-

ЕЛИСЕЕВ А. В

В СТРАНЕ РАБОВ

(Из посмертных бумаг).

(Продолжение).

(См. Русское Обозрение 1, 2, 4, 6 и 7)

Несколько дней отдыхал египетский отрад на пепелище Каффура, прежде чем выступить в обратный поход; теперь египтянам жилось относительно хорошо, и солдатам не особенно хотелось начинать снова тяжелые переходы по лесам с множеством пленных, требовавших постоянного надзора. Шиллуки оказались довольно запасливыми, и в деревне нашлось довольно запасов, чтоб ими могли быть сыты впродолжение нескольких дней и солдаты, и плененные обитатели Каффура. Женщины наварили много новой меризы, и солдаты упивались ею настолько, что Мансур вместе с Фуадом неоднократно вставали по ночам и обходили посты: не раз им приходилось расталкивать ударами бича заснувших часовых, не раз охмелевшие караульные отправлялись в свободные токули или чащу леса, увлекая с собою приглянувшихся им рабынь.

Хотя на вид в разоренном и сожженном Каффуре замечались и жизнь, и движение, но все это двигалось под палкою и курбачем Египтян. Женщины растирали твердые черные дурры, приготовляли из них киф, ассиеду, люкмэ, агада и др. любимые кушанья Суданцев, мужчины трудились над выделкою лодок и канатов, которые они приготовляли для самих себя; многие из них и работали в легких колодках, осыпаемые ударами бичей своих свирепых стражей, нередко пускавших в ход и огнестрельное оружие при малейшем подозрении бедного невольника в желании освободиться из ярма. Не [500] проходило дня, чтобы под тем или другим предлогом не было убито нескольких туземцев. Мансур журил своих солдат за напрасное убийство лишь в тех случаях, когда жертвами его были молодые и сильные невольники, но убийство старика или немолодой женщины, не предназначенной в рабыни, проходило совершенно незаметно. Фуад с своей стороны пытался всею силой своего влияния прекратить эти напрасные убийства чернокожих своими солдатами, но при слабой дисциплине, существующей в египетских войсках, вмешательство молодого офицера было бесполезным тем более, что Мансур потворствовал убийствам всех ненужных ему чернокожих.

Наконец наступил день выступления египетского отряда с места разоренного Каффура. В отряде осталось с небольшим шестьдесят человек; все остальные пали от болезней во время перехода и при ночном штурме Каффура. Этой кучке людей приходилось конвоировать более двухсот невольников обоего пола; рассуа таким образом оказывалась очень удачною в смысле добычи значительного количества рабов, но зато по величине своих собственных огромных потерь представлялась довольно исключительною. Никогда еще во время своих многочисленных предприятий подобного рода Мансур не терял такого значительного количества своих собственных людей, но это придавало особый блеск удачной рассуа, прошедшей через непроходимые дебри «Леса привидений», победившей все препятствия н добывшей такое огромное чпсло черных рабов.

Настал ужасный день расставанья отводимых в неволю Шпллуков с своими семьями, родными, пепелищем Еаффура и лесами, в которых они родились и где протекала до самого последнего времени безмятежно их жизнь. Ужасны были сцены расставанья увлекаемых в неволю молодых юношей и девушек с их преетарелыми родителями, мужей, отделяемых от их семей, матерей, которые должны были покинуть своих малолетних детей. Еак ни отрицают многие Египтяне и даже европейцы присутствие сильной привязанности у чернокожих к своим родным местам и родственного чувства у них, но сцены расставания невольников с их семьями и родными местами произвели тяжелое впечатление не на одного Фуада. Страшный рев, стон, вопли и рыдания стояли над Каффуром, когда Египтяне, рассылая щедро удары бичом и толстыми палками, уставляли своих многочисленных пленных [501] в ряды для следования их в тяжелый и далекий путь. Повидимому, не совсем спокойно было даже сердце свирепого и привыкшего к подобным сценам Мансура, потому что он старался, по возможности, сократить время расставания и приготовления в походу и торопил солдат оканчивать сборы, затянувшиеся на несколько часов. Перед обратным выступлением в поход Мансур хотел произвести нередко практикуемое во время подобных рассуа поголовное избиение всех остающихся чернокожих, но этому воспротивился энергично Фуад. Молодому офицеру удалось отговорить свирепого Мансура от его ужасного желания вовсе не обращением в чувству его человеколюбия, но лишь только тем доводом, что через несколько лет можно предпринять новую рассуа в обновленную деревушку Каффур. Мансур согласился с представлением Фуада между прочим и потому, что не хотел понапрасну озлоблять пленных при малочисленности своего отряда на трудном и далеком обратном пути.

