СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ГЕНРИ М. СТЕНЛИ

В ДЕБРЯХ АФРИКИ

ИСТОРИЯ ПОИСКОВ, ОСВОБОЖДЕНИЯ И ОТСТУПЛЕНИЯ ЭМИНА ПАШИ, ПРАВИТЕЛЯ ЭКВАТОРИИ

ВЗЯТИЕ В ПЛЕН ЭМИНА-ПАШИ И МИСТЕРА ДЖЕФСОНА.

Как нас приняли в форте Бодо. —   Донесения лейтенанта Стэрса о том, что делалось в форте пока мы ходили выручать арриергард. — О Джефсоне нет известий. —   Перекличка и перечень наших сил. —   Сжигаем форт и отправляемся искать Эмина и Джефсона. — Лагерь в Кандекарэ. —  Прощальные наставления лейтенанту Стэрсу и доктору Пэрку, оставленным при больных. —  Мазамбони приносит вести об Эмине и Джефсоне. — Старый Гавира сопровождает нас. — Двое уахум приносят письма от Эмина и Джефсона. —  Содержание писем. — Мои ответы на них, врученные старшине Мого для передачи но принадлежности. — Баллеги нападают на нас, но мы, с помощью Бавиры, отражаем их. — Джефсон является. — Беседа об Эмине. — Рапорт Джефсона о возмущении войска в Экватории и его взгляды на нашествие махдистов и на могущие от того быть последствия. — Эмин-паша присылает через Джефсона ответ на мое последнее письмо.

Тем, кто прочел печальную историю нашего арриергарда, вероятно интересно будет узнать, как мы после шестимесячного отсутствия вступили в форт Бодо, в котором оставили всего пятьдесят девять ружей гарнизона. Я шел к форту по западной аллее, с сердцем преисполненным благодарности и веселия, а люди вокруг меня прыгали от радости как собачонки, покуда доктор сообщал самые отрадные сведения: по обеим сторонам дороги расстилались поля великолепной кукурузы и все посевы обещали обильную жатву; повсюду порядок, довольство, квадратные дворики обнесены прочным частоколом, чистенькие дома, опрятные улицы, и каждый из встреченных мною людей — как чернокожих, так и белых —  в добром здоровье и отличном виде, за исключением нескольких, неизлечимых. Нельсон совершенно поправился, все следы голодного лагеря окончательно исчезли и к нему вполне [119] возвратились и его мужественный вид и воинственная осанка. А Стэрс, военный человек по преимуществу, был все тот же: исполнительный офицер, всегда готовый выполнить приказание.

В амбаре у Стэрса было наготовлено 24.000 початков кукурузы, на плантациях было еще довольно бананов, сладких бататов, бобов, и порядочное количество табаку; в ближнем ручье водилось много рыбы (в роде сомов), а между офицерами и подчиненными установились наилучшие отношения. Не обходилось, впрочем, и без хлопот: стада слонов подступали к форту, по ночам туземцы воровали из склада табак; пигмеи, ободренные кротким и дружелюбным обращением гарнизона, приходили толпами разорять плантации; но быстрота и твердость распоряжений Стэрса одинаково заставили и пигмеев, и туземцев и занзибарцев уважать его и бояться; а с товарищами он во всем советовался и все у них решалось сообща. Следующее превосходное донесение говорит само за себя:

Форт Бодо, близ Ибуири в Центральной Африке.
21 декабря 1888 года.

Г. М. Стэнли, эсквайру, командующему экспедициею вспомоществования Эмину-паше.

Сэр, честь имею донести, что, согласно инструкции вашей от 13 июня 1888 года, я принял на себя начальство над фортом Бодо и его гарнизоном.

Гарнизон находился тогда в следующем составе: офицеров — 3, занзибарцев —  51, суданцев 5, мади 5; всего — 64 человека.

Вскоре по отбытии вашем в Ямбуйю туземцы из ближайших поселений стали выказывать чрезвычайную дерзость и наклонность к грабежу: почти ежедневно они целыми партиями приходили на наши плантации за бананами и наконец однажды ночью толпа ворвалась в сады на восточной стороне от форта и утащила большое количество бобов и табаку. В ночь на 21-е августа они опять пришли за табаком, но на этот раз караульные выследили их и дали нам знать. Мы проучили дикарей и они сделались не так уже дерзки, но все-таки продолжали таскать у нас бананы в большом количестве. Наконец я счел нужным высылать патрули по три раза в неделю: этого было едва достаточно для удаления дикарей и слонов. Если хоть несколько дней мы не жгли костров вкруг форта, слоны приходили в банановые рощи и в одну ночь уничтожали по несколько десятин плантаций.

К 1-му ноября нам удалось усмирить туземцев и в настоящее время, я думаю, едва ли хоть один поселок остался на [120] расстоянии ближе восьми миль от форта. Наиболее беспокойства доставляли нам те из дикарей, которые жили к юго-юго-востоку от форта: этих всего труднее было отвадить от наших плантаций.

К концу июля мы ожидали с озера Альберт-Нианза мистера Моунтенея Джефсона, который должен был придти на подмогу гарнизону, чтобы перенести наши вьюки к озеру. Но дни проходили за днями, о Джефсоне не было ни слуху, ни духу, и некоторые из людей с каждым днем становились нетерпеливее и беспокойнее. Хотя большинство желало оставаться в форте до прибытия подмоги, с вашей ли стороны или со стороны мистера Джефсона, но было человек восемь или десять недовольных, которые только о том и думали, как бы скорее добраться до озера и снова насладиться тамошними благами, а потому во всякое время готовы были побросать вьюки, белых начальников, больных товарищей, и бежать к озеру.

Видя такое настроение, я старался как можно снисходительнее обходиться с людьми и делал все что мог, для того чтобы им в форте жилось полегче.

Вскоре после того как подошло время предполагаемого прибытия Джефсона, пришли ко мне несколько человек с просьбой устроить «шаури», т. е. сходку.

Я позволил. Тогда они собрались, поговорили и один из них, Али-Джума, от имени почти всех присутствовавших занзибарцев, высказал следующие предложения:

1) Покинуть форт и тотчас идти к озеру через земли Мазамбони, совершая двойные переходы, с тем чтобы все вьюки доставить к озеру и там пользоваться лучшею пищей.

2) Или, — послать пятнадцать гонцов с письмом к началу равнины и там узнать, все ли Бандусумы к нам дружественно расположены; если нет, то пусть гонцы возвращаются в форт; если же да, то пусть они пойдут дальше, доставят письмо мистеру Джефсону, и тогда он придет на выручку.

На эти предложения я отвечал так:

1) Мистер Стэнли велел мне до тех пор не выходить на равнину, покуда не придут к нам на подмогу.

2) Не говорил ли мистер Стэнли Эмину-паше, что опасно пускаться через равнину, не имея по крайней мере шестидесяти человек под ружьем, хотя бы туземцы были и дружески настроены?

3) А у нас годных людей всего тридцать, остальные хворые; таким образом мы лишились бы и вьюков, и людей.

После того как я им сказал, что мы не имеем права уйти из форта, мы жили в полном согласии; продолжали возделывать [121] землю, сажать и сеять, как будто располагались надолго оставаться на месте. 1-го сентября над фортом разразилась сильная буря с градом, уничтожено около 60 процентов всего хлеба на корню, а банановые рощи она до такой степени изуродовала, что только месяц спустя деревца начали поправляться и образовать новые побеги. Если бы не эта буря, у нас были бы богатейшие хлебные запасы, а теперь я вынужден был выдавать людям только по десяти початков кукурузы на неделю. Хворые, по рекомендации доктора Пэрка, получали каждый день по чашке шелушенного маисового зерна. Одно время у нас до тридцати человек страдало нарывами, но благодаря стараниям доктора Пэрка к вашему приходу все выздоровели, за исключением четырех человек.

За время вашего отсутствия по 20-е декабря у нас выбыло восемь человек, из них двое убиты отравленными стрелами, двое взяты в плен туземцами и уведены, остальные четверо умерли своею смертью.

Во всех случаях, требовавших зрелого обдумывания и обсуждения, я совещался с остальными офицерами. Все мы единодушно решили ожидать вашего возвращения, будучи уверены, что вы сделаете все возможное для доставления нам скорейшей помощи.

20-го декабря я передал вам командование фортом, а 21-го сдал багаж, порученный мне на хранение.

Честь имею быть, сэр, вашим покорнейшим слугою

У. Д. Стэрс».

Мы недоумевали, что сталось с нашим энергическим Джефсоном, этим деятельным человеком, которого люди прозвали «бубурика», т. е. «читой», за то, что он вечно и неудержимо рвался вперед. Чтобы удержать его на месте нужно было стечение довольно сильных причин, даже и в том случае, если бы паша счел для себя излишним предпринять визит в форт Бодо.

Но тот факт, что оба они пропали без вести ставил нас в очень затруднительное положение. У нас было пятидесятью двумя вьюками больше наличного числа носильщиков, а между тем в этих вьюках все решительно было для нас существенно необходимо. Пораздумав немножко в часы полуночной бессонницы, я решил, что от форта Бодо до реки Итури, т. е. до начала равнины, мы будем делать двойные переходы, перетаскаем туда все тяжести и оставим их и всех хворых на попечение лейтенанта Стэрса в Кандекоре, стране изобилия, а сами пойдем дальше к Нианзе, искать Эмина-пашу и Моунтенея Джефсона. Это вероятно еще на десять дней оттянет первоначально назначенные мною сроки; но [122] что ж будешь делать, когда на каждом шагу что-нибудь мне мешает или задерживает? Я достиг форта Бодо двумя днями раньше чем обещал; если на Нианзу приду 26-го января, значит запоздаю на десять дней.

21-го декабря я все это объяснил людям и прибавил, что мне нужно пятьдесят два человека для совершения двойных переходов, но что за каждый лишний переход я буду платить товарами. Охотники нашлись тотчас и таким образом сразу уладилось затруднение из-за пятидесяти двух лишних вьюков.

На перекличке 22-го декабря в форте оказалось на лицо: 209 занзибарцев, 17 суданцев, 1 сомали, 151 маньюмов с их свитой, 26 мади, 2 солдата из Ладо, 6 белых, а всего 412 человек. Следовательно, переход из Баналии до форта Бодо стоил жизни ста шести человекам, из которых 38 принадлежали к колонне арриергарда.

23-го декабря выступили из форта Бодо, а на другой день капитан Нельсон зарыл толстый бочонок из-под водки, присланный Эмином-пашой, несколько изломанных ружей и проч., поджег форт Бодо со всех сторон и присоединился к нам.

