СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ГУСТАВ НАХТИГАЛЬ

САХАРА И СУДАН

РЕЗУЛЬТАТЫ ШЕСТИЛЕТНЕГО ПУТЕШЕСТВИЯ В АФРИКЕ

SAHARA UND SUDAN: ERGEBNISSE SECHSJAEHRIGER REISEN IN AFRIKA

Поездка в Юго-Восточный Канем

Долины Афо и Медели. — Группа долин Алали — Долины, населенные кумо-соалла. — Долины Дельфеа и Йиги. — Деревня кумо, или кайгаммы. — Скудное угощение. — Долины племени улед-салим. — Местоположение Мао. — Прием у наместника (алифы, или акида) Мохаммеду. — Далатоа и их происхождение. — Положение алифы. — Ягуббери. — Дом и семья фугобо Сетты. — Поездка в город тунджуров Мондо. — Гостеприимство Джеллаби Дуда. — Арабское происхождение тунджуров. — Мнение жителей Мондо об истоках Бахр-эль-Газаля. — Алифа Беше. — Поездка в Металлу — Посещение долины Нгури, населенной даноа. — Название и происхождение даноа (хаддад, азоа). — Луки и отравленные стрелы у даноа. — Кашелла Хасан. — Город Дибелончи, населенный нгиджем. — Рынок в Нгури. — Вождь с острова Кури. — Моя врачебная деятельность. — Подозрительность жителей и наш отъезд. — Возвращение в Ягуббери и Мао. — Поездка в Гала. — Долина Джугу, прежнее место расположения Мао. — Долины Метту, Ройенду, Мапал, Биллангара и Аграрем. — Город Гала. — Прежнее положение димы в Гала. — Его жители и попытки моего обращения в ислам. — Гостеприимство димы. — Возвращение на север. — Долины Аджелим, Матфал и другие с озерами, содержащими питьевую соду. — Прибытие в лагерь улед-солиман.

Эта поездка не потребовала больших приготовлений. Бу Алак, разумеется, имел самые скромные требования относительно жизненных удобств и был уверен, что повсюду, где мы остановимся на ночевку, найдется гостеприимный человек или же что в качестве одного из главных представителей устрашающих миннеминне он получит то, что соответствует его простым привычкам. Однако поскольку он намеревался не только устроить мне прогулку, но и использовать ее для очень важной цели — получить путем вымогательства или купить у одного гостеприимного хозяина в Ягуббери зерно для своей семьи, то он захватил с собой двух ненагруженных верблюдов. Я полностью последовал примеру своего хозяина и, стремясь избавить его сколь возможно от потери времени в благодарность за его любезность, отказался от палатки, метеорологических инструментов и т. п. и ограничился тем, что погрузил на единственного верблюда лишь самые необходимые съестные припасы и несколько одеял для ночевки, поручив все это попечению Хамму.

Мы выступили 29 ноября, пересекли в юго-западном направлении лежавшую перед нами долину Афи, или Афо, и спустя полчаса перешли через Эннери-Медели. Мы пересекли долины в их северной [110] части. Как и предыдущие, они приблизительно ориентированы с севера на юг. Мы же двигались почти в западном направлении. С долиной Медели у арабов связаны скорбные воспоминания, ибо именно там два десятилетия назад туареги кель-ови нанесли им такое сокрушительное поражение, что племя как таковое, казалось, едва ли сможет существовать далее. Бу Алак как очевидец смог описать мне целые ужасные эпизоды с той живостью, с какой кочевники сохраняют в памяти малейшие подробности таких событий.

После получасового перехода по местности с разбросанными тут и там холмами мы пересекли еще одну, похожую на первую, долину с обширными посевами зерновых. Мой спутник не знал, как она называется. В южной части лишь узкая почвенная складка отделяла ее от долины, поросшей финиковыми пальмами и названной моим спутником вади Джабор. Затем мы ненадолго отклонились к западу, чтобы обогнуть с севера несколько других долин, и снова продолжили свой путь в юго-юго-западном направлении. Еще через час (прошло три часа после нашего выхода) мы добрались до Алали, состоящей из трех разделенных небольшими возвышениями долин: северной, западной и южной. В первую из них мы спустились с северной стороны, пересекли ее в юго-западном направлении, задержавшись ненадолго на возвышении и не заходя в западную долину, при этом южная оказалась от нас к востоку. Мы спустились в эту самую большую из трех долин и через полчаса расположились там лагерем, чтобы отдохнуть в жару под могучим деревом курна.

Долины Алали благодаря своей почти круглой форме отличаются от всех предыдущих и больше походят на многие долины Шитати, однако немного превосходят их по пышности растительности. На возвышенности между тремя долинами находятся оставшиеся от деревни глинобитные стены; это самая северная точка на этом меридиане, где обнаружены следы какого-то поселения канембу или канури. Подобно предыдущим, сами долины очаровательны, это прелестнейшие оазисы среди окружающих степей, какие можно только представить. Их появление действует тем неожиданнее и обворожительнее, что их видишь вдруг без всякой подготовки целиком и полностью. В пустыне с ее бесконечным обзором линия, образуемая растительностью оазисов, вырастает на горизонте постепенно, мучительно медленно для изнуренных, изнемогающих от зноя и жажды путников. Здесь же и не подозреваешь о существовании этих прелестных островков с тропическим изобилием, пока они не оказываются непосредственно у твоих ног. Вид финиковых пальм, несмотря на их прелесть, утомлял бы, если бы за пределами пустыни росли исключительно они. Однако посреди разнообразия и великолепия красок растительности долин Лиллоа, возвышаясь над всеми остальными деревьями своими гордыми кронами с изящно склоненными листьями, они являют собой чарующую красоту. Я позабыл даже о полуденном сне, этом благотворном обычае жарких стран, захваченный прелестной картиной. Мечтая под воркование голубей и прислушиваясь к хрюканью встречающихся там в изобилии диких свиней, я целиком [111] отдался впечатлению мирного покоя и был рад, что мне не мешают наслаждаться им мои шумные спутники.

