СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ГЕНРИ М. СТЕНЛИ

В ДЕБРЯХ АФРИКИ

ИСТОРИЯ ПОИСКОВ, ОСВОБОЖДЕНИЯ И ОТСТУПЛЕНИЯ ЭМИНА ПАШИ, ПРАВИТЕЛЯ ЭКВАТОРИИ

РУЭНЦОРИ И ОЗЕРО АЛЬБЕРТА-ЭДУАРДА.

Значение карт при книгах о путешествиях. — Сколько времени я потратил на свои карты. — Дно высохшего озера, найденное близь Карими; предположительная величина его. — Чему научаешься в этой дивной стране. — Отношение долины Семлики к бассейнам обеих озер. — Обширная равнина между Рузессэ и Катуэ. — Зерибы из молочая у уасонгоров. — Набег уагандов, восемнадцать лет назад. — Свойства травы и воды на низких местах плоской равнины. — Южная сторона Руэнцори и последний взгляд на него. — Город Катуэ. — Альберт-Эдуард-Нианза. — Анализ рассола из Соляного озера у Катуэ. — Окрестности Соляного озера. — Кровавый отлив его вод. — Большое Соляное озеро у Катуэ, иногда называемое озером Мкийо. — Лестная репутация здешней соли. — Обитатели прибрежья на озере Альберта-Эдуарда. — Бевуа завязывает, в нашу пользу, дружеские сношения с туземцами. — Приходит Кавури и с ним несколько уасонгорских старшин. — Исследование Большого озера Катуэ. — Поселение Кайюры. — Залив Катуэ. — Черный леопард. — Туземные хижины Мукунгу. — Огибаем длинный залив озера, названный заливом Беатрисы, и останавливаемся в Мухокия. — Уара-суры устраивают против нас засаду близь Рукоки, — мы обращаем их в бегство, — и берем в плен мхумскую женщину. — Капитан Нельсон с отрядом преследуют арриергард Рукары. — Лагерь в Бурули. Наши союзники уаконджу и уасонгоры покидают вас. — Мы заболеваем от плохой воды. Переправа через реку Нсонги. — Взятие в плен одного уара-сура. — Болезни и смерть между египтянами и чернокожими. — Наше последнее столкновение с уара-сурами в ущелье Кавендарэ. — Булемо-Руиги предоставляет в наше распоряжение подвластную ему страну. — Список людей Эмина-паши. — В селении Катари я и другие заболеваем лихорадкой. — Южная сторона озера Альберта-Эдуарда и впадающие в него притоки. — Первый и последний вид на озеро, — какого оно цвета. — Что было бы нам отсюда видно, если бы день был ясный.

Критики имеют обыкновение не обращать почти никакого внимания на географические карты, прилагаемые к путешествиям. Я нахожу, что это довольно несправедливо. Мои карты, например, стоили мне гораздо больше труда чем все мои заметки, литературная обработка их, рисование и фотографические снимки, вместе взятые. Если все сочесть, то ежедневная проверка трех хронометров в течение почти трех дет, определение трехсот пунктов, вычисления всех [314] этих определений, нанесение их на карту, вычерчивание течения рек, оттенение горных цепей, бесчисленные проверки по компасу, определение точек кипения по термометрам, записывание вариаций анероидов, вычисление высот, отметки температур, словом все то, что необходимо для составления хорошей карты, заняло у меня 780 часов усидчивой работы; так что если положить на этот труд по шести часов в сутки, выходит, что на одни только карты я потратил 130 дней работы. Если к книгам этого рода не прилагать карт, то во-первых едва ли возможно взять в толк то что описывают, а во-вторых самое изложение становится невыносимо сухо. Между тем, прилагая карты я вполне избавляю себя от необходимости вдаваться в сухие описания, и в тоже время рассказ мой получает такую вразумительность, такую ясность и доказательность, что я считаю карты не только украшением, но и наиболее интересною и необходимою принадлежностью своей книги. И я уверен, что читателю стоит лишь взглянуть на прилагаемый профиль Руэнцори, долины Семлики и озер Алберта-Эдуарда и Альберта, чтобы гораздо больше узнать о главных чертах физического строения этих мест, чем например об окрестностях озера Мичигана.

Спускаясь из Карими к бассейну озера Альберта-Эдуарда, мы тотчас догадались, что идем по высохшему озерному руслу, — для такой догадки не нужно даже особенных геологических познаний. Если бы уровень воды в озере повысился только на пять футов, оно раздалось бы на пять миль к северу и на пять миль к югу; а если бы вода поднялась на пятьдесят футов, то озеро возвратилось бы к тому самому состоянию, в каком оно было во времена седой древности, когда волны его бились о галечник своих берегов под тенью дремучих лесов близь Мцоры. В самом деле, мне необходимо было посетить берега Альберт-Эдуарда, чтобы вполне постигнуть те физические изменения, вследствие которых это озеро, некогда столь обширное уменьшилось до настоящих своих ограниченных размеров. Я конечно не решусь сколько-нибудь точно определить то время, когда озеро Альберта примыкало к лесам Авамбы с севера, а озеро Альберта-Эдуарда простиралось поперек округа Макара и доходило до южного края лесов. Но не надо быть особенно сведущим математиком чтобы вычислить, во сколько лет река Семлики прорыла себе русло такой глубины, чтобы высушить равнину Макара. Это сообразить не трудно. Различные соли, оседавшие на равнине по мере усыхания озера, и до сих пор еще не совсем вымыты и остались в почве. Трава настолько питательна, что ею пробавляется кое-какой невзыскательный скот, а по краям [315] равнины накопился тонкий сдой гумуса (от гниющей травы), на котором растут черные молочаи, акации, колючий кустарник; но девять десятых равнины остаются все-таки под травой и тропические леса Авамбы ни на шаг не переступают ее границ. Тоже самое явление замечается и у южной оконечности озера Альберта: сначала плоская равнина миль на двадцать длиною, поросшая грубой травой, которой и скот не ест; затем пространство в восемь миль, с жидкими рощами плакучей акации, изредка перемешанными с черными молочаями, и непосредственно за этою полосой начинается лес, старинный дремучий лес.

В каждую свободную минуту я раздумывал обо всем, чему учила меня природа этого дивного края. Было время, когда хребта Руэнцори не существовало. Вся страна, от Униоро до плато Балегга представляла сплошные холмистые луга. Потом когда-нибудь очень давно произошло поднятие земли, Руэнцори восстал из праха, вознесся за облака, а у подножия его образовалась зияющая бездна на 250 миль в длину и на тридцать миль в ширину, с направлением от юга запада к северо-востоку. Тропические дожди проливались в течение многих веков; они наполняли бездну, затопили ее, и со временем прорыли себе исток чрез те места, которые нынче известны нам под именем Экватории. Вода по пути размывала берега, промыла свое русло до самого камня и в продолжение бесчисленных столетий каждую секунду уносила за собою земляные частицы к северу где из них образовался Нижний Египет и побережье Средиземного моря. Между тем дно бездны постепенно повышалось обломками и россыпями склонов Руэнцори, остатками неисчислимых поколений рыб и отживших растений, и когда мало по малу сточились и выкрошились утесы и камни, рассеянные по течению Белаго Нила, образовалось два озера; между ними почва также постепенно возвышалась, сначала представляя группы обнаженных островков, потом, с течением времени, острова слились между собою, покрылись землей и щебнем, принесенными обвалами гор и сползающих ледников; почва их окрепла, оделась травой, потом лесом и таким образом возникла долина, обросшая великолепною тропическою растительностью.

У обоих концов этого леса расстилаются равнины, подверженные медленному процессу кристаллического перерождения, а по берегам озер и по ныне можно наблюдать переходное состояние: постоянные наплывы ила, с густою примесью животных и растительных остатков, постепенно скопляясь у берегов возвышают их, высыхая крепнут и образуют прочную и сухую почву. Если опустить [316] шест где-нибудь у отмелей в южном конце озера Альберта, шест уйдет на пять футов в тину. Эта тина образовалась из осадков и россыпей увлеченных притоками со склонов Руэнцори в русло Семлики, а потом сама река Семлики несет их в тихие воды озера. Если такой же шест погрузить на дно озера Альберта, он пройдет через четыре или пять футов серого ила, в котором попадаются тысячи тонких листочков слюды, мельчайших чешуек, измельченных рыбьих костей, издающих отвратительный и сильнейший запах. Течение Семлики постепенно размывает и уносит частицы коренных горных пород между лесом Авамбы и озером Альберта-Эдуарда, и нет сомнения что мало по малу это озеро окончательно уйдет, высохнет и среди его окрепшего дна будет извиваться лишь речное русло Семлики, которое вберет в себя все притоки с Руэнцори, и из высоких плоскогорий Анкори и Руанды. И когда, со временем, почва равнины достаточно будет вымыта, когда все озерные осадки, все соли и щелочи окончательно из нее удалятся, а слой гумуса будет потолще, тогда и леса Авамбы начнут понемногу подвигаться вперед, и почва будет производить деревья, источающие масло и смолы и приносящие плоды, полезные для человека. Вот чему научают нас наблюдения над долиною Семлики, над бассейном обеих озер, и что должно подтвердиться дальнейшим осмотром следов озерного дна, лежащего между селением Рузессэ и округом Униампака.

От Рузессэ до Катуэ обширная равнина, покрытая травой, сходит целым рядом низких уступов к реке Ниама-Газани, По этим уступам помимо травы растут замечательные своей гущиной и своими необыкновенными размерами экземпляры молочая, издавна разводимого тут племенем уасонгоров, которое строит из этого сорта молочая свои зерибы, для защиты скота от хищных зверей и ради собственной обороны от стрел и копий враждебных соседей. Между такими молочаями, густо разросшимися вокруг хижин, попадалось много настоящих патриархов, которым насчитывается отроду до пятисот лет.

Отсюда явствует, как давно уже в этом краю поселились уасонгоры и как они были могущественны в старину, пока уаганды и уаниоры не начали тревожить их своими периодическими набегами с помощью ружей и мушкетов, доставляемых арабами. Читатели моей книги «Через темный материк» может быть помнят рассказ о набегах Катекиры, случившийся лет восемнадцать назад, и обо всех чудесах. которые его шайка повстречала на своем пути: как они шли по обширной равнине, усеянной гейзерами, изрыгавшими то жидкую грязь, то горячие ключи, как страдали от [317] невыносимой жажды, как туземные дикари сражались с уагандами, как утоляли жажду плохою водой и оттого умирали сотнями. В настоящую минуту мы находились как раз в той самой местности, где происходила эта стычка с уагандами, которые угнали тогда отсюда все великолепные стада. С тех пор Кабба-Рега, с помощью своих уарасуров, вооруженных мушкетами, овладел краем, забрал в свои руки управление страной и отнял у жителей всех до одной коров. Капитан Казати рассказывал, что он был однажды свидетелем возвращения шайки из Уасонгоры и сам видел как они гнали многие тысячи скота, добытого разбоем.

Эти обширные низины, с проступающими на поверхность почвы белыми солями, эти дымящиеся горячие ключи, и грязные источники оказались совершеннейшим мифом: они существовали лишь в пылком воображении юного рассказчика и мы ровно никаких ужасов тут не видали, кроме разве ужасающего однообразия плоской равнины, покрытой иссохшею. травой и группами торчащего бурого молочая, изобличающего до крайности тощую почву. Глубокая тишина, беззвучность этих мест происходит от того, что все жители поголовно выселились отсюда; жажду здесь можно испытывать оттого, что по мере приближения к озеру притоки его отстоят дальше друг от друга, а болезни следует приписать обычаю туземцев пить стоячую воду, находимую в ямах и впадинах.

Пока мы проходили через равнину, нам пришлось не мало пострадать от свойства местных трав: они вырастают на три фута от земли, густо усажены щипами и колючками, которые проникают даже чрез самые плотные ткани, царапают, цепляются за одежду и вообще страшно надоедают путешественнику.