В первый и второй день Рождества мы набирали провианту для предстоящих двойных переходов, а 27-го я послал Стэрса с сотней людей занять позицию у переправы чрез Итури, с тем, чтобы устроившись там, он прислал мне обратно пятьдесят пять человек к лагерю у перекрестных дорог. Тем временем мы с доктором занялись починкой и шитьем себе платья, так как ужасно обносились и хотели привести себя в более приличный вид для странствия по луговой открытой стране.

2-го января, пока мы ждали подкрепления от Стэрса, один из суданцев, собиравший топливо в семидесяти саженях от лагеря, получил зараз пять. выстрелов из лука в спину: доктор Пэрк насилу вытащил их, до того глубоко они засели. Две из этих стрел так воткнулись в кости и мускулы, что несчастный лежал на них почти приподнятый от земли. Два месяца спустя на том же месте была найдена еще шестая стрела. Суданец после этого выздоровел, но год спустя умер, немного не дойдя до Багамойо.

3-го января ожидаемые пятьдесят пять человек пришли и принесли от Стэрса письмо с уведомлением, что на Итури все благополучно и он надеется на благоприятный исход своих переговоров с жителями Кандекорэ. 4-го числа в полдень мы покинули лагерь на перекрестке, а 5-го через шесть часов пути пришли к западному Индендуру. 6-го января достигли Среднего Индендуру, а [123] 7-го были у подножия горы Пизга, в деревне Баквуру, в виду луговой равнины, на которую люди ямбуйского гарнизона и маньюмы не могли насмотреться. 9-го января переправились через Итури и стали лагерем в восточной части селения Кандекорэ.

На другой день всем задал работу по устройству лагеря и прежде всего велел вырубить ближайший кустарник, потому что туземцы обыкновенно допускают его дорастать вплоть до своих хижин, чтобы в случае опасности ретироваться незаметно для неприятеля.

Вечером после обеда я позвал к себе в палатку лейтенанта Стэрса и доктора Пэрка и словесно изложил им все что они обязаны делать во время моего отсутствия.

— Господа, — сказал я, — я пригласил вас, чтобы на прощанье дать вам некоторые указания.

Вам известно не хуже моего, что над нами тяготеет какая-то таинственная нечистая сила, постоянно создающая нам затруднения и по временам доводящая дочти до отчаяния. Какие ни составляй ясные и разумные программы, что-нибудь да помешает их исполнению. То не держат обещаний, то не хотят выполнять инструкций, то не слушают советов, так что мы только и делаем, что исправляем ошибки и стремимся устранить беды, причиняемые этим всеобщим своеволием, которое нас преследует. Только что выпутаемся из одного препятствия, как перед нами стоит уже другое: мы беспрестанно совершаем чрезмерные усилия и находимся в таком беспрерывном напряжении, на которое не достает ни физических, ни душевных сил и потому у нас умирает столько народу. Вы конечно понимаете почему это так выходит: положение дела до тех пор не изменится, пока я не соберу воедино всего что осталось от экспедиции, с тем, чтобы уж до конца идти вместе и ни за что не расставаться. Каждый раз как я думал что достигаю этого, что-нибудь да случалось, чтобы помешать нашему воссоединению: то часть людей не в силах идти, то мне самому необходимо бежать в другое место, —   так и остаемся мы все в разброде. Я ходил за колонной арриергарда, соединил ее с авангардом, все мы собрались в форте Бодо, и вдруг узнаю, что ни о Джефсоне, ни об Эмине-паше совсем ничего не слышно. Нельзя же мне быстро двигаться, таская за собою целый госпиталь. На сегодняшнем смотру оказалось, что у нас 124 человека страдают нарывами, дизентерией, малокровием, и мало ли еще чем. Ни идти в доход, ни нести вьюков они не могут. Между тем Джефсон и паша вероятно уже ждут меня. Сегодня 10-ое января, я обещал воротиться на Нианзу, хотя бы даже из Ямбуйи, 16-го, стало быть [124] мне остается шесть дней сроку. Вы сами видите как меня разрывают, то туда, то сюда. Если бы я мог думать, что вы будете буквально слушаться меня, то есть ни на волос не отступите от моих предначертаний, я бы со спокойным сердцем ушел отсюда, и вполне полагаясь на вас, отправился бы посмотреть, что сталось с Джефсоном и пашой.

— Право не знаю, отчего вы нам не доверяете? — возразил Стэрс. — Мы кажется всегда старались сделать вам угодное и оправдать ваше доверие.

— Совершенно справедливо и я вам за это в высшей степени благодарен. Но вот теперь у нас опять происходит нечто в роде ямбуйского инцидента. Друг наш Джефсон пропадает, может быть он умер от лихорадки или иным каким-нибудь способом; но отчего же о паше также нет слухов? Из этого я заключаю, что с ними случилось что-нибудь особенное, и потому иду на Нианзу; там я пошлю к ним или иначе постараюсь дать им знать о своем прибытии, а может быть сам пройду чрез Мелиндву и зайду в Мсуа сзади, чтобы разведать причину такого странного молчания. Не махдисты ли поднялись вверх по Ниду и всех истребили? Или с востока пришла другая экспедиция и они так занялись ею, что позабыли про нас? Что там случилось? Ведь мы ничего не знаем; но это не причина, чтобы сидеть сложа руки и дожидаться, покуда тайна сама собою разъяснится; но я не могу заняться разъяснением этой тайны, пока у меня за плечами 124 хворых, требующих продолжительного отдыха и ухода после таких трудов и болезней. Поэтому для меня так и важно заручиться вашим обещанием, что вы и доктор останетесь тут месяца на два, пока я узнаю что там случилось. Мне нужно чтобы вы остались и очень деятельно присматривали за лагерем, а доктор чтобы внимательно отнесся к больным, и лечил их как можно лучше, не жалел бы лекарств и с утра до ночи заботился бы о их питания. Можете ли вы обещать мне все это, дадите ли честное слово что так и сделаете?

— Даем! — отвечали оба с горячностью.

— Теперь, доктор, я в особенности к вам обращаюсь. Стэрс будет иметь общий и верховный надзор за всем лагерем, но на вас моя главная надежда. 124 человека у нас числится больных, из коих некоторые только слегка нездоровы, есть очень тяжелые, есть и опасно больные. Но всем нужна ваша помощь и я прошу вас посвятить себя им всецело. Присмотрите за тем, чтобы наиболее трудных больных кормили аккуратно; чтобы три раза в день приготовляли им пищу и раздавали правильно; никому не доверяйте в этом деле, [125] присматривайте сами, своею особой; нужно, понимаете ли, —  нужно чтобы эти люди остались живы и воротились на родину. Предупреждаю вас, — и настаиваю на этом торжественно — что для вас настало время отличиться. Если вы честолюбивы и хотите сделать карьеру, вот вам случай, — хватайте его. Ваша задача ясно обозначена: спасите этих людей от смерти и с помощью их сами возвратитесь домой и заслужите уважение всех, кто услышит о вашей деятельности.

Господа, знаете ли отчего бывают на свете неудачники? Оттого, что люди не видят того, что у них под руками: они глядят по верхам и часто забывают свое настоящее дело, стараясь сделать что-нибудь такое, чего вовсе не нужно. Перед отъездом из Англии я получил несколько сот писем с предложением услуг со стороны добровольцев, желавших за мною следовать в эту экспедицию. Они вероятно полагали, что этим способом легко могут заслужить ордена или медали; я же думаю; что едва ли между ними был хоть один, понимавший что значит путь к славе. Впрочем, за примером ходить недалеко: нас здесь всего шестеро белых, однако вчера вечером один из них приходил ко мне просить позволения исследовать реку Уелле-Мубанги, —   выбрал же место, из всей-то Африки! Между тем его долг ясно и несомненно лежит в исполнении ближайших к нему задач, но он его не видит, не обращает на него внимания, смотрит совсем в сторону. Он был до крайности удивлен, когда я сказал ему, что доставить изгнанников в целости на родину гораздо важнее и возвышеннее, чем делать открытия. У нас в экспедиции есть еще человек, получающий жалованье за то, чтобы служить мне и заботиться о моих интересах, когда же пришла пора ему показать себя в этом смысле, он допустил, чтобы под самым его носом отослали прочь весь багаж его начальника, и его собственную провизию в том числе, и даже не догадался, что этого не следовало допускать, покуда я не объяснил ему, что он пропустил случай отличиться, заслужить повышение по службе и прибавку жалованья. Вот теперь я вам указываю благоприятный момент, не пропускайте его; сделайте все возможное для наилучшего исполнения своей обязанности. Не думайте ни об орденах, ни о славе, а только о деле. В нем весь ваш капитал и вы с него получите большую или малую выгоду, судя по тому как ваше дело будет исполнено. Спокойной ночи. Завтра я иду к своему делу; в чем оно будет состоять — я не знаю, и знать не хочу, покуда сам не увижу, что надо делать. Но я его сделаю, а вы сделайте свое.

На другое утро, сказав несколько ободрительных слов нашим [126] больным, мы выступили из Кандекорэ в стране бакубов, и через три четверти часа вышли из лесу, к великой радости и ликованию людей арриергарда и маньюмов, никогда еще не видавших этой привольной страны.

12-го января пришли в Бессэ, жители которого очень дружелюбно нас приняли. Они поведали нам, что паша строит большие дома в Нямсасси и что, по слухам, он собирается со множеством людей идти сюда. Так как я сильно был озабочен судьбою паши, это известие меня порадовало, а люди приняли его с восторгом.

13-го стояли лагерем в лощине, немного севернее Муканги, 14-го пришли к своему старому лагерю в стране Мазамбони. Не успели мы осмотреться, как явился сам Мазамбони, и брат его Катто, с неразлучным кузеном Каленгэ; на мои расспросы они отвечали, что третьего дня (т. е. 12-го января) Джефсон пришел к Кавалли; что Гаильвалла (мальчик, бежавший от нас) живет у старшины и вырос с целое копье; что Малиджу (Эмин-паша) присылал десятерых гонцов узнать от Кавалли, не слыхать ли чего о нас; что он приказал расчистить и возделать часть полей у самого озера и насадил там кукурузы, собственно для нас.   — Вот какой добрый, заботливый и милый человек! — подумал я про себя.

