СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ГЕНРИ М. СТЕНЛИ

В ДЕБРЯХ АФРИКИ

ИСТОРИЯ ПОИСКОВ, ОСВОБОЖДЕНИЯ И ОТСТУПЛЕНИЯ ЭМИНА ПАШИ, ПРАВИТЕЛЯ ЭКВАТОРИИ

ПРИБЫТИЕ К ОЗЕРУ АЛЬБЕРТА И ВОЗБРАЩЕНИЕ

Дальнейшие нападения туземцев.— Сожжение их деревень.— Селение Бавира.— Отбиваемся от дикарей.— В виду плоскогорья Униоро.— Ночное нападение туземцев. — Селение Катонза. — Переговоры с туземцами. — О паше нет известий.— Пересчитываем патроны. — Оценка нашего положения.— Лейтенант Стэрс входит в сношения с обитателями острова Касенья.— Единственный исход.— Опять нападают туземцы.— Пейзаж на берегах озера.— Влезаем на гору. — Находим богатый запас зерна.— Роскошная долина Ундуссумы.— Обратный поход к Ибуири.— Построение форта Бодо.

12-го декабря на рассвете мы вышли из лагеря без помехи и даже не слыхали ничьего голоса, и до девяти часов утра во всей долине никто не шелохнулся. Мы шли к юго-востоку, через лощины и овраги, по которым протекали с гор многочисленные ручьи и речки, густо обросшие по берегам кустарником, колючками и камышами. Там и сям попадались нам деревни, окруженные плантациями и роскошными нивами, но мы ничего не трогали, надеясь тем доказать дикарям, что если нас не трогают, то нет народа безобиднее нас. В 9 часов утренняя прохлада миновала и раздались первые воинственные клики: они исходили из большой группы деревень, расположенных по гребню холмов, окаймлявших спереди хребет Ундуссумы. Видя, что мы, не обращая на них внимания, продолжаем свой путь, они подошли ближе и бежали по скату холмов рядом с нашим правым флангом и в тылу.

К 11 часам дня за нами неотступно следовали уже две отдельные шайки дикарей: одна пришла на встречу нам с востока, другая же образовалась из местного населения долины, чрез которую мы прошли, никого и ничего не тронув.

В полдень шайки выросли и составляли многолюдное скопище разъяренных туземцев, из которых некоторые кричали: «мы еще [249] до вечера покажем вам, что мы мужчины и сегодня же ни одного из вас не оставим в живых».

Так как до полудня мы делали привал и успели отдохнуть, то бодро пустились дальше по травянистой степи. Ни с которой стороны не видно было деревень, но толпы народа продолжали идти за нами, производя враждебные демонстрации и досаждая нам своими резкими криками и угрозами. Один искусный стрелок вышел из рядов и на расстоянии 400 ярдов (около 160 сажен) ранил двоих дикарей; это заставило их притихнуть на некоторое время, как будто они остановились подивиться, чем собственно можно наносить вред на таком расстоянии? Но вскоре толпа их еще возросла и они становились все назойливее. В арриергарде послышались ружейные выстрелы и вероятно удачные, судя потому, что туземцы опять присмирели.

В 3 ч. 30 мин. мы пришли и стали в виду селений Бавира, из которых главное называется Гавира; они расположены на открытом месте, по обеим сторонам крутого и обрывистого оврага, прорытого в глинистой почве бурным течением значительного притока восточной Итури. Мы с авангардом стали на восточном берегу, пока туземцы сбегались — но опоздали — чтобы помешать нам переправиться. Мои люди немедля сложили вьюки и несколько человек отправилось обратно на тот берег, в помощь арриергарду. Произошла горячая схватка, окончившаяся бегством неприятеля по всей линии. В наказание за то, что они целых четыре часа нас преследовали, мы проникли в ближайшие селения и зажгли по порядку все хижины на обоих берегах оврага; после этого мы поспешно сомкнулись и вскарабкались по крутому склону на возвышенное плато, футов на 200 (70 сажен) подымавшееся над уровнем равнины, намереваясь оттуда дать отпор наступавшему неприятелю. Однако еще задолго до того, как нам удалось добраться до вершины, дикари разбрелись, предоставляя нам располагаться на ночлег в одной из деревень. Так как время было уже отдыхать, мы тут и остановились, но прежде всего, разумеется, озаботились укрепить свою позицию против ночного нападения.

Нужно заметить, что ярость туземцев постоянно возрастала вплоть до того момента, когда поджигали их деревни; как только они видели свои жилища объятые пламенем, так гнев их немедленно потухал, из чего мы замечали, что огонь успокоительно действует на их нервы.

Селение Гавира, в котором мы на этот раз ночевали, стоит на 4657 футов выше уровня моря. День был для пешеходов [250] чрезвычайно приятный, потому что с юго-востока все время дул нам на встречу свежий ветерок. Если бы не было ветра, мы бы страдали от жары. Когда солнце село, стало совсем холодно, а к полуночи температура понизилась до 60 ^о Фаренгейта. Мы прошли девять миль и почти все жаловались на усталость, благодаря не только скорому ходу, но и постоянному возбуждению.

13-го числа мы направились к востоку на рассвете, чтобы успеть сколько-нибудь пройти спокойно, покуда туземцы сидят по домам, не решаясь подвергаться холодной утренней сырости. Короткая трава на лугах была еще покрыта крупными каплями росы, как после дождя. Арриергард немного задержался разрушением наших ночных укреплений, что делалось для того, чтобы дикари не знали как и из чего мы их создаем; вскоре однако же и отсталые догнали нас и мы в полном порядке вышли из округа, готовые к дальнейшим подвигам. До третьего часа утра мы шли среди полнейшей тишины и спокойствия. Мы любовались видами и на досуге наблюдали очертания обширной равнины к северу от восточной Итури, замечали какое громадное количество конических холмов замыкает горизонт с севера, и как эти конические вершины сплачиваются в одну сплошную горную массу на востоке и на западе; как к югу нее поверхность земли представляет ряды волнистых холмов, в каждой складке которых протекает своя особая речка; и как наконец, милях в пяти впереди, горная цепь Ундуссуммы тянется на восток в страну Балегга, очертания которой были мне так хорошо знакомы, и там образует заливообразные изгибы, в которых множество поселений находят и воду и свежие луга для своих стад, и орошение для посевов проса; а затем хребет загибается к северу и заканчивается на восток от нас. Отсюда уже нам видно было, что следуя тому же на правлению через несколько часов мы будем проходить между северной и южной цепью и должны упереться в соединяющий их отрог, на вершине которого виднелось несколько селений. К этим-то селениям, замыкавшим наш горизонт, мы и направились теперь, намереваясь оттуда высматривать дальнейший наш путь и обдумывать план действий.