Ко времени молитвы дохор ²⁹ мы снова отправились в путь, поднялись в юго-юго-западном направлении на возвышенность над долиной и смогли оттуда бросить взгляд и на оставшуюся позади группу долин, и на другую, расположенную к западу от нас и сходную с первой долину Нгаддеги.

Подобно только что описанной, эту долину населяли и возделывали земледельцы канембу, подданные алифы из Мао. Одинокая деревня, чьи хижины стояли на северо-восточном склоне долины, свидетельствовала об их немногочисленности. Не спускаясь в долину Нгаддеги, мы повернули в южном направлении и через какие-нибудь полчаса вошли в самую значительную в Канеме долину с финиковыми пальмами, состоящую из двух половин, носящих разные названия: северная — Дельфеа (или Дельфеанга) и южная — Йиги. Жители принадлежат к любопытному племени кумосоалла. В северной части распоряжается вождь Брахим, в южной — Чованде.

Мы пересекли долину шириной от одного до полутора километров по ее длине в южном направлении и примерно через час добрались до ее конца. С каждым шагом растительность становилась все пышнее, а животный мир богаче. В пальмовой роще с густым подлеском то и дело уже проглядывало красивое тамариндовое дерево с пышной лиственной кроной, а в густом лесу резвились многочисленные обезьяны красноватой и серой окраски (Cercopithecuc). С южного высокого края долины мы заметили лежавшую на нашем пути группу из трех селений. В самом большом из них мы намеревались переночевать.

Оно оказалось резиденцией вождя кумосоалла, который, собственно, носил титул кумо, но из-за варварского отношения арабов к чужому языку был известен во всем Канеме как кайгамма. Селение состояло приблизительно из восьмидесяти очагов, с простыми соломенными хижинами без оград сиггеди, наподобие тех, в каких живут малоимущие люди в Борну. Посередине селения был воздвигнут солидный и обширный навес, под которым на тонком слое чистого песка обычно собираются деревенские мужчины и размещаются на постой чужеземцы.

Едва мы устроились там на ночь, как появился кумо в сопровождении большинства мужчин, чтобы приветствовать нас и удовлетворить свое любопытство. Среди них преобладали люди с темной, красноватого оттенка кожей, как у южных тубу, которая, правда, часто встречается и среди канембу. Но их лица и фигуры были весьма разнообразны. Мы, естественно, были приняты с большой предупредительностью, так как кумо располагает всего тридцатью всадниками и несколькими сотнями пеших воинов и поэтому, с одной стороны, полон страха перед арабами, а с другой — находится в зависимости от алифы в Мао. В надежде на ужин тем более приличный, что шел месяц поста, я старался быть как можно любезнее и без устали открывал перед ними секреты и чудеса моего револьвера, заряжающегося с казенной части карабина, часов и компаса. Правда, мои [112] Captatio benevolentiae ³⁰ не имели успеха, ибо при заходе солнца, в то время когда образованный мусульманин в Европе или в средиземноморских странах потягивает кофе или лимонад, закусывая понемногу сладостями, и когда даже исповедующие ислам негры едят по крайней мере суп, заправленный мукой, с отваром плодов дум или воду после духна с медом, нам принесли лишь обычную воду и к тому же в недостаточном количестве, ссылаясь на удаленность колодца. В час аша ³¹ они и не подумали исправить это упущение, а лишь подали нам аиш весьма сомнительного вкуса, приготовленный из муки духна грубого помола и с подливкой попросту из разбавленного водой молока. В оправдание эти люди сослались на свою бедность, особенно на потери рогатого скота, составляющего их основное имущество, поголовье которого из-за легочной эпизоотии уменьшилось более чем на три четверти.

На следующий день (30 ноября) с восходом солнца мы продолжили путь. Сразу же мы оставили к востоку от дороги округлую, богатую финиковыми пальмами долину Корофу, принадлежавшую кумосоалла, откуда предыдущие деревни снабжаются водой, и через час, двигаясь в прежнем южном направлении, добрались до плоской, поросшей лесом долины Фири (также оставшейся в восточной стороне), где не было ни финиковых пальм, ни жителей. Вскоре мы миновали продолговатую, неглубокую, засеянную зерновыми долину, название которой мне не удалось узнать, и затем в течение двух часов ехали по равнине, пока не попали в группу долин Люггера. Самая большая из них, простирающаяся на порядочное расстояние к югу, также осталась восточнее нашей дороги. В ее северной оконечности стояло небольшое селение, и тут и там виднелись засеянные поля, однако по обилию растительности она далеко отставала от уже виденных нами долин. Всего полчаса спустя мы наткнулись на два селения, где жили улед-салим — перешедшее к оседлости племя даза. Они расположились на возвышенности, окруженной с севера, юга и востока небольшими долинами. Одно из селений, в котором хижины были построены совсем как у канембу и канури, пришлось покинуть из-за большого количества крыс и вместо него на некотором удалении построить другое, имевшее едва пятьдесят очагов.

Отсюда мы двинулись в южном направлении, отклоняясь даже несколько к востоку и идя по западному краю долины, которая примыкала к деревням с юга и тянулась на значительное расстояние в ту же сторону, что и прежние. Там же находилась и третья деревенька. Вскоре после этого мы пересекли дорогу, которая шла с запада и через полтора часа приводила к лежащим дальше на восток долинам Вачами и Юно. Первая из них принадлежит так называемым муаллемин (смешение различных элементов даза с преобладанием нореа), поселившимся на возвышенности, и называется поэтому Белед ал-Муаллемин. Это — одна из самых богатых финиками долин Канема. Вторая населена чистокровными даза, селение которых лежит на дне долины. Проследовав еще какое-то время вдоль края [114] длинной долины и перейдя через тропу, ведущую из оставшейся западнее долины Гумзо на юго-восток, мы пересекли широкую складку местности и вскоре, часа через полтора (что при нашей скорости равняется примерно десяти километрам), расположились лагерем к югу от селений улед-салим, на восточном краю неглубокой долины, чтобы переждать там полуденный зной.