Когда все невольники, поставленные в длинный ряд, вытянулись и под надзором разбросанных между ними солдат двинулись из ограды дзерибы Каффура, толпа остававшихся с страшным ревом двинулась им во след. Старики и женщины бежали, протягивая руки и испуская страшные крики, ребятишки, охватив ручейками уходивших отцов и матерей, словно понимая, что наступил момент вечной разлуки, смешались с толпою и ворвались в ряды тронувшихся рабов, и те остановились невольно, пытаясь склонить свои головы, ущемленные в колодки к плачущим и ласкающимся детям. Видя смущение в стройно вытянутой линии пленных, Мансур вызвал десятка два солдат и приказал им палками и кнутами разогнать прицепившихся ребятишек. Избитые и окровавленные дети падали, но не хотели отставать от своих уводимых в плен родителей, и Египтянам приходилось силою отрывать их от отцов и матерей, за которых они держались крепко ручонками. С дикими воплями толпа бросилась отнимать детей из рук палачей, но тогда Мансур приказал сделать несколько залпов в толпу, и эта последняя отхлынула назад, — но на земле корчилось десятка два женщин, стариков и детей, простреленных пулями Египтян. Это были последние и самые жестокие выстрелы во время всей богатой кровавыми происшествиями рассуа. Мягкосердный Фуад, глубоко возмущенный этою [502] варварскою расправой, отвернулся, чтобы не видать ужасной картина расстреленных неповинных женщин и детей.

Порядок следования возвращавшейся рассуа был обыкновенный, выработанный долголетнею практикой многочисленных походов Египтян в земли неверных — Белед и Судан. По неимению оков, частью оставленных еще в далабиэ, на Ниле, при впадении лесного протока, частью брошенных на пути через дебри леса привидений, невольники не могли быть скованы и идти на железном пруту. Многочисленность пленников в продолжительность пути по безлюдным местным трущобам требовали большого запаса съестных продуктов, которые можно было нести исключительно на руках и плечах самих рабов. Все это были условия весьма тяжелые, особенно при малочисленности сильно уменьшившегося Египетского отряда, которому трудно было усмотреть за невольниками при проходе через густые непроницаемые чащи. Организаторский талант Мансура поэтому на обратном пути обнаружился еще сильнее, чем при снаряжении самой экспедиции и успешном проводе ее через неведомые и никем из белых еще непосещенные леса.

Мансур распорядился таким образом, чтобы все мужчины без исключения были обременены тяжелыми колодками на шее, не мешавшими однако употреблению рук. Искусно приспособленные к этим колодкам пояса из самого колючего и твердого терновника мешали невольнику не только снять шэбу, но даже и нагнуться, чтобы облегчить себе ноги от тесно связанных тростниковых пут, окаймленных теми же колючими поясами. Всеми этими приспособлениями, по недостатку настоящих оков, которыми с излишком снабжены все рассуа Египтян, Мансур, если и не совсем заменил железные путы, то, во всяком случае, обременил настолько чернокожим, уводимых в неволю, что этим последним, даже оставленным на полной свободе, потребовалось бы немало усилий и известное время, чтобы сбросить с себя колючие узы.

