-

ЕЛИСЕЕВ А. В

В СТРАНЕ РАБОВ

(Из посмертных бумаг).

(Продолжение).

(См. Русское Обозрение №№ 1 и 2)

В густом тропическом лесу «страны черных», Беллед-Судан, под тенью колючих мимоз, в неприступной заросли лиан спит мирная деревушка Каффур. Трусливые туземцы, испуганные частыми набегами Египтян, забились в самую глубину девственного леса и там поставили свои нехитрые жилища — токули. Стволы мимоз вместе с переплетенными ветвями лиан составляют остов токули, а пучки соломы, заложенные в этой решетке, образуют стены и крышу непрочного шалаша. Борясь всеми силами с могучею растительностью, напирающею со всех сторон на их деревеньку, обитатели ее поставили близко свои токули, огородив их еще особою стеной из колючего терновника, огромные иглы которого лучше каменной ограды охраняют доступ к шалашам. За этою колючею стеной дзериба Суданец чувствует себя совершенно безопасным от внезапного вторжения врагов и не боится даже самого царя африканских лесов, грозного «эседа», или черногривого льва; только проклятый «ниммр» — пантера, ползя по стволам мимоз, может пробраться незаметно во внутренность дзерибы, но его не прозевают никогда чуткие суданские псы.

Деревушка Шиллуков (Одно из негритянских племен, живущих на берегу Белого Нила) Каффур была поставлена особенно удачно, в стороне от лесных троп, намеченных Египтянами, вдали от речки, бегущей через чащу в верховья Белого Нила, в самой середине того обширного девственного [626] леса, который лет двадцать тому назад охотники за Неграми называли «лесом демонов или привидений»; на целые десятки верст от берега Нила шел этот великолепный лес, в который осмеливались проникать лишь немногие туземцы, следуя по пробитым слонами тропам. Не человек, а дикий зверь царил еще в этой непроходимой чаще, еще не тронутой ни огнем, ни топором человека. Кучка Шиллуков забилась сюда после страшного похода Египтян, которые истребили половину племени и вывели из страны Шиллуков многие тысячи черных рабов. Сюда, за недоступные стены «леса демонов», думалось спасшимся Шиллукам, не добраться ни отрядам работорговцев, ни даже войскам грозного Хартунского паши. Как ни смелы были походы охотников за черным товаром, но всегда неохотно проникали они в бесконечные дебри фазогля.

Более десятка лет жили за своею зеленою твердыней Шиллуки, и никто кроме диких зверей не нарушал их покоя; колючие мимозы совершенно закрыли деревушку, а гибкие лианы обвили своими побегами невзрачные токули, украсив крыши их пышными цветками орхидей. На крышах токулей поселились и маленькие черные аисты, обыкновенные спутники всех человеческих жилищ Судана; пестрые ткачики доверчиво вили свои гнезда под соломенными пучками токулей, а блестящие дрозды и голубые щурки весело покрикивали на высоком набуке, покрытом оригинальными и красивыми плодами. Целая семья мартышек жила в чаще, окружающей деревню и была полезна не только тем, что служила забавою для чернокоричневых ребятишек Каффура, но и тем, что не раз предупреждала обитателей деревни своими резкими криками о приближении пятнистого ниммра.

Неохотно и редко выходили из своего лесного гнездышка обитатели Каффура; небольшая тропа, вначале протоптанная буйволами и слонами на пути к водопою, а потом немного выровненная человеком и похожая не столько на дорогу, сколько на длинный ход или галлерею, вырубленную в тенистой чаще, была единственным путем сообщения, соединявшим обитателей деревни с далекою окраиной «леса привидений», выходившего на берег Нила. Другим выходом из Каффура, еще более недоступным для человека, служил небольшой лесной поток, извивавшийся в глубине оврага, пересекавшего чащу. Этот поток совершенно тонул в окружающей его зелени, покрывшей его и сверху густым и зеленым сводом, не [627] пропускавшим даже лучей солнца. Лесной поток протекал в глубине этой зеленой галлереи, неся на себе легкие ладьи Шиллуков Каффура, легко сбегавшие вниз по течению до самого леса; порою путь этот становился недоступным для проезда вследствие того, что по берегам его селилась семья леопардов, или залегал забредший в лесной поток из Нила гиппопотам, или страшный питон, качаясь над водой, поджидал свои жертвы. Шиллуки Каффура были хорошие охотники и долго не выносили близкого соседства этих врагов; копье и стрелы диких охотников прогоняли или умерщвляли страшных животных и на время освобождали от них водяной путь из Каффура к берегам Нила.

Но недолго продолжалось мирное благополучие обитателей Каффура; людская молва донесла до ушей жадных работорговцев известие, что в глубине «леса демонов» поселилась большая кучка Шиллуков и что до их деревни можно без особого труда добраться, следуя по лесному потоку на ладье от самого Нила. Известный работорговец Мансур-Али, выследивший убежище кучки Шиллуков, задумал снарядить туда рассуа, а египетский бей, начальствовавший в Фашаде, дал ему и небольшой отряд для приведения в исполнение задуманного и повидимому вовсе нерискованного предприятия...

