-

ЕЛИСЕЕВ А. В

В СТРАНЕ РАБОВ

(Из посмертных бумаг).

Двенадцать лет я томлюсь в неволе, говорил другу моему, Шарлю Гюберу (Известный французский путешественник по Аравии, убитый изменнически своими проводниками в конце восьмидесятых годов), негр из племени Галласов, бывший в рабстве у одного из знатнейших шейхов Геджаса. — Двенадцать долгих годов я не видал солнца своей родины, своих родных гор, родного племени, покинутой молодой жены и трех оставшихся малюток-детей. Грозный набег египтян лишил свободы и счастья многих братьев моего племени, но всех тяжелее судьба выпала на долю несчастного Метаа. Посмотри на спину мою, благородный господин, она вся иссечена ударами курбача, на шее моей видны еще следы тяжелой колодки, на руках и ногах моих еще не совсем поджили шрамы от сабель, которыми жестокие господа хотели вразумить непокорного Метаа. Они хотели, чтобы сын Галласов стал поклонником пророка, но Метаа остался верным своим богам Ваку, Сайтану и Бовентича. Господа мои забыли, что они могут иметь власть только над моим телом, но духа Метаа им не покорить никогда; пусть тело раба истлеет в цепях, но душа его вернется снова на родину и соединится с духами предков «ильм орма» (To есть, «благородных сынов людей», как себя называют галласы).

Прекрасные слова простого раба-негра были, разумеется, отголоском убеждений, гнездившихся глубоко в сердце черного раба; темнокожий дикарь, которого его господа не считали, вероятно, и за человека, в своем глубоком унижении искал [302] утешения в философском воззрении на свободу души. Как живо эти слова простого негра напоминают нам изречение мудрого Сенеки, смотревшего так же на духовную свободу раба. «Ошибаются те, говорил некогда великий римский мудрец, которые думают, что рабство охватывает всего человека; лишь одно тело подчинено господину и закрепощено им, дух же раба свободен и ничем не связан, так что охватывающая его темница вовсе не препятствует ему совершать великие поступки и стремиться к небесам...» В прекрасном типе «дяди Тома», бессмертном творении Бичер-Стоу, мы видим эту победу сильного духа над слабою плотью — идеал, к которому стремился и великий римский мудрец, и простой темнокожий дикарь.

Мы помним живо тип другого черного раба негра Нгами (См. мою статью «В стране Туарегов». Русск. Вест. 1885 г), который провожал нас в Сахару вместе со своим хозяином Ибн Салахом из Гадамеса. В длинные ночи, проведенные у костров в пустыне, я слышал несложную, но страшную эпопею — одну из бесчисленных страничек из огромной истории рабства, до сих пор позорящего Африку и весь цивилизованный мир. Негр Нгами был верным слугою, несмотря на то, что до своего рабства был сам господином и имел других черных рабов. Ставши рабом, он был последователен в своих воззрениях и, забыв все свое прошлое, отдался всецело телом и душою своему хозяину, который, правда, сумел оценить преданность верного раба. Служа безупречно Ибн-Салаху, черный Нгами сделался верным слугою и для меня с той самой поры, как я стал гостем его хозяина и направлялся с его караваном в Гадамес. Как верный телохранитель, он следовал по пятам за мною в пустыне, и не было, казалось, того момента, когда я не чувствовал на себе зоркого взгляда все наблюдавшего Нгами. Я помню, как однажды я пошел ночью прогуляться вокруг нашей стоянки, желая хотя на несколько минуть остаться одному со своими мечтами; вначале я и не заметил, что черный Нгами, как тень, следовал, крадучись как змея, по моим стопам; только шелест травы выдавал его недалекое присутствие.

— Что тебе Нгами? спросил я своего спутника. [303]

— Верный пес следует за своим хозяином, а преданный раб идет следом за своим господином, отвечал Нгами, стараясь сделать ласковую улыбку на своем черном лице.

