ИНОСТРАННОЕ ОБОЗРЕНИЕ

Поражение итальянских войск при Адуе. — Высшая политика и ее результаты в Италии. — Криспи и Эритрея.

1 апреля 1896 г.

Фантастическая политика Криспи, увлекшая Италию на путь непосильных военных расходов и предприятий, получила наконец достойное возмездие: итальянское войско, предназначенное для расправы с непокорною Абиссиниею, потерпело жестокое поражение при Адове (или Адуе), 1-го марта (нов. ст.), и все здание Эритреи, воздвигнутое с такими огромными жертвами, грозило рухнуть бесславно под ударами туземных победителей. Негус Менелик и его ближайшие помощники обнаружили однако великодушие, или медлительность, после победы; они не спешили воспользоваться результатами своего блестящего успеха, не преследовали разбитых неприятельских сил и не довершили их полного разгрома вторжением в итальянские владения; они позволили побежденным придти в себя и даже согласились вступить с ними в переговоры о мире на возможных для Италии основаниях. Само собою разумеется, что итальянские солдаты и офицеры сражались с мужеством отчаяния, и что они отступили только пред подавляющим перевесом числа; большею частью они даже просто погибли, и очень немногим привелось участвовать в том беспорядочном отступлении, о котором сообщали газеты.

На этот раз ничем нельзя было прикрасить печальную действительность. Битва была несомненно решительная; она была начата генералом Баратьери по всем правилам военного искусства: армия, численностью в восемнадцать тысяч человек, выступила тремя колоннами, под начальством трех генералов; левое крыло, которым руководил генерал Альбертоне, встретилось с целым шоанским войском и не выдержало его натиска; выдвинутый на помощь из центра отряд генерала Аримонди подвергся той же участи; бригада генерала Дабормида прорвалась через неприятельские линии и уверена была в своей победе, но вскоре была окружена и почти вся истреблена, вместе с своим командиром; шоанцы, численность которых доходила до восьмидесяти или даже до ста тысяч человек, сломили центр и окружили оба крыла [860] итальянской армии, и после упорного сопротивления оставшиеся в живых итальянцы обратились в бегство или сдались в плен, бросив свои орудия на произвол судьбы. План битвы был, вероятно, очень хорош, как засвидетельствовал и прибывший в Массову преемник Баратьери в должности главнокомандующего, генерал Бальдиссера; но условия местности помешали исполнить задуманные военные комбинации. Итальянцы вынуждены были подвигаться вперед узкою растянутою линиею, рядом или вперемежку с своими мулами, нагруженными провиантом и оружием; отдельные отряды были разрознены, и никто не имел точных сведений о положении и силах неприятеля. Генерал Баратьери довольствовался, как говорят, рассказами случайных перебежчиков и не произвел ни одной основательной рекогносцировки; он не имел лазутчиков и руководствовался больше догадками и слухами, чем положительными фактами. План аттаки составлен был, так сказать, наугад, в неопределенной надежде на то, что в конце концов можно будет справиться с некультурными полчищами каких-нибудь шоанцев или абиссинцев. Самое решение принято было генералом Баратьери неожиданно для его офицеров и для армии; за несколько дней до того он телеграфировал в Рим, что позиция шоанцев при Адуе неприступна, и что он считает нужным сосредоточиться и выжидать; сделаны были приготовления в отступлению, и часть провианта была уже отправлена по направлению в Ади-Кале, но со стороны неприятеля обнаружена была решимость занять некоторые пункты, чтобы задержать или обойти итальянцев, и отступление могло легко превратиться в поражение. Притом недостаток в провианте и в средствах сообщения давал себя чувствовать все сильнее; отряды, составленные из туземцев, не скрывали своего неудовольствия и нетерпения; офицеры и сами генералы давно уже были лишены необходимого и должны были кое-как обходиться без запасов белья и платья и без хорошей пищи. Из Рима также получались неприятные вести: там были недовольны действиями Баратьери; Криспи постоянно напоминал ему, что от него ждут более энергических и целесообразных мер для успешного окончания кампании. В то же время Баратьери получил известие о назначении на его место генерала Бальдиссеры и о скором приезде его в Массову. Правительство не сообщило Баратьери об этой перемене, вопреки обычаю, чтобы не задеть его самолюбие раньше времени и предоставить самому преемнику его объясниться с ним о причинах его отставки, как догадывались полуоффициозные публицисты; но вернее было бы предположить, что Криспи не желал связывать свободы действий Баратьери своим [861] сообщением, так как генерал не ног бы уже предпринять ничего решительного после оффициального уведомления о последовавшей перемене. Король Гумберт и Криспи были высокого мнения о талантах Баратьери и возлагали на него большие надежды при отправлении его в Эритрею; министр-президент ничего не имел против того, чтобы Баратьери успел еще оправдать эти надежды каким-нибудь блестящим военным делом, до прибытия его преемника. Все эти разнородные мотивы побудили генерала внезапно изменить свои первоначальные намерения и решиться на последнюю отчаянную попытку напасть на неприятельские войска в их крепкой позиции при Адуе. Отряды, готовившиеся к отступлению, должны были вдруг собраться с силами и броситься на врагов; несчастные солдаты и офицеры исполнили это предписание по чувству долга, и местность около Адуи и Абба-Каримы покрылась грудами итальянских трупов, без всякой пользы для Италии, без всякого смысла и цели.

