255. Евгений Августус об общем положении дел в бурских республиках и о его службе после распада русского отряда Ганецкого

BRITON OR BOER

(О положении дел в Южной Африке)

События на Дальнем Востоке несколько отвлекли внимание русского общества от той кровавой драмы, которая разыгрывается в Южной Африке, где буры, напрягая последние усилия, все еще продолжают борьбу, вызвавшую удивление и сочувствие всей Европы. Много было и в России людей, которые, не ограничиваясь одним платоническим сочувствием, поспешили на помощь доблестным бойцам, и изредка появлялись на столбцах наших газет известия о русских добровольцах, кровью запечатлевших свою готовность принести посильную помощь правому делу. Уложила английская пуля лейтенанта флота Штрольмана [Строльмана], тяжело ранен бивший член Московской городской управы почетный мировой судья Александр Иванович Гучков, без вести погиб молодой восемнадцатилетний Кравченко, бросивший родных и гимназию, чтобы найти преждевременную смерть в диких горах Трансвааля. А борьба все еще продолжается, все еще продолжается беспощадное избиение людей, и не предвидится конца этой войне, которая из девятнадцатого столетия, века утонченной цивилизации и высокой культуры, переносит нас в эпоху мрачных средних веков, когда господствовало кулачное право и кровожадные инстинкты людей не обуздывались еще идеями гуманизма или трактатами Женевской конвенции. Нельзя судить о настоящем положении вещей по телеграммам и отчетам лондонского War Office, возвещающим о непрерывных победах и об успешном усмирении края. Английские войска оттеснили полчища буров на север Трансвааля, в неприступные горы Лейденбурга; вся же остальная часть страны, Freestat (теперь Оранжевая колония) и Наталь во власти англичан, если верить официальным отчетам, а между тем в Европу проникают глухие, но тревожные вести о том, что занятые англичанами города, такие, как Ледибранд, Фиксбург и другие, снова во власти буров.

Из Наталя пишет мне Иолшин следующее: «Я в английском отряде на бивуаке под Ньюкастлем. Я каждый день провожу или на передовых постах, или на рекогносцировках. Партизанская война в полном разгаре, и буры мотаются кругом, как волки. Днем сидят в горах по берлогам, а ночью идут на добычу».

И это теперь, когда английское правительство отзывает маршала Робертса, считая, что он выполнил свою миссию, что заветная мечта этих современных флибустьеров — «от Капа до Нила» — близка к осуществлению.

Не скоро еще конец войне. Целый народ, готовый до последней капли крови, до последнего человека защищать свою свободу, свою самостоятельность, не так легко стереть с лица земли, и борьба, утихая по временам, снова возгорится с большим озлоблением, с большей жестокостью.

Трансвааль, по примеру Оранжевой Республики, присоединен к владениям английской короны прокламацией Робертса; форты вокруг Претории и Иоганнесбурга вооружены орудиями большого калибра, вся линия железной дороги, по которой я ехал из Претории до границы Капской колонии, представляет непрерывный ряд стрелковых траншей, чередующихся с орудийными окопами для скорострелок и пушек, но фактически англичане владеют только тем пространством, которое обстреливается лиддитными снарядами и защищается штыками их солдат. [372] Знают ли в Европе о том, что английские эмиссары подняли против буров туземное население? Матабеле и свази, опьяненные виски, подкупленные английским золотом, вооруженные английскими ружьями Ли-Метфорд, совершают насилия над беззащитными женщинами и детьми тех буров, которые, поверив лживым прокламациям властей, сдали оружие и теперь томятся на острове Святой Елены или на Цейлоне.

Знают ли в Европе о последних прокламациях английских provost-marshal'oв, которые грозят мирным жителям разграблением их имущества и разрушением домов вблизи их ферм или в случае укрывательства у себя вооруженных бургеров. Можно ли требовать в более беспощадной, в более грубой форме забвения священных правил гостеприимства? Но и буры, до сих пор отпускавшие на свободу английских пленных, не взорвавшие даже мин из уважения к чужой собственности, теперь доведены до отчаяния. Я знаю факт, когда английский отряд попал под перекрестный огонь буров, засевших за скалами, и начальник отряда, видя безвыходное свое положение, вывесил белый флаг, ему буры ответили: «Нет больше белого флага, нет больше пощады», — и возобновили огонь, пока последний [английский] солдат не был перебит метким огнем буров.

Я жил семь месяц среди буров, делил с ними и холод, и голод, и все лишения походной и боевой жизни и научился ценить и любить этих людей, суровых и необщительных с виду, но задушевных и бескорыстных в высшей степени. Их мужество, спокойствие и выдержка в минуту опасности, равнодушие, доходящее до фатализма, с которыми они глядят в глаза смерти, вызывали невольное удивление, и только раз за всю войну я был свидетелем, что беспредельное отчаяние исказило бесстрастное лицо бура.

Это было 27 февраля [1900]. После бешеных усилий, после адской бомбардировки и целого ряда беспрерывных атак Буллеру удалось перейти Тугелу и сбить нас с Pieters-Hill. В темную, неприглядную ночь, под проливным дождем мы отступили с позиций и пришли в лагерь. Из 78 бургеров Крюгерсдорпского отряда, отразившего накануне штурм целой бригады Hart'a, нас вернулось всего 15, в том числе я и Никитин.