В 9 часов утра туземцы начали пошевеливаться и оглядываться по сторонам. Туман рассеялся, небо прояснилось и малейшая подробность пейзажа видна была на далекое расстояние. Вскоре они заметили в поле извивающуюся подвижную линию нашего каравана и подняли крик, до того пронзительный и громкий, что сотни других сбежались из более отдаленных пунктов и провожали нас [251] хищными глазами, в которых пылала непримиримая ненависть, и злоба. Сколько деревень мы прошли, ничего не тронув! Но это они, по-видимому, нисколько не находили с нашей стороны похвальным, а приписывали скорее нашему малодушию и трусости, не взирая на то, что могли им на этот счет поведать их соседи. Мы инстинктом чуяли, что наше скромное поведение принимают за сознание нашего бессилия. Человек пятьдесят туземцев стояли толпой в ста двадцати саженях от нашей тропинки и наблюдали за нами. Они видели как мы мирно прошли поперек их деревни, не прикоснувшись к их собственности, глядя прямо перед собою и занятые лишь своим дедом. Но вместо того, чтобы проникнуться благоговением к такой нашей добродетели, они сомкнулись вслед за нами, громко и повелительно приглашая своих сограждан собраться и окружить нас, что те с величайшею готовностью и начали исполнять. Как только им показалось, что они набрались в достаточном числе для открытого нападения, так они и бросились на арриергард, но там их тотчас встретили дружным залпом из ружей.

Каждые полчаса нам приходилось переходить поперек глубокой лощины, на дне которой непременно была речка, густо обросшая по обоим берегам высокими камышами, и вот тут-то требовалось соблюдать всевозможную осторожность, чтобы не наткнуться на дикарскую засаду.

По мере нашего движения на восток, селения, видневшиеся на горизонте, становились все яснее, а цепи холмов, между которыми пролегал наш путь, сходились все ближе и у меня зародилось предчувствие, что через час или два мы увидим озеро Альберт-Нианзу. Однако дикари становились с каждой минутой отважнее и решительнее; они так быстро собирались, так громко и воинственно кричали и такое их было множество, как будто перед нами какой-то драгоценный клад, который они взялись защищать, или же Эммин-паша с своим гарнизоном очутились в том положении, в каком был Гордон в течении своих последних часов в Хартуме. Воинственные крики раздавались с каждого холма, толпы превратились в полчища и мы убедились, что туземцы собираются нанести нам решительный удар. Мы обвели глазами окрестности и увидели, что на каждой вершине чернеют массы людей, между тем как по всей равнине тянутся к нам длинные вереницы, точно муравьи собравшиеся в поход.

В 11 часов мы были близ гребня последней гряды холмов, отделявших нас от отрога, к которому мы стремились, как [252] вдруг мы увидели небольшое войско туземцев, двигавшихся по дороге с таким расчетом, чтобы перерезать нам путь по ту сторону речки, выходившей из этих холмов. Я предчувствовал, что нас атакуют с пригорка, над самым истоком речки. Наш авангард был уже не больше как в 50 саженях от этого пригорка и я распорядился чтобы, дойдя до него, люди поскорее взяли направо, сложили бы вьюки на вершине и сомкнулись в боевом порядке.

Едва мы взошли на пригорок, как передовой отряд туземного войска густою толпой обложил его с другой стороны и немедля ни минуты с обеих сторон началась стрельба. Однако наши винчестерские ружья одержали решительный перевес: как ни звонко кричала эта дикая орда, но ружейная пальба оглушила их, а зловещий свист пуль приводил в ужас храбрейших. Авангард бросился на них но склонам пригорка и не прошло минуты, как туземцы уж бежали во все стороны с быстротою антилоп. Наши люди гнали их на пространстве около одной мили, но как только я велел протрубить сбор, они вернулись с точностью солдат на параде, что было мне еще приятнее того мужества, которое они выказали в начале битвы. Когда имеешь дело с людьми плохо понимающими военную дисциплину, то всего опаснее в них это стремление гнать неприятеля как можно дальше, не взирая на то, зачем неприятель так скоро покинул поле сражения. В Уганде, например, это часто делается с умыслом и составляет часть программы. В настоящем случае 40 человек гнались за пятьюстами, а на ближайших вершинах и справа и слева на это смотрели по крайней мере три тысячи дикарей.

Выстроившись сызнова, мы продолжали путь, но в 12 час. 30 мин. сделали привал, чтобы отдохнуть и подкрепить свои силы. Вокруг нас на далекое расстояние все было чисто и спокойно, громогласных туземцев вовсе не было видно. Наш полдневный отдых и им дал время собраться с мыслями; но хотя они несомненно присмирели после утренней стычки, однако же такое великое стечение народа из племен Балегга, Бавира и Уабиасси все-таки причиняло мне беспокойство.

После часового отдыха мы пошли дальше, по превосходно утоптанной тропинке, что и было оценено людьми по достоинству, судя по бодрому и быстрому их ходу. В четверть часа мы достигли вершины того, что издали принимали за соединительной отрог, и что оказалось просто возвышенным плато, и оттуда увидели, в расстоянии примерно двадцати пяти миль, голубоватую и сплошную линию [253] плоскогорья, казавшегося отсюда чрезвычайно высоким и уходившего за облака. При виде его люди выразили неудовольствие и между ними послышался ропот обманутого ожидания. Я знал, что это Униоро, что между нами и этим синеющим, громадным плоскогорьем лежит глубокая и обширная котловина, а на дне ее покоится озеро Альберта. Перед нами теперь ничего больше не было, ни холмов, ни кряжей, ни возвышений, а только эта огромная, голубоватая масса вдали. Восточные склоны южной и северной горных цепей круто спускались туда, в эту глубокую, котлообразную долину. Наши люди, глядя вдаль на плоскогорье Униоро, с досадой восклицали: «Машаллах! Что же это будет? Это Нианза все дальше и дальше от нас уходит!» — А я старался приободрить их говоря: «Смотрите в оба, ребята! Теперь каждую минуту можете увидать Нианзу!» — Но это утешение, равно как и всякая другая попытка ободрить их, принята была с недоверием и ворчбой.

С каждым шагом однако же становилось яснее, что мы подходим к необычайно глубокой долине — к Нианзе: все выше перед нами подымалось противолежащее плоскогорье Униоро, все ниже спускались горные склоны по обеим сторонам нашей дороги, и вот наконец внизу, там, в глубине показалось серое облако — или туман — что это такое? Нет, это и есть Нианза, покоящаяся в тумане: — взгляните к северо-востоку, там оно уж такого цвета как океан. Минуты две люди безмолвно вглядывались в даль и наконец, убедившись в том, что перед ними действительно вода, дали волю своим чувствам и разразились восторженными возгласами и рукоплесканиями.

Пройдя еще несколько минут мы дошли до спуска с высокого плато и близ небольшой деревеньки, расположенной на юру, сделали привал, с целью осмотреться, записать показания анероида, и обсудить, что теперь делать.

Пока люди вокруг меня веселились, плясали, приставали ко мне с поздравлениями и не могли надивиться, как я угадал и привел их «на то самое место», — сам я чувствовал себя далеко неспокойным и недовольным! дрожь пробирала меня при мысли, как мало шансов на то, чтобы в этой стране можно было достать лодку, годную для плавания по тревожным водам Альберта. Как ни напрягал я зрения, как ни всматривался в зрительную трубу, ни на всем пространстве обширной равнины, ни на склонах, ни по берегам озера не видно было ни одного челнока и ни одного дерева настолько крупных размеров, чтобы из него можно было выдолбить челнок. Тут впервые встала передо мною мысль: неужели [254] понапрасну шли мы сюда столько времени, неужели все эти труды, лишения, беспрестанные стычки, и жертва стольких жизней — пропадут даром?... а вокруг меня, между тем, слышались вздохи облегчения и на каждых устах трепетали благочестивые слова: «Слава Богу!»