Опутанных таким образом невольников Мансур поставил в два ряда так, чтобы между каждыми пятью мужскими рядами шли группы женщин с детьми, не носивших никаких пут. Каждому невольнику и невольнице дана была в руки известная ноша, которую они не смели сбросить с головы и рук без особого разрешения конвоировавших их солдат, за каждым из пяти рядов наблюдало по одному [503] солдату, шедшему все время наготове с бичом в руках и заряженными ружьями за плечами. Многие из солдат имели кроме того за поясом револьверы. Остальные Египтяне открывали и замывали шествие, а Мансур с Фуадом беспрестанно пропускали мимо себя ряды невольников, следя за порядком движущегося каравана и бдительностью конвоировавших солдат. Эти последние теперь шли совершенно налегке, возложив весь свой груз на невольников и сберегая свои силы единственно для неусыпного наблюдения за этими последними. Так как каждый солдат экспедиции был прямо заинтересован в количестве приведенных из рассуа рабов, в продаже которых известный процент отчислялся в пользу всех участников похода, то особого надзора за солдатами не требовалось, и неусыпный присмотр вождей экспедиции был более важен для пленников, чем для конвоировавших их Египтян. Невольникам по пути запрещалось не только облегчать себя от ноши, но даже нагибаться и останавливаться без особого разрешения своего конвоира; первые два дня Мансур не позволял пленникам даже разговаривать между собою. За каждое нарушение этих правил виновного постигало жестокое наказание палками и бичом, а за более сериозное преступление, как, напр., при малейшем подозрений в попытке к побегу, египетская пуля готова была немедленно поразить виновного.

_____________________________

Под впечатлением последних преступных выстрелов отряда, погубивших десятка два неповинных, бедные невольники покидали свою родную деревушку, от которой оставалось лишь несколько токулей, да огромное пожарище, залитое кровью их земляков. Несчастным, обремененным тяжелою шэбой и терновыми поясами, невозможно было даже обернуться, чтобы бросить последний взгляд на пепелище Каффура и провожающую их толпу родных, распуганных последним залпом Египтян. Трудно передать весь ужас положения уводимых в неволю при таких условиях рабов, то страшное душевное состояние, которое охватило их в тот роковой момент, когда послышалось грозное — «Сир кведам» — вперед, раздавшееся из уст Мансура, и первые удары бичей погнали передние ряды в узкой тропинке в глубину леса... Как ни мало развиты чернокожие, как ни слабы в них альтруистические чувства, которых присутствие даже совершенно отрицают [504] многие Египтяне, тем не менее этот страшный момент не мог не отразиться глубоко в душе уводимого на веки негра, для которого отныне начиналась уже не жизнь, а мучение непрерывное, кончающееся для многих лишь со смертью — освободительницею от всех страданий на земле...

В первые моменты состояние духа гонимых вперед бичами невольников было так подавлено, что они шли совершенно пассивно с окаменевшими от горя лицами и с тупым равнодушием к поразившей их судьбе. Лишь из груди очень немногих вырывались глухие подавленные стоны, заглушаемые громкими ударами бичей, полосовавших их спины и плечи. По мере удаления невольничьего каравана от родной деревушки, глубокое угнетение духа несчастных пленников стало сменяться острым чувством вечной разлуки с своими родными, и тогда клики страшного отчаяния, вопли и стоны, не заглушаемые ударами бичей, стали раздаваться под сводами девственного леса. Привыкшие к стонам невольников, работорговцы только усиливали свои удары и, осыпая проклятиями несчастных, продолжали гнать их вперед, несмотря на то, что шеи и ноги многих пленников уже были истерзаны колодками, терновыми узами и страшными шипами колючих растений, рвавших тело истомленных рабов. Маленькие дети, следовавшие за своими родителями, были свободны от колодок и всяких других оков, но и их не щадили колючие травы и бичи бесчеловечных палачей...

К полудню сделана была небольшая остановка во время самого сильного зноя; с невольников были сняты обременявшие их грузы, им позволено было освежить запекшиеся уста и кровавые раны болотистою водой небольшого лесного ручейка; Мансур приказал раздать небольшие порции лепешек всем пленным, но никто из несчастных и не прикоснулся к пище, поданной руками палачей. Прижавшись друг к другу, они сидели в одной беспорядочной куче с искаженными от боли, усталости и отчаяния лицами, облепленные мухами и другими двукрылыми, жадно сосавшими свежую кровь, лившуюся из протертых колодками и просеченных бичами ран. Самодовольно прохаживался перед рядами невольников Мансур, высчитывая барыши, которые должна была принести ему столь удачная рассуа. Усталые египтяне валялись на траве, кейфуя и потягивая одуряющую меризу, которую подносили им чернокожие невольницы; несмотря на усталость и кейф, египтяне [505] однако зорко следили за каждым движением связанных мужнин, угрожая изготовленным оружием при малейшем подозрительном движении новых рабов...

