеты предлагают увеличить численность войск, послать еще десятки или даже целую сотню тысяч солдат в южную Африку; тогда можно было бы, конечно, больше жертвовать людьми и постоянно бросать в огонь все свежие силы ради занятия каждого возвышенного пункта; но все эти жертвы могли бы остаться бесплодными при особой тактике боэров, на которую и теперь горько жалуются английские специалисты военного дела. Боэры не соблюдают правил военного искусства; они упорно не отвечают на пушечную пальбу и не дают противнику определить расположение своих позиций; они умеют неподвижно выжидать за своими естественными и искусственными прикрытиями, сохраняя молчание среди адского грохота орудий, и идущий вперед неприятель лишен возможности знать, откуда грозит ему гибель; они слишком легко и часто меняют свои позиции, и наступающая армия рискует на каждом шагу наткнуться на невидимого врага, присутствие которого обнаруживается лишь в роковой момент внезапного ружейного огня, не оставляющего после себя даже традиционного дыма. Передвигаясь быстро с места на место, в качестве конной пехоты, боэры при малой численности достигают крупных результатов; они наносят сильные и меткие удары без особенных жертв, и какой-нибудь небольшой отряд, скрытый за утесами или окопами в торах, может производить своею стрельбою разрушительное действие, пред которым бессильна самая лучшая и многочисленная армия. Во время настоящей войны повторялись уже много раз крайне странные недоразумения и ошибки в оценке сил боэров: англичане сообщают, напр., о серьезной битве, причем определяют численность неприятеля в несколько тысяч человек, а потом оказывается, что в деле участвовало не более полутораста или двухсот боэров. Незначительная горсть людей, действующих откуда-то из-за гор, останавливает своим огнем движение целых полков и производит впечатление грозной силы, с которою трудно бороться; нередко сотни и тысячи солдат, осыпаемые градом пуль с разных сторон, сдавались в плен совершенно ничтожным неприятельским отрядам. Нападающие могут терять массу людей, тогда как противник остается в безопасности или терпит сравнительно очень мало. Численное превосходство наступающей армии теряет значение при таких условиях. Известно в точности то количество боэров, которое дважды принудило армию Буллера к отступлению. Можно сказать положительно, что на театре войны в Натале находится в рядах действующих войск втрое больше англичан, чем боэров. Англичане располагают теперь в южной Африке стотысячною армиею, — самою громадною, какую они когда-либо собирали, — и если [826] с такими силами они ничего не в состоянии сделать или обречены лишь на почетное отступление и бездействие, то, значит, самое предприятие заключает в себе источник неудачи.

Дальнейшие военные усилия англичан в южной Африке способны довести кровопролитие до того предела, когда возмутится человеческая совесть в британском народе и когда ложное самолюбие уступит место чувству справедливости и здравому пониманию истинного положения дел; но пока не видно еще признаков такого спасительного поворота в общественном настроении Англии. Надежда на новые военные меры, на энергию генералов Робертса и Китченера, подкрепляется непоколебимым убеждением в невероятности и нелепости того факта, что могущественная Великобритания, одна из первых и сильнейших империй в мире, не может справиться с таким противником, как Трансвааль. Но давно уже сказано, что невероятное есть часто истина. Великобритания, при всем ее несомненном владычестве на морях, не в силах действовать на материке Африки иначе как через посредство сухопутной армии; а на суше трансваальские боэры, при всем их ничтожестве, могут оказаться сильнее посылаемых против них английских войск, хотя бы самых многочисленных. Англичане не хотят примириться с неудачей, которая кажется им лишь временною и случайною; они упорно верят и знают, что Англия должна победить во что бы то ни стало и что «отступления не будет», как объявлял генерал Буллер при переходе через Тугелу. Буллер ошибся в своем предсказании, как ошиблись в свое время и британские министры, затеявшие эту несчастную войну; и эта ошибка становится как бы обязательною для английской нации, заставляя ее требовать непременного исполнения кровавой программы, созданной политикою Чемберлэна. Забота о внешнем авторитете и «престиже» империи приводит к настойчивому и