Всего лучше и яснее мы видели Руэнцори два раза: в первый раз в Карими, из узкой и длинной долины, а во второй с равнины близь реки Ниама-Газани. Последний был вместе с тем и прощальным видом на великолепную гору, внезапно совлекшую свои облачные покровы чтобы еще раз порадовать нас несравненным зрелищем. Одна за другою вставали перед нами мощные цепи гор, увенчанные вершинами Руэнцори. С южной стороны хребет представляется тянущимся миль на тридцать в длину, и имеет до тридцати притупленных пиков, разделенных между собою глубокими перерывами. До сих пор мы определяли высоту главной вершины в 17.000 футов, но вид южных склонов, покрытых низко спущенными полянами глубокого, чистого снега, заставил нас заключить, что Руэнцори еще на полторы тысячи футов выше чем мы предполагали. Я воспользовался этим случаем, чтобы еще раз [318] снять фотографию и тем дать возможность другим людям увидеть этот вид, хотя бы только в главных чертах. Здесь, также как и на рисунках карандашом, видны темные пятна, обозначающие наиболее крутые обрывы склонов, на которых снег уже не держится. Большая поверхность снегов, замечаемая с южной стороны зависит от того, что здесь передовые цепи гораздо ниже тогда как с северной стороны они почти заслоняют собою снеговой хребет.

Река Ниама-Газани, шириною в сорок футов, а глубиною не более одного, прозрачна как хрусталь и очень холодна; за нею в нескольких милях расположен городок Катуэ, главная квартира Рукары, военачальника уара-суров. Он со своим войском убрался отсюда накануне нашего прихода и притом очевидно так спешил что не успел убрать своих продовольственных запасов.

Городок Катуэ вероятно многолюден, в нем могут поместиться две тысячи человек. Так как в окрестностях невозможно никакое хозяйство исключая скотоводства, то местные жители промышляют исключительно солью, которую добывают из ближайших соляных озер и продают соседним племенам. Селение представляет настоящий лабиринт зериб, сплетенных из молочаев и соединенных между собою путанными тропинками, окаймленными пистиями и частоколами из тростника.

Селение расположено на узком гребне поросших травою холмов, тянущихся от соляного озера Катуэ к обширной бухте озера Альберт-Эдуарда. Длина этой гряды две мили, ширина полмили, то есть ровно от берега одного озера до другого,

Судя по точке кипения, Нианза-Альберта-Эдуарда на 3.307 футов выше уровня моря; высота упомянутых травянистых холмов Катуэ — 3.461 фут, а уровень Соляного озера 3.265 футов над уровнем моря.

Следовательно, вершина холмов на 154 фута выше Соляного озера и на 112 футов выше озера Альберта-Эдуарда, и уровень воды в озерах уклоняется один от другого на 42 фута. Городок (или селение) Катуэ лежит под 0°8'15" к югу от экватора.

Распорядившись раздачею зерна, я пошел поперек холма и спустившись по крутому склону, в верхней части своей почти скалистому, сошел с высоты 154 футов на песчаный, темный берег Соляного озера Катуэ, и очутился в таком месте, где грудами были навалены соляные глыбы. Температура воды в озере = 78,4° Фаренгейта (25,5° до Цельсию); а в узком протоке сернистой воды [319] оказалось 84° (29° по Цельсию). Вкусом она похожа на самый крепкий рассол ³². Там, где в песке вырыты ямы и в них пропущена озерная вода, которая действием солнца испаряется, в яме осаждаются толстые слои кристаллической соли, твердой как камень и с виду похожей на грубый кварц.

Издали такие ямы с солью имеют сходство с замерзшими [320] лужами. В тех местах, где солепромышленники не тревожат почву, берега окружены пальмами «Укинду», деревянистым кустарником, камышом, молочаями, алойниками. В Мкийо, деревушке, обитаемой торговцами солью, есть даже маленькая банановая роща и небольшие плантации кукурузы и элевзины (Eleusine coracana). Эта узкая [321] полоска зелени до некоторой степени оживляет вид уединенного озера, имеющего в общем очень печальный и мертвенный характер. Но непосредственно за этой рамкой скудной зелени начинаются отвесные обрывы целого ряда уступов, состоящих из серого осажденного ила, местами белеющего тонкими слоями кристаллизованной соли; местами пятна совсем белые и тусклые, как бы меловые, но по ближайшем рассмотрении оказались сталагмитовыми. В одном из них я нашел большой слоновий клык, кости мелких зверей, зубы, а также раковины величиною с обыкновенную улитку. Таких сталагмитовых залежей было довольно много вокруг озера.

Озеро имеет ту замечательную особенность, что воды его отличаются кровавым отблеском, благодаря какому-то красному осадку в них. Глядя в воду я увидел, что на поверхности ее и ниже, под водою, плавают эти осадки, похожие на сгустки крови. По моей просьбе один из людей вошел в озеро, наудачу: вода оказалась ему только по колена. Нагнувшись и пошарив на дне он вскоре вытащил и принес мне большой комок грубо-кристаллизованной, твердой соли, снизу как бы окрашенной темно-красным цветом. Это липкое красное вещество придает всему озеру пурпуровый оттенок, так что когда смотришь на него с высоты Катуэ, то кажется будто к воде примешана алая краска.

По берегу валялись сотни мертвых бабочек всевозможных цветов. В воде не видно было ни одной рыбы, хотя берега озера по-видимому охотно посещаются цаплями, аистами, пеликанами.

Наибольшее из соляных озер Катуэ, называемое иногда Мкийо, по имени селения, имеет в длину три мили, в ширину от полумили до трех четвертей мили, глубины около трех футов. Меньшее озерцо лежит в круглом бассейне мили на две восточнее первого, очень мелко, имеет всего полмили в поперечнике, круглую форму и окружено травянистою поляной.

Из этих фактов сразу понятно, что оба эти соляные бассейна составляют часть первоначального озерного дна, в котором были ямины, когда же воды Нианзы-Альберта-Эдуарда сбыли, эти ямины остались наполненными водою, постепенно испаряющейся и из обыкновенной пресной воды превращенной, чрез это испарение, в крепчайший рассол.

Соль здесь товар очень ценный и все окрестные племена охотно меняют на нее свои продукты. Молва о здешнем промысле проникла до Кавалли, где я в первый раз услышал о существовании большого соляного озера под именем «Катто». Из Макары, Уконджу, Униампеки, Анкори и Руанды приходят целые флотилии челноков [322] с зерном, для обмена на соль. Сухопутные караваны являются из восточного Уконджу, из северной Усонгоры, из Торо и Ухайяны и меняют на соль свое просо, рогожи, бобы, горох, туллабун (Eleusine), кунжут, железные изделия, оружие и проч. и проч. Обитатели островов, рассеянных по озеру Альберта-Эдуарда, нагружают свои мелкие суда солью и сушеною рыбой и находят выгодным сбывать этот товар у западных и южных берегов на местные продукты, Обладание городком Катуэ, который расположен на полпути между обоими озерами, считается настолько завидным, что возбуждает постоянные распри. Сначала им владели уасонгоры, потом Ангари, царь области Анкори; от него селение по наследству перешло к владетелю островов, Какури, и наконец Кабба-Рега, прослышавший. о богатой поживе, прислал своего Рукару прибрать к рукам Катуэ. Когда мы вступили в Уконджу, уара-суры немедленно очистили равнину Макары, а когда подошли к Катуэ, то и Рукара со своими. мушкетерами и копьеносцами поспешил убраться подальше. 150 воинов из племени уаконджу присоединились к нашему лагерю, а за ними и уасонгоры вступили с нами в союз и даром доставляла нам всякие драгоценные сведения.

В первый же день прибытия нашего в Катуэ после полудня мы увидели флотилию челноков, которая отделилась от острова милях в трех от берега и направилась в нашу сторону. Впрочем, экипаж на судах был настолько осторожен что к самому берегу не подошел, а остановился на таком расстоянии, чтобы можно было разговаривать. Оказалось, что их прислал Какури узнать, что за народ изгнал из страны Рукару и его уара-суров, ибо сделавшие это чужестранцы заслужили благодарность Какури и «всего мира». Мы ответили, как того требовали приличия, но гости притворились, что не верят нам. В конце концов они объявили, что если мы согласимся поджечь селение Катуэ, то это им докажет, что мы не уара-суры. Мы тотчас подожгли оба селения у берегов и люди на челноках принялись восторженно рукоплескать нам. Оратор сказал:

— Теперь я вижу, что вы уаниавинги. Спите спокойно, завтра к вам придет сам Какури и принесет приветственные дары.

Тогда Бевуа, старшина бывших с нами уаконджу, встал в челноке, спущенном у берега, и закричал:

— О, вы, сыны Какури, великого властителя озера! Помните ли вы Куару-Куанзи, который своими копьями помогал сынам Какури оборонять страну против разбойников уара-суров? И вот, Куара-Куанзи, истинный сын уаниавингов, опять с вами. Радуйтесь, друзья [323] мои, Рукара и его грабители бежали и вся земля встанет как один человек и устремится за ними в погоню.

На челноках опять захлопали в ладоши и стали бить в полдюжины маленьких барабанов. Потом главный оратор островитян сказал:

— Какури такой человек, у которого еще все зубы целы и он не даст какому-нибудь Мра-суру вырвать у себя хоть один. Мы поймали двенадцать человек уара-суров, когда они побежали от чужестранцев через Макару. Какури распорядится, чтобы их предали смерти до заката солнца и завтра придет, чтобы лицом к лицу встретиться с начальником пришельцев.

Когда они отплыли восвояси, я обратился к Бевуа и стал расспрашивать его о уаниавингах: что такое уаниавинги? Составляют ли они отдельное племя?

Бевуа пристально посмотрел на меня и сказал:

— Зачем ты спрашиваешь? Разве не знаешь, что мы тебя считаем уаниавингом? Кто же, кроме уаниавингов и уачуэзов бывает такого цвета?

— Как, разве они такие же белокожие как и мы?

— У них нет такой одежды, какая у вас, и на ногах они не носят ничего такого; но они высокого роста, крупные люди с длинными носами и бледной кожей. Мы слыхали от стариков, что они приходили из-за Руэнцори; с той же стороны пришли и вы; стадо быть вы тоже уаниавинги.

— А где они живут?

— В Руанде. Руанда великая страна, она простирается к югу отсюда полукругом, с юго-востока на юго-юго-запад. Их копьям нет числа, а луки их выше меня. Царь Уасонгорский, Найика, родом Миавинг. В здешней стороне есть люди, которых Кабба-Рега не в силах одолеть и эти люди в Руанде. Туда не сунется даже король Уганды.

На другое утро явился Какури и принес в дар рыбы, коз, бананов и бобов. Вместе с ним пришли несколько уасонгорских старшин, которые вызвались сопровождать нас, в надежде, что на пути к Торо и Ухайяне мы встретимся с шайками разбойников и им удастся подраться с ними. Властитель островов красивый человек отличного телосложения, но цветом кожи нисколько не светлее самых черных уаконджу; между тем как уасонгоры и цветом и чертами лица так живо напоминают наилучшие образцы сомалийского и уагальского типа, как будто принадлежат к одному с ними племени.

Мы предложили Какури после полудня привести свои челноки, [324] нагрузить их солью и переправить на свой остров, так как дня через два мне необходимо трогаться в дальнейший пут на восток. Поэтому во весь остальной день сотня островитян деятельно занялась перевозкой соли на остров Какури, в чем не мало помогли им сопровождавшие нас уаконджу. Они входили в озеро сажен на пятьдесят от берега, — вода была им не выше колен — и погружая руки в воду вытаскивали оттуда большие комья кристаллизованной соли, которую носили сначала на берег, а потом через гряду холмов к челнокам на Нианзе-Альберта-Эдуарда.

19-го июня, найдя довольно большой челнок, впрочем очень тяжелый и неуклюжий, я взял с собой двенадцать человек гребцов и отправился на разведки. К 11 часам утра мы прошли около восьми миль и стали против селения Кайюра, состоявшего из восьмидесяти одной просторной хижины и богатого стадами коз и овец. Кайюра родом из мсонгорского племени, до сих пор не покоренного уара-сурами. Наше суденышко было так тяжело и неповоротливо, что я не решился заходить слишком далеко от берегов: при малейшем ветре вода плескалась через борт и угрожала затопить челнок. Однако мы довольно долго шли в расстоянии целой мили от берега и беспрестанно бросали лот для измерения глубины; но глубже пятнадцати футов нигде не было, да и то снизу на три фута глубины залегал сплошной мягкий ил. За двести сажен от берега я опускал на дно длинный шест и каждый раз, как его вынимали, на нем оказывалось снизу на четыре фута ила, издававшего нестерпимую вонь, точно из помойной ямы.

С утра поверхность озера гладка как зеркало, зеленовато-серого цвета. По берегам замечается необыкновенное множество бабочек, да и на воде плавают они мертвые в громадном количестве.

Посреди бухты Катуэ лежат два острова, каждый вышиною около ста футов над поверхностью воды. На одном из них мы заметили утес, белый как мел. Оба острова по-видимому густо населены и застроены большими деревнями.