Позднее я еще ближе узнал Нгами, который во все время моего пребывания в Сахаре был не только конвойным и слугою, но и настоящим товарищем по путешествию — единственным человеком, с которым я мог побеседовать на пути. Я испытал не раз бескорыстную преданность Нгами, когда впоследствии я покинул Гадамес; среди всех ужасов перехода по безводной пустыне, среди грозной песчаной бури, грозившей засыпать наши караваны, под пулями Туарегов и в гостеприимном Эль-Уэде, куда мы вышли из песков Сахары, — везде и во всех случаях я видел возле себя верного Нгами в качестве первого друга и слуги. Он отдал своему господину себя всецело, не только свои телесные силы, но и все силы своей души он принес в жертву своему хозяину, забыв совершенно о прошлом, когда он сам был богат, имел много домов и невольников в Кано и вел караванную торговлю в пустыне. Ради своего нового господина Нгами принял даже ислам и стал таким ревностным мусульманином, каким только может быть обитатель Сахары. В Нгами мы видим поэтому другой тип раба, совершенно не схожий с Метаа; последний упорно отстаивал свободу своей души и в самом рабстве, тогда как Нгами, словно следуя евангельскому изречению, раз судьба его сделала рабом, воздал Кесарево Кесарю...

_____________________________

И Нгами, и Метаа были все-таки верными и добрыми рабами, но, разумеется, далеко не все черные рабы приближаются к типу этих идеальных, каждый по своему, слуг. Натура негра все-таки более пассивна, чем активна; он легко свыкается со всякими своими положениями, и рабство не слишком угнетает его. Раб на родине, если он находится в полном распоряжении своих кровожадных царьков, негр сравнительно легко переносит свое рабство и вне своей родины, и если что-нибудь угнетает его — так это страшная тоска по родине, от которой нередко на чужбине чахнет и умирает не одна сотня черных рабов. «У негров, как и у женщин, [304] говорит известный Реклю, есть тот большой недостаток, что они находят удовольствие в повиновении во что бы то ни стало и готовы жертвовать собой за тех, кто их угнетает и презирает... На черном континенте нет народа, который бы не имел своих невольников, а у многих племен половина населения состоит в рабстве у другой половины. Нередко негр даже сам отдается в рабство, чтобы избежать голода...»

Хотя в общем и справедливы слова известного географа, тем не менее их нельзя применить ко всем негритянским племенам без исключения. Не только племена, к которым принадлежали Метаа и Нгами, но и многие другие, даже в той обширной области охоты на рабов, которою представляется до настоящего времени Судан, далеко не так легко смотрят на рабство и всеми силами стараются его избежать. Страшные набеги турок и египтян, делаемые давно на Судан с целью добычи черных рабов, обезлюдили некоторые части этого последнего, и остатки темнокожих прячутся в дебри девственных тропических лесов, где их не могли бы найти добыватели черного товара. Ислам запрещает своим последователям иметь рабами мусульман; раз раб становится правоверным, он уже выходит из состояния рабства, хотя и остается в известной зависимости своего господина. Охота на рабов поэтому может быть производима среди языческих негритянских племен, которых нередко египтяне называют одним презрительным словом «аабид» или рабы. Вся серединная Африка от одного океана до другого представляет огромную площадь, населенную почти двумя стами миллионов людей, среди которых рабство и охота за рабами составляют самое обыкновенное явление. Вся эта необозримая страна, можно сказать, есть обширный парк, единственный в мире, где постоянно производится человеком охота за подобными себе людьми. Долгое время само египетское правительство вело с недостойною энергией это позорное дело; под предлогом религиозных войн, предпринимаемых против язычников, паши Хартума высылали целые отряды правительственных, войск с обозами и артиллериею в земли нечестивых «аабид». Эти походы, носившие название «россуа» считались поэтому даже богоугодным делом, которым похвалялись солдаты и офицеры, бывшие в трудных россуа в Беллед-Судан.

