СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ГУСТАВ НАХТИГАЛЬ

САХАРА И СУДАН

РЕЗУЛЬТАТЫ ШЕСТИЛЕТНЕГО ПУТЕШЕСТВИЯ В АФРИКЕ

SAHARA UND SUDAN: ERGEBNISSE SECHSJAEHRIGER REISEN IN AFRIKA

Борну и его история

Границы Борну. — Их неопределенность в некоторых местах. — Рельеф страны. — Особенность почвы. — Степной характер северной части. — Привлекательность местности на берегу озера и рек. — Флора и фауна срединной и южной части страны. — Общий характер страны и людей. — Деятельность жителей Борну. — Полевые и садовые работы. — Домашние ремесла. — Торговые поездки и военные набеги. — Давнее государственное образование Борну. — Источники наших знаний о его прошлом. — Хроника Г. Барта и историческое сочинение имама Ахмеда, — Список правителей в моем распоряжении и его недостаточность. — Династия Сефийа. — Ее связь с химьяритским правящим домом. — Неясность начального периода государства Канем. — Его быстрое развитие — Принятие ислама. — Славное правление Дунамы Диббалами. — Свидетельства средневековых арабских авторов. — Два века (XIV и XV) внутренней борьбы и войн с внешними врагами. — Постепенное завоевание нынешнего Борну. — Сао. — Булала изгоняют королей из Канема. — Улучшение состояния в XVI в. благодаря совершенным правителям. — Выдающееся [199] правление Идриса Аломы. — Новый упадок в XVII и XVIII вв. — Угроза государству со стороны Феллата. — Появление шейха Мухаммеда ал-Канеми. — Постепенное разложение прежней царской власти — Господство династии Канемейин. — Правление шейха Омара.

Восточная граница нынешнего Борну проходит по оз. Чад и по реке Шари. На севере ее образуют граничащие с Сахарой степные области, принадлежащие юго-восточным племенам туарегов. Западная граница Борну в своей северной части образована страной хауса. В южной части она пролегает по территориям более или менее независимых племен бедде, нгиззем и керрикерри. Наконец, его южная граница в своей западной части тянется через области племен бабир и марги и в восточной части примыкает к облагаемым данью небольшим образованиям Мандара и Логон, пересекая между ними земли племени музгу.

В тех местах, где эти границы не обозначены четко природой, как, например, озером Чад и рекой Шари, они либо неопределенны (со стороны пустыни), либо произвольны и изменчивы (на территории не полностью подчинившихся племен, языческих или полуязыческих). Границу можно сравнительно точно установить там, где друг с другом соприкасается мусульманское население таких относительно упорядоченных государств, как Борну и страна хауса, хотя обоюдные нападения и пограничные столкновения происходят и здесь. Однако там, где между ними лежат в той или иной степени независимые области, например вдоль большей части западной и южной границы, очертания государств меняются в зависимости от военного успеха в сражениях с племенами, которых можно удержать в подчинении только силой. Это в особенности относится к территории племен бедде, нгиззем, керрикерри, бабир и музгу, тогда как в области Марги, где на юге благодаря близости плато Адамауа рельеф обозначен четче, несколько устойчивее и линия границы. Вследствие своей более прочной государственной организации Мандара и Логон также находятся в более стабильном зависимом положении от Борну.

Таким образом, по в какой-то мере точным данным, северная граница государства простирается от самой северной части Чада (примерно 14°30' северной широты и 13°20' восточной долготы) — я не учитываю при этом ту небольшую часть Канема, которую в любом случае все еще можно считать подчиненной Борну, — в западном, чуть-чуть отклоняющемся к югу, направлении вплоть до северной границы вассальных стран Мунио и Зиндер, примерно совпадающей с 14-й параллелью. Крайняя западная точка границы находится на 8°30' восточной долготы. В своей северной половине (примерно от 14° до 12°30' северной широты) западная граница Борну образует также и западную границу вассальных владений, или провинций Зиндер и Гуммель. Она проходит примерно в юго-восточном направлении приблизительно до той точки, где 11-я параллель пересекает 11о восточной долготы. Однако к югу от Гуммеля эта пограничная линия значительно отклоняется на восток, ибо в противном случае оказалось бы, что в территорию Борну входят область Катагум, [200] лежащая к юго-востоку от этой провинции, а также области Нгиззем и Керрикерри, расположенные к западу от нее, в то время как на самом деле их население можно считать покорным только в том случае, если поблизости находятся какие-либо военные силы Борну. Перемещение южной границы на 11о северной широты не менее произвольно, поскольку в своей западной части она пролегает по областям, жители которых также выражают повиновение лишь время от времени. В этих областях среди языческих племен (бабир и других) живут феллата (фульбе). И хотя названную выше параллель можно считать примерной границей государства и в области марги, на юге владение Мандара выходит за ее пределы, так что восточная часть границы (между 14° и 15° восточной долготы) остается к северу от этой параллели. Указанные приблизительно границы позволяют примерно оценить территорию государства Борну в 150 тыс. кв. км.

Вся страна, за исключением пограничных провинций на северо-западе, западе и юге, равнинная. Местность в этих провинциях имеет гористый характер только в Мунио, Зиндере и Керрикерри. В Мунио отдельные горные образования поднимаются в высоту до тысячи метров. В Зиндере имеется несколько незначительных возвышенностей. А в Керрикерри складки рельефа встречаются достаточно часто, чтобы служить жителям защитой против армий Борну. К югу от названной выше южной границы, в области Марги и в Мандаре, также имеются отдельные возвышения примерно тысячеметровой высоты. После этих пограничных округов территория Борну совершенно незаметно понижается в направлении озера Чад, которое, как уже упоминалось, расположено примерно на высоте 270 м над уровнем моря. Я вычислил эту высоту по показаниям барометра в Куке.

Эта часть государства, собственно Борну, такая плоская и ровная, что пересекающие ее реки — если в сухое время года они вообще содержат какую-то воду — либо образуют в своем ложе отдельные лужи, либо имеют такой слабый уклон, что трудно определить, в какую сторону они текут. На этой равномерно плоской местности редко встречаются более мелкие водостоки, впадающие в реки и речки. В небольших впадинах оставшаяся после сезона дождей вода стоит в виде мелкого озера (кулугу), пока спустя месяцы оно не испаряется под воздействием солнца и сухости атмосферы. В течение дождливого сезона (нингели) многие области из-за отсутствия стока становятся труднопроходимыми. Там же, где, как на севере страны, близ Чада и по обоим берегам Комадугу-Йобе, преобладает благоприятная смешанная почва, способная впитывать дождевую воду, в обильные дождями годы (при небольшой затрате труда) собирают богатые урожаи. Правда, когда осадков не хватает, нередки засухи и неурожаи. Однако, если находящиеся под верхним слоем песка глины (они нередко встречаются и на севере) выходят на поверхность, как в центре и на юге страны, небесная благодать легко становится слишком изобильной и при всей плодородности там не могут хорошо расти ни плодовые деревья, ни земляные орехи, ни хлопчатник. Богатые лесами области, расположенные на юге и [201] юго-востоке, нередко перемежаются с обнаженной поверхностью понижений, которые в сезон дождей и еще несколько месяцев спустя (т. е. в некоторые годы в течение шести месяцев) покрыты водой. Когда же они высыхают, то обнаруживают очень черную, растрескавшуюся болотистую почву. Таким характерным и в сухое время года пустынным и мрачным ландшафтом отличаются области (канури называют их фирки или анге), расположенные преимущественно вокруг юго-западного угла озера Чад.

