СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ГЕНРИ М. СТЕНЛИ

В ДЕБРЯХ АФРИКИ

ИСТОРИЯ ПОИСКОВ, ОСВОБОЖДЕНИЯ И ОТСТУПЛЕНИЯ ЭМИНА ПАШИ, ПРАВИТЕЛЯ ЭКВАТОРИИ

HA ОЗЕРО АЛЬБЕРТ-ЭДУАРД-НИАНЗА.

Описание пути от Будегунды. — Открывается вид на двойную вершину гор Руэнцори. — Дорога в Утинде. — Египетские офицеры оскорбляют командира нашего арриергарда; я издаю строгий приказ. — Кайбуга понуждает нас воевать с жителями Ухобо. — Стычка с неприятелем: убит Экили, слуга капитана Казати. — Описание хребта Руэнцори, видного из селения Мбога. — Джефсон все еще нездоров. — Маленький беглец Тукеби. — Капитан Нельсон ищет переправы через Семлики. — Приходим на реку Семлики: ее описание. — Уледи и Саат-Тато отправляются вплавь на другой берег за челноком. — На нас нападает шайка Уара-Сура. — Благополучная переправа через реку. — В лесу Авамба. — Переход до Бекикунди. — Встреча с несколькими Бондуэ, коренными обитателями леса. — Египтяне и их домочадцы. — Разговор с Эмином-пашой. — Неизведанные страны Африки. — Обилие пищи. — Руэнцори, со склонов Угарамы. — Туземные женщины сообщают сведения о местности. — Старик в Батуме. — В Букоко встречаем шайку маньюмов: их объяснения. — Из Бекокоро приходим ко Мтарега, у подошвы тор Руэнцори. — Лейтенант Стэрс с небольшим отрядом предпринимает экскурсию в Лунные Горы. — Рапорт лейтенанта Стэрса. — Долина Семлики. — Долина Реми-лю-лю. — Прелесть тропического леса. — Деревни на расчистках Улегга. — Старшина Уконджу изъявляет покорность. — Местные сведения, сообщенные нашими новыми приятелями Уаконджу. — Описание племени Уаконджу. — Река Семлики. — Вид на Руэнцори от Мцоры. — Приходим в округ Мухамба и на другой день ночуем в Керими. — Поимка жирных быков уарасурского начальника Рукара. — Зериба Рузессэ. — В первый раз видим озеро Альберт-Эдуард-Нианзу.

Выйдя из Будегунды 9-го мая, мы пошли к югу, вдоль западных склонов той широкой группы гор, которая населена племенами Балегга и Бандуссума, подвластными Мазамбони. Дорога идет чрез обширные поля, засеянные бобами, пышными бататами, ямсом, колоказией и сахарным тростником; по обеим сторонам густые заросли великолепнейших бананов. Там и сям разбросаны деревеньки с коническими кровлями; следуя проторенной [248] тропе, вступаешь то в чащу высоких камышей, то спускаешься к прозрачным, чистым ручьям, только что вышедшим из недр высоких гор, толпящихся над нами; дорожка извивается по участкам роскошных пастбищ, огибает подошву отвесных стремнин и взбегает на отлогие косогоры. Милях в пяти от нас на запад, то есть по правую руку, чернеет дремучий лес и мы почти все время не теряем его из виду: он то подступает к нам длинными мысами, то уходит вдаль широкими выемками. Слева, очень близко, воздымаются передовые уступы горных громад, круто возносящихся в сероватую лазурь туманного неба, а перед нами вдали торжественно возникают цепи горных гигантов, пересеченные глубокими долинами и узкими ущельями, из которых вырываются непрерывно журчащие потоки.

В это утро Руэнцори освободился от окутывающих его облаков и тумана: группы вершин и остроконечный хребет его засияли ослепительной белизной снегов; синева небес напоминала оттенки океана, до того она была чиста и прозрачна. Далеко, далеко, в западной части хребта показалась двойная вершина, виденная мною в декабре 1887 года, а на восточном конце, за грядою более низкого хребта, резко вставали крутые, гигантские вершины Руэнцори собственно, т. е. целая толпа высочайших гор, покрытых вечным снегом. Дальше к востоку тянулась прерывистая цепь высот и долин, пиков и ущелий, отдельных конусов и ложбин, и все это терялось в бесконечной дали, за отдаленными выступами тех гор, у подножия которых мы теперь находились. Сидя в гамаке из буйволовой шкуры, повешенном на плечах двух носильщиков, я до тех пор не спуская глаз всматривался вперед, что в тот же день начертил план предстоявшего нам пути. На запад от раздвоенной вершины, о которой я уже упоминал, горный хребет или переходил в равнину, или круто поворачивал на юго-юго-запад. То, что мне было видно, могло быть и выступающим углом горной массы, и западною ее оконечностью. Нам предстояло направляться к подошве двойной вершины и оттуда следовать на юг в неизвестные страны, придерживаясь подножия гор. Проводники, которых теперь было много, неопределенно тыкая вперед своими копьями, восклицали «Уконджу!» и потом, слегка подымая концы копий кверху, говорили «Усонгора!» — давая этим понять, что видимое нами называется Уконджу, а там, дальше — Усонгора, которой не видать.

Переночевали в Уджунгуэ и на другой день направились к Утинде, за семь миль. Долина между горами Балегга и великим лесом заметно суживалась и тропинка угрожала завести нас в [249] болотистые лощины, заросшие частым тростником, или в топкие места, покрытые камышами, но перейдя вброд через речки Чай и Атуро и через несколько мелких ручьев, мы начали подыматься по отлогим склонам передовых холмов Балегга и вскоре пришли на высоту 500 футов над уровнем долины.

С этой возвышенности мы могли усмотреть, что едва опять не попали под дремучие тени великого леса, который в этом месте вдавался далеко поперек всей долины и наполнял всю низменность. В его темных недрах реки Чай, Атуро и многие другие сливались в одно общее русло и образовали довольно значительный приток Итури.

Влево от нас, стоя лицом на юг, виднелась глубокая котловина, разделенная на множество участков возделанной земли, принадлежащей округу Утинде. Каждая лощинка, каждая рытвина была как бы наполнена длинными плантациями бананов. Бобы и кукуруза здесь запоздали, потому что были не выше пяти дюймов от земли, тогда как в Бундегунде они были уже ростом в четыре фута и все в цвету.

Египтяне пришли на ночлег четырьмя часами позже авангарда и командир нашего арриергарда горько жаловался на руготню и насмешки, которым он подвергался со стороны офицеров паши: они над ним издевались, делали ему гримасы и так упирались, что он был вынужден тащить их насильно. А потому я счел за нужное издать следующий приказ:

«Принимая во внимание, что экспедиция вынуждена подвигаться очень медленно и сокращать свои переходы вследствие данного Селим-бею обещания, а также и того, что египтяне, суданцы и домочадцы их еще не привыкли к продолжительной ходьбе, а с другой стороны и я, их предводитель, настолько еще слаб, что не могу выдержать более двух или трех часов в день, прошу господ офицеров оказывать всякое снисхождение и быть терпеливыми, но ни под каким видом не позабывать обязанностей, сопряженных с ведением арриергарда. Они не должны допускать ни отставанья по сторонам дороги, ни забегания в деревни, ни воровства, ни бестолковых нападений на плантации, никакого вообще мародерства. В каждом случае ослушания и дерзости, кто бы в оных ни провинился, египетский ли офицер или простой солдат, или их прислуга, дежурный командир арриергарда обязан позвать караульных, связать виновного и представить мне для соответственного наказания. Каждое проявление насилия должно вызывать насильственные меры, помощью которых мы будем немедленно искоренять его». [250]

Из котловины Утинде мы начали подниматься мимо конических вершин, возвышавшихся над горною цепью, которая заграждала ее с юга и юго-востока; перейдя два других небольших хребта, отделенных друг от друга обильно орошенными долинами, мы достигли пространных травянистых лугов Ухобо, на высоте 4.900 футов над уровнем моря. Вскоре к нам в лагерь явился Кайбуга уахумский старшина, живший со своими соотчичами в горах Балегга; земли, ими занимаемые, простираются от холмов, обращенных к равнине Кавалли, по южному побережью Нианзы, до устьев реки Семлики, Он уговаривал нас поспешать открытием военных действий, потому что Ухобо находится уже на землях Кабба-Реги. Мы на это только улыбались, нигде не видя никаких следов неприятеля, хотя правда, что жители Ухобо сейчас скрылись при нашем приближении. В ту же минуту передовой пикет дал нам знать, что впереди видна колонна воинов Кабба-Реги, вооруженных ружьями и идущих на нас. Тотчас сформировались два отряда занзибарцев под начальством лейтенанта Стэрса и капитана Нельсона; последний успел так поправиться во время стоянки в Кавалли и на хлебах у Мазамбони, что теперь был годен на всякое дело.

Пройдя две мили, они встретили горсть людей паши, несших труп Окили, верного слуги капитана Казати, который был к нему сильно привязан. Пуля пробила ему лоб. Оказалось, что суданцы пошли купаться в речку на юг от Ухобо и войдя в воду случайно заметили уара-суров, которые довольно стройною колонной, с двумя развевающимися флагами шли на них и через несколько минут могли бы застать их врасплох; но суданцы выскочив из реки, поспешили одеться, бросились к ружьям и открыли огонь. Троих они положили на месте, а с их стороны был убит один только Окили. Когда подошли занзибарцы, уара-суры убежали; наши преследовали их еще на три мили, но дальнейшей перестрелки не было.

