-

ЕЛИСЕЕВ А. В

В СТРАНЕ РАБОВ

(Из посмертных бумаг).

(Продолжение)

(См. Русское Обозрение № 1)

Судьба невольницы, приобретаемой и воспитываемой в качестве будущего украшения гарема, хотя и представляет своего рода лотерею, но во всяком случае она не так жалка, как то представляется нам издали. Без сомнения, у каждого порядочного человека обливается сердце кровью при одной мысли о возможности продажи детей своими родителями или насильственном похищении их у этих последних; но, право, мне кажется, что дочери бедного кочевника часто бывает гораздо лучше быть проданною в дом богатого эффенди, чем подвергаться унижениям в доме родителей, смотрящих на нее лишь как на ценный товар. Ведь, судьба невольницы еще покрыта мраком неизвестности и нередко приводит ее к завидному положению. Прежде всего далеко не всегда молодая девушка (разумеется, не из черных) попадает в гарем какого-нибудь богача простою одалиской; очень нередко, наоборот, она вступает туда, если не полновластною хозяйкой, то одною из четырех законных супруг своего повелителя. Припомним, что и гарем его правоверного величества составляют тоже невольницы, и султан необходимо должен быть сыном рабыни. Но и помимо султанского гарема есть много завидных партий для хорошенькой рабыни; каждая же из них, родившая своему мужу сына, уже освобождается тем самым из рабства и становится вполне свободною, как прирожденная турчанка.

Самый гарем, несмотря на свою кажущуюся отчужденность от всего остального мира, представляет все-таки при [859] несложности общественной жизни на Востоке, своего рода социальную единицу, которая может влиять различными путями не только на внутренний строй, но и на политическую жизнь мусульманских государств. Таковы гаремы высокопоставленных лиц, богачей, высших представителей духовенства и администрации, которые чрез своих повелителей могут оказывать постоянное влияние в сфере авторитета этих последних. Так как в настоящее время цены на хорошеньких и тем более воспитанных рабынь возвысились настолько, что стали недоступными для огромного большинства, то очевидно, что лишь лица перечисленных категорий могут предъявлять требования на самых красивых рабынь. Эти последние таким образом имеют гораздо более шансов сделать хорошую карьеру, чем попасть в малозначущий или ничтожный гарем. Даже вступая в богатый гарем простою одалиской, не говоря о возможности для хорошенькой невольницы впоследствии попасть и в число законных жен, молодая рабыня сразу делается настоящею госпожой. Она имеет обыкновенно свое особое помещение, свою прислугу, иногда своих лошадей и обладает правом сидеть в присутствии настоящих жен, подчиняясь наравне с этими последними лишь старшей, или первой жене — законной хозяйке гарема. Дети одалиски, помимо того, что освобождают свою мать от рабства, считаются также вполне законными, пользуются теми же правами, как и дети законных жен, и имеют одинаковую долю в наследстве с этими последними.

Не менее завидной доли, по крайней мере с внешней стороны, чем хорошенькая рабыня, может достигнуть и черный евнух, пользующийся вообще значительным уважением среди мусульман. Правда, никакие отличия, никакие почести не могут заменить для этих существ потери достоинства человека, но это не мешает многим евнухам быть очень честолюбивыми и алчными до всякой наживы. Являясь после мужа оффициальным представителем гарема, евнух ведет его дела, входит за него в общение с остальным миром, ведая одновременно интимные дела, как повелителя гарема, так и его законных и незаконных подруг. В известном смысле евнух — тоже хозяин (alter vir) гарема уже по тому одному, что он один имеет право и обязанность проникать везде, куда ходит хозяин и каждая из подруг этого последнего. Соединяя в своей персоне роль поверенного обеих сторон [860] с почти неограниченным, хотя часто и незаметным, влиянием как на хозяина, так и на гарем, евнух получает огромное значение, тем большее, чем выше положение первого и обширнее связи и влияние последнего. Вот почему евнухи высокопоставленных лиц — одни из самых влиятельных людей, а главный евнух его султанского величества — один из первейших сановников Порты. Если и на Востоке наполеоновская фраза — cherchez la femme имеет полное применение, то еще важнее будет сказать, что во всех выдающихся событиях всей истории Востока евнух, действующий и через мужа и через жен, играл далеко не последнюю роль...

