281. Леонид Покровский: последнее письмо из Трансвааля

1 апреля 1900 г., Фолькспруйт

ИЗ ТРАНСВААЛЯ

(От нашего корреспондента)

IХ-е письмо

Один из моих знакомых, прослушав несколько моих корреспонденций, сказал мне, что я непоследователен; то англичан ругаю, то буров ругаю. Возможно и, даже думаю, справедливо.

Но ведь я не литератор, а всего-навсего случайный корреспондент, описывающий все то, что проходит в этой интересующей весь мир далекой стране. Перед моими глазами — все то, что переживается здесь мною и другими русскими. Я пишу о фактах, только о фактах, каковы они ни были бы и в чью бы пользу они ни говорили. Фантазии, вымысла нет в моих письмах. Я описываю здешнюю жизнь с текущими событиями. А если жизнь непоследовательна, значит, и мои письма [427] непоследовательны. Не моя в том вина. Да дело-то не в том; продолжаю свои сообщения и опишу, что делалось в Трансваале 20 февраля.

Ночью прибыл к нам с Тугелы генерал Бота для совещания с Лукасом Мейером и другими генералами, собравшимися также сюда. О чем они говорили в своей закрытой наглухо палатке, осталось для всех тайной, но из дальнейших событий выяснилось, что решено было отодвинуть назад лагеря, под артиллерийские позиции избрать занимаемые нами высоты, а стрелковые позиции оставить на местах остановки, по отступлении буров. Ровно в 3 часа ночи наш немногочисленный лагерь поднялся, и повозка за повозкой все вразброд куда-то двинулись, и даже не по одной дороге. Куда ехать, к кому приставать, раздумывали мы. Ведь нельзя же ехать за какой-нибудь телегой, ровно как караульщики! Пока Крафт возился где-то со своей лошадью, а Кравченко пристроился при повозке с нашим багажом, рассчитывая, что там насчет продовольствия будет сподручнее, наш лагерь опустел, телеги скрылись за горами, оставались одни только верховые. В темноте не видно, кто свои, кто чужие, и мы наугад поехали за первыми отъезжавшими. Это оказалось свыше человек 20, свита генерала Бота с ним самим во главе, удалая, лихая компания, больше голландская и вообще европейская молодежь. Знание ими европейских языков нам было на руку. И у нас завязался живой разговор.

«Сейчас получилась телеграмма из Дурбана, от полковника Брауна, пишет, что попал в плен и англичане разрешили ему о том нас подробно уведомить», — начал выкладывать последние новости симпатичный секретарь Боты (секретарь — по-нашему адъютант). Полковник барон Браун — это командир кавалерийского полка германской службы, приехал сюда, в Трансвааль, вместе с майором германского Главного штаба бароном Рейнценштейном. Оба они не военные атташе, нет! То есть сами собой. А они явились сюда и здесь живут не то официально, не то неофициально. Бурам не помогают, не воюют, ездят по позициям, снимают их, описывают ход военных действий, казалось бы, лишние совсем люди, а живут при генерале Мейере. Как они сами заявляют, германское военное министерство дало им заграничный отпуск и послало в Трансвааль «поучиться войне, познакомиться с последними новостями боевого искусства».

Майор барон Рейнценштейн — академик и надеется скоро издать для своего отечества «описание трансваальской войны». Ездили по позициям они всегда вместе и, надо отдать справедливость, работали весьма усердно.

События истекших дней они уясняли себе много лучше самих здешних генералов. Увлеченные своими успехами, под конец они зарвались некстати. Полковник барон Браун поплатился. В один из последних дней перебравшись за Тугелу, задумали они осмотреть поближе английские позиции, решая вопрос, чему приписать дневной успех англичан, но, незнакомые с местностью, заспорили, где лучше пробраться, и разъехались в разные стороны, условившись через час соединиться на мосту Тугелы. Уже на обратном пути полковник Браун был замечен англичанами. Несколько кавалеристов преследовали его. Конечно, он мог бы благополучно ускакать от них, но тут приключилась бела. Летя стремглав, он заскакал в противоположную перегородку. В Африке все заборы из колючей проволоки: надо ли отделить свои владения от соседа, оградить ли дорогу или распланировать свои пастбища на участки, всюду ставятся проволочные заборы с такими колючками, что не перелезешь ни через него, ни в промежутки. Забор направо, забор налево и перед носом забор. Что поделаешь? А ножниц-клешей для разрезывания проволоки у нашего полковника не оказалось. А кавалеристы уже настигали, высоко взмахивая отточенными саблями, предвещая верную смерть. Нервное движение руки, [428] носовой платок... и белый флаг полковника Брауна уже развевается нал его головой, красноречиво свидетельствуя о добровольном пленении.

— Просил прислать все вещи в Берлин, — закончил наш оратор свое повествование. Заря занималась, светало.