Вслед за правительством в землю язычников потянулись [305] и частные предприниматели, в числе которых не последнюю роль, к стыду Европы, принимали и разные выходцы и отребье цивилизованных наций, преимущественно же греки и итальянцы. Эти предприниматели организовывали целые вооруженные отряды, которые проникали в земли язычников под тою же благовидною целью обращения этих последних в ислам, а на самом деле единственно для добычи черных рабов. Подобные правительственные и частные россуа несколько десятков лет опустошали земли черных, лежащие в бассейне Верхнего Нила и местами обезлюдили страну. Многие десятки тысяч черных рабов были выведены из родных лесов и степей, еще больше несчастных туземцев, осмеливавшихся защищать свою свободу, было перебито усовершенствованным оружием солдат, принимавших участие в этих россуа. Многие негритянские племена сильно пострадали в года энергично веденных россуа; особенно памятны они Шиллукам, Динкам, обитателям Теккелийских гор, Нуэра, Галласам и некоторым другим племенам Габеша. По самому скромному вычислению, за последние 20-30 лет, до оффициального уничтожения россуа, было выведено более трех миллионов рабов из Судана. Не мудрено, поэтому, что негритянские племена, живущие по Белому и Голубому Нилу, не смотря на отчаянное сопротивление этим набегам, чтобы не быть окончательно стертыми с лица земли, поспешили уйти подалее от берегов Нила и скрыться в девственные леса Беллед-Судана, куда за ними труднее угнаться кровожадным воинам россуа. В самую глубину тропических чащ спрятались многие деревушки туземцев, но и там порою достигают до них охотники за людьми. Еще в 1881 году, то есть, в год появления грозного мстителя Судана — махди, россуа, вышедшие из Сенаара, привели несколько сотен рабов; в числе этих последних было до тридцати оскопленных галласов, высокая стоимость которых покрыла с лихвою все расходы по снаряжению россуа.

_____________________________

Много на Востоке нам пришлось видеть и наблюдать евнухов, представляющих самую позорную степень рабства, но только один из них возбудил в нас достаточно симпатии. Этого евнуха, состоявшего при гареме одного из пашей [306] Леванта, звали Ибрагим-ара («Ара» значит собственно евнух); нам пришлось ехать с ним вместе на пароходе впродолжение нескольких дней. Ибрагим-ара, в противуположность большинству своих товарищей, был довольно общителен, порядочно говорил по-французски и был достаточно образован для своего положения. Со слов его мы познакомились несколько с этим позорнейшим видом африканского рабства, насилующим не только тело, но и самую душу человека. Абиссинец родом, Ибрагим-ара недалеко от Кессалы попался в руки охотников за людьми, возвращавшихся из удачного россуа в земли Габеша, вместе со своею сестрой — молодою девушкой замечательной красоты и несколькими прислужниками. Ибрагим без всякого сопротивления был взят в плен и присоединен к длинной веренице рабов, тянувшихся за отрядом египетских солдат. Сестра его Мирри только первые два дня разделяла участь прочих невольников и несла на своей прекрасной шее тяжелую колодку шэба... Начальник россуа молодой египетский бей освободил девушку из колодки и взял ее к себе в палатку, несмотря на все ее сопротивление, надеясь все-таки затем, по миновании надобности, продать втридорога прекрасную пленницу. Со слезами на глазах Мирри просила своего брата отомстить бею за свой позор и рабство, — но что мог сделать несчастный Ибрагим, прикованный к железному пруту с тяжелою шэба на плечах?.. Молодая Абиссинка решилась сама отомстить за себя и своего брата; в глухую ночь она вытащила из ножен саблю бея и ударила его по голове. Удар однако был слишком слаб, рана оказалась ничтожною, а взбешенный бей в порыве своего гнева зарубил девушку, покушавшуюся на его жизнь, потеряв вместе с нею и надежду на богатую плату. Начальник россуа стал вымещать свою злобу на ни в чем неповинном брате погибшей Мирри. Ни на одного из пленников не сыпалось столько ударов пурбага, как на Ибрагима, ни один из рабов не носил двойной колодки, которая была наложена на плечи брата Мирри; не довольствуясь и этим, жестокосердый бей приказал еще оскопить Ибрагима, чтобы, превратив его в евнуха и продав его поэтому подороже, хотя отчасти возместить потерю, нанесенную неожиданною смертью прекрасной рабыни. Ущемив в тесные колодки руки и ноги несчастного [307] Ибрагима, распростертого на землю, солдаты произвели над молодым пленником бесчеловечную операцию в виду целой сотни трепетавших рабов и рабынь. Страшная рана была залита кипящим маслом и перевязана руками солдата, исполнявшего обязанности знахаря или фельдшера при россуа. После жестокой пытки Ибрагим две недели не мог стать на ноги, и его несли на носилках попеременно шестеро из сотоварищей по рабству. В Хартум молодой абиссинец пришел уже под кличкою Ибрагима-ара и тотчас же был куплен одним богатым негроторговцем и отвезен в Кордофан. Измученный физически и нравственно бесчеловечною пыткой, Ибрагим изменился совершенно и упал духом настолько, что без особого колебания принял ислам и стал привилегированным лицом в Эль-Обеиде. Жизнь для него стала отныне пыткою; Ибрагим давно бы наложил на себя руки, если бы не дал страшную клятву мстить за свое унижение во всю остальную свою жизнь. Эта клятва и сопряженная с нею месть несколько примирили с жизнью несчастного евнуха, и он сдержал свое слово не раз. Пользуясь повсюду почетом и уважением своих господ, он исподтишка мстил им своеобразною местью, отравляя все их спокойствие и вместе с тем не наводя на себя никакого подозрения. Много гаремов за свое тридцатилетнее пребывание в звании евнуха переменил Ибрагим-ара, и повсюду он оставлял печальную память, сделав несчастными много женщин, которым он мстил и за себя, и за жизнь погубленной сестры. Он ловил бедных гаремниц в малейшей неверности, в одном нескромном взгляде или непристойном движении, а порою даже оклеветывал неповинных, подвергая их через это жестоким истязаниям и даже смерти. Много пышных цветков увяло преждеременно в гаремах, сорванных безжалостною рукой Ибрагима-ара; но не мало помучил он и своих господ, раскрывая перед ними тайны, будто бы открываемые вовремя усердием верного слуги. Никогда рука Ибрагима-ара не дрожала, когда опускалась с ременным бичом на плечи молодой тюремницы; с особою затаенною радостью он смотрел на истязания и казнь погрешивших перед своим владыкою жен; но еще более наслаждения доставляли ему те мучения господ, которые он доставлял им, делая те или другие внезапные открытия. [308]