_____________________________

Сильфэ была девушкой племени Фунджи, что живет в глубине Сенаара. В сороковых годах этого столетия, когда военные распри Египтян особенно разоряли страну тихих фунджей, деревушка, в которой обитали родители Сильфэ была сожжена охотниками за рабами, большинство жителей погибли в бою или были расстрелены и посажены на кол за отчаянное сопротивление; а Сильфэ, которая лишилась родителей, была увезена в Хартум вместе с десятками других невольниц; некрасивая девушка, еще более измученная тяжелым переходом, не привлекла внимания не только ни одного знатного Египтянина, но даже торговца живым товаром. Правда, и Сильфэ наряду с другими своими подругами была выставлена на невольническом рынке Хартума, но в то время, как большинство этих последних, более красивых и счастливых, попали в гаремы разных пашей и богатых купцов Хартума, Сильфэ была куплена по дешевой цене в качестве простой рабыни и обречена на тяжелый безысходный труд. Вначале, пока она еще была молода и свежа, купивший ее знатный кади (судья) приставил ее для услуг многочисленным женам и одалискам своего гарема. Это время было самым счастливым периодом впродолжение долгого рабства несчастной Сильфэ. Подобных ей черных прислужниц в гареме кади было много, работы было немного, и молодая невольница, имевшая сильного покровителя в лице евнуха, жила относительно недурно и имела даже поклонников из среды черных рабов кади. Но вот хозяин Сильфе умер, гарем распался, а многочисленная челядь, наполнявшая дом кади, была [861] распродана по частям. Молодая Фунджинка попала в число невольниц небогатого торговца, скупавшего черных рабов не столько для пополнения штата своей прислуги, сколько для исполнения самого каторжного труда. Настали тогда для Сильфэ, совсем не привыкшей к тяжелой работе, печальные и трудные дни.

Не было, казалось, такой тяжелой и скучной работы, которую бы не давали Сильфэ; всем рабам старого торговца жилось довольно тяжело, но на долю Сильфэ, которую почему-то не взлюбил хозяин, выпало особенно много труда. Попеременно ей приходилось работать то в поле вместе с другими рабами, то носить воду из далекого источника, то стоять целые дни при шадуфе (оросительная машина), то размельчать жесткие зерна, то помогать другим невольницам у ткацкого станка. Скоро исчезли и следы молодости у бедной, истомленной рабыни, она казалась старухой, несмотря на свои двадцать пять лет, черное лицо ее покрылось морщинами, кожа высохла, тело исхудало так, что представлялось мешком одних костей. Работы между тем все прибывало, и не раз упругий курбач полосовал плечи и спину несчастной, измученной рабыни. Нескольких лет такой каторжной жизни не вынесла бы Сильфэ, как и большинство ее подруг по неволе, но счастье улыбнулось еще раз бедной рабыне. Второй хозяин ее был убит Неграми во время одной торговой поездки в Кордофан, и Сильфэ вместе с другими невольниками в третий раз очутилась на невольничьем рынке Хартума.

На этот раз она попала в хорошие руки; молодой египетский маиор, не имевший возможности иметь много прислуги, купил Сильфэ за несколько десятков рублей на наши деньги и определил ее в няньки к своим двум малюткам, которых он страстно любил. Сильфэ скоро привязалась к детям со всем пылом неистраченной материнской любви и стала образцовою нянькой, лучше которой едва ли возможно было отыскать.

В небольшом гареме бея Сильфэ прожила несколько лет, нянчала детей, служила ревностно своей госпоже до самой ее смерти, а потом, когда ее питомицы подросли и вышли из ее попечения, она стала скучать без дела в опустевшем гареме овдовевшего бея. В качестве образцовой няньки Сильфэ была поэтому перепродана в руки другого хозяина, заплатившего за [862] опытную невольницу по крайней мере в пять раз более того, что уплатил за нее молодой бей.

