-

ИНОСТРАННАЯ ПОЛИТИКА.

Этой-то обновленной армии пришлось действовать прежде всего на африканской земле. Весной в Алжирии вспыхнуло восстание, показавшееся сначала в западной части французских владений, на юге Оранской провинции, и потом отозвавшееся в юго-восточном Тунисе. Летом оно разлилось по всему южному склону Атласских гор, от границ Марокко до Сиртского моря при восточном побережье Туниса. Ближайшую опасность для Франции представляло, конечно, движение в южном Оране, во главе которого стоял смелый, жестокий и хитрый Бу-Амема, сгубивший своими набегами не одно европейское население и не одно возделанное поле. Его [392] популярное имя взволновало всю западную часть Алжирии. Как электрическая искра сообщилось оно и Константинской провинции; бродячие шайки туземцев производили свои опустошения чуть не перед глазами французского войска, ловко уклоняясь от преследований и проникая в восставшие местности Туниса. Отряди, посланные тунисским беем против восставших, часто переходили на сторону последних. На стороне восстания были при этом несомненные и важные климатические преимущества. Европейцы безусловно не в состоянии действовать в летнее время в непроходимых, спаленных, бесплодных и безводных местностях, с которыми сроднились туземцы и в которых восставшие находили себе приют и спасение. Чтобы действовать против них массою и наступательно, французы были поставлены в необходимость выжидать осени. Между тем, с апреля по октябрь, из Марсели перевезено в Африку 473 офицера и 36,400 унтер-офицеров и солдат в подкрепление тем силам, которыми уже располагала там Франция. Столько же людей отправлено было еще из Тулона и других гаваней, так что к началу октября Франция имела в Африке около 80,000 чел. действующей армия.

Французы могли ограничиться своим ближайшим интересом — усмирить восстание в Оране и охранять свои границы со стороны Туниса и Марокко, не допуская банд восставших туземцев вторгаться в пределы французской территории. Но они предпочли значительно расширить круг своих действий. Давно задуманное завоевание Туниса представилось им делом сравнительно нетрудным, а предлог к вторжению был на лицо: надо было усмирить тунисские племена, чтобы предохранить Алжирию от опасных покушений, как обыкновенно говорится в подобных случаях. Тунис был занят, и бей принужден подписать договор, поднесенный ему французским дипломатом Рустаном, к которому и перешла вся власть в тунисской области. Бею обещаны только сохранение номинальной власти и безопасность за послушание внушениям французского правительства.

Чтоже, однако, было причиной восстания туземцев? Что заставило это восстание принять вдруг такие огромные размеры? По словам наблюдателей, близко знающих дело, туземцы тунисского и алжирского юга были ожесточены не столько посягательством французов на Тунис, сколько собственными экономическими интересами, близко затронутыми приливом европейцев в Африку. В сельско-хозяйственном отношении Алжирия распадается на три резко разграниченные полосы: на так-называемый Телль — равнину, перерезанную невысокими горами и простирающуюся до самого [393] Средиземного моря на пространстве шириною в 16—20 миль; на лежащие за ним невысокие равнины такой же ширины, перерезанные на три этажа малыми и большими Атласскими горами, и на пустынную полосу Сахары, начинающуюся за этими последними этажеобразными высокими равнинами, с ее оазисами и некоторыми поросшими травою местностями, на которых стада находят себе пищу известное время в году. И Телль, и высокие нагорные равнины еще до французского завоевания имели большею частью оседлое население. Но кочевники пользовались правом везде пасти свои стада в летний зной, когда в степи не было воды, и зимой, когда горы покрывалось снегом. Но довольно было 360,000-м европейцев поселиться и заняться земледелием, чтобы совсем изгнать кочевников из Телля. Затем кочевые племена лишились своих пастбищ во второй полосе, благодаря горному делу и травосеянию европейцев, и притом пастбищ наиболее плодородных и выгодных. Лишение пастбищ не замедлило неблагоприятно подействовать на стада, составляющие главное богатство кочевников. Они возненавидели европейцев и, сталкиваясь в своей кочевой жизни с мароккскими, тунисскими и другими независимыми племенами, умели передать и им свое чувство. Всякое дальнейшее распространение европейского земледелия с севера на юг становилось равносильно дальнейшему обеднению сотен тысяч кочевых туземцев, и довольно было самой ничтожной искры, чтобы воспламенить их.