Здесь мы оказались всего в часе верховой езды (приблизительно в шести километрах) от города Мао — столицы собственно Канема, которая прежде находилась дальше к северо-западу на расстоянии в полтора часа пути. Лет десять назад, когда власть Вадаи в Южном Канеме укрепилась еще не настолько сильно, чтобы ее нельзя было попытаться как-то избежать, жители, перенеся поселение в другое место, разбили свои жилища в долине Джугу. Однако несколько лет назад, когда больше уже не приходилось оспаривать верховную власть короля Али, они возвратились на первоначальное место. После полудня мы проехали по холмистой местности с неглубокими долинами по обеим сторонам дороги — в некоторых из них были видны засеянные поля, принадлежащие жителям Мао, и через час вступили на широкую равнину, которая резко отличалась от прежней волнистой и холмистой местности и издали представлялась совершенно ровной. Правда, там, должно быть, скрывались многочисленные лощины, но они ускользали из вида из-за отсутствия заметных высоких склонов.

Мао лежит у входа на эту равнину и по своему внешнему виду очень мало соответствует тому представлению, которое неизбежно складывается относительно столицы страны, наследницы Нджими, бывшей резиденции правителей Канема. Город не был окружен стеной и состоял из 150 очагов — почти исключительно соломенных хижин. Мы разбили свой лагерь посередине поселения, перед домом неоднократно упоминавшегося алифы Мохаммеду. Последний, мужчина лет пятидесяти пяти, сидел на песке перед дверями своего дома в окружении придворных, называемых по обычаю Борну кокенаеа (жалкие отблески блестящего прошлого), и приветствовал нас с тем большей предупредительностью, что его власть, несмотря на главенство Вадаи, все еще в основном зависела от дружбы с улед-солиман.

Жилище правителя, за стенами которого он гостеприимно предложил нам разбить лагерь, состояло из ограды, наполовину сложенной из земли, наполовину из сиггеди и окружавшей одно глинобитное строение и различные соломенные хижины. Хозяин дома носил грязную темно-синюю хаусанскую тобу и шапочку канембу — джока из той же ткани. По борнуанским представлениям, он был одет отнюдь не блестяще и даже не зажиточно, тогда как его сановники — все они по придворному обычаю, принятому в Куке, были простоволосы — носили прямо-таки убогие одежды. Впрочем, большинство окружения алифы отсутствовало, так как принимало участие в набеге на креда в Бахр-эль-Газале.

Жители города Мао принадлежат к племени далатоа, которое ведет свое происхождение от борнуанского наместника в Канеме по имени Дала. После перенесения резиденции правителя прежней [115] державы из Канема в Борну короли сначала доверили управление этой пограничной областью и ее охрану от врагов на востоке тунджур. Однако, когда очень скоро их наместники начали причинять неприятности, проявляя самостоятельность, правительство в Борну перестало им доверять, назначило на этот пост того самого Далу, раба-хаусанца, добившегося почестей и положения, и облекло его достаточной властью, чтобы внушить уважение даже тунджурам. С тех пор управление Канемом оставалось в руках этого наместника, и даже короли Вадаи, когда они одержали верх, вынуждены были считаться с историческим правом наследования поста наместника в этой семье. Они довольствовались тем, что заменили титул наместника алифа на принятый в Вадаи акид. Правители Борну потеряли Канем в начале этого столетия, но и сегодня еще его наместник известен преимущественно под титулом алифа и по-прежнему симпатии дала-тоа склоняются к державе Борну.

Вскоре после того как власть в Вадаи перешла к королю Али, любимая жена его отца, креда по происхождению (одно из племен даза в Бахр-эль-Газале), гонимая тщеславием, бежала в Канем, чтобы сменить законного правителя с помощью своих земляков и улед-солиман в пользу своего, не имеющего права на престол, сына. В то время наш хозяин в Мао, Мохаммеду, уже был алифой и соблазнился женитьбой на непокорной вдове. Припугнутый повелителем, который уже тогда начал пускать в ход свою ставшую впоследствии знаменитой железную строгость, он добровольно выдал ему жену, но все же был наказан, хотя и довольно мягко, лишившись только своего поста. Его преемника и двоюродного брата Мусу вскоре пришлось отставить, так как ему оказались не по плечу трудные и запутанные обстоятельства в Канеме, а главное — он не смог установить дружественных отношений с действительными хозяевами этой страны — улед-солиман. Так Мохаммеду получил свой пост обратно.

Хотя, как уже говорилось, ни он, ни его сановники не имели действительной независимости от Вадаи, все жили воспоминаниями о том времени, когда далатоа играли выдающуюся роль в истории страны. Было почти трогательно слышать, как бедно одетые сановники называли друг друга высокопарными титулами: кайгамма, джерма, дугма, ерима и т. д., которые прежде чего-то стоили и в Канеме, а сегодня даже в Борну больше не связаны с действительной властью. Хозяева были восхищены тем, что мне известно о существовании прежней державы Канем и ее столицы Нджими, которая некогда лежала на расстоянии дня пути к северо-востоку от Мао, и могли еще пояснить мне многие, теперь ставшие сомнительными или позабытые места, которые летописец борнуанского короля Идриса Алаома упоминает в сообщении о его походах против булала ³². Я очень сожалел, что не мог дольше пользоваться сведениями этих людей, но я чувствовал, что должен выказать признательность своему спутнику и защитнику, чьей доброй воле я был обязан всей этой поездкой, идя навстречу его желаниям, а он стремился попасть в Ягуббери, чтобы обеспечить свое хозяйство настоятельно необходимым ему зерном. [116]

На следующий день (1 декабря) мы отправились туда. Мы придерживались южного направления, иногда отклоняясь немного к востоку, и сначала ехали по равнине, поросшей травой сукко в рост всадника. Через полчаса мы наткнулись на остатки стены какого-то замка, в котором якобы размещался первый гарнизон тунджуров и который Дала Афоно (т. е. дала, хаусанец) позднее превратил в свой бирни (укрепленный город). Дальше местность стала холмистой, однако долины сделались неглубокими и уступали по правильности формы и пышности растительности долинам Лиллоа. Только через четыре с половиной часа после нашего отъезда мы добрались до долины Кулоло, имеющей более правильную форму и вытянутой, наподобие предыдущих долин, с севера на юг. На ее восточной стороне лежит Ягуббери. Ее дно богато поросло отдельными деревьями, которые изобилуют в Борну, а в северном Канеме почти не встречаются (по-арабски они называются кулькуль, саса на языке канури и яга на языке даза). Древесина этого дерева нередко употребляется для изготовления остова хижин. Встречаются также акации киттир, которую жители Борну называют кулуль, а даза — тоаи. Через полчаса по дну долины мы подошли к колодцу, которым пользуются жители Ягуббери, напоили из него лошадей и поднялись, двигаясь на восток, к городу, где через десять минут спешились у дома фугобо Сетты, связанного узами гостеприимства с семьей Бу Алак.

