ГЕССЕ Д.

ВЕЛИКАЯ КАБИЛИЯ

(Заметки туриста.)

Во время моих прогулок по высокой каменной набережной Алжира — Boulevard de la Republique — меня давно манили горы Великой Кабилии, окаймляющие горизонт над заливом и как будто далеко уходящие в море. Из-за этих гор выступает более возвышенный хребет, покрытый снегами: это главная горная день Джурджура, южная граница Великой Кабилии. Но не одна красивая и величественная природа тянула меня в Кабилию. Мне хотелось поближе познакомиться с этим уголком Алжирии, где до последнего времени сохранились во всей своей чистоте все особенности берберского племени (Берберы составляют две трети населения Алжирии; они большею частью арабизированы, в особенности в долинах, но среди гор они сохранили свой язык, а в Сахаре — и свои письменные знаки. Кабилы — берберы; они себя называют «Кбаиль», то есть племя.). Там, в горах Джурджура и его отрогах, ни владычество Римлян, ни временное господство Вандалов, ни арабские нашествия, ни власть Турок не коснулись Кабилов; там, на этих вершинах, они сохранили свое древнее демократическое самоуправление и своеобразное обычное право, изменяемое и дополняемое в каждом отдельном селении местными уставами, называемыми «канунами» (Кануны и поныне применяются мировыми судьями, но только в гражданских делах.). Хотя древняя религия берберов (Древняя религия берберов — магизм, среди которого распространилось до арабских нашествий, христианство и даже иудейство. Сомнительно, чтобы жители Великой Кабилии были когда-либо христианами.) была заменена исламом, [629] занесенным в Кабилию арабскими проповедниками, но Кабилы никогда не были ревностными исполнителями корана и не применяли его к гражданскому быту. Коран оставался для них исключительно религиозным законом. Что же за племя берберы? На этот вопрос история не дает определенного ответа. Несомненно, что это древние Нумидийцы, что они издревле заселили северную Африку, от Египта до Атлантического океана и от Средиземного моря до реки Нигера. Несомненно также, что в них семитический элемент крепко сочетался с арийским, что подтверждает их язык, их телосложение и черты лица (Корни слов — арийские, а грамматика — семитическая.). Предполагают, что некоторые берберские племена выходцы из земли Ханаанской, вытесненные Израильтянами; другие племена, может быть, потомки Гиксосов, два столетия властвовавшие в Египте и затем неизвестно куда исчезнувшие. С другой стороны, многочисленные мегалитические памятники, рассеянные по африканскому побережью, указывают на следы какого-то народа, сродного с древнейшим населением Франции и Испании. Удивительно, что у самих Кабилов не сохранилось никаких исторических преданий. О племенах, живущих в горах Джурджура уже упоминают римские историки. Нашествие Арабов увеличило это население другими племенами, спасавшими на горах свою свободу. К ним впоследствии присоединялись с разных сторон беглецы, недовольные и преступники. Так заселилась Великая Кабилия. Все завоеватели проникали в северную Африку по долинам и высоким плато между горами Атласа, возвышающимся параллельно морю. Они ограничивались занятием плодородных скатов и равнин, не вступая в борьбу с более воинственными горными племенами, от которых они защищались, воздвигая небольшие крепости и устраивая укрепленные лагери. Французы были первыми завоевателями, пришедшими непосредственно с севера, перпендикулярно к цепи Атласа, а потому они сразу были поставлены лицом к лицу с горцами, с которыми прежде всего должны были вести борьбу. Тем не менее горы Великой Кабилии оставались убежищем туземцев, куда Французы до последнего времени не проникали. Только в 1857 году французские войска, под начальством маршала Рандона, впервые появляются на высотах Джурджура и подчиняют, наконец, всю Великую Кабилию. Этим было [630] завершено окончательно покорение всей Алжирии, где, по выражению генерала Бюжо, чтобы быть настоящим хозяином какого-либо пункта, необходимо господствовать над всею страной. (Бюжо, не будучи еще генерал-губернаторов, держался противоположного взгляда. Под влиянием господствовавшего в то время в парламенте мнения, он в 1837 году, начальствуя в Оране, заключил Тафнанский договор, в силу которого Абделькадер был признан почти самостоятельным государем большей части Алжирии; ему было уступлено несколько пунктов, занятых до того Французами; ему обязались доставлять оружие и порох. Это позволило Абделькадеру укрепиться и подчинить племена ему враждебные и которые следовательно были естественные союзники Французов. Впоследствии, сделавшись генерал-губернатором, Бюжо, как настоящий государственный человек, совершенно изменил свой взгляд и стал самым горячим сторонником занятия всей страны, а не одного только побережья.) Но Кабилы не забыли своей утраченой свободы. Вслед за поражением Франции, между ними вспыхнуло в 1871 году всеобщее восстание, с трудом подавленное. Тогда только исчезли окончательно все древние их учреждения, и на конфискованных у них землях начали устраиваться европейские поселения. (Кроме конфискации большей части общих земель племен, Кабилы заплатили десять миллионов контрибуции и лишились своего самоуправления. С того же времени им запрещено иметь оружие.)

