-

ЕЛИСЕЕВ А. В

В СТРАНЕ РАБОВ

(Из посмертных бумаг).

(Окончание).

(См. Русское Обозрение №№ 1, 2, 4, 6, 7 и 8)

Ни одна из многих рассуа, высланных из Фашода и Хартума, не возвращалась в таком ужасном виде, как та, которою предводительствовали старый Мансур и молодой энергичный Фуад. Когда на заре ясного августовского дня дахобиэ Мансура поплыли по набережной Фашода и все обитатели египетского города высыпали встречать возвращавшуюся из тяжелого похода рассуа, удивлению не было пределов.

Десятка два-три изможденных, как скелеты, чернокожих без всяких колодок и оков, лишь с глубокими ранами на шее, плечах и спине, сопровождаемые двумя десятками таких же измученных и голодных солдат в оборванных рубищах вместо блестящих мундиров и без всякого оружия, доплелись до ворот города и тут же, потеряв свои последние силы, упали на землю, прося прежде всего хлеба... Две подплывшие дахобиэ, рядом с которыми по берегу двигалась эта толпа более или менее здоровых и сильных членов невольничьего каравана, везли остальную большую часть этого последнего. На барках находились и Майсур с Фуадом, более или менее еще сохранившие свои силы, и несколько крепких солдат, управлявших дахобиэ; все остальные невольники и солдаты лежали и сидели на дне лодок, обессиленные голодом, болезнью и усталостью. Среди этих последних валялось, еще несколько боровшихся между жизнью и смертью и десятка два больных, горевших лихорадочным огнем. Вышедшие в начале похода [24] из Фашода блестящими, дахобиэ теперь представлялись какими-то зловонными клоаками, в которых среди разлагающихся нечистот еще копошились живые люди; и египтяне, и шиллуки, и женщины, и дети перемешались в этой живой куче валявшихся друг на друге тел; некому было уже ухаживать за больными, потому что все были более или менее больны, а немногие здоровые были заняты более движением барок, чем копошившимися на дне их людьми. Скорейшее возвращение в Фашоду представлялось теперь для всех единственным исходом, а потому все заботы и старания Мансура и немногих сохранивших свои силы невольников и египтян были направлены к тому, чтобы скорее достигнуть городка, где должны были кончиться настоящие тяжелые мучения. Лишь по временам, когда тот или другой страдалец в страшных мучениях испускал свой дух, два или три здоровых невольника или солдата спускались на дно лодки и извлекали еще неостывший труп из груды других еще копошившихся тел и бросали его в реку, чтобы освободить более места для других умирающих и больных. То была единственная забота, которую проявляли здоровые относительно несчастных своих товарищей, уже не разбирая того, был ли то египтянин или шиллук. Еще перед самою Фашодой из дахобиэ было выброшено два трупа, которые были прибиты к берегу города почти одновременно с тем, как прибыли и самые дахобиэ Мансура.

Когда все могущие еще двигаться сошли из лодок на берег Фашоды, прислужники Мансура и другие торговцы, пришедшие встречать своего товарища при возвращении из небывалой по трудности экспедиции, принялись на руках выносить из глубины дахобиэ умирающих и больных. Длинными рядами эти последние по мере выноски из лодок укладывались на берегу под палящими лучами солнца; некоторые были уже без сознания, другие издавали глухие стоны и просили смочить их запекшиеся уста водою... Как ни ужасен обыкновенно бывает вид возвращающегося невольничьего каравана, но то зрелище, которое представляла возвратившаяся рассуа Мансура, было необычно даже для привыкших ко всяким ужасным картинам обитателей Фашоды...

Старый Мансур по долгому опыту жизни знал, что всего труднее не добыть, а довести черный товар до места его назначения, а потому, несмотря на ужасную убыль среди своих невольников, еще не отчаивался, раз он добрался до [25] Фашоды, где был его дом и невольничье депо. Хотя на долгом и тяжелом пути безвозвратно погибло около половины всех чернокожих, выведенных из пепелища Каффуры, тем не менее у него оставалось еще не менее сотни рабов обоего пола, которые могли доставить хорошие барыши. Оставалось только вылечить больных и подкормить изнуренных и исхудалых рабов. На этот счет старый работорговец был очень опытен, и тотчас же из жестокосердного мучителя чернокожих он превратился в чадолюбивого отца, прилагающего все заботы к облегчению участи и здоровья невольников, которых обессиливали одни болезни и общее изнурение...