Ночью была гроза и сильнейший дождь лил в продолжении семи часов кряду, а на утро, направляясь к Мбога, мы шли окутанные облаками тумана. Однако среди дня громадная масса Руэнцори стала видна гораздо выше слоев тумана, подымавшегося со дна глубокой долины Семлики; от времени до времени высочайшие вершины притягивали к себе разрозненные клочки облаков и окутывая ими свои белые головы, скрывались из вида. По мере того, как мы с каждым днем приближались к хребту, мы очень удивлялись тому, что вблизи не видно было тех обширных снеговых масс, которые так ясно можно было различить из Кавалли; но вскоре мы [251] догадались, что снеговые горы скрылись от нас за менее высокою передовою цепью, которая тем больше заслоняла дальние вершины, чем ближе мы к ней подходили. Мы заметили также, что высокий хребет в общем имеет форму полумесяца: на северном его конце возвышается гора Эджиф, а на западном углу раздвоенная вершина; за Эджифом, который по моему вычислению не более 6.000 футов над уровнем моря, начинается постепенный подъем хребта к снеговой, линии и потом внезапно встают гордые вершины еще от двух до пяти тысяч выше, большею частию покрытые снегом.

Если бы этот округ Мбого находился не в экваториальном поясе Центральной Африки, а где-нибудь в другом месте, то вид отсюда на весь горный пейзаж был бы великолепен. В ином климате отсюда должен бы открываться весь амфитеатр, начиная от раздвоенной вершины в правом углу до Эджифа налево и еще на тридцать миль далее на северо-восток; но из нижней долины непрерывными рядами поднимаются слои паров, которые легкими клочками плавают в воздухе, меняют место и то тут, то сям заволакивают очертания. Между нами и хребтом Руэнцори пролегает глубокая долина Семлики, шириною от двенадцати до двадцати миль. Когда смотрим на нее с окраины плато, то кажется, что там в глубине покоится озеро. Офицеры сначала даже так и подумали, что это озеро Альберта, а суданские женщины до того обрадовались, что начади пронзительными голосами выкликать: лю-лю-лю! Но я посмотрел в бинокль и различил на дне долины буроватую траву и мелкие кустики, разбросанные там и сям. Взглянув вправо, с высоты 2.500 футов, я увидел длинную полосу акаций, вдающуюся узким клином в долину и переходящую далее в темный лес: мы было думали, что распростились с ним у реки Чай, но оказывается, что он здесь опять подходит близко, занимая речную долину во всю ее ширину.

Мистер Джефсон все еще был нездоров, в лихорадке, которая его мучила с 23-го апреля; температура тела колебалась между 102° и 105° и состояние духа было в то время очень тревожное. Он очень исхудал, также как и я, и мы оба имели больной вид. 13-го числа мы назначили остановку, чтобы дать отдохнуть детям и больным. 14-го, постепенно спускаясь по отлогим скатам, шли до селения Кириама, лежащего у входа в глубокую и узкую долину, которая в прежние времена, когда озеро Альберта покрывало всю травянистую равнину, вероятно представляла собою живописный залив. Почва долины отличается необыкновенным плодородием; по дну ее [252] протекает многоводный поток, впадающий в Семлики. По временам на минуту показывались то та, то другая часть Руэнцори; если бы не было этого досадного тумана, который словно поддразнивал нас, мы бы могли видеть его отсюда во всем великолепии, так как он высился над нами на 15.500 футов.

В лагере среди нашего громадного каравана очутился мальчик лет одиннадцати, по имени Тукеби. Он был, что называется, беглый. Пока мы стояли у Мазамбони, его отец, уроженец Кавалли, приходил просить, чтобы его возвратили ему. Мальчик прикомандировался к нескольким занзибарцам. Его отдали отцу, наказав ему хорошенько присматривать за маленьким беглецом. Мальчик постарался замаскироваться, чтобы его не узнали и прикрыл лицо покрывалом, но когда он проходил мимо моей палатки, я его узнал и окликнул. На мой вопрос, как мог он покинуть отца для чужестранцев, которые, может быть, будут дурно обходиться с ним, он отвечал: «Друзья лучше отца». — А твой отец бьет тебя? — «Нет, но я хочу видеть те места, откуда приходят ружья и где делается громовое зелье (порох)». — В первый раз в жизни встречаю в Африке такого молоденького мальчика, который добровольно ушел от родителей. Он из племени уахумов, чрезвычайно живой и веселый, а глаза у него такие смышленые.

Послал капитана Нельсона с восемьюдесятью ружьями на разведки к реке Семлики, поискать наилучшего способа переправы. Он воротился, блистательно совершив поход, и донес, что на месте переправы река Семлики имеет от сорока до сорока пяти сажен ширины, глубока и быстра, берега крутые, от десяти до двадцати футов вышины, сильно подмытые водой; что все челноки утащены по распоряжению Ревидонго, военачальника Кабба-Реги, который, по слухам, собрал за ревой значительные силы, желая помешать нам переправиться; далее, что к нему примкнули все туземцы из округов Ухобо, Мбога и Кириамы, и что следует ожидать серьезного противодействия, потому что противоположный берег очень бдительно охраняется; пока наши осматривали местность, по ним сделали залп из ружей, но, к счастию, никого не задели.

Отдохнув два дня в Кириаме, мы пошли по травянистой равнине к югу, к другой переправе, по указанию Кайбуги. То, что иные принимали за озеро, оказалось очень твердою наносной почвой с различными ракушками и другими озерными отложениями, на которой росла жиденькая трава в пол-аршина вышиной. По мере того, как мы подвигались вперед, растительность становилась гуще и на третьем часу пути от Кириамы мы встретили первое дерево акации; потом [253] попались пять деревцев зараз, потом двенадцать, но все еще довольно искривленных и росших врозь. На четвертом часу, по левому берегу Семлики, пошли уже целые рощи акации, а на правом, между тем, высился непроницаемый, густой тропический лес, и вдруг мы очутились на самом краю берега. В этом месте река была шириною тридцать сажен, при быстроте течения от четырех до пяти узлов в час. Несколько ниже она расходилась в ширину на 50 сажен, — прекрасная, глубокая и много обещающая река. Справа и слева и насупротив нас явственны были следы недавних, широких обвалов. Берега состоят из осадков и галечнику, которые не могут противостоять действию сильного течения, подмывающего их снизу. Видно, что вода отрывает и уносит их большими массами. То и дело в реку падают и мутят ее крупные комья, точно глыбы рыхлого снега, а от времени до времени вдруг сваливается участок нависшего берега, весом до ста пудов и больше. Вообще, эта река сильно извилистая, образующая закругленные зигзаги на каждой миле своего течения, с водой беловато-бурого цвета, очень мутной: если зачерпнуть ее в стакан, то через минуту на дне образуется слой ила толщиною в полсантиметра (1/4 дюйма).

Анероид показал, что берег (на двадцать футов поднятый над уровнем реки) находится на высоте 2.388 футов над уровнем моря. Озеро Альберта, по тому же анероиду, на 2.350 футов выше уровня моря; стало быть, по моим вычислениям, на расстоянии около 30-ти миль от озера уровень воды представлял разницу в 38 футов.

Придя на реку мы заметили челнок, быстро спускавшийся вниз по течению. Вероятно кто-нибудь из туземцев услышал наши голоса, дал знать своим и впопыхах они или нарочно оттолкнули челнок, или побоялись задержаться, чтобы припрятать его, и просто убежали. Селение Авамба, от которого он плыл, было в виду, и мы послали людей вверх и вниз по реке поискать челнока. Вскоре Уледи (опять таки Уледи!) прислал сказать, что один челнок нашел. Караван направился туда и стал лагерем в обширной заброшенной плантации бананов. Челнок был в небольшой бухте у противоположного берега, как раз напротив нашей стоянки. Так или иначе, надо было изловчиться достать его, потому что на ту пору и один челнок был для нас большою драгоценностью. Послали людей с топорами расчистить прибрежный кустарник сажен на десять, оставив спереди ряд зелени для прикрытия застрельщиков. Потом мы сделали три или четыре залпа из ружей, ради очистки местности, ближайшей к челноку, а между тем смелый Уледи и [254] Саат-Тато, меткий стрелок, переплывали реку, и когда они подплыли к челноку, мы прекратили стрельбу. В несколько секунд они отрезали причал, сели в лодку и изо всех сил принялись грести в нашу сторону. Как только они достигли средины реки, неприятельские стрелки встали и выстрелили из луков в нашего охотника; в ту же минуту наши ружейные пули полетели за реку. Но челнок все-таки мы захватили, а Саат-Тато, облитый кровью, был передан на руки доктору Пэрку. К счастию стрела, с широким наконечником, попала в лопатку и рана была не опасная. Оба молодца тотчас получили в награду бумажных товаров ценою на 200 рублей.

В 5 ч. пополудни мистер Бонни оказал нам важную услугу. Он принял на себя поручение перевезти авангард из пятерых суданцев через Семлики; на закате солнца пятьдесят человек под ружьем были уже на том берегу.

18-го мая на рассвете переправа возобновилась. Около полудня разведчики отыскали еще два челнока. Стэрс и Джефсон оба лежали в лихорадке, а у меня силы было не больше, чем у дряхлого девяностолетнего старика, да и на вид я был не лучше, а пройти пешком в ту пору мог разве сажен пятьдесят. Поэтому вся переправа экспедиции через Семлики лежала на плечах Нельсона и Пэрка. В два часа пополудни, когда переправа была в полном разгаре, отряд из пятидесяти уара-суров подкрался на расстояние ста двадцати сажен от пристани и пустил ружейный залп по людям, плывшим в челноках среди реки. Через головы наших пловцов полетели куски железа и оловянные пули шлепнулись на воду и пошли подпрыгивать по реке, но по счастью никого не задев. Я полюбовался на отчаянную смелость разбойников и только что подумал, как бы второй залп не был успешнее первого, как капитан Нельсон бросился по берегу на врагов, за ним сотня ружей, и пошла потеха. От нас с левого берега слышна была изрядная пальба, но по-видимому и нападающие и бегущие так спешили, что никто не попадал в цель. Однакожь уара-суры поняли, что каковы бы ни были наши намерения, а силы у нас значительные; мы же, с своей стороны, постигли, что и они могут нас серьезно тревожить. В своем поспешном отступлении они разроняли патроны, которые были отнюдь не хуже тех, что приготовляются в вульвичском арсенале. И тут мы еще раз убедились в том, что экваториальная провинция кишит предателями, так как все эти снаряды очевидно доставляются десятками дезертиров. [255]

К ночи 18-го числа 669 человек было перевезено за реку. К 3-м часам пополудни 19-го мая благополучно доставлено на другой берег 1.168 мужчин, женщин и детей, 610 вьюков багажа, 3 полных лодки овец и коз и 235 голов крупного скота. Потери ограничились одним теленком, который утонул. Можно себе представить, как я был доволен блестящим успехом, деятельностью и заботливостью, которыми щегольнули в этот раз капитан Нельсон и доктор Пэрк.

