ГУСТАВ НАХТИГАЛЬ
САХАРА И СУДАН
РЕЗУЛЬТАТЫ ШЕСТИЛЕТНЕГО ПУТЕШЕСТВИЯ В АФРИКЕ
SAHARA UND SUDAN: ERGEBNISSE SECHSJAEHRIGER REISEN IN AFRIKA
Борку и его жители
Неизвестная дотоле местность к северо-востоку от Канема. — Сведения Барта о Бахр-эль-Газале, Эгеи и Боделе. — Мнения туземцев и ученых. — Определение высоты в Канеме. — Понижение местности к северу от Канема в северо-восточную сторону. — Котловина Эгеи. — Ее направление, обилие воды и состав почвы. — [77] Различные колодцы этой долины. — Местность между Эгеи и Бахр-эль-Газалем. — Флора и фауна Эгеи. — Спуск в Боделе. — Позвонки рыб и раковины ракушек. — Самое низкое место Боделе. — Протяженность и очертания Боделе. — Тамошние группы долин Торо, Коро, Тигги, Кирри и Джураб. — Связь с Бахр-эль-Газалем. — Самая низменная точка всей местности. — Бахр-эль-Газаль, некогда вытекавший из Чада. — Прежние лагуны в Эгеи и Боделе. — Тунгур и Курри Торрао. — Бульгеда. — Джагада, или мусу. — Сангада. — Далей. — Бультоа. — Наказза и нореа. — Местность между Боделе и Борку. — Аманга и Тейманга. — Протяженность и очертания Борку. — Состав почвы. — Обилие воды в крае. — Оазис Тигги. — Оазис Ярда — Оазис Вун. — Метеорологические наблюдения (ветры, температура, атмосферное давление, влажность). — Относительное плодородие Борку. — Разведение финиковых пальм. — Основные растения и животные в Борку. — Ама-борку. — Финиковые рощи кочевников. — Оседлое население, или донгоза. — Определение численности населения Борку. — Уменьшение благосостояния и численности жителей. — Сходство между ама-борку и теда. — Одежда жителей Борку. — Обычаи и нравы. — Политическая жизнь в Борку. — Вожди кочевников, происходящие из оседлого населения. — Привилегии дерде. — Образ жизни обитателей Борку. — Встречающиеся болезни, их лечение.
Если путешествие от Чада до Борку было богато лишениями, а главное, подвергало тяжким испытаниям мое терпение, то, с другой стороны, оно принесло результаты, которые могли, пожалуй, вознаградить за все.
Барт и Овервег были единственными европейскими путешественниками, посетившими Канем до меня. Их сведения о южной части Восточной Сахары и о загадочном Бахр-эль-Газале весьма способствовали возрастанию того интереса, который уже давно, но неотчетливо связывался со всей этой местностью.
Судя по тому, что услышал Барт от жителей Канема, казалось несомненным, что уже неоднократно упоминавшийся ранее Бахр-эль-Газаль связан с богатыми пастбищами низменностей Эгеи и Боделе. Но еще более несомненно, что он был связан с самим Чадом; оставалось только неясно, впадает ли он в это озеро или вытекает из него. Поскольку по словам всех окрестных жителей эту речную долину можно было проследить в северо-восточном направлении почти до южной границы Борку — местности, где ландшафт имеет скалистый характер, в Европе были склонны считать, что эта река протекает с северо-востока на юго-запад до большого озера Борну. Не возникало даже мысли, что Борку, расположенное столь близко от Тибести, с его скалистыми грядами, протянувшимися в юго-восточном направлении, может лежать ниже Чада, вследствие чего не принимали во внимание тот преобладающий среди местных жителей взгляд, что Бахр-эль-Газаль понижается в сторону пустыни.
Барт (т. III, приложение 1) говорит об этом так: «Все дошедшие до меня сообщения относительно этой вызывающей столько толков долины, до которой мы так страстно хотели добраться, сходятся на том удивительном указании, что она понижается не от пустыни в сторону Чадской впадины, а наоборот — от нее в сторону пустыни. Все свидетели показывают, что в нынешнее время долина высохла, но [78] не прошло еще и ста лет с тех пор, как там находилось русло реки или канала, по которому осуществлялась связь по воде между Чадом и Бургу. Разумеется, все это более чем сомнительно, и совершенно невозможно представить, что местность Бургу не возвышается на несколько сот футов над уровнем великого центральноафриканского речного мешка, ибо это, пожалуй, самое меткое слово, каким мы в состоянии обозначить Чадскую впадину».
Чем больше я осведомлялся в Куке о Бахр-эль-Газале у людей, которые хорошо знали восточную оконечность Чада, тем меньше я сомневался в правильности их мнения, а вместе с тем росло мое убеждение, что речная долина, должно быть, является пересохшим стоком большой лагуны Борну, и тем усерднее я добивался возможности самому удостовериться в действительном положении вещей, Я с большой осторожностью перевез через пустыню превосходный ртутный барометр, установил его в Куке и, чтобы решить этот вопрос, одновременно вел наблюдения с помощью отличного анероида, а также удобного термометра для воды 26. К несчастью, вернувшись однажды с прогулки, я обнаружил, что барометр был испорчен моими неловкими слугами, так что мне пришлось ограничиться анероидом и термометром.
К моему большому огорчению, мне не удалось самому добраться до Бахр-эль-Газаля, однако показания вышеуказанных инструментов о соотношении уровней на всем пути от Чада до Борку, особенно в отношении Эгеи и Боделе, так убедительно говорили в пользу мнения местных жителей, что этот вопрос можно считать решенным. Поскольку я вернусь к той части Бахр-эль-Газаля, которая ближе всего расположена к Канему, при общем описании бассейна Чада, куда относится и Канем, то здесь я ограничусь описанием Эгеи, Боделе и Борку.
