СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ГЕНРИ М. СТЕНЛИ

В ДЕБРЯХ АФРИКИ

ИСТОРИЯ ПОИСКОВ, ОСВОБОЖДЕНИЯ И ОТСТУПЛЕНИЯ ЭМИНА ПАШИ, ПРАВИТЕЛЯ ЭКВАТОРИИ

Глава XVIII.

ОТПРАВЛЯЕМСЯ ВЫРУЧАТЬ АРРИЕРГАРД.

Многие племена провожают нас до Муканги.— Лагерь в деревне Укуба.— Прибытие к форту Бодо.— Наши инвалиды, порученные заботам Угарруэ.— Донесение лейтенанта Стэрса о его походе за инвалидами и о водворении их в форте Бодо.— Ночные посещения хитрых карликов.— Смотр гарнизона.— Решаюсь самолично вести экспедицию на выручку арриергарда.— Плохое здоровье капитана Нельсона.— Моя собачка Рэнди.— Описание форта.— Занзибарцы.— Вычисление времени, потребного на поход в Ямбуйю и обратно.— Соображения лейтенанта Стэрса касательно парохода Стэнли.— Разговор со Стэрсом о майоре Бартлоте и о колонне арриергарда.— Инструкции, оставленные лейтенанту Стэрсу.

1-го июня мы выступили из Ундуссумы к западу, в сопровождении двадцати служителей Мазамбони. Через полтора часа дошли до Урумангуа. Из этого округа пошли провожать нас сто человек, а люди Мазамбони ушли домой. Два часа спустя пришли в Униабонго, и тут люди из Урумангуа тоже ушли, предоставив честь сопровождения нас местному населению. Эти в свою очередь шли с нами полтора часа, доставили до Муканги и оставались до тех пор, пока не удостоверились, что все мы прилично расквартированы и сытно накормлены. Однако неподалеку от Муканги они чуть не перессорились с нашими людьми и мы уже стали в оборонительную позицию, но к счастию смелость и здравый смысл их старшины одержал верх и нам не пришлось затевать драку, по меньшей мере бесполезную для обеих сторон.

Хороший пример не меньше дурного вызывает на подражание. Старшины племен Уомболы и Кеметтэ прослышали как мы охотно приняли дружелюбное посредничество старшины Муканги и на другой день, когда мы пошли их землями, не было ни одного враждебного окрика, ни одного разгневанного лица. Из Кеметтэ, правда, закричали нам, чтобы мы шли своей дорогой, но это было не обидно, [360] во-первых потому, что в Кеметтэ нам нечего было делать, а во-вторых потому, что день только начинался. Но придя через пять часов в следующую деревню Укуба, мы притомились и захотели отдохнуть. Жители Укубы, в округе Бессэ, один раз уже испытали, что значат наши ружья (это было 12-го апреля), потому дозволили нам преспокойно расставить палатки. Перед закатом солнца мы были приятно удивлены появлением в лагере нескольких туземцев, пришедших без всякого оружия, а на утро они пришли опять и принесли в дар дойную козу, нескольких кур и столько фиговых бананов, что для всех достало.

3-го июня мы шли очень быстро, захватили несколько челноков для переправы черёз Итури; хотя в последние дни дождей было не много, но мы застали реку такою многоводной, какою она бывает во время апрельских дождей.

Переправившись через Итури мы поймали женщину из Мандэ и отпуская ее домой поручили ей сказать своим соотчичам, что если нас не тронут, то и мы никого не обидим. Это все-таки может способствовать распространению наших мирных сношений с туземцами.

5-го мы стояли лагерем в Бабуру, 6-го в западном Индендуру. 7-го июня после семи часов ого перехода достигли речки Миулэ, названной так по причине необыкновенного обилия на ее берегах пальм из рода рафия; а 8-го июня вступили в форт Бодо, приведя с собою шесть коров, целое стадо овец и коз, несколько тюков местного табаку, четыре галлона водки, подаренной пашой, и некоторые другие мелочи, пригодные для увеселения гарнизона.

В лесу царствует такая глушь и тишина, что мы взаимно находились в полной неизвестности на счет того что с нами было в эти шестьдесят семь дней разлуки. Мы были уже за двести сажен от форта Бодо, и все-таки не знали, что сталось с лейтенантом Стэрсом, который 16-го февраля ушел к Угарруэ за нашими выздоравливающими и должен был привести их к нам, чтобы делить наши приключения и вместе идти по открытым лугам, один вид которых уже приносил здоровье и облегчение нашим людям. Гарнизон форта тоже ничего не знал о нашей удаче; но когда мы выстрелили из ружей и лесное эхо повторило эти звуки, навстречу нам грянул такой же залп: тогда мы наверное узнали, что форт Бодо стоит на прежнем месте, а люди, жившие в пределах его расчисток, догадались, что это мы воротились с Нианзы.

Первым показался лейтенант Стэрс, а за ним и капитан Нельсон, оба в отличном виде, но немного бледные. Потом [362] высыпали на встречу все люди, и надо было видеть каким счастьем и восторгом блестели их глаза и загорелись их лица. Эти дети природы не умеют скрывать своих чувств и мыслей.

Но увы, как я ошибся в своих расчетах! С тех пор как я вступил в лесную область, все мои выкладки оказывались неверными. Мне казалось, что я до тонкости вычислил каждую милю пути, каждый шанс промедления, каждое препятствие, могущее встретиться ему и его каравану, шедшему налегке, и рассчитывал, что через тридцать девять дней Стэрс непременно соединится с нами. Вместо того мы прождали его в форте сорок семь дней думая что нельзя же лишать его случая присутствовать при торжественной встрече с Эмином — конечной цели всех наших трудов и усилий. А он воротился в форт только на семьдесят второй день, когда мы давно уже свиделись с Эмином-пашой.

Я считал также, что из пятидесяти шести больных, оставленных в ставке Угарруэ и содержавшихся на наш счет, по крайней мере сорок человек окажутся уже здоровыми и годными выступить в поход, а вместо того Стэрс застал их большею частию в худшем виде чем они были оставлены. Все сомали перемерли, кроме одного, который хотя и пошел со Стэрсом, но дойдя до Ипото умер на дороге. Из пятидесяти шести только тридцать четыре остались, в том числе Джума, у которого нога была отнята. Троих в ставке не застали, потому что они ушли за съестными припасами. Из тридцати печальных скелетов, которых Стэрс принял от Угарруэ, четырнадцать человек умерло в дороге, одного оставили в Ипото, и только пятнадцать дошли до форта, чтобы показать до чего их жалкие обнаженные тела были изуродованы и испещрены всевозможными наростами и болячками отвратительного цвета и вида. Вот донесение Стэрса о его замечательном походе, которым достаточно выясняется почему он так долго не возвращался.

«Форт Бодо в Ибуири, центральная Африка.

6-го июня 1888 года.

Сэр, честь имею донести, что согласно приказанию вашему от 15-го февраля сего года я выступил 16-го числа, в сопровождении двадцати гонцов и других людей, к ставке Угарруэ на Итури, дабы послать гонцов далее к колонне майора Бартлота, захватить слабосильную команду, оставленную на поправку в ставке и привести ее обратно в форт.

И так, мы отсюда выступили 16-го, а 17-го пришли в селение Килимени. На другой день я решился следовать по широкой туземной [363] дороге. весьма исправно проторенной, к западу от Килимени мили на две, и проходившей по близости от нашего пути в Ипото. Пройдя по этой дороге до 11 часов дня, я заметил, что она чересчур заворачивает к северу и востоку; поэтому я поискал другой дороги, надеясь между многими тропинками найти такую, которая вывела бы меня на большую дорогу к реке Ихуру. Найдя одну тропинку в желанном направлении мы отправились по ней, но через две мили она внезапно оборвалась и дальнейших следов нигде не было видно. Возвратясь на первоначальную дорогу мы сделали в тот день еще четыре попытки пробраться на северо-запад; наконец, перед самым наступлением ночи напали на тропинку с пометками на деревьях и тут заночевали. На другой день, 19-го числа, мы пошли этой тропинкой к северо-западу, шли очень скоро и к 10 часам утра достигли заброшенной деревни. Тут значки на деревьях прекратились и ни в какую сторону не было больше вы хода, сколько мы ни искали. Возвратившись опять на прежнее место и пойдя торным путем к северо-востоку, мы снова попытались найти тропинку; но следы опять прекратились.

Пораздумав я решился возвратиться к месту вчерашнего ночлега и следовать по дороге ведущей в Мабунгу, а оттуда пойти по тропинке, о которой туземцы говорили, что она ведет к реке Ихуру. Однако и эта тропинка привела нас лишь к нескольким хижинам карликов Уамбутти и туг обрывалась.

Я посоветовался со старшинами и мы решили воротиться назад и идти нашей старой дорогой в Ипото, там взять двух проводников, пройти до деревни Уледи, переправиться через Ихуру и следовать далее по северному берегу. К этому склонили меня следующие соображения: если я все буду искать ближайших дорог, я потеряю дня четыре или больше, чего делать невозможно при краткости назначенного мне срока; с другой стороны, пытаясь пройти как можно прямее через кустарники к реке, я могу потерять еще пять дней, так что лучше уж просто следовать северным берегом.

Дойдя до ставки Килонга-Лонга 22-го числа, мы уговорились чтобы нас проводили на дорогу идущую к югу от Итури, и 24-го выступили из Ипото. 1-го марта мы переправились через реку Ленду, шли на северо-запад. 9-го марта достигли Фариши, верхнего из поселений Угарруэ. 14-го рано утром пришли в ставку Угарруэ на Итури. Несколько дней кряду шли дожди и благодаря им я сильно страдал лихорадкою, так что дойдя до Угарруэ вынужден был пролежать в постели два дня.

Восемь или десять человек из наших людей, остававшихся у [364] Угарруэ, в то время были в отлучке за провизией и чтобы найти их пришлось дожидаться еще три с половиною дня.

18-го сентября 1887 года в ставке Угарруэ оставлено пятьдесят шесть человек (56), а именно: 5 сомали, 5 нубийцев и 46 занзибарцев. Из них двадцать шесть умерло, в том числе все сомали кроме одного Дуаля. Когда я уходил, двое из наших еще не возвращались с фуражировки. Одного из гонцов, оставленного в Ипото по причине злокачественных нарывов, я заменил другим, и назначил вместо него Барака-Уади-Мусса. Джума-бен-Заид остался в ставке.

Большая часть людей была в состоянии крайнего истощения и слабости когда мы пришли; уходя я отказывался принять семерых, наиболее хилых; но Угарруэ наотрез отказался держать их и я был вынужден взять с собою людей, которые наверное должны были умереть по дороге.

Рано утром 16-го марта Абдалла с гонцами отправился вниз по реке. 17-го я отобрал от Угарруэ наши сорок два ружья, и два из них подарил ему, снабдив также сорока двумя патронами Ремингтона.

18-го сводил счеты с Угарруэ: порешили § 870 ³², то есть по § 30 ³³ за каждого из двадцати девяти человек; отдал ему также ваше письмо и его расписки.

В тот же день мы выступили к Ибуири.

