СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ГЕНРИ М. СТЕНЛИ

В ДЕБРЯХ АФРИКИ

ИСТОРИЯ ПОИСКОВ, ОСВОБОЖДЕНИЯ И ОТСТУПЛЕНИЯ ЭМИНА ПАШИ, ПРАВИТЕЛЯ ЭКВАТОРИИ

(с 28 июня по 6 августа 1887 г.).

Африканская дорога.— Как мы пробираемся по лесу.— Прощание с Джемсоном и майором.— 160 дней в лесу.— Ямбуйские пороги.— Обитатели Янкондэ.— Отдых в селении Бахунга.— Описание перехода.— Отравленные палочки.— Поимка шестерых Бабали.— Пэрк и пчелы.— Гроза в лесу.— Флотилия дикарей.— Джефсон устанавливает стальную лодку.— Деревня Буканда.— Остатки деревень.— Пейзажи по Арухуими.— Селения Бакути и Бакока.— Пороги Гуэнгуэрэ.— Бакуля.— Котлетка и кофе,— Острова близ Банданги.— Карлики бабуру.— Направление реки.— Сомали.— Марири и Мупэ.— Арухуими у Мупэ.— Племя Бабэ, их обычаи и одежда.— Два приключения с Джефсоном.— Пороги Ос.— Старшина племени Буамбури.— Наш лагерь в Мэй-Юй.— Случай с челноком.— Покинутая деревня.— Прибытие к водопадам Панга.— Водопады.

В африканских странах дорогою считается в большинстве случаев тропа, которая от давнишнего употребления становится гладкою и твердою как асфальт. Вследствие туземного обычая ходить всегда «гуськом», эта тропа почти никогда не бывает шире тридцати сантиметров, и если она давно проложена, то похожа на извилистый и глубокий желоб, так как посредине она чаще топчется чем по бокам: мало по малу, с накоплением пыли и назема, бока приподнимаются, пешеходы еще накидывают в них веток и камешков, а в дождливое время года дождевые потоки еще глубже бороздят колею. Всякая проселочная дорога наших стран, в среднем выводе, бывает на треть короче этих тропинок, которые извиваются подобно ручью на равнине. Как бы то ни было, мы не теряем надежды тотчас по выступлении из лагеря напасть на такую тропу, так как во время моих четырех предыдущих экспедиций в Африке мне удавалось следовать подобными дорожками на протяжении нескольких сот километров. Отчего бы им не быть и здесь? — Ямбуйя образует скопище маленьких [111] деревушек; а у местных жителей могут быть соседи и с восточной стороны, также как с западной и южной.

Мы выступаем из ограды. Отряды за отрядами по порядку вытягиваются вдоль пути, по одному человеку в ряд. Впереди каждого отряда свой вожатый, свой барабанщик, свой трубач и пятьдесят человек передовых, обязанных действовать сечкой и топором, рубить прутья, срезывать кору на древесных стволах, для обозначения пути, сшибать тростник, устранять или обрубать ветки, могущие мешать проходу наших сотен нагруженных носильщиков; валить целые деревья и складывать их поперек ручьев, сооружать насыпи и бомы из ветвей и валежника вокруг каждой импровизованной ставки, в которой мы ночуем после дневного перехода. Если не окажется тропинки, авангард сам прокладывает ее, выбирая места, где заросли менее густы и поспешно врезываясь в них, так как ничего нет утомительнее как стоять на месте под жгучим солнцем, с тяжелою ношей на голове. Если кустарник неудобный, сплошной, непроницаемый, сквозь него прорубают туннель. Проворнее! «чап а чап!» как у них говорится, не то как раз, в рядах терпеливых «пагази» раздастся зловещий ропот. Ловкий и смышленый народ должен у нас идти в дровосеки: в их рядах несдобровать ленивому или разине; лучше будет, если такой «гой-гой» бросит свою сечку и взвалит себе на плечи ящик или тюк. Да и то, ему надо держать ухо востро: три сотни выжидающих тотчас выйдут из терпения,— им некогда стоять и нужно притом каждый миг быть настороже, оглядываясь то вправо, то влево; потому что стрелы бывают отравленные, а удары копьем часто смертельны! Они глазами должны рыться в лесной мгле, всеми чувствами прислушиваться. Но мне нечего бояться ротозеев или «гой-гоев», я выбрал людей все молодых, сильных; их члены гибки, тело подвижно. Мои триста наемников питают величайшее презрение к старикам и толстякам; этим последним таки порядочно достается от насмешливых товарищей:— Ты чего посматриваешь на того молодца? Не видишь разве, что у него спина выкроена из бревна? — Нет, это его большая голова виновата: она перетягивает живот. — Он только и годится землю копать? На что нам здесь землекопы? Да это верно невольник из Банианы? — Это отпущенник из консульства. — Что ты, он просто бежал от миссионеров! — Языки пронзают как шпаги; и опасаясь таких насмешек, всякий норовит как можно бодрее взмахнуть наточенной сечкой; острый топор так в сверкает в воздухе, подрезая деревья или стесывая со ствола широкую полосу [112] коры; прорубаются чрез кустарник, косят тростник и следом за ними поспешает караван, вьющийся на протяжении полутора километров.

— Ну, дорогой майор, расстанемся тут. Все или ничего, — не забывайте нашего обещания и мы скоро увидимся опять!

— Будьте спокойны, я здесь не застряну! Только бы мне дождаться наших людей из Болобо, тогда ничто меня не задержит.

— Отлично! Да сохранит вас Бог! Не падайте духом! Теперь с вами, друг Джемсон!

Капитан Нельсон также подходит и обнимается с ними на прощанье; после этого я иду на свое место впереди колонны, а капитан становится в арриергарде.

Линия остановилась в конце поселений или, лучше сказать, на рубеже дороги, на днях намеченной Нельсоном.

— Куда теперь пойдем, вожатый? — спрашиваю я у этого сановника, сердце которого в эту минуту переполнилось радостной гордостью, так как идущий впереди каравана у них всегда считается главным начальником. На нем костюм в роде древнегреческого и на голове каска легконогого Ахиллеса.

— Туда, прямо, к восходящему солнцу. .

— А сколько часов до ближайшего селения?

— Одному Богу известно.

— Ты знаешь эти места? Бывал в других деревнях?

— Нет. Зачем мне бывать?

Вот и все, что известно наиболее сведущему из нас.

— Ладно! Трогаемся в путь во имя Божие. Господи, благослови! Иди какой-нибудь тропинкой вдоль реки, покуда не нападем на настоящую дорогу.

— «Висмиллях» — восклицают пионеры; нубийские трубачи играют «в поход» и через несколько минут голова колонны исчезает в чаще густой поросли, за пределами последней лужайки ямбуйских поселений.

Это было 28 июня 1887 года и вплоть до 5 декабря, то есть в продолжении ста шестидесяти дней кряду, мы шли лесами, кустарниками, джонглями, и не видели ни одного местечка, поросшего зеленой травой, хотя бы величиною с пол небольшой комнаты. Одна миля за другой, в неправильной связи бесконечных лесов, с тою лишь переменой декорации, что местами кусты и деревья пониже, местами повыше и толще, смотря по возрасту деревьев, по силе и свойству подлеска, и наконец, смотря по степени отенения от гигантских шатров, превышающих своими размерами [113] остальную растительность. Я должен посвятить несколько глав описанию этого длинного похода и сопровождавших его событий, ибо он впервые представил взорам цивилизованного человека громадную страну, совершенно неизвестную с тех пор как «воды собрались в одно место и образовалась суша». Обещаю читателю быть кратким, хотя до весны настоящего 1890 года ни один папирус, ни одна рукопись, книга или брошюра не сообщали ни малейшей подробности об этой «Стране Ужасов».

При температуре +30° в тени, караван наш подвигался по тропе едва заметной и часто терявшейся в густой тени кустарников. Мы шли очень медленно, через каждые три или четыре минуты останавливаясь из-за перепутанных лиан; секиры и топоры пятидесяти пионеров беспрерывно были в деле, постоянно то рубя, то срезывая. На каждые сто метров порядочной дороги приходилось средним числом сто метров затруднительного пути.