Патриотизм Криспи и его единомышленников требовал, чтобы где-нибудь в Африке, вдали от родины, погибали тысячи итальянских патриотов, ради поддержания внешней репутации Италии, как необыкновенно богатой и могущественной державы. Надо было показать всему свету, что и Италия, несмотря на бедность своего населения, обладает все-таки избытком национальных сил и средств, которых негде применить в отечестве, и что она также имеет лишние батальоны и лишние десятки миллионов денег для употребления в отдаленных, никому не нужных краях, подобно тому, как это делает Англия или Франция. Германская империя, достигнув первенства в центральной Европе, завела у себя колониальную политику и стала понемногу устраивать свои небольшие колониальные владения в Африке. Правители Италии не могли и не хотели отстать от Бисмарка; они также должны были заняться колониальными предприятиями, и Англия поощряла их в этом намерении, чтобы сделать неприятность французам. Англичане и французы имели уже свои стоянки у берегов Красного моря; в северу от французской прибрежной полосы оставалось много вакантного места, которое в будущем могли бы занять французы, что было бы весьма неудобно для англичан, в виду близкого соседства этой территории с южным Египтом; поэтому итальянцам было дружески предложено водвориться в Массове и ее окрестностях. Криспи не ограничился Массовой, а пошел дальше; он привык все делать en grand и не жалел государственных средств, когда замешаны интересы политического «престижа». Так как в Европе Италия не имела случая поддерживать славу своего могущества военными [862] подвигами, то для патриотов, вдохновляемых Криспи, представлялось чрезвычайно заманчивым иметь в своем распоряжения особую область, где можно постоянно и безнаказанно воевать с соседями, расширять свои владения, заставлять говорить о себе в газетах всего мира и свободно тратить недостающие на родине миллионы. Казаться богатою до расточительности и могущественною да избытка, вне пределов государства, — таков идеал, созданный для Италии ее ложными друзьями. На берегах Красного моря, в соседстве с Абиссиниею, основана Эритрейская колония, которая должна была со временем сделаться новою итальянскою империею и занять значительную часть восточной Африки; она призвана была поглотить во всяком случае Абиссинию, и первый серьезный шаг в этом направлении можно было видеть в провозглашении протектората Италия над этой страною, на основании ловкого дипломатического толкования одной неясной статьи мирного договора, заключенного с негусом. Негус протестовал против умышленного изменения этой статья при переводе ее с туземного языка на итальянский, и странный прием римской дипломатии не мог, конечно, возвысить ее авторитет в глазах Европы. Мысль о протекторате не была, однако, оставлена, и до последнего времени абиссинцы рассматривались как непослушные вассалы, которых рано или поздно надо будет подчинить Эритрее. Ежегодно ассигновались на колонию многие десятки миллионов; содержание войск, укрепление занятых пунктов, частые военные действия и приготовления, отправка все новых батальонов в дополнение к прежним или на смену им, — все это требовало колоссальных сумм, необходимость которых настойчиво доказывалась министрами пред парламентом. Как это обыкновенно бывает, на дело ненужное и разорительное щедро назначались сотни миллионов в то время, как насущные потребности страны оставались неудовлетворенными, и самые эти миллионы приходилось извлекать из народа, доведенного почти до нищенства. Вместе с тем, независимо от Эритреи, с каждыми годом возрастали общие расходы по ведомству военному и морскому, так как принадлежность Италии к тройственному союзу обязывала ее не отставать от Германии в деле увеличения армии и флота и обеспечения постоянной боевой готовности. Политика Криспи наложила на недавно еще только объединенную и неокрепшую Италию такое тяжелое бремя, которое едва выносят на себе старейшие военные державы материка, Франция и Пруссия. Решимость соперничать с этими государствами в ежегодных затратах и усилиях, не имея их доходов и финансовых рессурсов, привела к полному экономическому расстройству страны; оппозиция указывала на разорение и [863] упадок обширных отраслей народного труда, на распространение страшной бедности и нищеты, на отсутствие работы для нуждающихся и на тяжесть налогов для трудящихся; но Криспи и его единомышленники оставались непоколебимыми в своей вере в великую политическую важность Эритреи. Волнения голодных обывателей в Сицилии и в других частях королевства, уличные беспорядки в Риме, громкие заявления о помощи рабочим, лишенным занятий, не в силах были отклонить Криспи и его партию от упорного следования разорительной «высшей политике», связанной с интересами Берлина и с судьбою эритрейской колонии. Границы Эритреи раздвигались, и для защиты их надо было строить и вооружать новые форты; а при неизбежном раздроблении сил нужно было увеличивать общий состав войск; итальянцы утвердились в Кассале, на далеком расстоянии от Массовы, заняли некоторые местности в области Тигре, подвластной абиссинцам, и оставили гарнизон в Макале, в черте номинальных владений негуса. Отношения с Абиссиниею и с ее вождями постепенно обострялись; военные предводители шоанцев, занимающих территорию к югу от Абиссинии, жаждали более энергичной развязки и едва были сдерживаемы в своем нетерпении кунктатором Менеликом. В последнее время положение итальянцев в передовых укрепленных пунктах становилось опасным; гарнизон Макале должен был сдаться окружившим его шоанцам; та же участь грозит гарнизону Адиграта, а теперь, после битвы при Адуе, предстоит очищение Кассалы, к которой подошли уже полчища махдистов. Так разваливается великая Эритрея, от которой останется вероятно только Массова с окрестностями. Мечта об обширных колониальных завоеваниях в Африке разбита наглядно и реально истреблением местных итальянских войск, в решительном сражении 1 марта.