Как уже можно было догадаться по титулу фугобо хозяина дома, принятому у канембу (он примерно соответствует кашелла у канури и кедела у даза), вся семья носила борнуанский характер, который мне показался прямо родным после почти девятимесячной разлуки с Кукой. Хозяйничанье женщин в доме, даже в присутствии чужих, темный цвет кожи его обитателей, их разговор исключительно на языке канури — все переносило меня в Борну. Сам фугобо, как и вассалы алифы, участвовал в упомянутом выше набеге, но его ожидали с минуты на минуту. Однако это не помешало нам разместиться в его дворе под большим навесом, а его женам и дочерям составить нам компанию в непринужденной манере дам Куки.

Ягуббери едва насчитывал сотню хижин и был населен почти исключительно далатоа. Тщательно сложенные и опрятно обнесенные сиггеди хижины придавали этому месту более уютный и зажиточный вид, чем это было в Мао. Нас угостили обычной кашей из муки (по-арабски аиил, на канури кан) и редким лакомством из поджаренных в масле булочек. А когда вечером выяснилось, что фугобо еще не вернулся, мы разместились перед дверями дома отчасти из уважительного отношения к женщинам, отчасти для охраны нашего имущества, так как местность пользовалась дурной славой, особенно из-за многочисленных похитителей лошадей. Для большей надежности мы связали ноги лошадей железными цепями, свободные концы которых прикрепили к собственным телам, что отнюдь не сделало приятным наш ночной отдых.

Поскольку никак нельзя было ручаться, что фугобо вернется на следующий день, мы предприняли вылазку в местечко тунджуров [117]  Мондо, лежавшее в нескольких часах езды к юго-востоку от Ягуббери. Сквозь обширные поля духна в неглубоких долинах этой местности угадываются многочисленные деревни и деревушки, которыми богаты окрестности Ягуббери и особенно Мондо. Однако на нашем пути лежала только Гремари — деревня примерно из восьмидесяти хижин. Действительно, весь юго-восточный Канем, даже по нашим представлениям, является житницей для всех остальных частей этой области. Мы остановились у уже упоминавшегося Джеллаби Дуда, который делил свой дом с двоюродным братом Джебрином и племянником. Эти люди, происходившие из Кордофана и с берегов Нила и обладавшие более высоким образованием и знанием мира, оказали нам необыкновенный прием и обеспечили невиданный комфорт. Сами они в своем добровольном изгнании, очевидно, испытывали живое удовольствие от необычного посещения человека из далекой Европы. Их благосостояние позволяло им выполнить долг гостеприимства так, как это не смогли бы сделать даже самые знатные люди улед-солиман. Нам отвели. отдельную хижину, пол в которой был устлан циновками, а меня особенно обрадовала покрытая коврами скамья для отдыха в форме распространенного в восточном Судане ангреба (скамья с сиденьем в виде сетки из нарезанных полос шкур или из бечевок). Все эти удобства, однако, не могли идти ни в какое сравнение с лукулловым угощением, которое затмевало званые обеды шейха Омара, если и не числом кушаний, то тщательным их приготовлением. Айш был сварен из муки мельчайшего помола. На приготовленном из свежего мяса с зелеными овощами соусе плавал слой масла, от чего у Бу Алака загорелись глаза, а гвоздем угощения было нежное жаркое из козленка, пожертвовать которым не решился бы ни суданский араб, ни тубу. Не были забыты и лошади: впервые после начала путешествия они получили столько кормового зерна, что не смогли с ним справиться.

Мне не терпелось познакомиться с более крупным поселением тунджуров, чье происхождение и расовая принадлежность вызывают такие сомнения. Пока что мне встречались лишь их отдельные представители. Г. Барт причислял их к одному из тамошних племен, которое забыло свой первоначальный язык. Мои предположения и единодушные высказывания тех немногих людей этого племени, которых я знал до сих пор, сводились к тому, что они имели арабское происхождение. Среди жителей этого поселения, существовавшего уже столетия, не сохранилось даже малейшего предания относительно языка, некогда свойственного их племени. Поселение Мондо насчитывало примерно двести очагов. Оно было обширнее, зажиточнее, чем Мао, и лучше содержалось. Его глава носит канембуский титул фугобо. Хижины и их ограды были возведены весьма тщательно, а обширные засеянные поля в соседних неглубоких долинах свидетельствовали о трудолюбии и благосостоянии жителей. По чертам лица и всему облику они вполне походили на укоренившихся во внутренней Африке арабов (которых кануры называют «шоа»), с каковыми я познакомился в Куке. Однако они стали лучшими [118] знатоками языков, ибо многие понимали и говорили на канури, а некоторые на дазага, тогда как в своей среде пользовались исключительно арабским языком.

День прошел в оживленных обсуждениях островов Карки в восточном Чаде и истоков и течения Бахр-эль-Газаля. В них приняли участие как присутствовавшие тунджуры — преобладающие жители местности между Мондо и начальной частью этой речной долины, так и много путешествовавший Дуд, Несколько месяцев назад он воспользовался дорогой из Борну, обходящей Чад с юга. После перехода через реку Шари он направился к северу, попал в Мондо через территорию деггена и лагунную область асала и кури и, таким образом, лично проделал путь вокруг самой восточной части озера, не наткнувшись на открытые водные пространства.