15 декабря н. с. прошлого 1890 года я выехал из Алжира по железной дороге и остановился в деревне Палестро. Палестро — европейская деревня, выстроенная вновь после ее разрушения Кабилами во время восстания 1871 года. Жители, несмотря на отчаянное сопротивление, были или перерезаны, или взяты в плен. Мраморная группа около церкви, воздвигнутая на самом месте борьбы, напоминает о храбрости поселенцев. Перед моим отъездом из Алжира газеты сообщали, что в Палестро, в ночь на Варварин день (4 декабря), произошел динамитный взрыв у дверей местного священника. Я расспрашиваю г. Г., моего старого знакомого, о подробностях этого преступления. Г. Г..., смеясь, объясняет мне, что взрыв действительно произошел, но это обычная овация священнику, со стороны Италиянцев, работающих в соседних оловянных рудниках. Варварин день — праздник рудокопов и артиллеристов. На другой день, продолжая путь, я останавливаюсь на одинокой железнодорожной станции Аомар, и сажусь в открытый дилижанс, который в полтора часа должен довезти меня до укреплений [631] деревни Дра-ель-Мизан. Я поднимаюсь на гору вместе с двумя Кабилами, которые от времени до времени достают откуда-то рожок с табаком, высыпают горсть табаку на ладонь и затем кладут его в рот. Кабилы предпочитают жевание табаку курению или нюханию. Кругом дикая природа. Я не вижу ни лесов, ни полей; все кусты лантисков и пальмы-карлики. Кучер нам рассказывает, что он здесь раз встретил пантеру, испугавшую его лошадей. Поднявшись на гору, мы несколько спускаемся, — и вот на полугоре Дра-ель-Мизан весь в зелени. Вокруг широкая волнистая долина, окруженная горами, среди которых белеют деревушки туземцев. Направо, над деревней — военный бордж, за зубчатыми стенами которого, в случае опасности, могут укрыться все жители. Я прежде всего иду смотреть на снежные горы, для чего огибаю бордж, несколько их заслоняющий. Рота тюркосов (Тюркосы — стрелки, в которые поступают добровольно Кабилы на определенное число лет.) экзерцирует на небольшой площадке. Некоторые из них лежат над скатом горы, с ружьем на прицеле. Их яркий голубой восточный наряд, с красною феской на голове, живописно выделяется среди несколько уже поблекшего зимнего пейзажа. Но вот предо мною цепь снежных вершин, расположенных веером и далеко, далеко уходящих вдаль Это западная часть Джурджура. День прелестный, воздух мягкий и прозрачный, и я не удивляюсь, что в садах зреют мандарины. Во время завтрака в соседней комнате Кабилы распивают абсент; более строгие мусульмане пьют сироп. Они при этом напевают какие-то восточные мелодии, слегка притопывая ногой. Перед обедом заходит ко мне г. И., к которому я имею рекомендательное письмо. Он предлагает мне достать мула и проводника, чтобы прямо проехать в Национальный Форт, центр Кабилии, куда я направляюсь. Но он мне не особенно советует ехать этим путем. В случае дождя горные потоки вдруг переполняются и тогда трудно их переехать в брод. Между тем зимой погода непостоянная и нельзя быть уверенным в завтрашнем дне. Г. И. состоит распределителем податей (repartiteur). Его обязанность заключается в том, что он ежегодно определяет размер поголовной подати, лезма, которую уплачивают Кабилы. Для этой цели все жители [632] Великой Кабилии разделены на шесть классов. Самые бедные освобождены от подати, а остальные пять классов, смотря по состоятельности семейств, платят ежегодно от 6 до 120 франков с человека. У Кабилов обыкновенно все имущество принадлежит сообща всем членам семьи и находится в исключительном заведывании отца или, в случае его смерти, старшего брата. Способ определения поголовной подати вызывает нередко семейные разделы: отделенная семья уже не так богата, как семья до раздела, и потому должна быть причислена, по уплате подати, к низшему классу. В случае ложного показания о семейном имуществе, глава семьи может быть оштрафован до 15 франков (В Алжирии для туземцев существует особый род специальных проступков; наказания за них налагаются в выборных общинах — мировыми судьями, а в остальных — администраторами. Неявка по вызову должностного лица составляет проступок и т. п.). Вечером толпа тюркосов сходится в кофейню и играет в карты. Я засыпаю под их шумный говор. На следующее утро небо отчасти покрыто тучами. Я предвижу перемену погоды и потому почитаю более благоразумным воспользоваться дилижансом, отъезжающим в Вордж-Меналль. Оттуда мне будет легко к вечеру доехать по железной дороге до города Тизи-Узу. Со мною едут два пожилые муниципальные советника, один из общины Дра-ель-Мпзан, другой из общины Тизирниф, деревни, находящейся на нашем пути. Община, в той части Алжирии, которая управляется гражданскими властями (Гражданское управление в Алжирии введено в 1871 году. Оно заменило военное Арабское Бюро, сохранившееся в настоящее время только на юге, в оазисах Сахары и в некоторых частях возвышенных плато между двумя главными хребтами Атласа.), — составляет, как и во Франции, низшую административную единицу. Она состоит из европейского центра, с окружающими его поселениями Европейцев и туземцев. Общины эти, смотря по большей или меньшей густоте европейского населения, разделяются на полные (communes de plein exercice) и на смешанные (mixtes). Первые управляются избираемым Европейцами муниципальным советом, с мером во главе; состоятельные туземцы имеют также двух представителей в совете. Управление смешанных общин сосредоточивается в руках назначенных правительством администратора и его двух товарищей, при которых состоит муниципальная [633] коммиссия. Члены этих коммиссий, в насмешку, называются Бени-oui, oui за то, что они всегда согласны с мнениями администратора. По мере увеличения европейского населения, смешанные общины преобразовываются в полные. Один из моих спутников очень разговорчив; он старый зуав, побывавший в Крыму и поселившийся в Кабилии на дарованной ему земле после 1857 года. Другой, довольно молчаливый; он только подтверждает то, что рассказывает первый. Оба они занимаются виноделием и угощают меня собственным красным вином. Мы едем долиной среди гор, покрытых на более высоких местах кустарником и лесами. По обеим сторонам дороги поля, на которых торчат сухие стебли бешена, род сорго. Вдали среди высоких кактусов и кустов виднеются деревни Кабилов. Внизу, в долине, по временам встречаются европейские фермы. Мне указывают на некоторые из них, в которых, за последние два года, было совершено несколько убийств и грабежей. Далее, мы сворачиваем с шоссе и поднимаемся по крутой и промытой дороге до деревни Шабет-ель-Амёр, где завтракаем. Шабет, как Тизирниф, как вообще все новейшие европейские деревни, построен военными инженерами для поселенцев по общему образцу. По прямой улице, направо я налево, однообразные и одноэтажные дома, окруженные садиками. Вокруг деревни — рощи евкалиптусов, будто бы предохраняющих от лихорадки. Если заботиться о гигиене, то следовало бы прежде всего подумать о чистоте; между тем чистотой не могут похвастаться все эти деревни. Особенность Шабета заключается в недостроенной церкви, имеющей вид развалин. Ее начали строить инженеры, но жители не пожелали иметь храма, а потому она и осталась неоконченною. В другой деревне, Иссервиль, существует церковь, но служба в ней более не совершается: колонисты нашли лишним содержать священника. В прошлом году в новых селениях Малой Кабилии я не видел ни одной церкви. Все это указывает на весьма плачевное нравственное состояние французских поселенцев. Религиозное равнодушие, кроме того, роняет их значение в глазах туземцев. Мусульмане, как известно, чрезвычайно религиозны и я припоминаю при этом любимую поговорку Абделькадера: христианин ниже мусульманина, Еврей ниже христианина, свинья ниже Еврея, но человек, который не молится, ниже свиньи (Leon Roches: 32 a travers l’Islam.). [634] Против Шабета, по другую сторону оврага, находится деревня, населенная Кабилами, которая имеет особенно дурную славу. В ней, в прошлом году, образовалась разбойничья шайка, наводившая ужас на окрестное население. На днях, в Иссервиле, через который лежит наш путь, должны быть казнены трое из числа этих разбойников. Предводитель шайки, беглый из Кайэнны, был убит до поимки своих сотоварищей при следующих обстоятельствах: выведенный из терпения постоянными преступлениями, администратор объявил каиду (Каид — начальник племени, назначенный префектом, из туземцев. В Кабилии каидов называют также президентами.), заподозренному в укрывательстве, что он будет смещен, если не арестует главного виновника. Боясь, с одной стороны, потерять свое положение, всегда сопряженное с денежными выгодами, а с другой стороны, опасаясь наговоров, каид нанял людей, которые и убили разбойника. Шайка рассеялась, и остальные преступники были пойманы. Кроме грабежей здесь постоянно совершаются кражи скота. Укрыватели или участники являются затем к потерпевшим и предлагают за известное вознаграждение разыскать похищенное животное, что, разумеется, им всегда удается. Разговаривая о преступлениях, которые в нынешнем году особенно часты и смелы, мой собеседник сожалеет о том времени, когда существовала общая ответственность всей деревни за совершенное в ее пределах преступное деяние (Такая ответственность существует в случае поджогов, которые особенно часты.). Он, впрочем, очень правильно замечает, что европейская процедура, с ее формальностями и судом присяжных, затягивающими уголовные дела, совершенно не подходит ни к быту туземцев, ни к их мировоззрению, ни к той солидарности, которая существует между преступником и свидетелями, дающими постоянно в делах, касающихся соплеменников, ложные показания (Интересно, что несмотря на либеральные учреждения, для раскрытия преступлении приходится нередко прибегать к совершенному произволу, а именно держать под арестом свидетелей или деревенских женщин. Этим принуждают виновного выдать себя для водворения общего спокойствия. Применение такой незаконной меры указывает на силу пассивного сопротивления туземной общины, поглощающей всецело своих членов. (Charveriat. А travers la Kabylie).). Кроме того, мировые судьи, на которых возложено и производство следствий, большею частью молодые, [635] неопытные люди, присылаемые из Франции, поэтому они находятся совершенно в руках туземных присяжных переводчиков. Эти переводчики, будучи за одно со своими, делают из таких судей, что хотят. Через их же посредство недобросовестные судьи, а такие, повидимому, встречаются нередко, обделывают разные темные дела.