С 19-го по 23-го марта, когда мы пришли в Фариши, дожди не прекращались, отчего дороги стали очень тяжелы, а переправа через притоки крайне затруднительна. Оттуда до Ипото у меня всякий день была сильнейшая лихорадка; тащить меня было некому и приходилось проходить от пяти до семи миль в день. Постоянные ливни и дурные дороги действовали на людей подавляющим образом, иные даже сомневались, будет ли какая-нибудь помощь впереди. В Ипото пришел 11-го апреля, выступил далее 13-го, все время страдая лихорадкой и наконец 26-го числа добрались до форта. Все ужасно рады форту. Дуаля (сомали) я должен был покинуть в Ипото; там, бывший погонщик ослов, бежал с дороги; из числа двадцати шести инвалидов десять умерло на пути. Умер также Кибуана, в лагере близь Мамбунгу; у него было воспаление легких. Из 56 инвалидов привел в форт живыми только четырнадцать человек. [365]

Придя в форт Бодо, узнал, что вы уже так давно ушли, что догнать вас не было никакой надежды, а идти самому с таким малым количеством стрелков показалось небезопасно, так я и остался в укреплении и подал рапорт капитану Нельсону, которого вы назначили комендантом форта.

Проливные дожди, лихорадки и другие болезни были причиною столь значительного с нашей стороны промедления, те же из нас, которые были в исправном виде, искренно огорчались тем, что не имели возможности присоединиться к вам.

Честь имею быть и проч.

И. Д. Стэрс, Лейт. Э. В.»

Я застал гарнизон форта Бодо в довольно порядочном виде. Правда, страдавшие нарывами не избавились от них, но им было и не хуже; малокровные, жертвы бесчеловечного обращения маньюмов в Ипото, пожалуй даже стали поплотнее; но хронически истощенные и хилые оставались все в том же положении и их жалкий вид говорил только о том, до чего они неспособны совершить предстоявший нам длинный и отчаянно тяжелый поход. Всего этого я ожидал. Долгое странствие в Ямбуйю и обратно (около 1.500 верст) нечего предпринимать нехотя: на это нужно набрать охотников, добровольцев, которые сами были бы заинтересованы делом и сознавали бы, что когда эта задача будет выполнена, тогда прощай все лесные бедствия, прощай голоданье, проливные дожди, болотная сырость, грязь, потемки, растительная пища, отравленные стрелы, все это будет раз и навсегда позади; а впереди все радости жизни в привольной луговой стране, свет Божий, тепло и сияние ясного дня, свежие травы, волнуемые вольным ветром, утешительное сознание, что над головою небо, а под ногами земля, преисполненная жизни и силы, всегда благодетельная и щедрая.

О, Боже милостивый! Когда же настанет этот день?..

Но разве негры, эти «скоты», эти «черные дьяволы» могут чувствовать что-нибудь подобное? — А вот посмотрим.

Одну жатву кукурузы уже сняли и сложили в кладовые. Поля снова обрабатывали под посев; банановые рощи все еще доставляли столько плодов, что им и конца не предвиделось; сладкие бататы во многих местах разрослись дико, а бобов было насеяно довольно.

Сердитые карлики племени Уамбутти по ночам наведывались в наши хлебные поля и лейтенант Стэрс с несколькими охотниками уж давал отпор этим воришкам; сильно поколотил их и хотя потерял при этом одного из людей, но зато действительно отвадил маленьких разбойников. [366]

В форте было теперь 119 занзибарцев авангарда, четверо солдат Эмина-паши, девяносто восемь носильщиков мади и трое белых с Альберт-Нианзы, да кроме того гарнизон из 57 занзибарцев и суданцев, и двух офицеров,— всего 283 души. Из этого числа нам предстояло составить отряд волонтеров из занзибарцев и партию носильщиков мади, чтобы как можно скорее поспешать на выручку майора Бартлота и колонны арриергарда.

Отдохнув два дня я собрал людей и в точности изложил им наше затруднительное положение: — Наши белые братья терпят Бог весть какие бедствия, несут такие труды, которые им кажутся тяжелее чем нам, потому что мы-то чрез все это уж прошли и остались живы, и можем теперь переносить это гораздо легче прежнего: мы умудрились опытом, узнали что надо беречь провиант, надо рассчитывать когда и как подкреплять свое измученное тело, стараться как можно скорее проходить чрез глухие пустыни и обращаться со своими припасами поосторожнее. Встреча с нами обрадует наших бедных товарищей, так давно тоскующих в разлуке с нами, а наши добрые вести и рассказы оживят наиболее слабых и развеселят скучающих. Всем известно какие сокровища дорогих тканей и бус оставлены на попечении колонны арриергарда. Мы не могли унести их с собой, да и нужды в том не было. Куда же девать все эти драгоценности, если не раздать их моим неутомимым сподвижникам, верным и добрым слугам, которые два раза уж ходили со своим начальником на Нианзу и вот теперь опять пойдут выручать давно покинутых товарищей! — И так, прошу вас, друзья,— кто хочет идти за мной подойдите ко мне, а кто хочет оставаться в форте, те пусть не выходят из рядов.

В сознании своих сил, своего здоровья и всеми признанной отваги, 107 человек с громким криком «к майору! к майору!» бросились вперед и стали вокруг меня,— только шестеро бедняков не тронулись с места,— но эти, были в самом деле хворые, страдали нарывами и последствием изнурительных болезней.

Кто знает толк в людях, тот конечно поймет, что в настоящем случае выказались некоторые из высших человеческих достоинств; но я знаю что иные решительно не умеют различать тонкостей человеческой природы, также как другие не видят в прекрасной картине тех штрихов, в которых скрывается рука истинного мастера.

Выбрав из гарнизона несколько человек на смену тех которые не могли бы выдержать предстоящего похода, мне оставалось [367] только раздать каждому из членов новой экспедиции по двадцати пяти суточных порций кукурузы, и посоветовать им наготовить себе столько банановой муки, сколько они в состоянии унести с собою.

До вечера 15-го июня все только и делали, что превращали твердые зерна кукурузы в муку, толкли, просевали, или же делали из нее род крупы, которую называли маисовым рисом; очищали бананы, сдирали с них кожу, резали на ломтики, просушивали на деревянных лоточках над огнем, и потом тоже толкли в муку. Я с своей стороны, распорядившись всем что было нужно на пользу общую, принялся исправлять собственные пожитки, клал заплаты на свои панталоны, чинил башмаки, походный стул, зонтик, дож девой плащ и т. д.

Я вознамерился вести этот вспомогательный отряд один, без помощи других офицеров, и на то было у меня много причин; но главная состояла в том, что за каждым европейцем следует увеличение багажа, а нам теперь нужно было стараться брать с собой как можно меньше вещей, насколько это было совместимо с общею безопасностью, Кроме того, лейтенанту Стэрсу, по моему, не лишнее было отдохнуть после двух походов кряду: сначала в Ипото за стальным вельботом, а потом к Угарруэ за больными и слабыми. Капитан Нельсон с конца сентября 1887 года не переставал хворать то тем, то другим,— то нарывами, то малокровием, от которого чуть не умер, то какими-то накожными болезнями, болью в пояснице, ломотой в ногах и пароксизмами несносной лихорадки. Для человека, настолько изнуренного недугами, поход этого рода без сомнения мог быть смертелен. Остается доктор Пэрк; но он необходим для форта, так как в сущности почти весь гарнизон состоит из людей, которым надо лечиться.

С величайшим трудом удалось набрать из гарнизона четырнадцать человек чтобы идти с капитаном Нельсоном до Ипото и взять оттуда двенадцать вьюков нашего багажа, которого до сих пор не успели захватить; но только что мы хотели выступать, как несчастного капитана опять забила лихорадка и на руке у него появилась какая-то странная опухоль; нечего делать, пришлось на этот короткий поход заменить его доктором Пэрком.

Моя верная собачка «Ренди», которая так бодро вынесла труды двойного похода на Нианзу, и оказала нам такую неожиданную услугу в трудную минуту жизни, сделалась всеобщей любимицей, хотя никогда. не дозволяла ни одному занзибарцу подойти ко мне не поворчав на него. Желая избавить ее от утомительного похода [368] более чем в тысячу миль, я поручил ее попечениям лейтенанта Стэрса и оставил в форте. Но бедная собака не поняла моих добрых намерений: с той минуты как я ушел она не захотела принимать пищи и на третий день околела с горя.

Тщательно обдумав состояние форта, численность гарнизона, смышленость коменданта, т. е. лейтенанта Стэрса, у которого помощниками состоят капитан Нельсон и доктор Пэрк, зная при том что у них остается шестьдесят ружей и громадное количество боевых снарядов, я был убежден, что укрепление может выдержать нападение каких угодно дикарей, как бы ни была велика их численность. Две трети окружности форта были окопаны глубоким рвом. На каждом из углов выведен высокий помост, прочно загороженный, к которому нельзя подойти снаружи ближе как на ружейный выстрел; а помосты (или башни) соединены между собою крепким частоколом, извне окруженным земляною насыпью, а изнутри надежною приступкой. Все главные пути к форту также загорожены; гарнизон помещался в селении, со стороны не окопанном рвом и жилища расположены были треугольником, дабы маскировать подходы к форту. Днем неприятель не мог подойти не замеченным ближе как на семьдесят сажен от укрепления; по ночам довольно было десяти часовых чтобы караулить от нечаянного нападения или от пожара.

Думая о защите, я имел в виду не только туземных дикарей, но главным образом — и всего вероятнее — маньюмов в союзе с дикарями. Правдоподобность подобной комбинации может подлежать спору; но предосторожность никогда не лишняя и могу сказать, что из многих сотен лагерей и поселений, основанных мною в Африке, я не устроил ни одного без зрелого обдумывания всех возможных случайностей.

Я собирался покинуть форт Бодо не опасаясь ни туземцев, ни маньюмов, а также нисколько не беспокоился о взаимных отношениях офицеров и гарнизона. Офицеры успели научиться языку своих подчиненных, изучили их нравы, привычки личные особенности и характеры; да и люди достаточно узнали теперь своих начальников. Притом и те и другие думали что пребывание их в форте Бодо не будет продолжительно: месяца через два паша обещался навестить их и они ожидали очень много удовольствия и выгод от посещения такого внимательного и любезного гостя; когда же он соберется в обратный путь на Нианзу, они могут уйти вместе с ним, а форт Бодо оставить на произвол судьбы.

О том, что занзибарцы останутся верны своему долгу, я тоже [369] нимало не сомневался. Как бы ни притесняли их офицеры, как бы ни были несправедливы к ним (я умышленно впадаю в крайность), занзибарцам предстоит выбирать между ними и людоедами — уамбутти с одной стороны и жестокими маньюмами с другой. За то судьбы колонны арриергарда далеко не внушали мне такого спокойствия и доверия. С течением времени мои тревоги только усиливались. Проходили недели и месяцы, и я все меньше надеялся на их безопасность, утомлял свой ум постоянным изобретением различных хитрых теорий и комбинаций, а затем уничтожением их, так что до смерти устал и ради сохранения собственного здоровья старался не думать об этом, и уверял себя, что майор все еще в Ямбуйе, но только люди его бросили там. Следовательно, надо было скорее идти в Ямбуйю, выбрать из нашего багажа все, что нам под силу будет нести и спешить обратно на Нианзу.

В таких предположениях я составил примерный расчет времени, потребного на наше путешествие и вместе с инструкциями, передал его для сведения коменданту форта:

Так как от форта Бодо до Нианзы 125 миль и мы прошли это расстояние в 288 часов, или в 74 дня, считая с остановками.

Так как от Ямбуйи до Угарруэ мы шли 289 часов, следовательно, тоже 74 дня.

А лейтенант Стэрс шел от Угарруэ до форта Бодо всего 26 дней, и следовательно всего от форта Бодо до Ямбуйи 100 дней.