Может быть представится еще возможность купить челнок, вы менять его на медные прутья и красное сукно? В самом деле, было бы уж слишком тяжело, если бы все наши трудны оказались тщетными.

Я смотрел на окружающий пейзаж и думал, что это вовсе не то, чего я ожидал. Я плавал вокруг всего Виктория-Нианза и вокруг Танганейки, и уж видел Мута-Нзиге с плато подобного этому, и на каждом из этих озер можно было доставать челноки; а у Виктория-Нианзы и Танганейки нетрудно было отыскать дерево настолько крупное, чтобы сделать из него челнок. А здесь я видел перед собою миль на двадцать обнаженные склоны, усеянные глыбами камня, изборожденные глубокими и крутыми ущелиями и ручьями, по берегам которых виднелись жидкие коймы жалких кустов, в промежутках между ущельями крутые склоны были покрыты либо щебнем, либо грубой зеленой травой. Между подножием этих длинных склонов и самим озером пролегала равнина, миль в пять или шесть шириною, и до 20 миль в длину, казавшаяся чрезвычайно живописной с той высоты, на которой мы теперь находились: она была похожа на обширный парк, но только шатры у деревьев были так широки и развесисты, что нельзя было ожидать у них стволов желательной толщины. Мне казалось, что это все должны быть акации, терновники или просто кусты, что для наших целей вовсе никуда не годилось.

Анероиды показывали, что мы находимся на высоте 5000 футов над уровнем моря. Островок, нанесенный на карте Мэзона по компасу на востоко-юго-восток от Кавалли, должен быть в шести милях (около 10 верст) от нашей позиции. Разложив перед собою карту Нианзы, составленную полковником Мэзоном, мы сравнивали ее с тем, что так величаво раскинулось на две с половиною тысячи футов ниже нас, и принуждены были сознаться, что эта карта сделана замечательно точно. Единственные, замеченные нами по грешности, состояли в том, что не нанесены на карту несколько незначительных островков, да пропущены два или три зубца береговой линии озера, вдающихся в необычайно низкую равнину, образующую южную оконечность Нианзы.

Я часто дивился опасению сэра Самуэля Бэкера, напирающего [255] на необыкновенное протяжение Альберт-Нианзы к юго-западу; особенно удивительно казалось мне это описание после того, как полковник Мэзон так бесцеремонно обкромсал его «безграничность»; но теперь я чистосердечно сознаюсь, что сочувствую сэру С. Бэкеру, не взирая на упомянутую таинственную операцию Мэзона. Если бы озеро Альберта простиралось хоть вплоть до Хартума, едва ли оно могло бы произвести на нас более сильное впечатление. Вид на такое пространство воды и гор поистине грандиозен и как-то возвышает душу. Озеро даже в самом узком конце своем имеет обширное протяжение, а когда следишь глазами за очертанием его гористых берегов, впечатление ширины и простора быстро возрастает, серебристый цвет прибрежных мелководьев вскоре переходит в темную лазурь океана, расходящаяся линия береговых гор постепенно сливается с бледно-голубым небом, все очертания тают и на северо-восточном горизонте представляют однообразную синеву бесконечной дали.

Наш обсервационный пункт находился под 1° 23' с. ш. По компасу восточный конец озера обращен на юго-восток, а западный на юго-юго-восток. Между этими двумя оконечностями пять заливов, из которых один вдается в материк на две мили южнее прочих.

Плоскогорье Униоро представляло почти сплошную равнину, на сколько можно было судить отсюда: дальнейший вид на нее заслонялся от нас высоким мысом, вдававшимся в озеро с западной стороны. Между этими двумя высокими странами, т. е. плоскогорьем Униоро с востока и гористым берегом с запада, — к югу от озера простиралась широкая и низкая равнина, которая в прежние, но очень отдаленные времена наверное была под водами озера, теперь же она представляет совершенно сухую, твердую почву; одетую грубою травой, слегка подымающуюся по мере своего удаления к югу и наконец поросшую колючим кустарником, акациями и терновником, подобно тому уступу, который был непосредственно под нами.

Отдохнув 20 минут, мы начали спускаться с высот к озеру. Но прежде чем арриергард под начальством лейтенанта Стэрса тронулся с места, туземцы собрались толпой, равной нам по числу, и авангард едва успел спуститься на 500 футов, как дикари уже так окружили караван с тыла, что Стэрс вынужден был пустить в ход ружья. Снизу нам видно было, как туземцы рассыпались по крутому спуску и следуют за караваном с обоих флангов.

Подползая все ближе к своим жертвам и осыпая их градом [256] стрел, дикари кричали: «Ку-ля-ля ге-ле-льо?» То есть: где заночуете нынче? Не видите разве, что вы окружены? Вот вы и попались, куда нам нужно было!

Наши люди ни мало не смущаясь отвечали им: «Где мы заночуем нынче, туда вы не посмеете придти, а коли мы попались туда, куда вам нужно, что ж вы не подходите сразу?»

Хотя стрельба с обеих сторон была усердная, но мало кого задевала: слишком неудобно было целиться на такой крутизне. С нашей стороны только один был ранен стрелой. Но эта стычка подержала бодрость и оживленное настроение. Будь наши люди без вьюков и не такие усталые, немногие из этих зловредных дикарей уползли бы обратно на гору.

В продолжении трех часов мы спускались, останавливаясь каждые пятнадцать минут, чтобы отбиваться от туземцев, которые в числе сорока человек сопровождали нас до самой равнины.

В полумиле от подошвы горы мы перешли через ручей, слегка солоноватый и прорывший себе очень глубокое русло, окаймленное с обоих берегов крутыми и даже в некоторых местах отвесными каменистыми стенами до 50 футов вышиной. На краю одной из таких стен мы и устроили себе лагерь, с одной стороны совершенно неприступный, а с другой мы тотчас вывели полукругом крепкую ограду из кустов, и разного материала, собранного в опустелой деревушке по соседству. Заметив, что отважные дикари тоже сошли на равнину и полагая, что они замышляют напасть на нас ночью, мы расставили впереди, в некотором расстоянии от лагеря, целую цепь часовых, спрятав их в высокой траве. Час спустя после наступления темноты, шайка туземцев попыталась атаковать нас, но была до крайности удивлена тем, что с одного конца нашей передовой линии до другого была встречена ружейным огнем.

Так кончился этот трудовой день и мы вполне заслужили на ступивший затем отдых.

Придя на место ночевки мы не забыли справиться с указаниями анероидов: оказалось, что мы расположились лагерем на 2250 футов ниже нашего обсервационного пункта на краю плато.

14-го декабря мы покинули подножие высокого побережья и прошли пять миль поперек равнины, мягким склоном спускавшейся. к озеру. По дороге мы самым тщательным образом высматривали по всему жидкому лесу, нет ли тут хоть одного дерева годного на устройство челнока; но исключая акаций, тамариндов и колючего кустарника, ровно ничего не было, что доказывало, что хотя почва [257] достаточно сильна для произведения плотной древесины, но настолько богата солями и щелочами, что для настоящей тропической растительности не пригодна.

Мы все таки надеялись склонить каких-нибудь туземцев уступить нам лодку, а кроме того считали вероятным, что Эмин-паша побывал уже в южном конце озера и сделал распоряжение относительно того, чтобы местное население приняло нас как следует; в противном случае все-таки мы сами имели право на время взять у них челнок.

