-

ЕЛИСЕЕВ А. В

В СТРАНЕ РАБОВ

(Из посмертных бумаг).

(Продолжение).

(См. Русское Обозрение 1, 2 и 4)

Новый день принес и новые мучения разбитому физически и нравственно египетскому отряду. Расширившееся ложе потока снова сузилось еще более, чем в начале, и египтянам опять пришлось из простора широкой лощины вступить в тесные галлереи, сплетенные из ветвей деревьев, склонившихся над водою, и целой сети разнообразных лиан, опутывавших все растения леса своими причудливыми побегами, прицепками и усами. Благодаря лианам только, этот зеленый свод растений превратился в непроницаемую даже для солнечных лучей крышу, по которой своими чудными благоухающими цветами рассыпались орхидеи. Лианы перебросились воздушными мостами между всеми деревьями леса, оплели их причудливым волшебным кружевом, сквозь которое не видно было даже помертвевших и сгнивших стволов.

Отряду египтян было не до того, чтобы любоваться разнообразием и красотой воздушных лиан; для них они представляли настоящих врагов, с которыми приходилось бороться и огнем, и топором. Человек употреблял все свои усилия для того, чтобы одолеть эту непроницаемую сеть растений; но борьба эта была ему не по силам, и он должен был отказаться от дальнейших попыток этой бесполезной борьбы. Если топор и даже огонь оказывались слабыми для того, чтобы прорубиться через лес, то все остальные средства были бессильны. Много часов работали до полного изнеможения [628] египтяне для того, чтобы прорубить себе дорогу вдоль протока, но топоры тупились, острые ханджары и сабли ломались о железную твердость древесных пород, а огонь не брал этих пронизанных влагою и сыростью чудовищных сплетений леса: пустить большой пал притом было не безопасно и для всего отряда, затонувшего в этом океане лесов: если бы пламя было раздуто в огромный лесной пожар, то в нем не спастись бы ни одному человеку изо всего египетского отряда... Целый день проработали так египтяне, но продвинулись вперед так мало, что о дальнейшей попытке едва ли можно было и думать для измученного отряда, уже начавшего чувствовать недостаток и в продовольственных запасах. К закату солнца Мансуру удалось вывести отряд снова на небольшую прогалину, к которой из глубины леса вела новая слоновая тропа. Как ни тяжело было воспоминание последней ночи, но египтяне предпочли ночевать на берегу даже в ожидании нового нападения слонов, чем корчиться на лодках, качаясь на водах лесного потока и служить пастбищем для бесчисленной крылатой рати двукрылых.

Снова раскинуто становище, поломано много сучков и зажжены костры, под защитой которых отдыхает измученный египетский отряд... Невесело на душе охотников и солдат; но всего тяжелее Фуаду и Мансуру, уверившим своих подчиненных в том, что через два дня они будут отдыхать в деревушке Каффур. Угрюмые и печальные бродят вожди экспедиции по берегу потока, далее ложбины снова уходящего в глубину зеленых галлерей. Сделано не менее 40-45 верст, по расчетам Мансура, в глубину леса демонов, но пока нет никаких признаков близости деревни и даже не видно человеческих следов. Судя по сведениям, собранным в Фашаде, отряд должен был уже давно достигнуть Каффура, лежащего всего на двухдневном пути на лодках вверх по течению лесного потока Баанта. Теперь и для Мансура, и для Фуада было совершенно ясно, что они заблудились в лесу демонов и злой шайтан отвел их далеко от деревни шиллуков. Чтобы выйти из затруднения, Майсур решался назавтра повести наугад свой отряд по ближайшей слоновой тропе в той надежде, что она выведет его на другую сторону леса, где можно будет пограбить другие деревни шиллуков, чтобы не возвращаться домой с пустыми руками. На переход через лес Мансуре думал употребить не более [629] трех дней, и обратный путь держать в обход леса демонов через открытые низины прямо в берегам благословенного Нила. Расчеты Мансура неожиданно были подтверждены одною находкой, которая послужила для него важным указанием на близость самого Каффура. Гуляя по берегу, Фуад заметил небольшой челнок, спрятанный тщательно среди густой заросли терновника и колючего кабука. Челнок этот принадлежал очевидно обитателям леса, и острое чутье Мансура произвело быстро ряд исследований, подтвердивших его первоначальное предположение о близости негритянских деревень к ближайшей слоновой тропе, выходящей из глубины леса прямо к руслу потока, бегущего в бахр-эль-Абиад.