Высота Куки приводится по ежедневным показаниям анероида за период с конца июля 1870 до середины марта 1871 года. Округленный результат в 275 м лишь слегка отличается от данных Фогеля. От северной оконечности Чада мы повернули в общем в восточном направлении к Бир-эль-Барке, с каждым днем удаляясь от восточного берега озера. При этом местность постепенно повышалась, так что на уже упоминавшейся главной стоянке улед-солиман мы находились примерно на высоте 40 м над уровнем Чада. Отсюда мы взяли северное, лишь слегка отклоняющееся к востоку, направление, поднялись до области Манга и обнаружили, что самой высокой точкой нашего пути через эту местность является стоянка Фидфидди примерно на 15о северной широты. Она расположена метров на 70 выше, чем озеро Борну, и начиная отсюда почва постепенно понижается вплоть до Эгеи, проходя через лежащую примерно в 100 километрах дальше к северу стоянку Бирфо, где мы снова оказались приблизительно на высоте Куки. Широкий подъем местности в Манге, который замыкает Канем с севера и отделяет его от настоящей пустыни, заканчивается километрах в 50 севернее Фидфидди у колодезной стоянки Кедела-Воати. После нее больше не встречается и та редкая древесная растительность, которая до сих пор отличала степь; [79] появляются растения хад (Cornulaca monocantha) и настоящая пустынная нисси (Aristida plumosa), исчезают высокие холмы и глубокие долины, а с ними и колодцы области Канема. Однако Бирфо еще причисляется к Канему, а его кочевники являются хозяевами тамошних колодцев.
От Бирфо мы изменили направление на восточное-северо-восточное и через тридцать с лишним километров добрались до границы собственно Эгеи, которая отмечена заслуживающим внимания изменением поверхности. Местность, до сих пор волнистая, песчаная, одинаковая по высоте, уступает место широкой равнине, которая усеяна неглубокими впадинами, возникшими из-за отсутствия верхнего песчаного слоя, где на обнаженных известковых или глиняных почвах разбросаны рыбьи позвонки. Время от времени мы спускаемся, как по уступам, и на выбранном нами маршруте, примерно там, где 16-й меридиан (по Гринвичу) пересекает 16-ю параллель, выходим к первой колодезной стоянке в Эгеи под названием Саладо, которая по показаниям моих инструментов лежит лишь немного глубже, чем Чад.
Эгеи представляет собой долину неправильной формы, которая простирается в длину более чем на 200 километров, а по ширине в среднем может быть пройдена с северо-запада на юго-восток за два дня, но при этом она не доходит до Бахр-эль-Газаля. Она абсолютно не похожа на вади в обычном смысле этого слова, а если арабы и называют ее так, то они считают это правомерным благодаря подземному водному потоку, который, как мы в этом могли убедиться, когда приводили в порядок колодец в Саладо, в действительности течет с северо-запада; поскольку поверхность долины не отличается равномерными очертаниями, вода во многих местах подходит к ней очень близко. Самая северо-западная стоянка, где есть вода, Султунг (совр. Сильту. — Пер.), лежит несколько южнее 17° северной широты, немного не достигая 15° долготы (по Гринвичу), и отделена от Агадема на борнуанской дороге безводным участком пути протяженностью в четыре—пять дней.
Множество колодцев, почти все с солоноватой водой, тянутся после Султунга, превращая Эгеи в этих местах в вожделенные пастбища для верблюдов. Среди них больше всего известны Эдинг-сомма, Хангара, Кокорде, Саладо, Лондинг, Шкаб, Тиммирим, Моледдинг, Воденга, Садинде, Аумаггер, Хаша, Фахал, Тофринга, Колькеде, Эррединг. Если от последнего из этих пастбищ с водой (известного среди арабов под названием Муррад) отправиться дальше, следуя примерно направлению долины, то, миновав равнину с невысокими холмами, которая расположена выше Эгеи и не совсем лишена растительности, кажущейся, однако, в сравнении с самой Эгеи скудной, через два с половиной дня пути можно попасть на известную стоянку Биркиат в Бахр-эль-Газале. Большинство моих информантов — как арабы, так и даза — единодушно высказывались в том смысле, что не существует непрерывного перехода Эгеи в Бахр-эль-Газаль. Однако между Эррединг (Муррад) и Биркиат указаны еще два колодца — Горинга и Фаренга. Местность вокруг [80] колодцев почти повсюду узнается по рядам кустарников сивак или суэда, следующим направлению долины, причем первые, как кажется, преобладают в ее юго-восточной, а вторые в северо-западной части. В остальном местность внутри долины весьма разнообразна. В одних местах это тонкий сыпучий песок, в других — во впадинах обнажается серая глинистая почва; в третьих — простираются похожие на серир равнины с подвижными дюнами; однако преобладает слегка холмистая песчаная поверхность, где в изобилии растут хад, бу рукба (Panicum turgidum), асканит (Cenchrus echinatus) и акреш.
Несмотря на пышные пастбища и изобилие воды, животный мир здесь скуден. Распространенная в Канеме гиеноподобная собака, по-видимому, не достигает этих мест. Гепард (по-арабски фахад) попадается пастухам чаще, и нередко видны норы пустынной лисицы — фенека. Из антилоп те, что в таком большом числе населяют местности, лежащие на той же широте по борнуанской дороге (Addax), обнаружены еще только в окрестностях колодца Султунг. Дальше к востоку их место занимает саблерогая антилопа (Leucoryx). Однако все перечисленные животные встречаются все же, как видно, не часто, и только страус, должно быть, оказывает особое предпочтение изобилию воды в этой долине, чистый песок которой, как уже упоминалось, придает особую красоту перьям этих птиц.