В полдень, миновав ямбуйские пороги, мы пришли к тому изгибу р. Арухуими, который виден был с нашей стоянки; отсюда, за 6 или за 7 километров выше нас, виднеется другой порог, кипучие волны которого сверкают на солнце. Ниже их на реке показалась целая флотилия плывущих челноков. Жители Ямбуйи очевидно всполошили своих соседей. Когда, около четырех часов пополудни, мы подошли ближе, то увидели, что на островках по сю сторону водопада теснятся женщины и дети племени Янкондэ. Дети, которых мы видели в первый раз, расположили свои челноки среди реки в полном порядке, приблизились на них к нашему берегу, и следя за всеми движениями нашего каравана, по мере того как он мелькал в просеках или скрывался в чащах, стали издеваться над путниками, осыпая их насмешками и вызовами.

Вдруг передовой отряд вышел на широкую просеку или аллею, метров шести в поперечнике и 280 метров длиной, в конце которой показалось сотни три туземцев Янкондэ: они что-то показывали жестами, кричали и у всех в руках было по натянутому луку. Мне никогда еще не случалось в Африке встретить что-либо подобное. Пионеры остановились. — Что это значит? Эти язычники прорубили нам прямую и широкую дорогу к своему поселку, а сами очевидно приготовились драться! Не зевать!

Хворостом и ветвями, срубленными для расчистки дороги, туземцы завалили с обеих сторон входы в лес так, чтобы принудить нас непременно проходить по этой аллее. Вскоре пятьдесят пар глаз рассмотрели, что эта великолепная дорога густо усажена палочками, длиною в 15 сантиметров, заостренными с обоих концов, [114] и на половину воткнутыми в землю, но так искусно прикрытыми зеленью, что мы приняли их сначала за обрезки веток, срезанных для расширения пути.

Я велел выстроить поперек дороги 24 человека в два ряда: переднему ряду приказал вырывать палочки, а заднему прикрывать работающих и стрелять, как только неприятель спустит свой первый заряд стрел. Затем еще двенадцать пионеров послали мы лесом, по обеим сторонам дороги, и велели им проникнуть в селение. Едва мы подвинулись на двадцать метров по очищенной от палочек дороге, как в деревне показались столбы дыма, а по на правлению к нам посыпался дождь стрел, ни в кого, впрочем, не попавших. Наши стрелки ответили. Передовые поспешили повыдергать остальные палочки, мы пошли скорым шагом и вступили в деревню единовременно с фланговыми. Весь караван бросается в атаку, пробегает насквозь через всю деревню, объятую пламенем, и продолжая отстреливаться, останавливается в каком-то предместье, в восточном конце местечка, которое еще не успели поджечь.

У реки была схватка более ожесточенная. Одного залпа из наших ружей было бы достаточно для устрашения неприятеля, потому что дикари вообще очень чувствительны к шуму; к несчастию, на сей раз шум не только напугал их, но имел и роковые последствия, потому что несколько туземцев едва ли не поплатились жизнию за свои глупые насмешки. Я виню в этом ямбуйцев: наверное они наговорили своим соседям какого-нибудь ужасного вздора, если эти несчастные решились задержать военную силу в 400 карабинов.

Было девять часов вечера когда арриергард вошел наконец в лагерь. Дикари прибегли к своей обычной тактике и всю ночь старались тревожить нас на разные лады. То они закидывали к нам отравленные стрелы и копья, которые, вертикально падая, втыкались внутри нашей ограды; то раздавались внезапные крики, вой, рычание, угрозы; по временам с разных сторон трубили в рога, как бы собираясь учинить генеральную атаку.

Человек, незнакомый с хитростями лесных сатиров, мог бы подумать, что восходящее солнце озарит полную нашу погибель. Во время прежних моих путешествий я уже познакомился с некоторыми из их приемов, но эти язычники показали мне новые хитрости. Я окружил лагерь часовыми, приказав им хранить абсолютное молчание и смотреть в оба.

Утром оказалось, что один из наших людей едва не погиб. [115] Его одеяло и циновка с обеих сторон были насквозь пробиты копьями, которые, воткнувшись в землю, не задели его самого, но пригвоздили к постели. Двое других слегка ранены стрелами.

Поискав минут десять, мы нашли тропинку, которая сначала вывела нас на широкую поляну, заключавшую по меньшей мере двести гектаров обработанной земли, засаженной маниоком; а потом к небольшой деревне Бахунга, расположенной в семи километрах к юго-востоку от Янкондэ; тут мы могли наконец отдохнуть. Мне не хотелось изнурять людей; они еще не привыкли к ходьбе и после такого длинного переезда водою я предпочел исподволь приучить их к переходам, имея в виду как много и долго еще им предстоит идти.

30 июня.— Мы попали на дорожку, соединяющую четырнадцать отдельных селений, расположенных однако же в ряд. Все они окружены плантациями маниока, превосходно обработанными; но не смотря на то, легко было заметить следы недавнего бедствия. Жилища конической формы, в роде тушильника или скорее четвероугольной, заостренной вверху колокольни. Обгорелые столбы, разрушенные жилища, а местами пометки на деревьях несомненно доказывали, что тут проходили арабы или Маньуэма,— может быть, брат Типпу-Тиба.

На следующий день мы прошли через другие деревни в том же роде, соединенные между собою очень хорошо проложенной дорогой. Между ними уцелели участки первобытного леса. Вдоль дороги видны были рытые ямы, употребляемые для ловли крупных зверей, ловушки и западни на разную мелкую дичь, на кроликов, белок, обезьян, крыс. В ближайших окрестностях каждой деревни натыканы были колышки, наподобие уже описанных мною, требовавшие величайшей осторожности со стороны всех, кроме европейцев, обутых в длинные сапоги. Да и нам приходилось оберегаться, так как иногда эти колышки, воткнутые вкось, могут проткнуть самую прочную кожу и занозить ногу своими ужасными колючками, что очень опасно и следует их всемерно избегать.

В тот день нам суждено было познакомиться с еще одним важным неудобством путешествия по лесам. Через каждые 50 метров поперек пути валялись старые, толстые деревья; так как диаметр такого дерева приходился нам по плечо, нам было чрезвычайно трудно переваливать через него наших ослов, и многие из людей тяготились этой новой церемонией, так что, повторив ее от двадцати до пятидесяти раз, люди, непривычные к лесным походам, начинали роптать.

В 3 часа пополудни мы сделали привал у небольших [116] болотистых прудов, покрытых кувшинками; на этот раз мы расположились нарочно подальше от населенных мест, потому что трое из наших людей получили уже раны на ногах от вышеописанных ловушек.

На следующее утро, за три часа до рассвета, лагерь был разбужен зловещим вытьем; с разных сторон по лесу раздавались звуки рогов. Мало по малу эти звуки смолкли и послышались голоса двух человек: они переговаривались между собою так явственно и громко, что многие — в том числе и я — старались вглядеться в окружавшую нас глубокую тьму и рассмотреть ночного оратора и того, другого, который изображал его отголосок.

Первый говорил: Чужеземцы, куда вы идете?

А наперсник подхватывал: Куда вы идете?

Первый: Эта страна не хочет принять вас.

Второй: Не хочет принять вас.

Первый: Все будут против вас.

Второй: Против вас.

Первый: И все будете убиты.

Второй: Будете убиты.

Первый: Ах-ах-ах-ах-аа!

Второй: Ах-ах-аа!

Первый: Оох-оох-оох-оох-оо!

Второй: Оох-оох-оо!

Это было выполнено так смешно и так удачно, что в лагере все разразились неудержимым хохотом, и при том таким дружным, что голоса в лесу сконфузились и замолчали. Все снова погрузилось в ночную тьму.