Открытие, сделанное Фуадом, не только успокоило Мансура, но и произвело благоприятное впечатление на весь отряд, уже начавший сомневаться в успехе задуманного предприятия. Ярче поэтому в эту ночь вспыхивали костры, распугивая стаи нетопырей и летучих собак, оживленная шла беседа за огнями, солдаты рассчитывали уже на верную добычу и хороший барыш. Львиное рыканье, раздавшееся около полуночи, хотя немного и всполошило уже заснувших людей, но хорошо защищенный многочисленными кострами, пугающими хищников ночи, и крепкими караулами, выставленными Фуадом, отряд провел относительно спокойно эту ночь...

На утро в отряде оказалось несколько больных, заболевших страшною суданскою малярией — последствием нескольких ночей, проведенных в болотистом лесу, насыщенном миазмами гниющих растений и испарениями разлагающихся болот. — Посинелые, дрожа от озноба, несмотря на удушающую тропическую жару, валяются на своих синих плащах больные солдаты; товарищи стараются помочь им, но какая помощь возможна при отсутствии всяких медикаментов в густом тропическом лесу, где с каждым дыханием человека — в его утомленную грудь входят новые ядовитые миазмы!

Появление больных в отряде было новым осложнением экспедиции, на которое не рассчитывали ни Мансур, ни Фуад; за первыми больными могли появиться и десятки других, и страшная малярия могла при малейшем промедлении погубить половину отряда. Все это хорошо знал из опыта своей жизни Майсур, а потому, несмотря на новое препятствие, решился немедленно выступать.

Теперь дальнейший путь отряда лежал по слоновой тропе, [630] неведомо куда ведущей в глубину леса; отряд должен был покинуть свои лодки, вытащив их на берег, и двигаться пешком, неся на себе не только все жизненные припасы и цепи для будущих рабов, но и нескольких больных. Для этих последних был сделан род носилок, которые несли поочередно несколько человек. Все это сильно затрудняло движение отряда, углублявшегося в самую чащу девственного леса по следам могучих животных, проложивших эту тропу.

Надо видеть в тропических лесах так называемые звериные и особенно слоновьи тропы для того, чтобы иметь понятие о том, какого значительного развития достигают в экваториальных странах эти единственные дороги, пересекающие первобытные леса, с которыми нельзя и сравнивать звериные тропы, встречающиеся и в нашей северной тайге. Могучий слон на своем пути валит все деревья, не толще объема человеческого бедра; крепким хоботом он рвет лианы, преграждающие ему путь, а огромным телом давит и мнет мелкую поросль, как бы крепко ни сплели ее в одну непроницаемую чащу вьющиеся растения своими побегами и усами. Когда пройдет стадо слонов через свежее место девственного леса, целые широкие просеки остаются в непроницаемой чаще, образуя род дороги, которою пользуются все остальные более мелкие звери. Слоновыми тропами идет к водопою и могучий носорог, на них любят выходить и хищники, преследуя мелкую добычу, собирающуюся стадами по дороге на водопой. Слоновая тропа в девственной чаще леса — это широкая улица, которою пользуются не только дикие звери, но и сам человек, не имеющий других способов проникнуть в таинственную глубину леса.