_____________________________

Фашада была сборным пунктом новой экспедиции, шедшей в глубину девственных лесов для добычи черного товара; рассуа всегда обставлялись, по возможности, тщательно, но особенные заботы прилагались всегда при отправлении экспедиции в глухие тропические чащи, где нередко при огромных лишениях и невзгодах в местах никому неведомых и мало доступных гибли целые отряды даже правительственных войск. В Фашаду пришло и несколько десятков охотников за Неграми, выставленных Мансуром-Али, прибывшим для этого из Како, бывшей столицы работорговцев, и принявшим участие в богоугодном деле «обращения язычников» рассуа. Молодой египетский офицер Фуад-эффенди командовал несколькими взводами солдат; весь отряд, назначенный для нападения на деревушку Каффур не достигал и сотни вооруженных людей. Числа этого было вполне достаточно для захвата небольшой кучки Шиллуков, количество которых было сильно [628] преувеличено молвою, но при экспедициях в тропические леса принимало участие всегда возможно большее число людей.

На двух больших барках дахабиэ отплыли из Фашады участники рассуа; на тех же судах, кроме провианта и цепей для будущих пленников, они везли десятка два небольших ладей, с помощью которых надеялись проникнуть в таинственную глубину «леса привидений». Кроме Мансура-Али и Фуада-эффенди, отряд сопровождал еще молодой мулла, как бы представитель ислама, благовествование которого будто бы несло с собою рассуа.

Благополучно вполне было плаванье по Нилу, столь знакомому Мансуру, но зато немалых трудов ему стоило отыскать вход в лесной проток, ведущий прямо к деревушке Шиллуков Каффуру. Как ни опытен был в подобного рода предприятиях Мансур, руководивший экспедициею, но на этот раз чутье старого работорговца и ищейки изменило ему, и оба египетские дахабиэ стали в устье соседнего протока. Лесной ручей этот начинался там же в глубине «леса привидений», но не подходил близко к Каффуру, и отряд работорговцев стал с первого шага на ложный путь, чего никак не ожидали ни Мансур, ни Фуад, вполне положившийся на опытность и нюх своего товарища по экспедиции.

С денек отдохнули Египтяне на берегах Нила, снарядили свои лодчонки и, оставив дахабиэ под прикрытием нескольких товарищей, отправились в таинственную чащу тропического леса, куда манил их вытекающий из неведомой глубины потов. Скоро лодки, тяжело нагруженные вооруженными людьми, вошли в зеленые галлереи лесного потока, и отряд Египтян очутился в непривычной для них обстановке, в глубине девственной чащи, куда даже среди ясного дня не проникали лучи горячего африканского солнца. «Лес привидений» со всех сторон охватил охотников за людьми, которым, несмотря на всю их привычку ко всяким похождениям, поневоле стадо жутко, когда кругом все потемнело, непроницаемая стена леса стала по обеим сторонам потока, а зеленые своды лесной галлереи опустились еще ниже над головами проезжавших медленно людей... Кругом было все тихо, но слышалась повсюду та полнота жизни, которою живет и отличается тропический лес. В бальзамическом тяжелом воздухе, пропитанном испарениями, носились и роились бесчисленные насекомые всевозможных красок, очертаний [629] и форм. Каждая ветка, каждый листок окружающей чащи трепетали жизнью населявших их существ. Одуряющий аромат великолепных орхидей сливался с нежным благоуханием роскошно распустившихся мимоз; по цветам и зелени порхали блестящие жуки и еще более блестящие бабочки. Как живые цветы, они носились в воздухе, садились среди яркой зелени, выступая из нее настоящими блестками драгоценных камней. Запавшие украдкою в чащу лучи яркого солнца переливались и дрожали на разноцветных крыльях и тельцах; блеском великолепных самоцветов — сверкали и яркоокрашенные металлическими красками птицы, пурпурная кукушка, рубиновокрасный щурок, изумрудная нектерница, смарагдово-синие дрозды, пестрые зимородки, зеленые попугаи, огненные вьюрки, золотые кулички, великолепные белые цапли и сотни других чуднораскрашенных птиц, ютящихся в яркой зелени тропической чащи, состязаются по красоте с блестящими насекомыми, оживляющими каждый листик, каждый лепесток. Как летающие драгоценные камни, блестя всеми цветами радуги, носятся великолепные медососы; уткнувши свои длинные носики, они висят живыми блестками на широко открытых чашечках благоухающих орхидей. Рядом с ними из тех же ароматных цветов пьют нектар и красивые золотисто-зеленые и кораллово-красные змейки.

Бесконечный гул от бесчисленного количества звуков жизни и голосов стоит постоянно среди тропической чащи; на вид она кажется безмолвною, но кажущееся безмолвие есть шум, происходящий от слияния бесчисленных и разнообразных голосов. Когда проходит первое ошеломляющее впечатление, производимое тропическою чащей, и глаз начинает кое-что различать, тогда можно прислушаться несколько и к тому стону и гаму, который стоит вечно над этим морем жизни, которое представляет африканский лес.