Вполне убедившись в том, что тропинка, ведшая к прудам, проложена вовсе не людьми, а слонами; и зная при том, что на завтра нашим людям нечего есть, я сильно был озабочен и тем, и другим, а потому 2 июля с рассветом послал 200 человек пионеров за маниоком в те селения, в которых мы побывали третьего дня. Они исполнили это поручение так, что еще раз убедили меня в своей совершенной умственной несостоятельности; и я наперед предвидел, что из 389 человек, меня сопровождавших, вряд ли половина воротится в восточную Африку. Они теперь в полной силе молодости, владеют усовершенствованным оружием, экипированы заново, каждому дано по десяти патронов. Будь они хоть сколько-нибудь осторожны и осмотрительны, все почти могли бы живыми и здоровыми завершить кампанию; но они до такой степени ненадежны, безрассудны и легкомысленны, что не обращают ни малейшего внимания [117] на приказы и распоряжения начальства, если за этим не присматривать постоянно; а для такого присмотра мне понадобилась бы сотня английских офицеров, не менее умных и преданных чем мои четыре товарища. Эти дикари самым бессмысленным образом разбредаются по сторонам, рискуют жизнью из-за сущих пустяков и пока какое-нибудь исключительное бедствие не проучит их, никакими доводами не убедишь их в том, что они поступают как безумные.

В одно время с фуражирами воротился в лагерь отряд пионеров, посланных мною по тропинке с целью узнать ее общее направление; они пришли, захватив в лесу шестерых туземцев, расставлявших силки для дичи. Они принадлежали к племени Бабали; кожа их была светло-шоколадного цвета.

Мы попытались выведать от них, куда собственно ведет тропинка; но они говорили: “у нас только одно сердце, пусть и у вас не будет по два", — что означало: Не любезничайте с нами, коли вы намерены причинить нам недоброе; как и все туземцы, они настоятельно уверяли нас, что не едят человеческого мяса, не то что племена Бабанда, Бабали, Бабукуа, занимающие берега Арухуими выше Якондэ и слывущие людоедами.

Вскоре после того доктор Пэрк, наблюдая летавших вокруг него пчел, рассказывал другому офицеру, что они здесь вполне безобидны; в эту самую минуту одна из них села к нему на шею и жестоко его ужалила, в наказание за клевету. Он шутя стал рассказывать мне этот случай, но тут другая плеча ужалила его чуть ли не в то же самое место, так что он вскрикнул от боли: — Клянусь Юпитером, кусаются, да еще как.— Вот видите ли,— отвечал я,— и выходит, что — век живи, век учись!

Раздав маниок и приказав отварить клубни непременно в трех водах, я назначил ровно в час дня снова выступить в поход. В четыре часа мы расположились на ночлег.

На другой день мы покинули тропинку и с помощью компаса пошли через кустарник под тенью исполинского леса. Я шел в колонне в третьем ряду, вслед за проводником, и таким образом имел возможность руководить людьми. Дабы идти по возможности ровнее, хотя бы и медленно, я приказал саперам, чтобы каждый из них на ходу быстрым взмахом отрубал ту лиану или тот куст, который мешал ему пройти, и тотчас шел бы дальше. Дежурные начальники каравана обязаны были только делать пометки на деревьях, как можно явственнее: для этого они почти через каждые 10 метров срезывали кору на древесных стволах, притом [118] всегда на одинаковой высоте; а так как по всей вероятности арриергард пойдет по нашим следам только через два месяца, я велел делать пометки по крайней мере в ладонь шириною.

Мы чуть не в такт погребального марша вступали впервые в неизведанные дебри этих дремучих лесов. По иным местам мы подвигались не более 400 метров в час; в других, более открытых или менее густых, могли проходит до 1500 метров; с 6 1/2 часов утра до 4 ч. пополудни, то есть в шесть или семь часов ходьбы (так как нужно же было употребить хоть один час на полдник и роздых), мы делали почти 9 километров; между тем, в других местностях Африки, по обыкновенным торным тропам, можно в этот срок пройти от 22 до 29 километров. Поэтому для нас было очень важно по возможности придерживаться селений, не только для того, чтобы запасаться съестным, но также за тем, чтобы воспользоваться местными тропами. Впоследствии увидим, на сколько это удалось.

В четыре часа пополудни мы все еще шли, во весь день встречая на пути болото и речные притоки, бухты и тинистые отмели, топи и трясины, лужи, подернутые зеленою плесенью, глубиною по колена и такие вонючие, что нас тошнило; узкие запруды, заросшие водорослями и длинные, как канавы. Только что мы миновали эти вредоносные места, как в лесу внезапно так стемнело, что я с трудом мог различать литеры на своем компасе. Ветер, сначала издалека шуршавший в вершинах, перешел в глухой рев и, быстро приближаясь, разразился наконец громовыми раскатами бури, которая гнула, вертела и ломала сучья и потрясала гигантские стволы. Не желая останавливаться в болоте, мы спешили дальше, не взирая на возраставшую темноту; но когда хлынул дождь, по неволе пришлось остановиться, наскоро расставить палатки на колючем валежнике и поспешить, с помощью топоров и сечек, расчистить почву для ночлега. Холодный дождь падал тяжелыми каплями и каждая капля расходилась по легкой бумажной одежде наших людей широким пятном, величиною в пятифранковую монету. Они дрожали от холода, зубы их стучали. Гром гремел, молния пламенными зигзагами врезывалась в темноту. Было уже с лишним девять часов вечера когда весь караван собрался на место ночлега, но развести огни невозможно было из-за дождя; мы жались друг к другу, сидя на корточках, озябшие, промокшие, брызги проливного дождя обдавали нас, и мы дышали ядовитыми испарениями, подымавшимися из почвы. Наконец в три часа ночи, можно было зажечь несколько десятков костров, люди [119] ожили от тепла и с радостью расположились вокруг пылающих пирамид, чтобы напечь горьких корней маниока и положить конец своему продолжительному посту.

4 июля.— Мы направляемся к северо-востоку; через час ходьбы слышим вдалеке хор поющих туземцев. Передовые бегут разузнать, в чем дело; вскоре раздаются ружейные выстрелы и шум как будто приближается. Я поспешно собираю людей 1 отряда: они складывают в кучу свои вьюки и строятся в качестве стрелков. Прибегают гонцы от наших разведчиков и рассказывают, что придя на берег реки, они увидели подплывающую большую пирогу, а в ней толпу стоящих дикарей с натянутыми луками: дикари обдали градом стрел, а наши отвечали залпом из ружей. Мы снова пустились в путь и к 8 часам достигли берегов Арухуими в ту самую минуту, как длинная цепь челноков обогнула мыс противоположного берега и скрылась за ним. Они второпях позабыли захватать одну маленькую пирогу, привязанную у берега, а в ней живую козу.

Река была спокойна, порогов не видать; желая хоть немного поберечь силы моих людей, я велел принести составные части нашего стального вельбота и мистер Джефсон со своим отрядом, специально заведываюший им, тотчас приступил к работе. Через час «Аванс» был свинчен и спущен на воду. Кроме всего экипажа, он принял десять человек больных и 50 вьюков. Разобранный по частям, он занимает 44 носильщиков. Следовательно, таким образом у нас освободились 94 человека на подмогу остальным, да еще четверо тех, которые должны были постоянно нести лейтенанта Стэрса, все еще очень хворого. Джефсон со своими матросами переплыли реку, взяли козу и привезли ее к нам.

«Аванс» поплыл вверх по течению Арухуими и колонна должна была придерживаться берегов, как для прикрытия вельбота, так и для сокращения работы. Отсутствие правильной и разнообразной пищи, малая питательность той, которая доставалась нам с таким трудом, крайняя необходимость подвигаться быстро, невзирая ни на какие препятствия,— все это неминуемо должно было подрывать силы даже наиболее крепких людей. Нужно было всемерно стараться избавлять их от излишнего труда и по возможности облегчать его.

5 июля.— Идя рядом с вельботом, мы прошли 10 1/2 километров. Ширина реки в этой части от 500 до 600 метров, побережье несколько более открыто чем внутри леса, но все-таки приходилось иногда пробираться сквозь непроходимые чащи джонгля и [120] прорубать тоннели чрез лианы, перепутанные ветви, бамбуки и тростники. В 2 1/2 часа пришли на расчищенное поле Букандов. Никакая тропинка нас туда не вывела, просто мы попали из лесу в молодую рощу, в которой туземцы сделали просеку. Хижины построены посредине поля, близь реки, из чего я заключил, что не имея дорог и не ведая еще воздушных шаров, здешние обыватели сообщаются друг с другом только водою.