единодушному решению довести до конца раз начатое неправое дело; надо продолжать военные действия до тех пор, пока обе южно-африканские республики не будут побеждены, — хотя бы это стоило потоков крови. Честь и достоинство Великобритании заключаются, будто бы, в том, чтобы покорить Трансвааль и утвердить безраздельное английское господство над всею южною Африкою; это положение является догматом для огромного большинства английской публики и для наиболее влиятельной части английской печати. Не следует, однако, думать, что политика правительства одобряется общественным мнением, и что нынешние министры пользуются сочувствием в стране. Общество без различия партий поддерживает правительство, чтобы дать ему возможность отстоять национальные и политические интересы при современных [827] критических обстоятельствах; но эта поддержка не относится лично к министрам, которые, напротив, сурово осуждаются газетами при малейшей попытке оправдания или отрицания своих ошибок. Когда кто-нибудь из членов кабинета обнаруживает склонность к самодовольному оптимизму, то печать тотчас же дает ему понять, что патриотическое воздержание от враждебной критики по отношению к правительству не означает еще одобрения его действий и промахов. Недавние речи Бальфура в Манчестере вызвали даже бурю негодования, — хотя он только весьма мягко и осторожно делал то, что всегда делают оффициальные лица в других государствах, при публичном разъяснении совершившихся неудач. Бальфур старался доказать, что правительство действовало во всем разумно и целесообразно и что неблагоприятные события на театре войны, не должны быть поставлены в вину министрам. «Было бы лучше для страны и для самих министров, — заметил по этому поводу «Times», — еслибы члены кабинета откровенно признали свои ошибки, приводили смягчающие обстоятельства и употребляли серьезные усилия для исправления того, что было упущено или что нуждается в реформе. Нельзя равнодушно относиться к заявлениям, что министрам, будто бы, не в чем оправдываться и что все наши неудачи назначены нам судьбою»... «Times» считает вполне понятным и законным общее раздражение, возбужденное «злополучными речами» Бальфура; но газета заранее готова объяснить его оплошность избытком великодушной дружбы к коллегам и подчиненным. «Times» довольствуется выражением уверенности, что этот неуместный тон не будет усвоен кабинетом и не встретятся больше в заявлениях министров; — в противном случае отношение публики в правительству может измениться коренным образом. Другие газеты, менее консервативные, обрушились на Бальфура гораздо резче и сильнее, без всякого, впрочем, ущерба для авторитета правительства и для достоинства министерского звания.

Что касается главного виновника нынешних политических бедствий, Чемберлэна, то о нем почти уже не говорят, и он сам по неволе держится в тени; но в Англии ему не приписывают той пагубной и исключительной роли, которую принято теперь связывать с его именем в европейской журналистике. Как это ни странно, но в высших и средних слоях английского общества преобладает тот взгляд, что война с Трансваалем была необходима и справедлива, что немыслимо было допустить самостоятельное укрепление и развитие неприязненного государства среди британских владений в южной Африке, и что ошибки Чемберлэна не умаляют практического значения его основной идеи. Чемберлэн обвиняется [828] только в недостатке предусмотрительности, в отсутствии сведений о военных силах и приготовлениях боэров, в небрежности и необдуманности в принятом плане действий; эти черты его политики осуждались и осуждены единодушно, и тем не менее никто не сомневается в важности его министерского сана и в авторитете его, как министра колоний. В Англии хорошо понимают, что уважение к правительству неразрывно связано с правом критики, и что авторитет поддерживается не отрицанием или замалчиванием общеизвестных фактов, а публичным их обсуждением и разъяснением. Англичане никогда не смешивают государства с правительством и строго отличают самую власть от отдельных ее представителей, более или менее переменчивых; они проникнуты духом единства и согласия, когда дело идет о внешних интересах и выгодах нации или империи, — но сохраняют полную свободу суждений и споров, когда речь идет о способах достижения известных целей и о практической деятельности руководителей и органов правительства.