По одной из таких слоновых троп обремененный своею ношей, изнемогая от усталости и жары, и пробирался египетский отряд. Впереди шел Мансур с двумя опытными охотниками и тщательно осматривал дорогу, отыскивая на ней следы человека, которые могли бы привести его к давно желанной цели. Зоркие глаза и чутье старого выслеживателя добычи скоро указали Мансуру, что опытность его не ошиблась и на этот раз и что избранная дорога, хотя и проложенная слонами, ведет его, если, не к Каффуру, то к другой негритянской деревне, еще неизвестной искателям рабов. Кое-где сломанные и надломленные ветки, следы надрезов, произведенных очевидно острым орудием, слабые отпечатки следов человеческой [631] ступни, видные лишь глазам опытного следопыта — все это было достаточно для Мансура для того, чтобы поддерживать бодрость измученного отряда и обещать ему скорое достижение цели. Недостаток продовольствия становился уже ощутительным, и это одно беспокоило Мансура; в том случае, если переход через лес затянется хотя на один лишний день, отряду придется уже голодать, потому что одних плодов, которые можно найти в тропической чаще, недостаточно для продовольствия значительного количества человек, а на счастливую охоту едва ли можно надеяться, не имея возможности сделать ни одного шагу в сторону от слоновой тропы, которую замыкали непроницаемые колючие чащи сплошною стеной.

Почти целый день тянется по густому лесу, растянувшись на значительное протяжение, египетский отряд, но конца тропы все еще не предвидится, и нет никакого намека на близость человеческого жилья... Не раз по дороге египтянам приходилось вспугивать больших и малых животных, которые, ошеломленные непривычным шумом, криками и движением множества людей, или бежали по слоновой тропе, или прятались в чащу леса, испуская крики испуга и негодования. В одном месте отряд встретил огромного черного носорога, который долго не думал уступать дороги человеку и стоял в раздумьи, злобно фыркая и ворча, готовясь броситься в толпу людей и сокрушить ее ударами своего могучего рога. Момент был решительный, и египтяне уже взялись за ружья, чтобы послать десятки пуль в ожидавшее их чудовище, которое при своем бешеном натиске могло причинить много несчастий, перебить нескольких людей и перетоптать больных, положенных на землю сзади остановившегося перед бешеным зверем отряда. К счастью, носорог не решился, сделать нападения и, словно испуганный треском взводимых курков, повернулся и бросился с дороги в чащу леса, ломая молодую поросль и перерывая сеть лиан, загораживавших ему дорогу; несколько пуль полетело ему в догонку, но на них взбешенное животное отвечало лишь злобным ворчанием, в котором выражался скорее испуг, чем презрение к ничтожному врагу...

В двух местах отряду пришлось спугнуть и пятнистую пантеру, которая, и не думая делать нападения на толпу вооруженных людей, спешила спастись в чащу леса, продираясь через колючие заросли, рвавшие до крови ее прекрасную шкуру. Один из встреченных леопардов сперва побежал [632] вперед по слоновой тропе, но потом забрался на толстый ствол баобаба и, лежа между развилинами могучих сучьев, злобно провожал глазами двигавшийся отряд, словно стараясь сделать нападение, бросившись на него сверху. Горячий Фуад не мог удержаться от того, чтобы не послать пулю в лоб злобно ворчавшего хищника, и выстрел был настолько удачен, что леопард, обливаясь кровью, упал с дерева на землю и поспешил скрыться в густую заросль, куда он, по словам Мансура, ушел умирать.

Зоркие глаза Фуада, не смотря на все трудности пути продолжавшего восхищаться прелестями и разнообразием жизни тропического леса, по мере углубления вперед замечали и многих других обитателей рощи. Ни одной пестроокрашенной птицы, ни одного зверка не пропустил молодой офицер, для которого утомительный переход через лес казался увеселительною прогулкой, открывавшею для него на каждом шагу чудеса невиданного тропического мира. Сколько раз поднимал Фуад свое английское ружье для того, чтобы подстрелить пестрого дикобраза, прятавшегося быстро с дороги в непроницаемую чащу, или юркую земляную белку, выглядывавшую из своей норы.