Не удивительно, что мы так обрадовались этому селению: с самого 2 числа караван исключительно питался маниоком, нарытым в тот день на соседних плантациях. Еще несколько часов такого воздержания, и нам пришлось бы совсем плохо.

Вельбот пришел только к вечеру. Он был задержан во-первых порогами, а во-вторых встречей одиннадцати челноков; само собою разумеется, что хозяева их не остались победителями и бежали, оставив на месте несколько пирог, которые Джемсон озаботился привести к соседнему острову и там укрепить. Он говорил, что одна из этих пирог, выдолбленная из громадного дерева, вместимостью не уступит нашему вельботу: почему бы в этом не подражать туземцам и не воспользоваться речным путем для перевозки возможно большего числа людей и вещей? и съестных припасов также; ибо что же как не трудность перетаскивания провизии подвергала нас вчера настоящей голодовке; в этой чужой стране мы всем чужие и лишь ощупью пробираемся в этих дебрях! Поэтому Джефсон отправляется с двойным числом матросов, из которых половина должна при вести пирогу.

Нечего и говорить, что задолго до нашего прибытия жители покинули Буканду: их остроконечные хижины были к нашим услугам, равно как и поля маниока. Это было не похоже на то, что я испытал во времена прежних странствий по Африке: обыкновенно женщины скрывались под прикрытием нескольких мужчин, а воины оставались по местам, вооруженные копьями и щитами, которые служат эмблемою собственности.

Здесь же и куры все до одной обратились в бегство. Очевидно, изучать этнологию в этом краю будет затруднительно.

6 июля.— В полдень караван, обильно снабженный съестными припасами, выступил из Буканды и через два часа снова приступил к устройству лагеря. Первая половина дня была посвящена чистке и починке ружей, так как у многих уже сломался курок.

Мы понемногу освоялись с дремучим лесом. Знаем, что в [121] туманные, сырые утра люди иззябли и потому унылы; нужна нравственная бодрость, чтобы заставить их сняться с лагеря, преодолевать холод, сырость, идти в туман по вязкой почве, погружаться то в тину, то в воду по пояс, и пересиливать тоскливое чувство, возбуждаемое сумрачной мглой, отсутствием света, тепла и почти постоянным исчезновением солнца. Небо заволокло густыми облаками, река тускло-серая, печальная, Температура понижается до +22°, даже до +20° Цельсия, а если судить по общему впечатлению, можно бы думать, что она еще на 10° ниже.

Нечистот в этих деревушках бывает очень много и они сваливаются по берегу реки. В этих грудах скопляются и навоз, и разный сор, сметаемый с улиц и из жилищ, кожура маниока, иногда кожа фиговых бананов, и целые кучи устричных раковин. Не будь у меня других, более важных предметов для описания, я бы охотно написал главу об этих компостах, а также о нравах и обычаях туземцев; подобно Оуэну, который по нескольким костям мог нарисовать целого мамонта, жителя давно прошедших веков, так и я взялся бы рассказать историю данного племени, изучив его кухонные остатки. Вонючие кучи привлекали представителей многих семейств насекомых. Отряды муравьев сновали взад и вперед в стройном стратегическом порядке, которому могли бы позавидовать местные дикари; мухи жужжали мириадами; бесчисленные бабочки, при виде которых Джемсон пришел бы в умиление, гонялись одна за другою, восхищая взор своими чудными оттенками; над ними целыми тучами вились фалены.

7 июля.— Колонна вступает в селение Бакути после семичасового медленного перехода и ценою беспрерывной работы пионеров. Я сел на вельбот; с обеих сторон берега возвышаются над водою на 2 метра и выше; повсюду заметны следы прежних поселков, которые легко распознать, не смотря на пышную лесную растительность, заменившую деревни и нивы. Очевидно, что лет двадцать тому назад война или какие-нибудь повальные болезни истребили жителей. Мне кажется, что в этом краю вовсе не водятся травы: до сих пор, по части крупных травоядных, мы встретили одного-единого крокодила и одного гиппопотама.

Наши гребцы с такою легкостью идут вверх по течению Арухуими, что слушая с реки как наши дровосеки выбиваются из сил, медленно протаскивая наш караван сухим путем, я еще пуще сожалею о моих 15 вельботах! Скольких трудов, скольких мучений избегли бы мы, с их помощью! [122]

9 июля.— После семи часов такого же изнурительного пути, приходим в область поселений племени Бакока. Люди имеют вид измученный и постаревший. У многих ноги поранены этими отвратительными колышками и от заноз начинают образовываться гнойные нарывы, крайне мучительные; другие жалуются на странную ломоту в членах. Стэрс поправляется медленно.

Мы проходим через множество заброшенных полей. Экспедиция могла бы целые недели питаться маниоком, на которого никакие хозяева не заявили бы претензий. Такие переселения вызваны очевидно междоусобными войнами. Бакокские деревни окружены заборами с очень низкими проходами.

На другой день проходим мимо четырех деревень, сильно укрепленных частоколом, а 10-го караван подходит к порогам Гуэнгуэрэ. Семь обширных селений тянутся вдоль уступов, захватывая некоторое пространство берега и по сю, и по ту сторону водопадов. Все население бежало внутрь страны на противоположный берег, или попряталось по островам, унеся с собою свои богатства, за исключением самой обыкновенной посуды, табуретов, скамеек, стульев с спинками и некоторых других предметов второстепенной важности. Ограды и хижины в исправном виде. Одно из этих поселений состоит из 210 остроконечных хижин и двух квадратных сараев, где происходят общественные сборища и помещаются кузнецы. Поселок выстроен на высоком мысу, на двадцать метров возвышающемся под уровнем реки. Отсюда чудный вид на широкую реку, темное серебро которой выступает особенно рельефно между ярко зелеными стенами высоких, лесистых берегов.

Лейтенант Стэрс почти выздоровел от своей желтухи; остальные товарищи совершенно здоровы, не смотря на то, что мы питаемся листьями от маниока и некоторых овощей, более или менее дико растущих, мелко изрубленных и превращенных в хлебцы или печенье. Но сегодня доктор угостил нас блюдом мелких птичек, которые тысячами гнездятся по громадным деревьям вдоль селения.

11 июля.— Прошли всего 1 1/2 километра, чтобы дать время матросам втащить обе лодки через пороги до верхнего водопада и предоставить некоторый отдых колонне. На другой день мы сделали 11 километров; река повернула на восток, что было для меня особенно выгодно, и прошли благополучно несколько поселков.— Удаляясь от Гуэнгуэрэ, мы видели как туземцы спешили по домам, сызнова занимая свои деревни. Такой способ действий был для меня во [123] всех отношениях приятен: мы не потеряли времени на переговоры и бесполезные пререкания; туземцев мы побеспокоили всего на одни сутки. И если бы все караваны, идущие этими местами, вели себя также миролюбиво как мой, очень вероятно, что туземцы, подстрекаемые между прочим и естественным любопытством, не бегали бы от чужеземцев, а спешили бы с ними познакомиться.

Наши люди нашли чем поживиться и с собою захватили порядочно. Обработанных земель здесь довольно много. Особенно хороши здесь рассаженные вдоль всех заборов бананы (Musa sapientum); близь деревень повсюду садики, наполненные огородными травами. Наши люди натащили в лагерь курительного табаку, десертных тыкв и немного кукурузы. Но говядина, увы! продолжала блистать своим отсутствием.

Водяных птиц мало, только нырки, орлы-рыболовы, да зимородки. Издали до нас доносился писк пары ибисов. Стаи попугаев свистели и кричали на все лады, точно желали пробудить дремучий лес от тяготеющего над ним безмолвия; в этом помогали им козодои, цапли ¹⁶ и мелкие ткачики. Насекомых, мух и мотыльков было бесчисленное множество.