Немного спустя к доктору принесли одного из слуг паши, пораженного стрелой. Это мне напомнило те первые полтора года мучений, какие я испытал на походе из-за такой же неосторожности занзибарцев.

20-го экспедиция пошла густым лесом, по очень топкой тропинке, к небольшому селению, расположенному в полутора часах ходу от реви. Мы подошли к деревне как раз в то время, когда мошки целыми тучами летают в воздухе, залезают в глаза, в нос, в уши. Мы подумали, что уж лучше бы расположиться где-нибудь подальше от жилья, но в 9 часов вся эта мошкара отправилась на покой и перестала нас тревожить. В воздухе стоял запах прокисшего вина и перезревших, гниющих бананов, что, вероятно, и привлекало мошек. В деревне мы видели две громадных колоды, величиной не меньше обыкновенного челнока, в которых туземцы давят спелые плоды и выделывают свое вино.

В первый раз мы узнали, что авамбы, на землях которых мы теперь находились, тоже умеют сушить бананы на деревянных решетках, ради приготовления из них муки. Во время наших странствий по лесам мы не мало дивились тому, что туземцы, по-видимому, понятия не имеют о том, какая превосходная, питательная и удобоваримая пища у них под руками. Впрочем и все другие страны, изобилующие бананами, как, например, Куба, Бразилия, Антильские острова, по-видимому, особенно невежественны на этот счет. Если бы только распространить в достаточной мере сведения об отменных качествах этой муки, я не сомневаюсь, что на нее и в Европе было бы большое требование. Для грудных детей, для людей с слабым желудком, для диспептиков и вообще для особ, страдающих хотя бы временным расстройством пищеварения, эта мука, приготовленная как следует, оказала бы неоцененные услуги. Два раза, когда я был болен гастритом, единственною пищей, какую я мог переваривать, была жидкая молочная кашка из банановой муки.

22-го мы шесть часов принуждены были шагать по болотам, прежде чем нашли место для отдыха. Лесные трущобы, хотя все [256] того же роскошного тропического характера, как и те, что мы изведали прежде, были однако же хуже их в том отношении, что здесь было гораздо жарче и несравненно сырее. Эта чрезмерная влажность выражалась в густом слое тусклого пара, стоявшего теперь постоянно над нашими головами. В вершинах деревьев эта сырость превращалась уже в туман, а над ними она образовала облака, так что между солнцем и нами постоянно ходили облака в несколько миль толщиною; прямо перед нами густая зелень сплошной листвы, далее слои тумана и, наконец, дрожащая дымка горячих паров. Мы брели по лесу, шлепая по мелким лужам, по липкой черной грязи, все время на нас капали сгущенные пары, свет был какой-то оловянный, заставлявший помышлять о самоубийстве, а телесное наше состояние выражалось в том, что пот все время лил с нас ручейками.

Наконец мы вышли к заброшенной деревушке, разоренной недавним набегом уара-суров, и, очутившись на широкой лесной расчистке, стали вглядываться, где же Руэнцори? Но не видать было великолепной горы: она скрылась за синевато-черными тучами, намекавшими на близкую бурю. Высоты Мбога еще можно было различить кое-как, хотя они были от нас дальше того гигантского хребта, из-за которого глухо рокотал гром и выкатывались дождевые тучи. Мы догадывались, что попали как раз на середину громадного котла, центра постоянного брожения: исходившие из него испарения скоплялись в облака, образовали постоянно возрастающие наслоения туч, которые надвигались на хребет Руэнцори, медленно всползали по его склонам и цеплялись за вершины, покуда порывом ветра их не срывало со снежных конусов; тогда атмосфера на время расчищалась и вершины снова появлялись на фоне лазурного неба.

На другой день мы шли по густо населенной местности и через два часа с четвертью достигли селений Беки-Кунди. По сторонам дороги попадались знакомые нам особенности, как, например, лагери пигмеев, которых здесь называют Уатуа.

От берегов Семлики до тех деревень, где мы теперь останавливались, не более 15 1/2 английских миль (около 25 верст); мы прошли это пространство в три дня и еще на два дня остановились отдыхать. Но как ни медленно мы подвигались, имея притом постоянно под рукою прозрачные ручьи свежей, превосходной воды, неограниченное количество всякого провианта, мяса, кукурузы, бататов, бананов и разных спелых плодов, — мы все-таки изведали в полной мере бедствия африканского путешествия. Матери бросали по дороге своих младенцев, а один египетский солдат, по имени [257] Хемдан, лег у дороги и упорно отказывался двигаться, говоря, что ему жизнь надоела. Он не тащил никакой тяжести, не был болен, но просто... да, впрочем, что об этом говорить! Это был человек какой-то ослиной породы: не хотел идти, да и только; и люди арриергарда принуждены были бросить его умирать на дороге, а в лагере по этому поводу пошли слухи, что начальник арриергарда преспокойно пришиб его.

24-го мая дневали и я воспользовался этим случаем, чтобы послать два отряда для осмотра тропинок; я хотел иметь общее понятие о местных путях, чтобы лучше сообразить который для нас удобнее.

Первый отряд пошел на юг, слегка отклоняясь к востоку и наткнулся на горсть туземцев племени Бондуи, о которых мы знали что они-то и есть коренные обитатели здешних лесов. Это было приятное открытие, потому что мы полагали, что все еще находимся в Утуку (так называется восточное побережье Семлики), то есть продолжаем идти владениями Кабба-Реги. Бондуи говорят на своем особом языке, нам неизвестном, но они немного понимают наречие Киниоро и этим путем мы узнали, что Руэнцори у них называется Бугомбоа, что уара-суры и пигмеи уатуа их злейшие враги и что первые из них (уара-суры) рассеяны по лесам отсюда на юг, но много западнее.

Другой отряд пошел на юго-запад и достиг узкой полосы открытой равнины, отделяющей предгория Руэнцори от леса. Люди с восторгом говорили об изобилии там съестных припасов, но прибавили, что местное население очень воинственно и враждебно. Вооружение у них такое же как у остальных лесных дикарей, но женский убор отличается железным ожерельем, к которому приделаны маленькие подвески из дутого железа: одни формою похожи на пузырьки, а другие имеют на концах тонкие полоски металла, скрученные спиралью.

Другой короткий переход через 2 1/4 часа привел нас в селение, состоявшее из тридцати девяти круглых хижин с коническими кровлями и очень тщательно сделанными входными дверьми, которые были разукрашены треугольниками красного и черного цвета. По близости от этой деревни во множестве росли гвинейские пальмы (Elais guineensis).

На следующий день мы вышли из лесу и остановились в луговой полосе, в селении Угарама, под 0°45'49" северной широты и 30°14'45" восточной долготы. Тропинка вела нас вдоль узкого гребня лесистых холмов, по обеим сторонам которого тянулись [258] ложбины глубиною до 200 футов, совершенно наполненные гигантскими деревьями. Здешние луга были покрыты не такой короткой и сочной травой как например на роскошных пастбищах Кавалли, а грубыми, исполинскими злаками вышиною от шести до пятнадцати футов.

На этой стоянке снова проявился египтянин Хемдан: ему, как видно, жутко показалось одиноко умирать в лесу и он раскаялся в своей глупости. На ту пору мы успели уже проникнуться сознанием того, до какой степени нам будет трудно изо дня в день ладить с людьми, вверенными нашим попечениям. Как ни низко ставил я их в прежнее время, но теперь они в моем мнении упали ниже нуля. Словами их пронять невозможно, никакое красноречие не в силах пробить их тупые головы. Они имели обыкновение поднявшись на рассвете устремляться вдоль по тропинке и в течение одного часа идти довольно скоро, потом остановиться, сесть, развести огонь, стряпать, покуривать, вести нескончаемые разговоры, а когда подходил арриергард и побуждал их двигаться дальше, они начинали искоса поглядывать, строить гримасы и бормотать свои сетования на жестокости, претерпеваемые ими от неверных. Чуть не каждый день мне приходилось выслушивать их жалобы то на капитана Нельсона, то на лейтенанта Стэрса. Или тот, или другой, непременно обвинялся в излишней требовательности или в надменности. Мудрено было втолковать им, что офицеры исполняют лишь приказания своего начальства, что все это делается с единственною целью спасти их самих от стрел и копий туземцев и помешать им сбиться с дороги; что чем раньше они придут в лагерь, тем это будет для всех удобнее; что такими короткими переходами в какие-нибудь два, три часа не уморишь даже ребенка; что хотя с одной стороны мы обязались беречь их, но с другой — надо же пощадить и занзибарцев, которые вместо двух или трех часов вынуждены проводить в пути но десяти часов, все время неся вьюки на головах; что я обязан позаботиться также и о том, чтобы белокожие мои сподвижники не выбивались из сил на дожде, в грязи, в сырости, оказывая услуги людям, которые не понимают даже того, что им самим же выгоднее пройти кряду четыре или пять миль до лагеря и потом часов двадцать в сутки отдыхать. Эти вялые и плаксивые люди, не умевшие с пустыми руками пройти пешком от двух до трех часов в день, все были желтокожие египтяне; те, у которых под кожей было хоть немного черного пигмента, очень редко жаловались; а совсем черные, также как и совсем белые люди не жаловались решительно никогда. [259]

У египтян и их прислуги было такое множество младенцев и вообще ребят, что в тех случаях, когда лагерь был расположен потеснее, как например на узком гребне холма, ночью спать было совершенно невозможно. У этих крошек должно быть натура была очень раздражительная, потому что подобного отчаянного и беспрерывного рева я никогда не слыхивал. Тоненькие чернокожие и сухощавые желтые младенцы взапуски упражняли свои легкие с вечера далеко за полночь, а потом часу в четвертом утра снова принимались за дело и всех решительно пробуждали, так что со всех сторон слышался писк и рев детей и ворчание взрослых.