Я охотно бы остался в Мондо подольше, чтобы с помощью людей, знающих то место, где Бахр-эль-Газаль вытекает из озера Борну, постараться как-то приподнять покров, все еще закрывающий его. Однако Бу Алак настаивал на возвращении в Ягуббери и, к моему большому сожалению, не захотел даже подождать еженедельного базара, собиравшегося на следующий день (3 декабря), так что мне пришлось отказаться от превосходной возможности получить представление о составе населения этого округа. На обратном пути нам повстречался знакомый Бу Алака, по имени Беше, который, подобно вышеупомянутому Мусе, приходился двоюродным братом нынешнему алифе и тоже временно занимал в Мао пост наместника. После безуспешных попыток снова получить должность от короля Али или, как он говорил, потому что он не желал, будучи верным сторонником Борну, принимать назначение от правителей Вадаи, он отправился назад в Металлу и пригласил нас к себе в гости. Туда же был послан с верблюдом раб Хазаза Барка, чтобы раздобыть зерна для своего хозяина, и поскольку тот, подобно фугобо Сетте, еще не успел прибыть в Ягуббери к нашему возвращению, то мы и решили на следующий же день воспользоваться приглашением Беше.

4 декабря, двигаясь примерно в южном направлении, мы через два с половиной часа оказались в канурийской деревне Анчали. Ее хижины, числом от восьмидесяти до ста, лежали среди нескольких долин с обработанными полями ее жителей. Оттуда, отклоняясь немного к западу, мы добрались до нашей цели, Металлы — деревни далатоа, насчитывавшей около ста очагов, и остановились в доме алифы Беше. Он состоял, как и дом фугобо в Ягуббери, из обширной ограды из сиггеди, внутри которой располагались различные соломенные хажины, несколько навесов (кафия на канури) и открытая терраса под покрытой землей крышей (сукейфа, арабск.). Она служила для приема гостей и там-то мы и застали хозяина дома за беседой с соседями. Один из них, родом из смешанного племени томагера, довольно образованный муаллим этого местечка, смог снабдить меня интересными пояснениями относительно сложных этнических отношений в Канеме.

Алифа Беше не только принял нас по возможности хорошо (хотя мы и не получили отдельной хижины и были вынуждены спать [119] на сукейфе), но даже пообещал съездить со мной в одно соседнее поселение спорного по своему происхождению племени хаддад. Это обещание он, правда, не выполнил. Но на следующий день (5 декабря) он дал нам проводника до Нгури, где жило самое многочисленное подразделение этого племени, единственного в Канеме, которое уже более тридцати лет успешно сопротивлялось улед-солиман. Вскоре после отъезда мы пересекли Вади-Сурра и менее чем через полтора часа, двигаясь в юго-западном направлении, достигли края широкой, поросшей лесом долины, на юго-западном краю которой близко друг к другу располагались деревни племени хаддад. За этой долиной шла другая, которая излучиной настолько близко подходила к первой, что все эти деревни оказывались как бы на острове. Долины густо, как в дремучем лесу, поросли могучими деревьями и в основном именно их защите жители обязаны своей способностью сопротивляться натиску как Вадаи, так и улед-солиман. При приближении врага они покидают хижины, взбираются на естественные крепостные стены высоких деревьев и, будучи сами защищены их стволами и ветвями, обстреливают врага отравленными стрелами. Они единственные жители Канема, которые пользуются почти исключительно этим оружием, и тем самым, а также благодаря своему имени заслуживают особого интереса.

Арабское наименование хаддад (т. е. «кузнец») не было для них недавним и произвольным обозначением, выбранным арабами улед-солиман (как этого можно было ожидать, зная, насколько мало улед-солиман считаются с туземными названиями), но, напротив, точным переводом имени азоа, или аза, под которым эти люди только и известны среди даза. Сами они, по крайней мере теперь, не дают никакого основания для столь странного названия. Нет в их племени какого-то необычайно большого числа кузнецов, да и соседние племена не окружают их презрением, выпадающим на долю последних; им не присущи никакие особенности, никакие обычаи, которые позволили бы равнять их с кузнецами. Употребляемое ими самими название даноа, или данава, не содержит никакой отправной точки, так как они пользуются исключительно языком канури. Сведущий факих Металлы связывает его, следуя преданию, с манга, к чему я еще вернусь позднее. Эта точка зрения удивила меня тем более, что в Канеме не существовало племени манга, а сам факих никогда не был в Борну, где он мог бы узнать о таковом.

Лишь лишившись части нашей и без того уже испорченной одежды, нам удалось продраться сквозь густой и колючий подлесок долины. По ту сторону, на довольно возвышенной местности располагались деревенские хижины, числом около 600. Мы застали множество мужчин в тени могучего дерева курна, вокруг вождя Хасана, который, как ни странно, носил канурийский титул кашелла, и присоединились к ним. Частично это были хаддад, частично живущие вместе с ними канембу. Поскольку в настоящий момент отношения с улед-солиман не были враждебными, нас приняли приветливо.

Кашелла Хасан, молодой, среднего роста мужчина с довольно темным цветом кожи, был вооружен луком и стрелами, заполнявшими большую сумку из грубо обработанной кожи. Остальные, однако, держали стрелы в кожаном колчане. В облике собравшихся мужчин не было никаких характерных черт. Некоторые выглядели как даза, многие походили на канембу, а немалое число можно было бы принять за членов арабского племени, смешанного с туземцами. Большинство носило луки и стрелы, а также нож у предплечья. Более состоятельные были одеты в борнуанские одежды, а более бедные — в шкуры, лишь слегка закрывавшие нижнюю часть тела. Луки, длиной примерно в четыре фута, режутся из дерева набак, сгибаются два раза и снабжаются сухожилием из бычьих кишок, а стрелы, достигающие двух футов, состоят из тростникового стержня с надетым на него длинным металлическим наконечником, который по форме напоминает наконечник метательного копья и обычно снабжен крючком. Его режущая часть очень остра и смазана или едким молочным соком Calotropis procera, или коричневеющим на воздухе ядовитым соком растения Cuphorbia, которое на борнуанском языке называется гуруру. Арабы очень боятся этого оружия — одинаково как его механического, так и химического действия.