Так как Мазамбони привел нам в дар двух жирных быков, надо же было побаловать моих занзибарцев и маньюмов, так давно не видавших мяса. Поэтому мы простояли тут весь день 15-го числа. Пришел старшина Гавира и сообщил, что Джефсон три дня тому назад, с семнадцатью солдатами, пришел в селение Катонзы. Мои люди, получившие за экстренные труды награду бумажными тканями, сверх тех двадцати пяти аршин, что я им роздал в Баналии, и еще разных бус, проволоки и медных монет, имели возможность наконец накупить себе всякой всячины. Маньюмы блаженно улыбались, а занзибарцы, как только завидели луговую страну, стали кричать петухом и эта забава так им понравилась, что как только один начинал, так другие подхватывали и чуть ли не в триста голосов пели петухами.

16-го января, в тот самый день, когда я бы должен был быть на Нианзе, мы выступили дальше в сопровождении старого Гавиры и к вечеру пришли в одно из селений, которое мы сами прежде сожгли, а теперь оно вновь отстроилось и было такое чистенькое, красивое и цветущее, что любо взглянуть, а мы в нем очутились почетными гостями, и всего лишь в расстоянии одного усиленного перехода от озера. [127]

Теперь, когда мы окончательно распростились с лесом и нам оставалось выполнить только одно (если верить туземцу, который уверял, что и паша, и Джефсон ждут нас вот тут, внизу, на берегу озера), а именно сдать паше на руки ящики с боевыми снарядами, а потом проводить домой нескольких египтян, — в тот день я был так счастлив и доволен, что старый Гавира наверное подумал — «какой однако любезный человек этот Буля-Матари!»

Но вот, в пять часов пополудни пришли два гонца уахума и принесли мне из Кавалли письма... Пока я их читал, на меня находил столбняк: разум положительно отказывался служить мне, я как-то вдруг отупел и все мои чувства сосредоточились в одном безграничном изумлении. Когда я пришел в себя, у Джефсона и у паши наверное уши горели. Впрочем, чтобы дать читателю некоторое понятие о том, что я был должен чувствовать, приглашаю его прочесть следующие письма, в том самом порядке как я их читал.

Письма от Эмина паши:

«Дуффлэ, 2-го сентября 1888.

Дорогой сэр, так как мистер Джефсон должен сопровождать нескольких офицеров, отправляющихся к вам, я пользуюсь случаем принести вам, вместе с пожеланиями всего лучшего, мои искренние поздравления с благополучным прибытием вашей экспедиции, о чем мы здесь узнали только через своих мальчиков, а никаких писем до нас не допускают. Мистер Джефсон, бывший моей опорой в самых трудных обстоятельствах, расскажет вам все, что произошло; он может также послужить вам своею опытностью и дать некоторые полезные указания, на случай если вы решитесь сюда придти, как того желают некоторые. Если вы придете, то бесконечно меня обяжете, немедленно приняв меры к обеспечению безопасности моей маленькой дочери, на счет которой я в сильнейшей тревоге.

Если же вы предпочтете не приходить сюда, ограничусь пожеланием вам счастливого пути на родину и попрошу вас передать мою душевную благодарность господам офицерам и людям вашим, а также выразить мою глубокую признательность тем английским благодетелям, великодушию которых я обязан снаряжением вашей экспедиции.

Прошу вас, дорогой сэр, верить моей искренней преданности

Доктор Эмин». [128]

Второе письмо от Эмина:

«Дуффлэ, 6-го ноября 1888. С тех пор как написано предыдущее, я все еще здесь в плену. Два раза мы слышали, что вы пришли, но это была неправда. Теперь пришли махдисты, успели уже взять Реджаф, так что со дня на день на нас могут напасть, и может быть нам осталось жить лишь несколько часов. Тем не менее, мы все еще не теряем надежды. Сегодня я слышал, что из Мугги солдаты выступили на Реджаф и если их там разобьют, что очень вероятно, то и до нас скоро доберутся из Хартума.

Мистер Джефсон познакомил меня с содержанием своего к вам письма и я нахожу, что мне прибавить больше нечего ¹.

Вам искренно преданный
Доктор Эмин».

Третье письмо от Эмина.

«Тенгуру, 21-го декабря 1888.

Дорогой мистер Стэнли!

Так как мистер Джефсон передал вам все что здесь было с тех пор как мы покинули Дуффлэ, я воздержусь от повторения фактов ². Хотя правда, что была одна минута, когда дело повернулось в мою пользу; но после того офицеры, восхищенные своей победой, стали относиться ко мне также скверно, как и в начале этой комедии. В настоящее время все окончательно решились уйти из этих мест, искать другого убежища; однако никто, исключая очень немногих офицеров и людей, не думает возвращаться в Египет. Но я все-таки надеюсь, что настанут лучшие дни и присоединяю свой голос к просьбе мистера Джефсона, чтобы вы оставались в Кавалли и только как-нибудь, и как можно скорее дали бы нам знать когда туда придете.

Подателю сего и писем мистера Джефсона, старшине Мого, я приказал оставаться в Кавалли до вашего прибытия. Он человек хороший и верный. и вы меня лично обяжете, если позаботитесь о нем.

С наилучшими пожеланиями вам и всем вашим, остаюсь

Искренно вам преданный Доктор Эмин».

Письма мистера Джефсона.

«Дуффлэ, 7-го ноября 1888.

Дорогой сэр!

Пишу к вам о положении дел в здешней стороне и надеюсь, что Шукри-Ага найдет способ как-нибудь доставить вам [129] это письмо в Кавалли, чтобы вы знали в чем дело и были осторожнее.

18-го августа здесь вспыхнуло возмущение и нас с пашой взяли в плен. Пашу держат взаперти, а мне дозволяют ходить на свободе по всему селению, однако следят за каждым моим движением. Сначала кашу заварили человек шесть военных и штатских чиновников, преимущественно египтян; но постепенно к ним пристали и другие, некоторые по собственному влечению, но большая часть просто со страху. Солдаты — за исключением гарнизона из Ляборэ, — совсем не принимали участия в движении, но спокойно уступили настояниям своих офицеров. Двое главных зачинщиков — египтяне, которые, как мы узнали впоследствии, ходили к вам жаловаться и были у вас в лагере при Нсабэ. Один из них адъютант паши, Абдул-Ваал-Эфенди, который уже был замешан в возмущении Араби; другой Ахмет-Эфенди-Махмуд, одноглазый канцелярский чиновник. Эти двое молодцов и еще несколько других выбрали время, когда мы с пашой отправились в Реджаф, и стали рассказывать народу, что они вас видели и знают, что вы самозванец, и не думали приходить из Египта; письма, привезенные вами будто бы от хедива и от Нубара-паши подложные; и неправду говорят, будто Хартум пал, а стакнулись вы с Эмином-пашой и порешили забрать их всех, с женами и детьми, и продать в неволю англичанам. В такой невежественной и фанатической стране, как здешняя, подобные речи подействовали на народ самым поджигательным образом: вспыхнуло восстание и нас взяли в плен.

Тогда мятежники созвали сюда начальников отдельных частей из всех поселений и составили целый совет, на котором обсуждали, что им делать, а тех, кто с ними не соглашался, осыпали такими ругательствами и оскорблениями, что те из чувства самосохранения примкнули к ним. Пашу отставили, тех офицеров которые были заподозрены в дружеских к нему чувствах, лишили должностей, а на их места назначили других, более расположенных к мятежникам. Решили отправить пашу в Реджаф, в качестве военнопленного; наиболее ретивые хотели даже заковать его в цепи, но офицеры боялись привести в исполнение этот план, потому что солдаты объявили, что никому не позволят поднять на него руку. Были еще и такие проекты, чтобы когда вы придете, обманом заманить вас в ловушку и отнять все ваше имущество.

В таком положении были дела, когда в одно прекрасное утро [130] мы были поражены известием, что в Ладо прибыли махдисты на трех пароходах и на девяти сандалях и неггерах (мелкие суда), и расположились на месте старого поселения, Начальник их, Омар-Сале, прислал трех дервишей, украшенных павлиньими перьями, с письмом к паше и требованием немедленно сдать ему провинцию. Возмутившиеся офицеры схватили дервишей, посадили в тюрьму и решились воевать. Чрез несколько дней племя Донагле взяло приступом Реджаф, убили пятерых офицеров и множество солдат, женщин и детей взяли в плен, а все склады провианта и боевых снарядов конечно отобрали в свою пользу. Вследствие этого из Беддена, Кирри, и Мугги народ повалил толпами в Ляборэ, захватив с собою только женщин и детей и побросав почти все остальное. В Кирри оставили все боевые снаряды и туземцы тотчас же завладели им. По расчетам паши, Донагле были в количестве около 1.500 человек.

Многие офицеры и солдаты воротились в Мугги и намерены оказывать серьезное сопротивление солдатам Донагле. Наше положение здесь в высшей степени неприятно, тем более, что со времени мятежа все пришло в полнейший беспорядок: настоящего начальства нет, полдюжины самозваных командиров всякий день раздают противоречивые приказания и никто их не слушает: возмутившиеся офицеры не могут сладить с солдатами. Мы со дня на день ожидаем переворота; племя Гари соединилось теперь с Донагле и если они вместе обрушатся на нас, нам ни в каком случае несдобровать. После падения Реджафа солдаты проклинали свое начальство, говоря: «если бы мы слушались губернатора и делали бы то, что он приказывал, были бы целее. Сколько лет он был для нас за место отца и матери, а мы не захотели ему повиноваться, послушались вас, и за то должны пропадать».

Офицеры сильно напуганы всем случившимся. Все мы теперь с нетерпением ожидаем вашего прихода и стремимся вместе с вами уйти отсюда: люди больше не сомневаются в падении Хартума и в том, что вы точно присланы самим хедивом. Большая часть офицеров и все солдаты не прочь бы снова посадить пашу на его прежнее место, но египтяне боятся, чтобы на их головы не пал его гнев и мщение, в случае если возвратят ему власть; поэтому они уговорили суданских офицеров не делать этого. Солдаты с своей стороны не повинуются офицерам и все дело стоит: никто ничего не предпринимает ни для укрепления поселка, ни для снабжения его провиантом. Мы здесь точно мыши, попавшие в западню: нам не дают ни действовать, ни выйти отсюда и я боюсь, что если вы не [131] очень скоро придете, то будет уже поздно и нас постигнет та же участь, какая постигла все гарнизоны в Судане. Не будь возмущения, паша еще мог бы некоторое время продержаться против Донагле, но при настоящих обстоятельствах он ничего не может сделать.

Мне хотелось бы дать вам несколько указаний насчет ваших передвижений, с того момента как вы придете в Кавалли; но вы, конечно, только в том случае последуете им, если сочтете это нужным.