12 июля.— Пустились в путь в 6 1/2 часов утра; караван по обыкновению опередил вельбот и конвоирующую его пирогу. Но как ни тихо мы шли водою (не более 3-х километров в час), мы все-таки вскоре перегнали сухопутный караван. В 10 часов утра мы встретили молодого туземца, спускавшегося вниз по реке на каком-то обломке пироги. Он с большою легкостью перепрыгнул к нам на вельбот и начал болтать очень мило. Он сказал, что ему пятнадцать лет, а зовут его Бакуля. Через час времени мы вступили в нижнюю оконечность длинного изгиба реки; по обоим берегам ее рассыпано множество деревень; юный проводник, свалившийся точно с неба, мимоходом называл нам их поочередно: Банданги, где мы остановились для полдника,— и отплыли дальше в 2 часа пополудни; Ндумба; затем длинный ряд деревень, обитаемых племенем баналийцев. Все хижины были пусты. В течении одного часа гребцы довезли нас до другого конца речного изгиба. Мы вышли на берег в числе сорока человек, но все-таки чувствовали себя ничтожной горстью людей в этом пространном и безмолвном городке. Я насчитал тут до 13 селений, из которых в одном оказалось 180 хижин; положим на все протяжение речного изгиба 1300 хижин: если в каждом жилище предположить [124] только по 4 обитателя, и то составит население в 5200 человек.

Авангард наших пешеходов пришел в 5 ч. 30 минут и вслед затем разразилась сильнейшая гроза, с молнией и страшными раскатами грома, как и следует ожидать в этой атмосфере, до того насыщенной парами, что даже солнца почти не видать из-за вечного сероватого тумана. И в небесах, и повсюду кругом, на леса, на деревни, на реку стремглав летели пламенные стрелы молнии, бороздившей густые, тяжелые, медлительные тучи, которые так давно скоплялись над нашими головами, и вот наконец, разразились дождем. Однако, этой бешеной энергии сосредоточенного электричества было недостаточно для того, чтобы очистить атмосферу и дать людям полюбоваться синевой небес и наслаждаться благодетельными лучами солнца. Мы четыре часа кряду были свидетелями этой ужасной суматохи, но мы сами были в безопасности в жилищах баналийцев, и о судьбах каравана не беспокоились: наши люди занимали Банданги, на другом конце изгиба, и каждую минуту стреляли, чтобы дать нам знать, что все благополучно; мы же, более бережливые на средства, отвечали им только звуками рогов.

Такое многочисленное народонаселение конечно не может обойтись без обработанных полей; и точно, мы нашли маниок, бананы обыкновенные и фиговые, кукурузу, сахарный тростник и огороды. Я велел стоять тут лагерям до 15-го, тем более, что грозовым ливнем слишком вымочило почву.

В 9 часов вечера я услышал голос Нельсона, который заказывал: «котлетку и кофе!» и заключил из этого, что арриергард присоединился к нам. Котлетами на сей раз послужили нам лепешки из кассавы, пара печеных бананов, блюдо вареных овощей, да чай или кофе. Невозможно было достать ни козы, ни курицы, ни какой дичи,— четвероногой или пернатой. Мы видели до сих пор двух крокодилов, одного гиппопотама, но ни слона, ни буйвола или антилопы, ни даже кабанов, хотя помет их встречается очень часто. Иначе и быть не могло при том шуме и гаме, которые производил караван: пионеры кричали, перекликались, топоры стучали, листва шелестела, сучья хрустели, падающие деревья ломились с треском и грохотом, а люди на ходу голосили на все лады,— разговоры, россказни, хохот, споры, жалобы и восклицания не прекращались ни на минуту. В густом подлеске шагу нельзя было ступить без борьбы с лианами и всякой растительной путаницей, которую подрезывали ножами, рубили топорами и сечками, так что если бы даже люди шли молча, одного шума, [125] производимого истребительными инструментами, было бы достаточно, чтобы напугать и разогнать зверей. Впрочем лесная чаща была так густа, что если бы они и были в нескольких шагах от нас, мы не могли бы разглядеть их в непроницаемой массе зелени.

Я воспользовался досугом, чтобы посетить небольшой архипелаг по близости от Банданги. На одном из островов оказались громадные кучи устричных раковин, из них одна имеет 18 метров длины, 3 метра ширины и 1 метр высоты. Можно себе представить, какие здесь пикники задавали себе древние туземцы и сколько же времени прошло с тех пор, как тут вскрыли первую устрицу! На обратном пути я заметил под сорною насыпью среди берегового извива слой таких раковин уже на целый метр затянутый наносною землей.

Юный Бакуля поведал мне много интересного: внутри материка к северу живут Бабуру, резко отличающиеся от других племен. Вверх по реке, на расстоянии 30 дней ходьбы, обитают карлики, вышиною в 60 сантиметров и с длинными бородами; Бакуля побывал однажды у порогов Панга, где река образует водопады вышиною с самые высокие деревья; племена левого берега называют Арухуими «Люи», между тем как у Бабуру правого берега река известна под именем «Люали» и т. д., и т. д. Бакуля оказался необыкновенно хитрым мальчиком: он чистокровный людоед и с величайшим наслаждением поел бы человечьего мяса. Но он превосходно играл свою роль и по врожденному гаерству сумел вести себя вполне прилично в новой среде, куда попал совершенно случайно; если бы все туземцы придерживались политики этого мальчика, наше путешествие в этой стране могло бы быть очень легко и приятно. Я полагаю, что они все вообще также искусны и хитры как Бакуля, но таких отважных между ними мало.

Из столицы старшины Бамби, племени Баналийцев, мы трогаемся в путь 15-го числа, водою и сухим путем и направляемся к селениям Бунгангетов. Утро туманно и пасмурно, тяжелые облака нависли низко. Я смотрел на темную реку, бесшумно катившую свои воды между двух зеленых стен, служивших ей высокими и неприступными оградами, и думал, что эта местность благоговейно ожидает трубного гласа цивилизации, которая и ее призовет в свою очередь послужить общему делу человечества. Я сравнивал выжидательный характер этого момента с той глубокой тишиной, которая предшествует рассвету, когда вся природа спит, когда теряешь сознание времени, когда бурные страсти кажутся потухшими, а безмолвие так полно, что кажется будто слышишь биение собственного сердца, [126] и мысли самые сокровенные как будто слишком громко звучат в душе. Когда на востоке начинает сереть и белеть, заря занимается и в воздухе чуется дыхание невидимой жизни, все тогда проникается светом, все пробуждается, дышит, поет и вся природа выходит из своего оцепенения. Но здесь еще ничто не шевелится: дремучий лес остается недвижим и река все также беззвучно протекает мимо. Подобно «Спящей Красавице», африканская природа спит с незапамятных времен, но не стареется; она стара, невероятно стара, а все-таки она спящая красавица-дева.

Трудно себе представить, какие громадные пространства плодородной земли могла бы эта страна предоставить обработке. Правда, по берегам реки население довольно густое, но они далеко не везде обработаны. Лес немного расчищен в ближайших окрестностях поселков, насажено несколько десятин маниока; иногда в лесу сделана просека, в виде кратера более или менее обширного, среди которого ютятся дрянные хижины, обитаемые дикарями,— и только.

Плывя на вельботе, я только и мог развлекаться нанесением на бумагу верхнего течения Арухуими, направление которого до тех пор не было известно, а наводить об этом справки не было никакой возможности, так как туземцы при нашем приближении спасались бегством наподобие крыс, залезающих в норы. До каких пор позволительно было отклоняться от намеченного пути? Следуя течению реки, удобно было перевозить больных и слабосильных и облегчать труд здоровых; можно было водою перевозить наши пожитки и съестные припасы, изобилующие по берегам; но все эти выгоды вознаградят ли нас за громадный крюк, обусловленный длинным изгибом реки? Делая многочисленные зигзаги, она отклоняется от 70 до 90 километров к северу от нашей настоящей дороги. Это много; но принимая во внимание количество заболевших людей и всеобщее изнурение, я подумал, что если бы даже река зашла до 2° северной широты, все же несравненно лучше идти ее извивами, чем опять углубляться в лес.

Температура воздуха в туманные утра была около +24 ^о С., а над поверхностью воды +25°. Какое счастье, дышать чистым воздухом реки после душной и спертой атмосферы наших лагерных стоянок по лесам!