То можно думать, что отсюда в Ямбуйю и мы пройдем 100 дней и столько же на обратный путь. От 16 июня 1888 г. до 2 января 1889 года — 200 дней. Стало быть есть основание полагать, что 2-го января мы придем в форт Бодо, а 22-го января на озеро Альберта.

Иначе говоря: выступим 16 июня 1888 года.

В последний вечер моего пребывания в форте Бодо, рассуждая [370] о различных делах, вверенных его попечению, Стэрс выразил такое мнение, что не оттого ли мы не имели до сих пор никаких известий из Ямбуйи. что пароход “Стэнли"' совсем не приходил туда?

— Какое жестокое предположение, любезный друг! — возразил я; — нет, я этого не боюсь и не думаю, потому что я всеми мерами постарался предупредить такую возможность. Надо вам знать, что когда 28-го июня “Стэнли" отправлялся из Ямбуйи, я вручил капитану парохода несколько писем. Одно было адресовано моему доброму приятелю, начальнику округа Стэнли-Пуль, лейтенанту Либрехтсу, которого я просил, ради нашей старой дружбы, как можно скорее прислать пароход назад в Ямбуйю, со всеми нашими тюками и запасными снарядами.

Другое письмо написал я своему бывшему секретарю, мистеру Суинберну, честнейшему человеку; его я просил, в случае если со “Стэнли" что-нибудь случится такое, что ему нельзя будет плыть в Ямбуйю, заменить его “Флоридой", которая принадлежит торговым людям, и следовательно если уплатить им за фрахт чистыми деньгами (а это я гарантирую), для них это будет не менее выгодно, чем торговля слоновой костью.

Третье мое письмо было к Антуану Грешофу, в Стэнли-Пуле, агенту голландского торгового дома в Банане; я писал ему, что буде пароходы «Стэнли» и «Флорида» окажутся непригодными к плаванию, он сам может получить от меня чистыми деньгами большую выгоду, если возьмется доставить в Ямбуйю все наши товары из Стэнли-Пуля и еще 128 человек из Болобо. Чтобы он ни запросил за эту доставку (конечно, в пределах благоразумия), я ручаюсь за немедленную уплату сполна всей стоимости.

Четвертое письмо, адресованное уполномоченному нами офицеру в Стэнли-Пуле, мистеру Джону Роз-Труп, гласило, что в случае, если не будет ни «Стэнли», ни «Флориды», ни судов г. Грешофа, я прошу его употребить все усилия и старания набрать немедленно и во что бы то ни стало достаточное количество лодок и челноков и снестись с находящимися в Болобо гг. Уардом и Бонни. Мистеру Бонни отдельно было написано в Болобо, чтобы он сделал то же самое в Уянзи, снарядил бы эти суда помощью занзибарцев и туземцев и поочередно перевез бы все наше имущество в укрепленный лагерь в Ямбуйе. Последнее вряд ли пришлось бы исполнить, так как невероятно, чтобы с 28 июня 1887 года до 16 июня 1888 г.— почти в целый год ни «Стэнли», ни «Флорида», ни пароход г. Грешофа не могли быть предоставлены в нашу пользу. [371]

Кроме того, вспомните, что шкиперу и машинисту на пароходе “Стэнли" обещано было по 50 фунтов (500 рублей) награды, в случае, если они приведут пароход во время. Такая сумма не шутка для бедного человека и я убежден, что если только начальство не помешало им выполнить это обязательство, они благополучно доставили в Ямбуйю и вещи и людей.

— Так вы полагаете, что так или иначе в промедлении виноват все-таки майор Бартлот?

— Да, он и Типпу-Тиб, который, конечно, нарушил контракт; в этом то я не сомневаюсь. Ведь если бы он дал 600 носильщиков, или хоть половину этого числа присоединил бы к на им занзибарцам, мы давно бы получили от них известия, в Ипото ли, когда вы туда ходили за вельботом, или позднее, когда вы были в ставке Угарруэ 16-го марта этого года. Наши письма от 18-го сентября 1887 года, писанные на восемьдесят первый день после выступления из Ямбуйи, и которые арабы обещали послать туда немедленно, эти-то письма должны бы вызвать Бартлота на ответ, если бы он успел покинуть Ямбуйю. Наконец, носильщики, все народ отборный, хорошо вооруженный и вполне знающий дорогу, словом те носильщики, которых вы сами повели 16-го февраля, проводили до ставки Угарруэ и сами видели как они 16-го марта благополучно переправились на тот берег против ставки,— неужели они не успели бы опять воротиться сюда, если бы колонна арриергарда хоть на несколько недель отошла из Ямбуйи? Оттого я и думаю, что так или иначе, а майор Бартлот сам виноват в этом промедлении.

— Однако, я убежден, что хотя вы и считаете майора недобросовестным, но...

— Недобросовестным! С чего вы это взяли? Это нехорошее слово и я надеюсь, что оно неприменимо ни к одному из членов нашей экспедиции. Недобросовестным... Но в чем же, и относительно кого?

— Ну, скажем лучше беззаботным, нерадивым, не довольно настойчивым; а я уверен, что он сделал все, что мог.

— Без сомнения и он также думает; но, как я писал ему от 18-го сентября, в том письме, которое взялся доставить Угарруэ, я опасаюсь его вспыльчивости, неопытности, а не того, что он нерадив или недобросовестен. Я боюсь, что, он был неосмотрителен в назначении наказаний людям, а это могло возыметь такое действие, что они воспользовались близостью Стэнлеевых Порогов и арабских поселений и бежали от него туда. Если наши [372] письма не попали к нему, тогда наше долгое отсутствие (почти год ведь как мы расстались, а когда я дойду до Ямбуйи, то будет уже четырнадцать месяцев) — наше долгое отсутствие подаст повод ко всевозможным слухам и пересудам. Когда из Болобо пришли к нему занзибарцы, у него собралось больше двухсот носильщиков. Предположим, что люди и товары доставлены ему вовремя, что он убедился в вероломстве Типпу-Тиба, и начал выступление как обещал,— в двенадцать месяцев он бы мог дойти хоть до водопадов Панга; но если тяжелый поход испугал его, а он, в свою очередь, распугал носильщиков, то в настоящую минуту его караван находится еще гораздо ниже водопадов Панга,— где-нибудь около Осиных порогов, в Мупэ, в Баналии, или еще у порогов Гуенгуерэ; осталась при нем сотня носильщиков, да суданские солдаты, и он, подавленный своею задачей, по неволе застрял где-нибудь, сидит и ждет. Я уж пробовал придумывать всякие комбинации, и только на этой мог остановиться с уверенностью.

— Так вы думаете, у него осталась всего сотня носильщиков? Не мало ли вы кладете?

— Что за мало! Я считаю, что он растерял столько же как и мы,— около 50 процентов. Наша потеря немного меньше; у нас первоначально было 389 человек, и 203 еще осталось в живых: четверо на Нианзе, 60 в форте, 119 пойдут со мной, да 20 гонцов мы послали.

— Да, но арриергард не голодал так как мы.

— За то у них не было и того приволья, каким мы пользовались в последние семь месяцев; а потому я полагаю, что наши шансы равны. Впрочем, что пользы толковать об этом!

И так, я потерпел неудачу в том смысле, что первоначальный мой план не удался: паша не посещал южных берегов озера, как я просил его о том в письме, посланном из Занзибара. От этого мы потеряли целых четыре месяца и во все время о Бартлоте не было ни слуху, ни духу. Люди умирали десятками и как ни обернись, впереди хорошего ожидать нечего. Проклятие тяготеет над этим лесом, в нем есть что-то роковое: стоит только углубиться в эту дремучую чашу, и уж чувствуешь на себе гнев Божий. В оправдание всех ошибок, в которых мы провинились, можно сказать только одно: побуждения наши были чисты, и нами руководила не корысть и не себялюбие. Пусть же и искупление наше будет также чисто и угодно Богу: оно будет состоять в исполнении нашего долга до конца. Будем терпеливо переносить, [373] что Бог пошлет, не думая о последствиях. На каждый день будет довольно работы, что еще задумываться о завтрашнем? Дайте мне уйти с уверенностью, что в мое отсутствие все вы будете исполнять свои обязанности и мне нечего еще о вас печалиться. Если паша и Джефсон придут с носильщиками, то и для меня, и для вас, и для них лучше, чтобы вы ушли с ними; если же они не придут, то дожидайтесь меня здесь. Дайте мне сроку подольше, например до 22-го декабря, или еще немного больше; если же я и к тому времени не ворочусь, потолкуйте с товарищами, посоветуйтесь и с подчиненными, решите как лучше, так и сделайте. А мы пойдем все вперед, вплоть до того места, где отыщется Бартлот, даже до самой Ямбуйи, но не дальше,— хотя бы оказалось, что он все и всех увел с собою вниз по Конго. Если он из Ямбуйи ушел на юго-восток, вместо востока, я пойду за ним, догоню его, и оттуда постараюсь как можно прямее взять лесом на форт Бодо. Можете считать, что так все и случилось, если я не приду обратно в декабре, и вообще, мало ли что может случиться и задержать меня, но вы все-таки пожалуйста не воображайте, чтобы я с вами расстался на веки.

Вот копия с письменной инструкции, оставленной мною лейтенанту Стэрсу:

«Форт Бодо, в Центральной Африке,

13-го июля 1888 г.

Сэр! На время моего отсутствия с экспедициею, предпринятою о целью выручить майора Бартлота и арриергард, назначаю вас комендантом форта Бодо. Оставляю вам гарнизон из 60 человек (со включением хворых). Хотя люди не таковы, как бы следовало желать для обороны крепости в опасной стране, но каждый из них умеет и может стрелять, ружей у вас довольно и снарядов вдоволь. Но главная моя надежда на коменданта. Если начальство будет деятельно и внимательно, укреплению не грозит никакая опасность, потому что туземцы не в силах вытеснить гарнизон из его убежища. Нечего и говорить, что на вас я вполне полагаюсь.

Касательно улучшений и переделок в форте, о которых я уже говорил вам лично, советую выбрать между людьми человек двадцать или тридцать из тех, которые наиболее порядочны и опрятны и поселить их в зданиях внутри форта, который вскоре будет несколько обширнее теперешнего, и держать до тех пор, пока эти помещения не понадобятся для других. Это будет уместно по следующим причинам: [374]

1) вы не можете быть отрезаны от гарнизона смелым нападением дикарей:

2) внутри форта постоянно будет около одной трети гарнизона, готовой действовать моментально по вашему приказу;

3) будучи заняты людьми, здания в форте будут содержаться сухими и удобными к обитанию во всякое время.

О зерне. Начинайте сажать кукурузу с 15-го июля. С 1-го июля следует заняться расчисткою и перекапыванием земли.

О бананах. Насчет бананов я сильно озабочен. Дважды в неделю высылайте сильный отряд для обхода плантаций, чтобы пугать туземцев, а также и слонов. Чтобы отгонять последних, достаточно, я думаю, местах в шести разводить костры.

При патруле всегда следует посылать одного из офицеров, чтобы наверное знать в каком положении дела; и если он донесет, что бананов становится мало, начинайте раздавать их определенными порциями, и во всяком случае посылайте собирать плоды с самых отдаленных частей плантаций, ближайшие же к форту части оставляйте дозревать на корню до полной спелости. Также и вдоль дорог, пусть и плоды, и кукуруза у вас дозревают вполне

Назначаю вам в помощники (вторым офицером) капитана Нельсона, который должен заменять вас в случае болезни или отсутствия. Доктора Т. Г. Пэрка оставляю при гарнизоне врачом, поручая его попечению больных.

