234. Евгений Августус о тяжелом бое у горы Спионскоп

[...] Топот коней, говор людей и громкий голос над самым ухом: «Пора, вы же хотели ехать! — разбудили меня. По небу неслись темные тучи, дул порывистый холодный ветер; неясно выступали очертания палаток и силуэты людей, торопливо седлающих коней. Порой выглядывала из-за туч луна и, озаряя своим бледным сиянием проснувшийся лагерь, придавала всему какой-то фантастический оттенок.

— Komm an! Komm an, Kerls! [Вперед, вперед, братцы!] — торопил людей фельдкорнет.

Только при помощи уже готовых к выступлению буров мне удалось найти коня, взнуздать и оседлать его. В последний момент передо мной выросла тощая фигура Herr Wagner'a.

— Я с вами поеду; все волонтеры и товарищи ваши уехали на брандвахту; только помогите мне найти коня! Гнедой, знаете, со звездочкой на лбу.

— Где же мы теперь его найдем? Ах, какой вы, право.

Тут вмешался почтенный купец: «Да возьмите любого коня, и что же вы смотрите? Пожалуй, Бог даст, и назад не вернетесь».

А мне он сунул два бисквита и твердил: «Не удивляйте буров храбростью; бур за камень — и вы за камень; они назад — и вы назад».

Я поблагодарил его за совет, просил поклониться товарищам и, выждав Вагнера, пустился вдогонку за ускакавшими бурами.

По чуть заметным тропинкам, пересекающим и каменистые вершины, и глубокие ущелья, и заросли мимоз, мы держали путь прямо на запад, где в туманной мгле утреннего рассвета восставали одна за другой плоские вершины далеких гор.

Небо прояснилось, ветер затих, и яркими алмазами заблистали в лучах восходящего солнца капли утренней росы, покрывающей траву и кустарники.

Отряд наш далеко растянулся по дороге; то отставая, то догоняя друг друга, мчались всадники, в числе которых были молодые, безусые парни, гарцевавшие на маленьких косматых лошадках, степенные седобородые буры с раскрытыми зонтиками в руках: у некоторых были заводные [запасные?] лошади, у других кафры таскали на себе патронташи, винтовки и мешки с провизией своих господ.

Все они были серьезны и чем-то озабочены: пронеслась весть, что ночью удалось англичанам захватить и укрепиться на вершине Спионскоп.

— Daar is de khaki, after de kopje [Там англичане, за горой], — объясняли нам буры, показывая на далекие еще горы.

А уж там заговорили орудия; все учащаясь, раздавалась оттуда ружейная трескотня, напоминая то удары града по железной крыше, то непрерывный грохот ломовых повозок по булыжной мостовой.

Наконец перед нами выступила и столообразная вершина самого Спионскопа. На фоне голубого неба виднелись дымки шрапнелей, рвавшихся над самой горой, это бурская артиллерия обстреливала ее перекрестным огнем. Ей отвечали английские орудия, расположенные на том берегу Тугелы.

На ярко-зеленых скатах, прорезанных рельефными полосами красного гранита, поднимались бурые облака дыма и земли, и затем доносился глухой взрыв лиддитной бомбы. У подошвы горы мелькали быстро скачущие всадники появились фургоны Красного Креста, запряженные 8-10 парами мулов.

Стало жарко. После пятичасового перехода мы остановились наконец в глубоком ущелье на северном склоне горы. Здесь было несколько сот оседланных лошадей; из повозок выгружались патронные ящики. Немцы-санитары возились вокруг [307] раненых, у одного из них куском снаряда разнесло грудную клетку, острые обломки ребер торчали наружу, обнажая бледно-розовую ткань легких, другой, видно уже в предсмертной агонии, судорожно дрыгал ногами, точь-в-точь как тот негр-лазутчик

Утолив жажду из холодного родника, пробивавшегося из горной расщелины, мы набили свои патронташи двойным комплектом патронов, сунули несколько пачек в карман и стали карабкаться на скалу. Чем выше мы поднимались, тем чаше и чаше стало раздаваться зловещее шипение снарядов; болезненно отдавался в ушах свист пуль; с каким-то жалобным воем и стоном носились по воздуху рикошетирующие осколки снарядов; брызгами летали во все стороны мелкие камни, комья земли.