Пропутешествовав значительное время по полуиссохшему дну какой-то горной речонки, мы остановились отдохнуть и перекусить. Пока чайники кипятились, а флейш поджаривался, меня представили генералу Бота, и мы совместно стали обсуждать настоящее положение дел. На брошенных бурами позициях показались англичане. В бинокль нам весьма отчетливо представлялось малейшее их передвижение, каждое их действие. Даже взмахи лопат с выбрасываемой землей на месте, где рыли они траншеи, и то были видны.

Генерал Бота уже делал распоряжение вызвать сюда одно орудие, обстрелять их и заставить прекратить работу закрытий, но... но вышло иначе. Мы тоже не остались незамеченными, и англичане не пожелали иметь лишних свидетелей своих действий. Граната, разорвавшаяся немного в стороне от нас, пробила одиноко стоявшую на скате горы палатку и сильно встревожила спокойно почивавшего там одного бура и кафра. Другая разорвалась тут же, поблизости. Следующая граната взяла более верное направление и разорвалась шагах в 15 сзади нас, просвистев свою прощальную песню совсем над нашими головами. Все торопились седлать лошадей, многие уже были готовы, а я все еще не мог растолкать сонного Крафта, не желавшего обращать никакого, даже любознательного внимания на валявшиеся кругом его осколки.

— Моих здесь нет, — сквозь сон мычал он мне.

— Да все уже уезжают! — закричал я.

Дальнейшая граната, направленная на место, где только что паслись наши лошади, разогнала окончательно нашу публику. Пока Крафт ловил свою лошадь, пока седлал ее, неумело, застегивая то ремень не там, то пряжку наоборот, времени прошло немало и наша компания скрылась в ущельях.

— А что, не остаться ли нам здесь немного, при чае с закуской, — стреляют то теперь в них, а не в нас, — предложил я своему спутнику.

Тот согласился, [мы] и принялись за уничтожение «чего Бог послал», как нас окликнул прискакавший секретарь.

— Генерал вас ждет, едемте скорее, здесь одним-то легко заблудиться.

«С тоской отсюда уезжаем», — запели мы с Крафтом.

— А где вы запропастились, господа? Нам надо торопиться, здесь можем нарваться на английскую артиллерию, — смеясь встретил нас генерал Бота.

— Да больно флейш хорошо поджарился, — отшучивал я.

— Вот русские всегда так, — сказал генерал, — читал я одну вашу военную статью: завтрак под пулями — в них стреляют, а они, знай себе, закусывают. А и войско у вас хорошее! Для меня всегда ваши полководцы — первый пример.

— Странно, почему так, — возразил я. — Для буров ведь нет примеров, они сами умнее всех, пример для всех!

— Я хоть и бур, — сказал генерал, — да не такой, как другие. Я понимаю и разделяю умение и неумение, счастье, удачу и знание. Видите, я окружен какими молодцами, они почти все европейцы. А ведь это тоже не по-бурски. Посмотрите на состоящих при Жубере или при Мейере и сравните с моими молодцами. С этими не пропадешь, хоть самому сейчас в бой с англичанами, не выдадут! У меня лодырей, укрывающихся от боя, нет. На моих прямо любо-дорого смотреть.

Я посмотрел всю свиту еще раз и еще раз убедился, что «эти не выдадут». [429]

— Дальше ехать нельзя, надо слезать, — сказал наш передовой, показывающий дорогу.

Мы очутились в глубокой расщелине, с большими крутыми камнями, с глубокими впадинами. И без того скверная дорога стала невозможной. Лошадям приходилось прямо скакать вниз, опасаясь ежеминутно оступиться и сломать себе ноги, или же подниматься чуть ли не всеми ногами одновременно на высокие камни.

— Скачки с препятствиями, — сказал я своим соседям.

— Да наши лошади к этому привычны, — ответило мне несколько голосов.

— Нет, не все привычны, — возразил я. — Вон моего товарища до сих пор нет, где-то застрял.

И действительно, отъехав немного назад, я убедился, что лошадь Крафта ни за что не хотела взять даже первого препятствия, как он ни бился над ней. С большим трудом нам еле удалось стащить ее вниз. Он тянул за узду, а я за хвост, и уже собственной силой так боком и свалили. На втором препятствии потребовалось не меньше времени. Дальше пустили в ход плетки, хлысты, но успех был одинаков. А генерал нас поторапливал. Я извинился, попросил нас не ждать и уверял его, что мы их сейчас догоним. Они уже скрылись, а Крафт все лупил свою клячу. Добрых часа полтора провозились еще мы в этом ущелье, пока наконец из него выбрались. Два раза мой «Амур» (так звали мою лошадь), не привязанный за неимением к чему, удирал вперед, пока мы возились у лошади Крафта. Приходилось ловить его, возвращаться назад и приниматься за старое. Три раза пришлось поругаться с приятелем, желавшим уложить на месте из своего карабина это дьявольски непослушное животное, и много других бед приключилось с нами в эту злосчастную пору!