В точности, конечно, невозможно назначить времени нашего возвращения; мы сами не имеем понятия о том, где встретимся с колонною арриергарда; но постараемся обернуться как можно скорее Если майор все еще не выступал из Ямбуйи можете ожидать нас в декабре.

Ожидаю, что месяца через два сюда придут Эмин-паша и мистер Джефсон; вероятно около половины августа они будут здесь.

Если мистер Джефсон приведет с собою достаточное количество носильщиков, рекомендую вам очистить форт: возьмите с собою весь гарнизон, идите вместе с Джефсоном к Нианзе, и предоставьте себя и людей в распоряжение Эмина-паши до моего возвращения.

Когда я пойду на восток, я намерен от Нэпоко направиться к северо-востоку и пройти прямо на переправу через Итури. Поэтому, для того, чтобы мне знать ушли ли вы из форта, помните что перед переправой через Итури, на правом берегу этой реки, есть чрезвычайно большие деревья, на которых прошу вас сделать пометки (несколько широких стрел), что и будет означать, что [375] вы уже прошли. Не лишнее бы также вырезать на древесных стволах, поблизости от места переправы, число и .месяц вашего прохождения. Это избавило бы меня от беспокойства о вас и от потери времени.

Так как наши 20 гонцов ушли 16-го февраля, то 16-го июня минет четыре месяца с их ухода. Если Джефсон придет, положим, через два месяца, это будет уже шесть месяцев с тех пор, как мы отправили курьеров из форта Бодо; следовательно, на их счет не останется больше никаких сомнений.

Желаю вам и вашим сотрудникам доброго здоровья и благополучного похода на Нианзу. Мы с своей стороны приложим все старания к тому, чтобы исполнить свою задачу в возможной скорости.

Преданный вам

Генри М. Стэнли,

Командующий Э. В. Э. П.

Лейтенанту У. Д. Стэрсу,

Коменданту форта Бодо». [376]

ПРИБЫТИЕ Б БАНАЛИЮ: СМЕРТЬ БАРТЛОТА.

Вспомогательная экспедиция.— Затруднения пути.— Приходим в Ипото.— Килонга-Лонга извиняется за своих маньюмов.— Старшина возвращает некоторые из наших ружей.— Доктор Пэрк с четырнадцатью человеками возвращается в форт Бодо.— Переправа через Итури.— Следы наших прежних стоянок.— Выкапываем свои зарытые запасы.— Провожатые маньюмы.— Мост через реку Ленду.— Мади голодают.— Приключения и смертные случаи с занзибарцами и мади.— Моя собачка Ренди.— Громадные расчистки Уджангуа.— Берем в провожатые туземных женщин.— Приходим к ставке Угарруэ,— она опустела. — Находим пропитание у водопадов Амири.— Водопады Невеби.—Остановка у пристани Авембури.—Смерть мадийского старшины.—Близ Басопо наши зарытые запасы вырыты и украдены, Джума и Нессиб отлучаются от колонны.— Бедствия похода в лесу.— Разговор моего прислужника Сали с одним из занзибарцев.— Летучие мыши в селении Мабенгу.— Приходим в Ависиббу и находим занзибарскую девочку.— Быстрины Неджамби и водопад Панга.— Туземцы.— В Мугуэ мы мешаем туземцам попировать.— Нагоняем Угарруэ у Осиных порогов и находим у него в лагере наших гонцов и некоторых беглых.— Главный старшина рассказывает трагическую новость.— Забавное письмо доктора Пэрка к майору Бартлоту.— Идем вниз по реке в челноках.— Жители Батунды.— Сколько мы прошли от Нианзы.— Размышления о судьбах арриергарда.— Пустынные берега реки.— Прибытие в Баналию.—Встреча с Бонни.— Майор умер.— Лагерь в Баналии.

Рано утром 16-го июня мы весело вышли из форта Бодо к Ямбуйе, напутствуемые громкими криками гарнизона и наилучшими пожеланиями офицеров. У меня было с собою 113 занзибарцев, 95 носильщиков мади, четверо солдат Эмина-паши и двое белых,— помимо доктора Пэрка и его отряда из четырнадцати человек, которые сопровождали нас только до Ипото. К вечеру 17-го числа пришли в Индекару, под проливным дождем. На следующий день дневали, чтобы собрать побольше фиговых бананов. 19-го стояли лагерем в Ндугу-бише, 20-го в Нзалли. К этому времени начались уже затруднения лесного похода. Крики передового отряда [377] напомнили нам, на наше горе, все то, что в течении семи месяцев мы успели уже почти перезабыть.

— Красные муравьи поперек дороги! На пенек не наткнись, эй! Колья! Направо яма! Налево канава! Колючки, колючки, берегись колючек! Вон муравьи, смотри! — Ползучий стебель, руби! — Крапива жжется, крапива! — Яма! Скользко, скользко внизу! Не залезай в тину! Коренья! — Красные муравьи! Муравьи идут! На муравьев не наступать! Колода! Колья натыканы! — И так далее, от лагеря до лагеря.

Большая часть деревень по дороге еще уцелела, но они стояли пустые: жилища покривились и упали, столбы подгнили, подставки повалились, полы внутри покрылись плесенью, в углублениях стояла грязь, по стенам росли грибы и повсюду проступали кристаллы селитры. На крышах появились ползучие растения, крапива, дикая тыква,— словом это были настоящие гнезда лихорадки; но тем не менее нужда загоняла нас туда, во-первых потому, что мы страшно уставали, а во-вторых, надо же было куда-нибудь укрыться от бури с проливным дождем.

21-го пришли в Мамбунгу, а на другой день стали лагерем на краю расчистки Бусинди. После сорока семи часов ходьбы из форта Бодо, мы вступили в арабское поселение Ипото, то самое, где наши люди так страшно голодали и ради пропитания причинили мне такую значительную потерю ружей и боевых снарядов. Но с тех пор они физически так поправились, и бросали такие яростные и презрительные взгляды на своих мучителей, что Килонга-Лонга вероятно испугался отместки и вечером пришел со своими старшинами ко мне; он ужасно извинялся передо мною за своих маньюмов, действовавших будто бы без его ведома и во время его отсутствия, сам ужасался учиненных ими преступлений и предлагал загладить их, на сколько это в его власти. Принесли и разложили передо мной девятнадцать наших ружей, тогда как я знал, что у них их целых тридцать. Из них шесть мною самим было оставлено им в обеспечение уплаты, два подарены от моего имени лейтенантом Стэрсом, одно продано капитаном Нельсоном, десять куплены у занзибарцев, да еще одиннадцати таких же не доставало. Но из трех тысяч патронов и двух целых ящиков, которые эти бессовестные грабители выманили у голодавших занзибарцев, только пятьдесят патронов было мне возвращено. Как ни боялись нас маньюмы и как ни легко было на этот раз с пятьюдесятью ружьями взять селение и разгромить его (большая часть людей Килонга-Лонга в то время разбрелась на разбой), но час расплаты [378] еще не наступил. Нам предстояло дело поважнее разрушения Ипото, и притом наш небольшой гарнизон в форте Бодо был не настолько уж обеспечен от вторжения, чтобы я решился рисковать этим: несколько сотен людей, доведенных до отчаяния понесенными убытками, могли бы повести против него правильную осаду, или просто ночью взять приступом.

Поэтому мы решились подождать с расправой, милостиво приняли в дар коз и рису, и свои собственные ружья, а занзибарцам позволили выменять все, что у них было слоновой кости на сто пеков рису (около сорока пудов), что было для них чрезвычайно кстати.

На другой день старшина представил еще два ружья, но так как все мои люди были и так отлично вооружены, я велел старшине держать эти ружья, равно как и те шесть, что прежде были ему оставлены, в залог того, что мы уплатим девяносто кусков сукна, обещанного им за скудное и скаредное пропитание Нельсона и Пэрка, когда они были невольными гостями этой злостной общины.

После полудня доктор Пэрк со своим отрядом из 14 человек выступил в обратный путь к форту Бодо, захватив с собою тринадцать вьюков и мои последние инструкции.

25-го июня мы вышли из Ипото с проводником и конвоем из пятнадцати маньюмов, которых почтительно приставили к нам с тем, чтобы они непременно доставили нас до следующего арабского поселения, то есть до одного из крайних поселков Угарруэ. Мы пришли к реке Итури и нам тотчас дали челнок, в котором могло помещаться девять человек. В 3 часа началась переправа, но так как каждая поездка на левый берег и обратно занимала средним числом двадцать три минуты, то и половины мы не успели перевезти засветло.

На другой день с рассветом мы возобновили переправу, которая продолжалась до двух часов. Перевезли всех, исключая маньюмов, которые до такой степени боялись нашего мщения, что не решились выполнить возложенное на них поручение.

Мы находились теперь в той самой дикой глуши, где в октябре месяце прошлого года экспедиция боролась с голодною смертью. Мы ни за что не хотели бы снова посетить эти страшные места, если бы не сладкая надежда, что вскоре где-нибудь тут, на старой дороге, мы встретим своих гонцов, могущих подарить нас радостною вестью о майоре и об арриергарде. В уверенности, что, не застав их в Ипото, мы можем встретиться с ними именно тут, потому что других дорог они не знают,— мы бодро шли от места [379] переправы и через три четверти часа достигли лагеря, откуда 14-го октября перешли на северный берег. Следы наши тут были еще очень свежи: на ободранных древесных стволах чернели начертанные углем стрелы, и еще можно было различить написанное карандашом обращение к старшине Камису Парри.

28-го числа в 1 ч. 15 мин. пополудни мы пришли к Нельсонову лагерю, напротив слияния реки Ихуру с Итури; тут в октябре прошлого года у нас перемерло много народу; тут бедный Нельсон, с больными ногами, ждал много дней помощи и спасения, и тут его нашел друг и товарищ Моунтеней Джефсон, ужаснувшийся при виде того отчаянного изнурения, в которое он впал, благодаря голоду, беспомощности и постоянному созерцанию умиравших вокруг него товарищей. Мы совершили этот переход в двадцать часов, или в четыре дня, считая с задержкой из-за продолжительной переправы через реку; а в октябре, не взирая на сверхъестественные усилия, тот же переход взял у нас тридцать девять часов ходу, а всего тринадцать дней, считая с остановкою! И все это единственно по милости наших пустых желудков.

Мы застали свой потаенный подвал нетронутым, хоть и очень сомневались на его счет. Разрыв песок, которым Джефсон тогда засыпал лишнюю кладь, мы нашли боевые снаряды, фабрики Киноха в Бирмингэме, почти совершенно годными к употреблению, даром что они восемь месяцев пролежали в земле, подвергаясь вечной сырости тропического леса и проливным тропическим дождям. Средним числом около восьмидесяти патронов из сотни вполне сохранились, так что ни жестяные коробки их, ни медные колпачки нисколько не утратили своего блеска. Раздав одну тысячу патронов людям для пополнения их сумок и выбрав из склада несколько других полезных предметов, мы сделали из них еще восемь вьюков, а все остальное снова зарыли и поспешили убраться из этого зловещего места, решившись стать лагерем подальше.

Придя на место ночлега, мы узнали, что четыре носильщика мади бежали, унеся с собою сумки своих товарищей занзибарцев. Если бы они знали, как мы, что значит странствовать по этим дебрям наугад, они предпочли бы просто утопиться в пенистой реке, вместо того, чтобы истомиться голодной смертью в лесу.