Хотя эти люди немало удивились появлению христианина, до сих пор никогда ими не виданного, о которых они лишь слышали много неблагоприятного, тем не менее сначала они были очень приветливы и участливы, а кашелла Хасан отвечал понятливо и без обиды на мои вопросы относительно подразделений племени и их размещения. Он тоже знал предание о связи между даноа и манга, хотя и не мог добавить никаких подробностей, кроме того, что еще одним, и, возможно, самым главным составным элементом его племени являлись булала. Большинство даноа прежде жили в долинах, которые находятся южнее Нгури в непосредственной близости от Чада и объединяются в округ под названием Бари. После ссоры их обитателей с соплеменниками из Нгури, которая стоила жизни и брату кашеллы Хасана, почти все они покинули свои долины, причем большинство отправилось в Нгури и его окрестности. От их тесного объединения зависело их существование в качестве народа. Только держась сообща и пользуясь естественным прикрытием в виде густого леса, они могли еще надеяться противостоять улед-солиман и жителям Вадаи и поддерживать остатки своей самостоятельности. И все же первый шаг к ее потере был сделан уже тогда, когда их глава принял утверждение в качестве племенного вождя от алифы в Мао, как представителя короля Вадаи!

Впрочем, общительность и мирное настроение кашеллы Хасана начали быстро убывать, когда я стал слишком обстоятельно расспрашивать об отношениях даноа с Вадаи, о расположении их долин и количестве воинов, да еще время от времени делал заметки. Он сделался подозрительным и замолчал, но, поскольку у меня не было намерения ни задерживаться в этом своеобразном окружении, ни вновь возвращаться туда, я должен был воспользоваться встретившейся возможностью и собрать как можно больше сведений. Когда кашелла не только потерял разговорчивость, но и стал обмениваться озабоченными взглядами со своими товарищами, вмешался Бу Алак, [120] попытавшийся доходчиво объяснить мое странное поведение и поддержать мой падающий авторитет. Он обрисовал почти детское пристрастие христиан к путешествиям, их любознательность в отношении стран и народов, но также и их могущество, в особенности же добрые отношения моей страны с повелителем всех правоверных в Стамбуле. После этого кашелла несколько успокоился, но с моими безобидными вопросами и его непосредственными ответами было покончено.

Моему желанию посетить город нгиджем Дибелончи, лежащий в трех часах пути дальше на юго-запад неподалеку от Чада и более плотно населенный, нежели Нгури, не суждено было сбыться. Между Нгури и Дибелончи находятся шесть долин, из которых три северо-восточные принадлежат даноа, а три юго-западные — нгиджем. В высшей степени вероятно, что эти последние являются остатками булала и живут в Дибелончи, насчитывающем якобы тысячу очагов, смешавшись с многочисленными элементами канембу. Мы доехали до границы их территории, но ни Бу Алак, ни кашелла Хасан не решились на дальнейшее продвижение. Мои спутники утверждали, что с одного из высоких берегов пройденных нами долин можно заметить Чад, но я не сумел его увидеть.

До возвращения в Металлу мне удалось еще посетить базар, происходивший как раз в Нгури, где продавалось: из скота несколько ослов и быков; из продуктов земледелия немного хлопка, кукурузы и проса; из ремесленных изделий по нескольку наконечников копий, ножей и стрел, а из привозных товаров — немногочисленные борнуанские тобы. Хотя этот базар в целом посетило все же человек пятьсот, он производил весьма бедное впечатление. На нем я познакомился с весьма заинтересовавшей меня личностью — вождем кури с Чада, мужчиной изрядного роста, широкоплечим и дородным, с черным цветом кожи и одетым в темное платье. Хотя он и пригласил меня посетить остров Кури, тем не менее смотрел на меня, по-видимому, с тем же подозрением, что и присутствовавшие при этом даноа.

Недоверие этих последних со временем так ясно проступило в выражении их лиц, что я начал опасаться, как бы вызываемое подозрение не приняло у них просто враждебного характера. Я быстренько постарался направить их мысли в ту сторону, где они сами могли бы извлечь пользу из моего присутствия, и заговорил о своих врачебных способностях. Это на некоторое время превосходно помогло. Хотя я и не приобрел громкой славы от посещения некоторых страдающих малярией людей, но все же у одной женщины среди тех больных, к которым меня водили, я обнаружил воспаление и нагноение грудной железы — явная удача для поддержания репутации проезжего врача, ибо вскрытие не слишком поверхностного абсцесса путем надреза редко не производит благоприятного впечатления. Я попытался также вернуть себе расположение кашеллы Хасана, пообещав ему средство против отравленных стрел его соплеменников — некоторые подразделения даноа разделяла, по-видимому, многолетняя вражда. Уже на следующий день его стало занимать это предложение, а надежда на его исполнение обеспечила мне [122] внимательное отношение. Однако мой дипломатический прием действовал не долго; вскоре настроение снова стало подавленным и неприятным. Даже Бу Алак поддался этому впечатлению и шепнул мне, что на душе у него тревожно. Тогда, стараясь не привлекать внимания, мы бросились туда, где стояли наши лошади, прыгнули в седла и рассыпались в прощальных и с виду весьма сердечных словах перед нашими сомнительными друзьями. Мы не задерживались больше в Металле, распрощались с нашим хозяином Беше и тотчас же поскакали назад в Ягуббери. Вернувшись туда поздно вечером, мы застали дома фугобо Сетту, возвратившегося после набега на креда, который, впрочем, оказался совершенно безуспешным.

Уладив удовлетворительным образом наши дела, связанные с зерном, как с фугобо Сеттой, так и с алифой Беше, мы отправились в Мао. Оттуда мы намеревались вернуться к улед-солиман, сделав круг к западу через Гала. К сожалению, даже подарив тарбуш ³³, мне не удалось склонить фугобо к уступке мне скромного количества духна. Он решительно отказался продать накопленное зерно даже за борнуанские тобы и объяснил, что все местные владельцы зерна договорились продавать свои запасы только за крупный рогатый скот, чтобы постепенно восстановить очень пострадавшие от эпизоотии стада.