Наши занзибарцы решили, что народ из Экватории хотя может быть и отличные отцы семейства, но очень плохие солдаты. Египтяне так давно привыкли своею численностью и превосходством своего оружия подавлять туземцев, что теперь, когда их стало поменьше, а местное население является в значительной силе, у них явилось отчаяние, что они никогда больше не дойдут до мирных стран. И вместе с тем они так мало дисциплинированы, так грубы и высокомерны, что из самых миролюбивых дикарей наживают себе мстительных врагов.

25-го мая имел я с пашой разговор, из которого убедился что хотя он и очень вежлив, но все еще не может позабыть нашего разногласия 5-го апреля. По правде сказать, тогдашняя наша размолвка была неизбежна и даже очень полезна. У нас с ним натуры прямо противоположные. Покуда не было надобности принимать крутые меры, мы с ним взаимно находили искреннее удовольствие в обществе друг друга. Он человек ученый, образованный, порядочный и я в полной мере ценю его превосходные качества. Но по существу дела невозможно нам было до бесконечности предаваться подобным удовольствиям. Нас совсем не за тем послали в Экваторию, чтобы проводить время в научных беседах или просто разводить приятную болтовню на берегах озера Альберта. Настало время тронуться в пут, и если бы не произошло тогда на площадке в Кавалли известного эпизода, то мы бы так и не сдвинулись оттуда. Но с тех пор я испытал, к сожалению, что будут и другие поводы к столкновениям. Паша обуреваем страстью к увеличению своих орнитологических коллекций и находит, что если мы так далеко шли с целью помочь ему, то могли бы мы и теперь «подвигаться полегче».

— Да мы уж и то, кажется, довольно легко подвигаемся, и по многим причинам: из-за ребят, из-за того что у многих женщин еще грудные дети на руках, из-за неповоротливости [260] египтян, оттого что все надеемся, не догонит ли нас Селим-бей, наконец оттого, что мы с Джефсоном все еще не поправились, да и Стэрс далеко не крепок на ногах.

— Ну, так пойдем еще тише.

— Мы уж так и делаем: полторы мили в сутки, надеюсь, переход небольшой?

«А вы еще сократите.»

— Боже мой, паша, да неужто же вы желаете и совсем здесь остаться? В таком случае давайте писать завещание и уж будем наперед знать, что не доведем своего дела до конца.

Словом, опять загремело между нами, как в тех грозных тучах, что выползают из-за Руэнцори, и нового взрыва не миновать.

Я знал, что он страстный охотник собирать птиц, гадов и насекомых, но не думал, чтобы это доходило у него до помешательства. Ему бы хотелось перебить всех птиц в Африке, собрать всех отвратительных гадов, всех безобразных насекомых, прибрать к рукам каждый попадающийся череп, так чтобы наш караван уподобился странствующему музею или кладбищу, лишь бы нашлись носильщики для этого добра. А между тем среди его людей уже начали развиваться злокачественные нарывы; их организмы были истощены сифилисом, стоило сделать на лице малейший укол или царапину, чтобы на нем образовалась страшная, гнойная язва. Ведя самую порочную жизнь, они теперь пожинали плоды своего разврата. На лагерных стоянках сейчас заводилось такое зловоние, что мы опасались заразы, боялись как бы нам всем не превратиться в позорище перед Богом и людьми. Носильщики начали вымирать, — с ними скверно обращались, — а это уж угрожало нам конечным разорением: без них мы и вовсе не были в состоянии подвигаться. Паша был в полном блаженстве когда его секретарь, Реджаб-Эфенди, приносил ему какую-нибудь новинку; взирал на нас с благодарностью когда мы назначали двухдневный роздых, и с грустью, когда слышал что надо идти дальше; а вот, как придем в хорошенькое местечко поближе к Руэнцори, на целую неделю остановимся, — о, какая радость!

Признаюсь, все это наводило меня на мысль, что мы предприняли довольно неблагодарный труд. Во всю жизнь он будет ненавидеть меня и его приятели Фелькины, Юнкеры, Швейнфурты наслушаются на мой счет всевозможных жалоб, и никому из них в голову не придет поразмыслить, что на свете есть над чем поработать и помимо набивания музеев черепами и чучелами, и что африканский материк создан всемогущим Создателем вероятно не для того [261] только чтобы служить рассадником для ботанических коллекций и энтомологических кабинетов.

Каждый встречаемый мною дикарь, все равно великан или пигмей, укреплял во мне мысль что Африка имеет иные права на внимание человечества; каждая новая черта роскошной природы все более доказательно вопияла, что тут давно пора приложить труд и помощь цивилизации; что прежде всего надо построить железные дороги, что огонь и вода суть самые существенные средства сообщения и что на этом издавна заброшенном материке они нужнее чем где-либо.

Увы, увы! Этот великолепный горный хребет так близко от нашего лагеря, а я еще не нанес его на карту, — а то другое озеро, о котором мы столько наслышались от Кайбуги, мхумского старшины, так и не открыто, — а долина Семлики, со всеми сокровищами лесов и всяких растительных продуктов, еще не исследована, да и река Семлики, которая, по слухам, соединяет верхнее озеро с нижним, не прослежена... Мы слышали об удивительных соленых озерах, в которых соли столько, что хватит на продовольствие всего земного шара; о людях необычайного роста — уазонгорах, и о множестве других, мирных и любопытных племен; о таинственных уаниевингах, которые будто бы произошли от белокожих; под боком у нас высились громадные горы, покрытые вечным снегом, которые, по-моему, должны быть те самые Лунные Горы, о которых. говорит предание; мы находились в стране подлинных Истоков Луны, считавшихся мифическими, в стране чудес и тайн, на родине пигмеев и великанов древних сказаний, — как же не рваться всей душой к проверке этих сказок, как не стремиться к раскрытию этих тайн? Неужели Создатель, подъявший эти вечные громады, одевший их склоны мхами, лишайниками, сочными травами, избороздивший их мириадами потоков, по которым снеговые воды устремляются в плодоносную долину, повелевший могучему, бесконечному лесу окутать ее, а темной, обильной листве его блестеть неблекнущей зеленью, неужели Он затем только сотворил все это, чтобы с течением времени послужить убежищем для птиц и пресмыкающихся!

Обилие съестных припасов составляет одну из самых замечательных особенностей этих мест. Десять баталионов могли бы квартировать здесь не имея ни малейшей надобности в провиантских обозах. Стоило только сорвать да съесть. Разведчики доносили, что со всех сторон простирались плантации, отягченные плодами. Местные амбары битком набиты красным просом, хижины [262] унизаны кукурузой, в огородах ямс, бататы, колоказия, табак, всякая всячина.

С предгорья Угарамы, где мы расположились лагерем 27-го мая, видно было, что склоны гор до высоты 8.000 футов испещрены участками возделанной земли, что извилистые ложбины заросли банановыми рощами, и как по горам так и в равнинах население было густое, растительность великолепная, при необычайном изобилии пищевого материала. В бинокль можно было разглядеть что и верхние части склонов и самый гребень хребта до высоты 9.000 и даже 12.000 футов покрыты густыми лесами, и всюду, где почва не была возделана, леса сходили до самой подошвы гор. Там, где склоны были лишены древесной растительности, росли дикие бананы: они подымались на очень значительную высоту по горам и своими пышными шатрами осеняли самые высокие травы. Заостренные вершины Руэнцори опоясывались тучами свинцового оттенка, а передовые горные цепи словно играли в прятки, беспрестанно то заслоняясь, то высовываясь из-за бегущих масс белых паров. По указаниям анероида Угарама находится на высоте 2.994 футов, а судя по точке кипения, на 2.942 фута над уровнем моря. Ближайшая горная цепь, на одном из отрогов которой лежит селение Угарама, по угловому измерению доходит до высоты 9.147 футов.

Две женщины, обе светлокожие и очень приятной наружности, найденные в лесу близь деревни, оказались говорящими по-киниорски. От них мы и выведали, что это селение называется Угарама, а округ Авамба; что на севере открытая местность, где протекает речка Миссисси, вплоть до озера называется Утуку; что к югу ближайший от нас округ будет Букоко, и там живет старшина Сибалейки, главный начальник авамбов; а за Букоко еще округ Бутама; что от Угарамы до северной оконечности Буконджу, или Уконджу, один день ходу, что оттуда в двух днях пути находится Торо, но для этого нужно перевалить через горы, что в северном Уконджу короля зовут Руандейка; что у народа Уаконджу бывало прежде великое множество рогатого скота, но уара-суры их ограбили и весь скот угнали. Еще нам сказали, что если мы три дня будем идти вдоль подножия больших гор, то придем в местность, покрытую короткой травой, где много коз и овец, и еще водится рогатый скот; но уара-суры туда так часто наведывались, что больших стад иметь нельзя. Авамбы расчищают участки леса и обрабатывают землю; худшие их враги — пигмеи уатуа, которые портят им все, грабят плантации, и убивают самих авамбов, [263] когда они рассеяны небольшими партиями, например когда они на работе в поле, или по дороге к ближайшим местам сбыта своих продуктов; между тем как уара-суры всюду рыщут, от них нигде не спасешься, и служат они все тому же Кабба-Реге.