Мили за полторы от озера мы услышали, что неподалеку от нас в лесу кто-то рубит кусты. Мы остановились и все замолчали, пока переводчик окликнул рубившего и обратившись к нему с приветствием, попросил ответить нам. Десять минут простояли мы безмолвно, покуда неизвестное лицо, оказавшееся женщиной, удостоило ответом. Но тут, в первый раз за все мое пребывание в Африке, мы услышали такую бесстыдную ругань, на какую способны — по преданию — одни лишь торговки рыбой в Биллингсчете. Пришлось отказаться от дальнейшей беседы с такой бессовестной бабой.

Мы послали переводчика с несколькими людьми вперед, в небольшое селение на берегу озера, принадлежавшее вождю по имени Катонза (иногда его называли также Кайя Нкондо), и велели им всеми мерами постараться заслужить доверие жителей, отнюдь не обижаться отказами и вообще словесным сопротивлением, и только в том случае ретироваться, если от слов дикари перейдут к враждебным действиям. Мы же сами тем временем должны были полегоньку идти вперед, и дойдя до деревни остановиться, покуда нас не позовут.

Оказалось, что эти поселяне вовсе не подозревали о нашем появлении в их стороне. Увидев наших людей, они тотчас же хотели убежать, но заметив, что их не преследуют, расположились на муравейной куче, в расстоянии одного выстрела из лука, и оттуда стали глазеть на наших, больше из любопытства чем от добродушия. Видя, что наши люди вежливы и учтивы и совершенно безобидны, они дозволили отряду подойти поближе, а заметив в их среде белого человека, сами подошли, но впрочем наши все время усердно повторяли заверения в своих дружелюбных намерениях. Около сорока туземцев собрались с духом и подошли на столько близко, что уж можно было переговариваться с удобством. С нашей стороны клялись своею жизнью, своей шеей и голубыми небесами, что никакого зла на уме не держут и не желают [258] причинять, а ищут единственно дружбы и взаимной приязни, в ознаменование чего готовы принести и приличные случаю подарки; туземцы же говорили, что хотя их недоверие и колебания могут быть истолкованы в дурную сторону и даже приписаны страху, но что они встречали — и нередко встречали — народ называемый Уара Сура, вооруженный точно такими же ружьями как у нас, и эти люди просто убивали других людей. Ведь может быть и мы Уара Сура, либо их приятели, так как у нас такие же ружья, и в таком случае они готовы биться с нами сию минуту, как только узнают что мы Уара Сура или их союзники.

— Уара Сура! Уара Сура? Что же это за народ такой? Мы об них не слыхивали. Они откуда? — и т. д. и т. д. Битых три часа мы стояли на солнце и пережидали, пока длилась эта беседа. Наконец наши любезные улыбки и ласковые речи начали производить благоприятное действие, как вдруг настроение туземцев изменилось: они стали посматривать на нас угрюмо и выражать различные подозрения на своем жестком униорском наречии, резкие звуки которого так неприятно режут уши. В конце концов мы потерпели полную неудачу и сами были виноваты в этом, хотя конечно ненамеренно. Дело в том, что мы слишком снисходительно отзывались об Униоро и о Каба-Рега, который, как мы узнали впоследствии, злейший их враг. Поэтому они не захотели дружиться с нами, ни брататься кровью, даже не приняли даров. Они сказали, что могут только дать нам напиться воды и указать тропинку вдоль озера.

— Вы говорите, что ищете белого человека? Мы слышали, что есть такой, у Кабба-Рега (Казати). Много лет назад здесь был белый человек, он пришел с севера в лодке с дымом (Мэзон-Бей), но он давно ушел, и это было когда мы были еще детьми. С тех пор в наших водах не бывало чужих лодок. Мы слышали, что есть чужие люди в Бусуа (Мсуа), но это далеко отсюда. Вам надо идти вдоль озера вон туда, к северу. Все злые люди приходят оттуда. Мы не знаем ничего хорошего и о тех, что приходят с Итури. Иногда Уара Сура заходят оттуда.

Они согласились указать нам тропинку, шедшую берегом озера, но затем отступили в сторону на равнину, и без всякой злобы советовали нам быть осторожными, но так и не взяли от нас ни малейшей безделицы. Дивясь их странному поведению, но впрочем не находя законного повода ссориться с ними, мы в раздумье продолжали путь, в довольно скверном настроении духа.

Размышляя о таком неожиданном разрушении всех наших надежд, я пришел к мысли что никогда еще исследователи [259] африканских дебрей не встречали столь безотрадной перспективы. С момента нашего отплытия из Англии 21 января 1887 года до настоящего 14 декабря, мне ни разу в голову не приходило, чтобы достигнув цели своего странствия я мог быть озадачен таким образом. Во всем этом одно только было утешительно, а именно то, что отныне не оставалось больше никаких сомнений. Мы надеялись получить здесь сведения о паше. Мы воображали, что губернатор целой области, имеющий в своем распоряжении два парохода, спасательные лодки, челноки и тысячи разного люда, должен быть каждому известен на таком небольшом пространстве как озеро Альберта, которое из конца в конец можно переплыть в 2 дня. Стало быть он или не мог, иди не хотел выехать из Уаделаи, или же ничего не знал о нашем прибытии ²⁴. Когда мы, дойдя до последней степени истощения, вынуждены были покинуть свой стальной вельбот в Ипото, мы надеялись на одно из трех: или паша, предуведомленный мною о нашем прибытии, приготовит туземцев к приему экспедиции; или мы купим себе челнок; или наконец сами его сделаем из местного материала. И что же? Паша и не думал посещать южной оконечности озера; никаких челноков достать нельзя; и в довершение, не оказалось ни одного дерева, годного на выделку челнока!

С тех пор как мы вышли в страну травянистых лугов, мы уже истратили пять ящиков патронов. У нас осталось сорок семь ящиков, кроме тех, что оставлены в Ипото с капитаном Нельсоном и доктором Пэрком. Уаделаи отсюда в двадцати пяти днях сухопутной дороги и только в четырех днях пути водою. Если идти к северу пешком, очень вероятно, что в двадцать пять дней мы истратим двадцать пять ящиков, пробивая себе путь до Уаделаи, если тамошние дикарские племена похожи на южные. Следовательно, когда мы достигнем Эмина-паши, у нас останется всего 22 ящика. Если же мы ему оставим только двенадцать ящиков, то у нас самих будет десять, на возвращение через такую страну, в которой мы их истратили тридцать. Десяти ящиков для нас будет также мало, как и двенадцати для Эмина. Таковы были мои мысленные расчеты, пока мы брели по берегу [260] озера к северу. Надеясь на то, что у острова Касенья, к которому мы теперь направлялись, можно будет достать челнок, я решил пока ограничиться отысканием какого-либо судна дня на два, а если это не удастся, откровенно обсудить дело с моими товарищами. В полдень, на привале за несколько миль к северу от Катонзы, я в первый раз завел речь об отступлении. Офицеры мои сильно удивились и огорчились.

