302. Продолжение корреспонденций Максимова

7/20 марта [1900], Блумфонтейн

ПИСЬМА С ТЕАТРА ВОЙНЫ

(От нашего специального корреспондента)

Получив паспорт и оставив вещи в гостинице, я налегке выехал из Претории 2 марта, вместе с французскими волонтерами.

Этот поезд имел совершенно военный характер. Повозки на платформах, лошади на открытых сверху вагонах и масса волонтеров — трансваальцев и оранжистов — с патронташами через правое плечо, с ружьями в руках и баклажками на боку.

Несколько дам и девиц пришли провожать своих близких. Лица у всех оживленные, у некоторых даже радостные, оттого что идут на позицию, — ни у кого не видел печального лица, даже у провожавших дам. Нет, видел две озабоченные физиономии — то были евреи из Йоганнесбурга.

От Претории дорога идет ровная. Пройдя между горами, на которых высятся три форта, защищающие Преторию с этой стороны, то есть с запада, поезд выбегает на равнину. Виднеются поля кукурузы и ржи, фермы и краали кафров, стада быков, да изредка пасутся несколько лошадей; послышалось несколько выстрелов — это волонтеры пробуют свои ружья, стреляя по постройкам термитов.

Раздались песни, и мы весело катили до станции Эландсфонтейн, около которой расположен большой город, потому что здесь богатые золотые прииски. Около станции Натал-Спруйт тоже прииски, словом, почти по всему пути до пограничной станции Vereeniging, немного к западу, — повсюду золото и золото.

На одной станции я хотел поесть и пошел искать гостиницу, — да, это было на станции Smaldeel, где мы ночевали, я увидел нечто похожее на нее и спросил сидящих недалеко девочек: не это ли гостиница?

«Да, — ответили они, — но только для буров». Я все-таки пошел туда. Там уже сидели несколько моих товарищей по поезду, буров-артиллеристов, которые сказали что-то хозяйке, которая любезно пригласила меня пообедать. [455]

Когда я хотел заплатить за обед, она отказалась, прибавив, что очень рада была иметь гостем настоящего русского (намек, вероятно, на русских евреев, которых здесь насчитывают до 22 000). На этой же станции я видел во встречном поезде 37 пленных англичан, которые, видимо, были довольны, что попали в руки буров: они пели и беззаботно насвистывали себе. Около вагонов 1-го класса ходили часовые и не позволяли говорить с пленными.

Кстати, интересный факт, указывающий, насколько пленные чувствуют себя хорошо у буров, а также на их «желание» сражаться за честь британского оружия. Как-то англичане взяли в плен трех буров, которых хотели обменять на своих пленных. Так из 60 с лишком пленных англичан не нашлось ни одного, который хотел бы идти в обмен! Пришлось прямо назначить. Не дурен фактец!

Утром в 6 часов мы двинулись в путь и, переехав три-четыре речки по железнодорожным мостам, подъехали около 8 часов к станции Brandfort (Брандфорт), где ожидал нас сюрприз: на станции была масса публики и, между прочим, много дам и девиц в светлых платьях.

Когда поезд остановился, из толпы выделилось 20 молодых девушек, которые, став полукругом, запели национальную песнь Оранжевой Республики. В этой песне говорится о благе мира и произносится угроза против врагов, покушающихся на свободу и независимость народа. Этот гимн покрыт был криками «ура». Затем девицы пропели трансваальскую народную песнь в том же духе и, наконец, псалом. Все эти песни выслушаны были с непокрытыми головами.

В ответ им французы очень недурно пропели «Марсельезу», покрытую криками «ура» буров. Потом господин Швеммер, служащий в Претории, сказал зажигательную речь, закончил он ее словами: «Будем биться до последнего человека!» Энтузиазм необыкновенный.

Я заметил у некоторых буров слезы на глазах, вызванные песнями и речью. Трудно будет бороться англичанам с таким народом!

Взволнованные, покинули мы станцию Брандфорт и в 9 часов прибыли в большой крытый вокзал Блумфонтейна. Вокзал полон солдат. Сидят, ходят, лежат повсюду на полу — совсем военный лагерь. Возбуждение большое. Кронье бранят. Боятся, что не сегодня завтра англичане возьмут их столицу.