На вопрос, бывают ли здесь совсем ясные дни, так чтобы снеговые горы были видны дня три, четыре кряду, или целую неделю, иди месяц, — женщины сказали, что никогда еще не бывало у них столько дождей как в этом году, и выразили предположение, не мы ли накликали дождя, чтобы легче распознавать человеческие следы на тропинках? Они говорили, что сначала приняли нас за уара-суров, но увидели что при нас большое стадо, и догадались что мы не могли угнать столько скота от авамбов, потому что у них скота больше нет. Когда мы сказали им что отняли скот у людей, признававших Кабба-Регу своим начальником, они воскликнули: О, если бы наши узнали об этом, они бы принесли вам всего, чего угодно! — «Ну так подите и скажите им что мы друзья всякому, кто не заграждает нам пути. Мы идем в далекую страну и так как летать не умеем, то надо же нам идти по какой-нибудь тропинке; но мы никогда не обижаем тех, кто не поднимает на нас копья и не угрожает нам стрелою».

28-го прошли пять миль через ряд холмов, по глубоким ложбинам, беспрестанно то подымаясь футов на двести по откосу, то опускаясь с такой же высоты в глубину следующей ложбины, дно которой всего несколько сажен шириной, а там опять подъем. Холмы эти так круты, что мы то скатывались с них, то лезли цепляясь за деревья, кусты и лианы, и все время не переставая шел на нас частый, пронизывающий насквозь дождик. Гниющие стволы бананов и валявшиеся по земле переспелые плоды издавали противный запах, от которого нас тошнило.

На другой день, пройдя четыре мили, пришли в Бутаму по местности совершенно противоположной вчерашней: вместо топкой грязи каменистых обрывов и беспрерывных переходов с горы на гору, выдалась на наше счастье отличная ровная тропинка, настолько широкая и удобная для наших европейских ног, насколько это возможно в Африке. Песчаная почва быстро впитывала дождевую влагу, густые заросли камыша становились реже и между ними пробираться было очень легко, тем более, что слоны протоптали эту дорожку превосходно.

В Бутаме мы нашли седого старика: он по хилости не был в состоянии убежать и потому остался, в ожидании горькой [264] судьбины. На наши расспросы он объявил, что снеговые горы, непосредственно над нами уходившие в необъятную высь, называются «Эвирика, Эвирука, Эврика, Эврука и Эвурука!» коверкая на разные лады это имя, под напором сыпавшихся на него вопросов. На счет пигмеев племени Уатуа он отзывался с наихудшей стороны; говоря что они самые отъявленные изменники и предатели, что они всякими неправдами, лестью и притворством обыкновенно втираются в дружбу со старшинами богатых округов, а потом не взирая ни на братанье кровью, ни на самые торжественные клятвы, внезапно кидаются на своих союзников и умерщвляют их.

30-го мая, через четыре часа удобного пути, легко дошли до Букоко. Дорога все время шла по гладким уступам, образовавшимся от обвалов со снеговых гор, смытых частыми ливнями: подъемы были очень отлогие, густо заросшие камышами, а в тех местах где почва была возделана, она поражала обилием плодов. Там и сям торчали гигантские обломки скал, на половину затянутые илом и щебнем, который с грохотом скатился с высот, когда какая-нибудь глыба камня или подмытой дождями земли оторвалась в верхних горных пределах и свалилась сюда.

Букоко очень обширное и могущественное поселение, состоящее из значительного числа деревень; однако войдя в него мы нашли что оно совсем опустело и даже не на днях, а вероятно месяц тому назад. Вокруг него во все стороны расстилались бесконечные плантации в превосходном виде, отягченные плодами, в особенности нас поразило необыкновенное обилие томатов.

Сложив вьюки и устроив лагерь, разведчики по обыкновению шли высматривать окрестности и вскоре встретили людей, одетых в бумажные ткани и вооруженных ружьями, которые начали по ним стрелять. Мы услыхали сначала гулкую пальбу из мушкетов, потом более резкую трескотню наших ружей, и затем все стихло. Разведчики воротились с донесением и принесли ружье фирмы Энфильд, брошенное на месте перестрелки убежавшею шайкой, у которой предполагалось двое смертельно раненых и один убитый на повал. Они привели с собой также женщину и мальчика, очевидно, туземцев, языка которых мы не поняли.

Я тотчас выслал отряд из семидесяти ружей для дальнейших разведок и через десять минут послышалась оживленная перестрелка между тяжелыми мушкетами с одной стороны и залпами ремингтонов и винчестеров с другой. Вскоре принесли в лагерь двоих из наших, раненых, которые сказали, что дрались с уара-сурами. Наши ружья по-видимому пугнули неприятеля изрядно: звуки [265] стрельбы постепенно удалялись, однако через час, нам принесли еще двоих раненых, заявили, что убиты два юноши, один занзибарец и один маньюма, и я уже подумывал послать значительное подкрепление, как вдруг увидел входящего в лагерь Уледи, за ним шли наши люди и старшины неприятельской партии, которые оказались просто старшинами маньюмов. из шайки Килонга-Лонга!

Они рассказали, что составив отряд из пятидесяти человек, вооруженных огнестрельным оружием и около ста человек с копьями, они переправились через Итури, пошли на восток и недели три тому назад добрались до опушки леса, перейдя также и через Семлики. Тут они начали производить свои обычные набеги, как вдруг увидели людей с ружьями, приняли их за уара-суров и потому стали стрелять. Противники ответили им тем же, одного из них убили, другого ранили смертельно и четверых тяжело. Остальные бежали в свой поселок, крича «мы пропали!» Но потом выслали вдоль по тропинке засаду, велев своим людям спрятаться по кустам. покуда остальная община наскоро принялась укреплять свое становище, чинить зерибу и проч. Увидев на тропинке передовых людей, идущей на них партии, они опять выстрелили, двоих убили, четверых слегка ранили, когда же противники стали осыпать их пулями, они закричали: “кто вы такие"? и когда им ответили: “мы люди Стэнли", перестрелка тотчас прекратилась, и они возобновили с нами знакомство, которое никогда, ничего, кроме бед нам не приносило. По правде сказать, мы бы не прочь найти законный предлог для уничтожения хотя бы одной шайки этих бессовестных разбойников, однако, на сей раз принуждены были милостиво выслушать их извинения в этой стычке, очевидно случайной, — и даже обменялись дарами.

Они рассказывали еще, что встречали партии уара-суров. но им “не посчастливилось" и они извлекли из этих “встреч" только один небольшой слоновий клык. Ипото, по их словам, в двадцати днях ходу от Букоко, через лес.

Авамбы здешнего округа знают Руэнцори, под именем «Вирейка».

С тех пор, как мы вышли из лесов Авамбы, близь Угарамы, мы шли узкой полосой, поросшей исполинским тростником, в пятнадцать футов вышиною. С вершины холмов видно, что эта полоса имеет от трех до восьми миль в ширину и отделяет горы от чащи дремучего леса. Дорога была всего лучше у самой подошвы гор, хотя трава тут своими размерами и толщиной напоминала бамбук; но на всем переходе, тропинка была твердо [266] проторенная и нам пришлось пересечь не более двух ложбин и речек. Тут же попадалась во множестве акация с опущенными ветвями, на подобие шатра или парашюта, которая представляет собою единственную древесную растительность в ближайших окрестностях Нианзы. По мере приближения к настоящему лесу эта акация исчезает, уступая место чисто-тропической, великолепной растительности, наполняющей всю остальную часть долины.

Речки, поперек которых мы шли в эти последние дни, все горные потоки с очень холодной водой, текущей по довольно широкому руслу, устланному гальками, песком и обломками верхних горных пород, как-то: гнейса, порфира, роговой обманки, песчаника, стеатита, гематита, гранита и изредка пемзы. Температура воды трех главных потоков, по имени Рами, Рубуту и Сингири, равняется 20°, 17° и 19° Цельсия.

После двухдневной стоянки в Букоко, мы шли восемь миль до селения Банзомбе, расположенного на ровной площадке узкого гребня, между двумя глубокими лощинами, на самой опушке леса, который в этом месте подходит к подошве снеговых гор. Руэнцори, опять-таки не было видно, и я опасался, что пожалуй не представится случая ни фотографировать его, ни воспользоваться одной из его высочайших вершин для триангуляции.

Испарения, подымающиеся из долины Семлики, по-видимому задерживаются в нижних слоях атмосферы сильным давлением сверху, судя по тому, как долго данная масса паров ползет по утесам, прежде чем может добраться до вершины. Дым от лагерных костров стлался по земле и до такой степени заволакивал нас, что разъедал глаза и стеснял дыхание.

Наш скот начал проявлять признаки крайнего утомления. С нами было 104 головы рогатого скота и 30 овец и коз.

3-го июня дошли до деревушки Бекокоро, под 0°37' северной широты, и тут один из четырех братьев коптов скончался.

Во время короткого перехода в три мили, мы переправились через три значительные речки. В одной из них температура воды была +17° Цельсия.

4-го июня, не найдя тропинки в желаемом для нас направлении, дневали в Бекокоро. У Джефсона сильная лихорадка, температура тела 105°. Мистер Бонни тоже захворал. За то Стэрс выздоровел, а капитан Нельсон, так здоров и крепок, что все эти дни работает за двух, стараясь вознаградить себя за прежнее невольное бездействие в течение своей долгой болезни с октября 1887 до октября 1888 г. [267]

Мы измеряли плоды здешних фиговых бананов, и оказалось что они длиной семнадцать с половиною дюймов, а толщиной в руку (у предплечья).

После короткого перехода в два с половиною часа пришли в Мтарегу, селение, расположенное близь глубокого ущелья, из которого вытекает река Реми-Люлю.