Отвалила несколько полуденная страда, и снова тем же порядком потянулся через глубокую чашу огромный невольничий караван. Отряд вышел теперь из узкой лесной тропинки и пошел по более широкой слоновьей тропе, надзор сделался легче, но все это не облегчило тяжелого положения несчастных... Многие из них шли уже автоматически с тупым равнодушием на лице. В искаженных чертах других было написано глубокое отчаяние, лишь в глазах очень немногих еще горел огонь презрения в конвоировавшим их палачам. Женщины, которым на пути была предоставлена относительная свобода, повидимому, чувствовали себя лучше, чем истерзанные колючими узами и бичами мужчины, — им позволено было разговаривать между собою, а некоторые из молодых пленниц, пользовавшиеся особым расположением конвоировавших египтян, были облегчены даже от тяжелой ноши, взваленной на плечи более старых и уродливых рабынь...

Еще за некоторое время до наступления вечера Мансур остановил свой караван на ночлег, воспользовавшись небольшим расширением тропы, образовавшимся, по всей вероятности, на месте отдыха стада слонов, поваливших здесь и стоптавших густые заросли девственной чащи. Мужчин-невольников, не освобожденных от колодок, поместили посередине этой прогалины; им позволено было сидеть, лежать, но не отходить далее намеченной черты; тогда как женщины и дети могли двигаться свободно по всему становищу египтян. Засветло еще Мансур, напоив невольников из небольшой лужи землистой воды, расставил густую цепь стражей, которые обязаны были стрелять по каждому чернокожему, даже женщине, если они осмелились бы перейти за намеченную черту. В пределах этой последней вокруг кучки невольников зажжены были огромные костры; их свет озарял прекрасно всю группу столпившихся невольников, позволяя следить не только за каждым их движением, но и за самым выражением их физиономий. На кострах этих женщины варили дурру и разносили ее среди мужчин, лишенных возможности даже порасправить свои наболевшие члены небольшим движением среди заколдованного круга... Для египтян помимо дурры готовились и другие любимые кушанья суданцев, насколько то позволяли не [506] особенно богатые запасы отряда; так как мериза была ухе на исходе, то она давалась в небольшом количестве, за правильным употреблением которого следил сам Мансур. Фуад после страшной ночи штурма и разорения Каффура стал совершенно неузнаваем; он просто тяготился своею ролью начальствующего лица в бесчеловечной рассуа и добровольно отстранил себя почти от всякого руководства даже своими солдатами; вся экспедиция таким образом легла на ответственность Мансура, который вовсе и не претендовал на добровольное отстранение Фуада, которого он в душе своей перестал уважать, как мужчину с сердцем женщины, как солдата, боящегося одного вида крови, в чем он очень нетактично и признался своему любимому чаушу, заменившему в командовании Фуада...

Наступила ночь, востры стали понемногу потухать, страшные рои москитосов опустились над толпой связанных и совершенно обнаженных рабов; как ни привычны были во всяким телесным страданиям чернокожие, но бесчисленные уколы крылатой рати мучителей, от которых они не могли даже отмахнуться, вызвали громкие стоны даже из груди тех терпеливых, которые были безгласными под бичами, терзавшими их тело; Мансур приказал рабыням поддерживать огни, и вспыхнувшие снова костры удушливым дымом томариндо разгоняли на время рои мускитов. При свете вспыхнувших огней связанные невольники могли видеть, как повлекли в кусты их жен и дочерей солдаты, свободные от постов. Угрожаемые пулями, ятаганами и курбочами несчастные, разумеется, не могли и пошевельнуться в защиту своих женщин, и только скрежет зубов да злобно сверкавшие очи связанных отцов и мужей показывали, как глубоко было их нравственное страдание...