16 июля.— Наша флотилия, состоящая из «Аванса», большой пироги и четырех челноков, подобранных в разных местах по пути, приняла 74 человека и 120 вьюков. Теперь половина наших пагази избавлена от ноши тяжестей, как вначале я их уволил от таскания составных частей стального вельбота; таким образом они [127] служат носильщиками только через день, а в остальное время идут с пустыми руками. Мы проходим мимо устья одного большого притока и, пройдя еще два километра, останавливаемся на ночлег.

Температура повысилась до +34,5°; вследствие чего вскоре пошел проливной дождь, по обыкновению предшествуемый громом и молниею. Хотелось бы мне знать, сколько сантиметров воды упало на землю в эти девятнадцать часов непрерывного ливня? Немногие из нас могли уснуть. Наконец, 17-го, в час пополудни, наши люди принялись вынимать одеяла и одежду для просушки и веселое оживление снова воротилось к нам. А туземцы по соседству должно быть натерпелись страху, зная что мы от них так близко; если бы они знали какими мы обладаем сокровищами, как выгодно они могли бы сбыть своих коз и кур.

В 3 часа пополудни пешая колонна расположилась лагерем насупротив поселения на низовьях Марири. Не довольствуясь своими огромными деревянными барабанами, распространявшими тревогу на 16 километров, туземцы подняли такой крик, что мы расслышали их еще за два километра до стоянки. Отсутствие всяких других звуков придавало их голосам особую силу.

Сомали, исправные и полезные слуги в таких краях как Массаи или выжженный солнцем Судан, никуда не годятся в сырых местностях. Пять человек отказались оставаться гарнизоном в Ямбуйе и настоятельно хотели идти со мною. С тех пор как мы пошли водою, я приказал им поступить в гребцы, насколько они сумеют владеть баграми и веслами; но в самом скором времени они начали изнуряться и под конец плыли уже в качестве простых пассажиров. Высадившись на сушу, после двухчасового плавания вверх по течению, они до того устают, что не способны даже устроить себе шалаш для защиты от сырости и дождя. А так как они отъявленные воры, то занзибарцы не подпускают их к своим хижинам. Всякий день приходится позаботиться о том, чтобы им выдали порцию съестного; сами они так ленивы, что лучше будут голодать, чем потрудятся протянуть руки за фиговыми бананами, которые растут над их головами.

18 июля.— Мы остановились на 16 километров выше устья верхнего Марири; суда прошли все расстояние в 4 1/4 часа, а сухопутная колонна не пришла и вечером.

19 июля.— Наши матросы в течение 2 1/2 часов прорубают дорогу до верхнего уступа порогов верхнего Марири. На возвращение в лагерь им понадобилось всего 45 минут. Расчищая дорогу, мы шли вдоль берега приблизительно тем же шагом, каким идет [128] обыкновенно наш караван, из чего я заключил, что по лесу можно бы подвигаться почти на 10 километров в день. Возвратясь к месту привала, я велел колонне построиться сызнова и провел ее до конца проложенной нами тропы. Вельбот и челноки благополучно проведены на верх порогов; разведчики добыли съестных припасов в деревне, на три километра выше лагеря, а на другой день авангард занял ее.

Два часа спустя, двое туземцев Марири подплыли в челноке и предложили нам купить провизии. Бакуля служил переводчиком. Мы купили двух кур, а к вечеру они привезли еще трех: то была первая наша торговая сделка на Арухуими, кончившаяся удачно. Марири довольно важный пункт, богатый бананами; расположен насупротив той деревни, где мы остановились. Двое из наших людей, Чарли № 1 и Мусса-бен Джума не вернулись на ночевку. С самого выступления из Ямбуйи, мы еще ни одного человека не теряли.

Никаких особенных событий не произошло, но с того дня начался для нас ряд неудач. Полагая, что эти двое пропавших попали в руки к туземцам, по утру на перекличке я обратился к людям с увещаниями и сказал им целую проповедь на этот счет. Через тринадцать месяцев после того мы узнали, что они просто бежали и им удалось добраться до Ямбуйи: там они сплели целую историю о претерпеваемых нами войнах и несчастиях, офицеры передали эти слухи письменно комитету и наши друзья в Европе переполошились. Если бы я знал, что двум гонцам может удастся такой контрмарш, я конечно поспешил бы доставить майору Бартлоту самые точные сведения, а также послал бы ему карту того маршрута, которым, как мы полагали, он должен был воспользоваться через месяц.

За порогами Марири первый переход привел нас к обширному поселению южного Мупэ,— несколько деревень, расположенных среди живописных плантаций. Имена местных старшин: Мбаду, Алимба и Мангруди.

22 июля.— Дежурный офицер доктор Пэрк имел несчастие отклониться от реки и направиться по лесу не в ту сторону. Напав на тропинку, он пошел по ней и тут они встретили женщину с девочкой, у которой были большие глаза и темная кожа. Она указала им дорогу к реке и ее отпустили. Очевидно под ее влиянием, жители северного Мупэ, на правом берегу, согласились вступить в сношение с нами и продали нам два яйца и дюжину кур. [129]

В этом месте речное русло состоит из сплошного твердого камня кирпичного цвета; порогов много, но они довольно мелки и не очень затрудняли передвижение. Берега иногда возвышаются над водою на 12 метров и выше, и на обнаженных обрывах резко были выражены горизонтальные пласты, местами похожие на обвалившиеся плиты.

У здешних прибрежных жителей по-видимому существует обычай, в знак миролюбия лить на голову гостя воду пригоршнями. Подходя к лагерю они издали начинали кричать: — «О, мономопотэ! (сын океана) мы голодаем и нет у нас съестного, но вы найдете много припасов, если пойдете дальше, вверх по реке».— На это мы отвечали: — Мы тоже голодаем и не можем идти дальше, пока вы не накормите нас. — После чего они кидали нам початков отличной кукурузы, бананов и сахарного тростнику. Эта церемония послужила прологом к дальнейшим сношениям, во время которых эти невинные дикари оказались такими же ворами и мошенниками, как и самые плутоватые уянзи на Конго. Здешние принадлежат к племени Бабэ.

Мы очень легко обменивали на сахарный тростник и на табак старые коробки от сардинок, от патронов или из под консервов сгущенного молока и варенья. За курицу мы давали бумажный платок. Они показывали нам коз, но продать их отказались; козы чуть ли не составляют исключительной собственности старшин. По части тканей, им только и нравились бумажные материи ярко-красного цвета. Мы видели в их руках медные монеты, а на дне одного челнока заметили обломок шпаги, длиною 22 сантиметра, такого образца, какие носят пехотные офицеры. Интересно бы узнать историю этой шпаги и проследить, через сколько рук она прошла, с тех пор как вышла из оружейного завода в Бирмингэме. Нет сомнения, что так или иначе соседи здешних дикарей имели сношения с суданцами. Но наше незнание местного языка и крайняя пугливость наших новых приятелей ограничили наши разговоры несколькими знаками приветственного и торгового характера.

Нравы и одежда здешних жителей мало отличаются от племен, населяющих область верхнего Конго. Головной убор состоит из сплетенных прутьев, украшенных перьями красного попугая, или представляет шапочку из обезьяньей шкурки серого или черного цвета, с висящим позади хвостом. Украшения на шее, на руках и вокруг щиколотки большею частию из гладкого железа, реже медные; из латуни совсем не встречаются. «Сэнненэ» выражает [130] у них дружелюбное приветствие, также как у Маньюима, Урегга и Уссонгора, за Стэнлеевыми порогами. Очень изящны их весла, имеющие форму продолговатого листка и тонко отделанные.

Цвет их кожи скорее желтый нежели черный. Когда видишь их толпу на противоположном берегу, их даже трудно отличить от красноватой почвы, что зависит впрочем и от кампешевого порошка, который они мешают с маслом и употребляют для украшения своего тела; но отчасти этот светлый оттенок определяется и тем, что они живут в тени. Бакуля никогда не натирается этим порошком, а кожа у него гораздо светлее чем у большинства наших занзибарцев.

