273. Леонид Покровский о соотечественниках-добровольцах

6 февраля 1900 г., Претория

ИЗ ТРАНСВААЛЯ

(От нашего корреспондента)

II-е письмо

— Кто там? Войдите!

— Я, — отвечал звучный приятный баритон; дверь отворилась, и вошел мой новый товарищ.

— А-а, господин Арнольдов, пожалуйте, здравствуйте, присаживайтесь. Где это вы вчера пропадали? Ждал, ждал я вас... Мне так хочется с вами поговорить. Ведь в прошлый раз мы так с вами заболтались, что я даже не спросил вас, где вы служили и как вы попали в Трансвааль?

— Я служил в Б. [Бузулукском] резервном батальоне, вышел в запас, и вот уже месяц, как я в Трансваале. Ехал через Одессу и Порт-Саид, где пересел на немецкий пароход. Сильной качки на море, к счастью, не было, вообще дорога была [408] тихая и спокойная, вот только коней немного смешной: ведь мы были в плену у англичан. Не доходя Лоренцо-Маркеза, наскочил на нас английский крейсер и без всяких разговоров увел в Дурбан, а там выкинул на нашем пароходе английский флаг. Вот, значит, и плен! Капитан наш кричит: »Как вы смеете, почему?» А ему говорят: У вас военная контрабанда и волонтеры для Трансвааля, вот мы и задержим вас». Тогда капитан — к немецкому консулу, а тот телеграмму императору Вильгельму, а Вильгельм-то телеграмму в Лондон — [королеве] Виктории, дескать, «если через 24 часа английский флаг не будет спущен с немецкого парохода, объявляю войну». Конечно, из Лондона сейчас же распоряжение: отпустить на свободу. Но пока длилась вся эта канитель, прошло 5 дней, 5 мучительных дней. На берег, конечно, никто с парохода не сходил, опасно. В городе-то легко ведь можно задержать, кроме англичан, никто бы не знал. На другой день нашего пленения на пароход явились английские офицеры с солдатами, опрашивали пассажиров: кто куда едет и зачем? Спрашивают и меня: «Вы кто?» — «Русский». — «Ваша должность?» — «Офицер». — «Куда едете?» — «В Трансвааль». — «Зачем?» — «Денег много, так хочу посмотреть Южную Африку, а оттуда — в Америку». Ну, и отвязались.

— А вы-то давно в Трансваале? Где вы служите? Знаю, что вы офицер, а фамилии-то вашей мне не сказали, говорят, трудная.

— Приехал я в Преторию 26 января, служил в Варшаве в Белгорайском полку, а фамилия моя совсем нетрудная — Покровский.

— Так почему же вы, господин Покровский, до сих пор в Претории, если приехали сюда еще в январе? И отчего я вас вижу в постели. Вы нездоровы?

— О да! И очень сильно. Еще в Мозамбике я заболел от ананасов. К тому же на пароходе «La Gyrode» кормили нас отвратительно скверно. С тех пор у меня дизентерия. Это бы еще ничего, если бы не другая беда. Удалось мне здесь достать конька-горбунка из-под Бовы-Королевича. Очень быстрый, и поскакал я на нем в горы посмотреть форты вокруг Претории. Попалась на дороге змея. Я, конечно, зазевался — ведь змея-то африканская, не российская, надо посмотреть, еду и все оглядываюсь. Поводья-то опустил. А с другой стороны другая змея, и прямо на лошадь. Конь мой как шарахнется в сторону и выбросил меня из седла. Я упал, да ногой на камень. Камень-то острый, глубоко врезался в ногу, образовалась большая рана. Пока я добрался до Претории, да нашел доктора — меня лечил нашего Красного Креста доктор Давыдов, — времени-то прошло много, рана опухла, закрылась и загноилась. Кроме того, маленькие африканские насекомые разъели больное место. Вот теперь и страдаю. Ездить не могу, ходить много не могу. Прямо в отчаянии... Товарищи все мои уехали на поле брани, а я лежу здесь один-одинешенек. Ни книг, ни газет здесь наших нет. По-французски из окружающих меня никто не говорит, а по-русски хоть еврей-хозяин и понимает немного, да о чем с ним говорить-то? Он только и норовит handel [торговлю] сделать. Пробовал я писать, да перо валится из рук. Скука одолела страшная. Ведь целые дни вот так и лежу на постели. В России никогда не плакал, а здесь слезы сами катятся. Вот видите, и теперь... Ведь обидно!.. Приехал воевать, да, не видавши неприятеля, сам вздумал умирать. Бог знает, когда я поправлюсь! Да и перед бурами совестно. Явился к ним болеть. Ведь у них и своих больных много.

