231. Евгений Августус о лагере буров

[...] Мы приехали, как выяснилось впоследствии, в лагерь Преторийской команды (Pretoria District); здесь же находилась и главная квартира Жубера.

Палатки и шатры самой разнообразной формы и величины были раскинуты по склону небольших гор, окаймляющих долину извилистой речки. В промежутках между палатками возвышались громоздкие фургоны с крытым верхом; под брезентовыми навесами хранились пирамиды мешков с кукурузой, сухарями; повсюду валялись внутренности битого скота, пустые коробки из-под консервов. [297]

Время было послеобеденное; кафры сидели на корточках вокруг тлеющих костров, облизывая сковороды и котлы, в которых готовилась пища их господ. Из-под палаток на нас безучастно поглядывали сонные лица загорелых бородатых буров.

Не скоро нам удалось добиться толку и узнать местонахождение палатки Жубера; наконец мы на площадке в середине лагеря увидели большой зеленый шатер, увенчанный четырехцветным флагом республики. В палатке за столом, заваленным бумагами, сидел Generaal-Komandant, главнокомандующий союзными армиями Трансваальской и Оранжевой Республик, Piet joubert. Он был один.

Мы все впятером вошли в палатку, и я не без некоторого волнения повел заранее обдуманную речь, что мы только что приехали, просимся в один из отрядов на Тугелу и вообще рады стараться».

Жубер приподнял голову, отодвинул бумаги и, сняв очки, обвел нас пристальным взглядом. Он пожелал узнать, откуда мы приехали и почему мы не желаем остаться под Ледисмитом.

Мы ответили, что блокада не представляет для нас ничего интересного, а после неудачной попытки 6 января буры навряд ли решатся на новый штурм. «Jammer от de manshaaften! [Жалко людей!] Англичане и так сдадутся», — был ответ Жубера. Пока он писал нам письмо к генералу Лукасу Мейеру, я успел разглядеть обстановку палатки, служащей, вероятно, для собирания Krigsraata'a [Военного совета].

Телефон, прикрепленный к среднему устою, десяток венских стульев и большой стол, на котором в беспорядке валялись бумаги, — вот и вся меблировка. Между бумагами я успел разглядеть синий план Наталя в крупном масштабе, исписанные карандашом бумажки с донесениями фельдкорнетов, экземпляры английской газеты «Cape Times» и издающейся в Претории «Volkstem».

Вручив записку и протянув всем руку, Жубер проговорил: «All toom besten!» [Всего хорошего!]. Аудиенция была окончена.

«Ну уж и главный штаб армии! — ворчал Н. [Никитин]. — Ни адъютантов, ни ординарцев! — «Какая спартанская простота!» — восхищался Д. [Диатроптов].

Мы стали искать своих лошадей, но тут подошел к нам какой-то господин в очках и английской желтой куртке и объяснил, что он распорядился расседлать их и пустить на траву. Он отрекомендовался бывшим поручиком прусской службы; мы с удовольствием приняли его любезное приглашение и последовали за ним в палатку, где оказались еще человек 6 волонтеров. Гостеприимные, уже побывавшие в боях, хозяева наши с полным сочувствием отнеслись к нашему плану поступить именно в один из отрядов под Колензо, накормили, напоили нас, а один из них даже вызвался проводить нас до Ломбардскопа.

Трудно было узнать прежнего premier-lieutenant'a, затянутого в рюмочку, в этом волонтере в изношенной куртке, с загорелым лицом, обросшим щетинистой бородой. Лейтенант и товарищ его, артиллерийский капитан, одобрили мое решение относительно выбора отряда; «В иностранных отрядах вечные ссоры, интриги и недоразумения; начальники, выбираемые самими волонтерами по большинству голосов, на самом деле не имеют никакого авторитета; немецкий отряд, самый многочисленный, совершенно дискредитирован у буров, а итальянские и французские, под предлогом производства никому не нужных рекогносцировок, в сущности занимаются только мародерством».

Я ему передал наш разговор с Жубером.

«Jammer от de manshaaften! — это основа его тактики, впрочем вполне рациональной, как вы сами увидите потом. Принцип сбережения людей, при условии нанесения наибольшего поражения противника, у буров разработан замечательно. [298]

Не вздумайте только бравировать, когда будете под огнем; у буров всякое ненужное молодечество считается безрассудством и вызывает лишь смех».

Оказалось, что нам часов шесть езды до Тугелы и что мы сегодня еще до вечера можем проехать в лагерь немецкого отряда, где мы найдем соотечественника, русского офицера Ш. [Шульженко]. Лагерь этот к юго-востоку от Plantranda, и оттуда всего три часа езды до штаба Мейера. Два немца вызвались быть нашими проводниками. Мы согласились, оседлали коней и, распростившись с гостеприимными хозяевами, тронулись в путь.

Один из новых наших спутников преподал мне необходимые правила верховой езды, особенности в управлении бурскими лошадьми, выносливыми и крепкими базуто-пони, исправил мне на привале пригонку притороченных к седлу баклаги и переметных сум и оказался веселым остроумным собеседником: «Вы будете на передовых позициях, носом к носу с «хаки», не вздумайте скучать, если вначале не будет серьезных дел. Помните, что на войне прежде всего — терпение и исправное пищеварение».

Мы выступили с таким расчетом, чтобы переночевать в лагере немецкого отряда.

Невольно вспоминались полузабытые страницы романов Майн Рида из жизни первых поселенцев края. Вот они, колючие кустарники южноафриканского boosh’a, мимозы с мелкими перистыми листьями и острыми колючками. Копыта лошадей то звонко стучали по наслоениям затвердевшей красной глины, лишенной всякой растительности, то увязали в мягком ковре ярко-зеленой травы, испещренной красными и белыми цветками Geranium’a.

Из-под ног лошадей взлетали, хлопая крыльями и испуская пронзительные крики, степные куропатки и еще какая-то длиннохвостая птица с блестевшим на солнце оперением. Изредка показывался на пригорках изящный силуэт ширингбока [косули] и вслед за тем, испуганный топотом, несколькими прыжками скрывался в чаше раскидистых мимоз. Но теперь уж не встречаются прежние многочисленные стада жираф и антилоп; далекие равнины уже не оглашаются могучим ревом царя зверей или протяжным воем шакалов. Упорным полувековым трудом человек завоевал этот край: на склонах гор, по берегам рек виднеются распаханные поля, необъятные пастбища обнесены изгородями из колючей проволоки, вокруг ферм разрослись вывезенные из Европы тополя и фруктовые деревья. Но теперь угрюмо белеют стены разрушенных ферм, покинутых своими жителями; чаше всего попадаются ямы, вырытые гранатами, на земле валяются обрывки истлевших мундиров, осколки снарядов, ружейные гильзы — здесь происходил бой 30 октября [1899] [...]

Евгений Августус. Воспоминания участника англо-бурской войны 1899-1900 гг. Варшава. 1902, с. 50-55.