По прошли года, и устарел Ибрагим-ара; улеглась в сердце его и ненасытимая жажда мести; потухли еще более его бесцветные, тусклые глаза, еще более отвисли его жирные безбородые щеки, но зато проснулось к его сердце какое-то новое, до сих нор неизведанное чувство жалости и любви к человеку. Ему стыдно стало своих поступков, род его занятий показался ему позорным, и старый евнух задумал провести иначе остатки дней своих. Как мусульманин, он был давно свободен; как евнух, служивший в лучших домах, достаточно богат для безбедного существования... Остановившись, на этой мысли, Ибрагим-ара покинул богатый гарем и отправился на свою родину, которой не видал более тридцати лет. Там, думал старик, окончу дни своей несчастной жизни, употребляя свое богатство на пользу своих полудиких земляков.

Родина однако обманула ожидания старика Ибрагима; земляки сторонились от старого евнуха, никто не считал его своим, принимая его за шпиона египтян. Под конец соочичи ограбили совершенно старика, и золота, добытого ценою позорной жизни, не стало опять у Ибрагима. Без грусти на этот раз старый евнух покинул свою родину и вернулся к прежнему ремеслу, но это был уже де прежний грозный Ибрагим-ара, при одном имени которого трепетали сердца обитательниц гарема. Обновленный Ибрагим в противуположность другим евнухам, становящимся под старость настоящими демонами, был не грозным надсмотрщиком, а добрым отцом вверенных его попечению молодых жен и рабынь. С каждым своим горем и заботами обращались они к первому дедушке-Ибрагиму, как теперь называли его в гаремах, — и старый евнух, словно стараясь загладить преступления прежней жизни, делал все возможное для своих деток, которыми он теперь считал заключенниц гарема. Я встретил Ибрагима-ара в качестве дедушки гарема, вверенного его попечению, благодаря которому познакомился не только с исключительным положением евнуха на Востоке, но и многими особенностями жизни гарема.