Роль переводчиков в отношении к администраторам играют каиды (В последнее время говорят, что персонал администраторов значительно улучшен, что неудивительно при управлении генерал-губернатора Тирмана, пользующегося всеобщим уважением.). Среди Кабилов всякий облеченный какою-либо властью, хотя бы он был только полевым сторожем, может всегда рассчитывать на денежные приношения. Даже не нуждаясь в человеке, они все-таки несут ему деньги, на всякий случай. Каиды, зная все, что делается среди племени и часто покрывая преступления, никогда не входят в непосредственные отношения с виновным; посредником служит обыкновенно какой-нибудь содержатель кофейни, на полное молчание которого можно всегда рассчитывать. Тем не менее Кабил, расположивший кого-либо в свою пользу, через некоторое время все-таки не вытерпит и похвалится своим успехом, а потому рано или поздно все становится известным. На эти рассказы, подкрепляемые разными примерами, молчаливый муниципальный советник только утвердительно качает головой. — За деревней Иссервил, расположенной около реки Иссера, западной границы Кабилии, мы проезжаем мимо базара, принадлежащего этой общине. Базар занимает два гектара и окружен каменною оградой с решетками. Внутри воздвигнуты превосходные крытые постройки и помещение для скота Базар этот отдается в наем и приносит общине 27.000 франков ежегодного дохода, что указывает на его значение. Здесь еженедельно бывают большие ярмарки, на которые приезжают покупщики даже из Алжира. Хлеб, скот и табак — вот предмет торга.

Мы находимся в пределах племени Иссеров, но по обыкновению деревни туземцев скрываются на горах между лесами и кактусами и их с дороги не видно. Сюда явился в 1845 году Абделькадер. Бросаясь в разные стороны после неоднократных поражений и после взятия герцогом Омальским его [636] «Смалы» (Смала — это лагерь, в котором находились семейство и клиенты Абделькадера. Лишившись своих укрепленных пунктов и всюду преследуемый, Абделькадер не имел другой столицы кроме этого подвижного лагеря, переходящего с одного места на другое на возвышенных равнинах между двумя хребтами Атласа.), он надеялся на помощь Кабилов. Но Кабилы, всегда подозрительно относившиеся к нему, как к Арабу (Между Кабилами и Арабами всегда существовал антагонизм.) и главе духовно-аристократической партии, предоставили его, и в настоящем случае, собственным силам.