На обратном пути к Катуэ я видел большого черного леопарда который был от нас не более как за 300 шагов и очевидно только что утолил жажду у озера. Но он исчез из вида прежде чем мы успели повернуть в ту сторону нашу неуклюжую лодку.

Потеряв целый день на эту прогулку я успел исследовать один только залив, да заглянул по ту сторону мыса за островом Кайюры, где впрочем ничего почти не видал кроме хаотического пространства: туман стоял там густым облаком и дальше трех миль впереди ровно ничего не было видно. [325]

20-го июня экспедиция выступила из Катуэ в сопровождении многочисленной, свиты уасонгорских старшин и пастухов, и новых друзей наших уаконджу; мы пошли на восток по тропинке, вьющейся берегом большого Соляного озера и спустились оттуда в круглую котловину меньшего озера, наполненного густым рассолом и окруженного травными лугами. Перейдя горный кряж к востоку от котловины, мы сошли в обширную равнину, очевидно в недавнее еще время бывшую под водами Нианзы-Альберта-Эдуарда. Местами попадались еще залитые водою впадины и узкие болотца. Пройдя восемнадцать с половиною миль такими низинами, мы пришли в селение Мукунгу, в округ Униампеке провинции Торо; местным старшиною оказался тот самый Касессэ, о котором я был наслышан в бытность мою в этих краях в январе 1876 года.

Деревня Мукунгу, состоящая из полудюжины зериб. расположена насупротив длинного, низкого острова, называемого Ирангара. Узкий проток озера, шириной не более семидесяти сажен, извивался вокруг него и между островами Катеро, Катерибба, и четырьмя или пятью другими, восточнее Ирангары. На поверхности протока во множестве плавали листья пистии. Вдали, по ту сторону островов, сквозь туман рисовалось высокое плоскогорье Ухайяны, а на юге едва заметно обозначался профиль Китагуэнды, округа управляемого старшиною Руиги. Установив эти факты, я безошибочно знал, что стою на западном берегу той длинной озерной бухты, которую в 1876 году я окрестил заливом Беатрисы.

Весь скот отсюда перегнали на остров Ирангару, все ценные предметы убрали подальше, и еще на днях из Мукунгу второпях угнали громадное стадо в Бурули, из опасения, чтобы оно не досталось в добычу Рукаре и его отступающей армии. Судя по хижинам старшин, надо думать, что жители Мукунгу навострились по части орнаментального зодчества. Жилище, которое отвели паше, было донельзя изукрашено: это была хижина вышиною в двадцать футов и до двадцати пяти футов в поперечнике, с воротами ярко раскрашенными, на подобие той штукатурки, которая была в употреблении у древних египтян. Вход просторный, шесть футов вышины и столько же ширины, сверху очень аккуратно выведенный полукругом. Внутренность хижины разделялась перегородками, также обмазанными глиной и расписанными различными фигурами: тут были и треугольники, и ромбы, и круги, и прямые полоски, и точки, и все раскрашено красным и черным цветом. Прямо против дверей поперечная перегородка, очень пестро отделанная, должна была [326] представлять приемную, за нею помещалась семейная спальня, а на право несколько перегородок предназначались для детей.

Каждая зериба, помимо непроницаемой ограды колючего кустарника, была выложена изнутри кольцеобразным валом из коровьего навоза, вышиною в пять футов. Такие высокие навозные валы, выведенные в форме круга часто встречаются в Усонгоре и могут продержаться еще сто лет, обозначая собою места прежних поселений, долго спустя после того, как самая деревня исчезла и несколько поколений ее обитателей вымерло.

У озерных рукавов и протоков, очень похожих на русла рек и также то расширенных, то суженных, водится несметное множество всякой водяной птицы: утки, гуси, ибисы, цапли, аисты, бакланы, кулики, рыболовы, нырки и проч.

21-го июня мы пошли по следам Рукары, его войска и табунов, и направляясь сначала на запад, потом на север, обогнули длинную бухту озера, названную заливом Беатрисы. Не так давно эта бухта должна была простираться гораздо дальше. Равнина совершенно плоская и длинные отмели вдаются в нее с озера узкими языками. Через такие мелководья нам пришлось несколько раз переправиться. По мере движения нашего к северу, вдали показались холмы провинции Торо. Подойдя к ним мы свернули на северо-восток и сделав переход в одиннадцать миль остановились в Мухокии, небольшой деревушке в равном расстоянии от озера и гор. Разведчики, шныряя по окрестности, взяли в плен дезертира из армии Рукары, сообщившего нам что уара-суры находятся в Бурули.

22-го июня продолжали путь. Справа, футов на сорок ниже уступа, по которому мы шли, расстилалась равнина, гладкая как стол, а слева юго-восточные предгория Руэнцори вдавались в равнину длинными отрогами, завершавшимися по большей части коническими холмами; плоское дно равнины образовало между ними широкие бухты. Мы перешли поперек трех ручьев и двух порядочных рек, называемых Униамуамби и Рукоки, из которых первая загромождена громадными круглыми гальками, гладко отполированными от трения в быстрине чрезвычайно бурливой реки.

Подходя к Рукоки, берега которой замаскированы высокими камышами, наш авангард встречен был неожиданным залпом из множества мушкетов, засевших в чаще камышей. Впереди шли у нас, к сожалению, уасонгоры и уаконджу, служившие проводниками. Испугавшись, они сплошной кучей повалились в реку и в наступившей суматохе их острые копья наделали гораздо больше вреда нам, чем скрытому в засаде неприятелю. [327]

Однако же наши наскоро сложили вьюки и в несколько минут сформировали два целых отряда, которые с полнейшим хладнокровием пошли в атаку на камыши и подоспели как раз в ту минуту, когда арриергард уара-суров вышел из прикрытия. Завязалась оживленная перестрелка; но для войны с дикарями нужно иметь кавалерию, потому что они дерутся все в разброд и все время перебегают с места на место. Часть уара-суров бежала на юг, часть устремилась в горы, спасаясь от наших выстрелов. Убедившись в том, что они точно бежали, отряды наши прекратили преследование, люди разобрали свои вьюки и мы продолжали путь к Бурули. Вскоре мы завидели обширные банановые плантации этого селения и расположились там возобновить наши запасы, так как плодов было множество.

Перед тем, как подойти к упомянутой засаде на реке Рукоки, мы заметили, что поперек тропинки положена зарезанная коза и вокруг нее десятка два желтых плодов, похожих на томаты и растущих здесь во множестве на кустах. Все мы очень хорошо знали, что это обозначает воинственный вызов со стороны уара-суров, или же угрожает нам возмездием; но туземцы до такой степени веровали в наше могущество, что без малейшего колебания шли вперед и были до крайности изумлены, когда им пришлось поплатиться за свою отвагу.

После полудня разведчики отправились выслеживать уара-суров и донесли, что различные партии их, разбежавшиеся по сторонам, опять соединяются и идут через равнину к востоко-северо-востоку. Разведчики не могли противостоять искушению и таки послали им вдогонку несколько выстрелов, отчего те побежали еще шибче; по дороге они бросали свой багаж и наши видели, как они принялись палками подгонять своих пленных; но тогда пленные, окончательно доведенные до отчаяния и страхом, и побоями, кинули свои вьюки и со всех ног бросились бежать под защиту наших разведчиков. В числе разбросанного багажа оказалось много предметов, которые нам очень пригодились, а в числе пленных была молодая женщина, мхумка, весьма приятной наружности, доставившая нам кучу драгоценных сведений насчет Рукары и его табунов рогатого скота

На другой день, рано утром, капитан Нельсон взял сотню ружей и полсотни уаконджу и уасонгоров, вооруженных копьями, и отправился по следам арриергарда Рукары, с намерением, если возможно, нагнать неприятеля. Пройдя двенадцать миль и нигде не видя следов неприятеля, он воротился в Бурули, куда и мы пришли после заката солнца, сделав в этот день отличный переход. [328]

Мне говорили, что неподалеку отсюда есть два горячих источника, один близь селения Иванды, к северо-востоку от Бурули, другой — «настолько горячий, что в нем можно варить бананы», еще восточнее, близь Люаджимбы.

Совершив несколько очень значительных переходов по равнине, мы остановились в Бурули отдохнуть дня два. Тропинки нам попадались все прямые, ровные, широкие и не было на них ни кольев, ни корней, ни камушков, ни красных муравьев, и вообще никаких препятствий. Притом же в Бурули было редкое обилие съестных припасов и я находил, что нечего особенно торопить людей. Перед выступлением из этого цветущего селения наши союзники, уаконджу и уасонгоры, попросили позволения уйти по домам. Каждый из начальников и старшин получил от нас подарки и мы расстались, к нашему сожалению, Бевуа со своими уаконджу были теперь за восемьдесят пять миль от своей родины; их крайнее благодушие, усердие и деликатность успели расположить к ним все сердца.

25-го шли двенадцать миль по плоской равнине, сначала гладкой и зеленой как садовая лужайка, пересеченной пятью речками и широкими участками болотистого грунта; потом, примерно на половине этого пространства, равнина начала слегка холмиться, представляя то легкие возвышения, то мягкие зеленые луговины. По холмам росли густые рощи акаций, а на краю склонов мы замерили три вида молочая, коренастые веерные пальмы, а также изредка пальмы Borassus и Ukindu. После полудня мы стали лагерем в лесу, за час пути до реки Нсонги.

На этом месте очевидно нередко располагались лагерем шайки уара-суров и караваны, ходившие из Торо за солью к Соляным озерам; речки по близости не было, и потому наши повара, утомленные длинным переходом, воспользовались для стряпни тою водой, которую нашли в колодцах, вырытых здесь туземцами. От этой воды нам очень не поздоровилось.

На другой день перешли реку Нсонги, имеющую пятьдесят футов ширины и тридцать дюймов (около 17-ти- вершков) глубины. Тотчас за рекой начался подъем на высокое плоскогорие Ухайяны, которое, вместе с Торо, Китагуэндой и Анкори, образуют восточный водораздел бассейна Нианзы-Альберта-Эдуарда. В поддень стали лагерем на широком уступе у селения Кевандарэ, в Ухайяне, на высоте 3.990 футов над уровнем моря и 680 футов выше уровня озера.

Уара-суры уже поджидали нас и тотчас начали стрелять с окрестных холмов, но когда авангард бросился в атаку, они [329] убежали, оставив в наших руках здоровенного пленника: он только что собирался кинуть копье, как один из наших разведчиков, подкравшийся сзади, повалил его и взял в плен.

Перед подъемом на уступ, мы прошли через селение Какония, окруженное роскошными нивами белого проса, кунжута, бобов и бататов. За час ходу отсюда на северо-восток лежит очень значительное поселение Карамулли.

Вскоре после разбивки лагеря один из египетских чиновников, Юсуф-Эфенди, умер от отвердения печени. Это был уже, если не ошибаюсь, шестой покойник из числа египтян. Они вели у себя в экваториальной провинции такую невоздержную жизнь и так истаскались, что почти ни одного не было между ними крепкого человека, и тот физический труд, который занзибарцы переносили почти шутя, для египтян оказывался совершенно не под силу.

Действие колодезной воды, употребленной в пищу накануне, начало оказываться ровно через сутки, когда мы расположились на ночлег 26-го июня. Более тридцати занзибарцев зараз заболели лихорадкой, двое европейских офицеров слегли и я сам чувствовал себя очень дурно. Слуги наши не могли держаться на ногах и носился слух, что некоторые совсем не дошли до лагеря; не досчитывались также нескольких маньюмов.

27-го дневали. Я послал лейтенанта Стэрса с его отрядом обратно по той же дороге, чтобы попытаться разыскать пропавших людей. Нескольких он встретил по дороге: они все еще плелись вперед, в надежде догнать колонну. Одну женщину, невольницу в штате паши, нашли на дороге заколотую копьем. Одного маньюма также чуть не закололи, если б Стэрс не подоспел вовремя и не спае его от такой участи. Эти беззаботные люди нашли способ укрываться от бдительности арриергарда: они бросаются ничком в высокую траву и лежат смирно до тех пор, пока офицер с отрядом пройдет мимо.

Тем временем болезненные случаи все умножались и дошли до двухсот. Египтяне, чернокожие занзибарцы, суданцы и маньюмы стонали, метались и жаловались на свои страдания. У самого паши, у доктора Пэрка, у мистера Джефсона также были очень сильные припадки.