На закате солнца мы с удивлением увидели снова наших конвойных маньюмов: они прибежали к Килонга-Лонга, но этот [380] господин строго приказал им догнать нас я не отставать до тех пор, пока я не дам им записку, что они в точности исполнили возложенное на них поручение.

29-го июня мы покинули береговую тропинку и направились прямиком через лес, надеясь выйти на дорогу, по которой мистер Стэрс шел из ставки Угарруэ. Так как в то время старшина Решид-бен-Омар был с ним, мы понадеялись — да и сам он уверял — что он узнает эту дорогу, лишь бы его провели до нее. 29-го и 30-го числа мы неуклонно шли на юго-запад, миновали несколько туземных тропинок, но так как Решид ни одну из них не признал, шли дальше. Рано утром 1-го июля очутились в бассейне реки Ленды и так как Решид сам заявил, что должно быть пропустил поворот, мы пошли опять целиной на запад, по компасу.

В полдень 2-го июля пришли к реке Ленде, которая вообще течет (как мы замечали вечером 2-го июля и до полудня 3-го) на северо-северо-запад. Дойдя до одного узкого места, где Ленда бешено крутит свои волны между высокими берегами, отстоящими друг от друга не более как на 12 сажен, мы рассудили, что нам выгоднее будет тут перебросить через нее мост и на авось искать на том берегу дорогу к ставке Угарруэ, чем идти еще Бог знает сколько времени правым берегом и пожалуй со всем не найти переправы. Мы выбрали три высоких дерева, вышиной в 115, 110 и 108 футов, перекинули их через реку, укрепили деревянными развилками, потом на подставках устроили перила, за которые могли бы держаться нагруженные носильщики, и мост вышел хоть куда. Рано утром 5-го числа он был готов и к десяти часам утра весь караван благополучно перешел на левый берег.

Носильщики мади, нарочно разбросавшие по дороге свой провиант (кукурузу), чтобы не тащить лишней тяжести, теперь начали ощущать последствия своей расточительности. У нас было заведено, что по лагерю всякий день ходил глашатай и доводил до общего сведения на сколько дней еще должно распределять наличную провизию, но невежественные дикари были настолько тупы, что и не подумали пользоваться этими указаниями, и потому в караване было уже человек двенадцать, которые спотыкались на каждом шагу и еле шли. У нас и так уже семерых недоставало,— из них четверо бежали.

Мы продолжали левым берегом идти на запад и видели не сколько перекрестных тропинок, которые вели то к юго-востоку, то к северо-западу, но не встретили ни одной для нас годной. [381]

6-го вышли на просеку, где была небольшая, но очень плодовитая плантация бананов. Голодные мади как хищные волки на кинулись на еду и быстро уничтожили все плоды, но трое из них напороли себе ноги об острые колья, коварно натыканные в землю.

Под проливным дождем скитались мы весь день 7-го июля и остановились на ночлег среди нетронутой лесной трущобы. На другой день шли час до деревни Балия, а через пять часов стали лагерем в селении Бандейя.

Этот день прошел особенно тревожно и несчастно. По выходе из деревни Балия нас окатило холодным дождем и три обнаженных мади один за другим упади на дороге мертвыми. Когда начался дождь, я сделал привал и разослав около полутораста квадратных футов брезента пригласил весь караван забираться под него. Кончился дождь, мы опять скатали холст и пошли дальше, но с деревьев на нас еще капала холодная сырость. Занзибарцы успели ко всему такому привыкнуть, да и санитарное их состояние гораздо лучше; но эти несчастные мади, подавленные вьюками, упавшие духом, повалились точно будто их подстрелили. Один солдат Эмина-паши, из Ладо, и один из занзибарцев наступили на заостренные палочки и так страдали от этих ран, что мы были вынуждены тащить их на руках. Подходя к Бандейе еще один мади упал и умер от истощения, а одного из занзибарцев подстрелил из лука отважный и ловкий карлик; стрела засела между ребрами, но к счастию не повредила внутренностей. Когда мы пришли в деревню, повар мой Гассан как-то неловко потянул свое ружье и оно выстрелив оторвало ему часть мускулов левой руки. Наконец около полуночи молодой занзибарец Амари, раздувая сторожевой костер, внезапно был ранен в голову пулей из ремингтоновского патрона, который кто-то уронил нечаянно, около самого костра.

На другой день встретили туземных женщин, которые сказали, что знают дорогу к Угарруэ и взялись нас проводить. Это был скучнейший переход через громадные расчистки, уже заброшенные дикарями. Не запомню другого перехода несноснее этого. С каждым шагом приходилось принимать самые странные, натянутые позы: то лепиться по скользкому бревну, рискуя с него свалиться в ров, наполненный колючими ветвями, острые концы которых торчат во все стороны и угрожают посадить на кол несчастных, кому бы случилось туда упасть, то балансируешь по шесту, перекинутому поперек быстрого ручья; то погружаешься в густейшую чащу [382] ползучих или лазящих растений, которые того и гляди совсем задушат; то попадаешь в жидкую тину подернутого зеленою плесенью болота, поверх которого плавают чужеядные растения, то опять в лабиринт наваленных в беспорядке гигантских бревен, остатков старого леса; наконец только к полудню мы выбрались из этой трущобы, называемой расчисткою Удфангуа. Пот лил с нас градом. На опушке девственного леса мы стали лагерем и послали людей собирать бананы и приготовлять из них провиант на остающиеся дни странствия по голодным местам.

Измерял высоту солнца и определил наше положение: под 1° 0' 16" северной широты.

10-го числа мне показалось, что если мы будем идти все тем же путем, то придем к месту неподалеку от нашей лагерной стоянки 8-го июля. Но занзибарцы так твердо верили в то, что туземцы лучше нашего знают свои места, что мне надоело спорить и я в припадке скуки уступил. И точно, утром 11-го числа мы пришли к небольшой просеке и деревне, из которой ушли утром 8 го июля. Таким образом мы все кружили на одном месте и люди до того разозлились, что просили позволения тотчас же убить женщин-проводниц. Бедняжки! Они следовали только своему инстинкту и не они виноваты, а мы, что вообразили будто дикарка может повести нас в сторону, противоположную ее собственному жилищу. Если бы мы продолжали полагаться на их знания, они бы до тех пор кружились с нами по своим просекам, покуда не упали бы мертвые на своей земле. Мы отослали проводниц домой и с компасом в руках я повел людей к северо-западу, в надежде попасть на настоящую дорогу. Мы шли таким образом весь день 11-го июля и на другой день ранним утром действительно вышли на тропинку, шедшую с востока на север.

13-го июля в 9 часов утра достигли своего старого лагеря на берегу Итури, напротив ставки Угарруэ: но глядя на селение с противоположного берега, мы ясно видели, что оно совершенно опустело и заброшено. Поэтому не было никакой надежды получить здесь сведения о наших пропавших гонцах или о майоре и его людях. Мы продолжали путь берегом реки, где каждая особенность, каждый мелкий приток, каждый извив были нам так хорошо знакомы по прежнему походу и лагерным стоянкам.

На другой день провианту больше не было, мади умирали на дороге по два и по три в день. Так пришли к водопадам Амири. Как только устроили лагерь, бросились искать съестного. В ближайших окрестностях совсем ничего не нашли, потому что [383] перед нами тут же прошел Угарруэ с шестью сотнями своих людей и конечно они поели все что было, и даже им очевидно было слишком мало этого, судя по множеству человеческих скелетов, виденных нами на его старом становище. Но дальние расстояния не пугали наших молодцов, побывавших на Нианзе: они выбрали тропинку, прилегавшую к югу, шли по ней несколько часов и таки напали на холм, у подошвы которого разведена была обширная и великолепная плантация бананов. Позднею ночью они воротились с этою доброю вестью и натащили с собою образцов громадных плодов: глядя на них жадными глазами, мы с восторгом мечтали о предстоящем пиршестве, главным элементом которого должны были служить ароматные плоды.

В такое голодное время, имея в виду соседство такой изобильной поживы, нечего и говорить, что мы решились тут дневать. С раннего утра в лагере остались только часовые да хворые, все остальное население лагеря отправилось за фуражом. К вечеру все воротились нагруженные добычей: иные вдвоем несли гигантские гроздья бананов, напомнив мне старинную гравюру, изображающую Калеба и Иисуса Навина, несущих виноград Эшкольской долины. Более догадливые впрочем тащили еще большие запасы провизии, позаботившись на месте очистить и нарезать плоды ломтями, чтобы не перетаскивать лишних стеблей и шелухи, а прямо готовить материал для просушки. Покуда они ходили за бананами, слабосильные, остававшиеся в лагере, заготовили деревянные решетки и собрали топлива, чтобы всю ночь сушить банановую мякоть над огнем. Сушеная мякоть употребляется для изготовления лепешек и очень вкусной каши, густой или жиденькой, Самые лучшие экземпляры мы отобрали, чтобы дать им дозреть и после приготовлять из них сладкий пудинг, или нечто в роде сладкого соуса к каше.

16-го июля продолжали путь берегом реки, стараясь придерживаться нашей прежней дороги, и через семь часов пришли к быстринам повыше водопадов Невеби. На другой день миновали эти водопады и осмотрев место, где потонули наши челноки, убедились что их оттуда вытащили. Через четыре часа пришли к своему прежнему лагерю у пристани Авембери. Тропинка наша значительно улучшилась, вследствие того, что с тех пор как мы прорубили ее через кусты, с помощью своих сорока топоров, по ней прошла не одна тысяча ног. По дороге попадались опять скелеты, к числу которых вскоре должны были присоединиться и наши хилые носильщики мади; всякий день они падали, чтобы уж больше не вставать. [384]

Что мы ни говорили им, как ни толковали, ничем нельзя было их убедить запасаться едой на завтра: дашь ему десять бананов, он в восторге и уверяет, что это неисчерпаемый запас, но съедает их тут же и к вечеру смотришь, — опять голоден. Единственным средством поддерживать их существование было почаще останавливаться и давать им наедаться досыта. Поэтому мы два дня стояли у пристани Авембери, чтобы дать отдохнуть и оправиться изнемогающим мади.

20-го шли семь с половиною часов и стали лагерем за несколько миль до водопада Бафаидо; на пути лишились одного занзибарца и четырех мади. Один из последних был их старшиною: он страдал от раны на ноге, наткнувшись на острый кол. Мы хотели выступать дальше, но он объявил, что намерен умереть тут, созвал своих соплеменников, роздал им все свои браслеты, кольца, обручи, ожерелье и серьги из полированного железа, потом преспокойно лег и ни мало не меняя выражения лица расположился умирать. Это было пожалуй великолепно, но по моему было бы гораздо лучше, если бы он бодро продолжал бороться с трудностями пути, чем так упрямо предаваться смерти.

Через три часа нам попался челнок, в который можно было поместить наиболее слабых. До вечера нашли еще три челнока и посадили в них почти всех хворых. Жестоко было бы останавливаться и посылать людей назад, за умирающим старшиной, тем более, что вряд ли они застали бы его в живых: обыкновенно, как только наш караван окончательно выходил из лагеря, в него врывались толпы дикарей, которые конечно не задумались бы над тем, чтобы ударом копья прервать жизнь и так уже еле живого человека, покинутого ушедшим отрядом.