Если начать очень постепенно спускаться от центральных колодцев Эгеи в восточном-северо-восточном направлении, минуя обильно покрытую травой и песчаными дюнами холмистую равнину, которая отличается от Эгеи и следующей за ней котловины Боделе лишь бедностью воды, то через 60 или 90 километров попадаешь к одному из колодцев, относящемуся к первой водной системе Боделе, носящей название Торо (совр. Topo-Дум. — Пер.), а проделав еще один такой переход, добираешься до самого глубокого места всей этой низменности — Коро, которое лежит приблизительно на 100 метров ниже уровня Чада. Чем ниже местность, тем чаще попадаются остатки ныне исчезнувшей фауны. Целые скелеты рыб, которые, правда, распадаются, когда их поднимаешь, отдельные позвонки, изрядной величины и совершенно крошечные, а также многочисленные раковины буквально покрывают землю в корытообразных впадинах. Дальше к северу, там, где Борку обрывается к Боделе крутыми террасами, находятся мощные залежи известковых туфов, сплошь усеянных этими остатками раковин (я привез с собой один такой крупный образец). Исследование закрытых раковин показало, что их обитатели по своим видовым признакам идентичны тем, что все еще встречаются в наши дни в бассейне Нила и даже в Восточной Африке, и так же, по-видимому, обстоит дело и со скелетами рыб.
Вместе с понижением местности число характерных подвижных дюн несколько уменьшилось, тогда как, напротив, увеличилось количество закрепленных на месте цепей и групп дюн, а на самых глубоких местах, вокруг колодцев, образовались настоящие песчаные горы. Чтобы ориентироваться среди них при их меняющихся под влиянием ветра очертаниях, нужно обладать врожденным чутьем жителей пустыни. От колодцев в Коро снова немного поднимаешься [81] вверх, однако на последней на нашем пути стоянке Боделе, Яйо ас-Срир, по показаниям инструментов все еще находишься значительно ниже зеркала Чада; даже южное Борку, которое от Боделе довольно резко отделяет более возвышенная пустынная местность, лежит, видимо, значительно ниже озера Борну.
В поперечнике Боделе длиннее всего в направлении с юго-запада на северо-восток — примерно 170 километров. Этой котловиной обычно пользуются в качестве дороги для поездки в Борку, ибо здесь больше всего колодцев и проходит она по северо-западной части большой продолговатой депрессии. При этом пересекаешь группу долин, обозначаемую общим названием Торо (у арабов Таро), затем группу Коро (у арабов Каро) и группу Тигги, которые отделяются друг от друга пустынными, лишь слегка приподнятыми над их собственным уровнем равнинами — серирами, тогда как между отдельными долинами или колодцами лежат самые большие дюнные образования.
Группа Торо на проделанном нами участке пути включает стоянки с колодцами Торо Удинга, Торо Эккеде и Торо Бадаодунга, или Бододунга (ее арабы обозначают как Бодоло, или Бир-ад-Дум), которые лежат посередине впадин, поросших почти исключительно акрешем, и окружены многочисленными дюнными образованиями. Попадающиеся еще между стоянками цепи дюн проходят с северо-запада на юго-восток; в том же самом направлении в сторону Бахр-эль-Газаля тянутся расходящиеся и сходящиеся на различный манер широкие полосы травяной растительности. Одна такая полоса, по-видимому, простирается от Торо Эккеде через колодцы Геради, Эгинде и Амза до Тунгура, а другая, похожая на нее, хотя и не столь правильная, ведет туда же от Торо Бододунга через Ого, Сарти, Гургеши и Омм Шала. На всех этих стоянках на очень небольшой глубине есть в изобилии подпочвенная вода, хотя и не всегда непосредственно под поверхностью, как мы это обнаружили поблизости от Торо Эккеде.
Из стоянок группы Коро на нашем пути попалась только одна — Коро Кидинга, от которой поросшая травой равнина с редкими колодцами якобы понижалась к краю Бахр-эль-Газаля. Если следовать от Коро Кидинга примерно в восточном направлении, то через день попадаешь в Буркодуддо, отсюда за два перехода в том же направлении добираешься до Фукке и здесь оказываешься в одном переходе к северу от Омм Шала. Как в Торо, так и в Коро на нашем пути на северо-восток на одном или двух переходах можно было наблюдать травяную растительность и близкую к поверхности подпочвенную воду.
Несколько по-иному обстоит дело с самой северной группой оазисов в Боделе, встретившейся на нашем пути и носящей название Тиги. От соседних местностей ее отделяют равнины-сериры, а составляющие ее травянистые впадины якобы немного не доходят до окрестностей Тунгура. Пройденные нами стоянки Ауданга, Анка-рао, Мурку (у арабов Мейбис) и Киши-Киши (у арабов Яйо ае-Срир) — все относятся к этой группе, включающей помимо них еще [82] Яйо, Иггере, Эдинга (у арабов Тангур) и Галасуе. Примечательно, что в то время, как в остальных долинах Боделе не наблюдалось с течением времени изменений в количестве воды, в колодцах Тиги, по словам арабов и бульгеда, отмечается ее значительное уменьшение.
Помимо этой группы к Боделе далее следует отнести неглубокую, продолговатую и кое-где отмеченную прерывистой линией кустарника сивак долину Кирри, которая простирается к югу от Борку в виде однообразной каменистой пустыни в направлении с северо-северо-востока на юго-юго-запад длиною в два дня пути. Считая с севера на юг, она включает колодцы: Короди (у арабов Мартемми), Манхерте, Малеманга и Огаиджи и простирается, как кажется, до стоянки Фукке.