Как только мы оставили балку, у меня защемило сердце предчувствием страшной близости неминуемой смерти; взор мой переходил от искалеченных, вокруг которых уже перестали возиться санитары, к сидевшим на корточках кафрам, оставленным для присмотра за лошадьми.

«Остаться бы с ними», — мелькнуло у меня.

Не помню, как я очутился в полосе огня, там, где неподвижные скалы, казалось, дрожали и колебались среди грохота пальбы. Спереди, по сторонам, у самых ног беззвучно шлепались пули, зарываясь в землю, разлетаясь об камни.

Над головой, напоминая шелест крыльев громадной птицы, жужжали бомбы — ближе и ближе, и вдруг все застилается тучей дыма и высоко подбрасываемой землей, мозг сотрясается внезапным разрывом лиддитного чудовища.

«Komm an, kerls!» — ревет чей-то сиплый голос; фигуры буров то мелькают в зеленой траве, то исчезают за острыми ребрами скал. И меня охватывает это неудержимое стремление вперед; точно в каком-то гипнозе, оглушенный адским грохотом, ослепленный ярким солнцем, я рвусь вперед. Вон расстилается вершина горы, увенчанная несколькими корявыми мимозами, вон бесформенные завалы, там англичане.

Буры припали за камни; они как бы застыли, слились с выступами земли, скрывающими их от залпов противника; не суетясь, не волнуясь, они крепко сжимают приклад винтовки и выжидают, точно хищные коршуны, появления желтой каски и блеск штыка. Справа слегка затрещали частые ружейные выстрелы, сверкают гильзы, обоймы; в горле защекотало от едкого порохового газа.

Над завалами рвутся без счета шрапнели и медленно расплываются в воздухе дымки снарядов, затмевая яркий свет солнца пеленой дыма.

Англичане от нас всего в 100-150 шагах; в массе желтых людей видно какое-то замешательство, какие-то нелепые взмахи руками.

А я, не испытывая ни кровожадности, ни воспеваемого стихотворцами «эпического настроения», в хаотическом разгаре этой беспощадной бойни, я уже опорожнил все гнезда своего патронташа.

Вагнер, незабвенный мой королевский конный артиллерист, — вот он, ползком, словно краб морской, придвигается ко мне и просит; «Спичечку, что-то курить захотелось!». Его грязное лицо, с приставшими комьями земли и запекшимися струйками крови, светится такой спокойной улыбкой, что я сразу прихожу в себя и с тоской спрашиваю; «Herr Wagner, когда же это все кончится?» — «О, скоро, вероятно!» И как бы в подтверждение его слов над завалами появляется белая грязная тряпка. Стрельба утихает.

Рядом лежащие с нами буры радостно вскакивают. [308]

— Skitt not, kerls! Skitt not! (Не стреляй, братии! Не стреляй!) — кричат они и выбегают вперед. Но белый флаг скрывается внезапно; снова с большим ожесточением загорается стрельба.

Вон на завалах показывается толпа людей: спотыкаясь, падая, они устремляются на нас. Что это, вылазка? Удар в штыки? А у нас уже нет почти патронов, у нас нет штыков. Не выдержать бурам, рассеянным по всему скату, дружного штыкового удара. Но нет, вон англичане, побросав винтовки, подняв руки кверху, бегут прямо к нам — они сдаются в плен. Вон один, с почерневшим лицом, с воспаленными глазами, бросается, как зверь, на меня. Я невольно замахнулся прикладом, но он припал с каким-то диким хрипом к баклаге и судорожными глотками, как умирающий от жажды, пьет воду.

И буры и англичане, за минуту перед тем убивавшие друг друга с кровожадностью озверевших людоедов, столпились в кучу, почерневшие от копоти, забрызганные кровью и мозгами своих павших товарищей, истомленные, измученные двенадцатичасовым боем; они пьют из общей баклаги, делятся по-братски последним сухарем [...]

Евгений Августус. Воспоминания участника англо-бурской войны 1899-1900 гг. Варшава. 1902, с. 80-88.