_____________________________

Не раз в своих расспросах о происхождении евнухов я получал ответ, что большинство этих последних привозилось из Абиссинии. Восточные христиане, похваляющиеся своею [309] стойкостью в Христовой вере, со времен глубокой древности сохранили отвратительный обычай кастрации своих пленных не только чуждых им национальностей, но и своих соотечественников, попадающихся в плен при частых междоусобицах, волнующих Абиссинию. Не редко подобная операция производилась на целой массе пленных, что особенно часто практикуется в земле галласов. По словам Ибрагима, в 1862 г. на его глазах было кастрировано до двухсот абиссинцев из Шоа и сомолийцев, сделавших набег на землю галласов. Часть этих пострадавших была продана затем в рабство, так как галласы презирают кастратов, считая их существами нечистыми и даже недостойными погребения. Оскопление галласа поэтому для этого последнего является самым большим несчастьем, преследующим его и за гробом. По словам некоторых путешественников, галласы, подобно древним израильтянам, кастрируют павших врагов, живых и даже мертвых, и приносят домой отвратительные трофеи, как знаки победы над врагами. В виду того, что между отдельными родами и даже самыми галласами идут бесконечные войны родовой мести, можно себе представить, как велико число кастрируемых постоянно в этой земле галласов. В Абиссинии кастрация применяется и в качестве особого наказания за преступления, но здесь этих несчастных все-таки не презирают, и они находят себе легко приют и в Тигре, и Ахмаре, и Шоа.

Хотя постоянные междуусобные войны между различными народами Абиссинии и поддерживают кастрацию, доставляя таким образом постоянный контингент евнухов в гаремы Востока, тем не менее свободный абиссинец, даже подвергнувшийся этой гнусной операции, неохотно идет в ряды хранителей гаремов, и потому участники россуа заботятся и сами о добывании черных евнухов, в которых превращают нередко часть захваченных в плен мужчин; значительная цена, существующая на кастрированного раба, поддерживает эту гнусную торговлю так же, как и междоусобные войны Габеша.

Нередко поэтому среди евнухов можно встретить не только обитателей Абиссинии, но и представителей различных негритянских племен Судана; в самом Хартуме, не говорю уже о других городах последнего, несмотря на бдительный глаз [310] европейцев, еще в семидесятых годах существовали специалисты, превращавшие мальчиков в евнухов, причем гибло до 25% несчастных. Во всяком случае одно сильное повышение цены на евнухов на всем Востоке указывает на то, что добывание этих последних стало трудно, что условие получения их обставлено большими препятствиями и что это зло не развивается, а приближается к угасанию. Евнухи в настоящее время встречаются лишь в самых богатых городах Востока, а некоторые из них, не находя подходящего места, принуждены искать себе других занятий.

Надо самому побывать на Востоке и приглядеться к отвратительным лицам этих блюстителей нравственности гаремов: чтобы составить себе понятие об этих несчастных и вместе с тем злобных существах, один вид которых внушает отвращение. Эти жирные лоснящиеся лица, отвислые подбородки и щеки, припухшие мешки под глазами, толстые губы, мутные глаза, смотрящие с презрением и жестокостью на все окружающее, сатанинская улыбка, толстые пальцы, усеянные драгоценными перстнями, все это, характеризующее большинство черных евнухов, производит самое отталкивающее впечатление. Ни один разбойник-курд, или вороватый араб не внушал мне такого отвращения, как самодовольные лица евнухов, двигающихся с сознанием собственного достоинства и презрением ко всему окружающему; только исповедь Ибрагима-ара заставила меня взглянуть с иной точки зрения на этих несчастных и не презирать, а сожалеть их более, чем всякого другого раба. К этому последнему виду рабства не могут быть отнесены даже те слова Сенеки и Метаа о свободе духа над телом, которые могут служить утешением для другого раба.

Хотя Европа, много старавшаяся о прекращении рабства на Востоке, ничего и не сделала для того, чтобы искоренить обычай кастрации, тем не менее Египет, долгое время бывший страною, поставлявшею евнухов в гаремы всего Востока, стал как будто бы стыдиться этой специальности, и в настоящее время кастрация молодых негров, если и производится во владениях хедива, то лишь втайне и то на границах Судана. Еще во времена Клот-бея города Сиут и Джирджех были резиденциями кастратов, и из одной деревеньки под Сиутом выходило не менее трехсот евнухов в год. В настоящее [311] время большинство евнухов доставляется Абиссинией и теми походами в страну неверных, которые известны под именем россуа.

_____________________________

— Валлахи (клянусь Богом)! Как хорошо было в доброе старое время, говорил мне, сетуя и вспоминая прежние годы, почтеннейший шейх Абдулла из Тлемсена (Алжирия) (А. Елисеев. Положение женщины на Востоке. Северный Вестник). Как удобно и легко было прежде добыть себе, если не райскую гурию, то любую красавицу Востока.