Наконец еще одна долина, богатая колодцами и травой, но в то же время и дюнами (даза называют ее просто Эннери, т. е. долина или речная долина, а арабы — Джураб), понижается с северо-запада к Омм Шала (совр. Умм Шалаба.— Пер.), или Тунгуру. По Джурабу (низина известна чаще всего под этим названием, однако на прежних картах она неверно обозначена как обширная пустыня) можно последовать на северо-восток вплоть до окрестностей хатийи Мусу, которая лежит почти в двух днях пути к востоку-юго-востоку от Вуна, самого юго-восточного оазиса Борку. Считая от северо-восточного конца или скорее начала долины, встречаются отстоящие друг от друга на расстоянии примерно в полдня пути колодцы Латема, Бокалья (совр. Бакалия.— Пер.) (оба они удалены от Вуна приблизительно на полтора дня пути), Югге, Джийи, Шиша, Сананга (известный среди арабов под названием Абу Кеш), Брулькунг, Ноле и, вероятно, еще и другие, оставшиеся мне неизвестными. От Сананги, как говорят, через полдня пути в юго-запад-ном направлении попадаешь в Фукке, а Ноле, как кажется, отделено примерно таким же расстоянием от Омм Шала.
Правда, соотношение высоты большинства этих долин и колодцев столь же мало установлено точными наблюдениями, как и высота рассматриваемой здесь по преимуществу северо-восточной части Бахр-эль-Газаля. Однако если принять во внимание их связь друг с другом, покатость всей местности начиная от Канема к северо-востоку, если вспомнить, что северное Боделе лежит еще значительно ниже уровня Чада, наконец, если добавить к этому единодушные высказывания всех знающих данную местность людей, обладающих верным суждением жителей пустыни о топографии, то нельзя остаться глухим к убеждению (при имеющихся доказательствах водной фауны, исчезнувшей здесь в недавнее время), что мы имеем дело с огромной котловиной (площадью около 100 тыс. кв. км), которая прежде в той или иной степени наполнялась водой из Чада через посредство Бахр-эль-Газаля. Таким образом, вся местность Эгеи, вплоть до какой-то части Борку, более или менее покрытая водой, была громадной лагуной, как сам Чад. Вполне вероятно, что значительные отрезки суши между водными поверхностями представляли собой населенные районы, как об этом свидетельствуют [83] многочисленные глиняные черепки во многих местах в Боделе и предания жителей Борку; обширные площади то высыхали, то затоплялись в зависимости от количества воды в Чаде. Как только из-за пересыхания Бахр-эль-Газаля уменьшился и прекратился приток воды, пустынный климат этой местности ускорил процесс ее высыхания, а более или менее постоянное население лагунных островов отошло в Борку или Канем. О причинах, по которым уменьшилось истечение вод Чада, пойдет разговор при описании самого озера.
Самой низкой точкой всей этой местности знающие ее даза единодушно считают хатийю Тунгур, расположенную в нескольких часах пути к северо-западу от Курри Торрао (совр. Коро-Торо. — Пер.) — как кажется, действительно конечного пункта Бахр-эль-Газаля. Туда со всех сторон сходятся низины и линии колодцев: с северо-запада и запада из Боделе, с юго-запада — Бахр-эль-Газаль, с севера — Кири, с северо-востока — Джураб. Только к востоку и юго-востоку простирается лежащая несколько выше безводная пустыня, которая отделяет северное Вадаи от Бахр-эль-Газаля и мешает известным долинам Ошим и Хара, лежащим на пути из Борку к главному городу Вадаи, в свою очередь, превратиться во впадину в соответствии с их первоначальным предрасположением.
Многие указывают также на Тунгур как на действительный конечный пункт Бахр-эль-Газаля, так как нельзя отрицать его связи с Курри Торрао. Большинство, однако, завершают загадочную долину этой последней стоянкой, которая образует понижение почвы диаметром от получаса до целого часа пути и замыкается на севере и северо-востоке высокими песчаными горами, поскольку вплоть до нее все еще в какой-то степени сохраняется постепенно редеющая линия деревьев, характерная для всего Бахр-эль-Газаля. Вопрос этот трудно решить, так как начиная уже от стоянки Биркиат, примерно там, где 18° долготы пересекаются с 15-й параллелью и где, таким образом, долина вступает в пустыню, она все больше и больше утрачивает тот характер вади, которым она до сих пор отличалась, и свой относительно богатый древостой.
На этом последнем отрезке (Курри Торрао будет понижаться примерно до того места, где 19-й меридиан по Гринвичу пересекается с 16° северной широты), который нас сейчас только и интересует, больше нет ни одного углубления, напоминающего прежнее речное русло, и лишь прерывистая линия жалких деревьев и травяной растительности отличает его от окружающей пустыни. После Биркиата Бахр-эль-Газаль делает якобы значительную излучину к востоку, затем проходит в северо-северо-восточном направлении вплоть до Курри Торрао и отсюда, отмеченный прерывистой линией сивака, продолжается до Тунгура.
Если древние были знакомы с этой частью Африки и если Гир у Птолемея идентичен Шари (что, правда, подвергается сомнению со стороны большинства ученых), тогда в реке Йоо мы должны признать западный, а в Бахр-эль-Газале восточный рукав Гира. В этом случае, мы, без сомнения, можем считать прежние лагуны Боделе и Эгеи теми «черепаховыми болотами» александрийских ученых, которые [84] помещали то вблизи Нила в юго-восточной пустыне, то неподалеку от северного побережья Африки.
Пастбища всей этой местности принадлежат кочевникам Борку, которых объединяют по большей части под названием бульгеда; почти всем им приходится подчиняться влиянию арабов из Канема. Колодцы и долины кочевых племен Канема простираются по борнуанской дороге на севере до Агадема (17° северной широты) и дальше на восток до Бирфо. Следующее далее Эгеи и местность Торо принадлежали вплоть до поселения улед-солиман в Канеме исключительно джагада, или мусу, постоянное местопребывание которых находится в Кирди и которые являются одним из самых крупных кочевых племен Борку. Так как арабы искажают или заменяют другими все названия мест и племен, то им они едва ли известны в качестве джагада. Поскольку тех ко времени арабского вторжения возглавлял широко известный вождь Ода, то с тех пор их называют не иначе как нас ода (т. е. люди Оды), хотя, как мы видели, теперь во главе этого племени стоит Адама, сын Оды. Улед-солиман плохо знают и подлинное имя хозяев Коро, сангада, которые в области Борку живут в Нгурр Дигре. Их они называют дабус халлаль, названием, скомбинированным из имен двух вождей. Ко времени появления арабов вождем сангада был Дабус Токоми, но вскоре ему наследовал его сын Халлали, а теперь во главе племени стоит сын последнего, Брахеми.