Заботы Мансура увенчались полным успехом, и хотя в Фашоде в невольничьем депо и было еще несколько смертных случаев между приведенными из Каффура чернокожими, тем не менее эти последние, при обильной пище и при отсутствии всякого физического труда, скоро выправились настолько, что Мансур мог уже спокойно вычислять теперь будущие несомненные барыши. Не прошло двух недель, как на обширном дворе невольничьего депо уже забегали весело лоснящиеся шиллукские дети, оправившись от своих болезней и общего изнурения, а молодые женщины и девушки нагуляли себе снова округлые формы; на некоторых окрепших мужчин надеты были снова уже легкие железные оковы для предупреждения возможности побегов, которая возрастала с восстановлением сил и здоровья рабов. Через неделю новые невольники исполняли различные работы в обширном хозяйстве Мансура, который при этом мог судить о способностях тех или других из вновь приобретенных рабов. Несколько крепких мальчиков из числа этих последних, для увеличения их ценности, было превращено в евнухов, и хотя после этого из кастрированных умерло половина подвергшихся гнусной операции, но зато каждый из подростающих евнухов мог доставить большой барыш своему хозяину.

Приведя таким образом в порядок добытую партию новых невольников, Мансур мог окончательно сообразить ценность их и исчислить более или менее приблизительно все барыши, доставленные его последнею рассуа. Покончив с расчетами, старый торговец поспешил выплатить известную долю каждому из участников экспедиции, чтобы потом единолично получить все барыши при продаже всей партии на [26] невольничьем рынке Хартума. Хотя вознаграждение, которое Мансур выплатил солдатам и охотникам, принимавшим участие в его последней рассуа, и было довольно значительно, тем не менее общий размер выплаченных денег был не особенно велик уже по тому одному, что около половины участников похода уже не было в живых. Несмотря на то, что доля, предоставленная солдатам Мансуром сравнительно с будущими барышами этого последнего, могла быть увеличена при самой продаже по крайней мере вдвое, тем не менее каждый из участников похода предпочел получить верные деньги прямо на руки, чем ожидать больших барышей по окончательной сделке на невольническом рынке Хартума. Мансур таким образом, рассчитавшись выгодно со всеми участниками похода и заплатив хороший бакшиш различным властям Фашоды, помогавшим ему и снаряжавшим его рассуа, сделал все-таки хорошую операцию, о результате которой он один только и мог предполагать...

Покончив со всеми расчетами и выкормив хорошо своих невольников, Мансур посадил их на две больших дахобиэ, которые снабдил обильно провизией и под конвоем своих охотников повез вниз по течению Нила в Хартум. На этот раз плавание было вполне удачно; хорошо обставленный во всех отношениях, невольничий караван благополучно прибыл в Хартум, не потеряв более ни одного из черных рабов...

Не прошло и двух месяцев после разгрома Каффура, как новая партия черных, добытая Мансуром в его последней рассуа, была выставлена на невольническом рынке Хартума. В сотне шиллукских женщин и мужчин нельзя было теперь и узнать тех изможденных живых скелетов, которые еще сравнительно недавно не сошло, а были вынесены на руках из дахобиэ на берег Фашоды. Черные женщины могли снова похвастаться роскошно развитыми формами, соблазнившими многих почтенных эффенди Хартума, а шиллукские рабы поражали покупателей своими прекрасными мышцами, стройностью тела и лоснящеюся кожей, на которой уже успели поджить старые рубцы.