Под напором физических и нравственных пыток несчастные пленные не обращали особого внимания ни на стоны серебристых филинов, ни на плач маколав и вой гиен, раздававшиеся в глубине девственного леса; только свирепый рев леопарда, раздавшийся невдалеке от стоянки, вывел из этой апатии не только чернокожих, но и отуманенных страстью египтян. При грозном ворчании страшного зверя самые храбрые из них бросала женщин и спешили скрыться под защиту спасительных огней... Под утро в глубине леса раздалось и громкое рыкание льва; перед раскатами этого [507] страшного рыкания всполошились не только египтяне, схватившиеся за оружие, но и чернокожие, плотно прижавшиеся круг в другу и еще более придвинувшиеся в востран. С полчаса продолжались громовые раскаты царя зверей, будившие покой лесной чащи, и все это время египтяне всего менее думали о своих чернокожих пленниках, а эти последние — о всякой возможности побега. Если бы невольникам в эти минуты вздумалось употребить все свои силы, чтобы сорвать с себя оковы и броситься на обезумевших от страха египтян, то их замысел мог бы удасться гораздо скорее, чем в то время, когда на пожарище Каффура некоторые пленные шиллуки обдумывали план попытки к возмущению.

_____________________________

Так проходили дни за днями, пока огромный невольнический караван пробирался через девственные чащи «леса привидений». Не совсем удобен был обратный путь и для самих египтян, но еще более пострадали несчастные шиллуки. В следующие переходы один из солдат, шедший в хвосте каравана, подвергся внезапному нападению леопарда, бросившегося на него, отсталого и изнуренного, с толстой ветви нависшей лианы. Не успел египтянин приготовиться к защите и вскрикнуть, как страшное животное разорвало ему грудь своими могучими когтями и перекусило шею несчастного. Когда товарищи услыхали его предсмертные стоны и бросилась на помощь, египтянин был уже мертв, а леопард, еще испачканный свежею кровью, злобно ворча и помахивая длинным хвостом лениво уходил в непроницаемую чащу, словно презирая град пуль, посыпавшихся в его шкуру. Другой египтянин-солдат погиб страшною смертью от укушения большого черного или соляного скорпиона, который на одном привале залез в нему за пазуху и нанес несколько ударов своим смертоносным хвостом. Не мало пострадали египтяне на обратном пути и от лихорадки, и от зноя и от ужаления насекомыми, но все это было ничтожно в сравнении с тем, что пришлось испытать несчастным шиллукам.

Измученные страшно физически, падая от зноя, усталости, побоев и тяжести колодок и нош, находясь все время под влиянием сильной нравственной пытки, бедные чернокожие уже на третий день пути потеряли нескольких из слабых товарищей, не выдергавших тяжести физических и нравственных [508] страданий. Они умерли без ропота и стонов под ударами палачей, поднимавших умирающих бичами, обратив свои воспаленные очи в сторону, где за непроницаемою чащей лесов лежало облитое кровью пожарище Баффура. Глада на успокоившиеся лица умерших, товарищи их по несчастью, быть может, и завидовали смерти, освободившей их от всех земных страданий в то время, как они сами шли по тернистому пути, упитываемому их кровью, под иго вечной неволи, на бесконечные страдания и каторжный труд...

На четвертый день пало от тяжести пути, голода, побоев — до пятнадцати невольников, а в том числе три женщины и двое детей. В ту же ночь было укушено змеями двое черных, скончавшихся по утру среди жесточайших мучений. На пятый день умерло около двадцати невольников, по преимуществу детей, не вынесших тяжести пути. В тот же самый день было пристрелено за попытку к побегу трое чернокожих юношей, а десяток молодых невольников подвергся такому жестокому бичеванию, что половина из них не выдержала и умерла через день. Кожа несчастных была буквально пробита до костей; страшные раны, в которых виднелись клочья изорванных курбочами мышц, наполнились на другой же день червями, причинявшими еще более мучений. Мы не будем продолжать далее выписок из страшного дневника многочисленных жертв каравана Мансура, потому что каждый день приносил новые жертвы и новые доказательства варварского и утонченного зверства египтян. Медленное движение огромного каравана удлинило, собственно говоря, недальний путь через «лес привидений», так что Мансур против своего ожидания вышел к берегу Нила лишь в середине девятого дня, потеряв впродолжение пути забитыми, пристреленными и умершими от тяжести дороги до шестидесяти невольников, не считая еще пяти египтян, то же оставшихся мертвыми под тенью страшного «леса привидений». Путь, которым прошел большой невольничий караван Мансура, таким образом был усыпан мертвецами, которых некогда было погребать. Обязанности могильщиков в отношении их исполняли гиены, шакалы, коршуны и вороны, спорившие между собою из-за добычи.