— А вы бы в госпиталь легли?

— Что вы, что вы! Не бывши-то на войне! Да за что же меня там лечить-то будут? Ведь там лечат даром, а что я сделал для трансваальского правительства? Только хлеб ем. Будь я хоть день на войне, дело другое, но сейчас ведь я лечусь на собственные средства, которые, к слову сказать, иссякают до последней копейки. [409] А здесь все страшно дорого. Нет, я лучше вот что сделаю. Поеду-ка я в Ледисмит, да один в атаку на английскую батарею... И страданиям коней, и смерть почетная!..

— Ничего тут стыдного нет. Это просто от скуки вы сами себя так настраиваете. Ведь уже одним приездом в Трансвааль вы доказали ваше желание быть здесь полезным. А разве вы виноваты, что заболели? На войне пока еще в вас не нуждаются, а когда вы выздоровеете, вы тысячу раз успеете фактически принести посильную помощь Трансваалю. Нет! Здоровьем надо дорожить. А вот я ведь то же самое — нездоров, а уехал с театра войны в самый разгар. А почему? Надо лечиться. Заболел я там на другой день после того боя, о котором я вам уже рассказывал, стоял я с некоторыми из нашей команды на вершинах Спионскопа, любовался местом вчерашнего побоища. Вдруг откуда ни возьмись — лиддитная граната, да и разорвись около нас. На мне были тогда одеты два патронташа через плечо крест-накрест и пояс с патронами. По этому поясу и патронташам меня и задело одним осколком, да хорошо еще, что задело-то гладким боком. Не успел я одуматься, как уже валялся в обмороке. Пояс и патронташи-то разорвались. Только через два часа, и уже в лагере, я очнулся, весь бледный и с молоком на губах (оказывается, молоко-то на губах у меня еще не обсохло). И вот теперь я считаюсь контуженным. Видите, и хожу-то все живот поджавши. Не могу ничего есть, и желудок совершенно не работает.

Повалялся я немного в госпитале под Ледисмитом, да там плохо. Касторка и касторка — все и лечение, а климат не совсем здоровый. Я оттуда и удрал. Теперь думаю здесь отдохнуть и полечиться у одного русского доктора — господина Рейтмана. Он уже 15 лет как в Трансваале, с громадным состоянием, в отличном имении имеет свою больницу, там же у него и золотые россыпи. От Претории это недалеко — два часа езды на лошадях. Я с ним уже знаком. Когда я приехал в Преторию, он, узнав от одного кафра о приезде русского офицера, немедленно же прикатил из имения и разыскал меня. Покутили мы тогда здесь с ним славно. Теперь он мне предлагает отличный уход, последнее слово медицины, отдельный флигель, сад, лошадей, здоровый горный воздух, и все даром. Как тут не согласиться, да еще больному-то! Недельки две-три я там полечусь, отдохну, поправлюсь. Вы за это время тоже успеете здесь выздороветь, вот и отлично.