В самой северной части страны, по крайней мере вдали от Чада и от берегов Комадугу-Йобе, преобладает степной характер местности, так что в сухое время года перед взором путника, едущего с севера, нигде не открываются с нетерпением ожидаемые им картины тропического буйства. Преобладающий светлый лес, где в основном растут акации и нередко встречаются хеджлидж и разновидности Zizyphus, перемежается участками, бедными растительностью. В лучшем случае их однообразную оголенность смягчают кусты сивака и заросли пальмы дум, но равномерно растущий ошар со своей тусклой зеленью по большей части придает им крайне убогий и скучный вид. Правда, летние осадки возвращают этой в общем-то непривлекательной картине мимолетную прелесть, одевая деревья и кусты в весенний наряд, покрывая землю свежей зеленью и внезапно делая животный мир богаче и разнообразнее. Однако эта периодически возникающая прелесть длится недостаточно долго, чтобы рассеять общее впечатление какой-то монотонности.

По краю этой области, обращенному к пустыне, в Мунио и Зиндере, в благоприятных местах хорошо растет финиковая пальма. Область эта и по изобилию кое-где соды относится к южной кромке Сахары. В богатых водой понижениях там нередко встречаются пальмы дум и тамариндовые деревья, а вблизи от Чада и на берегах его западного притока, которые часто заняты болотистыми заводями, лес вообще становится гуще. Здесь, особенно в западной части страны, пальмы дум образуют настоящие лесные массивы, а землю покрывают карликовые пальмы и густой кустарник дум. Деревья здесь более величественны. Помимо тамаринда хорошо растут сикоморы и другие фикусовые деревья, а среди акаций, все еще преобладающих в общей массе, акация сайяль (A. seyal), сонут, или карад (A. nilotica), и хараза (A. albida) отступают на задний план перед A. stenocarpa, которую шоа в Борну называют тальха, тогда как в центральной части пустыни это название дается акации сайяль. Мыльное дерево, или хеджлидж, вскоре становится чрезвычайно распространенным, и появляются отдельные баобабы (Adansonia digitata).

В северном крае страны, который страдает от отсутствия дождей и подвергается разбойничьим набегам туарегов, поселения более редки. Животным пока еще хватает места на свободных пространствах. Здесь бродит быстроногий страус, а в благоприятных местах и стройная жирафа. Общительная степная лисица строит здесь свои подземные деревни, шакал и гиеноподобная собака совершают свои ночные набеги. Наряду с газелями и антилопами мохор здесь [202] наталкиваешься на стада из сотен «коровьих антилоп» (A. bubalus), которые безбоязненно пасутся в изобилующих травою степях. Тут и там вспугиваешь маленького зайца или серую куропатку. Поблизости от людских жилищ в поисках пищи появляются стервятники и степные вороны. В окрестностях Чада протаптывает широкие тропы слон и совершает опустошения буйвол, в то время как густые прибрежные заросли реки Йоо облюбовал себе лев, а по соседству с ними перерывает болотистые места дикая свинья. В лесах живут голуби и стаи цесарок. Со всех сторон звучат птичьи голоса. В деревьях резвятся маленькие мартышки (Cercopithecus griseoviridis), а на полянах водяной козел сменяет антилопу мохор, которая дальше к югу встречается все реже и вскоре исчезает. Там поджидают добычу степная рысь (Felis caracal), леопард и другие дикие кошки, и повсюду ведет свою ночную жизнь гиена. Обилие дичи не поддается описанию.

В самом центре страны Борну, между 13° и 11°30' северной широты, хотя ландшафт, удаленный от Чада и его притоков, и сохраняет в общем тот же характер, растительность все же становится более пышной: и тут и там попадаются новые породы деревьев. На западе этой области путешественник обращает внимание на то, что среди лесных деревьев часто встречается баобаб. На востоке появляется обильная листвой муррайа и нередка странная Kigelia со своими вытянутыми цветами и плодами. Здесь проходит северная граница распространения гордой пальмы делеб, а травянистые поляны покрывает дикорастущий рис (Oryza punctata).

Здесь, особенно к юго-западу и к югу от Чада, расположена самая богатая водой местность. Непересыхающие реки и их заводи кишат гиппопотамами, прибрежные леса — свиньями и буйволами, а вся местность представляется раем для водяных птиц. Необычные цапли, розовые пеликаны, утки, черные аисты и большие стаи гордых венценосных журавлей образуют живостью и разнообразием своих красок и форм восхитительный по оживленности пейзаж. Хотя из-за частых поселений и деятельности людей на полях и нивах крупные хищные звери встречаются здесь реже, нежели на менее заселенном севере страны, однако ни львы, ни леопарды, ни рыси, ни гиены не отсутствуют полностью. Поразительным образом возрастает количество насекомых. В лесу наталкиваешься на различные, иногда гигантские постройки термитов и муравьев, служащих источником бесконечных мучений и забот для путника, а в южных и юго-восточных провинциях много меда. С началом дождливого сезона деревья покрываются всевозможными гусеницами, а земля — червями. Путнику приходится вести неустанную борьбу против комаров и мух, представляющих для него более опасных врагов, нежели хищные звери, змеи и скорпионы, тогда как сады и поля подвергаются опустошению со стороны саранчи, которая, отняв у человека плоды его труда, сама идет ему в пищу.

По южному краю страны начинается зона распространения полезного сального» дерева (Butyrospermum), хлопчатого дерева (Edioderdron) и Parhia biglobosa. К ним добавляются отдельные [203] экземпляры масличной пальмы. Дынное дерево (Carica papaya) встречается чаще, а могучая веерообразная пальма нередко завладевает лесом. Акации со своей редкой листвой и жесткими формами постепенно уступают место красивым деревьям с пышной кроной, образующим густые лесные массивы, между которыми располагаются поросшие травой луга. В этих местах, где на границе между исламом и язычеством население снова становится реже, а деревни отстоят дальше друг от друга, особенно хорошо чувствует себя пугливая жирафа. Здесь снова появляется страус, к слону добавляется носорог, а к гиппопотаму — крокодил, тогда как в некоторых округах вновь изобилуют львы и остальные хищники кошачьей породы. На полянах щиплют траву газели и бубалы, поблизости от источников воды — водяные козлы и карликовые антилопы, а гиены и дикие свиньи водятся в невероятном количестве. В разрозненных, не очень высоких скалах живут даманы (Нугах) и помимо больших стай мартышек появляется павиан (Cynocephalus) и кое-где лемур. Чаще попадаются полосатые мангусты (Herpestes fasciatus) и ихневмоны (Ichneumon). Ночью иногда натыкаешься на скунса (Putorius Zorilla), а почва перерыта трубкозубом (Orycteropus), питающимся муравьями.

Борну, взятое в целом, в благоприятное время года являет собой очень красивую страну и по изобилию продуктов земли и богатству животного мира превосходит своих восточных соседей. Деятельностью людей большая часть страны превращена в плодородные поля и сады и чудесно оживлена стадами здоровых домашних животных. Есть очень много тропических стран, где благодаря могучим рекам и чередованию гор и долин природа предстает более грандиозной и богатой, а красота более великолепной, где растительность может быть пышнее, а почва плодороднее. Однако во внутренней Африке едва ли найдется страна, в которой деятельность человека, соответствующая богатым силам земли, развернулась бы в более благотворную картину процветающего развития. Большинство тропических местностей, чьи красоты повергают почитателя природы в удивленное восхищение, чьи обильные природные богатства должны были бы обеспечить человеку и животным мирную и счастливую жизнь, являются ареной соперничества диких зверей и еще более диких людей, которые среди богатейшего изобилия ведут друг против друга безжалостную войну, как если бы крайняя нужда навязывала им ожесточенную борьбу за существование. Путник, вначале очарованный таинственной девственностью необузданной природной мощи, восхищенный неожиданным многообразием проявлений красоты и роскошью красок, полный восторженной надежды на богатые сокровища, ждущие часа открытия, посреди этого расточительно наделенного мира вскоре начинает испытывать чувство тоски и печали по поводу судьбы, на которую этот мир кажется обреченным. Преимущество Борну перед большинством таких стран заключается в его мирном, безобидном и трудолюбивом населении, которое, несмотря на природное изобилие страны, облегчавшее удовлетворение необходимых жизненных потребностей, убереглось от беззаботности [204] и беспечности. Хотя прирожденный ум, живость и усердие местных жителей развились еще далеко не достаточно, тем не менее благодаря раннему приобщению к благам более высокой цивилизации и упорядоченной государственной форме они оказались на вполне благоприятном пути.