«Если ты возвратишься победителем», говорили они ему, «мы будем сражаться под твоими знаменами». Между тем Кабилы были последнею надеждой Абделькадера: его положение было настолько безвыходным, что он принужден был оставить Алжирию и укрыться в Марокко (В Марокко ему удалось уговорить султана послать против Французов войско, которое было разбито генералом Бюжо при Исли. Вскоре после того Абделькадер должен был сдаться генералу Ламорисьеру в 1847 году.). Эта была, впрочем, со стороны Абделькадера не первая попытка привлечь на свою сторону горцев Великой Кабилии. Еще в 1839 году, в период полного своего могущества, признанный Францией, но исподволь приготовляясь к новой борьбе (После тафнанского договора Абделькадер подчинил все племена не признававшие его власти и почти уничтожил турецкое племя Зейтунов в соседстве с Великою Кабилией, вследствие чего ближайшие кабильские племена долины Себау признали, хотя номинально, его власть. Это побудило Абделькадера явиться лично в Кабилию с тем, чтобы побудить воинственных горцев добровольно ему подчиниться.), он появляется среди племен живущих на южном склоне Джурджура. Чтоб отклонить всякое подозрение в завоевательных замыслах, он прибыл безо всякого войска, в качестве смиренного паломника и гостя. Старшины деревень с разных концов Джурджура явились к нему с диффой (Угощение гостя, заключающееся обыкновенно в кускусе, — каша из белой муки.) и с любопытством и уважением окружили его палатку. Он потребовал от них уплаты податей, установленных кораном. Кабилы с гордостью ответили ему: «Наши предки никогда никому не платили полатей и мы будем следовать их примеру; мы не хотим чужих законов и никогда не согласимся, чтобы посторонние воспользовались нашими сборами, которые должны идти на содержание [637] наших зауй и наших бедных. Ты пришел к нам, как гость, и мы принесли тебе диффу, но еслибы ты явился окруженный войсками, мы бы тебя накормили не белым кускусом, а черным (то есть порохом)». Продолжая далее путь по горной Кабилии с таким же неуспехом, Абделькадер не далеко от портового города Бужи, занятого Французами, получил письмо от одного французского генерала. Этого было достаточно, чтобы подозрительные Кабилы обвинили его в измене, угрозы посыпались на него со всех сторон, и он едва спас жизнь свою бегством, и то только благодаря «аная» (Аная — древний обычай Кабилии оказывать покровительство гостю или даже преступнику. Племя, деревня, всякий Кабил, даже женщина, пользуются этим правом. Нарушение аная почитается позором и строго наказывалось обычным правом. Обыкновенно покровитель вручает покровительствуемому лицу, в виде пропуска, какую-нибудь вещь ему принадлежащую и всем известную в околотке, например, палку, собаку и т. п.) одного из старшин (General Daumas. La Kabylie.). В Бордж-Менаиле я сажусь в вагон железной дороги и к вечеру приезжаю в Тизи-Узу, город, построенный на довольно возвышенной равнине, между двумя горами над рекою Себау и его притоком Уед-Аисси. Это ворота горной Кабилии, в которые проходили все военные экспедиции, предпринимавшие походы против горцев. Еще во времена Римлян существовал здесь форт, восстановленный Турками. По другую сторону долины Уед-Аисси возвышаются отроги Джурджура, на которых в ясную погоду виден национальный форт. Омнибус, который меня довозит до гостиницы, переполнен разным народом. Все взволнованы и только и говорят об убийстве, совершенном несколько часов пред тем на базарной площади около железнодорожной станции. Убита и ограблена у себя дома, среди белого дня, содержательница харчевни. К счастью убийцы Кабилы уже разысканы. — Мое предчувствие меня не обмануло: небо покрыто тучами, и дождь льет, как из ведра. То же продолжается и на следующий день. Но это не мешает мне под защитой зонтика отправиться в верхнюю часть города посмотреть вблизи на совершенно своеобразное туземное население. Ограды из кактусов, которыми Кабилы любят окружать свое жилье, издали указывают мне куда я должен направиться. Хижины (гурби) тесно и неправильно рассеяны на полускате горы. Некоторые из них соединены [638] между собою каменною стеной, образуя внутри двор, в который входят в проделанные деревянные ворота. Гурби сложены из камня и покрыты красною черепичною крышей в два ската. Окон в них вовсе нет; только на верху в стене под самою крышей проделано небольшое отверстие для дыма. Гурби довольно низкие и имеют четвероугольную продолговатую форму. Иногда камни снаружи выкрашены белою краской. Рядом с каменными хижинами встречаются и более бедные, в которых стены, вместо камня, заложены хворостом, а крыша, вместо черепицы, покрыта «дисом» (трава), но форма построек всегда одна и та же. Вообще все деревни Кабилов удивительно похожи одна на другую. На лужайке около деревни расположены небольшие круглые шалаши из хвороста, покрытые дисом. Они точно грибы торчат один около другого и напоминают по форме своей шалаши негров Средней Африки. Каждый шалаш принадлежит отдельной семье, которая в них хранит корм для скота. В нескольких шагах оттуда находится мечеть с минаретом, построенная французскими военными властями в те времена, когда Наполеон III мечтал об образовании какого-то арабского царства, а потому всеми средствами покровительствовал исламу, строил в Кабилии мечети (У Кабилов почти не было мечетей: они редко соединяются для общей молитвы и предпочитают молиться у себя дома.), устраивал даровые паломничества в Мекку и т. п. Он этим, разумеется, не только не привлек к себе Кабилов, но, напротив того, сблизил их с Арабами в общей вражде их к Французам. — Несмотря на дождь, я храбро сажусь в дилижанс, который отходит в Национальный Форт. Моим ближайшим соседом оказывается унтер-офицер зуавов в высокой красной феске с кистью, надетой на бок, что показывает особое военное ухарство. Он весело возвращается после экзамена успешно им выдержанного при дивизионном штабе для поступления в школу Сен-Мексана (Унтер-офицеры французской армии по выдержании экзамена могут поступать в школу Сен-Мексана, откуда через год выпускаются офицерами. Все офицеры проходят или через эту школу или через Сен-Сар.). Напротив нас сидит арабский каид, завернутый в белый бурнус. Он все время дремлет, опираясь головой на свой багаж. Его трясет лихорадка и потому он от времени до времени вздыхает и стонет. Я уже несколько привык [639] отличать Араба от Кабила. У Араба голова и шея продолговатая, черты лица резкие, борода длинная, у Кабила голова более круглая, лоб прямой, плечи высокие, скулы более выдающиеся, борода местами пробритая, а местами довольно коротко остриженная; кроме того, между ними встречаются люди с светлыми и рыжими волосами. Некоторые Кабилы носят арабский наряд, особенно те из них, которые занимают какую-нибудь должность. Обыкновенная же одежда Кабилов заключается в длинной рубашке и белом шерстяном бурнусе; ходят они босяком, а иногда в кожаных калошах или плетеных лаптях из воловьей кожи; на голове у них красная феска, или скорее ермолка без кисти, вокруг которой обвит узкий белый тюрбан или просто платок. Хаика они не носят. — Спустившись к болоту, среди которого течет река Ус-Аисси, мы, переехав мост, поднимаемся в Национальному Форту зигзагами по превосходному шоссе, проложенному в восемнадцать дней солдатами маршала Рандона. Дилижанс двигается медленно, и в те короткие промежутки, когда перестаешь дождь, мы следуем за ним пешком. Вокруг дороги между кустарниками и кактусами растут дубы и оливковые деревья, не потерявшие своих листьев; местами встречаются ясени, с искривленными толстыми стволами, точно чудовищные канделябры, эту форму они получают от того, что Кабилы срезают молодые ветки, чтобы листьями их кормить скот. На половине дороги мы останавливаемся у одинокого каменного гурби, в котором помещается кофейня. В одной комнате толпа Кабилов, сидя на полу, поджав ноги, играет в карты. В соседнем чуланчике расставлены на полках разные напитки, а в углу на маленькой плите варится кофе с гущей. Дождь между тем все усиливается. Наступает темнота и воздух свежеет. Между дождевыми каплями попадаются снежинки, одновременно мы слышим раскаты грома, и горизонт освещается молниями. Проехав большую деревню Тамарзит, мы еще различаем далеко среди тумана беловатую линию Себау, извивающегося змейкой под горой. Уже совершенно темно, когда мы, наконец, въезжаем в крепостные ворота Форта, проехав 28 километров. В гостинице, несмотря на затопленный камин, страшный холод, и порывистый ветер всю ночь дует в плохо закрывающиеся окна. Но в Алжирии погода меняется чрезвычайно быстро, и после бурной ночи, утро тихое и ясное, что позволяет мне [640] нанять мула для прогулки. Пока я иду осматривать Национальный Форт. Стена с бойницами и бастионами, имеющая два километра в окружности, обнимает собою казармы, присутственные места и частные дома, в которых помещаются чиновники, гостиницы и лавки. С двух противоположных сторон стены проделаны ворота, которые запираются в 9 часов вечера. При них находится постоянно караул. Вышедши из ворот, я вижу перед собою всю снежную цепь Джурджура. С обеих сторон горного выступа, на котором построен Форт, открываются прелестные панорамы. С одной стороны широкая долина реки Себау, а за нею горы, покрытые лесами; кое-где виднеются европейские поселения. С другой стороны — несколько крутых горных выступов — отрога Джурджура — отделенных друг от друга глубокими оврагами. На самых возвышенных местах одного из выступов я различаю несколько кабильских деревень, расположенных последовательно одна подле другой: это деревни племени Бени-Ени (Или Аит-Ени; «аит» на языке Кабилов то же, что «бени» по-арабски, то есть сыновья.), которое я намерен посетить. — Национальный Форт, — до 1870 года Fort-Napoleon, важный стратегический пункт. Его почти со всех сторон видят перед собою Кабилы. Заложен он был в 1857 году маршалом Рандоном после штурма первых высот самого главного горного выступа, заселенного многочисленным племенем Бени-Иратен. Среди этого племени насчитывают более полусотни деревень. Во время восстания 1871 года Национальный Форт выдержал двухмесячную осаду. Незначительный гарнизон, вместе с жителями, защищался против нескольких тысяч Кабилов, окружавших Форт со всех сторон. — Смотря на крутые скалистые скаты гор, и на расположенные на их вершинах туземные деревни, я понимаю те трудности, которые пришлось преодолеть французским войскам при покорении Кабилии: каждая деревня представляла собою крепость, которую нужно было штурмовать. Очень характерную картину военных нравов того времени представляет рассказ одного очевидца о прибытии в лагерь маршала Рандона уполномоченных племени Бени-Иратен, после первого их поражения. Несмотря на их грязный, оборванный дикий вид, несмотря на то, что на некоторых из них были следы полученных ран, [641] они явились просить «амана» с полною самоуверенностью и достоинством. Никто из них не унижается, не старается разжалобить своими ранами и страданиями. Они чувствуют себя побежденными без стыда. Такова была воля Божия, и они пред нею преклоняются. Они садятся на землю никому не кланяясь. «Мы побеждены», говорят они, «и подчиняемся тем условиям, которые будут тобою предписаны». Им объявили, что Французы будут всюду открывать дороги, строить борджи, рубить леса для военных целей, но не тронут фруктовых деревьев. Кроме того, Кабилы должны выдать заложников и уплатить 150 франков с ружья. Это последнее условие вызвало возражение. «Мы бедны», отвечали Кабилы, «и не в силах уплатить этих денег», — но затем принуждены были согласиться. Но когда они услышали, что никто не коснется их жен и детей, и что они по-прежнему будут собираться и избирать своих старшин, тогда только начался между ними радостный шум и удовольствие изобразилось на их лицах. С того времени со стороны подчинившихся Кабилов не было сделано ни одного выстрела, и они начали свободно приходить в лагерь для продажи овощей и для обмена отнятого у них имущества. Такие сцены повторялись после каждого поражения. Удивительно, что подчинившиеся племена добровольно присоединялись к французским войскам в качестве вспомогательных отрядов или простых зрителей, приготовляясь грабить еще не сдавшиеся деревни соседних племен (Memoires du marechal Randon.). Это плод крайней демократической организации, при которой каждая деревня является маленькою независимою республикой. Среди такой демократии не могло развиться ни сознания общих интересов, ни духа инициативы, ни твердой власти, стоящей выше отдельных партий. Поэтому между Кабилами интриги, соперничество и месть постоянно поднимали не только племя против племени, деревню против деревни, но даже в пределах селения одну партию против другой. Иногда один «соф», — так называются у них партии, — входит в связь с софом соседней деревни и соединяется с ним против своих же односельчан. Достаточно какой-нибудь драки между членами разных софов, чтобы поднять их друг на друга и вызвать кровопролитие. «Помогай своему, прав ли он или виноват» — вот их поговорка. [642]