«Где мой сын, мой Piet?» — встретил нас [вопросом] в лагере, при свете бивачных костров, старик с седой как лунь бородой. Вернувшись с боя, измученные, окровавленные, мы угрюмо молчали. «Твой сын там остался, с другими», — кто-то ему ответил.

Старик понял. Как подкошенный он упал на землю, стал рвать на себе волосы.

«Мой сын, мой Piet! — вопил несчастный отец. — Пятерых уже я схоронил. Вот и последний убит! Зачем я их пережил! О, Боже мой, зачем ты взял у меня последнего!»

Я видел мальчиков 10-12 лет, которые спокойно, без суеты, точно старые канониры, устанавливали дистанционную трубку шрапнели и наводили орудие на желтеющие вдали цепи английской пехоты.

Я видел бурских женщин, которые, не обращая внимания на град осколков, на жужжание пуль, приносили нам в траншеи баклаги холодной родниковой воды, мясо, сухари.

Много мне приходилось слышать неблагоприятных отзывов о бурах, о том, что большинство уже потеряло мужество, что они к иностранным волонтерам относились презрительно и с недоверием. Из случайных фактов нельзя выводить общего заключения. Когда меня, грязного и оборванного, голодного, под конвоем английских штыков перевели из госпиталя как военнопленного в тюрьму, я встречал на [373] улицах знакомых буров, оставшихся после оккупации Претории англичанами в городе и уже принявших присягу на верноподданство королеве Виктории. Они меня не узнавали, отворачивались и не кланялись. Но отношение ко мне этих малодушных не могло поколебать моих симпатий к народу, с которым я успел сжиться в траншеях под Тугелой, под Блумфонтейном и на полях Вольмаранштата. Выбрав меня капралом, а затем и лейтенантом, они ко мне относились всегда предупредительно, охотно выслушивали мое мнение, делились последним глотком воды, последним куском протухшего «бильтонга».

В темные ночи, когда высоко над нами в небе мерцало яркое созвездие Южного Креста, мы сидим, бывало, вокруг тлеющего костра и вполголоса ведем нескончаемые беседы.

— Есть ли в России коровы, овцы?

— Есть.

— Много ли у вас железных дорог, городов?

— Много.

Сколько духовной мощи, какое непоколебимое сознание в правоте своего дела, какая глубокая вера, что «не в силе Бог, а в правде», должна быть у вождей этого народа, который вот уж скоро год ведет борьбу не на жизнь, а на смерть с «грозной владычицей морей»! Ни смерть, ни бегство Крюгера, ни пленение генералов не прекратят войны, найдутся другие предводители, поредевшие ряды борцов снова пополнятся теми бурами, которые слали оружие англичанам и успели принять присягу верноподданства. А возрастают они потому, что война принимает все более и более зловещий характер расовой борьбы. «Briton or Boer» [англичанин или бур] — вот лозунг англичан, и они не останавливаются ни перед какими мерами, чтобы сломить сопротивление народа. Сопротивление это грозит затянуться на неопределенное время, и вот что придумало английское правительство: во всех полках составляются списки нижних чинов, желающих поселиться во вновь присоединенных колониях. Организован комитет, на обязанности которого лежит размежевание земли и раздача будущим колонистам ферм, скота и инвентаря, конфискованных у буров, нарушивших «vath of neutrality» [присягу о нейтралитете].

Самый, конечно, рациональный способ замирения края — создать класс колонистов из солдат победоносной армии Буллера и Робертса.

Очутиться вдруг хозяином богатой, цветущей фермы, владельцем нескольких сот рогатого скота, лошадей, фургонов — это заманчивая картина для Tommy Atkins'a, который поступил в ряды армии не из патриотизма, не из жажды воинских подвигов, а потому что ему, бедному фабричному рабочему, дома голодная смерть угрожала. И вот его нарядили в khaki, наскоро обучили семи ружейным приемам, прицелке, маршировке и послали в South Africa. По обеим сторонам железной дороги от Претории до Колсберга настланы многочисленные могилы. В городах все госпитали переполнены больными и умирающими, и еще потребуются гекатомбы жертв и миллиарды звонких фунтов, пока Union jack будет развеваться по всему Трансваалю.

Легче было англичанам справиться в начале войны с тысячными полчищами буров, лишенных правильной организации и умелого руководства, чем теперь с рассеянными по всей стране летучими отрядами в 10-15 человек, то нападающими на транспорты, то портящими железнодорожные дороги и телеграфы. Операции в массе с применением тактики и стратегии европейских армий немыслимы для народа, который прошел боевую школу в борьбе с готтентотами и зулусами. Не [374] нам, европейским волонтерам, было учить буров, а мы должны были учиться у них партизанской войне, стрелковому и кавалерийскому делу.

В Европе оценили по достоинству истинный характер английских официальных депеш и рапортов; ни одно из известий о блестящих победах или громких делах не заслуживает доверия.

Какая же это в самом деле победа, когда против горы, занятой десятком другим буров, развертываются полки, бригады, совершаются фланговые охваты и движение. Против 1-2 бурских орудий выкатываются батареи.

А читатели еще удивляются, что дело редко доходит до штыкового удара, что разбитый противник куда-то бесследно исчезает, чтобы затем появиться в другом месте.

Нет в Европе армии, которая стала бы гордиться победой вроде той, которую одержал фельдмаршал Робертс во главе пятидесятитысячного войска над четырехтысячной армией Кронье.

Августус

«Варшавский Дневник«, 3/16 сентября 1900 г., № 241, с. 2.