Ислам, которому принадлежит главная заслуга в опережающем развитии Борну, начал, правда, и там утрачивать свою живительную силу. От его застойного ритуала страдают активность и нравственность многих слоев общества, и упадок страны несомненен. Однако если в других местах я описывал разложение придворных кругов в Куке, их корыстолюбие, нечестность, изнеженность и жажду наслаждений, то не следует думать, что это описание относится ко всему народу. Хотя он и обречен на бедность благодаря беззастенчивой эксплуатаций со стороны власть имущих, удовлетворить насущные нужды, в общем, не трудно, а легкий нрав помогает преодолеть многое. Природа сделала этот народ живым, а долгие периоды мира и процветания приохотили его к бесхитростным удовольствиям и к любезной вежливости. Славное прошлое и блестящая цивилизаторская роль, которая выпала на его долю, рано выработали в нем чувство собственного достоинства, заменяющее природную энергию и еще не угасшее. Народ Борну в целом не отличается воинственностью (как и его прилежные западные соседи — хауса). Если в отваге и энергии его намного превосходят восточные соседи, маба в Вадаи, то он зато менее груб, более открыт и умел.

У всех побывавших в Борну оно оставляет приятное воспоминание. Это прелестная, населенная приветливым народом страна, где и природа и человеческая деятельность отличаются разнообразием и изобилием. Там в равной степени развиты земледелие, скотоводство и торговля, но, хотя отдельные слои населения отдают предпочтение тому или другому занятию (в зависимости от склонности, свойственной данному племени, либо от местных условий), разделение труда, присущее более высокой ступени развития, все же не продвинулось еще достаточно далеко и преобладающая часть населения обнаруживает равное умение во всех областях деятельности. Особенно выгодное представление о трудолюбии и сноровке простого борнуанца и о богатых ресурсах страны путешественник получает в ее центральной густонаселенной части. Лежит ли его путь из столицы на запад или на юг, повсюду на дорогах страны ему повстречаются купцы и торговцы, покидающие столицу или направляющиеся туда. Вблизи от деревень его внимание привлекут пасущиеся стада или работа в поле; а в самих селениях он на каждом шагу сможет убедиться, сколь распространено и доходно разумное домашнее ремесло.

Земледелие занимает, разумеется, большую часть времени. Как только выпадут первые дожди, поля, предназначенные под обработку, очищают от травы, выкорчевывают на них кустарник и сжигают вместе с сухой травой, а когда земля в какой-то мере разрыхляется осадками, приступают к посеву. Хотя поле не нуждается в какой-либо трудоемкой специальной подготовке, в обработке [205] плугом или перекопке (лишь в отдельных местностях поверхность почвы разрыхляют с помощью мотыг или грабель), несовершенство земледельческих орудий и разнообразие возделываемых культур тем не менее требуют немалой затраты сил. Основным остается, конечно, возделывание зерновых, преимущественно духна (Penicillaria) и дурры (Sorghum). Сеют их одновременно, но первую на более легкой, а вторую — на более тяжелой почве. На последней хорошо растет и кукуруза, которую сеют уже до начала настоящего сезона дождей. Для ее вызревания требуется более длительное время, чем для первых двух. Затем, в начале сезона дождей сеют Sorghum saccharatum, которое созревает быстрее всех остальных. В это же время необходимо заняться саженцами хлопчатника и индиго и посеять важное Sesamum, а вскоре начинается посадка бобовых и земляных орехов (Arachis и Voandzeia). На вторую половину сезона дождей выпадает работа по выращиванию Sorghum cernuum, а позднее подходит очередь дынь и арбузов. К концу сезона дождей початки духна и кукурузы и метелки дурры и разных видов сорго жнут, ссыпают в кучи, проветривают и просушивают и, наконец, обмолачивают вручную или с помощью быков. Затем в окрестностях столицы и поблизости от местожительства сановников либо в особенно благоприятных местах начинают сеять озимую пшеницу и ячмень и затрачивают очень много труда на необходимую для них поливку.

Когда окончен сбор урожая и переделаны все связанные с этим работы, настает черед домашних занятий, приходящихся на прохладное время года. Тогда как поле и сад обрабатывают и мужчины и женщины, трудоемкое приготовление растительного масла из арахиса и сезама, переработка косточек хеджлиджа, а также плодов курмы и дум лежит только на женщинах. Им же нужно еще очистить хлопок и спрясть его в нитки, тогда как в обязанности мужчин входит ткачество и шитье. Большинство работ, связанных с плетением циновок и корзин, также падает на женщин, однако изготовление веревок, изгородей, вьючных седел для быков и ослов, производство необходимых земледельческих орудий (разумеется, за исключением металлических частей, их выделка всегда является профессиональным занятием), вырезание столовых мисок и чашек для питья, гончарство и приготовление древесного угля и соли, где это оказывается необходимым, выпадают на долю мужчин ⁴⁹. Наконец у женщин к этому добавляется еще и необходимая каждодневная работа, помол муки и стряпня, дойка коров и — по мере надобности — приготовление масла. Понятно, что в небольших поселениях, где каждое хозяйство рассчитывает на себя и где из-за отсутствия целесообразного разделения труда еще не созданы и не обеспечены рынки, время жителей очень занято; даже менее зажиточные люди не обходятся без помощи нескольких рабов. Рабам прежде всего поручают уход за домашними животными, которых они должны выгонять на пастбище или косить для них траву. Рабыни помогают хозяйке во всех домашних работах.

Зимой, как только достаточно подсохнут поле и нива, наступает [206] время путешествий, и по стране во всех направлениях начинают разъезжать богатые купцы и мелкие торговцы. На рынки Куки и больших поселений везут зерно, хлопок, индиго, масличные плоды, домашних животных и различные ремесленные изделия, производимые в разных областях страны, такие, как тканые полосы хлопчатобумажной материи, готовые тобы, крашеные ткани, деревянные миски, плетеные корзины, циновки и т. п. С главных же рынков по всей стране распространяются европейские и местные товары. Большие караваны быков, ослов и вьючных лошадей доставляют соду с берегов Чада и из области Мунио в страны на Нигере, а оттуда и из стран хауса привозят хлопчатые ткани, изделия из кожи и орехи гуро. В южные области везут соль, добытую в пустыне, табак, одежду, крашеные козьи кожи, европейские изделия и ведут лошадей, так как эти товары пользуются там спросом. Сушеную рыбу доставляют в области, где нет рек, и возвращаются со слоновыми бивнями, страусовыми перьями, иногда с изделиями ткачества или рабами.

К этому же времени года предпочитают относить и военные предприятия, которые почти ежегодно организуют против язычников, живущих в южной и западной стороне государства, так что тот, у кого нет возможности отправиться по делам торговым, охотно присоединяется к набегу, чтобы без издержек вернуться домой со скромной добычей. Таким образом, активная деятельность не прекращается в течение почти всего года, затихая лишь в последние летние месяцы перед началом сезона дождей.