— Ах, господа! — сказал я — не вытягивайте таких печальных физиономий, не то мне будет еще тяжелее. Рассмотрим обстоятельства без обиняков. Если на острове Касенья не окажется челноков, что же нам еще делать, как не уходить обратно? Это будет уже совершенно неизбежно. Сегодня и завтра мы посвятим все время на поиски, но после этого ведь нам опять предстоит голодная смерть, коли мы дольше останемся в этой пустынной равнине. Этот береговой уступ вовсе не возделан, и никаких плантаций нет ближе тех, что на покинутом нами плато. Все наши надежды были сосредоточены на Эмин-паше. Я думал, что он на короткое время приедет в эту часть озера на своих пароходах и заявит туземцам, что он ожидает с запада друзей в гости. Что с ним сталось и отчего он не заглянул сюда, нам неизвестно. Но жители Катонзы говорили нам, что они не видывали белого человека, с тех пор как тут бывал Мезон-Бей. Они слыхали что в Униоро живет Казати. Но ведь не имея челноков мы пространствуем целый месяц, чтобы разыскать его.

Если не отступать, то я вижу только один, возможный для нас выход, а именно: взять приступом какую-нибудь деревню на берегу озера, окопаться там, устроить укрепленный лагерь и подождать, что будет? По-моему, весть об этом должна проникнуть в Униоро, или в Уаделаи, или Кабба-Рега, и тогда Казати, или Эмин, или хоть повелитель Униоро может настолько заинтересоваться, что пришлет узнать, что мы за люди? — Далее предстоит вопрос о пропитании. Вы видите, что эти приозерные дикари не обрабатывают землю. Они ловят рыбу, добывают соль, и выменивают жителям верхней равнины на зерно. Чтобы доставать себе зерна и нам пришлось бы всякий день влезать и слезать обратно по этим ужаснейшим каменистым кручам. Положим, что в первую неделю, или около того, обитатели верхней равнины оказывали бы деятельное сопротивление нашим фуражирам, но в конце концов они непременно сдадутся и уйдут куда-нибудь подальше, предоставив в наше распоряжение свою пустую землю. Согласитесь, что такой план совсем никуда не годится. [261]

Если бы при нас был наш вельбот, или оказалось бы возможным достать челнок, мы могли бы устроиться так: снарядив наше суденышко, посадив на него человек двадцать экипажа, снабдив их на 10 или на 12 дней провиантом и дав им командующего офицера, мы пустили бы их с Богом вдоль озера, а сами забрались бы обратно на плато, заняли бы поближе к краю удобное местечко, немедленно укрепились бы в нем, стали бы во все стороны делать вылазки за провиантом,— а в этом краю и зерна и скота мы видели довольно,— а часовые тем временем зорко следили бы за всем, что делается на озере и ждали бы оттуда сигнала — огня или дыма. Когда наша лодка приплыла бы обратно, сотня вооруженных людей сошла бы ей навстречу и тут мы получили бы вести о том, что Эмин-паша жив и здоров, а может быть уже и уехал чрез Укеди и Усогу в Занзибар. Это даже очень вероятно, так как, судя по последним известиям из министерства иностранных дел, он имел такое намерение. Но так как ни лодки, ни челнока у нас нет, то,— хотя мы всего в четырех днях плавания от Уаделаи, — нечего тратить драгоценное время на изобретение полумер; здравый смысл повелевает нам идти обратно в лес, в каком-нибудь подходящем месте вроде Ибуири сложить лишние вьюки, оставить при них выздоравливающую команду из Ипото и от Угарруэ и захватив с собою вельбот и достаточное число ящиков с боевыми снарядами воротиться опять сюда. При настоящем необъяснимом отсутствии Эмина и всяких о нем известий, с нашей стороны было бы неблагоразумно тратить свои силы на перетаскивание с места на место такого количества лишних снарядов, между тем как очень возможно, что Эмин-паша уже окончательно выехал из этой области.

После полудня мы шли вдоль озера до тех пор, пока остров Касенья не оказался от нас но компасу на 127 ^о, или в расстоянии одной мили, между тем как наш обсервационный пункт на вершине плато был на 289°.

Мы сделали ограду из кустарника и засветло стали лагерем. Весь вечер мы обсуждали свое положение, получившее совершенно особую окраску, благодаря решительному отказу Катонзы и его людей входить с нами в дружелюбные сношения.

Утром 15-го декабря я послал лейтенанта Стэрса и 40 человек к обитателям острова Касенья, отстоящего на 400 сажен от берега. Так как озеро тут очень мелко, челнок с двумя рыбаками, которых Стэрс окликнул, прося подплыть ближе, не мог причалить: тина тут чрезвычайно глубокая, невылазная и никто [262] не решался вступить в нее. У самой воды на побережье растет странное дерево амбач, окаймляющее озеро и с южной стороны как бы узкою бахромой, которая издали кажется не то высоким частоколом, не то забором, на котором рыбаки развешивают свои сети. Рыболовы указали дальше по берегу место, к которому можно пристать ближе, между тем как с того пункта, где они теперь находились, едва можно было различить звуки голосов. Все утро мы дожидались Стэрса, который завяз в тине и болотах. После полудня я послал г. Джефсона с сорока человеками дальше к пристани, указанной туземцами; это оказался небольшой пригорок, увенчанный деревьями, а у подошвы его вода действительно была достаточно глубока для причаливания. На голоса наших людей один рыбак с женою подплыли на расстояние выстрела из лука и удостоили их беседой. Они говорили:

— Да, мы помним, что здесь давно была лодка с дымом и в ней белый человек (полковник Мезон) такой приветливый. Он застрелил гиппопотама и дал нам его съесть. Кости и о сю пору лежат — около того места, где вы стоите, можете сами посмотреть. Больших челноков нет здесь на озере и нигде по близости, в самых больших могут поместиться никак не больше трех человек. Мы свои челноки покупаем у Уаниоро, на том берегу, вымениваем их за рыбу и соль. Возьмемся ли мы доставить от вас в Униодо письмо? Нет (они рассмеялись). Нет, об этом и думать нечего: на это годится какой-нибудь старшина, большой человек, а мы люди маленькие, не лучше рабов. Не продадим ли челнок? На что же вам такой маленький челнок? На нем нельзя далеко плыть, он годится только для ловли рыбы на прибрежных отмелях, вот как здесь. А вы откуда пришли? Со стороны Итури? Ну, так вы злые люди. Кто когда слыхал, чтобы с той стороны приходили добрые? Если бы вы были не злые, у вас была бы большая лодка, как у того белого человека, и вы также били бы гиппопотамов. Ступайте, ступайте: вон ваша дорога. Там вы встретите свою братию, злых людей, которые убивают других. Здесь нет съестных припасов, ни близь озера, ни на всей равнине. На что нам копать землю? Мы рыбаки. Посмотрите кругом, видите что нигде нет засеянного поля. Идите назад в горы, там для вас найдется пища, а здесь нет ничего. Наше дело добывать соль, ловить рыбу и относить наш товар туда наверх, для обмена на зерно и бобы. Это остров Касенья, он принадлежит Кавалли, а за нами будет Нямсасси. Уходите дальше. Отчего вы не идете дальше и не попробуете счастья в другом месте? Первый белый человек [263] со своей лодкой останавливался здесь на одну ночь, утром уплыл и мы с тех пор никогда не видали ни его, ни других белых.