Мансур, знавший горячность молодого офицера, не позволял ему производить напрасных выстрелов, чтобы не испугать туземцев, которые могли блуждать по лесу и заподозрить приближение врага. Фуад соглашался с доводами Мансура и пропустил даже редкий случай пустить нулю в красивую обезьянку гверяцу. Стаи павианов, долго бежавших по ветвям вдоль слоновой тропы и с любопытством рассматривавших кучку людей, забредших в их родные леса, напрашивалась также на выстрел, но на них не обратил особенного внимания Фуад, как на животных, пользующихся самою дурною репутацией даже в Судане. Молодому офицеру хотелось за то подстрелить небольшого итальянского серебристого волка, носящего у местных арабов странное название Абу-гуссейн, но и для этого редкого животного Фуад сдержал себя и воздержался от напрасного выстрела. Стаи разнообразных грациозных антилоп, которые нередко выбегали из чащи леса, останавливались, долго смотрели на необычайное зрелище толпы людей и затем пускались бежать вперед с быстротой стрелы, также соблазняли Фуада, но близость цели, к которой отряд, по соображениям Мансура, приближался с каждым шагом, делала [633] уже преступным всякий напрасный выстрел, как излившее предупреждение врага...

Но если изо всего отряда только один Фуад мог еще считать трудный поход увеселительною прогулкой, дававшею ему на каждом шагу самые разнообразные впечатления, то все остальные давно громогласно проклинали тяжелую дорогу, а в душе — и самого Мансура, предпринявшего такую трудную расуа.

Пройдя целый день по слоновой троне, отряд египтян остановился на ночлег на небольшой полянке, сильно затоптанной толстокожими, очевидно часто собиравшимися здесь в большие стада. Ночь прошла спокойно, не смотря на недалекое рыканье двух львов, не подходивших однако близко к становищу, защищенному двумя рядами костров. К следующему утру в отряде было уже десять больных лихорадкою, и двое впали в такое тяжелое состояние, что их опасно было нести далее... Волей-неволей Мансур задержал на день свой отряд, надеясь, что больным полегчает, а его охотникам удастся пострелять немного дичи для увеличения продовольственных запасов...

К утру следующего дня двое тяжело больных умерли в страшном лихорадочном бреду, а пятеро других заболели также малярией. Дальнейшее пребывание в тропической чаще могло сделаться губительным для отряда, тем более, что на снабжение его дичью оказалось мало надежд. Пугливые антилопы редко допускали на выстрел, а дикие свиньи только хрюкали в окружающей чаще, но не выходили вовсе на открытое место и слоновую тропу.

Фуад с несколькими охотниками, следуя течению небольшого ручейка, зашел довольно далеко от становища и, к удивлению своему, вышел к небольшому озерку, из которого вытекал этот ручеек. На противоположной стороне этого озерка паслось стадо слонов, окатывавших себя беспрестанно водой из хоботов и не обращавших ни малейшего внимания на неуклюжего бегемота, плававшего в воде и фыркавшего громко от избытка восторга. Не выходя из чащи и не обнаруживая себя, Фуад долго любовался на этих толстокожих и целый водный мир населявший лесное озерко. Разнообразные цапли серого, голубого, темного и белосеребристого цветов, огромная странная птица Абу-Маркуб с массивным клювом, похожим на башмак, белые и черные исполинские аисты, блещущие яркостью своего оперения, мрачные марабу, [634] карминово-красные фламинго, священные ибисы, золотые кулики, белоснежные пеликаны, усевшиеся целою стаей по середине озера — разнообразные улиты, песчанники, дикие гуси, кулики и др. голенастые — все это представляло такой оригинальный и полный разнообразия мир, что им долго бы еще любовался Фуад.

Но отчаянный крик его соседа, увидавшего в высоком камыше быстро скользящего крокодила, вывел из созерцания молодого офицера.

— Тымзах, тымзах (крокодил), эффенди, закричал чауш и бросился бежать в сторону, оставив Фуада одного. Положение этого последнего могло стать критическим, так как молодой офицер совсем растерялся и не думал о сопротивлении, а все остальные его товарищи и подчиненные постыдно покинули его на жертву страшного чудовища. К счастью, крокодил повернул от человеческого крика обратно в воду и поплыл по ее поверхости, как бы на встречу бегемоту, продолжавшему наслаждаться купанием и не обратившему внимания на крики, раздавшиеся на берегу...