Всевозможное жужжанье, стрекотанье, шелест, писк и верещанье бесчисленных насекомых, разнообразные крики и пенье и резкие звуки животных-все это сливается в звуковой хаос... Природа говорит многими тысячами голосов, и немного найдется людей, которые могут понимать этот язык природы и внимать звукам жизни, не умолкающим ни при полном сиянии дня, ни во мраке темной тропической ночи. Мелодичное посвистывание голубого дрозда, нежное воркование земляного голубя и слабый писк металлических медососов [630] прерывают резкие скрипучие крики попугаев и громкий стук дятлов об изъеденную золотистыми жучками кору баобабов и мимоз. Высоко над лесом и верхушками пальм и вечно ссорющимися попугаями слышатся резкие крики орлана, немного ниже странные птицы-носороги выкрикивают свою громкую не лишенную мелодии песнь; юркие обезьяны соперничают с попугаями в резкости криков, и по временам крики мартышек и павианов, прерываемые криками попугайной стаи, заглушают все остальные звуки тропического леса. В глубине зеленых галлерей над самыми струями лесного потока носятся с легким писком красивые козодои и стрижи; в быстроте полета и неумолчном пении с ними состязаются великолепно окрашенные щурки; кое-где в глубине зелени, свесившейся над быстрыми струями потока, на ветках лиан сидят безмолвно голубые зимородки; крикливые пурпурные сорокопуты оглашают своим мелодичным пением самые потайные уголки леса. Временами, когда смолкают болтливые разговоры попугаев, можно различит многие другие звуки; особенно мелодичных песен не слышится в тропических лесах, но их заменяет богатство и разнообразие звуков, не умолкающих ни ночью, ни днем; песни птиц и звуки, испускаемые и производимые бесчисленными насекомыми, и составляют тот бесконечный хаос звуков, который оглушает сразу всякого, кто вступает в тропический лес.

Нередко однако в глубине африканской чащи слышатся и другие более могучие звуки. «Все живое трепещет, когда ревет лев, говорят Арабы, не трепещет только бульбуль, который может своим мелодичным пением прогонят дьявола, утишать бурю и укрощать льва». Рыкание льва настолько ужасно, что оно потрясает действительно весь тропический лес, и все остальное живое, кажется, смолкает в те минуты, когда раздается рев и раскаты львиного рыкания. «Раад кебир (великий гром), возмутитель ночи — имена достойные льва; кто слыхал его среди глухого леса в час ночной тишины, тому не покажутся гиперболою те эпитеты, которые дают Арабы царю африканского леса. Львиный рев — это самый ужасный звук на земле, исходящий из груди живого существа; трубные звуки слона и гиппопотама, рев тигра и ягуара, ворчание разъяренного носорога, все это не может и сравниться с рыканием льва. Могучие звуки, кажется, сперва раскатываются по земле как удар грома или исполинского молота, потом [631] делаются глуше и превращаются в захлебывающееся рыкание. Это рыкание отдается от земли, несется по воздуху, отражаясь от скал и деревьев, и наполняет своими грозными звуками леса...» (А. Елисеев. Львиные ночи. Русский Вестн. 1885)

Львиный рев редко слышится в сиянии полного дня; гораздо чаще днем в тропической чаще можно слышать рев леопарда; дикие клокочущие звуки, похожие не то на ворчание разъяренной кошки, не то на громкое хрюкание или глубокий громовой вздох, раздаются чаще возле лесных потоков, где грозный ниммр ищет свою добычу, приходящую на водопой... В глухой непроницаемой чаще, окружающей живые струйки воды, слышатся разнообразные звуки и большинства других лесных зверей. Здесь чаще хрюкают многочисленные кабаны, кричат и плачут грациозные антилопы, ревут дикие буйволы, ворчат свирепые носороги и фыркают неповоротливые тихие гиппопотамы.

Все эти разнообразные звуки тропической чащи в различных сочетаниях слышатся ночью и днем; лишь в часы полуденной страды замолкают несколько птицы и звери, но зато мир насекомых оживает еще более, когда скудные лучи африканского солнца проникают в глубину девственной чащи. Тогда веселее порхают блестящие мотыльки, носятся стаями великолепные златки и скакуны, и целые рои перепончато-крылых взлетают на воздух, наполняя его своеобразным жужжанием, от которого даже туземец трепещет порою еще сильнее, чем перед рыканием льва. Сотни видов блестящих, как золото и драгоценные камни, ос, шершней, пчел и мух увиваются вокруг закрытых венчиков цветов, носятся в воздухе и роятся в снопах солнечных лучей. Многие из них носят острые жала и составляют грозу человека, проникающего в глубину девственного леса. Прекрасные часто, как эльфы, существа эти представляются настоящими демонами, мучителями и животного, и человека. Среди двукрылых в лесах Судана встречаются и страшные мухи, благодаря которым ни лошадь, ни верблюд, ни вол не могут проникать в область тропических лесов. Есть местности, куда боятся пробираться даже туземцы, из страха быть заеденными заживо жалящими мухами и комарами. Рои мускитов составляют самую страшную язву тропических лесов, — вся [632] чарующая красота этих последних, весь блеск и разнообразие красок, весь аромат благоухающих цветов, все это не может уравновесит того зла, которое причиняют эти крылатые мучители каждому человеку, входящему в чащу тропического леса...