Уходите прочь! — Неизбежный приговор, которому мы вынуждены были подчиниться, в силу того закона, что для достижения чего-либо серьезного нужно употребить много труда и терпения. Куда ни обращались наши взоры, двигаться вперед нельзя было иначе, как постоянно сражаясь, убивая, уничтожая,— и рискуя быть уничтоженными. На поход в Униоро у нас не было денег, для Кабба-Рега не было подходящих товаров. Идти в Уаделаи — значило понапрасну растратить патроны, без которых пожалуй не удается и возвратиться домой, и попадешь в такое же безвыходное положение, в каком — по слухам — находился Эмин-паша. Глядя на озеро, мы принуждены были признать себя такими двуногими, которые без помощи каких-нибудь плавучих снарядов неспособны передвигаться водою. Словом, все пути нам заказаны, исключая того, по которому мы пришли, а съестные припасы наши пришли к концу.

На вечернем совещании мы порешили избрать единственный разумный план, а именно воротиться к Ибуири, отстоявшее отсюда на 18 дней пути, там построить прочное укрепление, выслать сильный отряд в Ипото за вельботом, вьюками, офицерами и слабосильной командой, которых доставить в укрепление; затем оставить при них трех или четырех офицеров и пятьдесят ружей и поспешать в ставку Угарруэ, оттуда выслать в Ибуири другую партию выздоравливающих и продолжать путь на встречу майору с арриергардной колонной, чтобы предупредить их конечную гибель, помешать им запутаться в дебрях, из которых мы сами едва спаслись, и соединявшись с ними всем вместе идти назад в свое укрепление, а потом сюда, и отсюда, с помощью вельбота, закончить свою экспедицию как следует, не тревожась больше участью арриергарда, которая все время нас мучила и отвлекала наши мысли и силы.

На другой день, 16-го декабря, сильная буря с дождем задержала нас в лагере до 9 часов утра. Жесткая почва низкой равнины медленно впитывала влагу и в первый час по выступлении мы шли по воде, местами по колена. Потом пошла волнистая местность, поросшая травою не более трех дюймов вышины, и раскидистыми группами кустов и низких деревьев, на подобие искусственно разведенного парка. Дойдя до тропинки, соединявшей пристань острова Касеньи с горным ущельем, из которого мы пришли, мы прошли поперек ее и направились параллельно берегу озера, но поодаль от него, примерно на полторы мили. Тут мы увидели [264] целые стада дичины и так как наши люди начали уже страдать от бескормицы, мы решили постараться доставить им мясное блюдо. После нескольких неудачных попыток, мне таки посчастливилось застрелить самца куду, а Саат-Тато убил оленя. За две мили дальше пристани Касанья мы остановились.

Заночевав тут мы намеревались обмануть жителей селения Катонзы, которые наверное стали бы наблюдать куда мы пошли, и зная что сами они обошлись с нами очень не ласково, естественно ожидали бы с нашей стороны отместки. Ночью мы намерены были воротиться опять к подножию горного ущелья и до рассвета начать подъем на крутизну, чтобы взобраться на вершину прежде чем туземцы верхнего плоскогорья проснутся и выйдут из своих жилищ. Мы всячески должны были избегать стычек с этим народом при подъеме на такие каменистые кручи, имея притом на плечах такие тяжелые ноши.

Часа в 3 пополудни, покуда мы занялись дележом дичины и раздачею ее нашим проголодавшимся людям, послышался воинственный вой туземцев и с полдюжины стрел упало в средину нашего лагеря. То был отличный образчик слепого тупоумия или полного безголовия этих дикарей: десяток людей вздумал нападать среди белого дня на 170 человек хорошо вооруженных и вполне подготовленных к самозащите. Само собою разумеется, что испустив свои вопли и стрелы они тотчас повернулись и пустились бежать во вею прыть. И они правы были, что понадеялись на свою прыткость, потому что когда некоторые из наших бросились за ними в погоню, дикари с невероятной быстротой исчезли из вида. Эти десять туземцев были те самые, что приходили накануне осведомляться, не сбились ли мы с дороги.

Бродя по берегу озера за дичью, довольно далеко от лагеря, я видел громадные кучи костей битой дичины: тут были свалены вместе остовы многих различных пород животных, от слонов и гиппопотамов до мелких лесных козлов. Очень вероятно, что туземцы всего округа делали на них облаву и согнав зверей в одно место, с помощью огня, стреляли их кучами на пространстве каких-нибудь 150 сажен в поперечнике.

Саата-Тато поранил буйвола и хотел было преследовать его, но благоразумно удалился, увидев, что матерый лев взял это дело на себя.

По мере удаления к северо-востоку берега озера становятся удивительно живописны. Я заметил больше двадцати мест, как нельзя лучше приспособленных к устройству поселения: это все [265] ближайшие к озеру мягкие склоны, покрытые мелким белым пес ком, часть которого беспрерывно омывается набегающими волнами. Сзади по ярко зеленым травянистым покатостям разбросаны свежие группы деревьев, всюду пасутся стада разнообразнейших пород дичины, а во все стороны расстилаются изумительно величественные и красивые виды.

В 5 часов 30 мин. вечера мы встали, собрались, молча выстроились и бесшумно направились к подножию плоскогорья. С нами было трое больных, двое еще не успевших оправиться после нашей бедственной жизни в лесу, а третий простудился во время вчерашней бури с дождем и у него была сильная лихорадка.

В 9 часов вечера мы наткнулись на селение, что несколько сбило нас с толку; но возвышавшаяся впереди гора, нависшая над нами как туча, успокаивала нас и не дала воротиться назад, что мы могли бы сделать собственно из-за того, что ночь была совершенно темная. В полном молчании мы тихо прошли через спавшее селение и направились по тропинке, ведшей из него; но тропинка, скоро перешедшая в чуть заметный след, наконец совсем пропала. Мы шли еще час, пристально вглядываясь в черную массу горы, высившейся над нами на фоне звездного неба. Но усталость взяла свое, даже пылкий наш авангард остановился: мы как стояли, повалились на траву и уснули как убитые, позабыв все свои заботы.

На рассвете мы встали, насквозь промокшие от росы и далеко не успев отдохнуть как следует. Взглянув на громадную стену; которую предстояло нам теперь одолевать, мы увидели, что до нее осталось еще мили две ходьбы. Она возвышалась четырьмя гигантскими уступами, каждый по 600 футов вышины. Мы прибавили ходу и вскоре дошли до начала подъема. Анероид показывал что мы находимся на 150 футов выше уровня озера, которое с своей стороны на 2400 футов выше уровня океана; и кроме того мы были теперь на 2500 футов ниже вершины того отрога или перемычки между северным и южным кряжами, восточные обрывы которых угрюмо стояли перед нами.

Покуда носильщики завтракали остатками вчерашней мясной порции, тридцать отборных стрелков пошли вперед, чтобы скорее занять вершину крут ого подъема и оттуда защищать караван, который с тяжелым грузом будет взбираться по камням.

После получасового роздыха мы усердно промолвили “Бисмиллях!" и начали подыматься по скалистым выступам, еще скользким от недавнего дождя. Утомительный ночной переход, холодная роса, [266] мелкий дождь и свежая температура раннего утра плохо подготовили нас к восхождению на высоту 2500 футов (около 360 сажен) В довершение неудобства восходящее солнце палило нам спины, а камни накаляясь обдавали жаром наши лица. Один из наших больных в бреду ушел куда-то в сторону, другой, в припадке желтой лихорадки, лег и не захотел идти дальше. Пройдя половину горы мы увидели внизу двенадцать туземцев из Контозы, бежавших по нашим следам с очевидною целью догонять отсталых. По всей вероятности они наткнулись на наших несчастных больных и легкость, с которою им довелось пронзить своими копьями безоружных и без того сраженных болезнью людей, придала им охоту искать новых жертв. Но лейтенант Стэрс, которому поручено было вести арриегард, конечно мог проучить их не на шутку, лишь бы они попались ему на глаза.