У дверей гостиницы ожидает меня мул. На нем вместо седла — «бурда», через которую перевешаны стремена. Я беру с собою завтрак. Меня пешком сопровождает Кабил Измаил. Он говорит несколько по-французски и состоит «таменом» карубы в одной из соседних деревень. Каждая деревня — «тадерт» — разделяется на карубы. Каруба — это совокупность семейств, происходящих от общего родоначальника, к которым присоединяются и посторонние бессемейные люди. Случается, что карубу составляет только одно семейство, в котором иногда насчитывают несколько десятков членов. Тамен — староста карубы, подчиненный «амину» — старшине деревни. Амин в свою очередь подчиняется каиду (президенту), стоящему во главе племени. Многочисленное племя разделяется обыкновенно на несколько отдельных племен, из которых каждое имеет своего каида. Все эти должностные лица назначаются французскими властями, и после восстания 1871 года кроме названия ничего не осталось от прежнего выборного общественного управления. Прежде каждая деревня управлялась своим вечем — «джемаа», состоящим изо всех членов общины способных носить оружие. Хотя равенство было полное, но действительное влияние принадлежало старикам. Джемаа ведала все дела, там производился суд и решался вопрос о войне и мире. Джемаа избирала своего «пастуха» — амина (Интересное совпадение: в горных общинах Швейцарии выборный старшина называется «amman».), который был не более как исполнителем, ее решений. Иногда война соединяла несколько деревень или даже несколько племен, но такие союзы были всегда временные и распадались вместе с окончанием войны (Hanoteau et Letourneux. La Kabylie et. les coutumes Kabyles.).