Поедем тогда вместе воевать: и удобнее и веселее. Я немного знаю здешнюю обстановку, вы немного уже говорите по-здешнему, вот мы вдвоем-то и сойдемся. Только главное — не торопитесь уезжать и выздоравливайте хорошенько. Если мы попадем в мою старую команду, так нам там с Базуковым [Бузуковым] будет весело. Да, а ваши-то, русские, где? Можно бы с ними! Да, кстати, кто здесь из русских-то — расскажите.

— Пока немного. Первым приехал сюда один штабс-капитан какой-то минной роты, фамилии его не знаю [Шульженко?]. Потом поручик М-ского [Ярославского] полка Я-н [Едрихин]. Он в этом году кончил академию Генерального штаба по 2-му разряду [неточно] и вот двинулся в Трансвааль применять свои академические познания на деле. Затем — вы, а потом и мы.

— А вас сколько?

— Волонтеров-то шесть человек. Мой однополчанин поручик Августус, прапорщик запаса Н-ского полка Диатроптов и я, мы трое едем из Марселя. В Порт-Саиде к нам сели сотник Гучков и какой-то банкирский писарек: еврей не еврей, а что-то вроде того [Риперт?]. Гучков служил в лейб-гренадерском Екатеринославском полку, а потом в донских казаках, уже три гола как в запасе, последние два года по выходе в запас был в Маньчжурии, в охранной страже; это очень богатый [410] человек, едет с денщиком, его отец и брат — московские купцы-миллионеры. Еще на Мадагаскаре, в Диего-Суарец, прибавился Екатеринбургского полка подпоручик Никитин. Да этого я не считаю, он уже староват годами-то, а мы ведь все молодые. Затем Красный Крест — 33 человека, и подполковник Гурко — наш военный атташе.

— Да знаю, я с ним виделся в Ледисмите, и вот при каких обстоятельствах: уже собрался я совсем уходить из госпиталя, как мне сказали, что приехал русский генерал Гурко. Ну, думаю, слава Богу, теперь уж англичанам несдобровать, наш старый генерал частенько бивал врага, недаром фельдмаршала получил, пришел конец Буллеру! Спешу повидать его и вижу: русский офицер, еще моложавый, в мундире подполковника. «А где же генерал?» — спрашиваю я. «Да вот он», — указывают мне на подполковника. Представляюсь. Оказывается, это сын знаменитого генерала, подполковник Гурко, ваш Варшавский, и приехал не воевать, а военным атташе. Вот какая история с ним случилась. Стоим мы на батарее. Во время перестрелки с англичанами долго снаряды разрывались хотя и вокруг нас, но не близко. Но вот одна [граната] сорвала крышку с зарядного ящика. Кто-то сказал: «Здесь опасно». А в то время другая граната — «трррааах» и разорвалась сзади нас, шагах в 15. Крик, шум... смотрим, а один лежит на земле, только я его не знаю, говорили, что капитан Потапов.

— А-ах, это штабс-капитан Потапов — пристроился агентом по военной части при Красном Кресте и вот теперь поехал вместе с Гурко посмотреть, как воюют буры.

— Так вот этого Потапова обдало в ноги мелкими камнями; не ранило, а только одежду немного порвало. Как встал-то, бледный был. Еще бы! Ведь могло убить! Потапов горюет, а Гурко улыбается: «Господа, у меня прекрасная фотография вышла!» Оказывается, при нем был маленький фотографический аппарат и ему удалось снять гранату в момент ее разрыва.

— Вот как! А я ведь, признаться, не думал, что он такой храбрый!

— Ваше высокоблагородие, вас одна русская барыня спрашивает, она здесь в салоне ждет, — проговорил в дверь еврей-хозяин.

— Это еще что? Интрижка?

— О нет, нет, господин Арнольдов, что вы! Спаси меня Бог от такой напасти! Это, вероятно, одна русская дама пришла навестить больного. Она ехала вместе на пароходе.

— Да кто же она?

— О, это интересная женщина. Когда-нибудь расскажу вам о ней.

Леонид Покровский

«Варшавский Дневник» (Варшава). 24 марта/6 апреля 1900 г., № 83.