На вершине второго уступа мы нашли ручей превосходной свежей воды, что было для нас истинною благодатью, потому что раскаленные солнцем глыбы кварца и гнейса нестерпимо жгли тело. Как ужасно трудно было людям это восхождение, ясно было из того как они медленно и в разброд ползли по камням, и как пот ручьями лился по их обнаженным спинам. Хорошо что наши искусные стрелки так зорко охраняли караван на верхнем краю обрыва, потому что нескольким отважным дикарям ничего бы не стоило переколоть в это утро большую часть наших измученных и задыхавшихся тружеников.

На вершине третьего уступа мы сделали краткий привал. Отсюда виден был весь пройденный нами путь и весь наш караван, арриергард которого все еще карабкался по кручам первого (нижнего) уступа; я увидел также и 12 дикарей, следивших за ними на расстоянии 200 саж., и заметил как они, один за другим, наклонялись над каким-то предметом, который, как я впоследствии узнал от командира арриергарда, был наш второй упавший в дороге больной. Каждый из дикарей проходя вонзал в него копье.

Заметив все это, их решились примерно наказать и отрядили Саат-Тато с четырьмя другими мастерами этого дела в засаду: они спрятались за большие камни, из за которых могли все наблюдать, не будучи замечены.

Через два часа и три четверти мы взошли на вершину плато и соединились с авангардом, оказавшим в это утро такую важную услугу каравану. В то время как арриергард еще продолжал восхождение, мы услышали резкий треск ружейных выстрелов и [267] догадались, что это наши стрелки из своей засады мстят за убийство двух больных товарищей. Один дикарь был застрелен на месте, другого обливавшегося кровью подхватили и унесли, а за ними тотчас скрылись и остальные свирепые туземцы.

Пока мы остановились немного отдохнуть, авангард отправился наведаться в соседнюю деревню, которая вероятно служила рынком или местом обмена товаров между озерными жителями и обитателями плоскогорья, в этой деревне оказались богатые запасы зерна. Эта приятная новость быстро разнеслась по всему каравану, вскоре мы завладели всеми запасами и могли раздать своим людям по пяти больших суточных порций зерна и бобов на каждого человека.

В час пополудни мы выступили дальше, строжайше приказав людям идти в должном порядке и не уходить из фронта, во избежание несчастных случайностей и напрасной траты сил. Туземцы, во время нашего роздыха собравшиеся в великом множестве, шли не навстречу нам, и по бокам и с тыла. Большой отряд дикарей попрятался в высокой траве, через которую они думали, что мы пойдем; но мы свернули в сторону и выбрали такое место, где трава была совсем короткая. Видя, что этот маневр не удался. они вышли из засады и старались на разные другие лады удовлетворить своей упрямой ненависти к нам.

Переходя глубокую лощину близь пригорка, уже бывшего местом нашей борьбы с ними, центр колонны и арриергард несколько запутался в камышах и разбился на три или четыре кучки; третий из наших больных в это время отстал; намеренно ли он это сделал, или просто ослабел и лег в траву, но только он больше не выходил из этой лощины. Мы в авангарде между тем остановились, чтобы дать время остальным подойти и вновь выровняться, в эту минуту раздались оглушительные крики радостного торжества и до 400 туземцев кинулось вслед за нами по скату пригорка, не обращая внимания на прикрытие арриергарда. Нет сомнения, что эта радость обнаружилась по тому поводу, что они прикололи нашего больного. Уже трех человек мы лишились! И они бросились за нами в надежде дальнейших успехов в этом роде. Действительно, люди арриергарда, придавленные своими вьюками и с трудом волочившиеся в тылу колонны, были настолько утомлены, что легко могли попасть в беду. Но на ту пору из авангарда выделился один искусный стрелок, отошел в сторону от своих и поближе к бегущим за ними обрадованным дикарям, и два раза выстрелил по неприятелю: первая пуля положила одного на месте, вторая [268] пробила руку другому и засела у него в боку. На несколько секунд все смолкло, затем весь авангард обернулся и перейдя в тыл немедленно избавил товарищей от преследования.

Через час после этой стычки мы стали лагерем на холме с плоскою вершиной, с которого открывался далекий вид на роскошные поля. Ноги у нас болели и мы были утомлены больше чем когда-либо.

Вечером я размышлял о том странном явлении, что дикари так страшно боящиеся смерти, так часто однако же подвергают себя опасностям. Потери, понесенные ими во время стычек 10-го, 11-го, 12-го и 13-го декабря кажется могли бы научить их не раздразнивать чужеземцев, доказавших им на деле свою способность к самозащите. Одно время нам показалось, что наш огонь заставил их быть осторожнее: мы думали также, что идя спокойно своей дорогой, не обращая внимания на их крики и подзадоривания, и давая им отпор только в случаях прямого нападения, мы до статочно выяснили перед ними план своих действий. Но теперь шел уже пятый день, что мы строго держались этой тактики; у нас началась убыль в людях, а впереди предстояло еще столько работы, что нельзя было терять ни одного человека. Надо было дважды побывать в лесу, сходить в Ипото за вельботом, отнести его на Нианзу, обойти все берега озера до Уаделаи, проникнуть даже до Дюффлэ, коли понадобится, чтобы разузнать об Эмине; опять воротиться на помощь майору Бартлоту и арриергарду, которые тем временем вероятно уже жаждут, чтобы мы помогли им выполнить их тяжкую задачу,— а затем снова пройти мимо этих племен чрез всю луговую равнину безголовых храбрецов. Поэтому я решил на завтра попробовать, какое впечатление произведет на них нападение с нашей стороны и не достаточно ли будет один раз хорошенько проучить их и отнять некоторое количество скота, чтобы они убедились, что жить с нами в мире выгоднее чем воевать.

На другой день встав еще до свету, я вызвал охотников для этой новой экспедиции: восемьдесят человек тотчас выступило вперед. Я дал им следующие краткие инструкции:

— Вы видите, ребята, что дикари сражаются не иначе как перебегая с места на место: у них длинные ноги и зоркие глаза. Для сегодняшнего дела мы, белые, вовсе не годимся, у нас разболелись ноги, мы очень притомились и в здешней стороне не можем бегать далеко. Поэтому ступайте вы, под начальством своих старшин. Идите, отыщите тех злодеев, что умертвили вчера наших [269] больных. Отправляйтесь прямо в деревни, уводите всех коров, овец и коз, какие попадутся под руку. Поджигать хижины не нужно; главное действуйте живее, и выгоняйте их как можно дальше, чтобы ни в горах, ни в лощинах, заросших камышом, никого не оставалось. Приведите несколько пленников, чтобы через них я мог передать свой приказ их племенам.

Мы с своей стороны воспользовались этой остановкой чтобы привести в порядок свои личные дела. Наша обувь и платье пришли в полную негодность и мы провели несколько часов работая ножницами, шилом и иглой.

В 5 часов пополудни наши волонтеры вернулись, и пригнали порядочное стадо коров с телятами и быков. Шестерых быков мы немедленно велели заколоть и раздать людям по отрядам, что привело их в неописанный восторг.