Нечего и говорить, что благодаря умению и ловкости Мансура, а также щедрым бакшишам начальству города, на которые никогда не скупился опытный в этих делах старый торговец, вся партия выставленных им невольников была [27] раскуплена, хотя и по частям, но довольно скоро и очень выгодно для Мансура. Разумеется, при заключении сделок этот последний вовсе не церемонился такими пустяками, как отдельная продажа мужей от жен и детей от их матерей; больше десятка молодых девушек, выставленных Мансуром, попало даже в гаремы зажиточных египтян, а одну самую красивую, обратившую и ранее внимание Мансура, старый торговец преподнес в качестве бакшиша всесильному паше Хартума...

_____________________________

Прошло больше двадцати лет после разгрома шиллукской деревни Каффура, еще больше постарел Мансур, но еще опытнее стал он в организации экспедиций для добычи живого товара. Не одну удачную рассуа, после вышеописанной, сделал старый Мансур, около тысячи рабов умел достать он из проклятой страны язычников, но, наконец, и в такое священное дело для каждого правоверного мусульманина, как походы, предпринимаемые для просвещения негров, успели вмешаться, во все сующие свой нос, «проклятые франки».

С каждым годом все труднее и опаснее становилось снаряжать рассуа, декреты хедива, строго воспрещавшие всякую охоту за черными и даже отнимавшие самое право владения рабами, так и сыпались в Хартум. По настоянию «проклятых франков», был закрыт уже невольничий рынок из столице Судана, правительственные войска теперь не принимали никакого участия в набегах на страну черных; священные походы — рассуа таким почтенным деятелям, как Мансур, приходилось уже вести на свой риск и страх; на собственный счет нужно было нанимать сотни головорезов и охотников за черными, нести все расходы по добыванию рабов и, в конце концов, сбывать свой товар, добытый нередко с громадною затратой денег, крови и труда, каким-нибудь тайным путем, не смея выставить его на рынке и даже в своем депо...

Несмотря на все эти условия, старые и опытные работорговцы, подобные Мансуру, вопреки повелениям хедива, продолжали свое тяжелое и опасное ремесло. Правда, в огромном большинстве случаев труды их окупались, в конце концов, с огромными барышами, потому что с увеличением трудности добывания рабов, возвысилась сильно и стоимость этих последних, но все-таки бывали случаи, когда, в угоду европейцам, правительство жестоко карало пойманных с [28] товаром работорговцев, продолжавших свои экспедиции в Судан. С одним из таких печальных случаев пришлось близко познакомиться и Мансуру при одном из своих посещений по торговым делам Хартума. То, что пришлось этот раз увидать поседевшему в торговле черным товаром работорговцу, глубоко возмутило Мансура и заставило его произнести несчетное число раз страшные проклятия не только по адресу нечестивых франков, но и самого слушающего их хедива...

В Хартуме в то время был губернатором строгий и неподкупный белый паша; многие любили его за открытый и благородный образ действий, за непоколебимую честность, невиданную на Востоке энергию и доступность, напоминающую блаженные времена первых халифов. Всем был хорош белый паша, лучшего губернатора до сих пор еще не видал Судан, но только даже самые его восторженные поклонники не могли простить ему строгого и даже жестокого преследования работорговцев и торговли черным товаром во всех его видах. Белый паша с удивительною настойчивостью проводил самые крутые меры для уничтожения рабства в Судане, не стесняясь прибегать даже к военным экспедициям, направленным против работорговцев, и даже к казням этих последних, захваченных с живым товаром, которому немедленно давалась свобода. Трудным стало в это тяжелое время ремесло людей, подобных Мансуру, и, хотя огромные барыши и сильно соблазняли их продолжать опасную торговлю, но несколько чувствительных уроков, данных им белым пашою, заставили их убираться подальше от Хартума и заглядывать лишь украдкой в столицу Судана...