С приходом на берега белого Нила еще не окончились страдания невольничьего каравана; выйдя из огромной лесной чащи на берег гораздо выше по течению Нила, Мансур, [509] поглядывавший временами с грустью и злобою на быстро таявший караван, увидал, что ошибся сильно в расчете, поставив свои дахобиэ при впадении небольшого лесного притока. Под палящими лучами солнца при недостатке продовольствия приходилось измученному невольничьему каравану пробираться еще около двух дней по берегу, прежде чем он доберется до ожидающих его дахобиэ.

Двухдневный переход по берегу, на который рассчитывал Мансур, превратился в четырехдневный тяжелый поход, помимо еще больших лишений, чем странствования в девственном лесу; сильная болотистость берега превращалась в настоящую топь, огромные тучи мускитов, водяные змеи и крокодилы, встречавшиеся на каждом шагу, заставляли многих вспоминать о «лесе привидений», переход через который до той поры проклинали египтяне. Недостаток продовольствия превратился в настоящий голод, совершенно подорвавший последние силы измученного каравана. Не смотря на то, что египтяне освободили невольников от колючих уз, а с шеи многих сняли даже колодки, не смотря даже на значительно уменьшенный груз, состоявший преимущественно из съестных припасов, даже самые сильные невольники ослабели настолько, что теперь не могло быть и речи о каком-нибудь побеге. Конвоиры, как лучше питавшиеся и более выносливые, чувствовали себя немного лучше.

Печальным результатом четырехдневного похода по берегу Нила была гибель нескольких десятков чернокожих, не столько забитых, так как теперь египтяне стали благоразумнее и щадили невольников, как ценный товар, сколько изнуренных непомерными тяжестями похода при условиях исключительных для каравана рабов. Из сорока детей, остававшихся при выходе из леса за эти тяжелые дни погибло более половины, остальные еле брели; и то поддерживаемые родителями; большинство чернокожих было страшно изнурено; женщины похудели до того, что дряблая кожа висела на них складками; некоторые невольники представляли из себя настоящие скелеты, обтянутые грязновато-черною кожей, на которой еще ужаснее зияли свежие раны от колодок, колючих оков и плетей. Вид невольнического каравана, с большим трудом добравшегося до своих дахобиэ, был ужасен, и Мансур был вне себя от злобы, лишившись совершенно понапрасну почти [510] целой, хотя и более слабой, половины добытых с такими усилиями рабов.

Немного радости ждало египтян и их пленных на дахобиэ, к которым они стремились, как к избавительницам от всех невзгод, обильно сыпавшихся на них на всем продолжении пути. Съестных припасов, остававшихся на барках, было недостаточно не только для прокормления, но и для поддержания сил целой сотни взрослых чернокожих, не считая еще детей и нескольких десятков египтян; самые дахобиэ были не настолько велики, чтобы свободно вместить такое множество людей; других лодок на пустынных берегах Бар-эль-Абиада, опустошенных самими работорговцами, нечего было и искать, а между тем приходилось плыть против течения еще впродолжение нескольких суток до Фашоды.

Целую долгую неделю продолжалось это плавание при самых неблагоприятных условиях; течение Белого Нила здесь особенно сильно, попутный ветерок поддувал лишь порывами, приходилось держаться на веслах или подтягиваться бичевой. При болотистости берегов Нила движение людей по бичеве было крайне затруднительно; изнеможенные и голодные невольники проваливались по грудь в жидкую грязь, падали от усталости на траву, и никакие удары бичей не могли поднять умирающих от истощения. Самые барки были перегружены людьми, более чем на половину больными; невольники были совершенно освобождены от всяких колодок и уз; теперь излишни были даже железные оковы, в значительном количестве сложенные на дахобиэ. На высохших телах чернокожих уже не могли держаться никакие оковы, и малейшее давление быстро разъедало тонкую кожу несчастных. Египтяне перестали следить за своими пленными с прежнею зоркостью, потому что этим несчастным, еле передвигавшим ноги, было уже не до побегов.