Пока мы спускаемся по крутой дорожке, к моему удивлению уже просохшей, Измаил мне рассказывает, что их три брата, что все живут вместе в нескольких чурби, и имеют общее нераздельное имущество. Заведует всем старший брат, как глава семейства. На нем лежит обязанность прокармливать и содержать всех членов семьи. Все заработанное отдается ему и к нему же обращаются в случае надобности в какой-нибудь покупке. Впрочем, каждый брат имеет право отделиться. Такие семейные разделы совершаются или добровольно у [643] туземного кади (В Кабилии «кади» только нотариус для туземцев.) или же судебным порядком. Благодаря чрезвычайной густоте населения, собственность до крайности раздроблена; иногда одно оливковое дерево принадлежит нескольким собственникам, обладающим каждый только отдельными ветками (Например, в общине Мишеле около 60 тысяч туземцев, и сравнительно с занимаемым ими пространством население в этой общине в 3 1/2 гуще, чем во Франции. Это неудивительно, потому что на 100 умерших насчитывают 109 родившихся (Char veriat. A travels la Kabylie).).

Проехав мимо деревни Таурирт — Амокран, я уже ясно вижу перед собою деревни племени Бени-Ени на горном кряже, выступающем почти параллельно тому, на котором построен Форт. Оба эти кряжа, как и бесчисленное множество других, — отроги главной цепи Джурджура. Обыкновенно каждый отдельный выступ заселен одним каким-нибудь племенем. По дороге мы нагоняем группу мальчиков-пастухов со стадами овец и коз. Пастухи перекликаются со своими сотоварищами, находящимися далеко над нами, на верхушке горы. Горы далеко доносят голос; и, кроме того, у Кабилов существуют условные звуки, по которым они понимают друг друга, когда нельзя расслышать слов. Они любят перекликаться и привыкли быть настороже: голос им заменяет телеграф. Поэтому трудно произвести в деревне внезапный обыск: о появлении чиновника или жандарма заранее уже все оповещены. Крутые скаты, около которых я проезжаю, покрыты виноградниками. Летом лозы высоко обвивают стволы деревьев, между ними растущих. Практические Кабилы дорожат только теми деревьями, из которых они извлекают непосредственную пользу: ясень дает им корм для скота, особый род дуба производит сладкие желуди, на вкус похожие на каштаны, из которых они делают муку; из черных маслин, еще не снятых с оливковых деревьев, они добывают необходимое им масло. Кроме того, у них целые рощи фиговых деревьев, к сожалению, в настоящее время года без листьев.

В глубине ущелья, отделяющего племя Бени-Ени от племени Бени-Иратен, протекает горный ручей — Уед-Джма, через который я проезжал по мосту. По ту сторону моста, среди зелени, находится одинокий каменный гурби — могила какого-то марабу. Поднимаюсь я уже по совершенно горной тропинке, чрезвычайно крутой. Только кое-где, на более ровных местах, [644] земля может быть обработана. Поднимаясь выше, я проезжаю недалеко от европейского здания, в котором помещается французская правительственная школа деревни Аит-Ель-Арба. Еще небольшой подъем по скалистой тропинке, и я у самых ворот деревни. Это самый возвышенный пункт горного выступа, откуда видна вся цепь Джурджура и далеко, далеко в легком тумане окрестности Дра-ель-Мизана. Но мне нельзя слишком засматриваться на окружающие виды: приходится осторожно и нагибаясь проезжать низкими въездными воротами, в которых на каменных лавках сидят и полулежат Кабилы, и узкими улицами, где между гурби встречаются деревянные перекладины. Вокруг селения все гурби соединены между собою стенами, что придает всей деревне вид крепости; внутри этой стены гурби рассеяны в таком же порядке, или вернее беспорядке, как и в Тизи Узу, но только еще теснее. Я спускаюсь по кривой улице, по которой с трудом могут проехать одновременно два мула. Наконец последний спуск точно но каменной лестнице, и опять низкие ворота, через которые я выезжаю из деревни.