Не найдя ни одного портье из гостиницы, а также носильщиков, мы принуждены были сами вытаскивать наш багаж и нести его к выходу. Тут-то я узнал, что значит ехать налегке: у меня оказалось с лишком три пуда вещей, да довольно тяжелый фотографический аппарат, пришлось взвалить себе все это на плечи и, проклиная все и вся, потянуться к выходу, который был довольно далеко от нашего вагона.

Представьте мое положение, когда у вокзала не оказалось ни одного извозчика.

Свалив вещи на приступок, я задумался — что делать? Ко мне подошел французский капитан S., тоже с вещами за спиной. Остальные французы и все другие пассажиры остались на вокзале и в вагонах. Француз спросил меня, знаю ли я город.

— Столько же, сколько и вы, вероятно, — ответил я.

— Но знаете ли по крайней мере язык их?

— Объясниться могу.

— Ну так пойдемте искать гостиницу, не оставаться же нам на улице, а вокзал и вагоны переполнены.

Поглядел я на свой легкий багаж, оглянулся на кишащий народом вокзал, посмотрел в полутемную даль города, вздохнул, сказал: «Пойдемте» — и попросил француза помочь взвалить мне на плечи злополучный багаж; и мы пошли по плохо [456] освещенным улицам искать прежде всего людей, а потом пристанища, которое нелегко мне далось.

Гостиницы были переполнены, и я, только благодаря любезности брата французского консула господина Камфрата, устроился в Блумфонтейнском клубе, устроив там также и француза.

Утром я был у германского консула, доктора Строльрейтера, к которому у меня было письмо. Доктор, более похожий на лютеранского пастора, оказался чрезвычайно умным, образованным и начитанным господином. Его гладко выбритое лицо дышало добротой и вместе с тем энергией. Мы с ним сразу сдружились. Он 22 года в Южной Африке и убежденный республиканец, ненавидящий Англию.

Около 4 часов я представлялся президенту Стейну, живущему в очень комфортабельном двухэтажном, с башенками по бокам, дворце. Я к нему приехал с господином Стольрейтером. Нас встретила хорошенькая горничная с белым чепчиком на голове и провела в большую, недурно обставленную гостиную.

Навстречу мне поднялся с дивана и сделал несколько шагов очень высокий и плотный господин в черном сюртуке, с густой, очень длинной темной бородой и небольшой гладко выстриженной головой. Это был Стейн.

Дружески поздоровавшись со мной, он предложил мне сесть на небольшом диванчике, против поместились консул и доктор N. N. (забыл фамилию), этот последний в подмогу мне как говорящий хорошо по-французски. Президент говорит только по-английски и по-голландски.

Я пробыл у президента с лишком два часа. Когда-нибудь на свободе я передам наш разговор. Он был крайне интересен. Особенно меня поразило совершенно ложное представление (по английским источникам) о России. Я разъяснил им, что такое Россия, и, по-видимому, произвел впечатление.

5 марта, в понедельник, в 11 часов утра приехал сюда Крюгер. Встреченный на вокзале президентом Стейном и немногими правительственными лицами, президент Крюгер пожелал сказать несколько слов фрейштатерам, собравшимся у вокзала.

Речь его была коротка, но энергична: «Мы должны драться, мы не можем покориться англичанам, от последних неудач нечего падать духом, кто уйдет с позиций домой, тот изменник своему отечеству, а потому — на коней и в бой за свою свободу и независимость!»

Эти короткие слова произвели волшебное действие на павших было немного духом фрейштатеров, восторженные крики были ответом южноафриканскому льву! Президент сел в небольшую каретку — омнибус и сопровождаемый несколькими сотнями всадников покатил во дворец.

После заседания и отдохнув немного, президент Крюгер, этот неутомимый человек, вчера утром уехал на Моддер-ривер, где находятся теперь войска де Вета [Девета]. Главнокомандующим после Кронье будет, вероятно, назначен генерал Деларей (de la Ray), очень талантливый и храбрый трансваалец.

Генерал Оливье занимает позицию у Стромберга, а генерал Prinsloo (Принсло) сидит на Drakensberg [Драконовы горы], прикрывая Гаррисмит со стороны Наталя. Сегодня город ожил. Отправляются обозы, и отправляются на позиции бойцы.

Крюгера здесь ждут завтра.

Макс[имов]

«Московские Ведомости». 11/24 апреля 1900 г., № 89, с. 5-7.