Немного добычи вынес из своей экскурсии к лесному озеру Фуад, так как крокодил не позволил ему наметить жертвы, а то немногое, что добыли охотники в лесу, почти все застряло в колючей чаще, из которой трудно было достать упавшую птицу. Почти такой же успех имели и другие рассыпавшиеся по лесу партии охотников, и таким образом отряд не запас себе пищи ни на один лишний день, и еще более ослабил себя, пробыв лишние сутки в насыщенной миазмами атмосфере первобытного леса. Не весел был поэтому ночлег египтян; значительное количество заболевших тяготило не одного Мансура, ибо каждый новый больной становился обузой для всего отряда, который должен был нести на руках не только груз и вещи заболевшего, но и его самого...

На следующее утро пришлось нести пятнадцать человек, на что было употреблено шестьдесят носильщиков; остальные члены экспедиции, не исключая Мансура и Фуада, должны были нести оружие и съестные припасы. На каждого таким образом приходилось от двух до трех пудов груза, что было невыносимо, при изнеможении отряда, страшной удушающей жаре и трудности самого пути.

К довершению несчастия египтян, слоновая тропа, которая казалась им прямым путем, ведущим прямо в поселок шиллуков, скоро прекратилась, или, вернее сказать, пошла в [635] болотную низину, к тому озеру, которое посетил Фуад. Положение отряда было отчаянное, и не у одного Фуада мелькнула мысль о возможности всему отряду погибнуть в непроходимых чащах «леса привидений» от голода, малярии и диких зверей. Идти по слоновой тропе к озеру было бы безумием, возвращаться назад было невозможно, ибо тогда у отряда не хватило бы совершенно продовольствия, идти вперед было некуда, потому что прорубаться наугад сквозь непроницаемую чащу первобытного леса было бы гибельно и бесполезно для обессиленного отряда. В таком отчаянном положении Мансур созвал совет из нескольких опытных и надежных чаушей — охотников и солдат. На этом совещании, в котором вождь экспедиции изложил откровенно печальное положение отряда, решено было остановиться на день, дать отдохнуть больным, а нескольким опытным охотникам поразведать на счет возможности дальнейшего пути. Если дальнейшее движение окажется невозможным, решено было немедленно с возможною поспешностью отступать к своим лодкам, где еще оставалась часть продовольственного запаса...

_____________________________

Мансур, подавший первый совет не начинать отступления прежде чем не испытать последней возможности найти себе дорогу вперед, в душе своей по прежнему продолжал считать себя правым, рассуждая логически, что широкая слоновая тропа, представляющая такую прекрасную дорогу через непроходимый первобытный лес, не могла остаться незамеченною туземцами, которые, без сомнения, знают ее, пользуются ею и имеют свои небольшие тропы, ведущие из их обиталищ на широкую слоновую тропу. Оставалось только найти эти. маленькие лесные тропы, которые, без сомнения, осторожными туземцами несколько прикрыты от возможности легкого вторжения врагов.

Расчеты и тонкое чутье старого работорговца и на этот раз оправдались самым блистательным образом. Через несколько часов тщательных розысков, один из опытных охотников Мансура, более других знакомый с лесами, нашел небольшую тропу с явными следами разработки, сделанной человеческою рукой. Тропа эта была действительно скрыта хорошо и шла за топким болотом, лежавшим на самой слоновой тропе. Сейчас за густою зарослью томариндов и [636] кабука, окаймлявших эту последнюю, начиналась небольшая тропа, проделанная очевидно не зверем, а рукою разумного существа. Побеги лиан, ветви дерев и колючие заросли были разрезаны острым орудием, толстые стволы дерев и лапы лиан были перепилены, а на земле, несмотря на густую траву, покрывавшую эту тропу, опытный глаз охотника мог различить и недавние человеческие следы. Дорога в Каффур была найдена, в том уже не сомневался Мансур, и он не ошибся на этот раз; потеряв в самом начале экспедиции ближайший путь, он сумел с опытностью хорошего следопыта и вожака вывести свой отряд на другой, но все-таки правильный путь...

