279. Леонид Покровский о встрече со штабс-капитаном Шульженко

24 февраля 1900 г., Станция Питерс

ИЗ ТРАНСВААЛЯ

(От нашего корреспондента)

VII-е письмо

Следующий день не принес нам ничего утешительного. Генерал Мейер утром поехал разбирать события прошедшей ночи. Большая дорога к позициям сильно [422] обстреливалась неприятельской артиллерией. То там то сям то и дело разрывались гранаты. Пришлось ехать окружным путем, пробираясь по неудобным ущельям между отвесными скалами.

Времени на это потребовалось много, и генерал прозевал обычный час своего обеда. «Ну что? Как дела?» — спрашивали его по возвращении. «Прошедшего не вернешь», — сердито ответил он.

Когда после его обеда я думал напомнить о себе и узнать, долго ли еще мне ждать и чего собственно ждать, генерал заперся в своей палатке и улегся спать. Солнышко грело вовсю, уничтожило грязь и всякую мокроту, подсушило и подбодрило нас, и мы, сильные и крепкие духом, хотя и немощные (от голода) телом, взобрались на гору, у подошвы которой раскинулся наш лагерь. Живописная картина предстала перед нами. Шагах в 800 от нас впереди две горки, стрелковые позиции буров, сплошь обсыпались английскими снарядами, неприятельские «Максимы» непрерывно рокотали, посылая сразу по 5-6 гранат, падающих одна от другой на недалеком расстоянии. Гром от ежеминутного разрыва снарядов заглушал всякий шум. Облака то белого, то желтого дыма и пыли после каждого разрыва, густо покрывавшие обе горки, закрывали дальнейший вид, а на этом скате за камнями сидели и лежали буры и, не торопясь, постреливали. Внизу же, у горы, мирно паслись лошади этих стрелков и как будто ничего не подозревали. Попадавшие сюда гранаты как будто не беспокоили их ни своим свистом при полете, ни своим шумом при разрыве. Если же случалось, что какой-нибудь осколок попадал в лошадь, то это бедное животное тупо озиралось, как бы соображая, в чем дело, и глухо ржа (неразборчиво), беспомощно падало, мучаясь в предсмертных судорогах. А около них всюду сновали скакавшие всадники и торопившиеся экипажи. Здесь была большая езжая дорога, и, конечно, одна только необходимость заставляла проезжавших пробираться в этом опаснейшем месте, а не где-нибудь вдали от выстрелов. Влево от нас, бурливо журча, бежала быстрая Тугела.

Ширина ее здесь, у Коленсо, местами доходила до 40 шагов, но больше этого я не видел. Броды по ней, где и встречаются, весьма опасны, сильное течение невольно уносит далеко в сторону от намеченного пути, каменистое дно не дает возможность ступать шаг за шагом по твердой и ровной почве. По берегу реки извилисто пролегала железная дорога. По сторонам река была еще наша, и на огромных платообразных возвышенностях ее расположилась часть бурской артиллерии, пока молчавшей, чтобы скрыть место своего близкого нахождения. «Ту-ту-ту-ту-ту!» — вдруг испугал нас громкий басистый звук нашего «Максима», увидевшего, что дела наши плохи и что неприятельская артиллерия становится для нас все более и более грозной. Вслед за тем загремели и другие наши орудия. И началось жаркое артиллерийское дело!.. Англичане били на то, чтобы заставить буров отступить, и как горохом обсыпали их стрелковые позиции своими лиддитными гранатами, а буры хотели заставить замолчать неприятельскую артиллерию и удачно подбивали их орудия.

Налюбовавшись этой картиной, мы с Крафтом захотели поближе ознакомиться с окружавшими нас позициями и уже скакали по открытой равнине к высоким горам направо, как вдруг нас окликнул проезжавший мимо всадник, одетый в грязный костюм бура, с всклокоченной черной бородой.

— Господа, дайте хоть полюбоваться на вас, видать, что русские, и по всему заметно — офицеры!

Говоривший оказался премилым, пресимпатичнейшим штабс-капитаном Шульженко. Он находился в немецком лагере под Ледисмитом и как раз днем был [423] почти всегда свободен, приехал под Коленсо посмотреть на сражение. Он пригласил нас к себе, и через час мы уже подъезжали к немецкому лагерю. Лагерь был расположен с юго-западной стороны Ледисмита и был защищен небольшими возвышенностями от неприятеля. Шульженко здесь хорошо устроился, расположившись в просторной палатке с одним пожилым господином из балтийских немцев, говорившим также и по-русски. «Видите, как у нас здесь хорошо и чисто, сразу видно, что мы тут долговременные», — пояснили нам наши хозяева. Действительно, немецкий лагерь поражал своей чистотой и порядком.

