230. Евгений Августус о поездке верхом к штабу главнокомандующего бурской армией генералу Жуберу

[...] Утром следующего дня, чуть только первые лучи солнца показались из-за гор, мы были уже на ногах, напоили лошадей, наскребли разбросанную около вокзала солому и дали им корму. Наши же припасы, хлеб и консервы, еще накануне кончились, и мы задымили трубки, утешая себя надеждой, что скоро будем у цели нашего путешествия и что в каком-нибудь лагере буров мы утолим как следует свой голод.

Часа через 2 мы были на станции Моддер-Спруйт, в нескольких милях от осажденного Ледисмита. Станционных зданий почти не видно из-за массы нагроможденных ящиков, бочек и мешков с мукой, рисом, солью и другими продуктами. Беспрестанно подъезжают один за другим громоздкие фургоны величиной в [295] товарный вагон; в воздухе стон стоит от рева упряжных мулов и волов, от хриплого крика черных погонщиков, пощелкивающих длинными бичами. Рабочие-кафры перетаскивали на себе с изумительной ловкостью громадные тюки фуража, мешки с продуктами и нагружали их на подводы, между тем как буры стояли в стороне и невозмутимо дымили своими трубками.

Мы общими усилиями вывели из вагонов своих лошадей, измученных двухдневным путешествием в вагоне, отвели их подальше и, завладев первым попавшимся мешком с кукурузой, засыпали им корму. С завистью мы поглядывали на группу буров, сидящих вокруг костра и попивающих черный кофе из больших кружек, между тем как мальчишка-кафр в английской солдатской куртке поджаривал на сковороде сочные куски мяса с луком. Мучимый голодом, я решительно подошел к почтенному с виду буру в больших синих консервах [очках], объяснил ему, путая немецкие, английские и голландские слова, что мы только что приехали, другой день ничего не ели и просим их прежде всего указать, где можно получить нам что-либо закусить, а затем как нам найти генерала Жубера.

Бур, не оставляя своей чашки, махнул неопределенно рукой на груду мешков, а затем в противоположную сторону: «Daar is komisaar, daar is de Hooflager!» [Там комиссар, там же и Главный лагерь!]. Толку мало, и мы решили, чтобы не тратить даром времени, оседлать лошадей и двинуться в путь; лагерь был, очевидно, недалеко — в бинокль можно было видеть белеющие по скатам гор группы палаток; да и лучше было ехать утром, так как день обещал быть жарким.

С большим усилием мне удалось взнуздать и оседлать лошадь и приторочить к седлу скатанное пальто, переметные сумы, разные мешочки и баклагу. Служив все время в пехотном полку, я был совершенно неподготовлен к моей новой роли кавалериста-партизана и со страхом и трепетом вскарабкался на моего буцефала.

Мой боевой товарищ во время всех этих манипуляций стоял смирно, уныло понурив голову, как будто почувствовал, что его оседлал пехотинец. (Точно живая собака на заборе сидит», — вспомнил я изречение знаменитого Долохова в романе «Война и мир»[?]

Но делать было нечего — скрепя сердце я заработал руками и ногами, чтобы сдвинуться с места, и догнал товарищей, гарцевавших уже вдали в облаках красноватой пыли.

Правой рукой я держал повод уздечки, а левой — то судорожно хватался за луку седла, то за приклад винтовки, немилосердно колотившей меня затвором по спине. А конь мой все шагал, мотая головой и по временам переходя самовольно в галоп. О, как искренне я тогда раскаивался в своих грехах молодости, в своем безнравственном поведении в полку, помешавшем мне заслужить благоволение начальства и аксельбанты батальонного адъютанта! Тогда бы я усвоил хоть до некоторой степени искусство верховой езды!

Кое-как мне удалось нагнать товарищей, которые авторитетным тоном присяжных гусар указали, как нужно держать повод, «не ослабляя и не натягивая его», много говорили о шенкелях, об аллюрах и поворотах на твердой и подвижной оси. Но все это было не то.

Во время одной из остановок нас догнала партия конных буров. «Хут моэн, хут моэн!» [Доброе утро!] — поздоровались они с нами, оглядывая нас с некоторым любопытством. Один из них, невольный свидетель моей вольтижировки, молодой бур с открытым симпатичным лицом, отделился от партии, подъехал ко мне и, не говоря ни слова, переседлал мне лошадь, перетянул стремена и исправил ремень винтовки. «Аll right» [Готово], — проговорил он и, узнав, что мы едем к Жуберу, [296] указал на невысокий пригорок, за которым расположен так называемый Hooflaager, штаб главнокомандующего войсками федеративных [союзных] республик.

Жара стояла нестерпимая; пот струился градом и, смешиваясь с едкой пылью, покрыл наши лица слоем жидкой грязи; из наших баклаг мы высосали всю воду до последней капли, в горле пересохло, а далеко кругом ни деревца, ни кустика, под которым можно было бы отдохнуть, укрывшись от жгучих лучей полуденного солнца.

Местами мы переезжали каменистые ложбины засохших ручейков, попадались и лужи мутной зеленой воды.

В нескольких шагах от дороги валяются безобразно раздувшиеся трупы лошадей и быков, над которыми носятся целые тучи больших жирных мух.

Вот и крупные африканские коршуны — острый клюв и белые перья длинной шеи изгажены кровью и внутренностями. Услышав звонкий стук копыт, они медленно расправляют свои могучие крылья и тяжелыми взмахами взлетают в безоблачную боевую высь, чтобы оттуда высмотреть новую добычу.

Нестерпимая вонь все чаше попадающейся падали далеко кругом заражает воздух, и мы усиленно затягиваемся крепким трансваальским табаком. Но дым, хотя заглушает до некоторой степени зловоние, не спасает нас от назойливых мух, которые жужжат вокруг лица, садятся на шляпу, на платье и ни минуты не дают покоя.

Точно раскаты далекого грома раздались и постепенно замерли в воздухе звуки орудийного выстрела. Вот оно! Болезненно сжалось сердце, как бы предчувствуя, что там, за горами, за этой темной синей далью происходит что-то ужасное; может быть, теперь там, в траншеях, уже корчатся в предсмертных судорогах люди, искалеченные смертоносными осколками, и последние отголоски выстрела заглушаются стонами и воплями. Еще выстрел, другой, третий!

Неизъяснимое чувство охватило всего меня — сознание, что наконец я буду лицом к лицу с этим грозным, неизведанным еще явлением войны, заставило забить и голод, и жажду, и усталость после двухдневного путешествия в вагоне, и я поскакал вперед, точно увлеченный какой-то неведомой роковой силой. Перед нами возвышались столообразные массивы гор, за которыми окопались войска Вайта [Уайта], создавшего из Ледисмита новую Плевну ⁸⁹.

В стороне от дороги, в долине, по которой извивалась небольшая речка, белели палатки. Мы приехали [...]

Евгений Августус. Воспоминания участника англо-бурской войны 1899-1900 гг. Варшава. с. 47-50.

Комментарии

89. Плевен (Плевна) — город-крепость на севере Болгарии. Во время русско-турецкой войны 1877-1878 гг. за овладение крепостью велись тяжелейшие бои. В данном случае Е. Ф. Августус подчеркивает стойкость гарнизона Ледисмита, выдержавшего многомесячную осаду.