Мансур не взлюбил Хартума между прочим и потому, что там мог легко встретиться и с грозным Фуадом-беем, ставшим правою рукой белого паши. Молодой египетский офицер вынес такие ужасные впечатления из своей единственной и последней рассуа, что не только не принял своей доли вознаграждения от Мансура, но дал себе клятву бороться всеми силами против работорговцев и постыдной торговли рабами. Новый губернатор Судана скоро оценил эту сторону деятельности Фуада, приблизил его к себе и сделал одним из самых энергичных своих помощников в борьбе с самым страшным злом, разъедающим Судан. С той поры торговля невольниками и люди занимающиеся ею не имели [29] более сольного и энергичного врага, как Фуад-бей, посвятивший, повидимому, всю свою жизнь борьбе против рабства. Не было, казалось, уголка в Судане, куда со своими легкими и подвижными отрядами не заходил энергичный Фуад, истребляя шайки работорговцев и освобождая тысячи чернокожих невольников из рук их похитителей. Не раз работорговцы, к которым в качестве сильного союзника примкнул и Мансур, образовали целые союзы для оборонительных и наступательных целей против Фуада, но молодой полковник узнавал во время о готовящихся ему засадах, являлся сам совершенно неожиданно для врагов со своим летучим отрядом и громил шайки работорговцев одну за другою. Немало перебито было охотников у этих последних в стычках с Фуадом, немало перевешано и перестрелено было самих предпринимателей рассуа, но белый паша все еще не мог уничтожить торговли рабами в Судане, а Фуад-бей — угнаться за добывателями черного товара. Мансур с своею шайкой, достигшею почти сотни человек, до сих пор благополучно избегал встречи с отрядом Фуада, который не раз тщетно гонялся за нею; но возможность попасться в руки египетских солдат с каждым днем все более и более возрастала для Мансура.

Посетивши на этот раз украдкой Хартум, старый работорговец был нечаянным свидетелем казни, совершенной над одним из своих товарищей по ремеслу, тоже поседевшим в многочисленных рассуа, и наконец изловленным Фуадом. Когда на небольшой помост в виду многочисленной толпы, глазевшей равнодушно на приготовления к казни, был введен небольшой старичок с седою бородой, быть может, у многих присутствующих шевельнулось сердце от жалости и являлось желание вырвать его из рук окружавших его солдат, но все знали хорошо, что белый паша в этих случаях неумолим, а грозный Фуад, распоряжавшийся казнью, скорее собственноручно застрелит работорговца, чем позволит его освободить. Залп из двенадцати ружей, выстреливших по мановению руки Фуада, поваливший замертво присужденного к казни старика, отозвался острою болью в сердце присутствовавшего при этом случае Мансура; ему казалось, что этот залп был сделан по нему самому, что ружья солдат уже готовы обратиться на него, а грозный Фуад не остановится ни на минуту перед тем, чтобы расстрелять Мансура... [30]

Старый работорговец окинул своим орлиным взглядом толпу, окружавшую помост и глазевшую равнодушно на казнь неповинного ни в чем, по его мнению, старика, и ему показалось, что дело работорговли уже потеряно на всегда в Хартуме... Мансур решил бежать из этого ужасного места, где такою властною рукой распоряжались «проклятый » белый паша и «изменник своей веры» Фуад.

_____________________________

Хотя и не везде в Судане преследовалась в то время работорговля так энергично, как в Хартуме, тем не менее несколько кровавых уроков, данных работорговцам белым пашей, заставили их, если не прекратить совершенно свое ремесло, то отойти подальше к границам Судана, куда бы до них не могли так скоро добраться египтяне. Мансур, решившись на веки покинуть Хартум, пробовал обосноваться в разных уголках Судана, по повсюду было неспокойно, и его торговое дело на каждом шагу встречало самые сильные препятствия. Только в Кардофане, где засел со значительною армией богатый негроторговец Сулейман-Зебер, мудир провинции Шепне, Мансур так же, как и другие его товарищи по ремеслу, нашли себе более или менее безопасный приют.