Вожди оппозиции в Англии не могут желать теперь перемены кабинета; они вовсе не расположены избавить нынешних министров от тяжелой задачи, или, вернее, от целого ряда трудных задач, выдвинутых южно-африканским кризисом. Притом, бывший глава либеральной партии, лорд Розбери, по своим воззрениям все ближе примыкает к империалистам в духе Чемберлэна. Речь, произнесенная им в Чатаме 23-го (11-го) января, ничем не разнится от речей Бальфура по своему оптимистическому тону и в то же время идет гораздо дальше в прославлении империалистской политики. По словам Розбери, настоящая война имеет громадное значение не только сама по себе, но и по впечатлению, произведенному ею в Европе. «Против нас, — говорит оратор, — на основании ложных, недостаточных и отчасти продажных сведений, высказывается почти единодушно все европейское общественное мнение. Излишне объяснять причины такого недоразумения. В Европе всегда и при всяких обстоятельствах существует известная доля недоброжелательства к Англии; и агенты нашего интеллигентного и деятельного неприятеля также не дремлют в Европе со времени возникновения войны. Полагают, что великая империя ведет теперь борьбу против двух маленьких республик, и что последним должны поэтому принадлежать естественные симпатии народов. Нет надобности доказывать совершенную ложность такого взгляда. Мы боремся не против свободы, а против привилегий, против продажной и деспотической олигархии». Лорд Розбери, представляющий собою как бы воплощенную привилегию, в качестве одного из наследственных [829] законодателей Англии в палате пэров, — восстает против привилегий и олигархии трансваальских боэров! Эта поразительная ссылка на боэрскую олигархию, которую требуется уничтожить во имя свободы и равенства, принимается многими в Англии за серьезное утверждение, не требующее даже доказательств. Агенты Трансвааля, — из которых пока известен только один на всю Бвропу, д-р Лейдс, — подкупают, будто бы, европейскую печать, чтобы расположить ее в пользу боэров; но какою бы энергиею ни обладал этот скромный дипломат, он во всяком случае едва ли в состоянии был бы пересилить влияние всех британских посольств в совокупности или соперничать с ними в средствах воздействия на политическую прессу. Лорд Розбери заявляет далее, что боэры в значительной степени обязаны своими военными успехами «разным иностранным "кондотьери", не признанным военным талантам Европы, выбираемым из среды соседей и друзей Англии, которые действуют заодно с ее врагами». Неудачи британских войск не представляют ничего особенного или ужасного для лорда Розбери; это только «инциденты в истории великой державы». В пояснение своей мысли оратор напоминает о недавнем «историческом факте» — о завоевании Боснии и Герцеговины австрийцами; такая военная империя, как Австро-Венгрия, должна была выставить армию в двести или триста тысяч человек, чтобы справиться с туземными горцами и с немногими турецкими войсками, плохо вооруженными и плохо управляемыми, — между тем как Трансвааль снабжен превосходным, преимущественно английским оружием, и отличными иноземными командирами. Пример Боснии и Герцеговины выбран здесь не совсем удачно, так как Австро-Венгрия вовсе не завоевывала этих провинций, а заняла их по мирному соглашению с султаном и с согласия Европы, в силу берлинского трактата; следовательно, австрийцам не приходилось вовсе сражаться ни с турецкими, ни с иными войсками. Лорд Розбери мог бы с гораздо большим основанием вспомнить Черногорию, которая в течение четырех столетий успешно отбивалась от такой первоклассной военной державы, как Турция, и в конце концов отстояла свою независимость; точно также и трансваальские боэры могут успешно отбиваться от английских войск, и нападения последних будут для Трансвааля столь же преходящими инцидентами, как и для Англии, — но вывод получился бы тогда не тот, который указывается оратором. По мнению лорда Розбери, война должна быть доведена до безусловной победы; затем «необходимо дать новое устройство южно-африканским владениям и территориям, чтобы сделать невозможными подобные испытания в будущем». Бывший либеральный премьер сходится в этом случае [830] с Чемберлэном и Бальфуром; он тоже стоит за упразднение обеих боэрских республик и за подчинение их британскому владычеству во имя английской свободы, с которою несовместима, будто бы, свобода боэров. Недостатки военной организации, обнаруженные войною, должны быть исправлены, по мнению Розбери, при помощи тех научных методов и приемов, которые особенно процветают в Германии. Оратор закончил свою речь длинным рассуждением о пользе «научности» во всех сферах деятельности, причем сослался на пример Венеции, которая лишилась своего могущества, благодаря упадку энергии и предусмотрительной инициативы среди граждан. Англия же, обладая первым в мире флотом и крупнейшими в мире промышленными богатствами, имеет возможность осуществить в будущем «идеал империи без угроз и без угнетения, образцовое государство, управляемое образцовыми учреждениями и населенное образцовою расой».