Относительно высокой ступенью своего социального развития население Борну, бесспорно, обязано исламу, создавшему на берегах Чада один из самых ранних своих центров во внутренней Африке. Принятие этой религии способствовало образованию централизованного государства, которое временами достигало громадных размеров, неоднократно предотвращало внутренний раскол в отдельных племенах и способствовало разнообразнейшим передвижениям и смешениям различных элементов населения. Таким образом, у нынешнего населения Борну сложилась сложная структура, для понимания которой следует обратиться к историческому развитию государства, насколько его можно представить из имеющихся в нашем распоряжении (хотя и немногочисленных) источников. Подобно тому, как мне удалось, пользуясь частично устными сообщениями, частично письменными источниками, собрать более или менее надежные данные, касающиеся прошлого государств Багирми и Вадаи, соседствующих с Борну на востоке, так всеми известными до сих пор знаниями о развитии государства Борну мы обязаны Г. Барту. Он тщательнейшим образом изучил привезенную им на родину историю одного отрезка правления короля Идриса Алома, приходящегося на вторую половину XVI столетия (автором этой хроники был имам и везир короля), обстоятельно сравнил прилагаемую к этому важному документу родословную таблицу борнуанских правителей с другой обнаруженной им краткой хроникой и проверил ее с помощью соответствующих замечаний арабских средневековых авторов. Чем подробнее изложены результаты этих исследований в книге о путешествии [207] моего ученого предшественника (т. 2, гл. 7), тем более краток буду я. Доне важно дать здесь лишь исторический обзор, необходимый для полного и правильного понимания страны и людей. От себя же добавить к сведениям Барта мне придется лишь очень немногое.

Я долго надеялся, что также смогу внести свою лепту, если найду либо более старинные, либо более подробные хроники, в частности историческое сочинение, которое было составлено так называемым масфармой Омаром бен Османом в правление Идриса Алома, или Катагармабе, в конце XV или в начале XVI в. Нередко я думал, что уже близок к цели, но мне так и не удалось ее достичь. Мой хозяин Ахмед бен Брахим, который по поручению шейха Омара разыскивал для меня исторические документы, в качестве единственного результата своих поисков принес мне простой список правителей, выдаваемый за достоверный. Однако он не содержал никаких иных сведений, кроме продолжительности каждого правления ⁵⁰. По скудости своих сведений и неудовлетворительной орфографии он вообще не может вызывать доверия и приниматься в расчет, особенно в сравнении с теми источниками, которыми располагал Барт. Мой список содержит имена 62 королей одной и той же династии вплоть до 1810 г., когда Ахмеду бен Али пришлось, видимо, уступить страну и трон фанатичным феллата и основатель нынешней династии, шейх Мухаммед ал-Амин ал-Канеми, спаситель страны, стал ее действительным, хотя еще и не номинальным правителем.

В хронике Барта не указана продолжительность правления одного короля. В моем списке таковая отсутствует у 28-го правителя, из-за чего, естественно, становится вдвойне ненадежным время правления его предшественников. Понятно, что при столь большом количестве правителей — до указанного года (1810) Барт называет их 65 — вкрадываются многочисленные ошибки и появляются расхождения в данных, почерпнутых из различных источников, так как на протяжении столетий сохранение исторических сведений покоилось исключительно на устной передаче; так как те, кто позднее занялся записью традиции, никогда не указывали соответствующих дат по хиджре и так как даже самые образованные мусульмане не отваживались на разумную критику. Правда, даты событий, относящихся к Борну, имеются у живших порою далеко от этих мест арабских авторов, однако они редко бывали достаточно осведомлены, чтобы их сведения заслуживали полного доверия, а местные хроники по большей части содержат слишком много пропусков, чтобы с их помощью можно было проверить сведения чужеземных авторов или хотя бы обнаружить эти последние в них самих.

Любая борнуанская хроника возводит предшественников нынешней династии к Сефу, который якобы был сыном последнего химьяритского правителя Зу-Язана и в моем списке обозначен как Сеф бен Хасан из Мекки. Во все времена местные жители единодушно считали его родоначальником их царствующего дома. О нем же слышали и средневековые арабские авторы. Следовательно, есть определенное основание говорить о династии Сефийя, однако подлинного [208]  доказательства такого происхождения привести невозможно. Ни в коем случае нельзя, по-видимому, считать, что сам Сеф прибыл в Канем, хотя даже имам Ахмед, главный авторитет Барта, ясно говорит, что тот пришел в Нджими (Нгигми) и основал там владение. Возможно, что в период острейшей борьбы среди арабских племен, последовавшей за смертью пророка Мухаммеда, остатки химьяритского царского рода были занесены в Африку, попали в страну бардоа (Куфра или Ту), добились здесь власти и почета и постепенно продвинулись через пустыню на юг. Однако если бы сам Сеф совершил весь этот путь и обосновался в Канеме, то при столь кратковременном его контакте с бардоа или теда он вряд ли мог бы добиться того широкого участия с их стороны, которое представляется необходимым для установления господства в густонаселенных областях у озера Чад. В то же время, если бы в Нджими уже поселились Сеф и его ближайшие преемники, жители Борну, вероятно, сохранили бы эту первую часть списка правителей в столь же полной передаче, что и более поздние. Тогда у них не было бы необходимости растягивать длительность правления одного или нескольких монархов на несколько сотен лет (как это дважды случилось в источниках Барта и один раз в моем списке), чтобы удовлетворить понятное желание доказать связь своего правящего дома со святой землей.

Передвижения целых племен или же подразделений племен из пустыни на юг, которые, должно быть, предшествовали основанию государства Канем, скорее всего заняли столетия и проходили в различных обстоятельствах. Этот длительный период полного превратностей существования в пустыне не мог сохраниться с той же точностью, что и последующие события, и вскоре сделался неясным и запутанным в глазах потомков, которые жили уже в другой среде, изменившись в физическом и психическом отношении. Лишь отдельные выдающиеся предки продолжали жить в устах народа, а чтобы не оставлять пробелов между достоверными королями Канема и прародителем Сефом из Мекки, одному или другому из ранних правителей попросту приписали немыслимую продолжительность жизни.

Основание упорядоченного владения на территории Канема Барт относит к концу X в. н. э. Однако еще раньше Ибрахим, сын Сефа, согласно имаму Ахмеду, считался «отцом султана», а его сын (в моем списке он назван Дунама бен Ибрахим, а в хронике Барта — Дуку, или Дугу бен Ибрахим) — первым действительным королем династии. В моем списке к нему первому относится титул майна («государь»), тогда как при именах его предшественников он отсутствует. Поразительно, что Айома, которого Барт считает первым несомненно жившим в самом Канеме королем, в моем списке вообще не упоминается, тогда как его преемник по хронике Барта — Булу с добавлением Хайомани (эта форма является образованием языка канури) и в моем источнике назван сыном Хайомы, или Айомы. По подсчету моего списка (если совершенно не принимать во внимание позднейшего короля, продолжительность правления которого не указана) правление Булу падает на середину X в., так что сам Айома соответственно, должно быть, жил в первой половине этого столетия. [209]

Едва ли когда-нибудь удастся точно установить, где в этих преданиях о начальном периоде господства в Канеме династии Сефийя легенда уступает место действительной истории, однако дальнейшее развитие государства было, видимо, столь быстрым и бурным, что важные факты достаточно хорошо отложились в памяти народа. Это позволяет ясно представить ход событий, хотя трудность в определении дат их свершения распространяется еще на целые столетия. Уже преемник Булу, Арки, или Харки (который у Барта назван сыном, а в моем источнике — братом Булу), так прочно обосновался в Канеме, что смог подумать о том, чтобы заложить в Дирки (Кавар) и Сиггедиме колонии рабов. Этот факт в то же время доказывает, что область тубу, где, возможно, на протяжении столетий размещались мигранты, даже после их переселения в Канем сохраняла теснейшие связи с новым государством или оставалась в зависимости от него. Этому соответствует и то, что матери Булу, Арки и последующих правителей — Шу, или Шуа, Сельмы, или Абд ал-Джлиля (в моем списке Абдаллаха), Хуме, или Уме, Дунамы и других принадлежали вплоть до XIII в. почти без исключения (как указывает хроника Барта, приводящая имена и происхождение женщин) к племени тубу, среди которых преобладали кийе и томагера.