28-го июня сделали короткий переход через горную цепь Кавендарэ; проводником послужил нам один из пленных уара-суров. Авангард и средняя часть колонны благополучно миновали ущелье, но авангард подвергся яростному нападению. Однако, когда наши ружья-револьверы серьезно принялись за дело, неприятель опять [330] разбежался и с тех пор мы больше ни разу не имели дела с разбойничьими шайками Кабба-Реги, так называемыми уара-сурами. На другой день мы спустились на плоский уступ у подножия восточной стены бассейна Альберта-Эдуарда и пришли в Чамлирикуа, а 1-го июля достигли Косунга-Нианзы в восточном Униампеке, места хорошо мне известного по прежним путешествиям. В январе 1876 г. я отсюда посылал партию уагандов отыскать мне челноков, на которых намерен был переправиться через озеро, тогда только что открытое. Здешний король Булемо-Руига, наслушавшись хвалебных отзывов о нас от островитян Какури (которые тем временем успели переплыть озеро и опередили нас), прислал к нам гонцов с заявлениями, что весь его округ к нашим услугам и он просит нас не стесняясь пользоваться плодами садов, полей и плантаций, какие нам попадутся, но только об одном осмеливается покорнейше просить нас: не можем ли мы съедать его бананы не срубая стволов? На такую скромную просьбу мы отвечали полнейшим согласием.

Паша прислал мне в этот день, для начала месяца, список наличного состава своей свиты, оказавшейся в следующем виде:

3-го июля мы пришли в Катари, селение на берегу озера, в области Анкори. В лагере 28-го июня приступы лихорадки обнаружились у многих и, между прочим, меня свалили с ног. Точно чума распространилась в нашей среде и перебрала решительно всех, не разбирая ни чинов, ни возраста, ни цвета кожи, ни пола, так что до 2-го июля я пролежал как пласт. Под конец заболел и капитан Нельсон, который теперь считался самым крепким из нас. Словом, каждый человек в нашем караване, поочередно, испытал озноб, тошноту, сильнейший жар, не уступавший никаким лекарствам, — все это было очень мучительно, но продолжалось не долее четырех суток, по прошествии которых субъект оставался еще некоторое время в каком-то ошеломленном и разбитом состоянии. Однако же, хотя все пострадали, но никто не умер от этой эпидемии.

От лагеря 28-го июня, из которого открывался к востоку вид на гору Эдвин-Арнольд, мы пошли вдоль подножия гор и через два дня вступили в округ Китагуэнду. Под именем восточного [331] Униампеке, я разумею прибрежную область Китагуэнды. Отсюда вплоть до Катари (в Анкори) по всему берегу озера непрерывно тянутся плантации бананов, а за ними, далее внутрь страны, поля кукурузы, сахарного тростника, элевзины и дурры, принадлежащие владельцам полудюжины соляных рынков, рассеянных по берегу озера. Высокое плоскогорье тянется параллельно озеру, местами посылая к нему смелые отроги, длиною от трех до шести миль.

Таким образом мы обошли вдоль северного, северо-западного и восточного берегов озера Альберта-Эдуарда. Мы не пренебрегали случаями разузнавать как можно больше подробностей касательно южной и западной его сторон и тщательно нанесли на карту все, что нам известно. Южное побережье озера, значительная часть которого хорошо видна с некоторых высоких пунктов, например из Китетэ, носит тот же характер, как и плоские равнины Усонгоры; эта равнина занимает полосу шириною от двадцати до тридцати миль, идущую между озером и плоскогорьями Мпороро с юга и Усонгоры на севере. Островитяне Какури часто отправляются в челноках к различным портам Руанды и западных округов, и вообще бывают вокруг всего озера. От них я узнал, что все побережье очень плоско, равнина простирается гораздо дальше на юг, чем на север, и дальше на запад, чем на восток. Больших притоков, питающих озеро Альберта-Эдуарда, совсем нет, хотя есть притоки шириною от двадцати до пятидесяти футов (от трех до пяти сажен) и глубиной около четырнадцати вершков. Самыми значительными притоками считаются реки Мпанга и Нсонги. Если так, то наиболее значительная из этих южных речек не может быть длиннее шестидесяти миль, как бы извилисто ни было ее течение, и следовательно дальнейший источник Альберт-Нила не может быть отнесен далее 1°10' южной широты.

Вид на озеро Альберта-Эдуарда с начала до конца был не похож ни на один из видов, как сухопутных, так и водяных пространств, когда-либо мною наблюдаемых впервые. Когда я открывал другие страны, они представлялись мне обыкновенно сквозь атмосферу, более или менее прозрачную, и любоваться ими можно было при различных эффектах солнечного освещения, дальних и ближайших планов. Здесь же, напротив того, на все смотришь сквозь слои слегка клубящихся паров неизвестной толщины, и чрез это густое покрывало поверхность озера похожа на запыленную ртуть или на пластину матового серебра, обрамленного тусклыми и неясными очертаниями желтовато-бурого материка. Это было и досадно и неудобно во всех отношениях. При таких обстоятельствах [332] невозможно было определить ни расстояний, ни форм, ни рельефа, — нельзя вычислить ни высот твердой земли над уровнем озера, ни глубины его вод. Только наугад можно было отмечать пределы его распространения и наугад приходилось решать, к которому типу причислить это озеро, — есть ли оно целое внутреннее море или просто мелкая лужа. Туманы, или лучше сказать облака, окутывали его серым саваном. Мы все ждали, не будет ли благодетельного дождя, который бы очистил атмосферу, и дождались: пошел дождь, но тогда вместо тумана пары превратились в густой кисель, в роде того, что бывает в Лондоне в ноябре месяце.

Цвет воды в озере по настоящему светло-зеленый, так называемый аквамариновый, но в некотором расстоянии от берега этот постылый туман превращает его в светло-серый. Ни блеска солнечных лучей, ни переливов света и тени не видать на этом матовом фоне: только мертвенная тусклость, тонущая в необъятной бездне тумана. Когда пытаешься проникнуть взглядом чрез нее, или под ней разглядеть водяную поверхность, воображению представляются картины первобытного хаоса, так эта бледная вода неподвижно стоит под густою тенью колышущихся испарений. Поневоле вспоминаются слова из Книги Бытия, что «вначале земля была невидима и не устроена, и над поверхностью бездны стояла тьма»... Такое понятие еще подтверждается, когда всмотришься в эту клубящуюся дымку и захочешь решить, как лучше назвать ее, — паром, туманом или мглой? Глаз неотразимо приковывается к этим фантастическим, бесформенным облакам, постоянно клубящимся и расходящимся то в легкие, призрачные силуэты, то в клочки, свертки, длинные нити, мелкие пузыри, прозрачные ткани, — и все это плавает, путается и дрожит в воздухе такими бесконечными массами, что кажется можно ловить их горстями.

В бреду горячки чудятся иногда такие призраки, фантастические, неуловимые существа, которые быстрее мысли меняют свои очертания и мчатся перед глазами целым вихрем странных фигур. Говоря без преувеличения, атмосфера все время кажется наполненною какими-то бледными, удлиненными фигурами, всего чаще напоминающими кишащих головастиков.

Глядя на туманные очертания одного острова, лежащего милях в трех от берега (около пяти верст), я заметил, что силуэт его становился явственнее или окончательно тускнел, судя по тому, насколько густы становились горизонтальные наслоения помянутых фигур и спускались ли они вниз или приподымались кверху. Следя за ними очень пристально, не спуская глаз, я мог уловить их [333] вибрацию также ясно, как если бы смотрел на сноп солнечных лучей. С высокой береговой луговины, с высоты значительного холма, с печального побережья смотрел я в ту сторону, тщетно стараясь уловить взором, что виднеется там, за пять верст впереди, бурая ли почва твердой земли, или серое зеркало вод, или пепельно-бледные небеса, — но напрасно! Если бы до меня донеслись издали звуки унылой песни, я бы мог принять вон тот челнок, что скользит по неподвижному озеру, за погребальную ладью, медленно влекущую трупы умерших путников к угрюмым берегам, с которых ни один путник не возвращался.

А если бы выдался на наше счастье хоть один ясный, солнечный день, с синеющими небесами и той поразительной прозрачностью воздуха, которая так часто бывает в Нью-Йорке, — что бы мы увидели! Тогда мы дали бы миру такую картину неизведанных стран, какой не изображал еще ни один художник. На первом плане было бы у нас нежно-голубое озеро, широко раскинувшееся во все стороны и обхватившее своими сверкающими протоками труппы тропических островов; серебристые воды его то вдаются длинными бухтами в зеленые луговины, то закругляются заливами и плещут в извилистые берега, над которыми высятся обрывы плоскогорья, между тем как целые флотилии челноков оживляли бы его тихую поверхность, а широкие полосы зеленых камышей, пальмы, банановые рощи, волнующиеся плантации сахарного тростника и тенистые шатры деревьев украшали бы побережье. И со всех сторон мы могли бы указать на обрамляющую его ломаную линию гористого плато, там и сям посылающего к прозрачным небесам свои гордые вершины; оно то мощными отрогами вдается в озерной бассейн, то, образуя глубокие складки, укрывает живописные долины; с крутых скал устремляются в них серебристые источники; далее яркая зелень луговых трав чередуется с темною зеленью лесов, с серыми или белыми обрывами утесов, а там вдали, на севере, высятся вековые громады Руэнцори; они на пять верст (в вертикальном направлении) подымаются над уровнен озера, блистая белизной своих снегов и восхищая взоры чудной красотой своих многочисленных пиков и целым баталионом высоких предгорий, рисующихся на фоне кристально-чистого неба.

Но увы, увы! Тщетно мы обращали в ту сторону свои умоляющие и жадные взоры: Лунные Горы непробудно дремали под сенью своих облачных шатров, а озеро, дающее начало Альберт-Нилу, так и осталось окутано безжалостным, непроницаемым туманом. [330]

ЧЕРЕЗ АНКОРИ ДО АЛЕКСАНДРА-НИЛА,

Пути к морю чрез Уганду, чрез Анкори, на Руанду и оттуда на Танганейку; мы выбираем дорогу на Анкори. — Остановка в Китетэ: нас приветствуют от имени короля Антари. — Масавума и его жены угощают нас. — Приятный сюрприз от матери короля Антари. — Двое христиан уагандов, по имени Захария и Самуил, приходят в лагерь: Захария рассказывает удивительные вещи о происшествиях в Уганде. — Муанга, король Уганды; что он проделывал. — Наши люди оправляются от повальной лихорадки. — Переход через долину между горными цепями Иванды и Денни. — Лагерь в Уамаганге. — Местные жители. — Переправа через реву Руизи. — Подарок от матери короля. — Туземцы возмущены скандальным поведением некоторых из моих людей. — Пример того, как различно можно смотреть на вещи. — Остановка в долине Рузуссу. — Выписки из моего дневника. — Продолжаем путь через долину Намианджи. — Мирные туземцы восстают против нас, но их усмиряют воины принца Учунку. — Я подвергаюсь церемонии братанья кровью с принцем Учунку. — Его изумление при виде пушки «Максим». — Христиане во второй раз присылают депутацию; я имею с депутатами продолжительное объяснение; выписки из дневника. Мой ответ христианам. — Вступаем в долину Мевоны. — В виду долины Александры. — Александра-Нил.

Вечером 3-го июля я пригласил офицеров Экспедиции в свою палатку, для обсуждения вопроса о том, который путь лучше избрать к морю. Я сказал следующее:

— Господа, мы собрались для решения вопроса, каким путем лучше будет пройти к морю. Вы имеете право голоса в этом деле, и потому я попытаюсь беспристрастно изложить вам все, что мне известно за и против каждого из путей.

Во-первых, можно идти на Уганду, прежней моею дорогой до устьев Катонги. Если тамошний царь по прежнему благоволит ко мне, я могу провести Экспедицию в Думо, на озеро Виктории, а там каким-нибудь способом добыть челноков и на них пробраться в Кевирондо. Оттуда, запасшись живым скотом и зерном, можно направиться в Кикуйю и далее в Момбазу. Но Муанга не то что [335] Мтеза: убийца епископа Геннингтона не может быть нам другом. Если мы пойдем на Уганду, придется выбирать одно из двух: драться, или сложить оружие. Что бы мы ни выбрали, все наши прежние труды оказались бы напрасными и мы все равно были бы вынуждены бесполезно погубить людей, порученных нашим попечениям.