Не только из Африки и Азии, но и с Кавказа, Албании, Армении и Эллады шли хорошенькие рабыни на невольничьи рынки Востока. Живой товар, можно сказать, сам навязывался в руки покупателя: «были бы деньги, да охота — и все красавицы у твоих ног»; не только в Стамбуле, Каире, Дамаске, Багдаде, Алжире и других больших городах Востока, но и в каждом более или менее значительном центре — стоило только почтенному эффенди пройти на базар, чтобы на невольничьем рынке выбрать себе любую красавицу. «Алджаиб (просто удивительно!), говаривал тот же Абдулла, занимавшийся в доброе старое время почтенным ремеслом добывателя рабынь, — чего только не было на том рынке, что уничтожили в Каире завистливые франки! Какой огромный выбор, как хорошо был размещен товар!»

Я позволю себе со слов досточтимого шейха Абдуллы описать прелести невольничьего рынка, потому что сам уже не застал этик гуманных учреждений, а о небольшой конторе живого товара, посещенной мною в Каире, скажу затем несколько слов.

— Словно ряды перелетных птиц, усевшихся на зеленом болоте, разместились разнообразные красавицы на циновках и коврах невольничьего рынка. Тут есть рабыни всех оттенков и цветов; слабые глаза Абдуллы их не могли, даже различать... Смуглые и желтоватые, как и песок их родных пустынь, красавицы Геджаса и Сахеля, черноглазые и темнолицые аравитянки Неджеда, оливкокожие египтянки, матово-черные дочери Судана, темнокожие нубийки и красавицы Габеша, ряды черных, как глаза лани, невольниц глубокой Африки, красноватые фульбянки, стройные и полные грации берберки [312] Магреба, подобные гуриям Ягуди (Еврейки) Алжира, полные страсти и огня Арабки Месопотамии, разнообразные по цвету и красоте куртинки, большеглазые Армянки, самые красивые дочери Эллады, Албании, Болгарии, Сирии и Ливана, бледнолицые красавицы Франгистана и наконец несравненные гурии Кавказа — все они были собраны вместе на утеху правоверных и на усладу их очей. Излишние одежды не скрывают красоты продаваемых рабынь, а красавицам нечего стыдиться наготы, прелестью которой одарил их милосердный Аллах... Купцы любезно предлагают проходящим осмотреть внимательно выставленный товар и хотя присмотреться к нему... Аллах создал красоту женщины для мужчины, продолжал глубокомысленный Абдулла, как сотворил розу для услады очей человека. Никто из правоверных не проходил без того, чтобы не полюбоваться на выставленных рабынь... Да, они, клянусь пророком, в десять раз были дешевле, чем в настоящее время...

На этом я и кончаю цитаты из рассказа Абдуллы, потому что самая операция осмотра и смаковки, которой он посвятил много слов, а также приемы сделки и покупки слишком гнусны и отвратительны для нашего чувства, чтобы о них распространяться, тем более, что времена публичной продажи невольниц даже в глухих уголках Востока уже исчезли безвозвратно, и европейский путешественник только с великим трудом может натолкнуться на практикуемую и поныне продажу.

Вербовка красавиц в прежнее время облегчалась и тем обстоятельством, что некоторые торговцы, особенно Черкесы, ходили со своими красивыми дочерями по домам, предлагая их, как у нас предлагают цыплят. У писателей середины этого столетия и даже шестидесятых годов можно встретить красноречивые описания этой гнусной продажи в рабство детей их родителями, унижающей всякое человеческое достоинство; но, к счастью для человечества, подобный отвратительный торг уже прекращается и на Востоке. Доброе старое время миновало и для Востока безвозвратно; нет уже ни в Стамбуле, ни в Каире, ни в Алжире невольничьих рынков, и оборванные Черкесы и Арабы не решаются продавать там открыто своих детей. С течением времени изменяются не только формы проявления тех или других обычаев старины, но и, сами эти последние пропадают мало-по-малу или проявляются не так безобразно. Для того, чтобы дать понятие о [313] том, как производится ныне продажа невольниц, я приведу две сцены из грустной истории современного рабства.