Замечательно, что первые неприязненные действия восставших туземцев были направлены именно на поля европейцев, засеянные травами. Из этих трав плетутся циновки, одеяла, корзины и пр., они составляют одно из главных богатств европейского населения в Оране. Англичане ежегодно закупают по 250 тыс. тонн одного сорта их для своего писчебумажного производства; французские писчебумажные фабрики также примешивают этот сорт к своей бумажной массе, потому что он придает бумаге блеск и белизну. Прибыльность этой промышленности побудила акционерное общество Compagnie Algerienne употребить 300,000 гектаров на одно только травосеяние. Французской администрации давно уже известно, что прочный мир с кочевниками южной Алжирии возможен только в том случае, если им будут, так или иначе, отведены необходимые пастбища. Но это требует огромных расходов на водопроводные работы. Такие работы исполнены кое-где частными лицами, и притом с большим успехом. Но в целом эта важная мера остается пока непринятою за отдаленностью Алжирии и непрочностью часто сменяющихся ее правителей. [394]

Туземцы как будто предчувствуют дальнейшие виды Франция на Африку. Они ввались за оружие из самосохранения. И им, действительно, удалось задержать на время исполнение французских планов, нелишенных, конечно, коммерческого рассчета, но в тоже время и грандиозных при нынешнем состояния внутренней Африки. К числу этих планов принадлежит серьезное намерение соединить железною дорогой Алжирию с другим африканским владением Франции — Сенегамбией, и таким образом открыть европейской промышленности и торговле широкий путь в глубину темного африканского материка, до сих пор упорно не дававшегося европейцам, и посредством пара и электричества распространить там европейские понятия и европейское влияние. Французы, сверх того, уже четыре года занимаются разработкой вопроса о том, как лучше проложить себе дорогу в местности по обе стороны верхнего Нигера. Инженер Дюпоншель, которому были поручены предварительные исследования по этому предмету, тогда же пришел к заключению, что железная дорога, соединяющая Алжирию, следовательно и Европу, с Нигером и Сенегамбией, давала бы ежегодно до 45 милл. франков дохода, т.-е. десять процентов с капитала, употребленного на ее сооружение. Тогдашний министр публичных работ, Фрейсине, распорядился продолжением этих исследований, и уже в июле 1879 года предложил президенту республики составить коммиссию из представителей торгового мира, науки, армии, флота, колониальной администрации и техников для дальнейшей разработки того же вопроса, под председательством министра публичных работ. Декрет был подписан президентом и приведен в исполнение, а в январе 1880 года из Парижа уже была отправлена экспедиция под начальством подполковника Фляттерса для избрания наиболее удобного направления, в котором следует вести железную дорогу через Сахару. Но результаты этой экспедиций не соответствовали ожиданиям ее отправителей и участников. Ей удалось проникнуть до озера Менрур, но пришлось повернуть назад, потому что дикари-туареги отказались снабжать ее припасами. Почти одновременно с экспедицией Фляттерса пустились в путь, по распоряжению правительства, три другие колонны: одна по направлению к местностям, лежащим на юго-восток от Аджарии, другая в юго-западном направлении; третья выступила из Сенегамбии, в восточном. Эта и другие экспедиции, отправленные из Сенегамбии, где французы утвердились еще в прошлом веке и где они уже завязали разнообразные сношения с туземцами, были несравненно удачнее отправленных из Алжирии. Флотскому капитану Гальени удалось с величайшим трудом проникнуть, в 1880 [395] году, в царство Сегу, и результатом этой миссии, возвратившейся только в мае 1881 года, были очень ценные уступки, сделанные Франции царем Сегу (на верхнем Нигере), по имени Амаду, и притом в особом договоре. Французам предоставлено право селиться во всем царстве Сегу и учреждать конторы, право исключительного плавания по реке Нигеру до Тимбукту на собственных судах и право основывать на реке свои поселения; они получили также возможность иметь при царе Сегу своего дипломатического агента, неприкосновенность которого ограждена договором. Другие экспедиции производили из Сенегамбии разведки о наилучшем направлении будущей железной дороги, для ближайших частей которой уже изготовлен соответственный план. Нынешней зимой предположено проникнуть еще дальше в направлении к верхнему Нигеру.

Проектируемая железная дорога из Сенегамбии внутрь Африки разделена на три отдела: первый из них, длиною в 260 километров (километр немного менее версты), идет вдоль морского побережья от Доккара до Сен-Люи; второй имеет 580 километров в длину и доходит до Медине; третий, приблизительно в 520 километров, должен соединить Медине с рекой Нигером. Сооружение первых двух отделов предоставлено частным компаниям; третий, гораздо более трудный, будет исполнен государством. Расходы определены в 54 милл. фр., и на предварительные работы уже ассигнован кредит. В феврале 1881 года, во время прений об этой дороге, адмирал Жорегиберри горячо доказывал, что вопрос о предупреждении других наций на этом пути, в особенности англичан, есть для Франции вопрос достоинства и чести; что, кроме того, достижение ею Нигера прежде других наций есть для нее и вопрос крупной практической важности: она может получать оттуда хлопок и приобретет новые богатства.

Мы уже сказали, что посланные из Алжирии экспедиции были далеко не так счастливы, как предпринятые из Сенегамбии. Новая экспедиция Фляттерса, в начале 1881 года, внимательнейшим образом осмотрела местность до 26° сев. широты и 3° восточной долготы, и удобнейшее направление для железной дороги найдено. В последних числах января Фляттерс достигнул резиденции Иларема, царя гоггар-туарегов, и, принятый благосклонно, отправился далее с приданными ему проводниками. С тех пор несколько месяцев о нем ничего не было слышно до мая, когда дошла весть об его гибели. Туареги с неслыханною жестокостью перебили французскую колонну в половине февраля, в нескольких днях нуги от Ассиуна. С гибелью Фляттерса наступил перерыв в попытках французов проникнуть в Сахару из Алжирии. [396] Распространившееся восстание туземцев заставило отложить эти попытки на некоторое время.