Много лет затем прожила у различных господ в няньках Сильфэ, и несчастная судьба, преследовавшая ее во всю ее жизнь, не дала старухе найти себе успокоения почти до шестидесяти лет. Вследствие того или другого обстоятельства старая невольница едва успевала пообжиться на новом месте, как ее хозяин умирал или разорялся, и Сильфэ должна была переходить в другие руки. Для бедной рабыни было утешением, что она теперь под старость стала цениться гораздо дороже, чем она стоила в первый раз во всей силе своей молодости, когда была выставлена на невольничьем рынке Хартума тотчас после удачного набега в землю Фунджей. Опытная няня ценилась в Сильфэ дороже, чем некрасивая здоровая работница, которою она была прежде, и почтенный Юсуф-эффенди, у которого мы гостили в Танте, заплатил за Сильфэ почти тысячу рублей. То было последнее место старой невольницы, и, по всей вероятности, в доме Юсуфа-эффенди, поведавшего нам историю ее многострадальной жизни, Сильфэ и окончила свои остальные дни...

_____________________________

У того же самого Юсуфа-эффенди в числе прочих невольников был и старый Такару — негр из племени Мандинго. Еще в отрочестве он попал в рабство и долгое время жил в Хартуме в числе невольников известного Латифа-паши. Заинтересовавшись историей Сильфэ, я попросил своего почтенного хозяина рассказать мне и историю невольничества Такару, пользовавшегося особым расположением Юсуфа.

Старый негр плохо помнил историю своего пленения, потому что то было давно, а вся жизнь его прошла не на свободе, а в рабстве. Ему припоминается как сквозь сон, что отец и мать его во время нападения на их деревню Египтян были сожжены в собственной хижине, а братья и сестры Такару шли с ним рядом в течение многих дней, пока их не разлучили на невольничьем рынке Хартума. Молодой Мандинго был здоров и силен, несмотря на тяжести только что вынесенного пути, и цена в 5000 пиастров, заплаченная за него его первым господином, даже в то время считалась довольно высокою для недостигшего возмужалости невольника. Такару был куплен одним из европейцев, проживавших в [863] Хартуме, и те десять лет, которые протекли в рабстве у христианина, он считает самыми ужасными в жизни.

Тяжелая работа, бессонные ночи, плохая пища, частые и жестокие побои составляли непрерывную цепь мучений молодого невольника, никогда не видавшего своего хозяина веселым, или довольным. Каких работ за эти десять лет тяжелого рабства ни переделал Такару, которого заставляли поочередно быть и землекопом, и садовником, и земледельцем, и носильщиком вьюков, и ремесленником на все руки. За малейшую неисправность десятки ударов курбача сыпались на спину молодого невольника, у которого на теле никогда не подживали кровавые рубцы. Старший из невольников, негр Дамара, исполнял роль надсмотрщика за рабами и был настолько жесток, что почти ежедневно избивал одного или двух невольников, а некоторых забил даже на смерть. Хозяин не уступал в жестокости своему слуге и нередко собственноручно, вместе с Дамара, бил до полусмерти черных рабов. Такой каторжной жизни не мог вынести Такару и после пяти лет беспрерывного мучения решился бежать от жестокого Франки.