Печать, солидарная с Криспи, приписывает неудачу разным случайным обстоятельствам, — ошибкам Баратьери, недостаточности его сил сравнительно с неприятельскими, отсутствию верных сведений о расположении и численности шоанцев, недостатку единства в действиях отдельных отрядов и т. д. Если бы предупредить или устранить эти обстоятельства и прибавить еще некоторое количество итальянских батальонов, то дело получило бы иной оборот и могло бы окончиться полным торжеством Италии. В этих случаях обыкновенно упускают из виду одну существенную причину, дающую всегда перевес туземцам перед иноземными пришельцами: люди, защищающие свою родину и своих близких от иностранного нашествия, действуют [864] совершенно иначе, чем солдаты, не знающие сами, ради чего их послали драться, — а нравственное настроение, чувство правоты, дает войску ту внутреннюю силу, для которой не существует преград. Сколько бы ни посылали солдат из Рима в Эритрею, невозможно было бы все-таки послать вместе с ними то настроение, которое ведет в победе; туземцы всегда будут чувствовать себя дома, всегда будут свободно обновлять свои силы, всегда будут сознавать за собою право и необходимость энергической обороны, тогда как пришельцы должны внутренно считать себя неправыми и имеют вид разбойников, вторгшихся в чужое жилище, — они должны действовать ощупью, среди чуждых им местных условий, при глухой или явной вражде окружающего населения, ожидая на каждом шагу встретить ловушку. Превосходство вооружения и военной дрессировки утратило значение с тех пор, как усовершенствованное оружие сделалось доступным самым диким народам мира; все снабжены и снабжаются теперь отличными ружьями, которые в руках зулусов и кафров действуют не хуже, чем в руках англичан, а природная воинственность, разумеется, гораздо более свойственна, напр., шоанцам и абиссинцам, чем итальянцам. Криспи мог бы отправить хоть сто тысяч войска в Эритрею, и все-таки эта армия не была бы достаточною гарантиею прочности итальянского владычества в колонии, ибо вооруженных туземцев легко набралось бы полтораста тысяч, их состав постоянно обновлялся бы на месте без всяких затруднений, а долго поддерживать стотысячную армию на одном и том же уровне при помощи периодических подкреплений из далеких стран — просто физически невозможно. Положение завоевателей крайне незавидно, когда их окружает сплошная масса неприязненного населения, привыкшего пользоваться огнестрельным оружием; — таково именно положение итальянцев в Эритрее.

