228. Воспоминания российского добровольца подпоручика Евгения Августуса: о пребывании в Португальском Мозамбике по пути в Трансвааль
[...] Высоко над морем теснились живописные группы домов, утопавших в зелени. У обрывистого берега расстилался рейд, над которым развевались флаги голландских и германских крейсеров; между громадными торговыми кораблями обрисовывалось странное судно с бронированной палубой и закрытыми люками — это была английская миноноска.
Когда мы, уменьшив ход, лавировали между кораблями, на палубу голландского крейсера высыпали бравые матросы в белых куртках. С той и с другой стороны замахали платками, шляпами, и загремело долго не умолкающее «ура».
Последний раз мы позавтракали на «Жиронде», распростились с любезным капитаном и офицерами и затем, собрав свои скудные пожитки, отчалили от борта.
В лодке порывом ветра снесло с меня пробковую каску; она закружилась, заплясала на волнах, и, ухваченную быстрым течением, ее унесло бы в океан, снова к цветущим берегам Мадагаскара, если бы ее не заметили с английского парового катера; молодчина рулевой выудил каску и ловко швырнул ее прямо ко мне в лодку. «Thank you, my brave!» [Спасибо, храбрей!] — прокричал я. «All right» [Да ладно], — ответил англичанин, и катер скрылся из виду. Сильно меня смутила любезность расторопного англичанина-матроса. «И мне придется убивать этих людей, не причинивших мне ни малейшего зла!» — невольно подумал я, нахлобучивая мокрую каску.
Наконец мы ступили на берег; казалось бы, что теперь конец всем нашим невзгодам, но не тут-то было. Прежде всего смуглые португальцы перерыли наш багаж на таможне.
Упомяну о следующем курьезе; когда наш военный агент подполковник Гурко распечатал свои сундуки, таможенные чиновники пришли в ужас, увидав мундир [290] и ордена русского офицера, сочли это за военную контрабанду и немедленно же конфисковали. Сколько полковник ни протестовал, упрямые португальцы настояли на своем и лишь по особому распоряжению губернатора вернули ему багаж.
А с иностранными волонтерами португальские предержащие власть еще меньше церемонились. Сколько нам пришлось бегать по всевозможным консульствам, посольствам, канцеляриям и муниципалитетам и так далее. Carramba! [Черт подери!] Carracho! [Твою мать!]
Дело в том, что под давлением Англии португальское правительство ставило всевозможные препятствия волонтерам, которых с каждым рейсом прибывало человек 50-100. На улицах, на бульварах они открыто разгуливали целыми толпами; в гостиницах все номера были заняты «негоциантами» и «туристами» с военной выправкой; в ресторанах и барах везде раздавалась громкая самоуверенная речь немцев, прерываемая хохотом французов и гортанным говором голландцев.
Португальские власти открыли новый источник дохода, заставляя волонтеров дорого оплачивать паспорта на право въезда в Преторию. Поезда ходили только раз в сутки, и билеты выдавались не иначе как по предъявлению паспорта за подписью губернатора.
Чтобы выполнить все формальности по визировке паспортов, по выдаче удостоверений из местной полиции о «нравственности и поведении», нужно было обладать не только туго набитым кошельком, но и адским здоровьем и ангельским долготерпением. Изнемогая от жары, я бегал по улицам, отыскивая Governo do districto [Окружная управа], всевозможные Kamora [Палаты] и консулов. Голландский консул, он же и трансваальский, несмотря на то что у меня было к нему письмо от Лейдса, не оказал нам ни малейшего содействия, объяснив это тем, что будто за каждым его шагом недреманным оком следят какие-то Чемберлены; тем не менее секретарь его, тощий, паукообразный голландец, не преминул содрать с нас по 10 шиллингов 6 пенсов за визировку паспорта.
Не менее любезно встретил нас и наш консул, пожилой француз; несмотря на то что он агент французской торговой конторы Chargeurs reunis, он отказался разменять нам франки на фунты или рейсы. Меня выручил еврей из Вильно, который живет в Лоренио-Маркезе уже пятнадцатый год, наплодил с дюжину черномазых ребят и праведными трудами нажил себе бамбуковый дом на деревянном фундаменте.
Он один встретил нас с полным сочувствием, нашел нам номер в гостинице, отказался взять что-либо за размен и только бесконечно удивлялся, зачем это мы едем в Трансвааль на войну. «Ну и что вы себе думаете? — твердил он, мотая своими поседевшими пейсиками. — Ведь буры вам жалованья платить не будут, и убьют вас англичане совсем задаром».
Почтенный купец не ограничивался одним платоническим сочувствием, приглашал к себе в гости, таскал нам целые корзины душистых бананов, ананасов. Нужно заметить, что в Лоренио-Маркезе, как, впрочем, во всех тропических приморских городах, где лихорадочно пульсирует деловая жизнь, баснословная дороговизна: фрукты, спички, папиросы, булки, лимонад — все оплачивается полновесными шиллингами.
А благодетеля нашего мы лишь с трудом уговорили взять несколько рублей на память.
На другой день удалось окончить все операции по получению паспортов. Сунув почтенному секретарю золотой и получив паспорта, мы, гордо подняв головы, вышли из дверей, над которыми красовалась надпись «Е proibida a etrada» [291] [Посторонним вход воспрещен]. Завтра на поезд — через два дня нам дадут винтовку, 200 патронов, черногривого коня — ив поход...
На границе, в Коматипорте, где мы впервые увидели вооруженных буров в широкополых шляпах, трансваальские таможенные чиновники без всякого стеснения перерыли багаж пассажиров и конфисковали у некоторых волонтеров оружие, которое тем удалось скрыть от португальских властей.
После всех этих мытарств я нисколько не удивился, когда в Претории вместо оваций со стороны публики у выходов вагонов стали усатые полисмены в белых касках и нас выпускали по одному, тщательно проверяя паспорта.
Под проливным дождем, шлепая по лужам и натыкаясь в темноте на проволочные ограждения, мы с вокзала побрели на мерцающий вдали красный фонарь гостиницы, где запах луку и чесноку нам выдал присутствие бердичевского земляка. Хозяин встретил нас радушно, угостил ужином и отвел лучшие номера.
Долго я прислушивался, как крупные дождевые капли барабанили по стеклу. Вдали горели огни вокзала; оттуда доносились стройные звуки народной песни, заглушавшей и шум дождя, и завывание ветра.
Det freie volk, Det freie volk... [?]
Видно, отряд буров отправлялся на границу.
И долго еще мысль, что скоро я буду там, «где поле битвы роковое гремит, пылает...», не давала мне заснуть. В моем воображении сменялись одна за другой фантастические картины будущей боевой жизни, полной опасностей, тревог, приключений [...]
Евгений Августус. Воспоминания участника англо-бурской войны 1899-1900 гг. Варшава, 1902, с. 29-31.