Побег удался, но недолго продолжалась свобода Такару, и не прошло и двух недель, как шайка негров-ищеек, нанятых хозяином бежавшего, выследила в тропическом лесу и схватила Такару. Чтобы лишить несчастного раба возможности новой попытки побега, ему подрезали поджилки левой ноги, и с той поры этою последнею не может двигать свободно Такару. Не довольствуясь этим, на пойманного невольника надели тяжелую шейную колодку и железные цепи и в таком виде привели обратно в Хартум, подгоняя его всю дорогу ударами кнута. Белолицый хозяин (к стыду цивилизованной Европы, белые хозяева были всегда жесточе с рабами, чем Турки и Египтяне), взбешенный побегом Такару, велел Дамара избить до полусмерти невольника. Жестокое приказание было исполнено; двое черных рабов более часу били курбачами несчастного и оставили его еле живым. Можно судить о том, насколько бесчеловечна была пытка, которой подвергся Такару, потому что через сорок лет, протекших после этого наказания, спина несчастного представляла один сплошной рубец. Хотя и два месяца после того был болен и не мог приподняться с своего ложа Такару, но все-таки крепкая натура его выдержала, и он оправился, для того чтобы начать прежнюю жизнь, исполненную мучений и труда. Хотя после [864] бесчеловечной пытки от прежнего здорового и сильного Такару остался один скелет, тем не менее, его по прежнему заставляли работать без отдыха, обременив руки и ноги его тяжелыми цепями во избежание возможности нового побега.

Несколько лет еще при таких тяжелых условиях прожил в рабстве у белого Такару, но, к счастью его, судьба улыбнулась измученному негру. Белый хозяин его должен был покинуть Хартум, и Такару вместе с другими товарищами по рабству попал в число невольников Латифа-иаши. В доме богатого египетского паши рабов было много, каждому назначено было свое особое небольшое дело, обращение было мягкое, и много настрадавшийся негр быстро оправился и забыл тяжелые годы рабства у «проклятого Франки».

Латиф-паша почему-то особенно полюбил Такару, назначил его состоять при двух любимых выездных конях; нередко поэтому негру приходилось и сопровождать своего господина во время его поездок по Судану. Раза два Такару был с Латифом и в военных походах к границам Кардофана и даже участвовал в одном из рассуа.

Все это еще более развивало кругозор смышленого негра и увеличивало к нему расположение паши. Разумеется, Такару пришлось принять мусульманство, едва он вступил в число невольников Латифа, и эта грубая религия пришлась по сердцу много испытавшему Мандинго, так как наполовину выводила его из степени рабства и в известном отношении примиряла его со всем окружающим. Такару оправился совершенно, словно и не было у него в прошлом ига прежнего рабства, и стал помышлять даже о большем, потому что милости Латифа возвышали бедного негра в его собственных глазах.

На горе Такару, Латиф умер, и ему пришлось переменить еще раз хозяина и приютить свою старую голову у нашего знакомца Юсуфа-эффенди. Перемена эта, во всяком случае, не была к худшему; хотя новый хозяин и не был настолько богат и влиятелен, как прежний, но он полюбил старого много испытавшего негра не менее, если не более Латифа. Всего пять лет жил в доме Юсуфа Такару и, тем не менее, он был давно уже не слугой, а настоящим другом и членом семьи не только хозяина, но и всего его дома.

Такару был неотлучно с Юсуфом не только дома, но и во всех его поездках; старому негру были поручены почти [865] все денежные дела хозяина, надзор за его невольниками, управление всеми домами и повидимому даже негласное наблюдете за небольшим гаремом Юсуфа, — и старый Такару не злоупотреблял этим доверием. Двенадцатилетний сын Юсуфа был также под неусыпным попечением старика, и в первую мою встречу с почтенным хозяином я готов был думать, что Такару представляет настоящего главу семейства, к которому с видимым почтением относились и Юсуф, и его сын, все чады и домочадцы. Лишь позднее, когда я узнал, что старый негр является на самом деле простым невольником Юсуфа, таким же как и остальные рабы, моему удивлению не было пределов. Еще мало знакомый с положением рабов на мусульманском Востоке, я высказал свое удивление образованному по европейски Юсуфу.

— Все люди-братья между собою, отвечал нам почтенный эффенди, между мусульманами нет рабов, всякий, кто исповедует ислам, должен быть свободным, так нам заповедал трижды благословенный Магомет...