Во-вторых, существует южная дорога, прямо через Анкори. В 1876 году тамошний король Антари платил дань королю Уганды. По всей вероятности он и теперь состоит его данником. В его столице должно быть не мало проживает уагандов и они настолько смышлены, что конечно догадаются как благодарен будет им Муанга, если они ему доставят несколько сотен ружей и все снаряды к ним. Если им не удается завладеть этим добром хитростью, они могут попытать силу. Задолго до того, как мы достигнем берегов Александра-Нила, мы встретимся со значительными партиями уагандов и уанианкори и должны будем бороться с ними не на жизнь, а на смерть. Да и сам Антари имеет полнейшую возможность загородить нам дорогу через свои владения, потому что по моему расчету у него, на случай вторжения, имеется в распоряжении до двухсот тысяч копий. Но и десяти тысяч за глаза довольно, чтобы остановить нашу маленькую армию. Как он себя поведет — невозможно предвидеть. Будь я один, с полусотней занзибарцев, я бы прошел чрез какие угодно пустыни. Но с шестьюстами такого народа как у паши, нам в пустыню и соваться нечего. Поэтому, приготовимся к худшему.

В-третьих — две первые дороги, как видите, ведут прежде всего вверх по ближайшим обрывам, на вершину плато. Третий и последний путь на один день ходу идет вдоль подошвы их, потом поворачивает к югу на Руанду, оттуда на Узигэ и на Танганейку, откуда мы могли бы послать гонцов в Уджиджи или в Кавалле за челноками иди лодками. Затем мы могли бы идти домой из Уджиджи на Унианиембэ в Занзибар; или на южный берег Танганейки и оттуда на Ниассу, на Шир и Замбезе к Килимэну. Но чтобы добраться до Танганейки придется пустить в ход все наши средства, все искусство. Я знаю, например, арабскую поговорку, что в Руанду легче войти, чем из нее выбраться. Лет восемнадцать тому назад туда пошел один арабский караван, но оттуда никто не воротился. Брат Типпу-Тиба Могаммед пытался проникнуть в Руанду с шестью сотнями ружей, но не проник. Я не думаю, чтобы в Руанде было теперь столько сил, чтобы остановить нас; не будь других путей, нечего [336] было бы и разговаривать об этом, и мы просто пошли бы на Руанду. Страна очень интересная, и мне было бы очень любопытно познакомиться с тамошним королем и народом. Но путь-то очень уж дальний.

Итак, самый короткий путь наш на озеро Виктории, в Кевирондо, но с условием, чтобы драться с Уагандами. Следующий кратчайший путь чрез Анкори на Карагуэ, с тем, чтобы иметь дело и с уагандами и с анкорийцами. И наконец третий, дальнейший путь, на Руанду.

После оживленных обсуждений решено было предоставить выбор на мое усмотрение и я избрал дорогу на Анкори.

Тотчас отдано было приказание готовить провиант на пять дней, с тем, чтобы с помощью обильных припасов, добытых у Нианзы, мы могли зайти довольно далеко в пределы Анкори, прежде чем начнем раздавать бусы и ткани каравану в тысячу человек. С этой минуты я распорядился также, чтобы никто больше не смел самовольно брать с полей и плантаций даровую провизию и послал глашатаев объявить по всему лагерю, на разных языках и наречиях, что всякий, провинившийся и уличенный в краже плодов и живности по деревням подвергается публичному наказанию.

Утром, 4-го июля, мы повернули на юго-восток от Нианзы-Альберта-Эдуарда и пошли через равнину. Через час ходу плоская местность начала превращаться в холмистую, там и сям поросшую группами кустов и редкими деревьями. Еще один час ходьбы привел нас к подножию первой гряды холмов и тут начался ряд подъемов, приведший нас около полудня в Китетэ, на тысячу футов выше озера. Нас приняли очень радушно и приветствовали от имени короля Антари. Почти одновременно с нами пришли гонцы от Масакумы, правителя приозерной области Анкори, которые принесли в Китетэ приказание, чтобы нас принимали с почестями, оказывали нам всякое гостеприимство, и проводили бы к нему. И таково было могущество этих агентов высшего начальства, что жителям деревни велено было немедленно очистить свои жилища. Раздались понукания и крики: «Пропустите гостей Антари! Дайте место друзьям Масукумы! Эй вы, мелкота, не слышите что ли? Прочь отсюда, убирайся вон со своим хламом!» И так далее. Выкрикивая подобные повеления, посланцы украдкой поглядывали на нас, чтобы посмотреть насколько мы чувствительны к их усердию. Вскоре мы отлично поняли суть местных отношений. Анкори рассматривается как личная собственность короля, его «вотчина». Мы будем иметь дело только с правящим классом, [337] из племени уакунгу, то есть с королем, его матерью, братьями, сестрами, дядьями, тетками и т. д. Ясно, что Анкори есть второй экземпляр Уганды.

Из Китетэ видна была значительная часть юго-восточного конца озера Альберта-Эдуарда. Мы находились на высоте 1.000 футов над ним. Солнце сияло очень ярко и на этот раз миль на десять вперед мы могли кое-что рассмотреть сквозь туман. От 312 1/2^о до 324° (по магниту) нижняя равнина была рассечена длинными рукавами и протоками озера, окружавшими множество низких островков. На 17 1/2° (магн.) гора Нсинда подымалась на 2.500 футов над уровнем озера; за нами в расстоянии трех миль возвышалась горная цепь Киния-Магара, а на восток от глубокой долины, отделявшей ее от высокого плато Анкори, виднелись крутые обрывы и мрачные скалы западных склонов хребта Денни.

На переходе 5-го июля мы шли к востоко-северо-востоку, все время слегка поднимаясь вплоть до селения Кибунга, у подошвы хребта Денни. Гора Нсинда приходилась от нас теперь на северо-северо-запад, а прямо против селения высилась Киния-Магара. В треугольной долине между этих гор увидели мы первые стада уанианкорийцев.

7-го июля, мы в величайшем порядке и стараясь держаться как можно теснее, поднялись на перевал между хребтами Киния-Магара и Денни и достигнув вершины Киния-Магары, на высоте 6.160 футов сильно перезябли от царствующего там холодного ветра. Затем спустились по восточному склону на 800 футов ниже и очутились в главной резиденции Масукумы, губернатора приозерной области королевства Анкори.

Масукума оказался превеселым и любезным стариком. Он много наслышался о нас, знал наперечет обо всех наших стычках с уара-сурами и непременно пожелал, чтобы на большом торжественном .собрании, состоявшемся под вечер, мы подробно рассказали ему все сначала, «для того, — прибавил он, — чтобы все наши старшины могли узнать, как вы били уаниоров в Мбоге, в Утуку, в Авамбе, в Уконджу, в Усонгоре, и как их дочиста выгнали из Торо.» — Когда мы исполнили его желание, он промолвил: «Вот так-то нужно бы выгнать униорских разбойников изо всех мест, где они грабили. Ах, если бы мы знали какие вы там дела делаете, мы бы пошли вам на подмогу, до Бурули пошли бы вам на встречу!» — На что вся компания отозвалась громким выражением сочувствия.

Затем явились к нам с визитом жены губернатора и [338] местные дамы, украшенные шапочками из бус, множеством ожерельев, кисточек и широкими нагрудниками, также сплетенными из нанизанных бус. Они осыпали нас тонкими комплиментами за совершенные нами подвиги и просили принять заявление их признательности, говоря: «Отныне Анкори ваша страна, ни один подданный короля Антари не откажется подать вам правую руку приязни, ибо вы показали себя настоящими уаниавингами».

После них подошли старейшины, седовласые, хилые старики, совсем впадающие в ребячество; они протянули нам руки ладонями кверху и сказали: «Приветствуем вас с радостью. Сегодня мы в первый раз видим то, чего отцы наши никогда не видали, настоящих уачуэзов, истинных уаниавингов. Смотрите на них, вы все! Это они, те самые, которые обратили в бегство Кабба-Регу. Те самые, о которых мы слышали, что при виде их уара-суры поворачиваются спиной и бегут так прытко, как будто на ногах у них вырастают крылья!»

Словом, не ожидали мы такого приема в Анкори, когда обсуждали вопрос о дальнейшем своем маршруте, вечером 3-го июля; и хотя названия «уачуэзы» и «уаниавинги» казались нам не очень красивыми, но очевидно это были очень почетные титулы, и произносились с величайшим благоговением как самим Масакумой, так и полуобнаженными невольницами, которые целый день носили нам воду и распевали песни хором.

На другой день нам принесли триста гроздьев бананов и несколько сосудов с банановым вином, для угощения на время нашего пребывания у Масакумы. Явились депутации из соседних селений; Масакума взял на себя повторить им повесть о побиении уара-суров и об отбитии у них Соляных озер, что вызвало новые изъявления нам благодарности за важные услуги. И в самом деле, если взять в расчет, какое множество племен заинтересовано было в успехе нашего оружия, неудивительно, что все они так обрадовались. Мы нашли ключ к сердцам этих дикарей.

Скороходы, посланные в столицу государства, воротились на закате солнца с приветствием от королевы-матери. Оно составлено было очень дипломатично, но мы однако ж уразумели его тайный смысл. Вот что там было сказано:

«Масакума даст вам проводников, которые укажут дорогу в Карагуэ. Пищу будут вам давать в каждом месте вашего ночлега все время, пока вы в пределах Анкори. Коз и быков получите сколько угодно. Ступайте с миром. Королева-мать нездорова, но надеется выздороветь и лично принять вас в следующий раз, [339] когда вы опять придете в нашу землю. Ибо с этого дня страна, ваша, со всем, что в ней есть. Король Антари в отсутствии, он на войне, а так как мать его больна и лежит в постели, то некому вас принять достойным образом».

Надо полагать, что со слов Бевуа и Какури наши подвиги и численность экспедиции сильно были преувеличены в столице: наша длинная колонна, тянущаяся вереницей, показалась им слишком величественной. Очень вероятно, что и страшная механическая пушка «Максим» также возымела на них свое действие; в нашу пользу конечно говорило и то, что уаниоры или уара-суры действительно изгнаны из многих округов, и Руиги, король Китагуэнды, восхвалял нас; да наконец для них серьезную важность имело то обстоятельство, что по нашей милости они имели возможность за дешевую цену достать множество соли. Все это рекомендовало нас с выгодной стороны, и королевское семейство было пожалуй искренно расположено оказывать нам всякие любезности; но с другой стороны они все-таки опасались, как бы караван, победоносно прошедший чрез южный конец Униоро, не вздумал как-нибудь повредить и Анкори.

Бедная королева-мать! Если бы она знала до чего я втайне радовался ее посланию, — наиприятнейшему из всех, полученных мною в Африке, — она бы не беспокоилась о том, как я приму ее слова. В сущности, хотя у нас оставалось еще довольно товаров для меновой торговли с туземцами, но вовсе не было таких богатых предметов, которые прилично было бы принести в дар царственной особе.

Рассказывали, будто в стране много бед причиняют львы и леопарды, однако по ночам мы их не слыхали. Только в первую ночь, проведенную у Масакумы, гиена проникла в лагерь и утащила козу.

Два коротких дневных перехода, один в 4 3/4 часа, другой трехчасовой, привели нас 11-го июля в Катару. Дорога вилась по длинной, извилистой долине, между горною цепью Денни по правую руку и Ивендой — по левую. Переправлялись через горные потоки, образующие истоки Русанго, реки, текущей к северу, к горе Эдвина-Арнольда, и там впадающей в реку Мпангу, которая течет на юг из гор Гордон-Беннетт и Меккиннон. Через Мпангу мы переправлялись прежде, когда шли параллельно восточному берегу озера Альберта-Эдуарда.

Вскоре после прибытия нашего на ночлег, явились двое уагандов-христиан, по имени Самуэль и Захария, с значительною [340] свитой, с дозволения короля Антари. После первых приветствий они заявили, что желают нечто сообщить мне, если я могу уделить им час времени. Ожидая услышать обычные восхваления королю Муанге, что каждый порядочный мганда, насколько мне известно, непременно делает, я отложил беседу до вечера. Они вручили мне мешок пороху и патронов, принадлежавших одному маньюму и поднятых ими на дороге. Такой поступок делал им честь; я взял мешок и положил его на пол у своего стула; но через несколько минут какой-то искусный сын ислама уже стибрил его. Настал вечер и Захария принялся рассказывать мне про удивительные вещи, случившиеся в Уганде в течение прошлого года, Король Муанга, сын короля Мтэзы, вел себя так непозволительно и притом день ото дня хуже, что местные магометане сговорились с христианами (которых здесь называют «амазия»), чтобы общими силами свергнуть тирана, выводившего их из терпения своими жестокими казнями. Христиане поголовно соединились с магометанами (прозелитами арабских купцов) и не только потому, что Муанга казнил беспрестанно их единоверцев, а потому, что он порешил наконец уничтожить их всех до одного. Для этого он повелел отвезти стадо коз на один остров и пригласил христиан отправиться туда на его собственных челноках и переловить этих коз. Если бы они приняли его предложение, он распорядился, чтобы высадив их на остров, челноки тотчас привести обратно, а христианам предоставить сперва съесть всех коз, а потом умереть с голоду. Но один из его пажей (малолетних прислужников) узнал об этом, втайне предупредил христианских старшин о намерении короля и они отказались отправляться на остров.