Речь лорда Розбери имеет характер как бы политической программы будущего обновленного кабинета и в этом смысле обратила на себя большое внимание не только в Англии, но и в остальной Европе. Идеи Чемберлэна и его единомышленников упорно владеют умами, несмотря на тяжелые уроки войны, и это особое настроение вполне отразилось и в парламенте, при открытии его заседаний, 30-го (18-го) января. После краткой тронной речи, составленной в обычном сентиментальном тоне, в палате общин обсуждался проект ответного адреса, в котором высказана надежда, что после успешного окончания войны англичане и боэры будут «жить в мире под эгидою британского флага», т. е. что боэры самостоятельных ныне республик откажутся от своей независимости и подчинятся, наконец, англичанам, в силу дальнейших убедительных доводов Робертса и Китченера. Представитель большинства, Генри Пиз, признает войну законною и необходимою, и не сомневается в доведении ее «до единственной развязки, которая может быть допущена Англиею». Оффициальный вождь либеральной оппозиции в нижней палате, Кемпбель-Баннерман, подвергнув довольно мягкой и снисходительной критике образ действий кабинета и особенно Чемберлэна, заключает, тем не менее, что «войну надо продолжать энергично и не ограничивая средств». Министр Бальфур, консервативный «лидер» палаты, соглашается, что страна справедливо недовольна ходом войны, но подтверждает необходимость «идти по пути, который даст Англии полное верховенство над всей южной Африкою». «Правительство — продолжал он — ни в каком случае не намерено скрывать происшедшие упущения; но оно никогда не предложит мира, пока дело не будет доведено до такой развязки, [831] которая принесет верные плоды». Лорд Фиц-Морис внес от имени оппозиции поправку к адресу, в которой указывается на отсутствие надлежащей предусмотрительности со стороны кабинета. Все, и правительственные, и либеральные ораторы, говорили о будущем подчинении боэров в таком духе, как будто войска обеих республик уже разбиты, и только непокорные граждане, с Крюгером во главе, упорствуют в своем нежелании подчиниться приговору судьбы. Эти речи звучат как-то странно, когда на театре войны британская армия терпит постоянные поражения и считает для себя почетом спокойное отступление. Английские патриоты всех партий и оттенков как будто намеренно закрывают для боэров путь в миру и возбуждают их в борьбе до последней крайности. Патриотическое чувство, питаемое национальным самолюбием и озлоблением, действует слепо, во вред интересам нации и государства, а те немногие, которые решаются поднять свой голос за человеколюбие и справедливость, объявляются чуть ли не изменниками. Со времени смерти Гладстона нет в Англии человека, кто способен был бы продолжать его роль практического идеалиста в политике. Бывший союзник и заместитель его, лорд Розбери, остается либералом только по имени и положению; он более воинственный оптимист, чем лорд Сольсбери, который по крайней мере не торопится определять результаты будущих побед и ограничивается пока призывом к единению в виду трудного и опасного кризиса, переживаемого империею. Слова премьера в палате лордов содержат в себе намек на предостережение увлекающимся патриотам и потому не поправились лорду Розбери; последний находит, что правительство должно прежде всего выяснить перед страною свои положительные намерения, не вдаваясь в бесплодную и преждевременную оценку событий (В изложении парламентских прений об ответном адресе на тронную речь мы по необходимости придерживались кратких телеграфных отчетов наших газет, так как лондонские газеты от 31 (19) числа не были еще получены в Петербурге во время окончания нашей хроники.).

Быть может, сами события с большею наглядностью выяснят в ту или другую сторону дальнейшее направление, которого придется держаться правительству Англии в международных и колониальных делах. Один урок, и вполне заслуженный, уже получен британскими шовинистами от Германии, по поводу захвата нескольких ее кораблей английскими броненосцами близ бухты Делагоа. Пользуясь фактическим господством своим на морях и океанах, англичане издавна привыкли руководствоваться самым широким толкованием прав осмотра и задержания нейтральных [832] судов в военное время, по подозрению в провозе контрабанды; поэтому и с наступлением войны в южной Африке торговые суда нейтральных держав лишились свободного доступа к единственному нейтральному пункту побережья, откуда можно пересылать товары в Трансвааль, — к португальской гавани Делагоа. Англичанами были задержаны таким образом американские корабли с мукою, немецкие почтовые пароходы с госпитальными принадлежностями и санитарами для боэров, и т. п. В короткое время, с конца декабря, остановлены были таким образом и уведены в Дурбан, для разбирательства пред призовым судом, четыре германских корабля, — из них три почтовых, — несмотря на совершенное отсутствие в них военной контрабанды. Протесты немецких газет и запросы германской дипломатии мало помогали делу и вызывали лишь обещание ускорить рассмотрение предъявленных претензий; между тем в Германии раздражение усиливалось, и, наконец, правительство Вильгельма II сочло нужным обратиться в лондонскому кабинету с категорическими требованиями об освобождении арестованных кораблей и о превращении осмотра и захвата судов, к северу от Адена. Требования Германии были немедленно удовлетворены, о чем торжественно возвестил граф Бюлов в заседании имперского сейма 19-го (7-го) января. Для Англии это был инцидент неприятный и обидный, похожий на Фашоду, которой французы до сих пор не могут простить англичанам; но Англия, сделав уступку могущественной Германии, не изменила, конечно, своих общих понятий о политике, как это видно из отношения ее к южно-африканскому кризису.

Текст воспроизведен по изданию: Иностранное обозрение // Вестник Европы, № 2. 1900