Группа Тигги находится во владении далеа, которые происходят из Кирди и известны арабам только как нас марамма, тоже по имени покойного вождя этого племени. В низине Кирри скот пасут исключительно булту, или бултоа, из Эллебое, которые за поколение до этого благодаря мудрости и стойкости своего вождя кеделы Агре, добившегося определенного главенства над всеми племенами Борку, стали пользоваться большим уважением. Джири, которых арабы называют лишь прозвищем хеджат ар-рйах (которое мне осталось неясным и дословно будто бы означает «разрезающие ветер»), происходят из Нгурр Ма и располагают пастбищами на юго-восточных стоянках Боделе.
Пастбища Эннери, или Джураба, принадлежат многочисленным наказза в Вуне, каковые являются не чистыми даза, а произошли от их смешения с бидейят из Эннеди. Преобладание этих последних вытекает из самого названия, которое, будучи составлено из слов анна (так даза называют бидейят) и казза (т. е. «собравшиеся», «объединившиеся»), могло указывать, что поселившиеся порознь в Борку люди из Эннеди некогда объединялись в Вуне в единое племя. Последняя часть Бахр-эль-Газаля, от Биркиата до Курри Торрао 27, название которого арабы по своей привычке заменили на Дегиршим (по имени павшего здесь воина из Вадаи), находится вместе с Тунгуром и соседними колодезными стоянками по заведенному обычаю во владении нореа, или наварма, чьим постоянным [85] местожительством тоже является Вун. На всех этих пастбищах улед-солиман и магарба чувствуют себя такими же полноправными хозяевами, как и исконные владельцы. Исключение составляют лишь долины, принадлежащие наказза и нореа, которых теперь не относят к числу бульгеда. Вун, их постоянное местопребывание в области Борку, как мы видели, также им не подвластен и тесно примыкает к Вадаи.
Южное Борку, по-видимому, представляет собой часть огромной котловины, лежащей ниже уровня Чада. Это явствует из показаний инструментов и встречающихся и здесь, хотя и реже, рыбьих позвонков. Тем не менее эта местность отделяется от долин Боделе расположенным выше ее сериром. Последний проходит между двумя более или менее скалистыми возвышенностями — Аманга и Тей-манга, достигает в ширину примерно 60 км и лежит так высоко над долинами группы Тигги и Южного Борку, что определенно не был покрыт водой в то время, когда эти долины были затоплены. Аманга прослеживается в северо-западном направлении примерно до оазиса Гури (в трех днях пути на запад-северо-запад от Джина), а в противоположном направлении заканчивается приблизительно в 20 км к юго-востоку от места нашего прохода. На обратном пути из Борку в Боделе мы пересекли ее примерно в 4 км от ее юго-восточного окончания, в месте, где она круто обрывается к равнине, окружающей группу Тигги.
Примерно на таком же расстоянии от источника Галакка, на каком находится Аманга от группы Тигги, проходит Тейманга, образуя кое-где, подобно первой, скалистую пограничную линию пояса серира и возвышаясь сходным образом над плоской окружающей местностью. Тейманга (хотя и с частыми перерывами) также тянется по западной стороне Борку в направлении с северо-запада, где она смыкается с последними южными отрогами гор Тибести, на юго-восток. Затем она простирается к югу от Джина, поворачивает в восточном-юго-восточном направлении к Вуну и далее якобы окружает начало Эннери, или Джураба, принимая вид скалистой возвышенности, известной под названием Юггема, и поэтому продолжается на восток, должно быть, гораздо дальше, чем Аманга.
Подобно тому как собственно Борку на юго-западе и юге в какой-то мере заканчивается у прилегающих к нему низин, так на севере его естественной границей служат горы Тибести и их отроги. На востоке обитаемые оазисы замыкаются грядой скал, которая предстала перед нами как восточная граница Буду и затем продолжалась до Вуна, самого юго-восточного оазиса этой местности. Таким образом, пространство, занимаемое этой территорией, оказалось таким маленьким, каким его, пожалуй, не представлял никто из арабов или тубу, слышавших когда-либо об этой «плодоносной и плотно населенной области». Как можно предполагать с некоторой вероятностью, весь оазисный комплекс лежит между 19о и 20о восточной долготы. Его южная граница проходит по 17о северной широты. На севере же он выходит за пределы 18-й параллели примерно [86] на 20 минут и имеет, следовательно, приблизительную площадь 16 тыс. кв. км.
Весь этот край производит впечатление огромной, окаймленной высокими склонами долины, возникшей в результате эрозии, поделенной на отдельные части небольшими скалисто-песчаными возвышениями. То из них, что называется Аузе Яско и отделяет южную часть этой области от северных оазисов, почти достигает высоты Аманги и подобно ей тянется с северо-запада на юго-восток.
Самые низкие места, т. е. дно долин, стали пригодны для жилья благодаря наличию воды и разведению финиковых пальм. Они отличаются уходящими на большую глубину чистыми, по большей части серыми глинистыми почвами, а также скоплениями песка — либо разрозненными, либо в форме узких дюнных образований. В остальных местах поселения располагаются на скалистых почвах с незначительными возвышениями известкового происхождения (белый, фиолетовый, красный известняк). Там, где такие возвышения поднимаются несколько выше, их иногда покрывают пласты песчаника. В окрестностях Джина, Кирди и Нгурра равнина местами покрыта толстым слоем квасцов, которые нередко пополняли мой таявший запас медикаментов. В северную часть, где долины окружены последними отрогами северного горного массива Тибести, из этой соседней области вторгаются темные мрачные скалы с их громадными глыбами и причудливыми формами.