Союз магометан с христианами в королевстве Уганда вскоре обнаружился в том, что они восстали против короля и низложили его. Муанга, окружив себя горстью людей, оставшихся ему преданными, держался еще несколько времени, но когда обе его столицы, Рубага и Улегалла, были взяты приступом, он принужден был покинуть страну. Сев на челноки со своею свитой, он отправился на южный берег озера Виктории и нашел пристанище у Сеида-бен-Сеифа, иначе именуемого Кипанда, прежнего моего знакомца по экспедиции 1871 года, купца, проживающего в Усукуме. Однако же этот араб, Сеид, так скверно обращался с низвергнутым королем, что Муанга от него бежал и стал искать покровительства у французских миссионеров в Букумби. В прежнее время, как оказывается, Муанга изгнал из Уганды как английских, так и французских миссионеров и отнял все их [341] имущество, исключая нижнего белья. Французы поселились тогда в Букумби, а англичане в Маколо, в Усамбиро, у самой южной оконечности озера Виктории.

Изгнав Муангу из Уганды, победоносные мусульмане и христиане избрали королем Киуеву. Сначала все шло хорошо, но потом оказалось, что мусульмане стараются восстановить нового короля против христиан. По слухам, они внушали ему, что так как англичане управляются королевою, то христиане и здесь замышляют возвести на престол, занимаемый Киуевою, одну из дочерей Мтэзы. Тогда король отвернулся от христиан и решительно обратил все свои милости на мусульман, которые однако же стали выражать сомнения насчет искренности его расположения к ним, их вероисповеданию и требовали, чтобы в доказательство своей с ними солидарности, он подверг себя церемонии обрезания. Но Киуева притворился, что не видит в этом надобности и тогда мусульмане решили насильно принудить его к этому и выбрали двенадцать уатонголов (полковников) для произведения операции. В числе полковников находился и мой старый знакомый, Сабаду, который рассказывал мне предания об истории Уганды. Киуева, предупрежденный о их намерениях, наполнил свое жилище вооруженными людьми, так что когда полковники пришли, их всех поодиночке закололи копьями. По всей столице поднялся гвалт, дворец и королевский двор взяли приступом и в суматохе убили короля.

После этого мятежники избрали в короли Карему, брата убитого Киуевы, и изгнанного Муанги; он и царствует теперь в Уганде.

Христиане не раз уже нападали на войска Каремы, держались стойко, иногда одерживали победу; но в четвертом сражении их сильно побили и оставшиеся в живых бежали в Анкори, ища покровительства у Антари, который, как они полагали, не прочь будет принять помощь таких хороших воинов для своих частых переделок с жителями Мпороро и Руанды. В настоящее время в столице Анкори до двух с половиною тысяч христиан, да тысячи две рассеяны по области Уду.

Прослышав, что Муанга принял христианство и окрещен французскими миссионерами в Букумбе, христиане присягнули на верность ему и он приходил повидаться с ними в Удду, в сопровождении английского торговца Стокса; но так как силы их незначительны и мало шансов с помощью их завоевать потерянный трон, Муанга завладел пока островом неподалеку от залива Мурчисона и там проживает, теперь, под защитою 250 ружей; между тем Стокс, как полагают, возвратился к морю с партией слоновой кости, [342] чтобы в Занзибаре закупить оружие и боевые снаряды и обратить их на помощь Муанге. До сей минуты вся сухопутная область Уганды повинуется Кареме, но острова признали королем Муангу, в руках которого находится и вся флотилия Уганды, числом в несколько сот челноков.

Далее Самуэль и Захария объявили мне, что пришли в наш лагерь потому, что слышали в столице о появлении в здешних местах белокожих и соотечественники послали их просить нас, не поможем ли мы им возвратить Муанге угандский престол.

Принимая во внимание скверную репутацию этого короля, его распутную жизнь, жестокость, предательское избиение христиан и то, что по его настоянию Люба в Усоге казнил епископа Геннингтона и с ним более шестидесяти несчастных занзибарцев, я подумал, что хотя повествование Захарии и Самуэля очень правдоподобно и вполне ясно, но с другой стороны мудрено поверить, чтобы такой негодяй как Муанга искренно покаялся и обратился в настоящего христианина, да и рассказу я не совсем доверял. Мне слишком хорошо известны были двоедушие и лукавство уагандов, их замечательный талант притворяться, и потому я не мог сразу кинуться в такое рискованное предприятие; да к тому же, даже в том случае, если бы я захотел взять на себя завоевание престола для Муанги, мои обязанности относительно паши, его друга Казати, египтян и их свиты, исключали всякую возможность думать об этом. Но африканским дикарям трудно растолковать причины, почему нельзя удовлетворить их пылким желаниям и если эти хоть сколько-нибудь похожи на тех, с которыми приходилось мне иметь дело в 1876 году, то нет сомнения, что уаганды способны были стакнуться с Антари, чтобы задержать меня в стране. В этом, я полагаю, не усомнится ни один из моих читателей, знакомый с моею книгой «Чрез темный материк» (см. главы о уагандах). Поэтому я отвечал Захарии и Самуэлю что подумаю об их предложении и дам им окончательный ответ с берегов Александра-Нила, из какого-нибудь такого селения, где найду достаточно провианту для продовольствия тех, кого принужден буду на время покинуть, в том случае, если соглашусь исполнить их желание; им же советую пока отправиться к уагандам, узнать наверно где теперь находится Муанга и нет ли каких известий о мистере Стоксе.

В Катаре умер еще один египетский чиновник, Могаммед-Кер. Другой египтянин, Абдул-Уехид-эфенди захотел отстать от каравана еще прежде и остался в Китеге; а Ибрагим-Тельбас со своими домочадцами хотя и вышел с нами из Китеги, но вскоре [343] запрятался в высокой траве и вероятно воротился назад, предпочитая оставаться со своим больным соотечественником.

Наши люди начинали оправляться после повальной лихорадки, перебравшей нас чуть не поголовно. Однако паша, капитан Казати, лейтенант Стэрс и мистер Джефсон все еще были больны. Предыдущий наш ночлег пришелся на высоте 5.750 футов над уровнем моря, а длинная горная цепь Денни была еще на 700 футов выше; утром 10-го июля я заметил на земле иней, а на походе в этот день мы находили на кустах по сторонам дороги спелую ежевику, которой я не видал уже лет двадцать.

На третьем переходе вверх по долине, между хребтами Иванды и Денни, мы достигли ее верхнего конца, перевалили через узкий гребень и спустились в бассейн реви Руизи. Туманная атмосфера постепенно прояснялась, впереди стало видно на расстоянии около пяти миль и мало по малу вдали начали обрисовываться пасторальные пейзажи Анкори. В настоящее время они представились нам далеко не в выгодном свете, потому что в эту пору там всегда бывает засуха, начавшаяся уже два месяца тому назад. Все холмы, обрывы, пригорки и луга были покрыты грубой травой, которую пора было сжигать. Скота везде множество и все такого жирного, точно его откармливают на выставку. Идя по долине между горами Иванды и Денни, мы насчитали более 4.000 скота с характерными длинными рогами. Бассейн реки Руизи, образующий самое сердце Анкори, питает многие десятки громадных стад.

11-го мы остановились в Уамаганге. Жители разделяются на пастухов — уатузов и на уанианкоров — земледельцев. Весь народ анкорийский делится на эти два сословия, равно как и все вообще племена пастушеских стран, от полян на берегах Итури до Унианиембэ, и от западных берегов озера Виктории до Танганейки. Женщины уатузов носят ожерелья из медных колокольчиков, а на ногах узкие обручи с прикрепленными к ним мелкими, железными колокольчиками. Говорят здесь на том же языке как в Униоро, с легкими изменениями и, кроме того, в их словаре есть выражение «касинги», которое они часто употребляют и которое равносильно изъявлению благодарности.

Тут один из наших слуг, к великому нашему прискорбию, скончался от долгой болезни, окончившейся параличом, а другой — нубиец, скрылся в высокой траве и пропал.

12-го июля шли берегом Руизи и через полтора часа переправились через реку, превратившуюся теперь в обширное болото до одной мили шириною, густо обросшее непроницаемою чащей папируса. [344] При переходе через болото мы лишились двадцати четырех голов своего скота. Стали лагерем по ту сторону болота, за час ходу, и расположились в селении Казари.

Королева-мать прислала нам четырех быков, а король трех быков и великолепный слоновий клык и при этом любезное приветствие, в котором он выразил надежду, что я не откажусь от союза с ним посредством братанья кровью. В числе присланных от него депутатов находился один принц королевской крови, из Усонгоры, сын короля Найика, чистейший образец эфиопского типа. Депутации поручено было проводить нас со всяким почетом и во всю дорогу заботиться о доставлении нам припасов и развлечений.

Хотя быть гостем могущественного африканского царька чрезвычайно выгодно в экономическом отношении, однако же есть и невыгодные стороны. Так, например, подданные его, удручаемые постоянными поборами, становятся очень сердиты и беспрестанно пристают к нам с жалобами, иногда даже вовсе несправедливыми. Да и наши люди, с своей стороны, слишком широко пользуются дарованными им льготами и берут гораздо больше того, что заслуживают или на что имеют право, по справедливости. Например, они забрали все молоко уанианкоров, а у них считается позорным когда человек, питающийся растениями, не подносит к губам сосуд с молоком; а если кто варит свою пищу, того считают недостойным прикасаться к нему, потому что от этого скот может околеть и приключатся еще другие беды. Семеро наших людей провинились в этих ужасных преступлениях и пастухи, которые здесь такие же сутяги как аденские сомали, совсем разъяренные пришли ко мне со своими жалобами. Мне немалого труда стоило это судилище, во время которого я старался успокоить оскорбленные чувства туземцев, возмущавшихся подобными скандальными поступками.

14-го июля пришли в Ниаматозо, обширное и цветущее селение, расположенное у северного подножия хребта Руампары. Видя по окрестностям необычайное обилие бананов, я распорядился, чтобы люди заготовили банановой муки на семь дней.

Отсюда к юго-юго-западу лежит Мпороро. Несколько лет тому назад Антари проник в эту страну, занял ее и после целого ряда кровавых стычек народ и король признали себя его данниками. Руанда начинается отсюда на запад-юго-запад и короля ее зовут Кигери. Об Руанде я мог узнать очень немногое, говорят только, что эта страна обширная, пространством равная расстоянию от Киаматозо до Кафурро; народ там многочисленный, [345] воинственный, не допускают к себе никого чужого, а если кого впустят, то уже не выпустят.

Один из наших офицеров, ослабевший от долговременной лихорадки, горько жаловался мне сегодня на уанианкоров, и я упоминаю об этом случае только затем, чтобы показать как различно люди смотрят на вещи и каких пустяков иногда достаточно, чтобы восстановить человека против целого племени. Он говорил мне так: — Вчера, как вам известно, солнце палило немилосердно и я, усталый от жары, от длинного перехода, и еще в легком пароксизме лихорадки, чувствовал что готов все на свете отдать за стакан свежей воды. Пришли мы в ту маленькую деревню, что там на равнине, и я подошел к человеку, стоявшему у входа в свою хижину и нахально глазевшего на нас, и попросил дать мне напиться воды. Как вы думаете, что он сделал? Он указал мне на болото, а концом своего копья на черную тину, как бы желая сказать «пришел, так сам и бери что тебе нужно!» Удивляюсь, как вы можете говорить, что это хороший народ! Не могу понять даже, из чего вы могли это заключить? Ну разве это хорошо, например, что он мне глотка воды не дал? Кабы с ним обойтись-то по заслугам, так ведь... Да, ну, что об этом толковать!