Это обстоятельство, очевидно, способствовало тому, что у правителей сравнительно долго сохранялась светлая кожа их предшественников, которая подкрепляла притязания семьи на арабское происхождение. И лишь о Тсилим Бекруми (как он назван в моем списке), или Сельме бен Бикору (как его называет Барт), сообщается как о сыне женщины диббири (одного из племен канембу) и первом темнокожем короле династии.

Наивысший подъем молодого государства последовал за внедрением в Канеме ислама, которому способствовал король Хуме, или Уме, вероятно, в первой половине XII в. (Барт относит это событие ко второй половине XI в.). Все образованные люди в Борну считают Хуме первым мусульманским правителем, хотя ал-Макризи называет таковым некоего Мухаммеда бен Джлиля. Поскольку такое имя вообще не встречается в родословных таблицах, Барт предполагает, что тот принадлежал к позднейшей династии булала. То, что Хуме в любом случае был мусульманин, явствует из обстоятельства, что он умер в Египте и, таким образом, смерть, без сомнения, застигла его в пути, когда он направлялся в паломничество в Мекку либо возвращался оттуда. Распространение новой религии, по-видимому, происходило очень быстро, поскольку, как сообщается, преемник Хуме, Дунама, трижды с большой свитой совершал паломничество, а сменивший его король Бири был охарактеризован имамом Ахмедом как ученый человек.

Могущество Канема росло вместе с ростом цивилизации и укреплением государственной организации, которые развивались в соответствии с принципами ислама. Вскоре, однако, возникло понятное соперничество государства и необузданных кочевников тубу, на которых государство само вначале по преимуществу и опиралось. Уже Дунама, сын вышеупомянутого Тсилима Бекруми, по прозвищу [210] Диббалами, правивший примерно через сто лет после принятия ислама, значительно расширил территорию государства, но он же был вынужден вести многолетние войны против жителей пустыни, тесно связанных с его предшественниками. Правление этого воинственного государя хроника Барта помещает между 1221 -1259 гг., тогда как согласно моему списку оно падает на период с 1266 по 1308 г. Неверность этого последнего свидетельства можно доказать с помощью событий того времени, которые датированы в других, заслуживающих доверия источниках. Однако эта ошибка, возможно, проистекает из того, что правление одного из королей приводится без указания его продолжительности.

Дунама на только упрочил господство Канема на севере, над всей территорией тубу, и распространил его на Феццан и Вадаи, но и предпринял первые военные походы на юг, в нынешнее Борну. Само это название, возможно, тогда же и возникло. Как рассказывает современник событий, Ибн Саид, Дунама в середине XIII в. продвинулся е хорошо орошаемую и многолюдную область Мабина, с которой, вероятно, идентична местность Мабани, расположенная в южном Борну. Государство, по словам имама Ахмеда, простиралось в то время на восток до Нила, а на западе выходило за пределы Нигера.

Значение названия «Борну», которое впервые появляется у Ибн Саида для обозначения части Канема, сомнительно, хотя канури, как и арабы, живущие в этой области, единодушно производят его от «Барр Ноах» («земля Ноя»). Действительно, раньше в Феццане и Триполи оно, как кажется, писалось в два слова, как меня в этом неоднократно уверял мой попутчик Бу Айша, хорошо знавший архивы этих двух стран. Возможно, что завоеватели, пришедшие из пустыни и степей, назвали область, лежащую к югу от Комадугу-Йобе, «землей Ноя», так как она отличалась непривычным для них плодородием. Позднее это наименование, видимо, натолкнуло жителей на фантастическое предположение о том, что Борну действительно было тем местом, где высадился спасшийся от потопа праотец Ной. Затрудняясь найти в своей совершенно равнинной стране хоть какую-то возвышенность, к которой мог бы пристать ковчег патриарха, они вынуждены были остановиться на незначительной скале на южном берегу Чада — Хаджер Теус, как об этом сообщает Денэм.

Ибн Халдун рассказывает в своей «Истории берберов», что в 655 г. хиджры ⁵¹ король Туниса принял посольство с дорогими подарками дружественного и союзного правителя Канема, чье имя не названо. Это событие превосходно согласуется с могуществом Дунамы, простиравшемся далеко на север; завладев всем Феццаном, он, вполне вероятно, мог завязать более тесные связи с королем Туниса. Еще одно событие, упоминаемое тем же автором без ссылки на какого-то определенного короля Канема, благодаря одной арабской рукописи, обнаруженной на Мальте, удалось отнести к правлению Дунамы Диббалами. Ибн Халдун рассказывает, что в 656 г. х. [211] (1257 г.) ⁵² король Канема распорядился убить одного из сыновей известного воинственного авантюриста Каракуша, засевшего в Уаддане, а мальтийская рукопись, добавляя имя, дает доказательство, что этим королем был Дунама Диббалами. В ней говорится, что сын Каракуша, преисполненный жаждой деятельности и из-за склонности к приключениям, отошел в страну Уаддан, при завоевании которой его отец был прибит к кресту по приказу Яхьи ал-Майорки (609 г. х.), и что его появление послужило там сигналом к новым войнам ⁵³. Но король Канема, Дунама Диббалами, напал на нарушителя спокойствия, взял его в плен и убил, а его голову послал в столицу Канема, приказав выставить на обозрение народа ⁵⁴.

За блестящим правлением Дунамы Диббалами последовал приблизительно двухсотлетний несчастный период, в течение которого государству постоянно угрожали внутренний распад и гибель от внешних врагов. Распри вокруг престолонаследия и убийства правителей, заговоры сановников и междоусобные войны не меньше, чем внешние враги, подрывали процветание молодого государства. Не приходится удивляться, что мой список правителей в этот период значительно отличается от хроники, которой следовал Барт, ибо это было время, когда редко выдерживалось законное наследование власти от отца к сыну, а большинство королей погибало насильственной смертью. Хроники Барта приводят между Дунамой Диббалами и Али бен Дунамой, при котором исстрадавшаяся страна начала приходить в себя, тридцать королей, в то время как в моем списке их содержится 28. Правда, в обоих источниках встречаются много одинаковых имен, но последовательность правителей не одинакова, а многие правления, которые подтверждаются несомненными свидетельствами, в моем списке полностью отсутствуют.

Первые правители этого периода стремились продолжить военные предприятия Дунамы Диббалами против живущих к югу от Комадугу-Йобе племен, среди которых выделялись своей активностью и военными успехами сао. Они еще и сегодня живут в устах народа, но уже окруженные легендарным ореолом. Хотя традиция признает их близкое родство с первоначальными жителями области Чада и с керибина, еще и сегодня кое-где рассеянные по стране (о них будет речь в другом месте), она описывает их как людей, мало в чем похожих на последующие поколения, даже как настоящих великанов. В Нгале еще показывают в качестве их домашней утвари объемистые сосуды, частично кувшины, в которых они когда-то носили воду из Чада или Шари (колодцы, как говорят, были тогда неизвестны, а значительные расстояния, часто отделявшие их поселения от названных источников воды, не имели значения для таких великанов), частично большие миски, из которых они ели. Если несколько слов, записанных мною у стариков в Нгале как слова из языка сао, действительно взяты из этого языка, то его следует отнести к диалектам [212] макари, на которых говорят в местности котоко. Сао ныне полностью исчезли, и, хотя упомянутые керибина и будума, возможно, родственны им, или, как многие утверждают, если даже они вошли в состав племени бедде на западе государства Борну, достоверные основания для подобных предположений до сих пор неизвестны. После того как еще в середине XIV в. они разбили подряд четырех королей Канема, которые пошли против них войной, их сопротивление, должно быть, было сломлено в конце того же столетия, ибо с этого времени они больше не фигурируют в хронике в числе врагов государства. Короли же, когда им пришлось уйти из Канема, смогли разместить свою резиденцию в местности Kara (или скорее людей кага, или кава), которая расположена между Гуджебой и Удже и называется собственно Мабани, т. е. на юге нынешнего государства Борну и в непосредственной близости от места расселения сао.