Если по прибытии в Кавалли с вами будет достаточное количество людей, оставьте всю лишнюю поклажу под надзором нескольких человек, а сами приходите в Нсабэ, взяв с собою как можно больше народу; суданских старшин приведите, а солдат суданцев лучше не брать.

Пошлите кого-нибудь из туземцев в челноке в Мсуа, с письмом на арабском языке к Шукри-Аге: скажите ему, что вот, вы пришли и желаете видеть пашу и меня; напишите также к паше, или ко мне, и упомяните сколько с вами людей; лучше, впрочем, написать ко мне, потому что паше, пожалуй, письма не передадут. Ни в каком случае не принимайте людей, которые придут к вам не в сопровождении паши или не со мною, кто бы это ни был и как бы ни казались разумны их речи. Ни я, ни паша не думаем, чтобы в настоящее время кто-нибудь собирался взять вас в плен, потому, что люди наконец уверовали, что вы пришли из Египта и даже надеются, что вы-то и выведете их из затруднения; однакож лучше будет если вы, на всякий случай, хорошенько укрепитесь в своем лагере.

Если нам не удается выбраться отсюда, пожалуйста напомните обо мне моим друзьям. Искренно желаю всего лучшего вам и всем кто с вами, и остаюсь

Преданный вам Э. Д. Моунтеней Джефсон».

«Уаделаи, 24-го ноября 1888.

Мой гонец все еще не ушел из Уаделаи и потому пишу еще. Паша говорит, что надо целиком послать вам мое первое письмо, так как оно в точности передает тогдашнее наше положение, в тот момент, когда мы уж почти потеряли надежду выбраться из этой страны. Вскоре после того как я к вам писал, офицеры повели солдат к Реджафу и попытались отбить его; но Донагле их оттеснили и перебили множество людей и шестерых офицеров, в числе которых находились наиболее лютые враги Эмина-паши. Тогда [132] настала паника: солдаты всех гарнизонов объявили, что не станут больше драться, покуда паша не будет выпущен на свободу. Мятежные офицеры вынуждены были выпустить его и послали нас в Уаделаи: здесь он может делать, что ему угодно, но однако власти над страной ему не возвратили; на мой взгляд он едва ли и желает этого. Через несколько дней мы надеемся быть в Тунгуру, местечке на берегу озера, от которого два дня пути на пароходе до Нсабэ; когда узнаем, что вы пришли, вероятно паша будет в. состоянии сам отправиться к вам повидаться, вместе со мною.

Шукри-Ага говорит, что у него все готово к вашему приезду, то есть все, что касается рогатого скота, коз, цыплят, кукурузы и проч. —   Он превосходно держал себя во все время восстания: один он, из всех гарнизонных начальников, сумел устоять против мятежников.

Со стороны Донагле опасность нашего положения конечно увеличилась вследствие последней их победы; однакож в некоторых отношениях нам теперь все-таки гораздо легче, потому что, во-первых, мы от них дальше ушли, а во-вторых, получили возможность совсем уйти отсюда, буде пожелаем, что нельзя было сделать покуда мы были пленниками. По слухам, Донагле послали пароходы в Хартум за подкреплениями; если так, то ближе шести недель им не обернуться. А покуда они не получат подкреплений, я надеюсь, что они не сунутся так далеко от своей главной квартиры, и следовательно не придут ни в Уаделаи, ни в Тунгуру. Но если бы они решились на это, мы наверное пропадем: солдаты не устоят против них и дело будет кончено в несколько минут.

Махдисты нынче далеко не того сорта как те, которых здешние солдаты колотили три года тому назад: теперь это настоящие фанатики, они бросаются на людей и прямо колют и режут всех, без разбора своими длинными и острыми мечами и широкими копьями. У нас с нетерпением и тревогой ждут вашего прихода: перспектива попасть в руки Донагле всех напугала так, что они совсем присмирели. Теперь все зависит от того, как решат дело Донагле. Если они, окрыленные победой, поспешат сюда, то, как я уже писал вам, мы пропали, потому что тогда народ не выпустит нас отсюда, но если правда, что Донагле послали за подкреплением в Хартум и решили подождать пока оно подоспеет, тогда нам есть еще шанс выбраться из этой области, особенно если вы придете не позднее конца декабря. А впрочем, наперед невозможно ничего предвидеть.

Э. Д. М. Д». [133]

Тунгуру, 18-го декабря 1888 г.

«Дорогой сэр!

Мого все еще не ушел и потому я опять пишу, желая сообщить вам самые свежие известия. Мы теперь в Тунгуру. 25-го ноября Донагле окружили Дуффлэ и осаждали его целых четыре дня; однако гарнизону, состоявшему из пятисот человек (или около того) удалось отбиться от них, так что неприятель отступил к своей главной квартире, Реджафу. Они действительно послали в Хартум за подкреплением и без сомнения опять пойдут в наступление и захватят всю страну, когда соберутся с силами. Когда мы бежали из Уаделаи, офицеры просили меня уничтожить нашу лодку, чтобы она не досталась Донагле; так как спасти ее не представлялось возможности, я ее разломал.

Дуффлэ спешат очистить как можно скорее; офицеры намерены собраться в Уаделаи и там решить сообща, что дальше делать. Паша совсем не может ничего предпринять, потому что против него все еще существует очень сильная партия; притом офицеры теперь уж не так опасаются махдистов.

Ни в каком случае не приходите в Нсабэ: становитесь лагерем в Кавалли. Как только придете, пришлите мне сказать и я тотчас приду к вам. Не скрою от вас, что не легко и не безопасно будет вам иметь дело с бывшими подчиненными паше. Надеюсь, что вы придете прежде чем соберутся Донагле, иначе мы наверное пропадем.

Остаюсь преданный вам

Э. Д. Моунтеней Джефсон».

Мой ответ мистеру Джефсону.

«Лагерь у Гавиры, за день пути от Нианзы и за день пути на восток от Мазамбони.

17-го января 1889 г.

Дорогой Джефсон!

Ваше письмо от 7-го ноября 1888 г., с двумя приписками, от 24-го ноября и 18-го декабря, мною получены и прочитаны.

Не буду разбирать вашего письма, ни обсуждать его содержания. Желаю объясниться покороче и скорее действовать; с этою целью изложу по порядку, но вкратце, события, связанные с нашим путешествием.

Мы расстались с пашой 23-го мая прошлого года, получив от вас обещание, что месяца через два вы с пашою, или вы один с достаточным количеством носильщиков отправитесь в форт [134] Бодо для принятия там вьюков и доставления их на Нианзу; помимо этого, паша выражал живейшее желание увидеть гору Пизга, осмотреть наш форт, и, — насколько можно вообще верить словам, — выказывал готовность содействовать нам в деле своего собственного освобождения.

Мне тогда же казалось сомнительным, чтобы паша удосужился для такой экскурсии, но по крайней мере я был уверен в том, что вы-то не останетесь в бездействии.

Было говорено также о том, что паша выстроит на острове Нямсасси маленький поселок и учредит там склад провианта, дабы наша экспедиция, по прибытии к озеру, нашла готовые средства к существованию.

С тех пор прошло восемь месяцев и ни одно из этих обещаний не было выполнено.

С другой стороны мы все исполнили в точности. 25-го мая мы ушли с берегов Нианзы, 8-го июня прибыли в форт Бодо, сделав этот переход в две недели; я передал лейтенанту Стэрсу и капитану Нельсону утешительную уверенность, что вы придете к ним через два месяца, дал им письменное дозволение очистить форт и вместе с вами идти на Нианзу, взяв с собою гарнизон, который, присоединясь к солдатам паши, образовал бы очень почтенный отряд и отлично мог бы охранять склады на о. Нямсасси. 16-го июня я выступил из форта Бодо и отправился разыскивать майора и колонну арриергарда.

17-го августа в 10 часов утра мы застали арриергардную колонну в Баналии, в расстоянии девяноста (английских) миль от Ямбуйи и в 592 милях от Нианзы; следовательно, мы шли от форта Бодо шестьдесят три дня, а от берегов Нианзы восемьдесят пять дней.

Я составил донесения, написал депеши, отправил их к Порогам Стэнли, для доставления в Европу, и 31-го августа пустился в обратный путь к Нианзе. Я пришел в форт Бодо двумя днями ранее назначенного срока, а именно 20-го декабря. 24-го декабря мы выступили из форта Бодо к переправе через Итури. Так как вы не приходили в форт и не приводили обещанных носильщиков, у нас оставалось на руках много лишних вьюков, и мы делали двойные этапы от форта Бодо к переправе через Итури; но 10-го января весь наличный состав экспедиции со всеми вьюками был по сю сторону Итури и в полумиле от реки мы устроили лагерь. Снабдив его на несколько месяцев съестными припасами я передал лагерь под команду Стэрса и 12-го января выступил [135] дальше. Ваше отсутствие в форте и продолжительная неизвестность о вашей участи заставили нас подозревать, что с вами случилось нечто бедственное. Вчера я получил ваше письмо и узнал в чем дело.

Затруднения, встреченные мною в Баналии, повторяются и здесь, у озера Альберта; чтобы избавиться от них и не поддаваться слепому случаю, необходимо спокойное отношение к делу и твердая решимость. Если бы я замешкался в Баналии и стал бы поджидать Джемсона и Уарда, я бы вероятно и теперь там был, а люди у меня вымирали бы десятками.

Неужели пашу, Казати и вас ожидает такая же участь? Если вы все еще колеблетесь, то я с вами распрощусь тотчас же. Покуда я сам еще не потерял здравого смысла, я понимаю, что мне первым делом нужно спасать мою экспедицию. Можете спастись и вы, если умненько возьметесь за дело.

В высочайшем фирмане Хедива к Эмину-паше, от 1-го февраля 1887 года, за № 3, (точная копия его в переводе на английский язык тогда же вручена мне) я нахожу следующие слова:

«Так как мы искренно желаем избавить тебя, твоих офицеров и солдат от трудного поста, на котором вы пребываете правительство наше озаботилось отысканием способов вывести тебя, твоих офицеров и солдат из этого опасного положения. Образовалась миссия вспомоществования, под начальством г. Стэнли, знаменитого и проч. — он отправляется в путь, имея с собою все, что может вам понадобиться, дабы привести обратно тебя, твоих офицеров и людей тем путем, какой найдет наилучшим. Того ради повелел я написать сие мое высочайшее повеление; вышеупомянутый г. Стэнли передает тебе оное собственноручно, дабы ты узнал, что для тебя сделано. И когда ты все узнаешь, приглашаю тебя выразить мои благие пожелания офицерам и людям... возвращайся в Каир или оставайся на месте с твоими офицерами и людьми: предоставляю тебе полную свободу выбора. Правительство наше решило уплатить вам жалованье, тебе, твоим офицерам и людям.