Жалящие мухи и рои мускитов вместе со страшными лихорадками составляют главное препятствие для проникновения не только белого, но и черного человека в глубину бесконечных экваториальных лесов. К ним можно было бы еще прибавить кусающихся больно муравьев, страшных термитов и еще более страшных скорпионов и ядовитых змей. Ядовитые гайя, аспид и черная змея могут быть поставлены в числе самых опасных врагов человека в тропической чаще, которую кроме того сторожат наводящие ужас пантеры, злые буйволы я свирепые носороги. Тысячи скрытых опасностей на каждом шагу встречают человека в глубине африканского леса, и немудрено, что даже закаленные в борьбе и лишениях охотники за людьми идут далеко не с легким сердцем в еле проницаемые чащи Беллед-Судана... Топор и огонь порою бессильны в борьбе с могучею растительностью, преграждающею дорогу на каждом шагу, рука человека устает рубить густо-переплетшуюся сеть твердых как железо побегов лиан, страшные шипы и иглы, которыми вооружены многие из растений тропического леса, разрывают кожу и проникают даже через самую толстую кожу подошв. Даже огонь берет слабо эту живую массу непроницаемой чащи, орошаемую частыми дождями и хранящую большой запас влаги в своей глубине...

_____________________________

Таков был в общих чертах тот «лес привидений», где пряталась деревушка Шиллуков Каффур и куда, следуя по течению лесного потока, сбившись притом с дороги, пробирался отряд Египтян. Не легок был этот путь, то знали хорошо и Фуад, и Мансур-Али, но слишком заманчива была добыча, которую они надеялись захватить во время этой угодной Богу рассуа.

Вначале великолепие тропического леса и разнообразие жизни, его наполнявшей, охватило всецело даже души грубых солдат и произвело на них чарующее впечатление. Радостные клики и восклицания перед развертывавшимися на каждом шагу [633] чудесами тропической природы раздавались постоянно по мере углубления в чащу леса; упрямый поток неохотно нес ладьи работорговцев против течения, и не мало требовалось усилий со стороны этих последних для того, чтобы при помощи лопатообразных весел и рода багров управляться с неустойчивыми плоскодонными лодчонками и продвигать их вперед под зеленые галлереи, нависшие над потоком.

Эта тяжелая работа при удушающем зное и сырости, расслабляющей самые сильные мышцы, при тучах насекомых, облеплявших руки и лица гребцов, скоро надоела непривычным к подобному роду передвижений солдатам и охотникам, и они начали выражать свое недовольство уже через несколько часов утомительного путешествия вдоль лесного потока. Чем далее углублялись в лес Египтяне, тем тяжелее становилось дальнейшее путешествие, и все более и более всевозможных препятствий возникало на каждом шагу. Зеленые галлереи местами суживались до того, что лодка еле проходила между их стенами, а гребцы должны были наклоняться для того, чтобы пройти под нависшими лианами и сплетшимися ветвями деревьями. Кое-где дорогу перегораживали огромные полусгнившие стволы дерев, затканные ковром ароидных плющей и орхидей, лежащие поперек течения лесного ручья. Приходилось с большим трудом сворачивать или разрубать эти полуживые стволы, при чем работать чуть не по пояс в воде; при одной работе такого рода небольшой крокодил схватил за ногу работавшего в воде солдата и выкусил часть бедра, произведя огромную зияющую рану, кровотечение которой не мог остановить даже молитвами благочестивый мулла. Во многих местах чаща леса настолько выступала над ложем потока, что совершенно загораживала его, оставляя лишь небольшой просвет, под который не могли подойти даже крошечные ладьи. Повсюду приходилось работать ятаганами, саблями и топорами, и солдаты стали класть дорогу, каждый шаг по которой покупался дорогою ценой.

Скоро препятствия возросли еще более; течение потока было совершенно перегорожено грудою нападавшего поперек леса и целою зарослью, закрывшею дальнейший проезд на целые десятки саженей. Несколько часов десятки людей, работая по пояс в воде, рубили ятаганами и топорами сеть лиан и массу заплетшихся ветвей, и все-таки не могли прорубить себе дороги. С огромным трудом перетащив свои ладьи через [634] плотину поваленных древесных стволов, Египтяне должны были остановиться перед стеною зелени, все еще преграждавшей путь. Волею-неволею приходилось здесь заночевать, оставаясь на лодках в самом неудобном положении, скорчившись и теснясь, и не имея возможности обсушить даже измоченного платья, потому что стена зарослей, не пускавшая Египтян вперед, не давала возможности даже высадиться на берег измученному отряду. Неприступная масса зелени, вооруженная бесчисленными колючками и шипами, населенная змеями и несметными роями крылатых мучителей, окружала сплошною стеной флотилию лодок, совершенно затерявшихся в этом лесном океане. Ужасную ночь в тропическом лесу провели Египтяне, и Фуад до сих пор ее не может забыть...