Эти слова Юсуфа впервые открыли мне глаза на то удивительное, даже с точки зрения европейца, отношение к рабам, существующее на всем мусульманском Востоке. Ислам в самом деле поддерживает рабство в Африке, но он дает ему совершенно иной характер, чем того можно было бы ожидать. Самый Коран «ограждает невольника от несправедливости господина, защищает его против насилия и повелевает оказывать ему все покровительство, к какому обязываются правоверные относительно существ слабых. Восточное рабство отличается от западного (колониального) преимущественным уважением к человеческому достоинству»... (Клот-бей). На каждом шагу на Востоке видишь подтверждение тому, что в огромном большинстве случаев судьба раба вовсе не так печальна, как того можно было бы ожидать...

_____________________________

Прямой начальник Юсуфа-эффенди — седой старичок Юнус-паша — не смотря на то, что занимал довольно важный пост в египетской армии, как оказалось впоследствии, вышел тоже из среды рабов. Родом из Дарфура, он молодым мальчиком попал в число невольников одного паши, принял мусульманство и прошел с честью степени чибукчи, кафеджи (подавателя трубки или кофе) и фараша (камердинера), пока [866] во время одного похода в страну неверных не получил за оказанную храбрость звание чауша, соответствующее нашему капралу. Военное звание еще более возвысило Дарфурца Юнуса в его собственных глазах, и он старался заслужить еще более доверие своего господина, ставшего ему настоящим вторым отцом. После похода молодой Юнус стал киатибом (секретарем) своего паши и продолжал свое образование, начатое его воспитателем еще в первое время его рабства.

Новый поход в Кардофан доставил офицерские эполеты любимцу паши, и молодой Юнус исполнял с честью обязанности адъютанта при своем непосредственном начальнике, в которого теперь обратился его бывший господин. Большая сметливость, храбрость и расторопность молодого офицера сильно выдвинули его во время похода, и по возвращении из этого последнего военная карьера была обеспечена для Юнуса. Быстро стал он подвигаться по службе, и не прошло и десяти лет, как бывший невольник из чауша достиг высокого звания бея и имел достаточно состояния, чтобы иметь десяток своих собственных рабов.

Паша, постоянный покровитель Юнуса, назначенный губернатором одной из провинций Египта, взял своего любимого бея в качестве помощника, и тогда при лихоимстве египетских чиновников немало денег полилось в широкие карманы Юнуса. Вскоре затем этот последний женился на дочери своего покровителя, прекрасной молодой девушке, получившей полуевропейское образование и почти совершенно упразднившей гарем своего мужа. Звание паши и командование одною из пехотных дивизий было завершением блистательной карьеры простого дарфурского невольника. Значительный лоск, полученный Юнусом при постоянным обращении с европейцами и образованною женой, делал его симпатичным сановником, в котором никто из знающих его европейцев и не узнал бы бывшего суданского раба.

Простые невольники, но только не из чернокожих, делали в Египте и Турции не раз карьеры еще более блистательные, чем то сделал Юнус. «Знаменитая милиция Мамелюков, столь долго управлявшая Египтом, набиралась только из рабов; известные предводители их Али-бей, Мурадо-бей, Ибрагим-бей — куплены были на базарах. Садрадзам (один из важнейших сановников Оттоманской империи) престарелый Хозрев был рабом и из рабства достиг до одной из [867] блистательнейших степеней, Халил и Саид паша — зятья султана Махмуда, двоюродные братья султана Абдул Меджеда и министры Порты — были прежде также рабами. Султан Махмуд поднял на одной из улиц Стамбула черкеса Тафиза, которого сделал потом сераскиром (главнокомандующим) своей армии. В Египте точно также многие офицеры высших степеней — по большей части также отпущенники, то есть, освобожденные рабы». (Клот-бей). Один из современных заправителей Египта пятьдесят лет тому назад был куплен за какие нибудь тридцать или сорок рублей...

