233. Евгений Августус о поступлении добровольцем в Крюгерсдорпский отряд буров
[...] Мы еще беседовали с «ассистент-генералом» Коком, когда на далеких горах засверкали ослепительно яркие лучи гелиографа. Из сочетания то коротких, то более продолжительных проблесков (по азбуке Морзе) сопровождающий Кока гелиографист составил немногословную фразу. Оказалось, что Гиршпорт, начальник артиллерии, просит о присылке на Брокфонтейнские высоты в лагерь Йоганнесбургской команды еще нескольких орудий.
«Ответьте, что одна “maxim-canon" [бурское название скорострельного орудия системы “Максим”] и одно крупповское еще утром посланы», — приказал Кок, и при нас заработал аппарат...
Нам нужно было решить вопрос о поступлении в тот или иной отряд. Я вспомнил, что на вокзале провожавшие нас евреи рекомендовали нам фельдкорнета Йоганнесбурской команды Бен Фиуна как интеллигентного и очень расположенного к иностранцам начальника.
«Господа, — возразил нам Кок, — на правом фланге, где и Йоганнесбургский дистрикт, теперь бой в полном разгаре: никому теперь не будет дела до вас; вы сразу попадете в непривычную для вас обстановку. Мой совет поступить к крюгерсдорпцам под Колензо; они, вероятно, предпримут диверсию к Чивелею, где Буллер оставил всего одну бригаду, а наступление нам, пожалуй, больше по душе, чем бесконечное сидение за камнями, под свистом пуль и визгом гранат. А вот и сам фельдкорнет».
К палаткам подъехала группа всадников; задние волокли за собой связанного веревкой кафра. Ехавший впереди высокий бур с седой бородой ловко соскочил с коня и, подойдя к генералу, стал что-то такое ему рассказывать, размахивая руками и указывая на кафра.
— Они поймали кафра, лазутчика из Ледисмита, — объяснил Кок и, в свою очередь, стал спрашивать негра.
Тот только испуганно вращал белыми зрачками. Из-под лоскутьев его одежды выглядывало обнаженное бронзовое тело, мускулистое, жилистое. Лицо его, со следами кровоподтеков и синяков, побурело от страха и стало грязно-желтым, как кожа его ладоней. Он, точно в лихорадке, стучал зубами и на все расспросы отвечал какими-то непонятными гортанными звуками: «Baas! Baas!» [Господин! Господин!]
— Да скажешь ли ты наконец, alla Krachta [бурск. — черт побери], были у тебя какие-нибудь бумаги или нет? — проревел фельдкорнет и ткнул несчастного ногой в живот. Тот только закряхтел, и белки его забегали пуще прежнего.
— Обыскали вы его как следует? — вмешался Кок. — При нем ничего не было?
— Накрыли мы его в краале, где он, видно, хотел провести ночь; уж тормошили, тормошили мы этого дьявола, да ничего при нем не было, кроме этой палки. Да ясно, что он лазутчик, чего уж тут, ни одного бюргера по имени назвать не сумел.
— Сознайся, goddam! [англ. — черт подери!] — напустился он снова на кафра и для пущей убедительности хватил его палкой по голове. Палка разлетелась вдребезги, и из нее вывалилась свернутая в трубку бумажка.
Все подскочили к ней, развернули ее, и Кок с торжествующей улыбкой показал нам отчетливо вычерченный в горизонталях с приложением масштаба план укрепленных бурами End-Hill и Langer-Hill; на плане значились все отдельные орудия буров и расположение искусственных препятствий из колючей проволоки. [303]
— Уж это не в первый раз, — говорил нам Кок, — что в наши руки попадаются лазутчики-кафры, доставляющие англичанам самые точные сведения о нашем расположении. Эти молодцы устраивают чуть ли не почтовое сообщение между Буллером и Вайтом. Расстрелять его! — обратился он к бурам.
— Смертная казнь, смертная казнь в Республике! — твердил расстроенный этой сиеной свободомыслящий Диатроптов.
А злополучный кафр стоял, широко раскрыв глаза, точно загипнотизированный направленной на него блестевшей на солнце мушкой. Видно было, как у него тряслись колени, судорожно шевелились пальцы, лицо его из бурого стало почти белым: «Baas! Baas!». Раздался сухой треск выстрела, бур озабоченно завозился с затвором винтовки, выталкивая гильзу, лошади только на мгновение повели ушами и затем продолжали пощипывать зеленую травку; а всего в нескольких шагах от нас пластом лежал сраженный пулей прямо в бровь кафр и рыл босыми ногами землю. На затылке его вместо курчавых волос алело громадное пятно крови и мозга. Нам всем стало как-то неловко.
— Интересно ознакомиться с действием современной малокалиберной пули, — пробормотал Никитин и хотел было подойти к трупу.