К вечеру того же дня предположение Мансура получило самое верное подтверждение с той стороны, в которой никто его не ожидал... Двое солдат, посланных Мансуром на разведки вдоль слоновой тропы, привели с собою дрожащего от страха молодого шиллука, которого они подстрелили на пути. От него при помощи разных угроз можно было выпытать все, и скоро Мансур с Фуадом узнали, что остается еще два дня пути до давно желанного Каффура. Хотя и не легко было для измученного и ослабленного отряда, уже почувствовавшего недостаток в продовольствии, проблуждать еще два дня в первобытном лесу, неся на себе своих товарищей, оружие и разный багаж, но все-таки теперь верный путь был найден, и оставалось только вооружиться еще терпением для достижение давно намеченной и так далеко уходившей цели.

На утро, перейдя с большими усилиями болото и перенеся через него больных, египетский отряд вытянулся в одну линию по узенькой тропе, еле доступной для одного человека. Дорога эта напомнила египтянам те зеленые сводчатые галлереи, которыми они плыли вдоль потока, с тою лишь разницей, что эти галлереи, как подземные ходы, извивались по земле, а не над водой, и были сделаны рукой человека. Свободно двигаться по этим узким ходам было невозможно, и отряду опять пришлось взяться за ятаганы и топоры, чтобы прорубать себе дорогу. Достаточные для прохода одного человека, иногда ползущего на коленях или идущего с низко нагнутою головой, галлереи эти оказались крайне тесными для того, чтобы пропустит целый отряд вооруженных солдат, обремененных ношей и больными. Уже с первых шагов по этим [637] галлереям Мансуру стало ясным, что отряду не удастся пройти до Каффура скорее как в трое суток, и таким образом солдатам придется голодать почти целых два дня, так как запасов оставалось не более как на полтора дня. Это свое заключение старый Мансур благоразумно скрыл при себе, чтобы не вселять паники в своих солдатах.

Для облегчения отряда от излишней ноши, становившейся ему не по силам, на пути брошены были цепи и кое-какой багаж, который можно было подобрать впоследствии. Это распоряжение немного облегчило ноши людей, хотя увеличившееся до двадцати число заболевших, потребовавших для своего несения почти все наличные силы отряда, парализовало быстроту движения его. Пойманный шиллук, несмотря на тяжелую рану, шел в качестве проводника отряда, скованный легкими ручными оковами с небольшою колодкой на шее; несчастный изнемогал от усталости, голода и боли, причиняемой ему раной; свирепый Мансур, следивший все время за первым пленником, по временам подбодрял его ударами пурбача, и широкие кровавые полосы, показавшиеся на спине шиллука, увеличивались в числе по мере того, как возникали трудности на пути. Через несколько часов такой пытки несчастный шиллук упал на землю, и, несмотря на град сыпавшихся ударов, покрывших кровью спину и плечи молодого негра, не мог более подняться... Египтяне, разумеется, не понесли «проклятого язычника», а оставили его на произвол судьбы, или, вернее сказать, на растерзание живьем дикими зверями...

Словно в отмщение за несчастного шиллука, Провидение начало карать египтян. К вечеру того же дня, когда измученный отряд остановился на ночлег, умерло трое из заболевших накануне, впав в особое состояние спячки, которое является лишь при сильном заражении малярией. Мансур в глубине души своей даже обрадовался этими смертям, так как, благодаря им, на завтра освобождалось двенадцать человек, но когда среди ночи послышались громкие стоны из груди вновь заболевших товарищей, тогда старый работорговец вспомнил и об Аллахе и стал просить муллу прочитать молитвы для отогнания духа, насылающего тяжкую болезнь на отряд. Мулла, и сам чувствовавший себя не по себе, не мог отказаться, — и вот среди первобытного леса в аккомпанимент завываниям шакалов, хохоту гиен и стонам белой совы раздались слова [638] священных молитв и славословия Аллаху... Долго длилась эта молитва среди ночи в глухом лесу, и только недалекий раскат львиного рыканья напомнил египтянам о том, чтобы они дружнее и ярче раскладывали костры.

Несмотря на огни и сильный дым, эту ночь отряд сильно пострадал от множества налетавших крылатых мучителей, и двое солдат, спавших в густой траве, были укушены змеями; один из этих несчастных умер на другой день в страшных мучениях, а другой остался жив, но надолго увеличил собою число тяжелых больных в отряде.