_____________________________

Такому исключительному положению невольничества на Востоке это последнее, главным образом, обязано тому гуманному взгляду, которым пропитан и Коран, и все законодательства ислама по отношению к рабам. Мусульманин, видя в своем рабе прежде всего человека, обыкновенно обходится с ним так, чтобы не нарушать его человеческого достоинства; невольник на мусульманском Востоке, без сомнения, поставлен гораздо лучше, чем у нас в Европе прислуга, набираемая из свободных людей. Нередко, справедливо замечает Клот-бей, восточное рабство можно назвать настоящим усыновлением и всегда можно считать его принятием в семейство. «Ислам соединяет все народности, говорит известный Брем; негры, попавшие в рабство детьми или рожденные в неволе, легко забывают свое рабство, потому что никогда не знали свободы. Негр, принявший нравы и обычаи того народа, среди которого он возрос, остается рабом только по имени; рожденный же в неволе негр уважается наравне с свободным человеком, потому что черный цвет его кожи не считается здесь, как в «свободолюбивой» Америке, печатью стыда. В подобном положении находится большинство негров в Хартуме, исключая тех, которые принадлежат европейцам, — потому что у этих последних они остаются рабами в полном смысле этого слова».

Не смотря на то, что закон Магомета, столь сочувственно относящийся к рабам, в принципе вовсе не допускает рабства, тем, не менее ислам до настоящего времени является самою сильною поддержкой этого последнего, а новый ислам, выставивший суданского Махди, — еще большею его опорой. Природная лень ориентала, древний обычай на Востоке иметь рабов, [868] нужда в пополнении многочисленных гаремов невольницами, недостаток перевозных средств, значительная выгода, доставляемая работорговлей, и многие другие причины поддерживают невольничество, которое нельзя уничтожить так просто и легко, как надеялись европейские гуманисты. Слишком нужны еще на Востоке рабы, и без сильного потрясения всех основ его социальной и культурной жизни никакие благородные усилия европейских цивилизаторов не сокрушат рабства, культивируемого здесь многими десятками веков.

Природная лень ориентала, привыкшего возлагать тяжелые работы по своему обиходу и хозяйству на плечи рабов, уже сама по себе служит одною из главнейших причин для поддержания невольничества на Востоке. Тяжелая работа на полях под пылающим солнцем Египта, еще более тяжелое орошение полей и садов, переноска воды из колодезей в жилища, растирание зерна в муку при помощи первобытных орудий, уход за рабочим скотом и многие другие хозяйственные работы, требующие упорного труда, — все это требует массы рабочих рук, которых отчасти и не хватает на Востоке. Каждый ориентал, имеющий возможность содержать хотя одного работника или раба, возлагает на его плечи все эти хозяйственные работы, для того чтобы самому сидеть сложа руки, наслаждаясь кейфом — этим преддверием рая каждого порядочного мусульманина. Отнимите сотни тысяч рабов от одного Египта, и вы увидите, какое глубокое экономическое потрясение испытает страна, в которой, по крайней мере, одна четверть культивируемой земли обрабатывается руками невольников. Обширные частные землевладения рухнут тотчас же по недостатку рабочих рук, казна понесет огромные убытки, и едва ли правительство хедива при запутанности финансовых дел страны может вполне чистосердечно стараться о полном уничтожении рабства в Египте во всех его видах.

Не менее в пользу поддержания рабства, хотя в настоящем его виде на Востоке, служит и повсеместный обычай полигамии, требующий постоянного подвоза женщин для наполнения многочисленных гаремов. Завоевания России, лишившие Турцию многих рынков в Азии и Европе, сильное вмешательство Европейцев в весь внутренний строй Оттоманской империи, многочисленные колонии Европейцев, рассыпанные по всему Востоку, масса консульских постов — все это, можно сказать, совершенно уничтожило невольничество в [869] европейских и части азиатских владений султана. Ни Кавказ, ни Армения, ни Греция, ни Балканский полуостров, ни даже Сирия теперь не доставляют рабынь (Мы не считаем, разумеется, исключительных случаев, подобных тем, о которых мы говорили впереди). Единственным рынком для получения невольниц теперь является Африка, и в частности Судан, из которого и получается до трех четвертей всех потребных для Востока рабов. Евнухи, как мы уже говорили, доставляются, можно сказать, единственно из Абиссинии и Судана; более половины рабынь, населяющих гаремы Египта и передней Азии, идет теперь из Кардофана, Дарфура и «страны черных» Судана.