Измученные, мокрые и голодные солдаты уместились кое-как на дне своих лодок, скорчившись до того, что невозможным стало всякое движение. Задыхаясь от духоты тяжелой атмосферы, царящей в глубине зеленых галлерей, вдыхая пропитанный миазмами воздух, обливаясь потом и лежа друг на друге, солдаты и охотники проклинали Мансура, заведшего их в «леса шайтана», которых должен избегать всякий правоверный, но это было еще далеко не все... Едва солнце скрылось за горизонт, и темная удушливая бессумеречная тропическая ночь пала над лесом, давно погрузившимся во мрак в своей неприступной глубине, дремавшие рои бесчисленных мускитов и мошек, разнообразных по форме, но одинаково одаренных жалом, поднялись из мрака, и набросились на редкую добычу — кучку людей, лежавших почти без движения. Надо испытать самому тот ужас и страдания, которые внушают эти крылатые крошечные демоны путнику, заночевавшему в глубине мокрого тропического леса, чтобы понять, что должны были выстрадать несчастные солдаты. Залепленные буквально роями мускитов, от которых не спасали никакие покрывала, измученные и истерзанные миллионами жал, проникающих в уши, нос и рот, при полной невозможности борьбы с этими мучителями, Египтяне просто стонали от боли, оглашая тишину ночи дикими проклятиями, относившимися отчасти и к Мансуру. Беспрестанно падавшие сверху в лодки различные крупные насекомые, ящерицы и гекконы пугали в темноте сбившихся в кучу солдат, и крики ужаса не раз раздавались с той или другой лодки. В одну из лодок упала с длинной лианы довольно порядочная змея; перепуганные люди до того [635] были смущены ее внезапным появлением, что переполошились и опрокинули лодку. По пояс в воде, при слабом свете факела, тускло горевшего в удушливой атмосфере, работали солдаты, пока не перевернули лодки и не разместились снова на ней. Наделавшая переполоху змея в суматохе все-таки успела укусить одного из охотников, и он теперь стонал от страшной боли, развившейся быстро на месте укуса. К середине ночи несчастного уже не стало; то была первая жертва похода. В двух лодках очутились упавшие сверху скорпионы, но их, к счастью, удалось выбросить благополучно в реку; все это, разумеется, поддерживало напряжение духа в измученных Египтянах, и они не спали, а мучились, ожидая восхода солнца, как избавления от невыносимых мучений; не говоря уже о Мансуре, стоически выдерживавшем все испытания и ободрявшем упавших духом солдат, даже Фуад, более изнеженный и еще мало привычный к походам в экваториальных лесах, сносил безропотно все страдания этой ночи наравне со своими подчиненными и даже наблюдал за спокойствием их. В первый раз молодой египетский офицер проводил ночь в тропическом лесу и потому, несмотря на все ее мучения и невзгоды, не мог отрешиться от известной иллюзии, охватывавшей невольно все его еще не огрубелое существо.

Если откинуть все мучения, причиняемые двукрылыми мучителями, и неудобства ночевки, представляемые данными условиями, то можно было би залюбоваться чудною ночью и не одному впечатлительному Фуаду.

В таинственном мраке темной ночи тропический лес жил иною, менее видною, но более слышною жизнью. Сильнее был слышен бальзамический запах мимоз, ароматнее пахли раскрытые пышные цветки орхидей, благовония леса наполняли всю атмосферу чащи, лишь внизу пронизанной миазмами разлагающейся листвы и гниющих болот. Ароматы цветов перешибали резкий запах кумарина, незримые благовония тонкими ароматными струйками проносились и в нижних, спертых и удушливых слоях атмосферы. Робко выглядывали наверху сквозь сплошную листву тропического леса блестящие звездочки южного неба, но лес и не нуждался в их слабом освещений, потому что его озаряли живые светочи, реявшие целыми роями в воздухе, мелькавшие как искорки и в выси сплетшихся верхушек леса, и в глубине непроницаемой чащи. Не было, [636] казалось, уголка, в котором по временам не вспыхивали зеленоватые и голубоватые искорки крылатых и ползущих светляков, озарявших каким-то особенным, волшебным сиянием таинственную глубину леса. Живые блестящие гирлянды качались на гибких ветках лиан, на Широких листьях баобаба и разрезных верхушках пальм. Особенно красиво вспыхивали во мраке ночи белоснежные цветки табальдиэ и палевые венчики орхидей, когда целый рой живых искорок озарял их своим слабым сиянием. Одною игрой этих светляков можно залюбоваться темною ночью в глубине тропического леса; как сказочные эльфы, они носились, реяли и толклись в пронизанной ароматами атмосфере чащи, оживляя ее какою-то особою таинственною жизнью.