Большинство мужчин шло по берегу, сопровождаемые частью солдат, сменявшихся через три-четыре часа; остальные помещались на дахобиэ, где по тесноте пространства несчастным невольникам, сидевшим и лежавшим на дне барок, негде было и пошевелиться. Среди здоровых корчилось в мучениях множество больных, валявшихся среди грязи, извержений и килевой воды, просачивавшейся через непрочное дно дахобиэ. Особенно страдали женщины и дети, которым лишь во время ночлега удавалось выйти на берег и порасправить свои затекшие члены. Исхудалые от голода, как скелеты, с [511] ввалившимися полупотухшими глазами, дрожа в лихорадочном огне, десятки несчастных копошились на полу барок, подавая посильную помощь умирающим, которым, невидимому, они завидовали, как избавившимся навсегда от тяжелого ига рабства. Страшная духота и смрад исходили из этих дахобиэ, где столпились многие десятки людей под, палящими лучами солнца, сидя на гниющей воде, набиравшейся к вечеру почти на целый фут на днище дахобиэ. Несколько крокодилов с злобными взглядами, жадно пощелкивавших своими ужасными челюстями, постоянно плыли за дахобиэ, чуя близкую поживу, которую им пошлет скоро смерть, все время реявшая над невольничьим караваном. Не проходило дня, чтобы несколько трупов не приходилось выбрасывать за борт дахобиэ, не считая тех, которые оставались еще на берегу от несчастных невольников, павших на тяжелой бичеве. Едва затихнет страдалец, корчащийся среди вонючей воды и собственных нечистот на дне лодки, едва последний тихий стон вырвется из его груди и вытянутся конвульсивно согнутые члены, а мутные глаза его остановятся глядя неподвижно на голубое небо, залитое лучами палящего солнца, как двое египтян уже берут еще не остывший труп и бросают его за борт лодки, где давно его ждут крокодилы... Тихий всплеск воды раздается за бортами дахобиэ, и вслед за тем сидящие в ней могут слышать, как щелкают могучие челюсти, разрывающие на части только что брошенный труп, погребаемый страшными могильщиками в мутных водах Белого Нила. Отвратительный хруст разрываемого тела отдается острою болью в сердцах умирающих и больных, ждущих своей очереди, и лишь немногие совершенно апатично относятся к ужасной сцене, разыгравшейся перед их глазами, предпочитая все, даже самую ужасную смерть, тому, что еще их ждет впереди.

Последние два дня перехода при отсутствии всякого ветра были особенно тяжелы для изнуренного невольничьего каравана; большинство чернокожих уже не получало ни одной горсточки дурры, люди ослабели до того, что не только не могли тянуть лямки, но и еле плестись по берегу; десятками падали голодные, истощенные шиллуки, и напрасно на них вымещали свою бессильную злобу солдаты; нередко самые сильные удары курбачей не вызывали даже стона из груди умиравших голодною смертью рабов, и египтяне бросали свои бичи, чтобы самим тащить тяжелые дахобиэ, относимые течением книзу. Тщетно Мансур [512] сам показывал пример удивительной энергии, но сил не доставало даже у его солдат; все ослабли до того, что предпочитали подобно умирающим шиллукам растянуться на берегу под палящими лучами солнца, чем переносить далее невыносимые мучения бесконечного похода. Обе дахобиэ, наполненные больными и умирающими, казались огромными пловучими гробами, качающимися на волнах белого Нила; не было уже ни пленников, ни победителей: голод, страшная усталость, изнеможение и болезни сравняли между собою шиллуков и египтян. Теперь не для одного Мансура только ясно было, что успешная рассуа, стоившая самых страшных жертв и усилий, кончилась так печально, как того никто не мог и ожидать. Обратный путь стоил жизни и целому десятку египтян, не вынесших страшных усилий, мук голода и злой малярии.

А. Елисеев.

(Окончание следует).

Текст воспроизведен по изданию: В стране рабов (Из посмертных бумаг) // Русское обозрение, № 8. 1896