— Господа, если вы хотите ехать, вас проведет фельдкорнет, — напомнил Кок и проговорил с любезнейшей улыбкой: — Счастливой дороги! Соскучитесь в лагере — милости просим ко мне; я журналы и газеты получаю.
— А негров несчастных не будете расстреливать?
— Он нахмурился.
— Англичане убили отца моего, двух братьев моих; неужели нам церемониться с этими мерзавцами, подкупленными английским золотом?
Мы стали догонять буров, уже поскакавших в свой лагерь.
Дорога пересекала железнодорожную насыпь со взорванными рельсами и разобранной проволочной изгородью. Впереди нас расстилалась зеленеющая долина Тугелы; над рекой уже поднимался вечерний туман. Местами виднелись глубокие ямы, взрытые английскими снарядами; повсюду валялись зазубренные осколки, медные ударные трубки, шрапнельные пули; иногда попадались трупы лошадей с раздувшимися животами и оттопыренными ногами. Невеселая картина — и мы пускали лошадей галопом, чтобы не задохнуться от невыносимого зловония.
По скату небольшой горы были вырыты землянки, разбиты палатки и шатры Крюгерсдорпского дистрикта. Мы расседлали коней, и фельдкорнет провел нас к почтенному с виду, могучего сложения старику, коменданту Ван-Вейку. Он встретил нас прочувственной речью, из которой мы уразумели, что он и все бюргеры приветствуют нас, приехавших из далеких стран и готовых сражаться за правое дело.
— Службу вы будете нести, как и все бюргеры: что полагается бюргеру, то и вам будут выдавать.
Затем он пригласил нас переночевать в свою палатку, крепко пожал всем руку, а пока что сдал нас на попечение волонтерам, которых было человек 20 в Крюгерсдорпском отряде.
Волонтеры встретили нас с чисто товарищеским радушием: лошадей наших привязали к коновязи, задали им корму; нас угостили горячими блинами и кофе, но без сахару, который уже неделю назад весь вышел, и вскоре между нами завязалась оживленная беседа. Были тут ужасно храбрые с виду венгерцы — гонведы 95. «Мы вам не забудем [18]49 год 96! — ораторствовал rittmeister illash. — Ну-с, а теперь выпьем по чашке кофе на брудершафт!» [304]
Очень симпатичным нам показался барон Лушинский, бывший австрийский гусар, ветеран боснийской кампании 1880-1881 годов.
Наш спутник, немей, нашел своих соотечественников, прусских лейтенантов и унтер-офицеров. В числе волонтеров был швейцарец из Женевы, молодой краснощекий студент, бросивший юридический факультет, чтобы с оружием в руках защищать les droits des hommes» [права человека], было два родных брата из Штеймарка, скромные, услужливые; был поручик болгарской службы Бузуков, ярый нигилист, мечтавший о создании балканской федерации с демократической формой правления; много он нам успел рассказать о своих подвигах в македонских горах, где он командовал шайкой разбойников и сражался с турецкими жандармами. После того как шайка была рассеяна, а его самого турецкие власти заочно приговорили к смертной казни, он бежал в Одессу, а оттуда в Южную Африку.
«Habe die Ehre [Хватайтесь за землю], — послышался тонкий фальцет вновь вошедшей в палатку фигуры, — конной баварской королевской артиллерии premier-lieutenant Wagner!»
Мы отрекомендовались, в свою очередь разглядывая не без некоторого любопытства почтенного артиллериста. Какими судьбами занесло его из пивных славного города Мюнхена в далекий знойный Трансвааль. Невообразимо грязная куртка болталась как мешок на худом теле; поля истрепанной шляпы прикрывали угловатый череп с коротко подстриженными волосами. Он чувствовал себя как-то неловко среди этих здоровенных, загорелых борцов за свободу; это видно было по его виноватой улыбке, по его неловким манерам. Появление Wagner'a, в самом деле сильно напоминающего «chevalier de la triste figure» [«рыцарь печального образа»], сразу вызвало всеобщий восторг.
«Herr Wagner, Herr Wagner! — слышалось со всех сторон. — Нашли вы сегодня своего росинанта? Написали наконец докладную записку президенту Крюгеру о необходимости изменить тактику буров? Как пищеварение ваше?» — и так без конца.
Вагнер заморгал глазами и, чуть ли не всхлипывая, проговорил почему-то по-французски: «Vous, vous moquez de moi!» [Вы, вы издеваетесь надо мной!]. Сильный сухой кашель прервал его речь. Он встал и направился к выходу, задевая своими длинными ногами за разбросанные седла, стремена, опрокидывая чашки и чайники. Снова взрыв хохота. У венгерского ротмистра даже затряслось довольно солидное брюшко.
Мне стало жаль бедного Herr Wagner’a. Быть может, он один из всех этих современных ландскнехтов 97, жаждавших крови и добычи, был проникнут более честными и искренними убеждениями.