Тысячи звуков слабых и громких, нежных и пронзительных, мелодичных, как Эолова арфа, и резких, как лязг железа, наполняли лес, сливаясь в один бесконечный шум и гам, в котором трудно было разобраться даже уху человека, знакомого с голосами тропической чащи. Не слышно было, правда, пронзительной болтовни попугаев, но обезьяны не могли угомониться и продолжали своим визгом и стонами нарушать тишину ночи. Многочисленные совы и другие ночные птицы вторили им, и эти странные, порою отвратительные крики, уханье и стоны казались голосами неведомых чудовищ леса. Не было, казалось, такого момента в продолжении долгих часов тропической ночи, когда чаща была бы безмолвна и не говорила многими тысячами своих голосов. Одни неумолчные песни цикад наполняли весь лес особою мелодией, под звуки которой так легко засыпать; порою где-то вдали раздавался пронзительный вой гиены, в унисон ей плакали шакалы, а чуткое ухо могло различить и далекое фырканье бегемота, наслаждавшегося ночью в грязи родных болот. Хрюканье большого стада диких свиней, пробиравшихся через чащу вдоль лесного потока, всполошило Египтян, и несколько пущенных наугад в темноту выстрелов с передних лодок лишь перепугало остальных людей, дремавших под привычные звуки ночи. В темноте раздался тогда повелительный голос Мансура, запрещавший бесцельные выстрелы, все немного угомонилось, и мечтатель Фуад мог отдаваться по прежнему созерцанию леса.

Было уже далеко за полночь, когда невдалеке от лодок, дремавших под сводами леса раздалось злобное ворчанье [637] леопарда. Фуад услышал его одним из первых; ему показалось, что он видит даже блестящие глаза хищника, подкрадывающегося к сонным людям. Глухое ворчанье перешло скоро в громкий пронзительный рев, и тогда все Египтяне переполошились поневоле, взяли оружие в руки, и, по приказанию Мансура, пустили несколько пуль в ту сторону, где притаился леопард. Не ожидавший подобной встречи ниммр бежал, но Египтяне после того долго не могли угомониться; страхи ночи сильно пугали их, и они проклинали ужасную первую ночевку в глубине «чащи привидений».

_____________________________

Прошли ужасы ночи, но не легче стало заблудившемуся отряду Египтян, когда они при лучах восходящего солнца вникнули хорошенько в свое положение. Стена непроницаемой заросли совершенно преграждала дальнейший проход, о каком-нибудь движении в сторону нечего было и думать, потому что тогда приходилось бы прорубаться на целые версты в незнакомый никому девственный лес. Самое благоразумное было возвращаться назад, но об этом не хотели и думать ни алчный до добычи Мансур, ни тем более честолюбивый Фуад; молодому офицеру казалось позорным окончить так свой первый самостоятельный поход. Египтяне решились по этому прорубать себе дальнейший путь через заросли, преграждавшие им следование на лодках по течению лесного протока.

Целый день работали усердно топорами и ятаганами и охотники, и солдаты; Мансур и Фуад работали наравне со своими подчиненными, но все-таки за целый день им не удалось прорубить прохода, достаточного для дальнейшего движения по воде. Пришлось заночевать и второй раз почти на том же самом месте, с тем только различием, что теперь Египтяне очистили себе небольшое пространство берега, на котором по крайней мере на суше могли раскинуть свое становище.

Работая целый день в удушающей знойной атмосфере, измученные и искусанные всевозможными мухами, комарами и прочею мошкарою, солдаты совершенно падали духом, и только дух строгой дисциплины, поддерживаемой тщательно между охотниками и солдатами, удерживал их от открытого возмущения и страстного желания бежать поскорее из этого ужасного места. Второй ночлег поэтому показался им гораздо тяжелее, чем первый, несмотря на то, что они были теперь на [638] берегу, могли разложить громадные костры и сварить себе горячего кофе. Ужасная смерть товарища, укушенного змеею и похороненного в чаще тропического леса, произвела сильное впечатление на души грубых Египтян, и многие из них боялись умереть в таких же страшных мучениях, если не выберутся из этого проклятого леса.

Густой дым костров эту ночь отгонял несколько мускатов, но все таки ни солдаты, ни более привычные охотники не могли заснуть спокойно на мокрой земле среди высокой травы, в которой могли таиться и змеи, и скорпионы, и всякие другие гады. Светь огня — необычайного явления в тропическом лесу — не отгонял, а привлекал многих из обитателей этого последнего, и целые рои насекомых кружились в багровом отсвете, падая и погибая целыми тысячами в кострах. Многие змеи, ящерицы и ночные птицы стремились также прямо на огонь, и беспрестанное появление тех или других существ около костров еще более пугало измученных и физически, и нравственно Египтян. В криках ночных животных и птиц многие из них, суеверные до мозга костей, как и все Арабы, видели не голоса живых существ, а окрики злых дженов (демонов) ночи, оборотней и прочей нечистой силы, населяющей в значительном количестве леса — постоянное местопребывание шайтана. Леопард в эту ночь, по всей вероятности напуганный дневным шумом работы и ярким светом костров, отошел далеко, и его рев не смущал Египтян; только стаи мартышек и павианов были более назойливы и, несмотря на множество людей, подходили близко к их становищу и тревожили их покой своими резкими пронзительными криками. За ночь сторожевыми было убито несколько ядовитых змей, подползших близко к кострам, но все таки ни один из лежавших не был укушен никакою ядовитою гадиной.

Ночь в общем прошла гораздо покойнее уже по одному тому, что свет костров успокаивал несколько самых суеверных и трусливых, и каждый притом мог свободно протянуть ноги и поразмять затекшие члены, не боясь потревожить товарища, чего не доставало в прошедшую ночь...