Основные события XIV и XV вв. — изгнание королей из Канема и их обоснование в Борну связаны друг с другом. Первое вызвали булала. Они основали владение в местности племени кука в нижнем течении реки Баты и на берегах озера Фитри. Барт считает (как я полагаю, ошибочно), что они находятся в тесной родственной связи с царским родом в Канеме. В период распада государства Канем, который последовал за сильным правлением Дунамы Диббалами, они усилились, добились влияния, стали успешно нападать на некогда столь опасного соседа и в течение последних десятилетий XIV в. покончили с его господством в Канеме. Сначала был побежден король Дауд бен Никале (Ибрахим), он был изгнан из старой столицы Нджими и в конце концов убит в битве предводителем булала Абд ал-Джлилем. Тот факт, что Дауд, в остальном ничем не примечательный правитель, но все же получивший некоторую известность благодаря потере прославленной столицы государства, вообще не встречается в моем списке королей, отчетливо свидетельствует о ненадежности списка. Следующие короли разделили печальную судьбу Дауда, пока его четвертый преемник, как уже упоминалось, в конце XIV в. не оставил Канем и не перенес центр государства в Борну. Удивительно то, что это государство, ослабленное постоянными войнами и поражениями и не оставляемое в покое булала, вообще смогло закрепиться в некогда столь успешно защищавшейся области. Это тем более поразительно, что в последующий период, вплоть до второй половины XV в., беспрерывные междоусобные войны, вызванные борьбой за престолонаследие и выступлениями высших сановников, грозили истощить последние силы государства.

Лишь в правление Али бен Дунамы, которое, согласно хронике Барта, длилось с 1472 по 1504 г., а согласно моему списку — с 1465 по 1492 г., для многострадальной страны наступил более счастливый период. Этот выдающийся государь восстановил порядок внутри страны и, главное, ограничил все возраставшую власть отдельных сановников, среди которых, в частности каигамма, или верховный военачальник, вполне вероятно, мог соперничать с самими правителями. Он создал прочный центр государства, основав столицу (бирни) Ксар Эггомо, после чего увеличил влияние и территорию [213] Борну военными походами на запад, где, видимо, достиг Нигера (Квара) и перешел через него. Он смог возобновить борьбу против булала в Канеме, но только его сыну и преемнику Идрису довелось победоносно вступить в резиденцию своих предков — Нджими. Он, Идрис бен Али, фигурирующий у Барта с прозвищем Катагармабе (тогда как мой список называет его Амами), правил 23 года и в ходе двух блестящих походов завершил подчинение булала. Его прославленное правление было, очевидно, неоднократно описано упоминавшимся масфармой Омаром бен Османом, и нам остается надеяться, что это сочинение, несомненно имеющее большое значение для ранней истории государства, еще будет когда-нибудь найдено.

Мухаммед, сын и преемник этого выдающегося правителя, также, видимо, способствовал расширению и укреплению государства. Он окончательно покорил булала, успешно сражался на Нигере и силой и ловкостью держал в узде своих сановников, все еще наделенных огромной властью. Правда, при его сыне Дунаме булала снова восстали, но вновь потерпели поражение и были подчинены, так что по крайней мере при следующем короле, Абдаллахе, они держались спокойно. В его правление в Борну, по словам имама Ахмеда, поселились первые фульбе, или феллата, которые из-за Нигера постепенно распространились к востоку как мирные пастухи крупного рогатого скота.

Большую часть второй половины XVI в. занимает прославленное правление того самого Идриса бен Али бен Идриса, которого прозвали Алома и чей летописец, по предположению Барта, служит нам главным источником для знакомства с прошлым Борну. Согласно моему списку, а также собранным мною сведениям, его правление длилось 51 год (1563-1614), тогда как Барт, по неизвестным мне причинам отвергая это мнение, оценивает его в 33 года (1571-1603). Не следует слишком удивляться, что, несмотря на подробные записки имама и везира, невозможно добиться большей точности в определении длительности и начальной даты этого правления. Несмотря на его относительную ученость, он, подобно авторам других письменных сочинений, не указывал определенного года, вдобавок его хроника ограничивается первыми двенадцатью годами правления его повелителя.

Идрис Амсами носил также прозвище Алома (по названию места Ало, или Алао, на юге страны, где он был похоронен). В моем списке он назван султаном, тогда как остальные имеют лишь титул майна — доказательство того, что его блестящее правление осталось в памяти у народа Борну. Он действительно был, по-видимому, как превосходным правителем в мирное время, так и умелым военачальником: столь же справедливым и храбрым, сколь мягким и энергичным. Прежде чем испытать свое победоносное оружие в дальних краях, он позаботился о том, чтобы навсегда обезвредить сао. Их былая мощь была сломлена; тем не менее они пользовались относительной независимостью и, живя вдоль западного и юго-западного берега озера Чад вплоть до Шари, временами все еще доставляли хлопоты правителям Борну. Территорию гамергу, живших по соседству с сао, [214] Алома также присоединил к своему государству, а потом повернул на запад, в провинцию Кано (ее нынешняя столица — город Кано в то время, кажется, еще не существовал). Совершив победоносный поход еще и против туарегов к северу от Мунио и Зиндера и продвинувшись вплоть до Аира, он укрепил свою власть над Каваром (который у имама Ахмеда называется Дирки, или Дурку), завоевал близлежащий Аграм и довольно долго удерживался в Бильме, В те времена короли Борну, по-видимому, уже больше не претендовали на верховенство над отдаленным Феццаном.

После возвращения домой он тотчас же приступил к завоеванию какой-то части области Марги и Мандары. В течение двух лет он свирепствовал против восточных племен нгиззем, которые своими набегами причиняли постоянный ущерб жителям западного Борну. После их покорения он подчинил и западных нгиззем, из-за которых был небезопасным путь от Борну в страны на Нигере. За этими беспрерывными военными походами последовало несколько спокойных лет. В эти годы неутомимый государь отправился в Мекку и тем самым заслужил титул хадж (паломник). Едва вернувшись, он попытался с помощью котоко подчинить себе тетала, или телала ⁵⁵. Согласно имаму Ахмеду, они жили на островах и по берегам озера Чад, и Барт считал их идентичным будума. Алома также упрочил свое господство над отдельными, пока что сохранившими независимость подразделениями макари, или котоко. Наконец, судя по сообщениям (относящимся, правда, лишь к небольшому периоду его правления), последовали победоносные походы против булала в Канеме и примкнувших к ним в своем большинстве тубу. Этих последних он в большом числе насильно переселил на территорию Борну. В течение своего длительного царствования он находил также достаточно времени для мирных забот о благосостоянии государства, хотя и позднее не было недостатка в военных походах, поскольку он якобы погиб в одном из них на юго-востоке страны, раненный метательным ножом или копьем (голио).