В одном из уголков Старого Каира, куда можно пробраться только с помощью человека, хорошо знающего эти трущобы, за целым лабиринтом темных улиц, корридоров, лесенок и переходов помещается современный невольничий рынок, или скорее, контора его в столице Египта. То, что было прежде на показ, прячется теперь по углам, подальше от всевидящего глаза проклятого Франка. Туда и привел меня провожатый, старый Гамид, взяв с меня слово никому не говорить в Египте о том, что я увижу. Хотя и немного мне пришлось увидеть здесь, так как почтенный хозяин Киамиль-эффенди, не доверяя Франку, не показав всего своего товара, но и того достаточно было для меня, чтобы убедиться в существовании торговли живым товаром до настоящего времени.

После ряда предосторожностей Киамиль-эффенди, оставив Гамида на стороже, ввел меня в длинную комнату, где продавались добываемые со всех уголков Востока рабыни. Их было десятка полтора, и почти все они были Феллахини и Арабки Египта; темнокожие невольницы, как и белолицые красавицы, которыми особенно дорожил Киамиль, помещались отдельно. Почти все еще не достигшие полного развития, смотревшие как-то робко и боязливо, эти полуженщины-полудети были так грубо выставлены напоказ, что становилось обидно и грустно за человека, могущего продавать себе подобных. Для желающих почтенный пестун заставлял и совершенно обнажаться несчастных, петь, плясать и вообще показывать свои таланты... Ничего этого, разумеется, мы и не потребовали, поспешив скорее удалиться из этого печального места, где человек приравнивается к ценной вещи и скоту. Двух других отделений своей богатой конторы не показал мне Киамиль, вероятно, потому, что, несмотря на авторитет старого Гамида, не доверял молодому Москову и не думавшему ничего покупать. Почтенный торговец этот имеет большие связи на всем Востоке и получает своих невольниц различными путями... Подобные описанной тайные конторы, заменившие прежние открытые невольничьи рынки, где можно купить до настоящего времени любую рабыню, существуют втихомолку не в одном Каире. В самом Стамбуле, говорят, еще есть уголки, где почтенные [314] османлисы могут облюбовать даже привезенную из Европы красавицу; о Багдаде, Дамаске и друг. больших городах Востока, еще не вполне подвергнутых строгому контролю Европейца, не приходится уже и говорить; в каждом из них туземец может указать таких эффенди, через которых можно приобрести хорошенькую рабыню.

Благодаря вмешательству «проклятых Франков» всякая торговля живым товаром на великое горе правоверных сильно затруднена, а во многих случаях и совершенно прекращена. Купить хорошенькую рабыню теперь очень нелегко, и если в старое время живой товар приходил чуть не сам на дом к любителю и покупщику, то желающему в настоящее время надо принять не мало трудов для того, чтобы его отыскать. Только благодаря сильному покровительству многих высокопоставленных сановников Востока, гнусные конторы живого товара могут еще обделывать хорошие делишки, практикуя de facto то, что de jure запрещено. Даже при дворах восточных властителей есть люди, которые, отдавая дань веку и требованиям европейцев, на словах и на бумаге, повидимому, стараются стеснить всеми мерами продажу живого товара, а на самом деле всячески потворствуют ей, даже поддерживая эту коммерцию. Есть губернаторы целых провинций — вали, не только смотрящие сквозь пальцы на практикующуюся довольно открыто продажу рабынь в пределах вверенных им областей, но и сами пользующиеся услугами женопродавцев для приобретения хорошеньких одалисок. При таких условиях не мудрено, что в разных уголках Востока, обусловливаясь главным образом разнообразными взглядами администрации, процветает более или менее тайно торговля молоденькими рабынями.

_____________________________

Живой товар у продавцев, подобных Киамилю-эфенди, добывается самыми разнообразными способами — сманиванием и покупкой молодых девочек у бедных родителей, сводничеством, а чаще всего — похищением как женщин, так и детей. Еще не далеки те времена, когда на побережиях Сирии и в самом цивилизованном Бейруте, гордящемся ныне двумя университетами, практиковалось весьма обыкновенное в тех странах похищение красивейших дочерей Ливана. Теперь на Сирийском побережье уже не крадут хорошеньких Гречанок, [315] Евреек и Левантинок, но зато в Египте похищение девушек практикуется в некоторых местностях едва не до сих пор. Один из недавних случаев настоящей продажи молоденьких женщин, по всей вероятности похищенных в разных уголках Востока, нам удалось наблюдать лично в 1881 году на западных берегах Акабинского залива на Синайском полуострове (См. Мою статью «На берегу Красного моря». Вестн. Европы. 1883).