Вся предположенная первоначально французско-африканская дорога должна иметь до 2,500 километров протяжения. Обширный край, который предполагалось перерезать ею, почти в шестнадцать ров больше Германии. Обыкновенно мы представляем себе этот край плоской пустыней, покрытой сплошь песками, но в действительности песками покрыта только десятая часть его. Он наполнен по большей части волнообразными скалистыми плоскогорьями, которые покрыты голышом и, повидимому, лишены всякой растительности. Между плоскогорьями лежат глубокие долины, которые и служат оазисами. Все разрушенное местными климатическими влияниями превращается в песок, разносимый пассатными ветрами. Сахара и не в такой степени безусловно лишена дождей, как думают обыкновенно. Всего больше выпадает дождей в нагорных местностях, но вода быстро стекает в долины. При помощи артезианских колодцев почти всегда удается находить воду.

Нет сомнения, что эти колоссальные замыслы рано или поздно будут приведены в исполнение. Но не они, повидимому, руководили некоторых виновников нынешней тунисской экспедиции. Недавний процесс Рошфора бросил на мотивы этого военного предприятия очень незавидную тень. Мы отнюдь не питаем большого доверия к Рошфору. Его писания, особенно за последнее время, изобилуют такими небылицами, сочиненными в духе партии, которые способны поколебать самое упорное доверие. Но в настоящем случае он явился перед судом, привлеченный к ответственности укротителем тунисского бея и города Туниса, Рустаном. Опозоренный в печати самыми тяжкими обвинениями, которые раздавались и с трибуны палаты депутатов, Рустан вознамерился доказать свою правоту и, как полагали многие, вооруженный доказательствами, способными уничтожить Рошфора, как публициста. Для него вопрос заранее и ясно ставился так: обвинение Рошфора будет равносильно оправданию его, Рустана; но оправдание Рошфора послужит ему, Рустану, обвинением. Кто внимательно прочел этот удивительный процесс, в том едва ли осталась искра сомнения относительно двусмысленности действий Рустана, а может быть, и нескольких других крупных лиц во всем этом тунисском деле.

Оппозиционная печать, и в том числе издаваемая Рошфором газета «Intransigeant», обвиняла виновников тунисской экспедиции в недобросовестности и корыстных видах, из-за которых они затеяли эту войну. Основываясь на свидетельстве людей, бывших в Тунисе, она доказывала, что Рустан из личных видов [397] навлек стране эту войну, и что люди, последовавшие его совету, следовали и его примеру. Последнее было одною из обычных оппозиционных выходок Рошфора против «буржуазного» республиканского правительства. Но первое прямо бичевало Рустана. Ему приписывались биржевая игра и то, что у нас называется взятками, в пользу любовницы, в данном случае тем более бесчестными и постыдными, что из-за них французские солдаты шли на гибель и тратились народные деньги. Война, будто бы, была результатом недостойной интриги, завязанной биржевиками, владельцами тунисских акций, а Рустан — их бессовестным агентом. Но мы не будем приводить все частности процесса. Скажем только, что бывшие министры: Ваддингтон и Бартелеми Сент-Илер дали в суде показания, вполне благоприятные для чести Рустана, и признали взведенные на него обвинения вопиющею клеветой. Скажем также, что некоторые свидетели со стороны Рошфора явились в своих показаниях людьми в высшей степени сомнительной нравственности, потому что лгали на суде и были даже уличаемы во лжи. И однако, несмотря на все это, несмотря на обращение прокурора и поверенного Рустана к чести присяжных и к чести Франции, которой принадлежит этот патриот и преданный сын отечества, — присяжные все-таки оправдали Рошфора, т.-е., как объяснил им заранее поверенный истца, — обвинили последнего...

Все эти присяжные, конечно, не могли быть лично заинтересованы в оправдании Рошфора. Присяжные, выбранные по жребию из общества и народа, вообще бывают, напротив, беспристрастнее самих судей. Отчего же они оправдали Рошфора, т.-е. осудили Рустана, хотя Рошфор и не мог доказать основательности всех своих обвинений? Во-первых потому, что Рустан, предъявив суду свою жалобу и начав процесс против Рошфора, не мог очиститься от всех обвинений, взведенных на него печатью; во-вторых потому, что присяжные почти всегда являются выразителями общественного мнения. По их приговору можно заключить безошибочно, хотя бы и заочно, что общественное мнение относится с большим недоверием и к Рустану, и к закулисным виновникам тунисской экспедиции. Увольнение Рустана французским правительством от должности министра Франции в Тунисе вполне подтверждает этот вывод.

Текст воспроизведен по изданию: Иностранная политика // Вестник Европы, № 1. 1882