После Идриса Аломы при сменявших друг друга пассивных, изнеженных государях, правивших в течение XVII и XVIII вв., вновь начался упадок государства. Правда, у правителей страны еще хватало сил на войны с туарегами, жителями Мандары и с западными языческими племенами, но в то время как предыдущие короли воевали с ними на их собственных территориях или у границ государства, теперь они сами порою уже продвигались на территорию собственно Борну. Однако гибель государства и его дряхлой династии пришла не со стороны язычников или полуязычников, и не от извечных врагов, булала, а от упоминавшихся выше фульбе, или феллата. Представители этой народности (равно загадочной и для жителей Судана, и для европейских этнографов), которые до поры до времени довольствовались тем, что основали в Центральном Судане несколько пастушеских поселений, охваченные в конце прошлого и в начале [215] нынешнего столетия религиозным фанатизмом и рвением, грозили уничтожить все существовавшие там государства ⁵⁶. Завоевав страны хауса, они в 1808 г. стали угрожать границам Борну. Здесь в то время правил последний настоящий король из старой династии Сефийя Ахмед бен Али — набожный, ученый и добросердечный человек, но совершенно бессильный и безвольный государь, неспособный принять какие бы то ни было энергичные меры против надвигавшейся гибели. Вместе со своими жалкими придворными он сидел в столице, которую, видимо, считал неприступной. Его войска были разбиты неподалеку от нее, и, пока победоносные пуритане-феллата вступали в столицу через западные ворота, он со своими растерянными сановниками еще успел спастись через восточные.

Государство погибло бы, если бы для его спасения не появилась новая сила в лице факиха Мухаммеда ал-Амина ал-Канеми. Полный религиозного рвения, энергии и умудренный опытом, он вместе с разделявшими его настроение друзьями арабского происхождения (Мухаммед Тираб, Брахим ал-Вадави и др.) сумел увлечь за собой своих соплеменников-канембу. Вскоре его небольшой отряд вырос до нескольких тысяч, так что ему удалось по крайней мере приостановить дальнейшее продвижение фанатичных феллата и сохранить восточную часть государства. В то время честолюбие этого рассудительного человека не шло, вероятно, дальше того, чтобы защитить свою территорию и страну своих друзей. Все же жалкий король и его трусливые придворные, оказавшись в беде, воззвали к его помощи, поручили ему защиту страны и в результате его побед, как кажется, еще раз вступили в столицу Ксар Эггомо.

В это время (в 1810 г.) умер король Ахмед бен Али. Его сын и преемник Дунама бен Ахмед сначала сам и, видимо, с некоторым успехом повел войну против еще беспрерывно беспокоивших страну фульбе. Но уже через несколько лет он был также изгнан из собственной резиденции, его двор располагался то тут, то там, так что в конце концов ему пришлось побороть свою и своих придворных зависть к факиху-канембу, стать под его защиту и уступить ему значительную часть государственных доходов. Факих носил титул шейха и проживал в Нгорну, а низведенный до положения короля-марионетки Дунама находился в соседнем Барберуа со своим двором из жалких сановников. Когда же Дунама захотел перенести свою резиденцию подальше от Нгорну (в Вули), чтобы освободиться от своего спасителя и опекуна, тот его просто сверг и передал власть Мухаммеду, брату Ахмеда бен Али, т. е. дяде Дунамы. Но и Мухаммеду, построившему поблизости от Нгорну новую резиденцию, Бирни ал-Джедид (т. е. «Новый Бирни»), как только он выказал строптивость, пришлось лишиться своего титула, и марионеточное царство осталось теперь за Дунамой.

Шейх Мухаммед ал-Амин ад-Канеми, теперь действительный повелитель Борну, чтобы подчеркнуть новое положение вещей, основал в это время теперешнюю столицу — Куку и со рвением приступил к освобождению страны от внешних врагов. Главным среди них было Багирми. Сравнительно молодое государство, до сих пор [216] платившее дань, оно превратилось в опасного противника. Попытка привести к повиновению его заносчивого правителя, Бургоманду, с помощью короля Вадаи Абд ал-Керима, по прозвищу Сабун, не удалась, ибо последний воспользовался своей победой, чтобы самому взимать дань с Багирми, а возможно даже и разжигал враждебность Бургоманды против узурпатора власти в Борну. Тогда Мухаммед ал-Канеми призвал жителей Феццана, всегда готовых к дальним военных походам, и с их помощью опустошил заодно и северную часть Багирми — ту, где не было военных отрядов, так как при угрожающем перевесе сил защитники страны укрывались за рекой Шари. Но в следующем, 1817 году он сам потерпел поражение от войск Багирми при Нгале, т. е. в центре своей страны. В этой битве погиб король Дунама, чье место занял его брат Ибрахим, а шейх потерял своего старшего сына.

В последовавшие затем годы (на них падает пребывание в Борну майора Денэма) шейху везло больше, и в 1824 г. ему удалось снова, неподалеку от Нгалы, окончательно усмирить своих врагов, одержав над ними блестящую победу, свидетелем которой был английский исследователь. Добившись безопасности государства на востоке, Мухаммед ал-Канеми вновь смог обратиться против старых врагов на западе — феллата. Они не только по-прежнему удерживали бывшую территорию Борну, но и постоянно беспокоили те западные провинции (Зиндер и др.), что оставались под властью государства. Хотя эти военные походы шейха иногда сопровождались успехом, тем не менее дальнейшее продвижение в страны хауса не удалось, натолкнувшись на победоносные отряды их выдающегося султана Белло (1826), и шейху пришлось остановиться на нынешних западных границах Борну. На период его неспокойного и трудного правления приходятся также сражения за Канем, на который из-за его статуса прежней провинции булала претендовали правители Вадаи; тогда-то и была окончательно потеряна юго-восточная часть страны.

Когда в 1835 г. храбрый хранитель государства и основатель новой династии закончил свой жизненный путь, Ибрахим еще носил титул султана. Было, конечно, опасно хотя бы номинально оставлять у власти последних представителей старинной династии, священной в памяти народа. Старейшие и знатнейшие семьи канури находились в родстве с царским родом, и теперь, когда миновала опасность и в стране в какой-то степени снова установились мир и порядок, они с большой неохотой переносили господство «выскочки». Возникало опасение, что они будут подстрекать к недовольству и организуют восстания и заговоры с целью вернуть к власти законных наследников царства. Для блага страны шейху ал-Канеми требовалось предотвратить любую возможность возвращения к прежнему положению вещей тем более настоятельно, что его старший сын и наследник Омар, хотя и унаследовал от него справедливость и ум, не отличался энергичностью. Уже недолгое время спустя эта неуместная мягкость привела к событиям, которые грозили положить преждевременный и насильственный конец еще не окрепшей должным образом канемской династии. [217]

Омар, как и его отец, в скромной гордыне довольствовался титулом шейха и оставил за султаном Ибрахимом его иллюзорное достоинство. Сообразуясь со своими представлениями, он старался установить мир как вне, так и внутри страны, где это только было возможно. Вскоре ему удалось сделать это в отношении Багирми (его мать была родом оттуда), а затем и поладить с феллата. Но в западной части государства опасную склонность к самостоятельности обнаружил правитель Зиндера. На собственный страх и риск он начал мелкие войны с феллата и вел себя даже по отношению к соседним наместникам как независимый государь (точно так же, как во время моего пребывания в Куке это делал тогдашний правитель Зиндера, Танемон). Беспокойство за судьбу этой провинции, имевшей большое значение для западной части Борну, а также беспорядок во всем государстве, причиняемый мятежным поведением ее правителя, дали врагам шейха желанный повод замыслить его гибель. Придворные льстецы минувших времен, все больше и больше терявшие всякий вес, вместе со своим султаном Ибрахимом составили заговор. Воспользовавшись тем моментом, когда брат шейха Омара, энергичный Абд ар-Рахман отправился с войском к западной границе страны, они призвали для осуществления своих планов врага государства в лице короля Вадаи. Тот (его звали Мухаммед Шериф) охотно принял предложение и, пока вся восточная часть страны оставалась без войск, поспешил туда со своими отрядами. Шейх Омар успел еще выступить ему навстречу с горсткой людей, но уже не смог помешать ему перейти реку Шари через брод, который ему выдали прибрежные жители. Недалеко от Кусери в 1846 г. произошла неравная битва, закончившаяся поражением войск Борну. Однако еще до сражения шейх Омар заковал Ибрахима в цепи как предателя, а после поражения, во время отступления, приказал его казнить. Мухаммед Шериф опустошил всю территорию вплоть до столицы, саму столицу разрушил и посадил правителем в Бирни ал-Джедид сына казненного Ибрахима по имени Али. Затем он поспешно направился обратно в Вадаи, поскольку не чувствовал себя в силах противостоять объединенным силам Борну — быстрым маршем подходил Абд ар-Рахман и в случае поражения при трудностях перехода через Шари ему грозил полный разгром.