Я вышел вслед за ним. После душной, тяжелой атмосферы тесной палатки, наполненной табачным дымом и копотью сальной свечки, меня охватила ласкающая свежесть теплой южной ночи.
Темный силуэт баварского артиллериста виднелся на груде камней. Я подсел к нему и стал подумывать, о чем бы завести с ним разговор. «Вы не родственник ли знаменитого композитора Рихарда Вагнера, этого царя чарующих звуков и могучих аккордов?»
«Vous, vous moquez...» — вырвалось у него снова, он хотел привстать, и я только силой удержал его.
Тогда я начал о прозрачном, как янтарь, баварском пиве, о красотах его родины, где лесистые горы отражаются в изумрудных озерах... [305]
«О!» — вздохнул Вагнер, и полилась его несмолкаемая речь, что нет краше страны на свете, как, Бавария, с ее горами, лесами и водопадами, нет лучше города Мюнхена с его пинакотекой 98, готическими соборами и пивом; не было другого такого храброго и гениального короля, как Людовик II 99; теперь над Баварией тяготеет железная гегемония Пруссии, но... Он сам, лейтенант в отставке, прожил много лет в Калифорнии, где у него собственная усадьба; в Трансвааль поехал тотчас же после объявления войны, хотел поступить в артиллерию, но у этих некультурных буров орудия не сведены в батареи, у них нет даже таблиц стрельбы, и вот он попал к крюгерсдорпцам, а простудился во время проливных дождей, когда по целым неделям приходилось жить в горах, без палаток, без костров. Он рад, что мы приехали — эти венгерцы такие вандалы.
Мерно покачиваясь всем корпусом, он говорил, говорил без конца. Меня убаюкивала его тихая речь. С реки доносился глухой ропот волн, как бы подавленный величием этой тихой звездной ночи. И чернеющие вдали горы, и лагерь — все спало мирным сном. Но вот послышались отдаленные раскаты пушечных выстрелов. По камням громко простучали копыта лошади. Я очнулся.
— Скажите, вам неизвестно, предпримут ли буры завтра что-нибудь?
— О, это знает лишь фельдкорнет; мы, волонтеры, заступаем завтра на брандвахту.
Торчать на брандвахте, между тем как на правом фланге завтра, быть может, решится участь всей кампании. Я направился к большой двускатной палатке коменданта. При свете фонаря Ван-Вейк читал своим фельдкорнетам телефонограмму генерала Бота, доставленную только что конным вестовым от Лукаса Мейера. Смысл ее оказался для меня неясным, но, к счастью, среди присутствующих нашелся ковенский еврей, лет десять тому назад оставивший Россию и теперь как натурализованный бур ополчившийся на защиту своего нового отечества. Он мне и растолковал смысл депеши. Бота, предвидя ночную атаку англичан, требовал немедленной присылки подкреплений.
Комендант аккуратно сложил бумажку, закурил свою коротенькую трубочку и стал совещаться с фельдкорнетами.
— Отряд наш, конечно, сейчас же выступит? — спросил я земляка.
— И что вы думаете? Ежели отсюда послать бюргеров, то здесь никого не останется; и ежели Бота сам не справится, то уж мы ему не поможем.
Так, видно, рассуждали и фельдкорнеты; но все-таки комендант решил выслать на рассвете человек 30-40, не больше, чтобы осталось достаточно людей для обороны вверенного ему участка позиции.
На мое желание отправиться на правый фланг комендант изъявил полное согласие, причем прибавил с добродушной улыбкой, что торопиться нечего, что и здесь довольно дела найдется.
На службу не напрашивайся, от службы не отказывайся — мелькнуло у меня; но колебался я недолго здесь выжидание, а там бой.
Тут же в палатке я заснул, положив седло под голову и закутавшись в попону [...]
Евгений Августус. Воспоминания участника англо-бурской войны 1899-1900 гг. Варшава, 1902, с. 71-80.
Комментарии
95. Гонвед (венг. honved — защитник отечества) — с середины XVIII в. так называлась венгерская пехота. Позднее, в XIX-XX вв. — название венгерской армии.
96. Имеется в виду подавление русскими войсками венгерской революции 1848-1849 гг.
97. Ландскнехты — название пеших наемников, появившихся в Германии в XV в. В данном случае Е. Ф. Августус подразумевает наемников, стремившихся лишь к добыче ценных трофеев, из-за чего многие иностранные добровольцы принимали участие в осаде богатого промышленного центра города Ледисмит.
98. Пинакотека — хранилище живописных произведений, картинная галерея.
99. Король баварский Людовиг II известен как романтик-меценат. Замки, построенные по его чертежам, до сих пор привлекают множество туристов со всего света. Людовиг II трагически погиб — утонул в Штарнбергском озере.