Долины в большинстве своем протянулись более или менее с востока на запад, и хотя в Буду долина простирается в основном с севера на юг, ее отдельные части все-таки вытянуты в названном направлении. Мы уже познакомились там с поселениями Джин, Нгурр, Эллебое и Буду. Богаче всего водой, очевидно, южная часть, где, особенно в окрестностях Джина и Нгурра, находится множество источников, частично пресных, частично пресно-соленых — таких, как Малли, Артени, Ша, Бове, Тиммирин и другие. Однако я сам не видел наиболее густонаселенных долин — Тигги, Ярда и Вун — и мне пришлось довольствоваться их описанием по многочисленным собранным о них сведениям.
Тигги лежит в половине дня пути к северу от Буду и отделена от этой долины горами Эми, или Эи-Корока. Они, как и Тигги, которая на востоке ограничена отдельно стоящей скалой Эи-Ински, проходят с востока-северо-востока на запад-юго-запад. Двигаясь от этой скалы через оазис на запад, попадаешь в Тигги Кои, упирающуюся в песчаную гору того же названия, затем — в Тигги Анешо, у песчаного холма, расположенного на северной стороне пальмовой рощи, далее — в Тигги Биззе, у подножия идущей с севера на юг незначительной цепи скал Эи-Биззеге, которая на северо-востоке смыкается с отдельной скалой Воршинга, и наконец — в самую западную часть, Тигги Адерде, которая на западе окаймлена горами Эи-Нгели, запирающими этот оазис. В половине дня пути на северо-восток от Тигги Ински якобы расположен небольшой оазис Ани с селениями Ани Дуй в его северной, Ани Бодейя в средней и Ани Ороди в южной части. Меньше чем в полудневном [87] переходе на север от Тигги Кои лежит Толи, чья пальмовая рота раскинулась также у подножия одноименной горы, Эи-Толи.
Сходным образом, возможно лишь точнее с северо-востока на юго-запад, расположена долина Ярда, отделенная добрым полудневным переходом в восточном-юго-восточном направлении от Тигги и несколько меньшим расстоянием в восточном-северо-восточном направлении от Буду. В Тигги из этой долины ведет чрезвычайно тяжелая дорога, а на востоке и на юге ее окаймляет скалистая возвышенность, которая простирается к юго-востоку вплоть до широты Вуна и остается восточнее этой долины в двух небольших переходах. По дороге из Ярды в Вун, что занимает два дня, вступаешь в обширную, но необитаемую хатийю Арчинна, лежащую среди темных скал к северу от Вуна, когда до него остается полдня пути. К Ярде примыкает на северо-востоке небольшая долина под названием Фором, а еще через полдня пути в том же направлении попадаешь в маленькую долину с финиковыми пальмами — Гуринг, которую населяют гурима. В восточном-юго-восточном направлении от Ярды на расстоянии в полдня пути лежит каменистая, занятая невысокими возвышениями равнина Юггуду, где жители Борку добывают железо, покрывая им часть своих потребностей.
Наконец Вун — самый крупный из оазисов области Борку — лежит километрах в 50 к юго-востоку от Нгурра и простирается в длину на полдня пути с востока на запад или скорее с востока-северо-востока на запад-юго-запад. Главным образом на юге и на востоке долина эта окаймляется отрогами Тейманги, которые включают лежащий южнее оазис Оро. Тот отрезан от собственно Вуна невысоким скалистым гребнем, протянувшимся в направлении долины. В свою очередь, скалистые и песчаные возвышенности, которые проходят более или менее с севера на юг, разделяют Вун на шесть частей, каждую со своим небольшим селением и пальмовой рощей. Самой восточной является Вун Файя, населенная наказза файяда, а к западу от нее следуют Вун Кукурунг с наказза сонна, Вун Кохинга с наказза бодоза обийе, Вун Джиди с наказза эдерема, Вун Омуль с наказза тсиллума, Вун Эдиди с наказза килия и Вун Курри Керредонга с наказза агада. Оро распадается на восточную часть — Оро Моджинга и западную — Оро Нгордонга. С южной стороны Вун отделяет от Эннери, или Джураба, примыкающий к Тейманге серир шириной в день пути. Окрестности Вуна радуют множеством колодцев, из которых я упомяну Гоэи, лежащий в полудневном переходе к востоку от оазиса, а на таком же расстоянии к западу находится понижение Киддени, где добывают соду.
Что касается климата этой части юго-восточной Сахары, то хотя сделанных мною в пути метеорологических наблюдений и недостаточно, чтобы прийти к определенным выводам, их хватит, чтобы получить общее суждение о господствующих ветрах, изменениях температуры, давлении и влажности.
На пути через низменности Эгеи и Боделе, т. е. в течение мая, дул вообще преобладающий в пустыне пассат с востока, востока-северо-востока или северо-востока, причем в большинстве [88] случаев самым характерным образом, т. е. поднимаясь через час или два после восхода солнца, постепенно усиливаясь, иногда до штормовой силы, затем во второй половине дня быстро убывая и полностью прекращаясь до захода солнца. На диалекте даза языка тубу его называют попросту ауен — ветер, он мешает образованию облаков и наполняет воздух пылью и песком — от легкой дымки до густого тумана.
Во второй половине мая появились отклонения от этих регулярных ветров, что следует рассматривать как следствие дождливого сезона, ожидавшегося в соседних южных широтах. Уже к середине месяца сила ветра, дующего из восточной половины розы ветров, значительно уменьшилась. Затем наступили дни, когда в утренние часы его направление заколебалось или даже начал преобладать слабый западный ветер, тогда как восточный ветер одерживал верх лишь во второй половине дня. В Анкарао, где я наблюдал за этим явлением 19 мая, именно в предобеденное время впервые появились тучи, которые, несмотря на западный ветер на востоке и юго-востоке, вероятно, свидетельствовали о выпадении дождя в Бахр-эль-Газале.