Офицеры и люди, которые пожелают остаться, пусть остаются на свой страх: правительство не окажет им впредь никакого вспомоществования.

Вникай прилежно в содержание сего и извести о том всех офицеров и всех людей, дабы они знали, что им делать».

То именно, что говорил Хедив, желаю и я сказать вам. Вникните в эти слова и поймите их досконально, дабы последствия вашей [136] нерешительности не погубили вас, — а это непременно случится, если вы меня не послушаетесь.

Первая партия вспомогательных снарядов сдана Эмину-паше с рук на руки, 1-го мая 1888 года. Вторая и последняя партия здесь у нас, и мы готовы передать ее куда паша назначит или тому лицу, на какое он нам укажет. Если паша не может ее принять, или не решит куда ее девать, тогда я сам об этом позабочусь.

Вторая цель нашего похода состояла в том, чтобы принять в свой караван желающих покинуть Африку и проводить их на родину ближайшим и безопаснейшим путем. Если здесь никто не расположен уходить из центральной Африки, то экспедиции больше нечего делать в этих широтах и она тотчас уйдет. Постарайтесь же понять, что я говорю. Поймите, что после этого вам неоткуда ждать помощи, я предлагаю вам последний шанс ко спасению: растолкуйте это упрямым и бестолковым людям, что самая горькая участь, самый печальный конец ожидает их в том случае, если они откажутся от предлагаемой им помощи. С 1-го мая 1888 года до января 1889 г, прошло девять месяцев, неужели за все это долгое время они не успели окончательно обдумать такой простой вопрос: уходить из Африки или оставаться здесь?

Вот почему в официальной записке, которую влагаю в это объяснительное к вам письмо, я назначаю селение Кавалли сборным пунктом, куда приглашаю являться всех желающих покинуть Африку; само собою разумеется, что все это можно будет изменить, если какие-нибудь новейшие известия прольют новый свет на всю эту путаницу, когда вы придете сами или напишете мне еще раз.

А теперь я лично к вам обращаюсь. Если вы считаете себя членом нашей экспедиции и признаете, что обязаны мне повиноваться, то по получении этого письма немедленно ступайте в Кавалли, взяв с собою тех из моих людей (суданцев, бинзу) которые вас послушаются и принесите мне от Эмина-паши и синьора Казати окончательный ответ касательно их личных намерений. Если на ту пору меня не будет в Кавалли, останьтесь там, а ко мне пришлите письмо через гонцов от Кавалли к старшине Гавиры, Мпинге, который перешлет его к Мазамбони, где оно и застанет меня вероятно. Вы должны понять, что старшине Кавалли будет слишком накладно угощать нас более шести дней и если промедлите долее этого срока, мы принуждены будем уйти сначала к Мазамбони, а потом отступить еще дальше, к нашему лагерю на Итури. Иначе пришлось бы силою отнимать у туземцев провизию, а это повело бы к разрыву [137] с местным населением. Этого затруднения не существовало бы, если бы Паша последовал моему совету завести склад провианта на острове Нямсасси. Я знаю, что в Мсуа есть провиантские магазины, но мне от этого не легче. В Европе их тоже очень много, только они для нас также недоступны как и в Мсуа. Вельбота у нас больше нет, ходить по озеру нам не на чем, а вы даже не говорите, куда девались пароходы «Хедив» и «Нианза?»

Я понял вас так, что паша отрешен от должности и арестован. С кем же я буду иметь дело и обсуждать дальнейшие мероприятия? Я не имею права вести переговоры с мятежными офицерами: меня прислали на помощь Эмину-паше и его подчиненным; в случае смерти Эмина-паши я обратился бы к его законному преемнику; но Эмин-паша жив, и следовательно я могу иметь дело только с ним или с лицом от него уполномоченным.

А потому, если паша не может самолично придти ко мне в Кавалли, с достаточною свитой из преданных людей, а также не найдет возможным указать мне благонадежное лицо, которому я мог бы сдать боевые снаряды, мне останется распорядиться самому, уничтожить все ружья и патроны, которые мы с таким трудом сюда доставили, и возвратиться на родину.

Наконец, если люди паши пожелают уйти из этой части Африки и поселиться в другой части, не очень далеко отсюда, например где-нибудь на берегах озера Виктории или на пути в Занзибар, я готов помочь им, но кроме того берусь проводить всех, кто захочет в безопасности возвратиться домой, в Каир; но я требую ясных и определенных заявлений, а также быстрого выполнения тех приказаний, которые я отдам для немедленного осуществления этих желаний; или же ясного и определенного отказа, ибо я не могу оставаться здесь до бесконечности и выжидать, пока они надумаются, тогда как этот народ очевидно сам не знает чего хочет.

Передайте мои благие пожелания Эмину-паше и синьору Казати; надеюсь и молю Бога, чтобы Он умудрил их, пока еще не поздно. Милый мой друг, мне бы очень хотелось вас видеть и из собственных ваших уст услышать ваши похождения,

Искренно преданный вам
Генри М. Стэнли».

Конфиденциальная приписка.

«Кавалли, 18 января 1889, 3 часа пополуночи.

Мой милый Джефсон, сейчас посылаю тридцать ружей и трех людей Кавалли к озеру с этими письмами, и наказываю им [138] тотчас снарядить и отправить челнок, а подателям сего выдать награду.

Я здесь могу оставаться долее шести дней, может быть дней десять. Сделаю все возможное, чтобы продлить свое здесь пребывание до вашего прихода, лишь бы не нарушать мирных отношений. У наших людей много бус, монеток, бумажных материй, и я замечаю, что туземцы очень охотно с нами торгуют нынче, что конечно облегчит до некоторой степени трудную задачу старшины, на случай если бы пришлось слишком долго пользоваться его гостеприимством.

Будьте умны, действуйте скорее, не теряйте ни часу времени и приводите с собою Бинзу и своих суданцев. Я раз шесть прочел все ваши письма, но все-таки не могу хорошенько взять в толк положения дел, потому что в некоторых существенных частностях одно письмо противоречит другому. То вы говорите, что паша содержится в заключении, а вам несколько посвободнее; то заявляете, что придете ко мне как только узнаете, что я тут, да еще надеетесь, что и «паша будет в состоянии вам сопутствовать». Если вы в плену, как же вы можете отлучиться из Тунгуру? Все это очень загадочно для свежего человека, - а мы ведь только что из лесу.

Если паше можно придти, то когда вы доберетесь до нашего прежнего лагеря на приозерной равнине, пришлите уведомить меня об этом: я вышлю сильный отряд к нему навстречу и его не только проводят ко мне на плоскогорье, но даже на руках принесут, коли нужно. А я так устал после тысячи трехсот миль странствий, которые отмахал с тех пор как с вами расстались в мае прошлого года, что не хочется мне самому идти к озеру. Надеюсь, что паша пожалеет меня хоть немножко.

За меня не бойтесь и не беспокойтесь: никаких врагов у меня нет на двенадцать миль кругом, и никакого сюрприза быть не может. Я нахожусь в самой дружелюбной среде, а если захочу воевать, то стоит мне кликнуть клич, и в течении четырех часов вокруг меня соберутся две тысячи воинов, готовых дать отпор кому угодно. Если же война будет словесная, то я и сам за словом в карман не полезу и могу дать сдачи любому арабскому остроумцу.

Я уже сказал, что шесть раз прочитывал ваши письма; но любопытно то, что с каждым разом вы представляетесь мне в различном свете: то мне кажется. что вы махдист, то арабист, то опять эминист. Только тогда узнаю правду. когда увижу вас. [139]

Не упрямьтесь, пожалуйста, будьте умником и слушайтесь меня. Примите мои приказания без рассуждений и тогда Бог даст, все обойдется отлично.

Мне бы хотелось помочь паше, но пусть же и он не ставит мне палок в колеса. Коли он желает выпутаться из своей беды, я ему усердный слуга и помощник; но если он опять будет мямлить, это повергнет меня в изумление и сильно затруднит. Я берусь выручить целую дюжину пашей, лишь бы они в самом деле хотели быть выручены. Я готов на коленях умолять Эмина-пашу поразумнее относиться к его собственным интересам. Я нахожу, что он во всем выказывает себя умным человеком, но только не в этом деле. Будьте с ним добры и терпеливы, ради многих его хороших качеств, но не поддавайтесь тому роковому увлечению, какое в последние годы постигает каждого европейца, ступившего на суданскую почву. Как только они попадают туда, их точно вихрем каким заносит в водоворот и они крутятся, покуда не потонут. Единственное средство уберечься от такого конца состоит в том, чтобы слепо и беззаветно повиноваться приказаниям, приходящим извне.

Комитет говорил нам: «Доставьте же боевые снаряды Эмину-паше, если он захочет уходить, они помогут ему в этом; если же останется, они и на месте ему пригодятся». Хедив сказал в сущности тоже самое, но прибавил; «а если паша со своими офицерами пожелает остаться, то пусть остаются на свой страх». Сэр Эвелин Беринг опять сказал тоже, притом в самых ясных и решительных выражениях. И вот я тут, прошел 4.100 миль и принес последнюю партию снарядов, предназначенных для вспоможения паше. Пусть тот, кто имеет на них право, придет и примет их от меня. Приходите, я готов всеми силами и способностями помогать вам. Но на этот раз пожалуйста без колебаний, отвечайте наверное, да или нет, и я уйду домой. Вам искренно преданный

Г. М. Стэнли.

«Ставка старшины Мпинга, до Нианзы один долгий переход, от Мазамбони на восток за 10 миль.

17 января 1889 г.
Его превосходительству, Эмину-паше,
губернатору Экватории.

Милостивый государь!

Честь имею уведомить вас, что второй транспорт вьюков, которые экспедиция наша обязалась вам доставить, находится в [140] здешнем лагере и готов к сдаче тому лицу, которому вы доверите его получить. Если вы предпочтете, чтобы мы сложили ящики в Кавалли или в Кийя-Нкондо, у озера, мы там и оставим их, по получений от вас письменного на то указания.

