280. Леонид Покровский о своих соотечественниках-добровольцах

1 апреля 1900 г., Фолькспруйт

ИЗ ТРАНСВААЛЯ

(От нашего корреспондента)

Считаю необходимым опровергнуть неверные сведения о русских добровольцах, сообщенные в «Петербургской газете» господином Николаевым, рисующие наших соотечественников с непривлекательной стороны.

Добровольцев в Трансваале набралось довольно много. Более всего, конечно, немцев (больше пруссаков и меньше австрийцев), из них две трети — народ мастеровой, рассчитывающий по окончании войны оставаться в Трансваале и поживиться здешним золотом и алмазами. Все они — сомнительных нравственных качеств. Остальная треть немцев — офицеры и несколько искателей приключений.

Много здесь и французов (рвавшихся отомстить за Фашоду), щедро наделенных от особого во Франции комитета по отправлению добровольцев в Трансвааль (что не тайна!) необходимыми на дорогу финансами и «на абсент особо». Между ними есть и типы, есть и типики. Во многом между собой они и разнятся, но в одном все одинаковы, поголовно все любители спиртных напитков. Абсент, ром, коньяк, ликеры... только и видишь там, где француз. Понагляделся-таки я, пока мы ехали от Марселя до Трансвааля. Говорят, русские любят выпить. Что правда, то правда! Но в области абсента и ролла едва ли нашелся бы любитель состязаться с французом. Немало приехало в Трансвааль и американцев, бросивших калифорнийские обедневшие россыпи и поспешивших на более тучные золотые нивы Трансвааля. Немало также и голландской молодежи, ввиду знания государственного языка по преимуществу занимающей здесь места писцов и чиновников. Понаехали и итальянцы, и греки — мелкие торгаши, обидевшиеся на правительство за [425] открыто выраженные симпатии англичанам в деле предложения вооруженной помощи; перебежали границу и некоторые португальцы. Попадаются и испанцы, и швейцарцы, и ирландцы, и, наконец, славяне: сербы, болгары и черногорцы. Почти все эти добровольцы привлечены слухами о неистощимых запасах золота и жаждут наживы. И как белое пятно на всем этом черном фоне выделяются наши немногочисленные русские добровольцы. Вот они все наперечет, по порядку времени прибытия в Трансвааль: Шульженко, Ядрихин [Едрихин], Арнольдов, Кравченко, Покровский, Августус, Никитин, Диатроптов, Гучков, Рукерт, Крафт, Николаев, князь Багратион-Мухранский, другой кавказец NN [Сапаров?], Ганецкий, Максимов, Рубанов. Семенов, граф Бобринский и Дрейер. Большинство из них (13 человек) — военные, и все бывшие офицеры. Желающих поживиться трансваальскими богатствами между ними нет никого. К совершающим Partie de Plaisir [развлекательную прогулку] в Трансвааль вначале, действительно, можно было отнести трех-четырех лиц, но когда они с готовностью взялись за оружие и оказались солдатами ничуть не хуже нас, приходится разубедиться и в этом. Русские добровольцы, покинувшие своих родных, бросившие службу, карьеру, решившиеся на всевозможные лишения, встали в ряды и потянули общую неприглядную лямку, своим мужеством и выносливостью поощряя падающих духом воинов, смело идя на опасные предприятия, с ежеминутным риском для собственной жизни за народ, для них совершенно чужой. Это ли не самопожертвование!

Не скрою, что почти у всех офицеров была еще одна затаенная цель — это понюхать настоящего боевого пороху, испытать себя в серьезной опасности, закалить, приготовить себя на случай необходимости своей родине и, главное, поучиться «на практике» тому делу, тому искусству, которому каждый военный посвятил всю свою жизнь. С другой стороны, если хотите, все наши невзгоды, все наши лишения кроме несомненной пользы, особенно для офицеров, невольно вознаграждаются теми новыми познаниями, теми новыми впечатлениями, которые должен выяснить даже не наблюдательный путешественник, проехавший столько морей, столько чужих земель. Все это вместе так полезно и так симпатично!

Большинство наших добровольцев прикатило в Трансвааль с одной переметной сумочкой, совсем налегке. Если же и были такие, что, «предусмотрительно запасшись для своего продовольствия консервами, бисквитами и вином, выгружали свои чемоданы в Претории», как пишет господин Николаев в своем фельетоне, то они даже на железнодорожных служащих, видевших всякие багажи, не произвели ровно никакого впечатления. Слова «скромные и непритязательные буры» возможны и правдоподобны только в описаниях господина И. Николаева. Каждый бур едет на войну с такими громадными чемоданами, с такими большими запасами съедобного, набирает столько разных чашек, чугунков, котелков и кастрюль, что поистине непритязательному русскому человеку, глядя на все это, невольно думается: да уж не на новую ли ферму он перебирается? На дне его сундуков, под спудом, лежат большие запасы не сахарина, а настоящего сахара, на отсутствие которого так сильно жалуются в Трансваале, немало и прочих лакомств вроде леденцовых конфет, столь любимых бурами, но ни за что они не угостят этим вас. Частенько масса заготовляемых ими продуктов портится, тухнет, так что приходится выбрасывать, а все же бур не поделится с вами ничем и с улыбочкой посмотрит на свое погибающее добро. Буры удивляются, правда, количеству нашего багажа, но не множеству его, а малочисленности, и смеются над нашей легкомысленностью. Не зная организации здешней неорганизованной армии и доверяя советам преторийских главарей, мы и на поле военных действий едем с «чем Бог послал», а зачастую [426] с одной своей переметной сумочкой; а в результате, конечно, холодовки и голодовки, раз не пристанешь к какому-нибудь иностранному отряду, где всегда можно найти и приют и покой.

«Буры не желают иностранных добровольцев, потому что эти добровольцы — все господа-баре, а не мужики», — пишет И. Николаев. Это далеко не так. Успев приглядеться к иностранцам до войны, в большинстве случаев проходимцам, искателям легкой наживы, буры относятся к ним весьма недоверчиво, а так как они обладают громадным самомнением, считая себя самым умным народом земного шара, то на сиену невольно является зависть, так как очень много иностранцев — специалисты военного искусства. А если прибавить сюда счастье, которое сопутствовало бурам в начале войны, то нежелание присутствия иностранцев, граничащее с пренебрежением, становится вполне понятно. На самом деле, дай иностранным специалистам бразды правления в их руки, да победи после этого буры англичан, весь успех ведь был бы приписан иностранцам, а разве это возможно, разве допустимо для «самого умного народа», разве это мыслимо для народа, где каждый сам полководец и сам генерал?! Впрочем, когда англичане поколотили буров на обоих театрах военных действий, так наши гордецы стали податливее и всю их спесь как рукой сняло. Теперь даже заискивают у иностранцев и упросили их всех соединиться в один иностранный отряд с полной самостоятельностью действий.

«Почему не предложили свои услуги Трансваалю мужики, родившиеся в деревне, всю жизнь проведшие среди природы, выносливые, сильные, крепкие, хладнокровные, а поехали только господа?» — спрашивает И. Николаев в своем фельетоне.

И странно и стыдно рассуждать так!..

Да знают ли еще наши мужики-то об этой войне? Разве И. Николаев оповестил их, разве он согласился обрабатывать за них поля и огороды, кормить их семьи, разве он вложил в них столько решимости ехать за тридевять земель, в чужие страны и, быть может, на верную смерть, разве он снабдил их, неимущих, необходимыми финансами на дальнюю дорогу?

Леонид Покровский

«Варшавский Дневник». 9/22 июня 1900 г., № 156.