Вновь возникавшее в Кардофане царство работорговцев было настолько сильно, что не могло бояться внезапного нападения таких незначительных отрядов, как летучая колонна Фуада, а значительная армия Зебера могла сопротивляться даже силам самого белого паши. Обосновавшись в Кардофане, суданские работорговцы снова повели довольно удачно свои делишки, но внезапно в самом разгаре их операций явился сюда сильный отряд египетских войск из Хартума, под начальством проклятого рыжего Франка, как называли суданцы и Чалбенцы Джесси-пашу, и разгромил в несколько недель царство Зебера. В отряде этом был и грозный гонитель работорговцев, Фуад, шедший в авангарде со своею подвижною колонной. Бунт работорговцев был скоро усмирен, Кардофан подпал снова под власть белого паши, и Мансуру с товарищами по ремеслу пришлось бежать еще далее в глубину Судана.

_____________________________

Прошло еще несколько долгих лет для Мансура и работорговцев, грозный белый паша ушел из Хартума, поуспокоился несколько неутомимый Фуад, и заря новой эры, [31] казалось, стала заниматься над истощенным и задавленным египтянами Суданом. В стране черных рабов, в глубине египетского Судана, на глазах могущественных пашей Хартума нежданно-негаданно для подавленной и угнетенной массы появился ниспосланный Аллахом новый пророк-освободитель Судана.

Посланник бога — махди, сын простого плотника из Донголы, по имени Махаммед-бен-Ахмед, выступил на арену громкой политической деятельности в августе 1881 года в пору наибольшего угнетения Судана египтянами. Двадцати пяти лет будущий махди, окончив свое богословское образование, поселился на острове Аба, на верховьях Нила, где и посвятил себя молитве и созерцанию. Слава о молодом отшельнике и его подвижнической жизни распространилась быстро по всему Судану; пятнадцать лет прожил Махаммед-бен-Ахмед в одиночестве в тесном подземелье, оплакивая постоянно падение ислама и всеобщую греховность человечества. Могущественное племя боггаросов, жившее на берегах Нила, давно признало Махаммеда-бен-Ахмеда святым, отмеченным перстом и дыханием Аллаха; таким образом, еще задолго до своего объявления в качестве махди, отшельник острова Або играл роль пророка для окружающей страны. Сорокалетний пророческий возраст, пророческие знаки, его подвижническая жизнь, богословские познания, звание шейха и факира и многие другие обстоятельства располагали к тому, чтобы в Махаммеде-бен-Ахмеде видеть давно обещанного Аллахом нового пророка-махди.

Племя боггаро — отчаянные работорговцы, сильно недовольные репрессалиями против торговли черным товаром, более других суданцев ненавидели египетское иго особенно с его администраторами из европейцев, объявившими жестокую войну против рабства. Боггаросы, в свое время поддерживавшие и бунт Зебера, задумали покончить со властью хедива в Судане и с этою целью организовала новое восстание. Накупив много оружия и вооружив им целую армию невольников, призванных для того, чтобы бороться с теми, кто шел их освобождать, работорговцы обратились к отшельнику на острове Аба с просьбою стать во главе этого движения. После продолжительного совещания решено было для большого успеха движения объявить во главе его давно ожидаемого махди и предложить этот великий титул скромному отшельнику Аба. [32]

Когда прибыла депутация с этим предложением к Махаммеду-бен-Ахмеду, снятой подвижник стоял на молитве, и посланцы долго не решались обеспокоить его; один из депутатов, наконец, осмелился прервать молитву факира, и когда тот обернулся, начал вести длинную речь, прося Махаммеда принять начальствование над армией, собранною во имя Божие, на защиту родной страны. Святой отшельник притворился непонимающим и просил повторить предложение: выслушав его снова, Махаммед долго молчал, как бы молясь про себя, и, наконец, ответил, что он давно уже отрешился от всего земного и должен, по повелению свыше, жить вдали от треволнений мира, пока Аллах укажет ему назначение...

— Именно того и хочет Бог, возразили посланцы. — Ты и есть тот человек, которого Аллах избрал между нами, шейх Сиди-Сенусси имел откровение, в котором было указано на тебя, как на великого махди. В своем глубоком смирении ты и не подозревал, что Господь предназначил тебя к миссии своего великого посланца.

Махаммед долго не соглашался на предложение боггаросов и только после долгих просьб согласился посвятить себя великому делу; он принял на себя начальствование над армией суданцев, хотя и находил себя недостойным титула великого махди; он обещался только быть хорошим мусульманином, — и, повидимому, был вполне искренен, по крайней мере, в те роковые для него минуты.