Два дня бесконечных мучений прошло еще для несчастных и измученных египтян; люди еле волочили ноги и даже самые сильные из них стали роптать и проклинать тот день, когда они отправились в эту несчастную рассуа. Хотя часть заболевших уже стала на ноги и помогала нести оружие и припасы, но за то другие заболевали вновь, и таким образом почти все время в отряде было не менее двадцати больных. Самые здоровые не много отличались от этих последних и только крепились, чтобы окончательно не слечь. В числе этих последних был и Фуад, показывавший чудеса терпения и самоотвержения в эти тяжелые и грустные дни. Вместе с Мансуром он нес больных, ухаживал за ними, отделял им большую часть своей порции; в то же самое время он ободрял здоровых, отыскивал дорогу и работал топором усерднее, чем простые солдаты. Два дня солдаты питаются уже уменьшенным порционом, которого еле хватает на обед; порой сорванные лесные плоды составляют добавку к этой пище, но все-таки голод дает себя знать, и под влиянием этого чувства еще более озлобляются измученные солдаты.

Прошло обещанных два дня, отряд потерял погибшими напрасно до десяти человек, все остальные потеряли весь запас терпения и силы, и открытое возмущение готово было вспыхнуть среди египтян. Как ни безумно было решение озлобленных солдат воротиться назад, что было бы равносильно совершенной погибели всего отряда, но, пожалуй, оно было бы приведено в исполнение, если бы поимка нового шиллука не возобновила надежды совсем обезумевших от тяжести похода людей. Уже Мансур с Фуадом отчаявались удержать солдат от безумного движения назад, когда два охотника, шедшие впереди, привели связанного их портупеями шиллука.

Несколько хороших ударов кнутом развязало язык [639] перепуганного негра, и из его слов можно было заключить, что деревушка Каффур находится не более как в шести часах хорошего хода, что для измученного и обремененного отряда было равносильно целому дневному переходу. Чтобы не терять проводника и иметь его про запас на всякий случай, Мансур хотя и надел на него импровизированную на месте колодку, но старался как можно менее мучить его и таким образом сохранять его силы.

Последний день перехода был особенно тяжел для потерявшего все свои силы отряда; целые сутки солдаты почти ничего не ели, нечем было утолить даже страшной жажды, так как по узкой тропе не встречалось ни одного ручейка, и воду приходилось выжимать ногами из влажных и сырых мест. Жевание некоторых сочных и травянистых стеблей утоляло немного жажду, но этого было слишком недостаточно при удушающей жаре. Особенно тяжело было положение больных, сгорающих от внутреннего жара и не имеющих чем утолить свою жажду. К вечеру, не выдержав этой пытки, умерло еще двое, у троих здоровых сделалась сильная диссентерия, вызванная употреблением стоячей болотной воды.

В виду того, что последний ночлег отряда, по расчетам Мансура и показаниям пленника, приходился недалеко от деревеньки шиллуков, египтяне не решались разводить больших костров и довольствовались небольшими огнями. Эту ночь поэтому отряд сильно пострадал от мускитов, слетевших целыми тучами на лежавших в мокрой траве людей. Без тревоги однако не обошлась и эта без того тяжелая ночь. Около полуночи в стороне от становища раздался выстрел, вслед за ним послышались отчаянные криви, скоро заглушенные ревом разъяренного леопарда. Мансур, Фуад и два охотника бросились в сторону, откуда слышались эти звуки, и при свете смолистого факела нашли останки несчастного часового, поставленного на самый далекий от становища пост и растерзанного леопардом, напавшим на него внезапно среди мрака н ночной тишины.

— Еще одного из нас призвал к себе Аллах, — пробормотал Мансур-Али, — но это будет уже последняя жертва. За. смерть стольких храбрых солдат поплатятся жестоко проклятые шиллуки!..

А. Елисеев.

(Продолжение следует).

Текст воспроизведен по изданию: В стране рабов (Из посмертных бумаг) // Русское обозрение, № 6. 1896