Выехали на поляну и не обрадовались. Куда ехать? Нам было ясно, что мы заблудились, но мы стыдились высказать это вслух. Перед нами открывалась масса лощин. Надо было выбрать которую-нибудь из них. «Влево англичане, вправо можем наткнуться на англичан, — рассуждали мы, — поедем прямо».

Покружили вокруг большой горы и приехали на то же место.

— Неудачно лощину выбрали, — ругался мой компаньон.

Солнышко не выглядывало, и мы никак не могли в незнакомых горах хоть приблизительно ориентироваться. Компасы наши остались в сумке у Кравченко, и приходилось определять все на глаз. Как на грех, никто из противников не начинал боя, и выстрелов не было слышно. Мы поехали на «авось».

Долго проплутав, выбрались наконец к лагерю Свати-Ланд и узнали дорогу к своему лагерю. Надо было попасть как раз на противоположный конец расположения буров, по дороге еще верст 25. Усталые лошади не хотели идти, а истощенные желудки чего-то сильно-сильно просили.

— Георгий Владимирович, вон на ферме Красный Крест, а в дверях видна розовенькая кофточка, поедем-ка туда!

Но покинутая ферма оказалось английской, а розовенькая кофточка — молоденькой хозяйкой, отказавшей нам в хлебе и воде. «У нас решительно ничего нет, — лишала она, — нас самих буры кормят, они отобрали у нас все, а за то, что мы не бунтуем, они не гонят нас; да и моего джентльмена нет дома».

— А если мы сами пороемся в ваших погребах, — сказал ей Крафт по-английски.

— Там ничего нет, да вы не будете делать это, вы не буры, а европейцы, это видно, к тому же здесь рядом Красный Крест, — протестовала она.

— Ваши глазки спасли вас от нашествия иноплеменников, — сказал ей Крафт на прощание, и мы повернули к белому флагу с Красным Крестом. [430]

— Господа! Три дня не ели, заблудились, потерялись, умираем с голода, накормите, — взмолились мы полушутя, полусерьезно к подошедшим докторам.

Не более как через пять минут чай кипел, мясо жарилось, расседланные лошади с жадностью рвали траву.

— А чьего вы Красного Креста? — полюбопытствовали мы на прощание.

— Мы-то европейцы, голландцы, а Красного Креста Трансваальского. А вы кто?

— А мы — русские офицеры, не забудьте, пожалуйста, поместить в ваших отчетах об аппетитах русских воинов.

— Нет, нет, не забудем, — смеялись они.

Только в 4 часа дня нашли мы свой лагерь. Это с трех-то часов ночи. Кравченко там не оказалось. Сказали, что он ушел на позицию Эрмело. Лошадь моя отказывалась двигаться, и я пошел пешком отыскивать своего молодого соотечественника. Минут через 15 пути я выбрался на совершенно ровную местность, обстреливаемую гранатами. По ней приходилось идти вплоть до позиции Эрмело тысячу шагов. Добрался я благополучно и стал наводить справки о Кравченко. Его здесь не было.

— Вот вчера около нас какие-то двое сидели на скале, — сказал мне один из присутствующих.

— Да это он и есть, — подхватили несколько других, указывая на меня.

По вчерашнему делу мы все уже были знакомы и разговорились. Эрмельские буры потеряли там 30 человек убитыми и ранеными и двух пленными.

Они не вылезли из-под камней вовремя, а потом нельзя было, ну и сдались.

— А отчего вы не приходили к нам вчера, а остались там, на скале? — спрашивали меня.

— Да ведь без паспорта нельзя к вам, а мне генерал еще не дал паспорта, говорит — будьте при мне.

— Да, это верно, — соглашались другие.

Уже вечерело, взошла луна.

— Хотите лошадь, поедем в лагерь, — предложили мне буры.

Остававшиеся на ночь на позиции не хотели оставлять при себе и без корма лошадей, а потому заводных было много. Я не отказался от подобного предложения. Дорогой буры рассказали мне, что сегодняшний день прошел почти без перестрелки, только артиллерия неприятеля после полудня обстреливала все дороги, по которым приходилось двигаться и открывать себя бурам.

— А на позициях мы пока не показывались, — добавляли они.

Лагерь генерала Мейера, бывший днем рядом с лагерем Эрмело, переехал опять на другое место, и отсюда мне уже пешком снова [пришлось] разыскивать своих. Через час я был на месте, у почтовой станции Pieters. Шел мелкий дождь, а потому все заползли в палатку. Один Крафт, не спавший в ожидании меня, расположился под открытом небом у ствола высохшего дерева и ругался на чем свет стоит.

— Ничего, ничего, — успокаивал я его, — я больше вашего устал, да и то не ворчу. Что делать, помокнем еще под дождем, не век же так. Завтра покончим с Мейером, а пока давайте лучше спать.

А Кравченко так и не вернулся. Где он, и где искать его?

Леонид Покровский

«Варшавский Дневник». 27 июня/9 июля 1900 г., № 172.