Во многих частях этого последнего, особенно в той области Судана, где начинаются непроходимые тропические леса и где не существует ни одного вьючного животного, человек является единственным средством для перевозки или, скорее сказать, для переноски товара и багажа. Если представить себе, что один носильщик не может нести на себе более трех пудов, и что многие сотни тысяч пудов того или другого товара вывозятся из глубины Африки и ввозятся туда исключительно на плечах черных людей, то можно составить понятие о том громадном количестве невольников, которое требуется для одной этой печальной, но необходимой цели. При экспедиции Стэнли, состоявшей всего из 10 белых человек, шло до 650 черных носильщиков, из которых вернулось обратно всего около 250 человек. Этот пример может служить также прекрасною иллюстрацией тому, во что может обходиться доставка любого товара из Судана. Как бы то ни было, на одно транспортирование кладей внутри Африки потребно не менее миллиона рабов; из них, разумеется, сравнительно небольшая часть выходит за пределы Судана...

Вышеуказанная потребность в невольниках, еще более увеличиваемая тем обстоятельством, что каждый ориентал гордится значительным числом прислуги и держит ее в совершенно излишнем количестве (Так наш знакомец Киамиль-эффенди, при доходе, не превышавшем 2,000 руб. в год, имел до 12 человек прислуги. У него были чибукчи, кафеджи, киайя и другие ненужные слуги), вместе с закрытием многих рынков и увеличением препятствий для добывания живого товара — все это говорит и само по себе о значительных [870] барышах, доставляемых этим гнусным видом торговли. Пусть добывание черных невольников обставлено различными затруднениями, пусть походы в земли черных теперь требуют более риска и крови, пусть половина из добытых невольников погибнет на пути, — все это только может увеличить цену оставшихся в живых и ни в каком случае не отразится дурно на барышах торговца. Не говоря уже о сравнительно недавних временах, когда работорговцы подобные Зеберу, Сулейману и др., были поголовно не только большими богачами, но даже настоящими царьками, имевшими свои владения и регулярные войска, с которыми приходилось даже вести войну правительству, — даже в настоящее время в Судане есть торговцы, которых можно назвать настоящими князьками. Таков, например, известный Типпо Талбо, которому много обязана своим успехом знаменитая экспедиция Стэнли. Если бы этот африканский князек начал войну с Египтом, то, без сомнения, его было бы труднее усмирить, чем бунт работорговца Зебера в начале восьмидесятых годов. Можно было бы перечислить многих знатных египтян, нажившихся в торговле рабами, а лет тридцать и даже двадцать тому назад этим небезвыгодным делом усердно занимались и проживавшие в Судане Европейцы. Известный Брем описывает яркими красками одного из подобных негодяев — итальянца Николая Уливи. Как бы то ни было, барыш, доставляемый работорговлей, повторяем мы, и в настоящее время настолько значителен, что если бы египетское правительство в самом деле принялось энергично искоренять невольничество в самом его корне, то оно затруднило бы сильно материальные интересы не одного класса работорговцев.

Капитан Бингер, долго живущий в Западном Судане, указывает еще на недостаток соли, как на одну из причин, поддерживающих рабство; добыча соли невольниками и транспортирование ее во внутрь страны занимает много рабочих рук в Западном Судане, но для Восточного эта причина, можно сказать, не существует вовсе.