Зачем нужна была Италии эта прибрежная область у Красного моря? Страдает ли Италия избытком жителей, стремящихся быть колонизаторами чужих земель, — подобно Германии? Но итальянских поселенцев было слишком мало в Массове и ее окрестностях, а попытка устроить в одном месте земледельческое поселение из итальянских выходцев обходилась казне около двухсот тысяч франков в год, т. е. несравненно больше, чем доставляет поселянам доход с земли в целом десятке итальянских сел. Из этого поселения, устроенного по проекту путешественника Франкетти, все обыватели с удовольствием бежали в Массову при начале войны, радуясь освобождению от тягостных условий жизни, благодаря политическим замешательствам. В самой Италии многие [865] селения бедствуют, а с них взыскивают подати, чтобы создать искусственное эфемерное село где-то в Африке, при чем на это одно село тратится в десять или двадцать раз больше, чем нужно было бы для обеспечения быта народного из нуждающихся семей в Италии. И это называют политикою! Или, быть может, итальянцам нужны колонии для доставления сбыта чрезмерным массам продуктов и товаров, для которых нет соответственного рынка в Европе, — как это случается в Англии? Но внешняя торговля Италии не вызывает потребности в искании новых рынков, и итальянская торговля в Эритрее совершенно ничтожна, так что коммерческие соображения, очевидно, не играют тут никакой роли. Итальянцы сбывали значительную часть своих продуктов французам и чрезвычайно дорожили торговыми сношениями с Франциею, и однако Криспи не задумался расстроить эти отношения ради своей высшей политики, требовавшей почему-то таможенной войны с богатыми северо-западными соседями. Значит, экономические интересы вообще не оказывали руководящего влияния на бывшего министра-президента. Усиливалось ли по крайней мере военное могущество Италия, благодаря Эритрее? Напротив, всякий понимает, что оно ослаблялось и подрывалось периодическими отсылками войск в Африку и чрезмерными военными расходами на это предприятие. Ничем необъяснимое тщеславие поверхностных государственных людей толкало Италию на путь подражания англичанам и германцам в деде учреждения новых отдаленных колоний, и на этом пагубном пути до конца шествовал Криспи, с достойным лучшего дела упорством.

Первым результатом поражения при Адуе была отставка Криспи, олицетворявшего собою предприимчивую колониальную политику вообще и завоевание Эритреи в частности. Итальянский народ должен был чувствовать себя облегченным, при окончательном падении этого злого духа современной Италии. Ни один правдивый и честный голос не поднялся в пользу Криспи, и даже его бывшие сотрудники приискивали только смягчающие обстоятельства для уменьшения его ответственности за политику, приведшую к катастрофе и запутавшую до крайности внешнее и внутреннее положение королевства. Новое министерство, с маркизом Рудини во главе, было встречено сочувственно общественным мнением; но оно унаследовало от предместников весьма тягостные обязательства, от которых трудно было уклониться. Еще Криспи уполномочил генерала Бальдисеру вступить с абиссинцами в переговоры о мире, предоставив ему очистить Кассалу и Адиграт, — и это решение могло быть только подтверждено маркизом Рудини. Так [866] как совершенно отказаться от Эритреи невозможно для итальянского правительства, то нужно позаботиться об ее военной безопасности, а для этого прежде всего требуются новые громадные затраты. Новый министр-президент должен был в своей министерской декларации, прочитанной в палате 17-го марта, предъявить требование о назначении немедленного кредита в 140 миллионов на экстренные военные надобности; вместе с тем он должен был высказать прямо, что Италия остается верною заключенным союзам, которых так твердо держался Криспи.

Тем не менее самые крайние предводителя левой в палате депутатов, Имбриани и Кавалотти, приветствовали новый кабинет, выражая надежду на плодотворную деятельность его для пользы народа. Новым духом повеяло в политической жизни Италии; итальянское общество вздохнуло свободнее, как бы избавившись от кошмара, слишком долго тяготившего над страною. Первым делом правительства после отставки Криспи было объявление амнистии осужденным за политические проступки при бывшем министерстве; депутаты де Феличе, Боско и Барнато, приговоренные к заключению в тюрьке за чрезмерные заботы о бедствиях крестьян в Сицилии, были выпущены на свободу, и двое из них, явившись в палату, удостоились торжественной и шумной овации, которая даже задержала на некоторое время представление новых министров и чтение министерской программы. Криспи не показывался в палате, и общее отношение к нему итальянской публики в эти первые дни после события 1 марта достаточно ясно характеризуется распространившимися слухами о покушении на его жизнь. Слухи оказались ложными, и никто не имел повода угрожать существованию 77-летнего старца, политическая карьера которого может считаться вполне законченною во всех отношениях. Об опасности нового министерства Криспи в будущем не может быть уже и речи, независимо от преклонного возраста, устраняющего мысль о благоприятном повороте к нему фортуны при каких-либо чрезвычайных обстоятельствах. Опыт с его «высшею политикою» был слишком убедителен, чтобы опасаться повторения его в будущем; самые ослепленные и упорные патриоты его школы должны по неволе отказаться от дальнейшего практического применения его идей, в виду понятной ненависти, вызываемой ими в народе.