На другой день переход был короткий, шли только два часа. Угарруэ также останавливался у водопада Бафаидо, и притом должно быть на несколько дней, судя по тщательному устройству громадного лагеря, который издали можно было принять за большой город, занимавший берег реки до места свержения водопада. Не доходя до Раздолья Бегемотов у нас было четыре челнока. На другой день мы завтракали в прежнем лагере у водопада, где зарыли тогда свои лопатки и некоторые другие вещи, которые нам не под силу было нести. Разыскали место, где все это было спрятано, и увидели, что десять слоновых клыков утащены беглыми из нашего отряда, а остальное разобрано дикарями. Поздно вечером дошли до водопадов Басопо. Между верхним и нижним водопадами занзибарцы нашли в мелких притоках, изливающихся в Итури, несколько [385] запрятанных челноков и с радостью залезли в них, что было с их стороны крайне опрометчиво; они сами испытали уже как опасно пускаться по протокам и рукавам у водопада Басопо, но все-таки отправились с веселыми криками по бешеным быстринам: при этом погиб один занзибарец и один мальчик, прислужник солдат Эмина-паши. В погибшем челноке находились также двое солдат наши, оба они потеряли свои ружья и сумки, а сами едва успели спастись

Двое занзибарцев, по имени Джума и Нессиб, отлучились из отряда и не возвращались целый день. Поэтому мы вынуждены были 24-го числа сделать остановку и послали разыскивать их. К вечеру партия воротилась не найдя их, но часом позже мы повскакали с мест, услыхав над своими головами свист пули. Бросились искать виновного, и оказалось что это Нессиб, вместе с товарищем Джумой возвращавшийся в лагерь. Он объяснял, что заметив одного из наших людей, прятавшегося в кустах как раз перед самым лагерем, он принял его за дикаря и потому выстрелил. Но мы еще больше удивились когда узнали зачем они отлучились: Нессиб и Джума завидели в стороне отличную банановую рощу, отправились туда, набрали плодов и уселись чистить их и сушить про запас. Эта операция взяла у них по крайней мере восемнадцать часов, а когда они ее кончили и пошли искать дорогу, то сначала никак не могли найти следов двухсот человек. Трудно решить в этом случае, кому больше удивляться,— этим ли двум дуракам, которые залезли в чужую плантацию, принадлежащую людоедам, и безмятежно сидели там, тогда как известно, что по уходе каравана дикари всегда выслеживают отсталых и непременно на них вымещают свою злобу; или тому, что дикари на этот раз так перетрусились и сплоховали.

25-го ночевали не доходя небольших порогов Бавикаи, а на другой день вступили в многолюдный округ Аведжили, против впадения Непоко в Итури, и стали лагерем в той самой деревне, где в прошлом году доктор Пэрк так искусно ампутировал ногу одному из несчастных занзибарцев.

Никогда еще бедствия лесного похода не расстраивали меня так, как в этот день. Я сам до такой степени исхудал и ослабел, благодаря исключительно плохой растительной пище, что сделался как-то особенно ко всему чувствителен. В ту пору в отряде было человек тридцать мади, совершенно обнаженных и едва живых. Первоначальный черный цвет их кожи перешел в пепельно-серый; все кости до того торчали, что даже удивительно было, [386] как эти остовы могут еще передвигаться. Почти каждый из них страдал какою-нибудь безобразною болезнью, всевозможные наросты, стертые, расцарапанные спины, гнойные нарывы попадались беспрестанно; иные же были одержимы хроническим кровавым поносом и от скудного питания достигли последней степени хилости.

Мне достаточно было взглянуть на них и услышать противный запах, который они распространяли, чтобы задохнуться и почувствовать судорогу в горле. Кроме того почва под ногами была усеяна гниющими и преющими растительными остатками; жара, духота, раскаленный воздух наполнен миазмами от мириадов насекомых, листьев, веток и всякой дряни. На каждом шагу то головой ударишься о толстую лиану, то по затылку до крови царапнет пальмовая колючка, то руку занозишь о шипы встречного куста, то гигантский репейник заденет за платье и держит так, что насилу выдерешься. Насекомые бесчисленных пород и сортов также способствуют моему злополучию, в особенности эти гладкие черные муравьи, которые водятся на змеином дереве ³⁴; когда идешь под тенью его листвы, они ухитряются непременно упасть на человека и жалят хуже всякой осы или красного муравья; укушенное место тотчас пухнет, кожа бледнеет и вскакивает большой пузырь. Нечего говорить, что и других родов было довольно, черных, желтых, красных и всяких: они массами ползли поперек дороги или же облепляли каждое дерево, каждое малейшее растение. Все что представлялось зрению, обонянию, осязанию изо дня в день, с часу на час, приносило с собою какую-нибудь досаду, неудобство или огорчение, так что при настоящем моем изнурении и упадке духа было почти невыносимо. Ум был в постоянной и напряженной тревоге по поводу моих двадцати отборных молодцов, посланных гонцами к Бартлоту, да и по поводу самого майора с арриергардом. Уже месяц как я не ел ничего мясного, питаясь исключительно простыми и фиговыми бананами, и как ни старался повар разнообразить их приготовление, но они мне просто опротивели. Мои мышцы стали совсем тонкие и вялые, точно во мне только и остались одни жилы и сухожилия, на ходу я весь дрожал и мои внутренности вопияли о кусочке мяса.

В лагере я услышал разговор своего слуги Сали с другим занзибарцем. Сали говорил, что «господин» недолго наживет силы его быстро угасают, это видно.— Что ж, отвечал тот,— Бог дает на днях будут козы или куры. Ведь ему мясной пищи нужно, и мы достанем непременно; авось не все еще сожрал этот Угарруэ. [387]

— Эх, сказал Сали, если бы занзибарцы были люди, а не скоты, они бы поделились с господином теми местными кушаньями, которые добывают себе покуда ходят за провизией. Небось, его же ружья и патроны они пускают в ход, да еще за это жалованье получают. Не могу понять, отчего они не дают ему часть того, что добывают его же оружием?

— Таких негодяев здесь немного, — заметил собеседник,— если бы им досталось что-нибудь стоящее, поделились бы.

— Как бы не так! возразил Сали: — я-то лучше знаю. Иные из наших редкий день не добудут козы или птицы, а я никогда не вижу, чтобы они господину принесли хоть кусочек.

Услыхав такие речи, я позвал Сали и приказал ему сказать все что ему известно. Из расспросов оказалось, что в его словах была доля правды. Двое занзибарских старшин, Мурабо и Уади Мабруки добыли 25-го числа одну козу и трех кур и втайне съели их. Это был один из первых примеров неблагодарности, замеченной мною в этих двух людях. С того дня, впрочем, они стали делиться со мною своей добычей, и принесли мне до вечера трех кур. Через несколько дней я пришел в свое обычное со стояние и силы мои возвратились. Такой счастливый оборот еще раз показал, чего именно нужно для поправки несчастных голых мади.

В Аведжили наготовили громадный запас сушеных бананов, а число находимых челноков все прибывало и образовалась целая флотилия, на которую мы посадили всех мади, весь багаж и половину наличных занзибарцев.

На другой день расположились лагерем близь порогов Авугаду, а 27-го перетащили челноки через быстрину и ночевали на несколько миль далее.

30-го июля полдничали на старом пепелище, где я столько времени дожидался и разыскивал заблудившийся отряд в августе прошлого года. Ночевали в деревне Мабенгу.

Перед закатом солнца наблюдали великое множество крупных нетопырей, называемых по-суахильски «попо», летевших через наши головы на ночлег по ту сторону реки. С того места, где я стоял, видна была лишь узкая полоса неба и я успел насчитать 680 штук, пока они пролетали мимо. Так как летевшая стая тянулась над лесом на протяжении многих миль, можно себе представить что их тут были многие тысячи.

31-го июля пришли в Ависиббу, где наш авангард встретил в прошлом году такое отчаянное сопротивление и потерпел такие мучительные потери от ядовитых стрел. В одной из хижин [388] найдена верхушка одной из подставок, употребляемых нами для поддержания палаток: она была тщательно завернута в широкие листья, вместе с обрывком бумажного патрона, кусочком зеленого бархата от обивки походной шкатулки с хирургическими инструментами, и с жестяным футляром от ремингтоновского патрона. Этот удивительный сверток был привешен к одной из перекладин под кровлей и вероятно был посвящен какому-нибудь идолу.

В другой хижине нашли ожерелье из железных колец и десять вполне исправных патронов. Последние принадлежали вероятно одному из наших несчастных беглецов, которого должно быть тут же убили, сварили его мясо в котелке и съели за семейною трапезой. Это предположение подтвердилось еще тем, что не много подальше найдена была его старая куртка.

Вскоре по прибытии в эту деревню мы были очень удивлены, увидя маленькую девочку лет восьми, совершенно голую, которая очень спокойно подошла к нам и сказала по-занзибарски: «Так это правда? Я слышала, что стреляли из ружья, да и говорю себе, спрятавшись,— ведь это должно быть мои земляки, потому что у язычников не бывает ружья».

Она сказала, что ее зовут «Хатуна-мгини», что ее и еще пять других взрослых женщин Угарруэ тут бросил, потому что они были больны; как только Угарруэ ушел со своей громадной флотилией челноков, прибежали дикари и всех женщин перерезали. а она убежала и спряталась и с тех пор все скрывалась, питаясь дикими ягодами, а ночью ей удалось набрать бананов, настолько спелых, что их можно было есть сырыми, так как нельзя было развести огня. Угарруэ таки имел столкновение с Ависиббами и побил их изрядное количество. Здесь он стоял пять дней, заготовляя на дорогу провиант, и ушел давно, «больше десяти дней тому назад».

Четыре с половиною часа шли до Энгуеддэ, и еще семь с половиною часов до лагеря напротив островка, занятого рыбаками из племени Бапайя, за несколько миль до порогов Неджамби. Ружья и платье из челноков выгрузили и велели матросам провести челноки левым протоком. Покуда пеший отряд занялся переноскою вещей, большая часть прислуги при челноках предпочла идти через правый проток: последствием этого непослушания было то, что утонул занзибарский старшина и пятеро мади, один челнок погиб, да еще два перевернуло; но их после все-таки достали. Один занзибарец, Селим, так был избит и расшиблен, [389] ударяясь о торчавшие из воды камни. что почти целый месяц после того не мог ходить.

В 3 часа пополудни пошли дальше и в 5 часов достигли водопадов Панга. Оставив часть отряда стеречь челноки, мы пешком отправились берегом и устроили лагерь пониже водопадов. Сухопутному отряду посчастливилось найти немного кукурузы и, смолов ее в муку, мне приготовили на ужин порридж.

Проливной дождь, начавшийся с полуночи и длившийся до часу пополудни 5-го августа, сильно задерживал нас; но к вечеру вся флотилия из девятнадцати челноков собралась ниже водопада и стала против места стоянки.

Туземцы перебрались на островок близ правого берега и взяли с собою всех своих кур, коз и остальное имущество, и поблизости от нашего берега они оставили в протоках свои удочки и рыболовные сети, из которых мы вытащили превосходную, крупную рыбу. Дикари находились в полной от нас безопасности, тем более, что нам было не до них и мы не помышляли с ними связываться. Но они разными знаками показывали свое желание завязать с нами дружеские отношения, лили воду себе на голову, обрызгивали ею свое тело, так что некоторые из наших предобродушно отправились поближе к их острову и начали делать тоже. Тогда отважные туземцы пустились поперек водопада, один из них незаметно подкрался к нашему занзибарцу и убил его ударом копья в спину.

На другой день дневали; сорок человек отправились в лес за провиантом, к ночи воротились нагруженные припасами, но один из них — мади — тяжело ранен в спину стрелой.