Почти у самых ворот начинается стена, окружающая постройки алжирских миссионеров, так называемым Белых Отцов, которые славятся своим гостеприимством. Я намерен остановиться у них для завтрака. Мы стучим в запертые ворота и они скоро открываются. Внутри двора довольно большое здание, с крытою галлереей, над которой воздвигнута башня в роде колокольни. Во дворе бегают мальчики-ученики. Меня встречает начальник миссии, в белом бурнусе и красной феске, и приглашает в столовую. Отцы завтракают. Их всего трое. За особым столом завтракают трое их пансионеров-Кабилов; другие ученики только приходящие. Общество алжирских миссионеров было учреждено лет двадцать тому назад кардиналом Лавижери, архиепископом Алжирским и Карфагенским. Первоначально цель этого общества состояла в призрении и воспитании детей Арабов и Кабилов, оставшихся сиротами или брошенными их родителями во время страшного голода, посетившего северную Африку в конце шестидесятых годов. Сохранив жизнь этих детей, миссионеры старались привязать их к Франций и дать им впоследствии возможность самостоятельно зарабатывать хлеб. Почти все они сделались христианами. Когда они [645] подросли, кардинал Лавижери подумал об их будущности. Он приобрел земли близь железной дороги, идущей из Алжира в Оран, и построил две деревни, в которых мало-по-малу начал поселять своих питомцев, предварительно поженив их на призренных им же сиротках. Супруги получали 25 гектаров земли, с постройками, и 500 франков на хозяйство. Таким образом, образовалось 40 семейств. Белые Отцы поселились среди них, и в настоящее время эти селения процветают и сделались, кроме того, центром разных благотворительных учреждений, распространяющих свое нравственное влияние на окрестное туземное население. К сожалению, дальнейшее устройство таких деревень было приостановлено: с 1875 года правительство перестало выдавать ежегодную субсидию, назначенную на это доброе и полезное дело. Деятельность Белых Отцов тем временем расширилась. В 1873 году они утвердились в Кабилии, где у них теперь семь центров: кроме того, там же поселились в двух местах Белые Сестры. Цель миссионеров в Кабилии исключительно благотворительная; они даром лечат больных и учат детей туземцев, стараясь поселить в них правила нравственности и приучить к более осмысленному труду, приспособленному к их нуждам. Случаи обращения в католицизм весьма редки и к ним относятся весьма осторожно, тем более, что власти подозрительно смотрят на религиозный прозелитизм. Миссионеры очень уважаемы и Кабилы называют их «марабу» (то есть святыми). Впоследствии Белые Отцы проникли в центр Африки, в Сахару и на берега озер Танганика и Виктория Нианза, где уже несколько из них мученически окончили жизнь. Приготовляются они к своим подвигам в течение одного года в учрежденном близь города Алжира новициате, и только после того произносят вечные обеты (Klein. Le cardinal Lavigerie et ses oeuvres d’Afrique.). Во время завтрака Белые Отцы рассказывали мне, что несколько лет назад у них насильно отнимали учеников и переводили их в правительственную школу деревни. Теперь их уже не беспокоят, и дети, обучающиеся у них, освобождены от посещения светской школы. После завтрака начальник миссии послал в деревню за знакомым ему купцом, который должен мне показать местные серебряные и деревянные изделия. Было время, когда [646] Аит-ель-Арба славилась не только этими изделиями, но еще ловкою подделкой серебряных монет. Вскоре явился купец, бойкий малый, побывавший на выставках в Париже и Лондоне, и повел меня в свой гурби. При нашем появлении, из него выбежали две молодые нарумяненые (Женщины в Великой Кабилии не покрывают лица; они румянятся и красят ногти; кроме того, они красят волосы в совершенно черную краску и иногда татуируются, делая между бровями несколько синих точек на подобие креста. Их платье заключается в двух кусках материи, белой или красной, которые прикреплены на плечах застежками и подпоясаны поясом. Сверх головы иногда спускается до талии покрывало, которое на голове обмотано цветным платком. Мужья покупают своих жен и во всякое время могут дать им развод.) девушки, поэтому, войдя в гурби, мы застали там только одну старуху и ребенка, качающегося в корзинке, привешенной к потолку. Налево от входа находится глиняная стенка, недоходящая до потолка и отделяющая часть гурби для скота. В глиняном полу вырыта яма, где разводится огонь, чтобы варить пищу. На ночь приносят плетеные ценовки, на которые ложатся спать не раздеваясь. Купец из темного угла достает корзинку и выкладывает из нее продаваемые им местные изделия: филиграновые застежки, браслеты, ожерелья, серьги грубой работы из фальшивого серебра с фальшивыми же кораллами и бирюзой, небольшие кинжалы в деревянной и серебряной оправе, и несколько деревянных рамок для фотографий с металлическою инкрустацией. Во всех этих произведениях местного искусства нет ни красоты, ни особой оригинальности. После этого, следуя наставлению Белых Отцов, купец ведет меня в какие-то темные переулки, где в грязных «гурби» несколько местных ювелиров занимаются своим ремеслом; они приветствуют меня несколькими французскими словами. Возвращаемся мы мимо небольшой мечети, построенной Французами; Белые Отцы предлагают мне остаться ночевать, но я на следующий день задумал прогулку в другую сторону, а потому благодарю их за радушный прием и спешу возвратиться обратно засветло, еду я тою же дорогой, но для сокращения пути спускаюсь по еще более крутым тропинкам. Поднимаясь затем к Форту, я останавливаюсь около деревни Таурирет-Амокран, где Измаил обещал мне показать внутренность «гурби» своей деревни. Несколько детей прибегают [647] держать моего мула. Внутреннее расположение «гурби», в который мы входим, почти такое же, как и в Аит-ель-Арба. Глиняная стена отделяет помещение для скота; над нею устроены нары; по стенам большие глиняные продолговатые кувшины для оливкового масла и большие глиняные бочонки для зерна; в них проделано отверстие, через которое достают зерно. Женщина, с повязанным на голове красным платком, сидя на корточках, приготовляет кускус для приближающегося ужина. Она для этого берет горсть муки и, намочив муку, трет ее между ладонями и затем над деревянным тазом пропускает сквозь решето. Она нисколько не удивлена моим посещением и улыбаясь продолжает свою стряпню. В котелке над круглою ямой в полу, в которой горит хворост, варится соус из бараньего жира; им поливают кускус. Гурби — это каменные палатки в которых живут осевшие номады. — День был теплый, но к вечеру становится свежо, и камин горит во время моего обеда в совершенно пустой столовой гостиницы Национального Форта. Я единственный турист. Соседняя комната — кафе — также пустая. Главные посетители кафе — Зуавы, но им запрещен вход в кафе в течение двух недель в наказание за происшедшую там на днях драку. Кстати о Зуавах: их название связано с Великою Кабилией. Еще во времена Турок славился своею храбростью союз племен, живущих среди восточных отрогов Джурджура и носящих название «Зуауа». Они охотно поступали на службу к Туркам, которые образовали из них особый отряд, прозванный их именем. Эти турецкие «Зуауа» после взятия Алжира в 1830 году предлагали Французам перейти к ним на службу. Но в то время не имели никакого понятия ни об Алжирии, ни о населявших ее народах и, следуя преданиям прежних революционных войн, объявляли, что пришли освобождать Арабов от турецкого гнета. Поэтому не хотели опираться на те силы, которые поддерживали Турок. В результате оказалась полная анархия в стране, повлекшая за собою сосредоточение власти в руках Абделькадера. Впоследствии Французы образовали местные туземные баталионы с европейскими кадрами. Это войско получило старое название «зуавов». В настоящее время Зуавы сохраняют только свой прежний костюм, но в их рядах уже более нет туземцев. — На следующее утро я прощаюсь с Измаилом. Он меня с рук на руки передает [648] старшему своему брату Али, главе семейства. Теплое, яркое солнце освещает горы. Мы направляемся в деревню Аин-ель-Гамам, находящуюся в двадцати километрах от форта по направлению к главной цепи Джурджура. Али сворачивает с большой дороги и заставляет меня подниматься по живописной тропинке до деревни Ишередин. Здесь в 1857 году происходила решительная борьба с соединившимися кабильскими племенами. После взятия Ишередина Французы встречали только сопротивление отдельных деревень и небольших племен. Некоторые из этих племен защищались только ради военной чести, чтобы не сдаться без боя, других же побуждали женщины, объявившие, что в противном случае они перестанут варить кускус. На возвышении около самой деревни я вижу горы, отделяющие долину Себау от морского берега, и между их вершинами различаю голубую полосу Средиземного моря. Несколько правее тянется снежная цепь гор Малой Кабилии (Баборы), отделяемой от Великой широкою долиной Уед-Сакель (Эта река составляет восточную границу Великой Кабилии.). На ближайшем горном выступе видны деревни племени Бени-Фраусен, которые считают себя потомками древних Франков, впрочем с такою же историческою достоверностью, с какою горное племя Бени-Бу-Аду хвалится своим происхождением от обезьян, живущих и поныне в их скалах. Вокруг меня те же скаты, те же желтокрасные обработанные овраги. Посреди полей — дубы, оливковые и фиговые деревья. В нынешнем году по случаю дождей запоздали с посевом, за то теперь пашут со всех сторон. Обработка земли самая первобытная: сначала сеют, а потом пашут. Соха Кабилов — это толстая палка с железным заостренным наконечником. К этой палке приделано дышло, в которое запряжена пара небольших волов с деревянными ярмами. Теперь сеют ячмень, жать его будут только в июне. Кабилы замечательно трудолюбивы и любят хлебопашество. Это не мешает им быть искусными ремесленниками и ловкими торговцами. Они от природы так смышлены и деловиты, что вытеснили даже Евреев, попытавшихся было проникнуть к ним.