— Так-то,— рассуждал стрелок Саат-Тато,— неровно идет наше житье в этих местах: где густо, где пусто. Двух дней кряду не бывает одинаковых. Вот теперь станем есть говядину покуда не ослепнем, а через месяц, дай Бог коли удастся хоть лесными бобами поживиться.— Саат-Тато пришел к тому же выводу как и я, а именно, что жизнь в Африке состоит из сцепления разнородных мучений, изредка прерываемых короткими минутами удовольствия.

В этой высокой равнине было очень холодно. С тех пор как мы вышли из леса, каждый вечер на закате солнца подымался такой густой, пронизывающий туман, что мы поневоле искали где бы от него укрыться, а по утрам на рассвете было так свежо, что зуб на зуб не попадал. Утром 18-го декабря термометр Фаренгейта показывал 59° (+12° по Реомюру), люди наши были совершенно голы, благодаря маньюмам, которым они сбыли свою одежду из-за корма; и они теперь были рады воспользоваться кожаными куртками туземцев и рогожами, которые выделывают лесные дикари. Испытав на себе как холодно бывает в этих открытых полянах, мы больше не дивились тому, что местные жители не вылезали из своих жилищ до 9 часов утра и сами охотно последовали бы их примеру, если бы это было совместно с предпринятым нами делом.

19-го декабря мы пустились по холмистой равнине к Мазамбони. Когда мы подходили к Гавире, толпа туземцев окликнула нас, говоря: — Наша страна у ваших ног. Никто большие не станет мешать вам. Только вы оказали бы нам большую милость, если бы убили начальника Ундуссумы, который подсылал нас задержать вас. [270]

В полдень, поравнявшись с холмами племени Балегга, мы заметили, что за нами следят две шайки, каждая по 40 человек. Наконец они окликнули нас и выразили желание «посмотреть нам в лицо». Мы позволили им подойти, но предварительно сложить оружие; на это они не согласились, когда же мы приказали им в таком случае убираться прочь, они ушли довольно смиренно.

После полудня мы пришли к селениям, в которых нас так упорно донимали 12-го числа. Жители, рассеянные группами по ближним холмам, кричали как бешеные. Я двинул на них авангард и холмы были очищены, не взирая на неистовую ругань, которою разражались Балегги.

Некоторые из захваченных коров оказались дойными, также как и козы. К чаю и кофе молока было довольно, что доказывало, что и в центре Африки можно пользоваться кое-какими удобствами.

20-го мы проходили роскошной долиной Ундуссума, селения которой были сожжены 10-го и 12-го числа. С тех пор они успели придти в прежний вид, все хижины выстроены вновь, население было также густо, кругом тоже довольство, но в деревнях была мертвая тишина: жители сидели на горных склонах и молча смотрели на нас. Никто нас не окликнул, никто не обидел и мы прошли в полном порядке и тишине Сравнив наше теперешнее к ним отношение с прежним, быть может эти приверженцы Мазамбони вступят в дружбу с нами, если мы предложим им свою приязнь в следующий раз, когда будем проходить их землями? Нам казалось неизбежным, что на будущее время нас примут если и не очень ласково, то по крайности учтиво. И так, в виду нескольких сотен воинов Мазамбони, мы ровным шагом мирно прошли чрез обновленную долину. Тем временем просо дозрело, приспела пора собрать его в житницы и по удалении нашем на запад для здешних жителей долины были настать счастливые дни.

На другой день мы вступили в страну Абунгумов и переправившись через восточную Итури, расположились лагерем на ее правом берегу.

22-го дневали. У лейтенанта Стэрса и у меня жестоко разболелись ноги и был сильнейший приступ лихорадки. 23-го прошли к главному руслу Итури и убедились что Бабусессэ убрали прочь все челноки. Пройдя берегом несколько ниже к такому месту, которое было усеяно островками, мы начали строить себе висячий мостик, перекинув его с левого берега на островок среди реки, и к 2-м часам пополудни 24-го числа мостик был готов и очень прочно сделан, хотя зараз по нем могли проходить не более двух [271] человек. Уледи, шкипер «Аванса», с отборным отрядом из тринадцати человек, переплыли с островка на правый берег, держа ружья на затылке, и эти 14 молодцев по всем трущобам искали челноков, но так и не нашли. Между тем налетела гроза и пошел сильнейший град, величиной с крупные орехи, который сшиб долой наши палатки, чуть не заморозил людей и напустил холоду, для всех очень неприятного. Температура с 75° внезапно упала до 52° по Фаренгейту (+8° Реомюра). Это продолжалось всего четверть часа, но когда солнце снова засияло, оно осветило лагерь, засыпанный градом.

На рассвете в день Рождества я послал мистера Джефсона со старшиною Решидом за реку, нарезать банановых стволов и устроить из них плот. К полудню плот был готов и караван, переходивший до тех пор по висячему мосту на островок, начал переправу к противоположному берегу на пароме, который мог доставить за раз по 4 человека и их вьюки. В час 40 человек с вьюками были уже на том берегу; тогда мы рискнули переправлять на этих банановых палках по шести человек с вьюками, и к 4 м часам пополудни весь отряд № 2 благополучно был доставлен за реку. Отряд № 1 занялся тогда переправою рогатого скота, а когда и арриергард перешел через мостик, Саат-Тато захватил его своим вьючным крюком и несколькими ловкими ударами уничтожил.

К полудню 26-го числа вся экспедиция была переправлена через главное русло Итури. Ради праздника Рождества Христова шесть телят было заколото и роздано людям. На другой день один из старшин умер от воспаления легких; он простудился на ветру, во время привала на краю плоскогорья, после многотрудного восхождения с приозерной равнины, когда был весь в поту. 29-го мы пришли в Инде-суру; отсюда направились к деревушке из трех хижин, близь Айюгу. 1-го января 1888 года расположились лагерем в Инде-тонго, а 2-го прошли мимо гигантского гранитного утеса в лесу, на котором лесные туземцы иногда укрываются, во время своих междоусобных войн.

6-го января прошли чрез Инде-муани и были на том месте, где наш занзибарец Мшараша упал тогда с бревна и сломал себе шею. Лесные живодеры — красные муравьи — успели обчистить ему череп так, что он был похож на крупное страусовое яйцо. Грудная клетка была еще цела, но нижние конечности съедены до чиста.

На другой день пришли в Ибуири и добрались до селения Борио, [272] но увы! Напрасно мы ласкали себя надеждой устроиться там с комфортом: туземцы сожгли свои чудесные жилища. К счастию для нас, они имели предосторожность выбрать доски и весь материал который был получше и попрятать его в кустах. Богатые запасы кукурузы также были поспешно убраны во временные шалаши, построенные в непромокаемой чаще. Мы немедленно начали собирать доски и кукурузу и до наступления вечера приступили к постройке форта Бодо, т. е. Миролюбивого.

Комментарии

24. В ноябре 1887 г. Эмин-паша писал своему другу, доктору Фелькину: «Все благополучно; я в наилучших отношениях со старшинами и народом; вскоре отправляюсь в Вибаро, на восточный берег озера Альберта. Высылал партию разведчиков на встречу Стэнли: но они воротились, покамест ничего еще не слыхать о нем. Ожидаю Стэнли около 15 декабря (1887)».— Мы прибыли 14-го.