На совершенно ровной местности все палатки, белые как снег и все одинаковые, были расположены в два ряда на далеком расстоянии одна от другой, а посередине и кругом — зеленая непримятая трава с разнообразными полевыми цветами. Такой чистоте, положим, много способствовало отсутствие здесь присущего здешним лагерям всякого рода скота и беспорядочных фур и телег. Немцы почти все были пешими, а если и имели лошадей, то они паслись в стороне. Всевозможные продукты и мясо ежедневно доставлялись свежими с Моддер-Спруйта. «Наш лагерь очень богат, — хвалился мне Шульженко, — чего вы только не найдете в наших палатках, и кровати, и стулья, и столы, и качалки, даже мраморные умывальники есть, а кухонной утвари так прямо не оберешься, и все это мы взяли с окрестных ферм. Громадными котлами и теми не побрезговали и теперь кипятим в них воду для теплых ванн. Здесь мы только днем, а по ночам уходим на позицию. Там каждый три часа дежурит, а остальное время спит тут же в траншее, где и дежурил. В дождливые ночи приходится плохо: укрыться от непогоды некуда, а уйти нельзя — не позволят, да того и гляди подстрелят. Один немец у нас отошел только на пять шагов вперед и там пошевелился, так ему моментально всадили две пули. Этот обычай стрелять на всякий шорох немцы позаимствовали у буров, открывающих огонь чуть ли не по летучим мышам. Часовых и каких-нибудь секретов вперед от себя они никогда не высылают. Когда я заикнулся было об этом нашему командиру Кранцу, так он замахал руками и ногами: «Что вы, что вы, опасно; да и кто же пойдет в эти секреты? Наша немощная команда, кажется, самая трусливая: все хотят остаться живыми, и никто не идет на опасное дело».

Я захотел воочию осмотреть их запасную для боя позицию, и, пока наш немей занимался приготовлением для нас обеда, а Крафт лег отдохнуть, мы с Шульженко быстро спустились к ручейку и стали подниматься на соседнюю гору. По гребню ее, местами с пологим спуском к стороне Ледисмита, местами совершенно отвесным чуть ли не в бездонную пропасть, были вырыты с большими перерывами весьма разнообразные, но только неправильной формы траншеи. Ширина рва по внутреннему фасу доходила от 1/2 аршина до 2 аршин, насыпь была весьма разнообразной высоты и ширины, зачастую в зависимости от грунта. В большинстве случаев она была выложена из камней, если не имелось уже таковых на месте. Почти везде были проделаны маленькие амбразуры — отверстия для ружья и глаза; таким образом, голова оставалась закрытою от глаза неприятеля, хотя и не защищенною от его выстрелов вследствие тонкости земляной насыпи и отверстий между более солидными камнями. Эта работа была делом рук оранжевых буров, недавно уехавших на другой театр военных действий, в свое отечество, под Кольсберг, и оставивших свое достояние в пользу немцев. «А вот и моя скала! — объяснил мне Шульженко. — Представьте, в эту могилу, кроме меня с моим немцем, никто не хочет идти, говорят, опасно. Если сюда заберутся англичане, то тут нет пути отступления, как видите, где ход снизу, тут же и наверх, а сзади и с другой стороны тоже скала, все и боятся, зато как удобно отсюда подстреливать англичан!.. Да и [424] закрытие — тоже естественное: такие громадные камни, что и бомбой не прошибешь». Возвратившись в лагерь, мы нашли обед уже приготовленным, а наших компаньонов хлопотавшими у накрытого стола; и тотчас же все принялись за еду. Когда мы с Крафтом еще раз рассказали о нашей голодовке, то смеху и остротам не было конца, а хороший обед казался еще вкуснее. Сожитель Шульженко оказался большим знатоком кулинарного искусства и вполне удовлетворил нашим аппетитам.

«Не стесняйтесь, не стесняйтесь, господа, верните свое», — подзадоривали нас наши хозяева. «Мы уж и то обещали», — отшучивались мы. Однако пора было собираться домой. Мы поблагодарили радушных хозяев, распростились и ускакали на ночлег. Хотя мы расположились опять на том же месте, прямо на земле, но уже не в грязи и не голодные, а потому не ругались [...] бой был удачен для обеих сторон: буры, хотя и не по всей линии, отступили за Тугелу, да и здесь очистили свои передовые позиции, а англичане потеряли подбитыми и приведенными в негодность 5 пушек. Это было 18 февраля.

Леонид Покровский

«Варшавский Дневник». 6/19 июня 1900 г., № 153.