В лагере у нас всего было вдоволь. В расстоянии ста сажен от нас начинался подъем на хребет Руэнцори. По крутым склонам видны были проторенные тропинки; внизу, на двести футов под нами протекала чудесная река, прямо со снеговых вершин, прорывшая себе глубокое русло в ущелье; в ее воде было всего лишь +16° Ц. Во ста саженях от селения расстилались плантации бананов, ямса, кукурузы и сахарного тростника. Я находил, что настала пора исследовать горы и собрать ботаническую коллекцию, и потому кликнул клич, приглашая своих спутников стяжать бессмертную славу восхождением на знаменитые издревле Лунные горы. Сам я поправился на столько, что мог теперь пройти пешком сажен сто, но не более. Мистер Джефсон сказал, что лихорадка, к сожалению, совсем убила в нем геройский дух. Капитан Нельсон извиняясь, осведомился, — точно ли необходимо залезать на такие непомерно высокие горы, и есть ли в этом какая-нибудь практическая польза, а потом, посмотрев на них очень торжественно и серьезно, прибавил: нет, покорно благодарю.

Доктор Пэрк справедливо находил, что его место — при больных, а мистер Бонни, бедняга, так изнемог лихорадкой, что, от него остались только кости да кожа. Капитан Казати печально качал головой, как бы желая сказать: “вы посмотрите на меня, куда я гожусь"? Но паша считал это вопросом чести: не он ли сто раз выражал восхищение при одной мысли о восхождении на эти горы? И вот, настал критический момент в жизни экспедиции. Стэрс, искоса взглянул на угрюмые, неизведанные высоты, молвил: «что ж, попробую слетать». Оставалось снабдить его советами, инструментами, проверить его анероиды по образцовому экземпляру, бывшему со мной в лагере, дать ему людей и внушить им быть как можно осторожнее, беречься простуды, не стоять на ветру после трудного подъема, и проч.

Вечер был очень приятный. Лагерь на высоте 3.860 футов над уровнем моря и во всю ночь из ущелья Реми-Люлю дул прохладный ветерок. На утро Стэрс выступил и паша вместе с ним. Но увы! Поднявшись на тысячу футов, паша спасовал и воротился в лагерь, а Стэрс пошел выше. Вот его донесение об этой экскурсии. [268]

«Лагерь экспедиции, 8-го июня 1889.

Сэр!

Рано утром 6-го июня, в сопровождении сорока занзибарцев мы вышли из лагеря экспедиции, направились к подножию гор, перешли через речку и начали восхождение на горы.

При мне было два анероида, предварительно выверенных по образцовому экземпляру анероида, оставшегося в лагере под непосредственным вашим наблюдением, и один термометр Фаренгейта.

Первый подъем на 900 футов был довольно легок, благодаря туземной тропинке, которая вела к группе хижин на холмах. Хижины оказались круглого типа, столь обыкновенного в равнине, но с тою разницею, что при устройстве внутренности их употребляется преимущественно бамбук. Пища туземцев состоит из маиса, бананов и корней колоказии. По мере удаления от хижин мы вскоре вышли из пределов травянистой растительности и вместо частой, высокой травы пошли низкие деревянистые кустарники, вперемежку с колючими и цепкими, что очень затрудняло путь.

В половине девятого часа утра пришли в другую деревню того же типа и убедились, что жители покинули ее за несколько дней перед тем. Барометр показывал 23 . 58 и 22 . 85; термометр Фаренгейта 75° (23°, 88° по Цельсию). Со всех сторон росли драцены, а местами по одиночке древовидные папоротники и пальмы, между тем как во всех возможных направлениях к растительности припутывались массы длинных папоротников. По вершинам холмов и на ближайших выступах гор стали появляться дикари, пытавшиеся пугнуть нас и отогнать обратно в равнину; для этого они кричали, вопили и трубили в рога. Однако мы не меняя шага продолжали подниматься в гору; тогда они ушли и больше нас не тревожили.

.Благодаря густому туману, отсюда вовсе не видно было ни леса, расстилавшегося в равнине далеко внизу у наших ног, ни холмов и высот к западу и северо-западу.

В половине одиннадцатого часа, после очень крутого подъема, достигли самого верхнего из туземных селений; здесь возделывались бобы и колоказия, но бананов уже не было. Барометр показывал 22 . 36; термометр Фаренгейта 84° (28°, 88° по Цельсию). За селением по гребню горы шла чуть заметная тропа к лесу; по ней мы и направились, но местами было так круто, что приходилось вползать на четвереньках.

К 11-ти часам дошли до лесу, оказавшемуся бамбуковым: вначале он довольно редок, но чем выше поднимались, тем гуще [269] он становился. Тут мы заметили внезапную и очень резкую перемену в окружающем воздухе: он стал гораздо свежее, чище и прохладнее, так что все мы почувствовали себя освеженными и пошли вперед бодрее и легче. Зайдя так далеко, занзибарцы вошли во вкус и им уж захотелось залезть как можно выше. Они начали шутить и перекоряться, кто больше захватит и принесет вниз той «белой штуки», которая покрывает вершины. В 12 часов и 40 минут мы вышли из бамбукового леса и уселись закусить на травянистой лужайке. Барометры показывали 21 . 10 и 27 . 95/100. Термометр Фаренгейта 70° (21°, 11° по Цельсию). Перед нами, постепенно подымаясь, возвышался пик, на 1.200 футов выше того места, где мы отдыхали. Мы решились влезть на его вершину и пройдя немного вступили в чащу древовидного вереска. Некоторые кусты были почти в три сажени вышиной, и так как приходилось шаг за шагом прорубаться через них, мы поневоле продвигались медленно, и при том для передовых это было очень утомительно.

В 3 часа 15 минут остановились передохнуть среди вереска. Там и сям еще попадались заросли низкорослого бамбука: почти у каждого экземпляра ствол был пронизан отверстиями, которые просверлены какими-то насекомыми и делают растение совершенно негодным к обычному его употреблению. Под ногами у нас расстилался толстый ковер из губчатого, влажного моха, а на вересковых кустах мы заметили, что все ветви густо обросли бородатым лишайником (Usnea). Тут же мы нашли множество голубых фиалок и лишайников и я набрал с этого места несколько экземпляров растений, чтобы паша мог их определить. Местность была пропитана холодною сыростью, так что несмотря на усиленную ходьбу и постоянное движение, мы очень прозябли и постоянно ощущали окружавший нас холодный туман. Несомненно, что влажное состояние всех растений и постоянная сырость, делающая почву слегка скользкою под ногами, происходят именно от туманов, льнущих к вершинам гор.

В начале пятого часа пополудни мы стали лагерем среди высокого вереска. Вырубив самые большие кусты мы устроили себе кое-какое пристанище, набрали топлива и вообще расположились на ночлег. Впрочем топливо оказалось недействительным: дерево было так сыро, что не хотело гореть. По этой причине едва одетые занзибарцы страшно прозябли, хотя мы находились еще только на высоте 8.500 футов. Термометр Фаренгейта показывал 60° (15°, 55° [270] по Цельсию). Из лагеря видны были передовые заостренные вершины и я только тут начал опасаться, что нам не удастся достигнуть снеговой линии. Прямо перед нами, как раз на пути к снежной вершине, зияли три глубокие ложбины; на дне двух из них рос частый кустарник. Предстояло не только перейти через эти ложбины, но опять прорубаться сквозь чащу. Следовательно вопрос о том, можем ли мы достигнуть вершины, сводился на вопрос о времени. Я решился утром отправиться дальше, обстоятельно исследовать свойства предстоящих нам препятствий и в том случае, если возможно их преодолеть в скорости, постараться пройти как можно выше.

На утро 7-го июня, отобрав партию наилучших людей, а остальных отослав обратно, мы опять начали подниматься, испытывая все тоже, что и накануне. Ночь была очень холодная, некоторые из людей жаловались на озноб, но все были очень бодры и охотно шли вперед. Около десяти часов утра мы подошли к первой из упомянутых ложбин. Смерив ее глазами, я убедился, что переход через нее возьмет очень много времени, а впереди были еще две такие же. Отсюда, на расстоянии двух с половиною миль, в первый раз мы увидели снеговую вершину и я расчел, что до этого ближайшего снежного пункта мы дойдем не иначе как в полтора дня. Следовательно, нечего было и думать о восхождении; при настоящих обстоятельствах оно могло кончиться очень дурно, потому что у нас не было с собою достаточного пропитания; а двое из людей, кроме того были слишком легко одеты. Поэтому я решился возвратиться, в твердой надежде, что из другой лагерной стоянки может представиться более удобный случай предпринять подобное восхождение, и тогда можно будет достигнуть вершины.