Этот второй транспорт состоит из шестидесяти трех ящиков с патронами Ремингтон, тридцати шести ящиков пороху, весом по 45 фунтов в каждом; четырех ящиков с запасными колпачками, четырех вьюков с товарами, одного тюка для синьора Казати (в подарок от меня), с двумя штуками синей саржи, бумагой, конвертами, тетрадями в переплетах и проч. и проч.

Успев наконец, после усиленных трудов и величайших, даже неожиданных препятствий, доставить к озеру помянутую поклажу, я принужден просить у вас официальной расписки в получении означенного вспоможения и товаров, а также окончательно ответа на вопрос: намерены ли вы принять мое содействие и охрану для следования в Занзибар, — желает ли того же синьор Казати и вообще есть ли, в среде ваших офицеров и команды, люди, желающие, чтобы мы помогли им благополучно добраться до морского берега, В последнем случае я был бы вам очень обязан, если бы вы сообщили мне каким образом могу я войти в сношения с этими особами, намеревающимися покинуть центральную Африку. Осмелюсь почтительнейше предложить, чтобы все, желающие уйти со мною, пожаловали в Нсабэ или в Кийя-Нкондо, расположились бы лагерем на берегу озера. захватив с собою провианта примерно на один месяц и прислали письменно уведомить меня о том через Кавалли, откуда я вскоре могу получить это уведомление. Лицо, которое будет начальствовать над этим лагерем. должно сообщить мне определенно, готовы ли люди стать под мою охрану, а я, получив такое извещение, с удовольствием приму на себя дальнейшую о них заботу.

Если через двадцать дней ни от вас, ни от мистера Джефсона не получу никаких известий, то за последствия более не отвечаю. Мы рады были бы оставаться ждать в Кавалли, если бы там было достаточное количество провианта; но содержать столь многочисленный штат в этом месте можно не иначе, как собирая с туземцев насильственную контрибуцию, что испортило бы наши отношения к местному населению и воспрепятствовало бы сношению моему с вами.

Если бы возможно было на пароходе доставить зерно в Кийя-Нкондо и сложить его на берегу под надзором шести или семи человек ваших людей, то я, получив о том извещение, мог бы [141] выслать отряд носильщиков для переноски его на плоскогорье. Меня всего более беспокоит вопрос о продовольствии. Из этого вы можете заключить, как важно для меня получить от вас ответ скорый и определительный, буде есть к тому возможность.

Если в течении двадцати дней вы найдете средство завязать со мною сношения и потрудитесь указать мне, чем я могу быть вам полезен или же как могу оказать вам существенную помощь обязуюсь употребить все усилия, чтобы услужить вам.

А пока с великим нетерпением ожидаю вашего парохода ³.

Пребываю вашим покорным слугою
Генри М. Стэнли
Начальник экспедиции вспомоществования».

На другой день по прибытии в Кавалли мы отправили к берегу озера тридцать ружей с моими письмами к Эмину-паше и мистеру Джефсону. Люди передали депеши старшине Мого, и по возвращении в лагерь донесли, что старшина отправился из Нсабэ к местечку Мсуа. В продолжении этих дней нам дали пять быков, шесть коз, пятидневные запасы кукурузы, бобов, бататов, и пшена, а от окружных старшин ожидались еще дальнейшие приношения, бывшие уже на пути к лагерю.

Вечером 21-го января мне донесли, что Балегги собираются напасть на нас. На другой день рано утром 1.500 человек Уахум и Бавирцев и шестьдесят ружей нашего отряда посланы были им навстречу. Враждующие стороны столкнулись на вершине гор, обрамляющих озеро, и Балегги, после жаркого сопротивления, прогнаны к своим соплеменникам, подданным старшины Мелиндуе, который был в союзе с Кабба-Рега.

День 23-го января был посвящен жителями равнины празднованию победы. Бавирские женщины собрались в лагерь и тоже выражали свою радость по поводу избавления от лютого врага: они пели и плясали с девяти часов вечера до трех часов ночи. Каждая из женщин и детей, принимавших участие в хороводах была украшена сзади и спереди пучками зеленых листьев; лица [142] их были вымазаны красной глиной, а все тело натерто маслом. Плясали хорошо, очень бойко и даже не без грации, но вокальная музыка была лучше. Молодые воины окружали танцующих женщин и показывали свою ловкость в игре копьями.

Затем последовало несколько дней полного отдохновения и покоя. Каждый день нам аккуратно доставляли быков, коз, овец, кур и другую провизию. 5-го февраля от Джефсона пришла записка с извещением, что он прибыл на берег озера, и я тотчас выслал отряд занзибарцев проводить его на плоскогорье, до которого оттуда было около тринадцати миль.

На другой день явился сам Джефсон. После обеда, говоря о паше, вот как он отозвался о нем после девятимесячного с ним сожительства и близкого знакомства:

— “Чувствительность, — вот худший враг Эмина-паши. Никто не держит здесь Эмина, кроме его самого». — И далее, —  «я и теперь не больше вашего знаю, что Эмин намерен делать, даром что все это время я всякий Божий день разговаривал с ним об этом».

Тогда я попросил его написать мне подробно донесение обо всем, что тут было, рассказать, каким образом произошло возмущение войск в Экваториальной провинции, и изложить свои взгляды на вторжение в эту область махдистов и о могущих от того быть последствиях.

Мистер Джефсон с охотою принялся за дело, и вот что он мне подал.

«Селение Кавалли, близь озера Альберт-Нианза
7-го февраля 1889 г.

Дорогой сэр,

Честь имею представить вам донесение о пребывании моем с 24-го мая 1888 г. по настоящее время при его превосходительстве Эмин-паше, мудире Экваториальной провинции.

Согласно предписанию вашему я посетил почти все поселения провинции и читал офицерам, солдатам и гражданским чиновникам каждого из них письма его высочества хедива, его превосходительства Нубара-паши и ваше воззвание к солдатам.

Окончив чтение я беседовал с людьми и дав им время обсудить дело между собою, приглашал их объявить на чем они порешили: принять ли нашу охрану, для безопасного следования в Египет, или оставаться в здешней области.

Во всех поселениях, за исключением Ляборэ, получился единодушный ответ: «последуем за нашим мудиром, куда бы он не [143] пошел». По-видимому все были рады, что мы пришли к ним на помощь и говорили много такого, что указывало на их чрезвычайно высокое мнение о своем мудире: они в самых хвалебных выражениях отзывались о его справедливости, доброте и заботливости о них в течении многих лет. Во все время моего пребывания в стране, паша предоставлял мне полную свободу в общении с народом, с офицерами, чиновниками, и я мог с ними разговаривать сколько мне было угодно.

Дойдя до Кирри, где квартирует последняя рота 2-го баталиона, мы приостановились, в ожидании вестей из Реджафа. Вся страна к северу и западу от Кирри занята солдатами 1-го баталиона, которые уже почти четыре года кряду открыто бунтовали против паши. Здесь паша получил письмо от Хамида-Аги, майора 1-го баталиона, с просьбой не ходить в Реджаф, потому, что тамошние мятежники задумали схватить нас и отвести в Хартум, так как они все еще полагали, что там есть настоящие египетские власти, а известию о падении Хартума не доверяли. Поэтому мы не посещали северных поселений и поневоле должны были возвратиться.

На возвратном пути мы зашли в Ляборэ и когда я стал читать перед народом письма, один из солдат вышел из рядов и закричал: «все что ты рассказываешь — неправда, и все твои бумаги фальшивые. Хартума никто не отнимал, и чрез него идет настоящая дорога в Египет. Другой дорогой мы не пойдем, а лучше здесь останемся и сложим свои головы».

Паша приказал отправить этого человека в тюрьму; тогда солдаты окружили нас, зарядили ружья и дулами обратили к нам. Они были очень возбуждены, страшно кричали, шумели и мы несколько минут ожидали, что вот, вот начнется резня и перебьют нас самих и небольшую кучку людей, бывших с нами. Однако мало по малу они успокоились, и стали просить меня одного придти беседовать с ними, что я и сделал: при этом они выражали великое сожаление, что все так случилось. Мы узнали потом что их, подстраивал Сурур-Ага, местный начальник.

Через несколько дней, когда мы возвращались в Дуффлэ, 18-го августа мы узнали что там вспыхнуло возмущение: зачинщиком его оказался Фадль-эль-Мулла-Ага, начальник гарнизона в Фаббо, который уже занял и Дуффлэ. Как только мы пришли, так нас и взяли в плен. Пока мы отсутствовали, несколько египтян, имея во главе Абдула-Уахаб-Эфенди и Мустафу-Эфенди-эль-Эджеми (обоих сослали сюда за участие в мятеже Араби), с несколькими гражданскими чиновниками: Мустафой-Эфенди-Ахметом, Ахметом [144] Эфенди-Махмудом, Сабри-Эфенди, Таибом-Эфенди и другими, распространяли прокламации и подбивали народ к восстанию, всюду говоря, что неправда будто Хартум пал, что принесенные вами письма хедива и Нубара-паши подложные, что вы искатель приключений и совсем не из Египта пришли, а столкнулись с пашой, чтобы забрать в руки все население страны вместе с женами и детьми, и предать их в рабство англичанам. Они прибавляли, что если уж в Египте они восставали против его высочества хедива, то бунтовать против Эмина-паши и подавно не большая беда.

Такие речи подняли бурю в стране и хотя сами солдаты не принимали деятельного участия в возмущении, однако нас стерегли как пленников и дозволяли офицерам действовать по своему усмотрению. Главные бунтари Фадль-эль-Мулла-Ага, Ахмет-ага-Динкави и Абдул-Ага-эль-Опт повели их в Дуффлэ и присоединились к тамошним египтянам, которые избрали Фадль-эль-муллу своим начальником. Они рассылали по всем ставкам письма, извещая офицеров, что взяли в плен мудира и меня, за то, что мы хотели предать их и созывали их в Дуффлэ на совещание о дальнейшем образе действий; они пригласили также мятежных офицеров 1-го баталиона присоединиться к ним и действовать сообща.

Меня призывали в собрание бунтарей и делали мне допрос касательно нашей экспедиции; разбирали письмо хедива и чиновники объявили его подложным. Порешили отставить пашу от должности, а кому это не нравилось тех так настращали, что под конец сдались и они. Паше вручили приказ об его отрешении и постановили содержать его в тюрьме, в Реджафе. Женя объявили свободным, но в сущности и я был в неволе, потому, что из поселения меня не выпустили и за каждым моим движением следили очень пристально. Составили еще такой план, чтобы заманить вас в страну, отнять все, что у вас есть ружей, патронов, товаров, и ограбив вас таким образом, выпроводить отсюда.