Министерство Рудини имеет пред собою ряд сложных и трудных задач, для разрешения которых оно обладает одним драгоценным качеством — безусловно политическою честностью. В лице Криспи сходит со сцены вреднейший элемент в государственной политике, — шарлатанство, принимаемое многими за [867] политическую ловкость и искусство. Когда политическое шарлатанство соединяется с талантом, оно делается опасностью для государства, а нельзя отрицать, что Криспи — человек талантливый. Бездарность не могла бы наделать столько бед, создать около себя такую многочисленную, тесно сплоченную партию и завладеть в такой степени умом и волею благонамеренного и честного короля, как это удалось Криспи. Маркиз ди-Рудини не обнаружил выдающихся дарований во время своего первого министерства; притом он теперь взял на себя заведывание министерством внутренних дел, тогда как прежде он пользовался репутациею большого знатока иностранной политики. Министром иностранных дел назначен вице-президент палаты депутатов, герцог ди-Сермонета; военным министром — генерал Рикотти, министром финансов — Бранка, казначейства — Коломбо, публичных работ — сенатор Перацци, юстиции — сенатор Коста, народного просвещения — Джиантурко, земледелия — Гвичиардини, морским министром — Брин. Кабинет не богат ни знаменитостями, ни талантами, насколько можно судить по приведенным именам; но честность и правдивость составляют тоже своего рода таланты для политических деятелей, и эти таланты сами по себе важнее и полезнее всяких других. Итальянцы не ожидают от нового правительства смелых и энергических начинаний, обширных реформ и крупных государственных мер; но они рассчитывают на очищение политической атмосферы от нездорового духа фальши и тщеславия, внесенного в нее Криспи.

* * *

Падение Криспи, в связи с поражением итальянских войск при Адуе, возбудило в западно-европейской печати оживленные толки о степени прочности тройственного союза и о новых международных комбинациях, в которых видную роль должна играть Англия. Говорили, что союз с Италиею, будто бы, потерял некоторую долю своего значения в глазах Германии, и что вследствие этого возможна новая группировка великих держав. Разумеется само собою, что политическая близость между государствами не может измениться под влиянием неудачи, постигшей одно из них, тем более, что несчастные битвы в отдаленных колониях вовсе не доказывают еще военной или политической несостоятельности страны. Англичане не раз терпели поражения от зулусов и трансваальских боэров, и однако это нисколько не умаляло авторитета и достоинства Англии, как могущественной державы. Берлинский кабинет может только сожалеть о постигшем Италию бедствии, и в то же время может, напротив, ожидать усиления ее [868] от того, что она перестанет разбрасывать и истощать свои силы в колониях. Более реальные причины к беспокойству имела Англия, так как неудача итальянцев в Эритрее вновь оставляла без прикрытия южную часть Египта, которой грозят махдисты, и Франция может воспользоваться, обстоятельствами, чтобы поставить на очередь вопрос об очищении Египта англичанами. Что колониальное предприятие Италии представляло особенную важность для Англии, обнаружилось тотчас же после победы абиссинцев при Адуе; лондонский кабинет немедленно решил с своей стороны двинуть египетские войска по направлению к Судану, чтобы остановить наступательные действия туземных полчищ, в которых естественно оживился дух предприимчивости в виду блестящего успеха негуса Менелика и его соратников. Англичане в свою очередь рискуют подвергнуться неудачам в Африке, ибо нет основания предположить, что нынешняя попытка окончится более счастливо, чем усилия генерала Гордона, погибшего под Хартумом. Ближайшею целью похода считается занятие Донголы, у которой стоят лагерем махдисты, или дервиши, в числе около десяти тысяч человек. Египетские войска выступили уже под начальством сэра Китченера, направляясь по Нилу в южной границе; затем от Вади-Гальфы они двинутся к Акаше, где должны укрепиться для дальнейших действий; оттуда предпринято будет наступление на Донголу, которую англичане надеются очистить от неприятельских сил. Численность экспедиционного отряда определяется в восемь или десять тысяч человек, и если махдистов окажется на месте не больше, чем предполагается, то успех может быть достигнут; но в пределах Нубии и Судана махдисты — у себя дома, и ничто не помешает им собраться у Донголы в гораздо больших силах, чтобы оказать надлежащий отпор нападению англо-египтян, которые с своей стороны будут лишены возможности своевременно позаботиться о соответственном увеличении своей численности, вдали от исходного пункта операций. Старая и обычная ошибка в расчете повторяется и здесь, — и она может легко оказаться роковою для экспедиции, задуманной и начатой с такою необыкновенною поспешностью.