Оставляя Ишередин вправо, я спускаюсь к шоссе, по которому продолжаю далее путь. Вот опять на скале другая деревня с маленьким минаретом и воротами. Не много далее [649] налево большое кладбище, покрытое небольшими каменными плитами. Хоронят без гробов и очень не глубоко. Прекрасный турецкий обычай обсаживать кладбища кипарисами или другими деревьями здесь не существует. За кладбищем виднеется чистенькая деревушка из нескольких белых хижин и одного двухэтажного дома с окнами и ставнями. Это поселение какого— то марабу Си Саида. Он занимает дом, а родственники его и клиенты, мечеть и школа помещаются в гурби. Таких поселений марабу в Кабилии очень много. Марабу почитают себя по происхождению выше других и выдают себя обыкновенно за пришлецов. Родоначальники их славились святою жизнью л благотворительностью, но при жизни своей они не могли получить прозвание марабу (то есть святых). Эта честь за то принадлежит не только их детям, но и всему их потомству, независимо от образа жизни. Марабу не принимали никогда участия в спорах между различными софами; они, напротив того, являлись между ними посредниками, примирителями и иногда третейскими судьями. Для французского влияния они не опасны. Они прежде всего дорожат спокойствием; это увеличивает сборы и приношения окрестных жителей. Совершенно иной характер имеют духовные братства (куаны). В Кабилии особенно распространено братство основанное в начале столетия Сиди-Абдераманом-Бу-Кобрином, уроженцем Кабилии. Глава этого братства поднял Кабилов в 1871 году, соединив их демократические общины с соседними недовольными арабскими начальниками, с известными Мокрани во главе. В то время восстала не одна Кабилия: вся восточная Алжирия от моря до глубины Сахары возмутилась. Главною причиной этого движения был разгром Франции, падение империи, полная анархия в Алжире и распространившийся всюду слух, что Францией управляет Еврей (Кремьё — председатель временного правительства в Бордо, по инициативе которого было даровано алжирским Евреям право гражданства. Rinn. Histoire de l’insurection de 1871.). Деревушка Айн-ель-Гаман, окрещенная Французами в Мишеле, центр средней общины Джурджура, и в ней живут исключительно чиновники. На единственной улице толпы Кабилов, драпированных в белые бурнусы, точно древние статуи, стоят группами или расхаживают, ожидая окончания своих дел в канцелярии администратора или в камере мирового судьи. Если сама деревушка скромна, за то величествен [650] вид расстилающийся пред нею на совершенно уже близкую день Джурджура. Все пропасти, впадины, овраги, промоины этих гор видны с необыкновенною ясностью. Выше всех других вершин возвышается Лела-Кадиджа (2.308 метров. Название в честь женщины марабу, похороненной на самой вершине.). На последних отрогах цепи вплоть до отвесных голых скал, покрытых теперь снегом, виднеются во множестве деревни Кабилов, с их беловатыми постройками, черепичными крышами и невысокими минаретами. Если вид снежных гор напоминает Швейцарию, за то вид этих деревень на горных выступах, покрытых деревьями и всюду обработанных, — совершенно своеобразен и не похож ни на что, дотоле мною виденное. Горный проход Тирурда, через который можно проехать на муле до железнодорожной линии, ведущей из Алжира в Константину, в настоящее время весь покрыт глубоким снегом, а потому мне приходится возвратиться обратно в Форт. Предварительно я завтракаю в скромной гостинице, где одновременно со мною завтракает, в обществе местного кади, тот арабский каид, который ехал со мною из Тизи-Узу в Форт. Дилижанс из Национального Форта выезжает утром, и я в обществе одного офицера наслаждаюсь вполне теми видами, которые, благодаря дождю и грозе, были скрыты от меня два дня тому назад. Офицер, давно живущий в Кабилии, рассказывает мне, что по ту сторону Себау, почти до самого моря богатейшие столетние дубовые леса. Кроме пантер и диких кабанов, в них теперь скрываются беглые ссыльные из Кайэны, которых по оффициальным сведениям насчитывают до сорока человек. Неудивительно после этого, что грабежи и убийства так часты. — В деревне Тамарзите садится к нам помощник сельского учителя. Он с ружьем и пользуется воскресным днем, чтобы поохотиться. Мы его расспрашиваем о маленьких Кабилах. Оказывается, что они очень быстро все себе усвоивают, но рутинно, а потому решение самой простой арифметической задачи их затрудняет. Кроме того, дойдя до известного развития, их способности как будто бы претупляются. Так незаметно доехал я до Тизи-Узу, где сажусь в вагон, а вечером того же дня, то есть 21 декабря, я обедаю уже в Алжире.

Димитрий Гессе.

Алжир, 6 (18) января 1891 года.

Текст воспроизведен по изданию: Великая Кабилия (Заметки туриста) // Русское обозрение, № 8. 1891

© текст - Гессе Д. 1898
© сетевая версия - Тhietmar. 2018
© OCR - Иванов А. 2018
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Русское обозрение. 1891