После этого бунтовщики приступили к образованию нового правительства; всех тех, кто подозревался в личном расположении к паше, отрешили от должностей. Вскоре однако же возникли между ними ссоры, недоразумение, зависть; ограбили дом паши и двух или трех лиц, считавшихся его сторонниками, и на том покончили переустройство правления.

В таком положении были дела, как вдруг 15-го октября мы узнали, что махдисты явились в Ладо на трех пароходах, девяти сандалях и кеггерах, а 17-го три дервиша пришли под белым флагом и привезли паше письмо от начальника махдистов, Омара [145] Сале, в котором он обещал нам полное помилование, если он сдастся со всем гарнизоном. Это письмо мятежники перехватили, прочли и решили не сдаваться. 21-го октября разнесся слух, что к махдистам примкнуло множество негров из племени Бари, что они вместе напали на Реджаф, взяли его приступом, убили трех офицеров, двух гражданских чиновников, очень многих солдат, а всех женщин и детей взяли в плен. Это навело панический страх на население и гарнизоны Биденна, Кирри и Мугги, захватив женщин и детей бежали в Ляборэ; из Кирри даже боевых снарядов не взяли, а все побросали на месте.

Узнав о таком бедствии, мятежники увидели необходимость выслать сильные подкрепления в Мугги. Из всех южных станций набрали солдат и послали туда. 31-го октября мы услышали, что в Мугги все офицеры перессорились, а солдаты объявили, что не станут драться, покуда их мудир не будет выпущен на свободу. 15-го ноября узнали, что солдаты, посланные в Реджаф, у самого селения встречены были махдистами, которые разом бросились на них, а солдаты даже и не думали драться, а просто побежали, оставив за собою командующих офицеров. При этом были убиты шесть офицеров, новый правитель области (избранный мятежниками на место паши) и некоторые из заклятых врагов паши; двое офицеров пропало без вести, а многих солдат убивали лежачих, по мере того как они на бегу падали от усталости.

Получив такие известия, офицеры сторонники паши тотчас стали уговаривать мятежников выпустить его, и так как бунтари боялись народа, то они его и выпустили на свободу и отослали нас в Уаделаи, где он восторженно был встречен тою частью населения, которая оставалась ему верна. Ровно три месяца паша провел в заключении. Об эту пору народ поверил наконец, что Хартум пал, а мы точно пришли из Египта.

Прожив несколько дней в Уаделаи и не имея никаких известий из Дуффлэ, люди стали сильно беспокоиться и послали туда гонцов по восточному берегу реки, чтобы отнести письма и узнать причину столь долгого молчания, тогда как по слухам на Уаделаи с запада шли значительные силы махдистов и находились от нас только в четырех днях пути.

4-го декабря офицер, командующий гарнизоном в Бора, небольшой военной станции между Уаделаи и Дуффлэ, прибежал к нам со всей своей командой и запыхавшись объявил, что они покинули свой поет в Дуффлэ, что Фаббо и все вообще северные поселения пали, пароходы также захвачены махдистами, туземцы восстали, [146] присоединились к неприятелю и перерезали наших гонцов. Тогда собрался военный совет, порешили покинуть Уаделаи, отступить к Тенгуру, а оттуда подняться на плоскогорье и пробраться к вам, в форт Бодо. На этом же совете мне было ведено уничтожить наш вельбот «Аванс», чтобы он не достался махдистам, и так как спасти его не предвиделось возможности, я принужден был это исполнить. На другой день, 5-го декабря, у нас все было готово: мы захватили с собою в узелках только самые необходимые предметы, а все остальное оставили. Из складов впрочем вынесли все боевые снаряды и роздали их солдатам. Как только это было сделано и мы хотели тронуться в путь, солдаты вдруг объявили, что теперь у них довольно патронов и потому они предпочитают разойтись по домам, т. е. в Макракэ и прочие округа, — там они пойдут к своим и будут жить сами по себе, а пашу и своих командиров предоставляют на произвол судьбы.

Положение было отчаянное и мы все-таки пустились в дорогу, Наша длинная, беспорядочная процессия состояла главным образом из египетских чиновников с их женами и семействами, а солдат осталось при нас всего восемь человек, пребывавших верными. Некоторые из слуг тоже были вооружены, так что всего можно было набрать в нашей партии до тридцати ружей. Когда мы вышли из селения, солдаты бросились в дома и принялись грабить.

6-го декабря мы увидели на реке пароход, нагонявший нас, и люди собирались стрелять по нем; но оказалось, что на пароходе были наши же люди из Дуффлэ, с письмами к паше. Из писем мы узнали что Фаббо очищено, и бежавшим оттуда удалось добраться до Дуффлэ, хотя негры нападали на них по дороге. Махдисты осаждали Дуффлэ четверо суток и однажды ночью овладели частью селения и захватили пароходы; они успели даже выгнать всех солдат (числом до 500 человек) вон из селения; но солдаты, очутившись между двух огней и в самом отчаянном положении, уступили наконец мольбам своих офицеров и дали неприятелю энергический отпор. Селим-Ага-Матор, Беллаль-Ага, Бечиль-Ага, Бергонт и Сулейман-Ага ворвались обратно в селение, заняли его, произведи вылазку и так отделали махдистов, что они отступили к Реджафу и послали в Хартум два парохода за подкреплениями.

Судя по всему, что мне рассказывали, солдаты веди себя как настоящие трусы во всех делах, исключая последнего, когда отчаяние придало им силы. В деле при Дуффлэ убито четырнадцать офицеров и множество солдат, а Сулейман-Агу подстрелили свои же люди и он умер потом. Потери неприятеля определяют в 250 [147] человек, но я думаю вернее будет на две трети сократить это число, даром что махдисты дерутся только копьями и мечами, тогда как солдаты вооружены ремингтоновскими ружьями и стреляли не иначе как из-за земляной насыпи: но они так скверно стреляют, что не наносят почти никакого вреда неприятелю.

Офицеры и солдаты в Уаделаи очень просили пашу возвратиться, но после изменнической выходки солдат в такую трудную для него минуту он им больше не верил и предпочел идти на Тенгуру. Это отступление из Уаделаи, продолжавшееся только двое суток, дало мне понятие о том, как трудно и даже почти невозможно будет довести этот народ до Занзибара, если они захотят пойти с нами,

После того как мы ушли из Уаделаи, партия противников паши начавшая тотчас усиливаться как только миновала опасность со стороны махдистов, — обвинила его в том, что он сам сочинил эту историю про взятие Дуффлэ, желая отрезать им отступление и предать их в руки махдистов, тогда как сам он со своими приверженцами бежал из страны и отправился к вам. Поэтому пашу, Казати и меня приговорили к смерти за измену.

В Уаделаи состоялся большой военный совет, на котором присутствовали и все солдаты и на этом совещании столько было споров и ссор (одни хотели оставаться в стране, другие уйти вместе с пашой), что сначала только ругались, а потом пошли и в рукопашную. Фадль-эль-Мулла-Ага со своею партией требовал, чтобы пашу и меня тотчас взять в плен; другая же партия, под предводительством Селима-Аги-Матора, стремилась соединиться с пашой и с ним покинуть страну. Но они, хоть и уверяют, что хотят уходить из этой области, однакож не делают ровно никаких приготовлений к походу. Если вы намерены взять их с собой, вам придется подождать несколько месяцев, прежде чем они изготовятся в путь. Тем временем паша, синьор Казати и я сидели в Тенгуру, потому что мятежники настрого приказали коменданту местного гарнизона задержать нас, впредь до новых распоряжений.

26-го января мы с пашою получили ваши письма от 17-го и 18-го числа, и так как вы приказали мне немедленно по получении их отправляться в Кавалли, я собрался на другой же день, взяв с собою ответное письмо паши. Благодаря предательству одного из слуг паши, меня сначала на два дня задержали, но стараниями Шукри-Аги, коменданта укрепления в Мсуа, я мог нанять у туземцев челнок, в котором они и доставили меня на остров Нямсасси; но так как в это время года озеро всегда бывает очень неспокойно [148] и плавать по нем опасно, то переезд от Мсуа до Нямсасси взял у нас пятеро суток. О поведении Шукри-Аги, в течении этих пяти месяцев оставшегося неизменно верным Эмину-паше, могу отозваться не иначе, как с величайшею похвалой.

В настоящую минуту решительно не могу дать вам точного понятия о состоянии страны. Перевес то на стороне мятежников, то на стороне партизанов Эмина-паши. Один пароход с подкреплениями для махдистов уже прибыл в Реджаф; вскоре ожидают двух других, по всей вероятности подкрепления придут еще вскоре и с Бахр-эль-Газеля и тогда махдисты, в отместку за свое поражение при Дуффлэ, собрав значительные силы бросятся на Уаделаи и застанут тамошний гарнизон проводящим время в несогласиях и нерешимости. Тенгуру только в двух днях пути от Уаделаи и положение там паши, окруженного людьми неблагонадежными, в высшей степени опасно, а потому чрезвычайно важно выручить его оттуда как можно скорее.

В письме вашем ко мне от 17 и 18 января вы не без горечи упоминаете о том, что мы с пашой не исполнили своего обещания выстроить селение в Нсабэ, поставить там гарнизон и приготовить склады провианта к тому времени, как вы возвратитесь на Нианзу; что мы не пошли в форт Бодо, не вывели оттуда гарнизона и вьюков, не доставили их в Нсабэ; и наконец не позаботились о том, чтобы все, желающие воспользоваться вашею охраной, собрались в Нсабэ к вашему приходу и были бы готовы выступать вместе с нами. Всего этого мы не сделали вот почему: — после того как паша провел с вами почти целый месяц в Нсабэ, очень натурально, что у него накопилось много дела в Уаделаи, центре управления; а я почти целый месяц к ряду вылежал в лихорадке и вплоть до июля месяца не был в состоянии начать объезд северных поселений ⁴.

Выполнив свою миссию на севере, мы возвращались с намерением исполнять то что обещали вам, но 18-го августа нас взяли в плен, пашу лишили власти и поставили нас в полнейшую невозможность сдержать наши обещания. Перед уходом из [149] Уаделаи мы пытались сформировать партию людей для посылки их в Нсабэ и устройства там селения, но солдаты отказались повиноваться пока не узнают на чем порешили их северные братья. Еще очень счастливо вышло, что селение не построено и гарнизон и вьюки из форта Бодо туда не перетасканы, потому что мятежники непременно овладели бы всем нашим имуществом, а европейских командиров взяли бы в плен.