— Милый человек, — отвечал я, — выслушайте терпеливо, я вам сейчас покажу другую сторону медали. На людей можно смотреть различно. Есть у вас карманное зеркальце? Коли вы его потеряли, вот возьмите мое и посмотрите, на что вы похожи. Видите вы это угрюмое, исхудавшее лицо, с шершавыми признаками давнишнего бритья, изможденное, болезненное. Глаза у вас стали совсем маленькие и утратили свой блеск. Платье висит как на вешалке и притом все в лохмотьях. Когда я вас в первый раз встретил в Лондоне, я был восхищен: Адонис, да и только! А теперь, — извините, теперь ведь и все мы, увы! до крайности плохи с виду. А уж вы, когда у вас пароксизм начинается!.. Взгляните в зеркало, полюбуйтесь. И вот этот дикарь увидел эту самую физиономию, подходящую к нему с угрюмым видом. Вы к нему как обратились? Наверное не подарили его одною из тех очаровательных улыбок, которые могли бы остановить буйвола на всем скаку. Так, ведь? Вы устали, у вас был озноб, хотелось пить, и вы повелительно промолвили: «дай мне воды напиться!», а выражение вашего лица добавило: «да проворнее поворачивайся, не то»... С какой стати ему, свободному человеку, стоящему у своего собственного дома, для вас беспокоиться? До той минуты он вас [346] сроду не видывал, а наружность ваша показалась ему, может быть, не располагающей к ближайшему знакомству. И неужели вы способны с одного этого случая примкнуть к партии тех путешественников, которые никогда ничего хорошего не видят ни в Африке, ни в африканцах? К вящему вашему конфузу, несчастный, я вам расскажу, что случилось, не далее как вчера, с вашим же закадычным другом. А тот дикарь, о котором будет речь, по всей вероятности родной брат или вообще родственник того, на которого вы изволите так страшно гневаться.

Так вот, на походе с одним из наших офицеров сделался приступ сильной лихорадки; голова у него закружилась, и он упал в траву, у дороги. Командир арриергарда не заметил этого и прошел мимо, не подозревая что так близко от него лежит больной товарищ, дочти в обмороке. По счастью, тою же дорогой шел туземец, воин, вооруженный копьем, луком и стрелами. Он тотчас заметил, что в траве что-то есть; пошел и увидел нашего офицера, беспомощно лежащего на земле. Будь он бесчувственным скотом, он бы приколол его своим острым копьем и у нас было бы одним товарищем меньше. Но нет, этот человек не так поступил. Заметьте, он не слыхивал притчи о благодетельном самаритянине, но пошел к себе домой, через полчаса воротился с бутылью из выдолбленной тыквы, наполненной свежим молоком и напоил им страждущего; вскоре наш друг, подкрепленный и оправившийся, мог встать. пришел в лагерь и рассказал мне эту трогательную историю. А ведь туземец-то не член красного креста; он понятия не имеет о тех правилах добродетели и милосердия, которыми вот уже шестнадцать веков как прожужжали уши англичанам. Не похож он и на того английского миссионера, о котором, помните, рассказывали, что он не дал воды напиться голландскому капитану. Ну как же не сказать после этого, что этот народ — хороший народ, способный к гуманному развитию. Вы может быть сомневаетесь в подлинности моего анекдота? Так ступайте и сами спросите у своего друга.

И кроме того, подумайте, какое нам оказывают гостеприимство.. Шутка ли прокормить даром тысячу человек, доставлять вдоволь бананов, бобов, проса, бататов, да еще табаку в придачу, и все пути нам открыты, — скатертью дорога! — Нигде ни застав, ни пошлин. Да знаете ли, может быть перед тем, как вы к нему подошли, этот человек уже был чем-нибудь раздосадован. Могло случиться, что наши люди, проходя мимо, издевались над ним, или перешарили у него весь дом, или угрожали его семье. А вы [347] попробуйте еще раз. Подите в которую-нибудь из ближайших деревень и попросите вежливо, с улыбкой, чего угодно: молока, масла,. табаку, — все равно, и я ручаюсь, что отказа не будет.

И то сказать: давно ли Антари завоевал эту страну? А вы слышали, что он отнял у здешних старшин сорок женщин, раздарил их наилучшим из своих воинов, а главных неприятельских начальников потом казнил. После этого неудивительно, что когда король наложил на них такую тяжкую контрибуцию, заставив кормить даром всю нашу ватагу, они недовольны. Притом вы сами видели как грубо и надменно обращаются с ними королевские посланцы, а это конечно не способствует к тому, чтобы они на нас смотрели особенно ласково.

14-го июля экспедиция продолжала путь по зеленым, горным долинам цепи Руампара, упирающейся, если не ошибаюсь, своим западным концом в ту гряду холмов, которая огибает бассейн Альберта-Эдуарда, и образующей водораздел между бассейнами рек Руизи и Александра-Нила. Перевалив через несколько горных вершин, обвеваемых свежим ветром, мы спустились в котловину Рузуссу, из которой вытекает река Намианджа. Тут мы на три дня остановились отдохнуть, после стольких странствий по горам.

От 20-го июля нахожу в своем дневнике следующую заметку:

«Сегодня утром прошла лихорадка, столько времени мучившая меня. Я немного поторопился, сказав, что мы оправляемся от болезни, причиненной нам колодезною водой в Усонгоре. Едва выздоравливает один из нас, как другой заболевает. Паша и я уже три раза испытали возобновление лихорадочных пароксизмов, и оба в одно время. Стэрс только вчера избавился от лихорадки. У Бонни уже два дня температура нормальная. Казати заболел 17-го, пролежал весь день 18-го, а 19-го опять встал. Так и живем, со дня на день: то и дело лихорадка возвращается, потом дня на два отпустит, и опять то же. Камис-Уади-Несеиб умер от паралича; еще один нубиец пропал без вести.

«Четверо египтян, у которых страшно разболелись нарывы, просили позволения остаться в Анкори. Рассудив, что и без того у нас много больных, и белых и египтян, да еще довольно старух и ребят, я счел за благо согласиться на их просьбу и они, со всеми чадами и домочадцами, остаются здесь. Так как я здесь с часу на час ожидаю прибытия наследного принца, чтобы с ним побрататься кровью, то надеюсь, что после этой церемонии мне удастся устроить их довольно сносно. [348]

Удивительный климат в Анкори. Сильные холодные ветры, дующие с востока, юго-востока и северо-востока, вредно отзываются на дыхательных путях. То и дело слышишь о грудных болезнях, о кашле, катарах и головных болях. Беспрестанные крайности температуры, быстро переходящей с максимума на минимум, располагают к лихорадкам. Однако я очень хорошо помню, что когда я в январе 1876 года шел через северный Анкори, и я и спутники мои были совершенно здоровы и в тогдашнем моем дневнике вовсе не было тех отметок о заболеваниях, которые теперь ежедневно приходится заносить. Решительно не знаю, чему приписать это обстоятельство, тому ли что настоящее время года неблагоприятно,. или злокачественной воде усонгорских колодцев, или наконец тому, что наши повара берут воду из реки Руизи, которая совсем черная от накопляемых по берегам гниющих навозных куч. Здесь теперь зима, в январе же бывает весна.

Отдаленность опасности часто делает ее для глаз настолько привлекательною, что о ней и слушать не хотят. Правда, что рассказы часто бывают преувеличены без всякой меры невоздержными языками, между тем как туманная даль, скрадывающая непривлекательность обвалов, недоступность гор, глубину пропастей, нередко закругляет их резкие очертания и придает им обманчивую мягкость и прелесть контуров. Наша экспедиция много раз испытала это на себе и я боюсь что египтяне, отставшие от нас по доброй воле, встретят на своем пути еще худшие опасности чем все те, о которых мы их столько раз тщетно предупреждали.

21-го июля мы пошли горной долиной, идущей параллельно течению реки Намианджи. По сторонам тропинки росли гигантские репейники. попадались подсолнечники и кусты ежевики. Река образуется из трех источников: одного маленького ручья пресной воды, вытекающего из впадины, обросшей папоротниками, — небольшого озерца с солоновато-сернистой водой и другого, еще меньшего, с водой обильно-насыщенной щелочами. Через три часа ходу речка достигает пяти футов ширины, но вода в ней все такая же невкусная. По берегам банановые плантации чередуются с ложбинами, в которых пасутся стада.

На другой день мы вышли на рассвете и продолжали путь долиною Намианджи, которая узка, извилиста, местами лишь расширяясь в просторный и гладкий горный уступ. Пройдя один час, мы с северо-востока круто повернули на юго-восток и потом на юг, вдоль другой долины. Нам то и дело попадались великолепные стада жирного и крупного скота, выгоняемого из зериб на [349] пастбища, больше похожие на поля сухого сена, чем на свежий дерн; впрочем в сырых местах они довольно зелены. Вскоре долина опять повернула к востоку и привела нас к ущелью, в которое мы вступили и чрез полчаса начали подниматься по обнаженному склону скалистой горы. Дойдя до ее вершины, мы перевалили через узкий гребень и по южному откосу спустились в котловину, изобилующую банановыми рощами, пастбищами и стадами; солнце жгло немилосердно и мы поспешили укрыться от него в селении Виаруха.

Покидая долину Намианджи, наш арриергард был несколько сконфужен неожиданным обстоятельством: туземцы, до сих пор относившиеся к нам так мирно и дружелюбно, вдруг точно взбеленились, собрались толпой и начали испускать воинственные клики, сопровождая их угрожающими жестами. Два раза они как будто шли в атаку, ограничиваясь однако тем, что грозно подымали копья и замахивались ими; наконец в третий раз, полагая что арриергард должен быть страшно напуган их численностью, они послали ему вслед восемь или десять стрел. Тогда командир приказал сделать по ним несколько выстрелов холостыми зарядами и этого оказалось вполне достаточно, чтобы обратить их в бегство: с громкими криками они поспешно полезли на горы.

Тотчас вслед за нами (но мы об этом ничего не знали) шел принц Учунку, наследник анкорийского престола, со своею свитой мушкетеров и копьеносцев и со вторичною депутацией от угандских христиан. Принц, по воле своего родителя, направлялся в наш лагерь, чтобы побрататься кровью со мною и заключить дружественный союз. Слыша выстрелы принц пожелал узнать причину, и несколько уахумских пастухов, бывших свидетелями нападения на нас туземцев, объяснили ему в чем дело. Тогда принц послал за ними вдогонку своих мушкетеров, которые двоих уанианкоров убили, а двадцатерых обезоружили.

В 2 часа дня принц Учунку со свитой пришел в Виаруху и тотчас попросил свидания. Это был мальчик лет тринадцати или четырнадцати, с очень милым, кротким лицом чистого абиссинского типа, настоящий мхума. При нем состоял воспитатель или попечитель, он же и начальник принцевых телохранителей, вооруженных кольями и карабинами. Он привел нам в подарок двух огромных быков, но один был до того жирен и с такими непомерно длинными, тяжелыми рогами, что путешественник из него вышел бы очень неудобный, а потому мы велели зарезать его на мясо. Мы обменялись обычными дружелюбными [350] приветствиями и когда принц до некоторой степени насытился зрелищем всех диковин нашего лагеря, мы сговорились назначить церемонию на завтрашний день.

23-го июля состоялось торжество, обставленное всевозможною пышностью. Занзибарцы, маньюмы, суданцы под ружьем выстроились по скату холма, сажен за двести от нас, готовые по первому знаку салютовать принцу холостыми зарядами. Пушку мы тоже зарядили и поставили, для вящего эффекта.

Церемониал начался с того, что разостлали персидский ковер, на который мы с принцем сели поджав ноги по-турецки, взяв друг друга за левую руку и опираясь ими на колена. Искусные операторы подошли и каждому из нас сделали на левой руке надрез; потом они взяли по кусочку масла, положили их на два листочка, служивших вместо тарелок, смешали масло с нашею кровью и обменявшись листочками намазали смесью нам по лбу. Таким образом церемония обошлась без той отвратительной формальности, которая обязательна между племенами бассейна Конго. Принц, приходившийся мне теперь младшим братом, взял меня за руку, повел в мою хижину и стал улыбаться с самым радостным видом. Я порадовал его юную душу тем, что подарил ему несколько кусков отборных каирских тканей, а паша и египетские дамы прислали ему ожерелье из крупных, красивых бус, что сразу завоевало нам его сердце. Воспитателю мы подарили корову, а телохранителям быка, на угощение мясом; в свою очередь и принц должен был подарить крупную козу нашему искусному оператору, так как даже и в области Конго эта должность считается чрезвычайно почетной и за подобные услуги всегда принято отдаривать щедро.