24 мая в Киши-Киши, т. е. приблизительно на 17о северной широты, влияние начинающихся летних дождей на южную пустыню проявилось еще заметнее. До сих пор показания гигрометра удерживались в пределах между отметками 20 и 40, а в тот день они поднялись до 56 и уже не опускались ниже 46. Эту влажность атмосферы даза называют боло. Ветер был слабым и колебался между западным и юго-восточным; зной стоял ужасный; пот стекал по телу даже при полном покое; казалось, мы находимся в парной бане. И на следующий день, когда дул слабенький западный ветер, у нас из-за влажности воздуха сохранялось то же самое ощущение жары, хотя термометр показывал лишь немногим больше 45°, а ведь такая температура нередко наблюдалась и раньше. Когда к вечеру на севере и северо-востоке образовались большие тучи и дело дошло до грома, молнии и капель дождя, а в 8 часов над нами промчалась пришедшая с севера песчаная буря, это означало, что в той стороне разразилась гроза.
Этот ветер, который возникает из-за внезапного охлаждения атмосферы в близлежащей местности и похожего на бурю притока охлажденных, более тяжелых масс воздуха (а причиной этого здешние уроженцы считают дождь), называется здесь ареи в отличие от упомянутого выше ауэна. Он же очень часто дует на пространстве от Эгеи до Борку, образуясь порою так далеко, что не видно электрических разрядов, без которых в этих местах никогда не обходится ни один дождь. В последующие два дня (26 и 28 мая) при переменном, в основном юго-восточном ветре по небу тоже ходили тучи. Кроме ауэна и ареи туземцы различают еще воре — жаркий, сухой ветер пустыни, который в Борку и окружающей его местности дует с востока, севера и запада и тем отличается от преобладающего здесь пассата (даже если тот приходит с той же самой стороны), что он не связан столь регулярно с ходом солнца. [89]
В течение мая в этой местности особенно четко наблюдается значительная разница в дневной и ночной температуре, свойственная всем внутренним областям континента и прежде всего Центральной Сахаре. Всего два дня эта разница не доходила до 20° (1 мая она составила 14,3°), тогда как очень часто она приближалась к 30°, а однажды (15 мая) в Торо, в области Боделе, достигла 31,7°. Самая низкая температура отмечалась незадолго до восхода солнца; в течение девяти дней (из 22, когда велись наблюдения) она держалась ниже 20°, в течение двенадцати колебалась от 20° до 25° и лишь 29 мая перешагнула эту последнюю границу, поднявшись до 26,2°. Абсолютно самая низкая температура (+11,9°) оказалась для нас весьма чувствительной 6 мая в Эгеи, которое известно своими ночными холодами. Температура, зарегистрированная в 2 часа дня, т. е. самая высокая за день, всего лишь два дня в мае оставалась ниже 40°, десять дней она держалась между 40° и 45°, а в течение четырнадцати дней (из 26, когда велись наблюдения) поднималась выше этой границы. Правда, температуру приходилось измерять в палатке, которую для этой цели старались как можно лучше проветрить и которая сдерживала прямое действие солнечных лучей благодаря двойному слою хлопчатобумажной материи борнуанского производства. Измерения все же давали более высокую температуру, чем в тени деревьев. В редких случаях, когда была возможность сравнить ту и другую температуру, между палаткой н тенью обнаруживалась разница примерно в 2о.
Показания барометра я регистрировал для определения скорее высоты, нежели дневных колебаний атмосферного давления, так что их нельзя было использовать для установления момента максимальных и минимальных величин и амплитуды. В этих наблюдениях особенно плохо выражены второй максимум и второй минимум. По имеющимся у меня сведениям, первый минимум приходится на 5 часов утра, тогда как главный максимум наступает около 11 часов до полудня. Наибольшая разница между этими двумя показаниями наблюдалась 14 и 15 мая и достигала 6,7 и 6,9 мм при слабом восточном-северо-восточном и соответственно таком же восточном-юго-восточном ветре.
Когда осенью на обратном пути в Канем мы произвели в той же самой местности метеорологические наблюдения и сравнили их с приведенными выше результатами, то обнаружили, что пассат снова полностью вошел в свои права. С 27 сентября по 9 ноября — наше путешествие через Эгеи и Боделе заняло этот отрезок времени — лишь однажды (4 октября) подул ветер из западной половины розы ветров (норд-вест), принесший тучи и несколько капель, тогда как из остальных 43 дней только четыре дня ветер, дувший обычно с востока-северо-востока, заходил на восток-юго-восток.
Сезон дождей в соседних южных областях закончился и больше не вызывал никаких отклонений от правил; регулярный пассат проявлял в различные дни лишь очень незначительную разницу в силе и направлении ветра. Показания гигрометра держались между 35 и 45, а тучи появлялись лишь в виде редкого исключения. Температура [90] была ниже, чем в мае, ибо из 33 дней 20 показывали самую низкую дневную температуру ниже 20°, а самая высокая дневная температура лишь в пяти случаях из двадцати поднялась выше 40°. Абсолютно самая высокая температура выпала на 2 октября, вскоре после полудня, и достигла 45,2°, а самая низкая наблюдалась опять-таки в Эгеи 26 октября, где утром незадолго до восхода солнца она упала до 11,5°. Соответственно уменьшилась и дневная разница между самой низкой и самой высокой температурой, и, лишь однажды поднявшись до 25,2°, она постоянно держалась примерно на уровне 20°, а в течение шести дней опускалась значительно ниже этой границы. Момент самой высокой влажности воздуха не совпадал, впрочем, с показаниями самой низкой температуры, а наступал лишь несколькими часами позднее. Показания барометра за это время не дали значительных отклонений от майских с одной лишь разницей в том, что дневная амплитуда в целом была меньше…
Полученные из наблюдений в Борку результаты, как и метеорологические наблюдения, сделанные в Тибести, были недостаточны для сравнения климатических условий этих областей. Из них следует только то, что хорошо известно и самим местным уроженцам, а также проистекает из горного положения Тибести — что осадки там чаще и обильнее, чем в Борку. Тем не менее Борку природа одарила щедрее. Наличие воды, залегающей неглубоко от поверхности почвы, благоприятствует выращиванию финиковых пальм, которые в большинстве долин образуют густые рощи и позволяют жителям широко заниматься садоводством.