Мы переночевали в Мао, куда добрались без всяких происшествий по прежней дороге и куда тем временем в поисках зерна прибыл шейх Мухаммед ибн Омар. На следующее утро (8 декабря) мы выступили на запад, чтобы совершить запланированную поездку в Гала — одно из важнейших поселений, оставшихся от прежнего господства Борну в Канеме. В это же время нагруженные зерном верблюды Бу Алака и Хазаза отправились назад в лагерь улед-солиман.

Мы следовали на северо-запад и, миновав низину Мао, пересекли незаселенную, не очень богатую растительностью долину, а затем вторую, более пышную, с финиковыми пальмами, деревьями тамаринда и смоковницами; оставили к северо-востоку от дороги и третью, овальную, поросшую редким лесом и финиковыми пальмами, и через час после отъезда добрались до долины Джугу, на краю которой прежде лежал город Мао. Эннери-Джугу представляет собой удлиненную, изобилующую финиковыми пальмами долину с высокими склонами и двумя деревнями на восточном склоне. Та, что побольше, находится на северном конце, а та, что поменьше — всего из нескольких очагов, — на южном.

Дорога из этой долины вела дальше в западном направлении и вскоре пересекла округлую долину Метту с высохшим пресным болотом посередине и отдельными финиковыми пальмами по сторонам. Отсюда мы изменили направление на западное-юго-западное и попали через короткие интервалы сначала в оставшуюся для меня безымянной долину округлой формы с засеянными полями и пальмами дум вокруг лежащего в центре озера. За ней последовали две другие, похожие на нее, затем четвертая, называвшаяся Родженду, далее пятая, Мапал, и, наконец, шестая, которая называлась [123] Биллангара. Мы добрались от Метту до Биллангары за два часа, причем эти долины разделялись короткими, примерно одинаковыми промежутками. В отличие от большинства уже виденных нами долин Канема они были неглубоки, имели округлую форму и почти в каждой, в ее самой глубокой части, лежало небольшое озеро с пресной водой. В перечисленных по названиям долинах располагались обширные засеянные поля и небольшие деревни на западном высоком берегу, а Мапал выделялась еще и посевами хлопчатника. В ней, а также в Биллангаре поля орошались посредством шаттатира, или колодца с журавлем.

Оставив позади Биллангару, мы в течение трех четвертей часа продолжали путь в западном-северо-западном направлении до деревни Аграрем, также построенной на западном склоне долины и едва ли насчитывавшей пятьдесят хижин. Эта долина вновь имела удлиненную форму. Она была вытянута с севера на юг, отличалась обилием обработанной земли и колодцами с журавлем. Посередине лежало наполовину высохшее соленое озеро, поросшее тростником трех-четырехметровой высоты. Наконец еще через полчаса, двигаясь в западном-юго-западном направлении, мы достигли цели нашего путешествия — также продолговатой долины Сара, чье поросшее тростником озеро было наполнено пресной водой. На западном берегу этой долины лежит город Гала. Местность, по которой мы проехали, в общем голая и не очень лесистая, да и сами долины по обилию растительности далеко отстают от Лиллоа и других долин, но зато они богаче водой и разной водоплавающей птицей.

Пока мы поили в озере лошадей, нас пришел приветствовать глава города, который все еще носил титул дима своих предшественников, относящийся к периоду господства Борну. Прежде дима был важной личностью и объединял все племена канембу этой области под своим управлением. Однако со временем улед-солиман и даза все больше и больше оттесняли тех своими разбойничьими нападениями на острова озера Чад, где они живут среди будума и кури, так что диме, помимо Гала, почти некем теперь управлять на суше. Этот пост, подобно алифе в Мао и должностям многих высших сановников в провинциях Борну, является более или менее наследственным и лишь недавно перешел к его нынешнему обладателю. Однако его утверждение зависело теперь не от правителей Куки, как прежде, а от короля Вадаи. Дима был молодой, бодрый человек, встретивший нас с большим радушием и не позволивший нам самим поить лошадей. Он сначала поспешил в город подготовить для нас достойный прием, а затем сопровождал нас верхом в свою резиденцию, в окружении всадников — его соседей и вассалов, устроив по дороге арабские конные состязания.

Город Гала, состоявший из полутора сотен соломенных хижин, первоначально принадлежал кубури — благородному племени канембу, но впоследствии его в основном населяли представители царского племени канури — магоми, к которому относились и его нынешние обитатели. Вскоре большинство их собралось во дворе радушного и, по-видимому, любимого всеми вождя, выразив не [124] меньше изумления моему появлению, чем даноа. Они ощупывали мою одежду и восхищались ею так, как будто она состояла из каких-то необыкновенно прекрасных изделий промышленности моего отечества, а не происходила с рынка в Куке; они трогали и осматривали мою белую кожу на защищенных местах тела, будто они не видели ничего подобного достаточно часто у арабов, и без стеснения обменивались в свойственной канури болтливой, безобидной манере удивлением по поводу моего оружия и инструментов, устройство которых приходилось объяснять им снова и снова.

У этих людей было в высшей степени неясное представление о христианской религии, и они считали своим долгом не лишать своих наставлений бедного, добродушного язычника, бродящего по свету без всякого понятия о боге и его пророке. Как всегда, я пустился в эту религиозную беседу, пытаясь донести до сознания своих слушателей то общее, что содержалось в их и моем вероисповедании, объяснить основу и цель любой религии, и показывал им пустоту их ритуала, который довольствовался кажущимся и забывал существенное — облагораживание человека. Они произвели особенно торжественные приготовления к молитве дохор, чтобы воздействовать на мою упрямую языческую душу. Появились факих и имам, последний в редко встречающемся там красном тарбуше и в ситцевой тобе в желтую и белую полоску, поверх которой он носил черно-синее хаусанское платье, полученное в подарок от короля Вадаи. На него возлагалась главная надежда в деле обращения христианина и заклинания сатаны. Однако если вначале он приветствовал меня с некоторым промедлением и недоверчиво, то вскоре оттаял и сделался добродушным и любезным. Он оказался человеком, очень хорошо осведомленным об островных жителях Чада. Вместе с димой он часто совершал поездки в глубь лагуны, частично для того, чтобы взыскать приходящиеся с тех подати, отчасти в попытке добиться желательного духовного влияния на недоступных и разбойных островитян.