На утро мало отдохнувшие Египтяне принялись снова за работу; к полудню они прорубили себе дорогу через заросли и могли двинуться снова вперед. С некоторым восторгом многие покинули места злополучной остановки, хотя не мало было и таких, которые порицали дальнейшее движение вперед, [639] предсказывая еще большие затруднения. Мансур плыл на своей лодке впереди, как бы указывая дорогу, а Фуад с несколькими опытными чаушами замыкал шествие, наблюдая за порядком лодок, везших его солдат. Плавание медленное, но почти безостановочное продолжалось почти целый день; в одном месте ложе потока несколько расширилось и образовало род прибрежной полосы, на которой легко могло расположиться все становище; небо тут просвечивало широкою полосой, и Египтяне вздохнули несколько свободнее, выйдя на небольшой простор после утомительного плавания по зеленым галлереям потока. На этом месте решено было расположиться на ночлег, хотя до ночи и оставалось еще несколько часов.

Расчищая себе место для становища, солдаты спугнули нескольких крокодилов, залегших в болотистом прибрежьи потока, а один из охотников был укушен больно большою земноводною ящерицей-вараном, вцепившимся в его икру. Происшествие это было не особенно значительное, но оно снова напугало весь отряд и отравило его третью ночевку. Всю ночь решено было поддерживать большие костры для отогнания крокодилов и других зверей и выставить сильную стражу для того, чтобы оберегать покой измученного отряда.

Но не пришлось и эту ночь отдохнуть столь нуждавшимся в покое после напряженных трудов Египтянам. Впопыхах, мало при том знакомые с лесами и особенностями их жизни, они и не обратили внимания на то обстоятельство, что недалеко от становища высокая трава была более притоптана, кустарная поросль смята, а в берегам лесного потока из глубины чащи вело несколько мелких звериных и одна большая слоновая тропа. Египетский отряд расположился таким образом почти на самом месте водопоя лесных животных, обитавших в чаще. Хотя Мансур-Али и подозревал это по некоторым другим причинам, но все-таки не желал пугать напрасно своих подчиненных, надеясь на то, что хотя одна ночь пройдёт спокойно, благодаря обилию костров; поэтому он и не предостерег Фуада от ошибки расположить становище на таком удобном месте, лучше которого не встречалось еще на всем пути.

Расположившись с подветренной стороны своих костров, дым которых тянуло по направлению потока, обсушивши несколько свои платья и напившись душистого кофе, Егинтяне кейфовали на подложенных циновках; несколько появившихся [640] откуда-то наргилэ переходило из рук в руки, ободряя усталых солдат. Фуад с Мансуром расположились несколько поодаль от остального отряда и беседовали о дальнейшем походе, высказывая друг другу различные подозрения, уже закрадывавшиеся в них насчет верности избранного пути.

Половина ночи прошла спокойно, отряд отдыхал в дыму костров, оберегавших его от мускитов, часовые дремали, временами лениво подкладывая заготовленные сучья в потухавшие костры, окружающая чаща была относительно спокойна, и лишь крики ночных птиц да плач шакалов нарушали грубо ночную тишину... Но вот около полуночи в глубине леса послышался какой-то страшный треск, постепенно приближавшийся по направлению к становищу. Часовые всполошились и устремили свои взоры в таинственную чащу, откуда неслись эти странные звуки; многие из заснувших солдат проснулись тоже и с ужасом прислушивались к приближавшемуся треску и хрусту, производимому неведомою пятою... Проснулся и Мансур-Али, лучше других знакомый с тайнами леса, и сразу понял, какое новое испытание ожидает его измученный отряд.

— Эльфиух (слоны)! — закричал он таким громким и отчаянным голосом, что проснулись от него даже те, которые еще могли спать под треск ломаемых дерев. — Вставайте скорее братья, беритесь за оружие, мы находимся на тропинке слонов...

Как громом поразили полусонных Египтян отчаянные крики всегда спокойного и твердого во всех испытаниях Мансура. Страшный переполох поднялся тогда среди обезумевшего от страха отряда; с просонья каждому почуялось, что стадо громадных толстокожих, бегущих по слоновьей тропе, промчится над станавищем и, не обращая внимания на перепуганных людей, сомнет и затопчет их своими массивными ногами. Дрожа от страху, люди сжимали в своих трепетавших руках заряженные ружья, прислушиваясь ко все приближающемуся топоту слонов. Теперь было ясно, что целое стадо огромных животных пробирается к водопою через чащу леса, ломая и топча попадающиеся на дороге сучья, пни и опрокинутые стволы дерев. Громкий дребежжащий рев, похожий на звук огромной трубы раздался уже недалеко от становища, в котором перепуганные люди, спешили громоздить кучи сучьев на полупотухающие костры, чтобы ярким огнем, [641] по возможности, остановить чудовищ... Слышно было, как стадо слонов остановилось вслед за призывом вожака, почуяло присутствие чего-то постороннего в глухом лесу, на месте своего водопоя, и стало прислушиваться к беготне и крикам обезумевших людей. Прошло несколько секунд страшного томительного ожидания, а затем новый топот возвестил, что чудовища леса, оглашая чащу страшными гремящими трубными звуками, бросились вперед по направлению пугавших их огней. Наступила ужасная критическая минута, подобной которой не испытал в своей обильной приключениями жизни и Мансур... Он стоял впереди всех с наготовленным ружьем, отдавая приказание подкладывать более дров в костры, но намокшие и сырые сучья, еще покрытые листьями и сетью вьющихся растений более дымили, чем горели, застилая своим дымом и без того не обширный горизонт. Многие из трусливых солдат полезли на деревья и стали цепляться по ниспадающим побегам лиан; массы колючек и игл встретили бросившихся на них людей, и крики боли и страха раздались из груди трусов, искавших своего спасения в непроницаемой чаще и на склонившихся сучьях дерев.