Скромный отшельник Махаммед вышел из своего добровольного заточения уже в роли пророка, еще более великого, чем Магомет, в звании халифа правоверных и в качестве «Руки Всевышнего», предназначенной для сокрушения неверных и доставления торжества исламу. Доселе нищий и живший подаяниями факир, он стал теперь в глазах правоверных мусульман обладателем всех богатств неба и земли, облеченным безграничною властью от самого Аллаха и препоясанным секкином — великим мечем веры...

Первыми словами новоявленного пророка было восхваление имени Божия. — Эль Камду Лимахи! — воскликнул он, выходя из своего подземелья, и вслед за тем, обратясь к депутации боггаросов, объявил священную борьбу за веру против врагов ислама... [33]

Через несколько дней после инвеституры, новый махди разослал огромное количество писем не только боггарасам, но и другим арабским и нубийским племенам, приглашая их соединиться с ним, и даже египетским чиновникам с целью пропагандирования своего появления. В этих письмах говорилось между прочим. «Господь призвал меня, Мохаммеда, на калифат и посадил меня, как давно ожидаемого махди, на свои престол превыше князей и сильных мира сего. Через своих ангелов, пророков и джинов Аллах поддержал меня, и в знак того поставил на мне пророческую печать. И Господь сказал, что, кто мне враждебен, тот безбожник, и кто поведет со мною войну, останется без утешения и покинутым и на небе, и на земле»...

Одними из первых на призыв новоявленного махди откликнулись, разумеется, все работорговцы Судана, видевшие в нем своего освободителя от утеснения европейцев и египтян. В числе примкнувших, между прочим, был и седой Мансур, дышавший ненавистью к новым порядкам, заведенным европейцами в Судане. Старый работорговец понял, что новое движение, во главе которого стал сам посланник Божий — махди будет прочнее, чем бунт Сулеймана Зебера, и что теперь настает пора полного изгнания не только ненавистных европейцев, но и египтян из родного ему Судана.

Прозорливый Мансур не ошибся и на этот раз: Суданский мятеж действительно стал одним из величайших событий в Африке, которое способно было перестроить судьбы черного материка и потрясти весь мусульманский мир. Блестящие победы махдистов, освобождение Судана, завоевание Кардофана, разгром египетских армий, взятие Хартума, гибель великого белого паши, неудача англичан, пытавшихся вмешаться в дело Судана, и образование обширной теократической монархии в центре Африки под главенством махди, до сих пор еще не знавшего неудач, — все эти события шли с такою ошеломляющею быстротой, что поразили даже цивилизованный мир...

Более десяти лет огромное царство махдистов или дервишей уже стоит внутри черного материка, закрывая совершенно путь в Судан и в страну рабов, и нет такой силы, кроме собственных внутренних его неурядиц, которая могла бы его сокрушить. Под защитой полчищ махди, работорговцы могут продолжать смело свое гнусное ремесло, потому что теперь они надолго прикрыты от Европы, и все усилия филантропов [34] не помогут разрешению вопроса о невольничестве, пока цивилизованному миру не удастся воротить Судана...

Отныне на долгое время защиту и покровительство торговли рабами взял в свои могучие руки непобедимый пока махди... Мансуру и его товарищам теперь нечего трепетать перед белым пашой и его приспешниками в роде Фуада, вся обширная внутренность черного материка открыта для новых рассуа работорговцев, и долго еще в глубине Африки будут гореть разоряемые деревушки чернокожих, и стонать под тяжелым ярмом увлекаемые в позорную неволю рабы... Позорное пятно рабства еще долго будет лежать на современном человечестве, и, быть может, только в XX веке оно будет смыто новыми потоками благородной крови, пролитой за освобождение от него...

А. Елисеев

Лесное. 22 июня 1893 г.

Текст воспроизведен по изданию: В стране рабов (Из посмертных бумаг) // Русское обозрение, № 9. 1896