Оригинальная черта этого похода заключается между прочим в том, что к передвижению войск привлечена известная фирма Кука, занимающаяся организациею путешествий и перевозкою туристов в разных частях света. Быть может, в будущем участие таких фирм в военных экспедициях сделается более постоянным и активным, так что и ведение самых предприятий будет, пожалуй, поручаться коммерческим конторам, в роде фирмы «Томаса Кука [869] и сыновей»; от этого едва ли пострадает и военно-политическая сторона дела, ибо, взявши на себя, напр., обязательство удалить дервишей от Донголы и предоставить эту местность англичанам, частная фирма приняла бы заранее все необходимые меры для предупреждения риска поражения и могла бы достигнуть цели даже без кровопролития посредством мирных сделок «с неприятельскими» вождями. Действуя же от имени и за счет государства, организаторы экспедиции ничем лично не рискуют и во всяком случае рассчитывают на почет и известность, на сочувствие и поощрение со стороны соотечественников, на награды и повышения по службе, а военные расходы, каковы бы они ни были, будут уплачены казною или плательщиками податей. Если бы еще англичане устроили экспедицию в Донголу на счет своего собственного государственного казначейства, то против этого нового английского предприятия едва ли стали бы возражать кабинеты, заинтересованные в делах Египта, — хотя участие египетских войск подвергает опасности и египетские интересы, независимо от вопроса о финансах. Но министерство лорда Сольсбери решило затратить на экспедицию специально-египетские средства, назначенные для обеспечения интересов иностранных кредиторов Египта, и этим оно придало делу общий международный характер. Англия предложила державам, участвующим в финансовой опеке над Египтом, разрешить израсходование части резервных сумм из кассы государственного долга на издержки по предпринятому англичанами походу, в размере до полумиллиона фунтов стерлингов. Германия, Италия и Австро-Венгрия дали свое согласие; Франция и Россия ответили решительным отказом.

Казалось, протесты таких двух государств, как Франция и Россия, были вполне достаточны для того, чтобы устранить возможность удовлетворения английского желания международною коммиссиею египетского государственного долга; в подобных случаях единогласие обязательно уже в силу обычных международных приличий, тем более — когда дело идет только о деньгах. Но британское правительство предпочло на этот раз опереться на простое большинство голосов, оставив без внимания возражение своих главных и могущественных соперников по Египту — французов, поддерживаемых и русскою дипломатиею. Хорошие и доверчивые отношения с Франциею и Россиею ценятся, как будто, ниже полумиллиона фунтов наличных денег, и откровенность этой сравнительной оценки не лишена, конечно, политического значения. Яснее чем когда-либо обозначились при этом две группы великих держав в Европе, и в то же время резко выразился [870] антагонизм между Англиею с одной стороны, и Франциею и Россиею — с другой. Министерство лорда Сольсбери не имело до сих пор удачи в своих внешних предприятиях и столкновениях; оно не достигло ничего определенного ни в конфликте с Соединенными Штатами из-за Венецуэлы, ни в своем заступничестве за турецких армян, ни в трансваальском вопросе, и можно поэтому сомневаться и в успехе тех политических комбинаций, которые связываются с экспедициею в Донголу. Присоединение Англии к тройственному союзу могло состояться и без разлада с двумя великими державами из-за египетских денег; так же точно и косвенная помощь итальянцам против махдистов или дервишей, солидарных с абиссинцами, могла быть оказана без резкой и шумной постановки вопроса о международных отношениях, симпатиях и антипатиях нынешнего британского кабинета.

Текст воспроизведен по изданию: Иностранное обозрение // Вестник Европы, № 4. 1896

© текст - ??. 1896
© сетевая версия - Тhietmar. 2018
© OCR - Иванов А. 2018
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Вестник Европы. 1896