Еще несколько мгновений, и стадо слонов показалось из чащи леса, выставив вперед свои длинные хоботы, тяжело фыркая и дыша; в это мгновение ярко вспыхнувший огонь костров осветил багровым светом огромных животных, и они остановились. По знаку Мансура, несколько десятков ружей выстрелило сразу по передовым слонам. Стадо шарахнулось, двое из исполинов зашаталось и рухнуло, падая на передние ноги. Испуганные внезапным шумом выстрелов и ярким огнем, вспыхнувшим у них перед глазами, могучие животные сделали еще несколько шагов вперед и вслед затем обратились в бегство, оглашая лес своими пронзительными трубными звуками. Несколько слонов бывших напереди, остановленные рухнувшими тушами своих сотоварищей, испуганно бросились на становище и, попав в средину ярко вспыхнувших огней, перепугались до того, что промчались до потока и бросились спасаться на другую сторону ручья, ломая темную поросль и сокрушая сеть лиан, задерживавших их бег. Этот неожиданный маневр стоил жизни двум Египтянам, раздавленным в свалке и не успевшим увернуться от тяжелой пяты животных.

Не весело провели остаток ночи Египтяне, прислушиваясь [642] к долго еще отзывавшемуся в глубине леса реву слонов, которым вторили отставшие от них товарищи, запутавшиеся в непроницаемой чаще девственного леса. Под утро Мансур слышал злобное ворчание носорога, бродившего недалеко от становища, но не сказал об этом своим товарищам, не умевшим различать различных голосов леса. Тихонько выступил с двумя опытными охотниками Мансур, прошел немного по тропе, протоптанной слонами, и скоро вернулся на свое становище, невидимому успокоенный рекогносцировкою, Фуад заметил отсутствие своего товарища, и в молодую голову его закралась мысль о новой опасности, угрожающей отряду.

— Ну что, Мансур-Али, спросил он старого работорговца, когда тот вернулся из своей экскурсии, — не приметили ли твои опытные глаза по близости нового, стада слонов, не почуял ли льва, подкрадывающегося к спящим людям?

— Нет, Фуад-эффенди, отвечал тихо Мансур, глаза старика не видали ни слонов, ни льва, ни гиппопотама, но он увидал худшее: Мансур, кажется, ошибся в пути, деревня Шиллуков лежит с другой стороны.

Как громом поразило это открытие Фуада; неужели столько лишений, страданий и жертв перенесено понапрасну, неужели придется начать позорное возвращение обратно по Нилу и Фашаду? поневоле подумалось молодому офицеру. Ошибся старый Мансур, и горькое разочарование ждет и его и весь отряд по возвращении из неудачной рассуа. Мансур, повидимому, угадал мысли Фуада и поспешил успокоить его...

— Мансур найдет дорогу к проклятым Шиллукам, хотя бы они забились в самую глубину неприступной чащи, говорил старый работорговец, — в лесу должны быть дороги, ведь не могут Шиллуки летать по воздуху, рассуа должна найти себе путь на Каффур, и Мансур скорее умрет, чем выйдет из лесу без богатой добычи рабов. Пусть ни солдаты, ни охотники не знают, что ошибся старый Мансур, не пройдет и двух дней, как они будут отдыхать на пепелшце проклятого Каффура.

Самоуверенность старого работорговца несколько успокоила Фуада, и он приказал людям подниматься и готовиться к дальнейшему пути. Неохотно собирались и снимались с своего становища Египтяне; трупы двух раздавленных слонами товарищей во всей своей ужасной наготе еще лежали [643] непогребенными, привлекая стаи шакалов, жалобно стонавших не далеко от становища.

Пока люди снимались с ночлега и готовили лодки, Мансур с Фуадом предали земле несчастных товарищей, погибших ужасною смертью; мулла прочитал недлинные молитвы, покрыл саваном мертвецов и опустил их в неглубокую ямину, вырытую охотниками недалеко от берега потока. Несколько каменьев и стволов дерев, брошенных над свежею могилой, разумеется не могли служить этой последней надежною охраной, и по всей вероятности в следующую же ночь сюда собрались на обильный пир стаи шакалов и гиен, с диким хохотом и воем оспаривавших друг у друга добычу...

(Продолжение следует).

А. Елисеев.

Текст воспроизведен по изданию: В стране рабов (Из посмертных бумаг) // Русское обозрение, № 4. 1896