Еще более причин, поддерживающих рабство, самое тяжкое и деспотическое, существует внутри Африки, вне стран с мусульманским населением. К ним-то и относится высказанная впереди фраза, что «на черном континенте нет народа, который бы не имел своих невольников, а у многих племен половина населения состоит в рабстве у другой [871] половины». Многие миллионы так называемых независимых негров на самом деле находятся в вечном и самом ужасном рабстве у своих бесчисленных царьков; эти последние смотрят на своих подданных, как на свою вещь, которую они могут во всякое время уничтожить, выменять или продать. Кто не читал ужасов, совершавшихся до самого последнего времени в Дагомее, где, по капризу жестоких деспотов, проливались целые реки человеческой крови и воздвигались пирамиды отрубленных голов! Деспотов, подобных Дагомейским тиранам, внутри Африки много, и не мудрено, что многие негры предпочитают своему положению на родине то сравнительно гуманное рабство, которое ожидает их в странах, исповедующих ислам. Если тем или иным путем Европе еще может удасться совершенно прекратить невольничество в Египте во всех его видах, то на полное уничтожение рабства к глубине Африки потребуется еще несколько столетий. Только полное подчинение всего черного материка фактической власти европейцев и водворение цивилизованных начал среди массы черного населения может наконец стереть с лица земли то несмываемое пятно позора, которое в продолжение целых тысячелетий лежит на человечестве. Разумеется, это время еще далеко впереди, и потребуется еще несколько сот таких поборников за свободу человека, как Гордон, Беккер, кардинал Лавижери и др.

Не задаваясь даже вовсе такою обширною задачей уничтожения рабства во всей Африке, мы должны отметить, что этого трудно достигнуть даже по отношению к одному Египту. Пока Восток останется на той стадии культуры, на которой он стоит до сего дня, пока не будет уничтожена полигамия, требующая постоянного подвоза женщин, и пока не будет поколеблен весь строй восточной жизни, до той поры он будет нуждаться в рабах и поддерживать невольничество хотя бы путем религиозной войны, как то и доказало настоящее восстание в Судане. Рабство на Востоке нельзя уничтожить сразу одними гуманными постановлениями, как то думали Беккер и Гордон, а лишь постепенно — путем большой культуры страны. Сам Самуил Беккер, много потрудившийся для разрешения этого вопроса и даже предпринимавший военную экспедицию для уничтожения притонов работорговцев, убедился в бесполезности своих трудов, и еще в 1872 году заявил, что во всем Судане у хедива, пишущего указы против рабства, нет ни [872] одного подданного, который так или иначе не был бы заинтересован в поддержании торговли «черным деревом», то есть черными людьми. Вот почему все декреты хедива даже при всем его желании угодить Европе, настаивавшей на уничтожении постыдного торга, оставались без последствий, и негроторговцы предпочитали платить правительству по одному фунту стерлингов за каждую голову раба, чтобы только не покидать своего выгодного ремесла (А. Елисеев. Махди Судана и царство дервишей. Р. Обозр. 1892). В противоложность Беккеру знаменитый Гордон в том же самом 1872 году, возвращаясь из Судана в Каир, был уверен, что он положил конец гнусной торговле рабами, но последующие обстоятельства показали, что герой Хартума ошибался жестоко. Еще перед самою своею смертью известный поборник против рабства кардинал Лавижери года три тому назад заявлял торжественно о том, что все благородные усилия Европы к уничтожению рабства в Африке не привели к желанному результату... «На стыд и позор всему цивилизованному миру, говорил кардинал, рабство существует и еще долго будет существовать, и заботы всей Европы не могут его остановить; Европа заставила только скрыть лицевую сторону торговли рабами и тем поставила ее в условия, при которых невозможен никакой контроль. Работорговля теперь ведется скрытно; но это не значит, что ее не существует, и что она даже уменьшилась в размерах». Не уничтожились даже кровавые экспедиции в земли неверных, рассуа, и если теперь в них и не принимают участия правительственные войска, то частная антреприза за то развилась, еще более, чем во времена Беккера и Гордона

(Продолжение следует)

А. Елисеев.

Текст воспроизведен по изданию: В стране рабов (Из посмертных бумаг) // Русское обозрение, № 2. 1896