Придя на берег Красного моря после долгих странствований из Синайского монастыря, я встретил там ладью одного из закоснелых женоторговцев Юсуфа; этот последний, приняв меня (по редкости путешественников в этих странах) за одного из покупателей живого товара, быть может, и командированного специально с этою целью из Каира, где у старого Юсуфа есть хорошие покупатели, выложил передо мною весь свой товар. Он состоял всего из четырех женщин: двух Арабок, одной Негритянки и одной белокожей девушки. Но последняя, по всей вероятности Армянка или Левантинка, была женщиной замечательной красоты и носила поэтическое название «Розы пустыни». Все эти девушки были уже специально подготовлены для помещения в гаремы, и старый Юсуф не напрасно хвастался ими. Предлагая мне купить одну из этих рабынь и в особенности «Розу пустыни», он запрашивал страшные деньги, которые показывала, что товар его всегда в хорошей цене. За «Розу пустыни» торговец Юсуф спросил 600 лир (лира 2-3 франка), за Арабок по 300 и за черную женщину 250 — цены страшные, объясняемые только редкостью и красотой товара. Одна высота приведенных цен, назначенных за простую рабыню; показывает, насколько трудно и дорого в настоящее время иногда правоверному купить себе хорошенькую невольницу. «Эти женщины достались мне не легко, говорил старый торговец Юсуф, я купил их своею кровью и за свою кровь хочу получить золото. Свою кровь и свой труд, эффенди, ведь я имею право продавать». Так отвечал на мой вопрос о праве торговли людьми в оправдание своего гнусного ремесла Юсуф; но все-таки много труда мне стоило удержаться от того, чтобы не освободить несчастных рабынь из рук старого торговца; только перспектива погибнуть в пустыне с освобожденными, для которых у нас [316] не было ни верблюдов, ни провианта, остановила тогда мои горячий, молодой порыв...

Хотя в настоящее время таких явных продавцов женщин, как Юсуф и Киамиль, осталось немного, но зато роль их с успехом играют торговцы тайные; но рассказам моих проводников, сопровождавших меня через пустыни каменистой Аравии, продажа невольниц существует не только на аравийских, но и на африканских берегах Красного моря почти на глазах строгого египетского правительства. Каменистая Аравия, по рассказам моих проводников, относящимся к восьмидесятым годам, служит одним из опорных базисов работорговли. Специалисты-похитители, сманивающие, покупающие и крадущие девушек, с берегов Средиземного моря бегут со своим товаром на Синайский полуостров, переходят пустыню от Эль-Ариша к Акабинскому заливу, на берегах которого уже сбывают свой товар или непосредственно покупателям или коммиссионерам, доставляющим его в Сирию или Египет. Восточный и западный берега Акабинского залива, и особенно побережье от Акабы до параллели Медины служат временными пристанищами многих десятков женоторговцев: на диких, едва доступных берегах Акабинского залива их было особенно много, а за мысом Рас-Фартук, по словам Рашида, существовала еще в 1880 г. целая станция продавцов рабынь, где можно было сделать огромный выбор. Туда-то и отправлялись коммиссионеры египетских и турецких гаремов, вербующие невольниц.

По словам того же проводника, неоднократно побывавшего в этих гнусных притонах, в числе невольниц «Арабов моря», как он называл женоторговцев Красного моря, постоянно попадаются не только Арабки, Коптянки и черные женщины, но и Гречанки, и Еврейки и Леватинки, очень ловко похищаемые в прибрежных сирийских городах. Другой мой проводник, Юза, подтвердил, что в бытность его в Газе (южная Палестина), в 1880 году, Арабы, пришедшие с ним в одном караване, украли красавицу Еврейку и увезли ее в пустыню за Эль-Ариш, где и след их совершенно простыл.

(Продолжение следует).

А. Елисеев.

Текст воспроизведен по изданию: В стране рабов (Из посмертных бумаг) // Русское обозрение, № 1. 1896