Хотя молодой султан Али храбро выступил в поход, он один, со своими предавшими страну придворными, не мог противостоять Абд ар-Рахману, так как в народе угасли доверие и любовь к наследственной династии. Он нашел смерть на поле боя, и ни один претендент не пытался отныне оспаривать власть у шейха Омара. Тот, несмотря на свою мягкость и добросердечность, разделался с приверженцами прежней царской фамилии, разрушил Новый Бирни и, по-видимому, добился наконец спокойствия и мира, подчинив силой оружия непокорного правителя Зиндера и подавив восстание племени манга. На месте разрушенной королем Вадаи столицы Куки он выстроил нынешний двойной город и, обосновавшись в нем, старался править мягко и справедливо вместе со своим главным советником Хадж Беширом (он в выгодном свете представлен в путевых сообщениях [218] Барта), сыном Тираба, который был верным соратником шейха ал-Канеми.

Правда, миром, которого он добился внутри страны и вовне, ему еще не было суждено пользоваться. В начале 1850 г. начались разногласия между ним и его братом Абд ар-Рахманом, которые отчасти объяснялись коренными различиями их характеров (Абд ар-Рахман был гораздо энергичнее шейха Омара, но был лишен его доброты), а отчасти основывались на ревности и отвращении принца к всемогущему Хадж Беширу. Их примирение лишь ненадолго успокоило недовольство Абд ар-Рахмана, и в 1853 г. он открыто восстал и отошел в Гуджебу. Шейх Омар и Хадж Бешир попытались подчинить его силой оружия, однако из-за зависти остальных сановников к могущественному любимцу были брошены на произвол судьбы и побеждены в открытом бою. Победоносный Абд ар-Рахман вступил в Куку, обвинил Хадж Бешира (на чьей дочери он был женат) в измене и приказал его казнить. Своему свергнутому с престола брату, который не казался ему опасным из-за его слабости и кротости, он разрешил жить в столице в качестве частного лица. На время краткого правления Абд ар-Рахмана приходится приезд в Борну Фогеля. Однако большая набожность, справедливость и доброта шейха Омара завоевали сердца многих людей. Поэтому, когда Абд ар-Рахман счел, что ему будет трудно добиться поддержки народа при таких качествах своего брата и решил поэтому изгнать его из столицы, недовольные объединились вокруг законного правителя и побудили его к открытому сопротивлению против насильственных действий узурпатора. То обстоятельство, что дело это было осуществлено без большого кровопролития в течение всего лишь одного дня (в день жертвоприношения — ид ал-кебир, в 1854 г.) и в самой столице или, точнее, на площади, расположенной между двумя городами, доказывает, сколь мало удалось Абд ар-Рахману укрепить свой авторитет. Его схватили, и шейху Омару пришлось решиться, разумеется, вопреки собственному чувству, но для блага и спокойствия страны, на его казнь, совершенную в декабре того же года.

С тех пор набожному и любезному государю суждено было править в мире и созерцательности, свойственных его природе, если не считать обычных нападений неспокойных пограничных соседей, таких, как туареги, бедда и другие. Благодаря этому более чем двадцатипятилетнему миру вместе с возрастом возросли и потребность шейха в неомраченном спокойствии, и его слабость в отношении злокозненных придворных, строптивых наместников и мятежных племен-данников, так что теперь стране снова стало грозить то застойное состояние, в которое она погрузилась при последних правителях прежней династии.

Тем не менее страна эта, чьи ресурсы так мало освоены, чье природное богатство и благоприятное географическое положение являются лучшей гарантией против полного упадка, несмотря на свою долгую историю, остается молодой. Если бы судьба послала ей второго Мухаммеда ал-Канеми и если бы ее удалось более вовлечь [219] в мировую систему, увеличив и разнообразив выходы для ее сбыта, например используя реку Бенуэ для европейской торговли, ей было бы обеспечено выдающееся положение среди государств Судана. Дух обходительности и законности, предприимчивость и ум, прилежание и сноровка населения могли бы сделать ее особенно подходящим местом для цивилизаторских устремлений европейцев, если бы они ограничились тем, что путем совершенствования сельского хозяйства и ремесел и постепенного расширения торговли, без спешки и излишней торопливости подготовили ее естественное развитие ⁵⁷.

Трудно сказать, какая судьба ожидает Борну. Шейх Омар пока еще стоит во главе государства, но, судя по последним известиям, значительная часть его власти уже перешла к его старшему сыну Аба Бу Бекру, который (хотя ему и недостает тонкого понимания и доброжелательности отца) будет тверже держать бразды правления, нежели тот. Продолжение канемской династии обеспечено большим количеством наследников мужского пола. Да найдутся среди этих людей такие, кто сможет обеспечить стране то процветание, которое ей предназначила, как кажется, сама природа!

Комментарии

49. Участие мужчин в гончарном производстве — вещь достаточно редкая в условиях Тропической Африки; обычно им занимаются только женщины. Таким образом, данная черта может в определённом смысле рассматриваться как специфичная для культуры канури.

50. Речь идёт о так называемом «Диване», т. е. перечне правителей Канема и Борну, по сию пору служащим одним из главных источников по истории этих государств. В 70-х годах нашего века «Диван» был подробно исследован западногерманским историком Д. Ланге.

51. 1257 г. (примеч. отв. ред.).

52. Точнее, 1257-1258 гг. (примеч. отв. ред.).

53. 1212-1213 гг. (примеч. отв. ред.).

54. G. A. Crause. Zur Geschichte von Fezzan und Tripoli in Afrika. — Zeitschrift der Gesellschaft fuer Erdkunde Bd. 13, c. 359 (примеч. авт.).

55. Несмотря на неоднократные и настойчивые попытки навести справки, мне не удалось уточнить у нынешних жителей Борну хотя бы название этого племени (примеч. авт.).

56. Автор имеет в виду мусульманское реформаторское движение в странах хауса, проходившее под руководством фульбского законоведа Османа дан Фодио (умер в 1817 г.). В результате победоносной «войны за веру» (джихад) возникло огромное феодальное государственное образование с центром в г. Сокото, главенствующую роль в котором играла фульбская знать. Преемником Османа в 1817 г. стал его сын Мухаммед Белло, принявший титул халифа. В его правление, длившееся до 1837 г., султанат Сокото достиг на и высшего расцвета, однако впоследствии довольно быстро распался на фактически независимые эмираты, правители которых только номинально признавали суверенитет преемников Белло.

57. Эти рассуждения Нахтигаля находятся на первый взгляд в определённом противоречии с его последующей политической деятельностью колониального администратора. Причина такого расхождения лежит, видимо, в том, что в начале 70-х годов прошлого века, когда Нахтигаль находился в Борну, только что возникшая Германская империя еще не успела обнаружить в достаточной мере своё стремление к колониальным захватам. Отсюда и тезис о «подготовке естественного развития». Впрочем, германский империализм очень быстро освоился в «клубе» колониальных держав, и на 80-е годы пришёлся расцвет его колониальной экспансии, в ходе которой люди с таким опытом, как у Нахтигаля, приобрели особую ценность.