Все предыдущее заставляет меня сказать несколько слов по поводу состояния страны в ту пору, когда я впервые вступил в нее 21-го апреля 1888 года. Первый баталион давно уж бунтовал против паши и дважды пытался взять его в плен; второй баталион считался верным, но беспрестанно выходил из повиновения и с ним никакого ладу не было, так что власть паши была почти фиктивная; когда нужно было выполнить что-нибудь важное, он в не думал уж приказывать, а упрашивал своих подчиненных сделать то или другое.

В мае 1888 года, когда мы были в Нсабэ, паша намекал нам иногда, что ему трудновато справляться со здешним народом, однако не выяснял в каком именно положении находятся его дела, тогда как на самом деле они уж были в безнадежном положении; но нам и в голову не приходило, чтобы в рядах его подчиненных было столько недовольных, или чтобы они могли думать о бунте. Мы полагали, — как впрочем и большинство думало в Европе и в Египте, судя по письмам самого паши и по недавним отчетам доктора Юнкера, — что все затруднения паши возникали извне, тогда как настоящая опасность угрожала ему в среде его подчиненных. Таким образом и мы возложили свои надежды на людей, совершенно недостойных нашего доверия и помощи; вместо того, чтобы почувствовать к нам благодарность за то, что мы пришли их выручать, они с самого начала сговаривались ограбить экспедицию, а нас отсюда прогнать; и если бы во время возмущения бунтовщики могли привести хоть один пример несправедливости, жестокости или нерадения со стороны Эмина-паши, нет сомнения, что они убили бы его.

Есть конечно люди, оставшиеся верными паше, и много есть таких, которые держали себя нейтрально; это именно те, что желают уйти с нами. Много также египетских чиновников, из которых большинство вело себя прескверно, но махдисты так их напугали, что теперь и они захотели уходить; однако, сколько я ни уговаривал их собираться в дорогу, и начать приготовления, они по-видимому не способны сделать какое-либо усилие, чтобы добраться до [150] Нсабэ, откуда им было бы удобнее сообщаться с нами; и никто ведь не мешает им, а просто им лень сдвинуться с места.

Большинство людей, т. е. многие египтяне и почти все суданцы решительно не хотят идти в Египет и вообще не согласны покинуть страну. По большей части они никогда и не бывали в Египте, а набраны в солдаты из соседних здешних округов. Здесь у них заведены хозяйства на широкую ногу, у офицеров, например, в каждом доме от восемнадцати до ста человек челяди, женщин, детей и прислуги; всякий суданец считает, что чем больше у него в доме народу, тем лучше и почетнее; а в Египте он на свое жалованье не может завести больше трех пли четырех человек. Взяв во внимание такие обстоятельства, очень легко понять, почему они предпочитают оставаться на своих местах.

Что касается до паши, то я наверное знаю, что ему лично до крайности хочется уйти с нами, но при каких условиях он согласится это исполнить — я решительно не знаю. Думаю даже, что и ему самому это неизвестно, до такой степени часто меняются его мысли об этом предмете. Сегодня он готов хоть сейчас выступить в путь, а на завтра ему приходит какая-то новая мысль, которая его не пускает. Я сотни раз обсуждал с ним этот предмет, но так и не добился неизменного решения. После бунта я как-то сказал ему: «Ну вот теперь ваши люди отставили вас от должности, окончательно вышли из повиновения; надеюсь, что вы больше не считаете себя обязанным или ответственным за них?» — Он отвечал: «Если бы они не отставили меня, я считал бы себя обязанным стоять за них и помогать им всеми мерами, но теперь я считаю себя в праве помышлять единственно о собственной безопасности и благосостоянии и лишь бы представился случай, —   уйду, и ни на что не посмотрю...» А за несколько дней перед тем как я от него ушел, он мне сказал: «Я знаю, что никоим образом не подлежу ответственности за этот народ, но не могу же я уйти, зная что тут остаются другие, которые также стремятся покинуть эту страну. Я знаю, что это вопрос чувства и вы вероятно не согласитесь со мною, но как же, если мои враги в Уаделаи станут указывать на меня пальцем и скажут народу, —   вот видите, он вас покинул!..»

Это лишь два образчика наших с ним разговоров на эту тему, но я мог бы привести их множество в том же роде, т. е. таких же противоречивых. Один раз, сильно раздосадованный его нерешительностью, я сказал: — «Если экспедиция придет и окажется где-нибудь по близости от вас, я посоветую мистеру Стэнли [151] арестовать вас и утащить сплою, хотя бы против вашего желания», — на что паша ответил: «что ж, я ничего не имею против этого».

Мне кажется, что коли спасать его, так прежде всего спасать от него самого.

Прежде чем, закончу это донесение, я должен засвидетельствовать, что во время частых моих разговоров с людьми всякого звания из числа бывших подчиненных паши, я слышал от большинства похвалы его справедливости и великодушию, но в то же время все говорят (и я вижу постоянное тому подтверждение), что он не с достаточною твердостью держал их в руках.

Трое суданских солдат, которых вы оставили при мне денщиками и мой слуга Бинза возвращаются со мною; но Мабруки Кассимов, израненный буйволом близь Нсабэ, умер через два дня по уходе вашем в форт Бодо.

Остаюсь, дорогой сэр, вашим покорным слугою

Э. Д. Моунтеней Джефсон».

Вместе с тем мистер Джефсон вручил мне формальную расписку Эмина-паши в получении моего официального к нему письма от 18-го января.

«Тёнгуру, 27-го января 1889.

Мистеру Г. М. Стэнли, командующему экспедициею вспомоществования.

Сэр!

Честь имею известить, что получил вашу записку от 14-го января из лагеря в Ундуссуме и официальное письмо от 17-го, врученное мне вчера вечером. Позвольте принести искреннее поздравление вам и вашим спутникам с тем, что вы совершили.

Я принял к сведению предложение ваше передать мне или другому лицу, по доверию от меня, второй транспорт товаров, принесенных вами и состоящих из шестидесяти трех ящиков патронов Ремингтона, двадцати шести ящиков пороху, весом по 45 фунтов в каждом; четыре ящика запасных капсюлей, четырех тюков с товарами, одного тюка для синьора Казати в подарок от вас лично; двух кусков саржи, писчей бумаги, конвертов, тетрадей в переплетах и проч. Как только должностные лица, которых я ожидаю из Уаделаи, прибудут сюда, я поручу одному из них принять на себя хранение означенных товаров, и в то же время скажу ему, чтобы он выдал вам в получении оных формальную квитанцию.

Тридцать один ящик патронов Ремингтона, составлявшие [152] первый из полученных мною транспортов, в свое время сданы на хранение в казенные склады.

Касательно вопроса вашего, желаем ли мы, т. е. синьор Казати и я, принять вашу помощь и охрану для следования отсюда в Занзибар, а также нет ли желающих того же в числе здешних офицеров и нижних чинов, уведомляю вас, что не только синьор Казати и я с величайшею радостью приняли бы вашу помощь, но и весьма многие другие готовы уйти отсюда в Египет или какое-либо иное, более удобное для них место. Так как печальные события, возникшие здесь за время вашего отсутствия, воспрепятствовали прибытию упомянутых лиц в назначенное вами сборное место и они только теперь начинают собираться в путь, я просил бы вас пособить им. Я намерен всех их отсылать в Нямсасси и первая партия выступает сегодня с мистером Джефсоном. Каждое лицо снабжено провиантом, которого им достанет более чем на один месяц.

Чрезвычайно вам благодарен за обозначение сроков ваших передвижений. Так как со дня распределения вами сроков до получения нами ваших писем прошло девять дней, то остального, назначенного вами льготного времени, то есть одиннадцати дней на сборы и приготовления, будет для нас слишком мало. Следовательно, мне остается лишь поблагодарить вас и тех, кто снаряжал экспедицию, за добрые намерения и предоставить вам решить, можете ли вы еще подождать нас, или же предпочитаете выступить немедленно по истечении двадцати дней.

Вполне понимаю, как трудно вам доставать съестные припасы и заготовлять провиант на всю экспедицию; весьма сожалею, что по краткости назначенного вами мне срока не успею выедать вам провизии из здешних складов.

Так как мистер Джефсон уходит с этим пароходом и любезно обещал мне доставить вам настоящее письмо, пользуюсь случаем засвидетельствовать перед вами, что его присутствие приносило мне великую помощь и утешение. При самых исключительно тяжких обстоятельствах он выказывал такую блестящую храбрость, такую притом доброту и терпение, что я из глубины души желаю ему в жизни всевозможных успехов и питаю к нему искреннейшую признательность за все его снисхождение. Так как по всей вероятности я вас более не увижу ⁵, прошу вас принять [153] на себя труд передать ему и его родным выражения моей благодарности.

В заключение позволю себе еще раз от всего сердца поблагодарить вас, ваших офицеров и людей, а также попросить вас передать мою вечную благодарность великодушным особам, приславшим вас к нам на помощь.

Да благословит Бог вас и ваших сподвижников и да поможет Он вам скоро и благополучно возвратиться по домам.

Остаюсь, сэр, вам покорнейший слуга

Доктор Эмин-паша».

Комментарии

1. Этим паша подтверждает все, написанное Джефсоном.

2. Как видно, паша читал все письма Джефсона.

3. Я перечитывал это письмо много раз и никогда не мог понять, чем такая официальная депеша (притом рисковавшая попасть в руки мятежных офицеров, как то думал Джефсон) могла уязвить чувствительное сердце паши; а между тем мне говорили, что подучив это письмо паша страшно разобиделся. Я конечно был очень далек от намерения огорчить ли оскорбить человека, к которому был дружески расположен; единственной моей целью было получить решительный ответ на вопрос: «что вы хотите, оставаться здесь или уходить со мною?»

4. Омар-эль-Хаттаб, второй Халиф после Магомета, говорил: “четырех вещей нельзя взять назад: сказанного слова, пущенной стрелы, прошедшей жизни и пропущенного случая". Я принимаю объяснения мистера Джефсона, но продолжаю находить, что многих страданий и беспокойств они избегли бы, и ни взятия в плен, ни опасностей для них не существовало бы, если бы они сдержали свои обещания. В июле следовало им выступить в форт Бодо. Их арестовали 18-го августа.

5. Не знаю с чего вздумалось паше писать в таком меланхолическом тоне; кажется я и на словах, и в письме довольно ясно высказывал, что считаю себя обязанным служить ему во всяком случае и готов оказать ему всевозможное содействие, лишь бы узнать наверное, что ему нужно и чего он желает.