24-го авангард, под предводительством Джефсона, сделал великолепный переход в 14 километров, на протяжении которых они прошли через 17 потоков и заливов. В таких случаях Джефсон проявляет необычайную силу. Во многих отношениях он мне напоминает меня самого в молодые годы, пока старость и сотни лихорадок не расхолодили мою кровь. Он как раз моего роста, одинакового со мной веса, телосложения и темперамента. Он горяч, преисполнен веры в свои силы, необычайно вынослив и совсем не ведает утомления. Он без малейшего колебания идет в тинистую лужу, в вонючую трясину, влезает туда по колена, по пояс, по шею,— весь уйдет, коли нужно; в цивилизованной стране он сибарит, брезгливый, изнеженный баловень; в Африке неутомимый работник, которого приходится только сдерживать и направлять, для его же пользы. Его товарищи, Стэрс, Нельсон и Пэрк во многом сходны с ним. Стэрс, деятельный и интеллигентный воин, понимающий мигом, с полслова; он на лету схватывает указания и выполняет их в совершенстве. Нельсон — центурион древнего Рима: он может совершить многое, только потому что так приказано; он не теряет времени на выяснение причин: довольно того, что начальник распорядился, а его дело повиноваться; и все его силы, вся энергия, решительность и здравомыслие к моим услугам: во всякое время он готов действовать, пострадать, умереть. А Пэрк, благородный и добрый, терпеливый и преданный, такой кроткий с больными и в то же время какой энергический человек! Он всегда забудет о себе ради других и распространяет вокруг себя утешения в нашей атмосфере тяжелых забот и страданий. Конечно никогда еще не бывало на африканской земле четырех товарищей лучше этих. И ни один начальник экспедиции не имел больших причин чем я благодарить за них свою судьбу.

В этот день с Джефсоном было два приключения. Шел он [131] весело и бодро вперед, согласно побуждению своей прямолинейной натуры, и направляя пионеров шагал через колючий джонгль, не опасаясь уколоться или порвать свое платье; как вдруг он провалился и исчез в слоновой яме, как могло бы случиться и с юным толстокожим, который, резвясь и играя, пролагал бы себе путь через лес, давя, ломая и сокрушая на ходу бамбуки и древесные побеги, и вдруг исчез бы из глаз своей заботливой мамаши. К счастью, Джефсон очень ловок: он так хорошо вывернулся и так быстро подоспели к нему на помощь, что это падение не причинило ему никакого вреда. Это приключение только позабавило нас в лагере и сам Джефсон охотно над ним смеялся.

Пустившись снова по лесу впереди всех, для проложения тропинки, он внезапно очутился лицом к лицу с туземцем высокого роста и с копьем в руке. Они оба так были поражены неожиданностью своей встречи, что остановились и не произнесли ни звука; опомнившись, друг наш с воинственной отвагой древнего богатыря бросился на дикаря; но тот, вырвавшись из его рук побежал прочь, как бы спасаясь от льва, и устремился с крутого обрыва к маленькой бухте, а Джефсон за ним. Глинистая почва тут мокрая и скользкая и храбрый командир «Аванса» с разбега упал, головой вниз: сила падения была так велика, что он в одно мгновение сполз в этом виде до самого края воды. Когда ему удалось вскочить на ноги, он увидел, что сын лесов уже переплыл реку, на противоположном берегу остановился и с изумлением взирал на «белолицего», явившегося перед ним так неожиданно, когда он только о том и думал, чтобы добыть дичи из расставленных силков.

Место, выбранное нами для ночлега, с незапамятных времен должно было служить любимым местопребыванием слонов. Оно находится у поворота реки, где встреча быстрых течений производит сильнейший водоворот. Выше этого пункта река течет широко, спокойно, величаво; ниже — несколько островов делят ее на причудливую сеть протоков.

25-го капитан Нельсон новел караван. Я удержал Джефсона при себе, дабы он помог провести через эти опасные проливы длинные и узкие пироги, нагруженные нашими сокровищами, и присмотрел бы за увальнями, входившими в состав экипажа. «Аванс» пошел первым и стал на якоре выше водоворота; его матросы бросили с борта конец каната гребцам, которые, ухватившись за него, понемногу притянулись к вельботу и таким образом привели [132] пироги в более спокойные воды. После этого мы гребем изо всех сил, чтобы выбраться вверх по бурному течению. В 11 часов утра «Аванс» стал рядом с авангардом каравана, поджидавшего нас на высоком берегу Ренди, широкой бухты с ленивыми и темными водами, которые как бы не хотя выступают из мрачной глубины леса. В час дня перетаскивание волоком кончено и караван вновь пустился в путь; между тем мы приготовляемся к новой борьбе с утесами и с быстриной ужасных порогов, известных у нас под названием «Осиных порогов» со времени следующего происшествия.

Эти пороги растянулись на протяжении более трех километров. Выше их расположены деревни, ставшие знаменитыми из-за трагических происшествий, о которых будет сказано ниже; в настоящее время мы стремились туда в надежде найти там приют и съестные припасы.

В продолжении первых 30 минут все шло хорошо. Течение быстрое и опасное, перебивалось местами крупными волнами. Я был на руде. С правого борта гребцы работали изо всех сил; с левого матросы хватались за нависшие ветви; двое отталкивались шестами; двое других, стоя на передней палубе, держали наготове багры, чтобы хвататься за стволы молодых деревьев, мимо которых мы плыли. Мы подвигались медленно, пробираясь между берегом и островками по узкому рукаву, загроможденному громадным подводным утесом, выставлявшимся из воды множеством вершин около одного метра в поперечнике; но мы твердо решились переплыть его, будучи уверены, что в случае крушения тут меньше шансов потонуть. Горячо взявшись за дело, мы уже вступили в самый опасный проток, протянув руки к ветвям, за которые была возможность ухватиться; но как только мы взялись за них, на нас накинулся целый рой обозленных ос, со всех сторон облепивших нас: они жалили в лицо, руки, шею, словом всюду, куда могли проникнуть. Вне себя от бешенства и от боли, тщетно отбиваясь от этого легиона врагов, окруженные предательскими утесами, отбрасываемые бурными воинами, увлекаемые в водовороты, мы так работали руками и ногами, «когтями и зубами», что в несколько минут очутились за 100 метров от ужасного места и прикрепили суда к деревьям; тут мы остановились отдохнуть, собраться с мыслями, пожаловаться на боль, порадоваться своему избавлению и обменяться воспоминаниями и мнениями об относительных достоинствах разных жалящих насекомых, пчел, слепней и ос.

Один остряк, обращаясь к моему слуге, немцу, сказал: — Вы [133] на днях уверяли, что в этих гнездах из серой бумаги должно быть много меда,— ну, как же вам понравился сегодняшний мед? Горьковат, не правда ли? — Все рассмеялись; веселое расположение духа снова вступало в свои права. Опять принялись за работу и через час приплыли к деревне, только что занятой караваном. Люди на челноках, следовавших за нами, издали видели баталию, происшедшую между нами и осами и из предосторожности переплыв реку поперек, пошли вдоль правого берега. Сомали и суданцы, поручив себя Аллаху, вошли в проток и были страшно искусаны осами. Они вознаградили себя тем, что потешались над занзибарцами, которыми командовал Уледи,— тот самый Уледи, о котором говорено в моей книге «Таинственный Материк».

— Что ж это, Уледи! — сказал я ему,— ты сегодня осрамился, разве достойно храброго быть побежденному осами?

— О, господин! — отвечал он,— храбрость тут не причем. Осы злее самых жестоких людей.

Здешнее поселение на левом берегу называется Бандейя; насупротив его живет племя Буамбури. К северу от Буамбури, на один день пути, обитают Абабуа и Мабодэ, у которых хижины строятся уже не конические, как у приречных племен; по слухам, они строят себе дома квадратные, со щипцом на крыше, стены тщательно замазывают. а к переднему фасаду приделывают глиняные веранды.