7-го пришли в старый лагерь против слияния реки Нгулы с Итури; челноки совершили этот переход в 2 1/2 часа, а пешие шли восемь часов. Расстояние должно быть одиннадцать миль.

На другой день стали у селения Мамбанга, на северном берегу, где нашли порядочный запас съестного; но занзибарец Джалиффи получил серьезную рану стрелою в грудь. Часть наконечника, в полтора дюйма длиною, застряла в ране, что на два месяца сделало его ни на что негодным. Когда наконечник вынули, рана зажила очень скоро.

В следующем селении Мугуэй, или Май-юй, мы застали большую перемену: все жилища уничтожены огнем, все банановые плантации вырублены, а на месте селения расположен громадный лагерь. Полагая что тут стоит Угарруэ, мы выстрелили из ружья чтобы подать ему сигнал, но никакого ответа не последовало; и мы [390] направились к левому берегу в свой прежний лагерь, где на деревьях нашли пометку лейтенанта Стэрса «31-го июля 1887», сделанную им очевидно в пользу майора.

Придя в свой старый лагерь мы увидели на берегу реки одну из женщин Угарруэ, только что убитую и обмытую, возле нее три кисти бананов, два горшка для приготовления пищи, и челнок, вместимостью на пять человек. Очевидно тут были дикари, которые собирались полакомиться, но услыхав наш сигнальный выстрел разбежались, оставив и свои съестные припасы.

Я послал несколько человек за реку, посмотреть что там творится, и они вскоре воротились с известием, что Угарруэ наверное был тут не дальше как сегодня утром и отправился дальше, вниз по реке. Это мне было очень досадно, потому что я горел нетерпением узнать, не слыхал ли он чего о нашем арриергарде, а также хотел просить его не опустошать до такой степени страну, в виду других караванов, идущих теми же местами; если же он будет продолжать свое дело разрушения, то все последующие путешественники будут серьезно страдать от этого.

10-го августа я поручил старейшему из старшин, Решиду, с отрядом из тридцати пяти наиболее надежных людей, идти нашей старой дорогой вдоль по берегу реки, а сам с челноками решился как можно скорее плыть вплоть до Осиных порогов, где по всей вероятности догоню Угарруэ и останусь с ним до тех пор, покуда подойдет Решид со своим отрядом.

В 6 часов 40 мин. утра мы сели в челноки и к 11 часам, гребя изо всех сил, подошли довольно близко к Осиным порогам. Но еще прежде чем услышали рев и бушеванье реки, скачущей через острые рифы, преграждающие ее в этом месте, мы увидели на правом берегу громаднейший лагерь и вскоре заметили людей в белых одеждах, мелькавших между кустов. Подойдя на ружейный выстрел мы подали сигналы, подняли флаг и немедленно тяжелый залп из мушкетов доказал что нас узнали. Несколько больших челноков отчалили от правого берега и пошли нам на встречу, люди окликнули нас на суахильском наречии.

После обмена приветствий я спросил что нового и к великой радости, впрочем не без примеси огорчения, узнал что гонцы, посланные нами за шесть месяцев перед тем, находятся в лагере Угарруэ. Они расстались с лейтенантом Стэрсом 16-го марта и вышедши из ставки Угарруэ, через 17 дней — то есть 1-го апреля — пришли к Осиным дорогам, но тут потеряли четверых товарищей и видя, что им ни за что не пройти через вражеские [391] полчища, воротились назад, 26-го апреля пришли обратно в ставку и стали под защиту Угарруэ. Месяц спустя Угарруэ собрал своих людей, рассеянных по различным селениям, и вместе с нашими гонцами начал спускаться вниз по реке. Они прибыл к Осиным порогам 9-го августа, пробыв в пути семьдесят шесть дней. Мы употребили столько же времени на переход сюда от Нианзы, а от прежней ставки Угарруэ до Осиных порогов пришли 10-го августа, то есть на двадцать девятый день.

Мы стали лагерем на левом берегу, в опустелом селении Бандейя, а противолежащий лагерь Угарруэ был расположен на правом берегу, в бывшей деревне Бандекайя. Угарруэ, в сопровождении своих старшин и наших гонцов, оставшихся в живых, переплыл реку и явился к нам с визитом. Посреди всеобщего молчания вот что поведал мне старший из гонцов:

— Господин, когда ты вызывал охотников доставить от тебя письмо к майору, каждый из нас всей душой хотел сделать как можно лучше, зная что большая награда и большой почет ожидают тех из нас, которые выполнят твое поручение. Мы сделали все что могли, но поручения не исполнили. Стадо быть ни награды, ни почета нам не будет. Те, что ходили с тобою на Нианзу, и отыскали пашу, и могут похвастаться что сами видели его лицо, те перед тобой больше заслужили. Но хотя нам не довелось отыскать майора, не удалось порадовать его сердце добрыми вестями, Бог знает что это случилось не по нашей вине, а разве потому что на то была Его воля, чтобы нам не удалось. Мы потеряли четверых товарищей и я один из всех не могу показать тебе ни одной раны, полученной во время нашего странствия. Двое из нас хотя и живы, но вряд ли выздоровеют, так отравлена их кровь; у иных по пяти ран от стрел, они могут тебе показать свои раны. Мы шли довольно благополучно до Ависиббы, но тут начались наши беды. В Энгуеддэ двоих ранили. У водопадов Панга трое тяжело ранены стрелами. От водопадов Панга до здешнего места мы только и делали что воевали, изо дня в день, и каждую ночь тоже; должно быть дикари везде наперед знали сколько нас, какие наши силы, потому что нападали и среди белого дня, и среди темной ночи, и непременно хотели истребить нас. Отчего они выказали нам такую отвагу, тогда как они же так трусили, когда мы шли с тобою, я того не знаю. Может быть они испытали свою силу на наших беглецах, которые покидали нас вчетвером или вшестером, и раз отведав крови занзибарской, эти язычники захотели и с нами сделать тоже. Как бы то ни было, когда [392] мы дошли до той деревни, где ты теперь стоишь лагерем, из нас только одиннадцать человек были еще на что-нибудь годны: все остальные страдали от ран, а один был чуть жив. Но вскоре опять пришлось сражаться. Жители Бандейи соединились с жителями большого селения по ту сторону реки: они прошли в челноках и их было столько, что вся река кипела от них и все кусты вокруг деревни были ими набиты. Мы бились с ними час, но должно быть многих убили, потому что их была такая толпа, особенно на реке; потом они отстали. Мы воспользовались их отлучкой чтобы укрепиться, выбрали несколько хижин для ночлега и в них по возможности оградили себя от нападения.

Пришла ночь и мы поставили караульных, как вы нас учили, и лейтенант Стэрс, и Угарруэ; но мы так измучились, так устали, что часовые должно быть уснули, мы очнулись только тогда, когда дикари повалили зерибу, ворвались в лагерь и одного из товарищей прокололи копьем: он страшно вскрикнул, мы проснулись и вскочили. Схватив ружья мы выстрелили и шесть туземцев упади мертвые к нашим ногам. Это на минуту задержало остальных; но я слышал как их старшина закричал: “эти люди бежали от Буля Матари, не оставим ни одного живым". И они полезли из кустов, с реки, такими густыми толпами, что когда наши выстрелы на секунду осветили их, то и храбрейшим стадо страшно. Однако Леккин, который бывает всего веселее в минуту опасности, закричал нам: чего вы смотрите, эти люди пришли за мясом, ну и дайте им мяса, только не нашего, а ихнего! И все мы, здоровые и раненые, ухватили ружья и ну стрелять, точно на ученье. Не знаю сколько мы их покончили; но когда у нас оставалось уж не много патронов они разбежались и предоставили нам считать мертвецов. Двое из наших уж не ответили на наш призыв; третий, Джума сын Нессибов, позвал меня и когда я подошел, то увидел что он истекает кровью. У него достало силы только сказать мне, чтобы бросить дело.— «Иди назад, сказал он мне, — вот тебе мое последнее слово: иди назад. Не можете вы дойти до майора. Все равно, ступай к Угарруэ». Сказав это он вздохнул еще раз и покатился мертвый.

По утру мы похоронили своих, а мертвых дикарей внутри лагеря было шесть, да за зерибой девять. Мы отрубили им головы, сложили в кучу и стали рассуждать, что теперь делать. Нас осталось семнадцать живых, но только четверо не раненых. Последние слова Джумы отдавались у нас в ушах и мы решили возвратиться к Угарруэ. Но это легче было решить нежели сделать; на [393] каждом шагу встречала нас новая беда. Кто был ранен, того еще ранили, а кого до тех пор миновало, и те не спаслись; — меня одного только Бег миловал, я один остался невредим. Затонул у нас челнок и мы потеряли пять ружей. У водопадов Панга Измаили убит наповал. Но к чему повторять, сказанное? Через сорок три дня по уходе от Угарруэ мы воротились к нему: нас оставалось всего 16 человек,— раненых 15. Пусть рубцы от этих ран доскажут остальное. Все мы в руках Божиих и в твоих. Делай с нами что сочтешь справедливым. Я все сказал.

В числе тех кто в первый раз слышал этот рассказ, не нашлось ни одной пары сухих глаз. Обильные слезы текли по многим лицам, со всех сторон слышались глубокие вздохи и выражения горячего сочувствия. Когда он кончил речь, я не успел еще высказать своего приговора, как люди бросились к нему, протягивая ему руки и плача, приговаривали: «Слава Богу! Слава Богу! Вы отлично сделали, да, — показали, чего вы стоите, храбрые, честные люди!».

Так мы приветствовали пропадавших гонцов, судьба которых не переставала тревожить нас с тех пор как мы покинули форт Бодо. Они особенно неудачно выполнили свою обязанность, но едва ли их чествовали бы лучше, если бы они пришли с письмами от майора. История их трудов и страданий была передана красноречиво, а вид многих ран, полученных членами отборного отряда, еще усиливал впечатление. Угарруэ также был искренно тронут рассказом, возбудившим его живейшее сочувствие и его добрым попечениям обязаны мы тем, что вскоре все раненые вылечились, за исключением двух, которые продолжали хиреть. Здесь уместно будет сказать, что через два месяца один из них окончательно поправился, а другой тихо угасал и наконец умер.

В лагере Угарруэ оказались также трое наших беглых и двое из числа оставленных у него на поправку, но бывших в отлучке за провиантом, в то время как за ними приходил Стэрс. Один из беглецов ушел тогда, украв ящик с боевыми сна рядами, другой стащил сундук с сапогами Эмина-паши и с моими собственными. Они отправились в челноке, который, конечно, затопили, и вообще испытали не мало всяких опасностей, покуда добрались до Угарруэ. В качестве пленных дезертиров они были переданы Стэрсу, но через несколько дней опять убежали от него к Угарруэ, и теперь снова были сданы на мои руки, Оба эти молодца с тех пор веди себя превосходно, третий же [394] заболел через несколько недель оспой; товарищи не досмотрели за ним, он кинулся в водопад Неджамби и там утонул.

Угарруэ сильно нуждался в порохе, а потому был особенно ласков. Он сделал мне значительный подарок: четыре козы, четыре мешка рису и три больших челнока поступили в мое владение. Козы и рис, как можно себе представить, были приняты с живейшею благодарностью, да и челноки далеко не лишние, так как с помощью их я мог втрое скорее подвигаться вниз по реке: с присоединением наших прежних челноков, эти три новых образовали флотилию, на которой умещалась вся экспедиция, то есть не только 130 воинов, но и все прислужники, носильщики мади, мальчики и багаж.