По данному знаку наши люди пять раз дали залп из ружей, к великому восхищению принца; но когда пушка пошла стрелять картечью и он увидел какие облака пыли подымаются на противоположном холме от ударяющих в него пуль, он пришел в неописанный восторг и вероятно, чтобы удержаться от слишком яростных криков, крепко зажал себе рот рукою. У нас мнения разделились касательно того, зачем он зажимал себе рот, но я нахожу, что даже и в шутку не следует говорить неправды. Утверждали, что он боялся, как бы не растрескались его прекрасные зубы, которые со страху будто бы слишком сильно стучали; но я убежден, что это было просто ребяческое движение, выражавшее чрезвычайное удовольствие и удивление.

Как бы то ни было, я теперь публично признан гражданином [351] Анкори; отныне я имею право отправляться куда мне угодно по всему лицу владений Антари, останавливаться и селиться где захочу и пользоваться плодами всякой плантации, какая мне приглянется. Мало того, принц поклялся, именем своего отца и по его поручению, что всякий белокожий человек, который придет в Анкори с рекомендациею от меня, будет принят также хорошо как бы я сам. Только рогатый скот, козы и оружие рассматриваются здесь как частная собственность, на которую даже король не имеет права, исключая тех случаев, когда они принадлежат преступникам, имущество которых поступает в распоряжение короля.

Вместе с принцем пришла вторая депутация от христиан уагандов. Результат моих продолжительных с ними совещаний занесен в моем дневнике, из которого предлагаю еще выписку:

«Когда в первый раз до меня дошли слухи об изгнании миссионеров из Уганды, я опасался, что они, может быть, вели себя бестактно, действовали напролом, не соображаясь с обстоятельствами, и хотя без сомнения были вполне искренни и правы с своей точки зрения, но на столько узки, прямолинейны и так мало понимали окружающее, что могли наделать больших ошибок. Однако новообращенные христиане отзывались об них с наилучшей стороны и дословно повторили мне благие советы, преподанные им мистером Меккэем, что доказывало, что как ни тяжко им приходилось под игом Муанги, но миссионеры избегали вмешательства во внутреннюю политику страны. С тех пор как основана эта миссия, на нее должно быть истрачено не менее пяти сот тысяч рублей. Если бы изложить вполне правдиво и методически ее историю, она могла бы послужить поучительным руководством для всех, заинтересованных в подобных вопросах. Тут и трагическая кончина Смиса, О'Нейля, Пенроза, епископа Генвингтона, и эпидемические болезни, от которых преждевременно погибли доктор Смис и еще двое других (из которых один был тоже епископ, как утверждает Захария), и почти бесплодное проживание в Уганде господ Уильсона, Пирсона, Федькина, и необычайный успех пропаганды мистера Меккэя, и усердные, самоотверженные труды Эша и Гордона. Историю подвигов, успехов и неудач всех этих лиц следовало бы изложить не иначе, как с точным обозначением всех обстоятельств, так чтобы видно было почему иные восторжествовали и выказали мудрость, а другие поторопились и погубили свое дело.

«Взявшийся за плуг и оборачивающийся назад, не достоин царствия небесного. Приняв на себя известные обязанности, [352] человек с честью обязан выполнить их и до тех пор не уклоняться с пути, пока дело не будет сделано. Так как сигнал к отступлению прозвучал уже прежде, нежели я покинул Африку, боюсь как бы Совет Общества Христианских Миссий не прислал мистеру Меккэю приказания уходить тотчас же. Надеюсь, что они этого не сделают. Изгнание миссионеров и рассеяние во все стороны их паствы, напротив того каждому, смотрящему на дело со стороны, внушает мысль о близости торжества. Да не смущают их победные клики мусульман, завоевавших себе временное главенство: это-то и должно вдохновить миссионеров на дальнейшие благородные подвиги и научить их действовать вперед осторожнее, но не терять терпения и настойчивости. Ни одно серьезное предприятие, ни одно великое дело никогда не может удастся без твердой веры в то, что оно стоит наших трудов и усилий.

«Из числа тех четырех или пяти тысяч новообращенных христиан, которые, по словам Захарии и Самуэля, рассеяны теперь по Анкори и в Удду, положим, что только две тысячи приняли христианство благодаря мистеру Меккэю и его достойным сотрудникам. Считая стоимость их миссии в 500 тысяч, оказывается, что каждый из крещеных обошелся обществу в 250 рублей. Я вовсе не принадлежу к числу тех, которые в таких случаях всегда взывают о помощи к правительству; но богачам, имеющим возможность уделять часть своих избытков на дела благотворительности и говорящим, что прежде надо подумать о ближайших бедняках, я отвечу словами мудрой евангельской женщины: «Так, Господи, но и псы питаются крохами со стола своего хозяина».

«Блестящий успех миссионерского дела в Нианзе доказывается тем, какие жертвы приносят новообращенные, как стойко они противостояли своему тирану и как удачно свергли его с престола. Я где-то читал, что права враждующих сторон признаются только с той минуты, как они доказали, что способны их поддерживать. Если так, то уаганды-христиане неопровержимо доказали правоспособность миссии. Не мало труда положили миссионеры на то, чтобы добраться до глубины этих человеческих душ: но за то, когда дорылись до дна, источник хлынул вверх обильною струей. После многих годов неблагодарной работы, люди вдруг со всех сторон стали стекаться к новой церкви экваториальной Африки. Царственные особы и поселяне, старшины и воины приходили учиться христианской любви, выучивались читать, писать, и становились гордыми обладателями печатных книг, в которых на их собственном языке им передавали историю Спасителя и Его страданий ради спасения человечества. [353]

«Быстрое распространение христианства испугало магометан и их туземных единомышленников, но пока жив был умный Мтэза, они не решались оказывать явной враждебности миссионерам. Восшествие на престол короля-мальчика и наклонность его к различным порокам, страсть к курению банги, пьянство, разврат, надоумили мусульман какими средствами лучше всего действовать против христиан. И они пустили в ход самые низкие, самые подлые меры, чтобы добиться своего. Не взирая на превосходную репутацию, какою христиане белокожие издавна пользовались во всех классах, населения, молодой король не иначе смотрел на них как сквозь призму самой беспощадной клеветы. Извращенные понятия заставляли его видеть в миссионерах корпорацию, задавшуюся целью подорвать его авторитет, искоренять в сердцах подданных чувства преданности и любви к своему монарху и мало по малу занять всю Уганду. Мусульмане нашептывали ему, что все те различные экспедиции, которые, как всем известно, то и дело проходили чрез страну, направляясь то в землю Масаи, то в Усогу, то в Усукуму или в Униамуэзи, все распри на морском берегу, между Сеидом Баргашем и немцами, и появление у Занзибара военной эскадры, и распространение по береговой линии целого ряда германских колоний, все клонилось только к тому, чтобы в конце концов завоевать Африку. И вот юный король издает повеление жечь и резать: начинается ряд избиений, аутодафе в Уганде, убийство епископа Геннингтона, уничтожение целого каравана в Усого; та же участь постоянно висит над головой долготерпеливого и неизменного Меккэя, которому все время угрожают запрещением миссионерского деда. Но вот христиане рассеялись до отдаленным углам, мусульмане успокоились, так как больше некому было завидовать и тут-то молодой король развернулся вполне; настало время невыносимого деспотизма и жестоких казней, без всякого разбора. Многие значительные лица в государстве пали жертвами его подозрительности и по его поведению до смерти забиты дубинами, либо удавлены. Тогда магометане, страшась за собственную безопасность, обратились за помощью к христианам: они изгнали короля и тот, странствуя по озеру, на досуге одумался, раскаялся и, как слышно, тоже обратился в христианство» ³³. [354]

Я объяснил Захарию и Самуэлю. что нахожу совершенно невозможным покинуть порученный мне караван, а потому посоветовал им лучше обратиться к мистеру Стоксу и к мистеру Меккэю, а если можно изложить это дело доброжелателям их в Англии, то за это я с удовольствием возьмусь. Тогда, видя что я решительно намерен идти дальше, пятеро христиан стали просить позволения вместе с нами идти к морю, на что мы охотно согласились.

24-го июля, прошли целой вереницей извилистых долин, с обеих сторон теснимых горными пастбищами, почерневшими от недавнего огня, между тем как травы всюду совсем побелели от времени и засухи; войдя в долину Мавоны мы стали постепенно спускаться в котловину через редкий лес акаций там и сям перемешанных с молочаями, репейниками и высокими алойниками. Селение Мавона изобилует огородами, производящими много всякой всячины, как-то: гороху, бобов, бататов, маниока, огурцов, баклажанов и бананов, простых и фиговых.

На другой день, пройдя четыре с половиною часа по долине Мавоны, мы вдруг очутились в виду долины Александры и убедились, что длинная линия холмов на юго-юго-восток отсюда тянется уже по ту сторону реки, в области Карагуэ. В это время года оба берега одинаково непривлекательны на вид: ландшафт не представляет ни одного зеленого уголка, ни одной плантации, а недавние огни превратили каждую ложбину, холм и поляну в оголенную пустыню, посыпанную черным пеплом.

26-го и 27-го июля переправлялись через реку в четыре приема, на самых неуклюжих челноках какие можно себе представить. [355] Тут мы распростились с провожатыми анкорийцами, с новообращенными уагандами, наградив и короля Антари и каждого из приятелей такими дарами, которые вызвали с их стороны выражения живейшей благодарности.

В этом месте Александра-Нил имеет до 53 сажен ширины, средняя глубина его равняется девяти футам (около 4 аршин), сила течения — три узла в час, посредине русла.

Комментарии

32. Я послал бутылку этого рассола в Каир, в химическую лабораторию хедива, где его анализировали правительственные химики и вот результат их исследований:

«Химическая лаборатория хедива.

Каир, 25 марта 1890 г.

Состав этой воды следующий:

По основным окислам состав распределяется таким образом:

Разница между итогом и сотнею зависит без сомнения от легкой примеси органических веществ.

Плотность равняется 1,2702. Согласно этому, цифры, выраженные гранами на литр, приходятся в следующей пропорции:

Когда мы получили образчик, жидкость издавала запах сернистого водорода и имела слегка розовый оттенок, благодаря посторонним примесям. Количество материала было так незначительно, что мы не решились тратить его еще на исследование этих примесей, а также находящегося в нем небольшого количества органических веществ.

Вода, представляющая собою почти вполне насыщенный раствор, есть явление очень замечательное, так как натуральная вода подобного состава до крайности редко встречается. Присутствие сернистых соединений объясняется действием организмов.

Бутылка, содержавшая подверженную анализу жидкость, была совершенно полна и прочно закупорена несколько месяцев тому назад.

«Лондон, 1 мая 1890 г.

Дорогой мистер Стэнли,

Вот результаты количественного анализа той натуральной кристаллической соли, которую вы нам прислали:

Нахожу совершенно невозможным определить наверное, каким образом соединены основания и кислоты, но если судить по законам их взаимного сродства, они должны распределиться в следующем порядке:

В надежде, что это может вам пригодиться, остаюсь искренно преданный вам

Генри С. Уельком».

33. Из письма мистера Стокса, писанного 21-ю ноября 1889 года из Букумби, на южном берегу озера Виктории, я узнал, что он благополучно добрался до острова Муанги. По прибытии туда он нашел, что хотя местность выбрана довольно благоприятная, но продовольствие самое скудное и в лагере много больных. Он решился однако же прямо идти на столицу и дал знать христианскому старшине в Удде, чтобы и они туда же шли сухим путем. В расстоянии одного для ходу от столицы христиане подверглись энергическому нападению и находились в величайшей опасности, но мистер Стокс, Муанга и преданные ему воины поспешили им на выручку и разбили Карему с его магометанами. 4-го октября произошло другое сражение около столицы Рубага, в котором Карему с его арабскими союзниками окончательно обратили в бегство и 5-го октября Муанга снова занял столицу вместе с мистером Стоксом. Карема и его союзники арабы пытались укрыться в Униоро, но Кабба-Рега, король униорский, отказался приютить бывшего короля, пока он не расстанется со своими друзьями арабами. Тогда Карема овладел позициею близь северной границы Уганды и там остался. По последним известиям, у него в распоряжении теперь 500 ружей. Так кончилась эта романическая история, по крайней мере на время. Муанга опять царствует в Уганде и миссионеры, как английские, так и французские, снова водворились на своих прежних местах.