26-го — мы дневали, чтоб отдохнуть и оправиться от лихорадочного припадка, причиненного ужалением ос; командир вельбота особенно пострадал от них. На следующий день нас посетил старшина Буамбури. Он принес в дар цыпленка, которому отроду не минуло еще и одного месяца: мы отказались от такого подарка со стороны человека, который жаловался на свою бедность. На нем было ожерелье из трав, к которому подвешены два небольшие клыка, тщательно сточенные и полированные, а головным убором служила шкурка обезьяны с длинною шерстью. Мы с ним обменялись дружелюбными приветствиями и караван выступил дальше. 28-го — стали лагерем против Мукупи, местечка, состоявшего из восьми дикарских деревень.

Захватили в плен двух туземных геркулесов, которые разудивили нас следующими сообщениями: к востоку от места, называемого Панга, к которому мы скоро придем, есть большая вода, по имени Но-Ума, окружность которой равняется нескольким дням пути. Среди этой воды виднеется остров, населенный таким множеством змей, что туземцы боятся туда ходить. Из этого озера [134] берет начало Нэпоко, приток реки Нуэллэ,— как называют здесь Арухуими. Я вскоре однако же догадался, что озеро это фантастическое, а Нэпоко впадает в большую реку с западного, т. е. правого берега.

29-го.— Располагаемся лагерем насупротив Май-Юи, целого ряда селений, окруженных бананами, на правом берегу. Жители не очень дичились нас. Должно быть они получили на наш счет благоприятные сведения. Торговля началась самым любезным образом; у наших людей было достаточное количество медной монеты, бус, медной проволоки и разной другой заморской дряни. Но с прибытием колонны цены поднялись, потому что спрос на местные товары был велик. Нас предупредили, что других поселений не будет вплоть до Панги, которая отсюда за девять дней пути по лесу.

На другой день у нас опять базар; для облегчения покупок мы роздали своим людям некоторое количество мелких вещей, служащих здесь вместо денег. Но ценность этих предметов значительно понизилась в течении ночи: за прут из желтой меди, длиною в аршин, а толщиною в телеграфную проволоку, давали всего только три початка кукурузы. В Бангале за этот самый прут можно купить провианту на пять дней. А здесь, в этой глуши, за четыре прута насилу уступали одного плохого цыпленка. Ни медных монет, ни бус совсем больше не принимали. Наши люди отощали, но не взирая на перспективу девятидневного поста, никто и не думал воротиться чрез Осиные пороги для добывания провизии. Как мы не уговаривали туземцев, они оставались глухи к нашим увещаниям. Тогда наши стали втихомолку сбывать свои патронташи за пару фиговых бананов. За один патрон им давали початок кукурузы, за жестяную коробку — два початка. Туда же пошли сечки, топорики, ножи. Нам угрожало полное разорение. Я погнал прочь всех туземцев и приказал одному из своих занзибарских великанов взять живьем из челнока одного из главных невольников старшины Мугуйе, а дикарям объявил, что если они не хотят честно торговать, как в первый день нашего прибытия, мы уведем пленника с собою, а за провиантом сами отправимся за реку.

Прождав понапрасну ответа на этот ультиматум целый вечер, на рассвете, 31-го числа, мы сели на суда в сопровождении двух отрядов и высадились в Май-Юи; фуражиры, разосланные во все стороны, набрали съестных припасов на десять дней.

Вечером, 1 августа, авангард расположился против Мамбанги. Матросы претерпели несколько неудач. По неосторожности суданцев их пирога опрокинулась. Один из рулевых, занзибарец, вопреки [135] моим формальным приказаниям, направил свой челнок под самый берег, намереваясь проскочить под громадными древесными ветвями, которые нависли над рекою на пятнадцать метров. Увлекаемый быстриной, он задел челноком за подводную ветку и лодка перевернулась, погубив при этом много дорогих вещей, между прочим шесть ружей и целый тюк с ожерельями, из которых каждое обошлось нам в 5 франков.

2 августа у нас был смертный случай,— первый с выступления из Ямбуйи за 36 дней пред тем. Принимая во внимание все лишения и непосильные труды, доставшиеся нам на долю, я еще дивился тому, что наше положение не хуже. Все мы давно нуждались в отдыхе, но караван спешил вперед, в надежде найти на том или другом берегу какой-нибудь поселок, достаточно снабженный съестными припасами, чтобы прокормить нас дней пять.

Достигнув большой деревни, по всем признакам заброшенной по крайней мере полгода назад, мы располагали тут проночевать, как вдруг я услышал какие-то крики и необычайное движение. В одной из хижин нашли человеческий труп, уже в значительной степени разложившийся; потом нашли другой, третий... Мы поспешили снова собрать свои пожитки и поскорее вышли из этого селения мертвецов, из боязни захватить ту странную болезнь, которая по-видимому принудила жителей разбежаться из своих зачумленных жилищ.

Один из наших несчастных ослов, не находивший корма в этой стране деревьев и джонглей, лег на землю и околел. Остальные тоже очень страдают от недостатка травы в нескончаемых лесах.

Устье р. Нгулы, северного притока, который в этом месте казался до 16 метров шириною, приходилось как раз против нашей вечерней стоянки.

3-го на горизонте показались два холма, один на восток-юго-восток, другой еще немного восточнее. Мы остановились у нижней оконечности речного изгиба, внутри которого находятся два острова. На одном из них, о радость! мы нашли двух коз и конечно тотчас же предали их закланию, одну — для офицерского стола, а другую — на бульон для больных. Будь у меня сотня коз, сколько бы сохранилось человеческих жизней, которые постепенно погасали.

4-го достигли наконец порогов Панга или Нэпанга, о которых столько наслышались от юного туземца, Бакуля.

Эти пороги в десять метров вышиною, но они кажутся вдвое выше по причине чрезвычайно отлогой покатости, начинающейся далеко выше уступов. Весь водопад имеет до 1 1/2 километра [136] протяжения и представляет первое действительно серьезное препятствие на пути нашей флотилии; он низвергается по гнейсовым утесам четырьмя отдельными каскадами, из которых наибольший имеет 60 метров ширины. Эти пороги служат естественною охраной туземцев, населяющих большой остров, называемый Нэпанга, имеющий 1650 метров длины, 300 метров ширины, и расположенный в 600 метрах ниже водопадов. На острове 3 деревни, заключающие до 250 хижин конического тапа. Туземцы владеют и другими поселениями внутри страны, и к северу, и к югу отсюда. Они питаются почти исключительно бананами, хотя у них есть и маниоковые поля.

Один злополучный занзибарец, должно быть предпринявший как можно больше способствовать нашему разорению, опрокинул свой челнок приближаясь к Нэпанге и потопил два ящика снарядов от митральезы, пять ящиков медной монеты, три ящика с белилами, один с бусами, один с тонкою медною проволокой, несколько патронташей и семь карабинов.

В этой местности все дико: одинокий гиппопотам, завидев нас, погнался за нами и чуть не настиг; за это он получил рану, вероятно смертельную. При нашем приближении куры разлетались во все стороны и попрятались в джонгле. Козы также оказались крайне дикими. Впрочем нам удалось таки изловить двенадцать коз, что подало мне надежду спасти нескольких больных. Невода и верши туземцев доставили нам также немножко рыбы.

Три дня сряду фуражиры шарили по островам и по деревням обоих берегов и в конце концов набрали 110 килограммов кукурузы, 18 коз, столько же кур и несколько бананов, и это все, что они могли достать на 383 человека! Они исходили множество поселков, но видно было что и у самих туземцев немного запасов. По слухам, они теперь воюют с другим племенем — Энгуеддэ. Вместо того, чтобы обрабатывать свои поля, они питаются грибами, корнями, травами, рыбой, улитками, гусеницами, стеблями бананов, изредка разнообразя эту страшную диету кушаньем из человеческого мяса, когда удается поразить копьем врага. Дальнейшее пребывание в таком месте не представляло никакого удовольствия и потому мы немедленно занялись переноскою судов. Для этой цели отряду Стэрса поручено было проложить дорогу и для большего удобства наложить поперек пути круглых обрубков; отряды № 3 и № 4 тянули бичевой челноки; отряд № 1 перенес «Аванс» целиком, не разбирая его, и шествовал в такт под звуки дикой музыки и песен. Вечером 6 августа, после утомительной работы, мы стали лагерем по ту сторону больших водопадов Панга.

Комментарии

16. Ardea helias.

17. Теннисон.