За первою ложбиной возвышался обнаженный скалистый пик очень ясно обрисованный и известный нам в качестве юго-западного пика «Раздвоенной Вершины» или «Близнецов». В верхней части своей этот пик лишен растительности, крутые скаты его только в одном или двух местах допускают несколько травы и вереска. Высшая из точек, достигнутых нами, по точным вычислениям оказалась на 10.677 футов выше уровня моря. Высота снегового пика над местом наблюдения должна быть приблизительно в 6.000 футов, так что эту гору можно считать вышиною в 16.600 футов. Но это не самый высокий пик в группе Руэнцори. С помощью зрительной трубки я мог совершенно ясно рассмотреть форму вершины. Верхний конец пика увенчан неправильною массой зубчатых, отвесных утесов, расположенных на подобие [271] кратера. Чрез зазубрины ближайшего ко мне края я мог видеть на противоположной окраине такие же зубцы, одинаковой высоты. От этого зубчатого венца идет спуск к востоку, с уклоном около 25°, но он скоро теряется из вида, будучи заслонен ближайшею возвышенностью; западный склон гораздо круче. Снег лежит главным образом на этой ближайшей к нам стороне, и покрывает ее сплошь повсюду, где подъем не слишком крут. Наибольший участок, покрытый сплошным снегом, простирается на 600 футов в одну сторону и на 300 футов в другую, и снег там настолько глубок, что только в двух местах на его поверхности проступают черные утесы. Менее обширные снеговые пространства сходят и в ложбину. От нижней линии снегов до вершины пика должно быть от 1.000 до 1.200 футов. К востоко-северо-востоку наш горизонт заслонялся отрогом, который проходя за самым местом нашего привала и круто подымаясь, загибается затем горизонтально и примыкает к снежному пику. Отрог лежащий от нас на юг, отходит также от этих высочайших пиков. Общее расположение гор по-видимому именно таково, что снеговые вершины составляют центр, от которого хребты расходятся радиально и постепенно спускаются в равнины. Такое расположение может быть причиною, что на западной стороне горные потоки, исходя из общего центра, постепенно расходятся друг от друга, пока не дойдут до нижней равнины. Там они поворачивают на запад-северо-запад, извиваются вдоль подножия передовой цепи, впадают в реку Семлики и с нею дальше, в озеро Альберт-Нианзу. Другой снеговой вершины, виденной нами несколько раз прежде, отсюда вовсе не было видно, потому что ее заслоняла «раздвоенная вершина». Я думаю, что та, невидная отсюда вершина, должна составлять оконечность снегового хребта, виденного нами из Кавалли, и в таком случае она должна быть выше того пика, на который мы пытались влезть. По многим причинам можно полагать, что эти пики вулканического происхождения. Наиболее же убеждает меня в этом то, что с западной стороны вокруг центральной массы расположено много меньших конусов. Они произошли от того, что когда кратер центрального вулкана настолько загромоздился, что давление газов изнутри было уже недостаточно для извержения накопившихся там камней и лавы, газы искали выхода через другие, более слабые места; и тогда, прорвав земную кору в нескольких пунктах, они образовали те самые меньшие конусы, которые мы теперь видим. Животных в этих горах мы почти вовсе не встречали. Какая-нибудь дичь тут наверное водится, судя по тому, что по сторонам [272] тропинки мы заметши много западней, т. е. ям, вырытых для поимки зверя, а в местных горных хижинах видели маленькие силки, какие употребляются здесь для ловли мелких зверков.

В одной ложбине мы слышали крик обезьяны, да видели нескольких птиц тусклого, серо-бурого цвета, в роде каменки; и больше ничего.

На высоте 10.000 футов — и еще выше — мы находили чернику и ежевику, и мне удалось набрать несколько растений для коллекций паши, который любезно сообщил мне список их родовых названий, прилагаемый ниже. Мне очень жаль что нам не удалось достигнуть снеговой линии и принести с собою хоть немного снегу в доказательство того что мы совершили такой подвиг. Но при тех обстоятельствах в которых мы находились, я чувствовал что продолжать восхождение было бы более нежели бесполезно; а потому, несмотря на то, что все мы были вполне бодры и нам даже очень хотелось идти дальше, я велел поворачивать назад.

Стрелка большого анероида стояла тогда на 19.90. Я повернул верхнюю (подвижную) стрелку как раз в противоположную сторону и мы тронулись в обратный путь. 7-го июня в 3 часа пополудни я явился к вам, совершив переход от подножия «Раздвоенной Вершины» до лагеря в четыре с половиною часа. Честь имею быть и проч. У. Д. Стэрс».

P. S. Предлагаю ниже родовые названия растений, собранных мною и определенных Эмином-пашою.

Если б возможно было отсюда рассматривать виды, то вид на долину Семлики должен бы быть крайне интересен. Но нам, сквозь густой беловатый туман, только и было видно что она — может быть [273] на очень далекое пространство — покрыта густым лесом. Слои тумана ходили над ним то неправильными потоками, то сплошными массами, наподобие того как ходят облака в небе. По временам, и то не надолго, там обрисовывались бледные силуэты бесконечного леса, затем сквозь древесную листву вырывались клубы пара, как будто там дымилось множество горячих ключей, и все опять заволакивалось новыми слоями тумана. Ближе к нам, на переднем плане ясно можно было различить неровности почвы, холмы и ложбины, или же закругленные, котлообразные углубления, наполненные яркою зеленью банановых рощ.

За несколько сот сажен от лагеря один из пиков «Раздвоенной Вершины» был виден и по точным вычислениям оказался на высоте 12.070 футов.

После трехдневной стоянки мы тронулись дальше, спустились по крутым обрывам в ущелье Реми-Люлю, перебрались через узкое русло и поднялись на столь же крутой противоположный берег, причем убедились в таком факте, которого быть может и не заметили бы, если бы не пришлось в этом месте спускаться и подыматься, а именно: река прорыла себе это глубокое русло сквозь террасу, образовавшуюся от смытых и оторванных частей горного склона. Терраса эта вся наносная и состоит из земли, камня, валунов и щебня, валившегося с гор и сопровождавшегося такими громадными дерновинами, что течение реки должно было в этом месте прерваться и вместо речного русла с течением времени образовался обширный и высокий уступ; однако мало по малу река Реми-Люлю прососала эти массы, пробуравила их, и так глубоко врезалась, что громадная терраса расселась пополам на глубину двухсот футов, — явление поучительное.

Ранним утром какой-то смельчак — туземец убил копьем старшину из племени Мади.

Не доходя одной мили до Мтареги, луговая полоса, к которой мы предпочтительно льнули, кончилась: лес занял долину Семлики во всю ширину, перешел на склоны Руэнцори, вполз до высоты семи тысяч футов над нашими головами и волей, неволей — приходилось опять вступать в его унылые тени. Но зато это был самый настоящий, совершенный тропический лес, по разнообразию и пышности растительных форм затмивший собою даже долину Итури. Тут были группы пальм, древовидные папоротники гигантских размеров, дикорастущие бананы, высокие, стройные деревья, сверху до низу окутанные толстым слоем зеленого мха; непроницаемые чащи широколиственных пород, и все это было обрызгано каплями [274] влаги, между тем как из-под плотного ковра яркой зелени то и дело сочились и журчали мелкие ручьи. Лучше этого образца тропической оранжереи я ничего в жизни не видывал. Никакое искусство не могло бы сделать ничего лучше того, что устроила сама природа. В каждой развилине дерева, на каждой старой, выдающейся горизонтально ветви росли прелестнейшие папоротники и лишайники: так называемые «слоновые уши», во множестве, тут же вперемежку с ними орхидные, светло-зеленый мох образует под ними мягкие, круглые подушки; на каждой травинке, на каждом тонком волоске дрожит прозрачная капля влаги и вся атмосфера насыщена теплыми парами. Причину всех этих явлений отыскать было не трудно: то были три источника горячей воды, температура которых равнялась 102° по Фаренгейту (+39° по Цельсию). Кроме того, наш путь пролегал уютной долиной, одной из глубоких складок снегового хребта, в которой особенно долго сохранялась теплота от знойного экваториального солнца.

Мы нашли в лесу сухое место, переночевали тут, а на другой день, пройдя шесть с четвертью миль, вышли из лесу на превосходную равнину в округе Улегга и стали лагерем в широко раскинувшейся деревне, на выстрел из лука от подъема в горы. Банановые рощи покрывали здесь склоны холмов, спускались в ложбины, окаймляли подножие гор, и глубокими клиньями вдавались в долину Семлики, словом — всюду были бананы, но однако ж не было недостатка ни в табаке, ни в кукурузе, ни в бобах двух сортов, ни в ямсе и колоказии.

Мы вступили в этот округ подозрительно и осторожно. Предательское убийство старшины мади показало нам, что тут нужно держать ухо востро и денно и нощно быть на стороже. В первой же деревне наш авангард столкнулся с людьми, которые не преминули высказать неудовольствие по поводу нашего появления и сразу отнеслись к нам враждебно. Это навело нас на мысль, что вскоре придется выдержать серьезную борьбу. Со всех сторон виднелись селения и если храбрость туземцев сколько-нибудь под стать их численности, они могли оказать нам упорное сопротивление. Мы выслали по направлению к горам несколько небольших отрядов вооруженных людей и там произошли очень оживленные стычки; но вот часа в четыре пополудни некто Матейра, уроженец Бари и переводчик в отряде Эмина-паши, ухитрился разговориться с туземцами и склонил старшину на мировую. Старшина явился к нам в лагерь и объявил, что пришел повергнуться к нашим стопам и предоставляет нам казнить его или миловать. Мы велели [275] трубить отбой, в две минуты пальба прекратилась и наступило мертвое молчание.

Этот старшина и его сотоварищи были первые встреченные нами представители округа Уконджу; отважное появление в нашем лагере старшины с такими мирными целями, сразу завоевало ему наши симпатии и уважение. Впрочем, наружность этих людей меня озадачила и даже до некоторой степени разочаровала; но потом, пораздумав хорошенько, я решил, что понапрасну. Сам не знаю, почему я думал что эти горцы, т. е. собственно местные обитатели, знакомые с горною природой, окажутся более светлокожими, чем жители лесов в долинах Итури и Семлики. На деле они оказались чернее самих занзибарцев. Если предположить, что у подошвы швейцарских Альп живет народ, на который нападает несметное полчище скандинавцев, туземцы конечно будут искать убежища в горах; точно таким же образом и эти чернокожие чистейшего негритянского типа, будучи не в силах противостоять напору индо-африканского племени Уахуэзи и нашествиям меднокожих лесных дикарей, бежали в горы и приютились в укромных местах экваториальных Альп. Светлокожие племена плодились и наводняли окружающие равнины, а племя уаконджу обособилось, окончательно засев в горах.

На другой день, на пути ко Мцоре, мы переходили через пять речек, которые, исходя из гор, текут в Семлики. Одна из них очень многоводная, называется Бутаху; температура ее воды +57° по Фаренгейту (+16° Ц.).