Ни от Угарруэ, ни от гонцов ничего мы не узнали об участи арриергарда. Все письма к майору, посланные через Угарруэ в сентябре прошлого года, а также и те, что были поручены нашим гонцам, были мне возвращены. Он посылал вниз по реке сорок семь человек, но они дошли только до Манджинни, на полдороге от Осиных Порогов к Май-юй, а оттуда должны были воротиться. Таким образом все усилия установить сообщение с майором Бартлотом не привели ни к чему и только усиливали предположение, что с его колонной случилось нечто неладное. В числе писем, переданных мне Угарруэ, одно было распечатано и я привожу его целиком, как образчик добродушного и веселого стиля нашего доктора.

«Форт Бодо, 15 го февраля 1888 г.

«Дорогой дружище Бартлот,

Надеюсь, что вы все крепчаете, а Джефсон удваивается. Мы здесь не имеем ни малейшего понятия о том, где вы находитесь. Некоторые из офицеров и солдат говорят, что вы уж пошли вверх по реке, другие думают, что вы все еще сидите в Ямбуйе, не будучи в силах сдвинуть такое громадное количество вьюков; а между людьми существует еще и такое предположение, что ваши занзибарцы передались Типпу-Тибу. Стэнли достиг озера 14-го декабря 1887 года, но с Эмином-пашой не виделся, потому что у него не было вельбота. Тогда он опять пришел в леса, построил форт для склада тяжестей, и снова идет теперь к озеру с Джефсоном и вельботом. Завтра Стэрс с двадцатью людьми идет к Угарруэ, а оттуда люди пойдут к вам, снесут и это письмо. Стэрс возвратится сюда, захватив с собою от Угарруэ человек сорок иди пятьдесят наших, оставленных у него на поправку; а [395] потом Стэрс пойдет вслед за Стэнли; отсюда до озера всего 80 или 100 миль. Я останусь в форте с гарнизоном из 40 или 50 человек. Нельсон болеет уже несколько месяцев и потому также останется со мной. Мы таки помучились идя сюда. Я бывало часто жаловался, что в школе меня с голоду морили; но это еще было объедение сравнительно с тем что пришлось испытать в лесу. С гордостью докладываю вам, что белые люди все оказались чрезвычайно выносливы, но за то между темнокожими смертность была ужасная, что-то в роде пятидесяти процентов. До ставки Угарруэ еды довольно, но от Угарруэ до нас вдоль по берегам реки почти ничего не достанешь. Стэнли, вероятно, сам напишет вам все о голодухе и о дороге. Сегодня Стэнли собирал всех людей и спрашивал, куда лучше идти прежде, к озеру или за вами. Большинство сначала хотело идти назад, к вам; но потом рассудили, что лучше к озеру. Стэрс, Джефсон и я тоже подали голоса за озеро, чтобы сперва узнать жив ли Эмин, чтобы не таскать вас понапрасну сюда, а потом еще на Мута Нзигэ. Люди у нас здесь как сыр в масле; но впрочем есть некоторые совсем плохие, это те что оставались со мною и Нельсоном в лагере у арабов целых три месяца, у этих только и остались кости да кожа. Из тридцати восьми там одиннадцать у меня умерло с голоду. Из офицеров ранен был один Стэрс, но из нижних чинов многие умерли от ран.

Все мы до крайности обеднели обувью; ни у кого нет пары крепких сапог. Я сам себе сшил две пары, но они недолго поносились, а все мое платье украдено занзибарцем Рехани. Стэнли завалил меня работой и я едва удосужился написать эти строки, как уже солнце закатывается. В отряде растеряно или распродано большое количество боевых снарядов.

Передайте мои лучшие пожелания другу Джемсону и остальным знакомым.

Надеюсь вскоре увидеть вас и остаюсь душой вам преданный Д. Г. Пэрк».

Нам ужасно надоели эти «кусты». Они прекращаются только за несколько миль от озера».

11-го августа дневали. Главный старшина Решид с сухопутным отрядом пришли только к двум часам. Флотилия шла вниз по течению пять часов, а пешком на этот переход потребовалось пятнадцать часов.

12- го августа, благополучно проведя челноки через быстрину, погрузили весь караван и в полдень отплыли далее. Поравнявшись со [396] старым лагерем против того места, где видели купающихся слонов, встретили челнок с разведчиками Угарруэ, которые наговорили нам удивительных вещей про необычайную силу, свирепость и отвагу туземцев племени Батунда. Два часа спустя барабанный бой с берега доказал, что дикари завидели нас. Они тотчас сели в челноки и пошли нам навстречу, но увидав как нас много, повернули назад и скрылись. А мы преспокойно заняли главную их деревню и во всю ночь никто нас не беспокоил.

13-го пришли к южному Мупэ и остановились на один день для заготовки провизии. 15-го благополучно провели суда через многочисленные быстрины и пороги и стали лагерем за нижними порогами Марири.

16-го шли на веслах и на шестах, миновали три старых лагеря, где стояли на прежнем походе, и ночевали на большом острове, на котором было столько хижин, что в них удобно могли бы разместиться две тысячи народу. Оба берега реки были безлюдны, не у кого было даже спросить о причине такого поголовного выселения; сначала мы подумали, что жители разбежались узнав о нашем приближении, но так как туземцы селились тут в виду нашего арриергарда, то приходилось предположить, что у них была междоусобная война.

Наступил восемьдесят третий день с тех пор как мы ушли с берегов Нианзы и шестидесятый как покинули форт Бодо. Наше путешествие совершалось чрезвычайно удачно. Правда, что мы потеряли довольно много носильщиков — голых мади,— почти половину того числа что взяли с Нианзы; но из своих привычных, обдержавшихся занзибарцев лишились только троих: двое утонуло, а один бежал, должно быть с тоски. Пятьсот шестьдесят миль (около 900 верст) уже сделано, остается всего 90 миль (150 верст) от острова Бунгангета до Ямбуйи, и до сих пор мы ровно ничего не слыхали о судьбах наших друзей и товарищей, оставленных в арриергарде. Эта томительная забота, свинцом лежавшая на душе, в связи со скудной пищей, состоявшей из сушеных бананов, измучили меня телесно и душевно, так что я чувствовал себя хилым стариком. Вся моя прежняя самонадеянность и бодрость, так долго меня поддерживавшая, почти исчезла. Я сидел один у реки, наблюдая как солнце садилось за лесом, черневшим на горизонте до Макубаны; смотрел как потухали и серели облака, перед наступлением тихой и темной ночи, и думал, что это верное изображение надвигавшейся на душу тоски, которой я не в силах был стряхнуть. Сегодня минул год с того дня, в который [397] арриергарду надлежало выступить из Ямбуйи,— 365 дней. В этот период времени можно было дойти хоть до Бунгангеты, если у них было, положим, только сто человек носильщиков, и они семь раз ходили за вьюками взад и вперед. Что же такое случилось? Неужели поголовно бежали все наемщики, из-за какого-нибудь недоразумения с начальством? — Темною ночью вошел я в свою палатку, но нервы мои были так напряжены и беспокойство так сильно, что ни лечь, ни отдыхать я не мог. И я взмолился всевидящему и милосердому Богу, чтобы Он возвратил мне моих товарищей и сподвижников и утишил бы смертельную тоску моего

17-го августа в обычный час мы сели в челноки и пустились вниз по течению, лениво отталкиваясь шестами. Утро было пасмурно, тяжелые серые облака нависли низко и на фоне их мрачно чернели верхушки бесконечного леса.

Выйдя из округа Бунгангета, мы заметили, что опустошение и безлюдие не ограничиваются его пределами, и что округ Макубана постигла та же участь. Вскоре дойдя до мощного изгиба реки, южный или левый берег которого был так густо населен и даже обработан племенем Баналия, мы увидели, что и тут все опустело.

В половине десятого часа утра мы завидели далеко впереди, в легком утреннем тумане, деревню, по-видимому еще обитаемую и сочли, что тут должно быть конец разоренья. Приближаясь к селению, мы заметили, что оно обнесено частоколом. Когда мы проходили тут в июле 1887 года, деревня Баналия считалась настолько сильной и могущественной, что не нуждалась в ограде. Кое-где мелькнули белые одежды; я схватил подзорную трубу и рассмотрел поднятый красный флаг. Тут только я начал догадываться. Между тем легкий порыв ветра всколыхнул красный флаг, он на секунду развернулся и я увидел белый полумесяц со звездой. Вскочив на ноги я крикнул,— ребята, майор тут! — Греби дружнее! — Грянуло оглушительное ура и челноки помчались вперед что было мочи.

За восемьдесят сажен от селения мы подняли весла и я, видя на берегу множество народу, закричал: чьи вы люди? — мы люди Стэнли,— отвечали они по-суахильски. — Убедившись в этом и видя притом европейца у ворот ограды, мы причалили к берегу. Европеец, при ближайшем рассмотрении, оказался мистер Уильям Бонни, состоявший при экспедиции в качестве помощника врача. [398]

Пожимая его руку я сказал:

— Здравствуйте, Бонни, как поживаете? Где же майор? не здоров, верно?

— Майор скончался, сэр.

— Скончался! Боже милосердый.... Отчего скончался, горячка что ли?

— Нет, сэр, его застрелили. Кто?

— Маньюмы, люди Типпу-Тиба.

— Господи! А Джемсон где же?

— У водопадов Стэнли.

— Что ему там понадобилось?

— Он отправился доставать побольше носильщиков.

— Ну, так где же мистер Уард, мистер Труп?

— Мистер Уард в Бангале.

— В Бангале? Что он там делает?

— Точно так, сэр, он в Бангале; а мистер Труп несколько месяцев тому назад отправлен на родину, лечиться.

Этот обмен вопросов и ответов, наскоро передаваемых в то время как мы стояли у калитки на берегу, показывал, что мне предстоит выслушать печальную историю о целом ряде неудач и бедствий, породивших самую невообразимую путаницу, какую возможно придумать в человеческой среде.

Несмотря на то, что донесение мистера Бонни о происшедших событиях было очень хорошо написано, я долго не находил времени изучить его настолько, чтобы понять все подробности. Чужие люди, замеченные мною на берегу, все были от Типпу-Тиба; они поспешили окружить меня, принося поздравления с приездом; в то же время сои люди повалили через узкие ворота, таща поклажу; начались взаимные приветствия, одни здоровались, другие прыгали от радости, что увидали приятелей, третьи выли, узнав о смерти своих, словом лагерь в Баналии пришел в неописанное волнение.

Но вот наконец багаж сложен, вещи приведены в порядок, челноки крепко привязаны к кольям, укрепленным у берега; поздравления с приездом кончились; занзибарцы, прибывшие со мною, разбрелись по квартирам, разыскали давно невиданных приятелей и сообщают друг другу новости. Суданцы и занзибарцы арриергарда, оставшиеся в живых, горячо благодарят Бога за то, что мы приехали; я успел пробежать накопившиеся без меня письма и наскоро написать несколько других; одно послал тотчас к Стэнлеевым порогам, другое к самому Типпу-Тибу, третье к [399] Комитету вспомоществования; и вот теперь, выслушав изустный рассказ мистера Бонни, прочтя его донесение и узнав все что было можно узнать от оставшихся в живых суданских солдат и занзибарцев, изложу на досуге историю колонны арриергарда. Посмотрим, на сколько факты согласуются или же расходятся с тем на что мы надеялись и чего ожидали.

КОНЕЦ ПЕРВОГО ТОМА.

Комментарии

32. 4.350 франков.

33. По 150 франков.

34. По-английски «trumpet-tree» или «snake-tree».