К вечеру мы вернулись в приготовленную для нашего приема хижину; ее пол благодаря тонкому слою песка, на котором были разложены циновки, приобрел чрезвычайно опрятный вид. Угощение не заставило себя ждать и хотя в общем было лучше, чем в Мао и Ягуббери, но не включало долгожданного мяса, так что Бу Алак счел нужным обратить внимание своего молодого друга, положение которого всецело зависело от арабов, на его долг по отношению к нам. Тот оробел и пролепетал всевозможные извинения, однако желанного мясного угощения мы так и не получили. Но зато вечером появилось все женское население местечка с барабанами и дудками и до полуночи развлекало нас танцами, пением и горячим участием.

На следующий день (9 декабря) нам предстояло вернуться в арабский лагерь, совершив долгий переезд верхом. Мы выехали с восходом солнца, выбрали северное направление и вскоре приблизились к довольно неглубокой и бедной долине, вдоль которой следовали в течение получаса; здесь, тоже в центре, располагалось неизменное болото. [125]

Здесь же я впервые увидел Kigelia pinnata, которую канури называют болонго, а тамошние арабы омм шатура, или бединджан ал-фил (т. е. «слоновый баклажан»). Это было внушительное дерево; его одновременно украшали цветы — крупные, четырехдольчатые колокольчики на длинных изогнутых черенках были насыщенного красного цвета — и тут же висели большие, продолговато-округлые, похожие на дыню плоды, которым он обязан вторым из приведенных выше арабских названий. Как называлась долина, мои спутники, к сожалению, не знали.

От этого места на северо-запад, север и северо-восток простирается неравномерно всхолмленная равнина шириной примерно в три часа пути, которая отличается, особенно в своей южной части, голым видом и бедной растительностью — чаще всего там встречается марх (Leptodenia). Вдали виднелись окружающие ее возвышенности, что указывало на наличие там протяженных долин. Бу Алак смог назвать мне на северо-северо-западе долину Багалайа, на севере Аджелим и на северо-востоке Кумосоалла. Сами же мы сначала следовали в северном направлении, однако вскоре отклонились к северо-северо-востоку и часа через полтора, когда позади осталась самая однообразная часть равнины, перед нашим взором предстало несколько округлых, неглубоких и не очень богатых растительностью долин, а еще через полчаса мы увидели плодородную, покрытую лесом долину овальной формы, за которой в северо-западном направлении вплоть до Багалайи якобы следует целый ряд таких же долин. Вскоре несколько в стороне, к востоку от дороги, мы заметили долину, густо поросшую пальмами дум. За ней следовали другие, и через четыре часа после нашего отъезда из Гала мы добрались до лишенной растительности Аджелим ас-Срир, где также присутствует центральное болото, расположенное на западной стороне. Спустя недолгое время мы достигли восточного края долины Аджелим ал-Кебир со следами больших посевов зерна на ее дне и малонаселенного, но прежде значительного селения того же названия, расположенного на ее северо-восточном высоком берегу.

Начиная от Аджелима мы двигались в северо-восточном направлении. Спустя три четверти часа мы пересекли северную часть продолговатой долины Берара с озером соответствующей формы и через час добрались до еще более обширной долины Матфал (Мафал), где напоили лошадей. Подобно предыдущей, эта долина протянулась на значительную длину с севера на юг. Из ее населенного бесчисленными обезьянами леса, состоящего из деревьев курна, акаций и серраха, тут и там выглядывают финиковые пальмы. Открытое продолговатое озеро на дне долины, окаймленное тростником и зарослями пальмы дум, обязано своей протяженности названием Бахар ³⁴. Вокруг него много неглубоких луж с водой, которую мы зачерпывали для наших животных руками. Через полчаса быстрой езды в том же направлении мы оказались в долине, богатой пальмами дум и финиковыми, которую Бу Алак выдал мне за собственно долину Мафал, но которая, вполне возможно, имела другое название. Постепенно долины приобретали ту же регулярность, что и в Лиллоа. Они глубоко [126] понижаются, вытянуты с севера на юг и в самой глубокой части заполнены водой или же густо поросли лесом. Спустя полчаса наша дорога пошла между двумя другими долинами, причем относительно северной, которая находилась дальше от нас, я смог выяснить только ее название — Вади ал-Дагель (т. е. «Обезьянья долина»), показавшееся мне весьма сомнительным. Южная же оказалась последней из тех долин на нашем пути, для которых характерно скопление воды в наиболее пониженной части. Там в небольшом количестве росла пальма дум, а называлась она, по словам Бу Алака, Гарка. Четверть часа спустя мы пересекли длинную и глубокую, богатую финиками долину Нгаддеги, которую в прежние поездки мы видели лишь издали, оставили к северу другую долину, под названием Би, проскакали между двумя долинами Алали и через одиннадцать часов езды вернулись к своим, к юго-западу от Эннери-Медели.

Комментарии

29. Молитва дохор (арабск. салат аз-зухр) — полуденная молитва (арабск. зухр — «полдень»).

30. Здесь — ухищрения (лат.) (примеч. пер.).

31. Аша (арабск.) — ужин; вечерняя трапеза.

32. Идрис Алаома, точнее — Идрис Алома, правитель (май) Борну в 1571-1603 гг. При нём государство достигло наибольшей территориальной протяжённости и значительной внутренней стабильности; в войске Идриса впервые появились отряды, вооружённые огнестрельным оружием. До нашего времени дошла хроника первых 12 лет царствования Идриса, написанная начальником его канцелярии Ахмедом Ибн Фартуа (или Фуртуа).

33. Тарбуш — круглая шапочка из сукна красного или чёрного (реже) цвета.

34. Бахар (арабск. бахр) — буквально «море» или «большая река».