Во Мцоре наши новые союзники, уаконджу, сообщили нам много интересных сведений о топографии края. Вот что я от них узнал.

Они говорили, что в нескольких милях к северу отсюда находится рукав того верхнего озера, о котором мы столько наслышались, и который я открыл в январе 1876 года. Они называют его Ингези, что в Киниоро означает река, или болотистое место, или озерцо. Само Руэру (т. е. озеро) отсюда в двух днях пути на юг.

Впрочем, они называли его также Нианзой, а когда я спросил как же зовут эту Нианзу, они сказали «Мута-Нзиге», причем оказалось, что некоторым из них известны три Мута-Нзиги, а именно: одно в Униоро, другое в Усонгоре, третье в Уганде.

Что же касается до Нианз, то их оказывалось что-то ужасно много: одна Нианза в Униоро, другая в Усонгоре, третья в Униампеке, четвертая в Торо; — далее Семлики — Нианза, Униавинги — Нианза, и [276] наконец Нианза в Карагуэ и Нианза в Уганде. Нианзой, очевидно, называется каждая значительная река, питающая озеро, и каждый обширный залив, но и озёра, как большие так и малые, тоже Нианзы, или «Руэру».

Те полу-эфиопские племена, которых мы знали в Кавалли под именами уахумов, уэймов, уавиту, уахуэзи здесь известны под названиями уайяна, уаниевинги, уасонгора и уанианкори.

Руэнцори, лесными жителями уже называемый Бугомбуа, Эвирейка и Вирука, здесь называется Руэнцу-ру-ру или Руэнджура, судя по тому как туземец может выговорить.

Река Бутаху отделяет Улеггу от Уринги.

Уара-суры собраны над начальством Рукеры, одного из военачальников Кабба-Реги, короля униорского. Говорят, что шайка этих свирепых разбойников стоит лагерем у переправы через реку Уайану, за несколько миль к северу отсюда, Уакондагу предлагали помочь нам выгнать их из этого края.

Главная квартира Рукеры, по слухам, в Катуэ, городе близь Соленых Озер, отсюда на юг.

Еще нам сказали, что на западном берегу Семлики живут племена Уакови и Уасоки, а также существуют пигмеи Уатуа.

Мы узнали, что Усонгоро и Торо находятся во власти Кабба-Реги; но обитатели островов на озере отказались принять подданство, а начальник их, Кекури, обращался к уаниавингам и к уанианкорам с просьбой помочь ему против Кабба-Реги. Нам обещали что все уасонгоры и уаконджу покорятся нам, если мы согласимся вступить с ними в союз. Это предложение я принял.

Уаконджу — люди среднего роста, с круглыми головами и широкими лицами. На верхних частях ног и рук они носят множество тонких обручей, свитых из волокон пальмы каламус. Старшины носят тяжелые браслеты из меди или из латуни. Ожерелья женщин состоят из тяжелых железных колец, закрученных по концам спиралью. Говорят что по склонам гор находят много превосходного горного хрусталя.

При входе почти в каждую деревню в округе Уконджу стоит миниатюрный шалаш с крошечной дверкой, перед которой туземцы кладут банан или яйцо. Существует поверье будто бы Миконджу, родоначальник их племени, впервые расчистивший лес и насадивший бананов, учредил такой обычай ради предупреждения воровства. Это приношение фетишу или местному божеству должно напоминать ему, что его дело сторожить их банановые рощи и охранять яйца, из которых выводится их домашняя птица. [277]

12-го июня я послал лейтенанта Стэрса с шестидесятью ружьями и несколькими проводниками уаконджу на реку Семлики, чтобы собрать о ней самые достоверные сведения. На другой день он возвратился и донес, что туземцы приняли его охотно, выразили покорность, сами провожали его к реке и объясняли ему все, что он пожелал узнать. Он нашел, что река в этом месте имеет двадцать сажен ширины, десять футов глубины и протекает между крутыми берегами вышиной от 50 до 60 футов (от 25 до 28 аршин) со скоростью течения до трех миль в час. Отведав ее воды, рассмотрев ее, и расспросив туземцев, которые были потолковее, Стэрс пришел к следующим заключениям: 1) так как на западном берегу реки, насупротив хребта Руэнцори, от самого озера Альберта тянется горная цепь, по-видимому непрерывная; 2) так как вода в реке особого сероватого цвета и мутная; 3) так как на вкус она солоновата и отличается особым, неприятным привкусом, свойственным и воде озера Альберта; 4) так как по единогласному показанию туземцев она течет сначала отклоняясь к западу, потом на север, потом на северо-восток и впадает в Униорское озеро, которое и есть озеро Альберта; 5) так как один местный путешественник, исследовавший реку из конца в конец, положительно утверждает, что она вытекает из одного озера и впадает в другое; мы заключаем, что река Семлики, вытекая из верхнего (т. е. южного) озера течет по извилистому руслу, сначала сильно отходя к западной горной цепи, потом поворачивает к северо-востоку, постепенно приближается к хребту Руэнцори, протекает через лесную часть Авамбы, чрез Утуку, и впадает в озеро Альберт-Нианзу.

С вершины муравейного холма близь Мцоры я заметил, что за милю отсюда к западо-северо-западу начинается равнина, совершенно такая же как та, что обманула тогда египтян, заставив их приветствовать себя в качестве их любезного озера; только теперешняя равнина тянется далеко на юг и представляет подобие озерного русла, из которого вода ушла недавно. Река Семлики, впитавшая его досуха, течет теперь на 50 или 60 футов (около девяти сажен) ниже окраины его берегов. Так как берега состоят из озерных осадков, то есть из серого ила и песку, они конечно не могли противостоять напору столь сильного течения и если бы не подводные скалы, залегающие ниже наносного слоя, нет сомнения, что такая река вынесла бы всю воду и из верхнего (южного) озера. Лес занял долину во всю ширину, образуя поперек ее темную преграду, представляющую резкий контраст с белесоватой травой, [278] которая растет по старому руслу высохшего озера и питается его соляными отложениями.

Однажды вечером, во время пребывания нашего во Мцоре, перед закатом солнца открылся великолепнейший вид на Руэнцори. По ту сторону передового хребта показались наконец обширные поля снега, а из-за них выставились белоснежные пики. Во весь день мы видели лишь длинный ряд темных, величавых стен, верхушки которых скрывались за слоями свинцового тумана; но вот с пяти часов пополудни верхние гребни гор постепенно стали разоблачаться и глазам нашим представилась торжественная линия исполинских масс; потом, из-за черных туч начали одна за другой возникать белые вершины и наконец весь снеговой хребет предстал перед нами в своей величавой и унылой красоте. Это была такая поразительная картина великолепия и пустынности, что мы не могли от нее глаз оторвать и на всех лицах было написано благоговейное изумление. Туземцы говорят что слово «Руэнцори» означает Делатель дождя или Царь облаков.

14-го июня мы выступили в сопровождении целой свиты уаконджу, и через четыре с половиною часа достигли Мухамбы, в Усонгоре. Выйдя из Мцоры мы сошли в травянистую равнину, еще в не очень давнее время бывшую частью того озера, к которому мы теперь направлялись. На полпути переправились чрез довольно значительный приток Семлики, называемый Руими, и отделяющий Уконджу от Усонгоры. Вскоре после того переправлялись через другой поток, исходящий из горячего ключа.

На другой день, пройдя один час дольше Мухамбы, мы покинули равнину и начали подниматься в горы, так как к югу хребет понижается и образует продолговатый холмистый мыс, разделяющий Усонгору на восточную и западную части, которые когда-то обе были под водами озера. Поднявшись на высоту около 1.500 футов мы увидели перед собою целый мир холмов и вероятно кроме того увидели бы зрелище незабвенное, если бы не вечный туман, окутывающий главный хребет. Но вид был все-таки очень замечателен и несомненно, в будущие времена часто будут писать с него картины, рисовать и всячески его описывать. Он мне напомнил альпийские пейзажи, видимые из Берна, хотя здешние африканские хребты гораздо выше тех; да над ними еще высятся эти белоснежные пики, величавые цари, перепоясанные дымчатыми облаками.

Пройдя упомянутый высокий мыс, мы спустились на триста футов ниже, перерезали узкую и глубокую долину и стали лагерем в Карими. [279]

15-го июня в 5 час. 15 мин. пополудни облака и туманы рассеялись с высот Руэнцори и открылся наилучший из всех виденных нами доселе видов. Описание его отлагаю до следующей главы. Мы поспешили установить фотографический аппарат, чтобы увековечить одно из редчайших в мире зрелищ и представить самый великолепный из всех африканских видов.

16-го июня сделали длинный переход в 4 3/4 часа и пришли к зерибе Рузессэ. Из Карими мы футов на семьсот спустились в равнину восточной Усонгоры и через час пришли к реке Рувераи, имеющей до 40 футов ширины при глубине в один только фут; это поток совершенно прозрачный и холодный как лед, так и видно что он только что покинул родные ледники. Все это утро Руэнцори был на виду, — красота и величие несказанное. Когда мы подходили к Рузессэ, один мсонгорский пастух, состоящий на службе у Рукеры, уарасурского военачальника, пришел к нам с равнины и предложил, что он нам укажет где найти один из табунов, принадлежащих Рукере. Мы воспользовались дружескою услугой этого молодца, который действовал так из патриотизма, в отместку тирану, разорявшему его родину. Мы дали ему конвой из пятидесяти ружей и под прикрытием его через четверть часа получили двадцать пять голов жирного скота, который присоединили к своему прежнему стаду из ста голов и благополучно пригнали к зерибе селения Рузессэ. С вершины навозных куч, сложенных вокруг деревни на подобие высокого вала или укрепления, мы в первый раз увидели Альберт — Эдуард-Нианзу, отсюда за тря мили на юг.