Здешние финики намного превосходят по величине и качеству те, что собирают в Ту и Каваре, хотя, в общем, и уступают финикам Феццана. Правда, как уже говорилось, преобладающий в Тигги и Буду сорт марченно содержит много сахара и превосходен по вкусу, а собранный нами в Эллебое сорт не только очень хорош и популярен, но широко распространен и в Феццане (хотя и под другим названием). Однако остальные сорта, число которых более велико, не могут выдержать никакого сравнения с теми, что в большинстве своем выращиваются в Феццане.
Наряду с финиковой пальмой в Борку лучше, чем в Тибести, растет и водолюбивая пальма дум, и там и здесь появляются хеджлидж (Balanites aegyptiaca; у даза — ало). Кроме акации сай-яль (тефи, или техи у даза) шире, нежели дальше к северу, распространены карад, хашаб (Acacia verek) и хараза (Acacia albida). Жителям и там известно, что хашаб дает самую хорошую смолу. В то время как в Тибести сивак встречается редко, на пастбищах, принадлежащих людям из Борку, он растет так часто, что его ягоды даже идут в пищу кочевников, в распоряжении которых, правда, не так много, как у теда, более питательных, пожалуй, ягод колоквинта.
Трава, служащая кормом верблюдам, по большей части та же, что и в соседних северных областях. Из трав прежде всего назовем акреш и креб (Eragrostis), чьи семена, при необходимости, нередко заменяют местным жителям хлеб. В садах они выращивают помимо [91] пшеницы и проса (Penicillaria) еще и мелколистный феццанский табак, который пользуется большой славой и продается из-за большого спроса или ограниченного запаса по полталера или талеру за килограмм.
Понятно, что фауна Борку также очень сходна с фауной долины Ту. Что касается крупных хищников, то львы и леопарды там столь же редки, как и в Тибести, и даже гепард, увиденный нами по дороге, по-видимому, лишь совершает охотничьи набеги в соседние низины из Бахр-эль-Газаля. Гиена встречается очень часто, и даже преимущественно более крупный вид (зигир у даза), который питается исключительно падалью, тогда как полосатая гиена (турди), нападающая на газелей, овец, коз и ослов, не столь распространена, а пятнистая гиена (молохур у даза и теда), видимо, не встречается вовсе. Антилопы аддакс (у даза туруи чонги), которые в большом числе попадаются по борнуанской дороге южнее Кавара, здесь были замечены лишь на западных границах Эгеи и Боделе. В Борку и на его пастбищах преобладает саблерогая антилопа (у арабов бу ракаба, у даза туруи зоде), а нередкий в Тибести вадан (у даза миили) наблюдается только на севере Борку, где много скал. В скалах Тибести во множестве встречается Cynocephalus, с которым дело обстоит так же, как с шерстяной овцой. А для расселения дамана (Нугах — адегобо у даза и теда) повсюду в Борку достаточно удобных для него гор.
Эта местность в особенности отличается количеством голубей (эбери у даза), различные виды которых (существуют небольшие серебристо-серые, с кольцами на шее и без них, и различные более крупные пестрые полевые голуби) то и дело заменяли мне полностью отсутствующих кур. Стервятники и пустынные вороны столь же часты, как и в Тибести, а страусы почти столь же редки, как и там. Среди змей известны две гадюки — голе аусо и голе джаско, последнюю особенно боятся; затем достигающая около полутора футов в длину очень тонкая змея светлой окраски — голе кусо данунга, которая считается самой ядовитой из всех, и, наконец, безобидная змея, называемая доро. Скорпионы очень часты и слывут не безобидными. В одном из ручьев Тигги якобы встречаются даже небольшие рыбы, но их едят только женщины и дети.
Значительно более оживленной, чем в Тибести, в тех же условиях, т. е. в течение благоприятного для ее развития периода редких летних дождей, бывает в Борку жизнь насекомых, особенно мух и муравьев.
Из жителей этой области — ама-борку, что значит «люди Борку», — мы познакомились с отдельными племенами кочевников, которых объединяют под именем бульгеда. Их постоянное местопребывание и их финиковые рощи находятся в Кирди, Нгурре и Эллебое, но они обитают в них лишь во время созревания фиников, тогда как в остальные сезоны там остаются лишь их немногочисленные рабы, потомство рабов или бедные клиенты, которые постепенно собрали небольшое состояние из финиковых пальм. Так же поступают и не относящиеся к бульгеда наказза и живущие среди них разрозненные [92] и немногочисленные наварма (арабск.), или нореа (даза). Первые на протяжении большей части года пасут скот в Эннери, Ошиме, Наре и других прилегающих к Вадаи долинах, вторые — в Бахр-эль-Газале и в Тунгуре, в то время как в их постоянном местопребывании в Вуне остаются лишь редкие жители из рабов, полусвободных и бедных пришельцев. К кочующим группам Борку добавляются на крайнем севере этой области жители долин Ани и Гуринг, среди которых первые — анна, т. е. бидейят, или люди Эннеди, а последние — теда. Те и другие после сбора фиников направляются в долины южных отрогов скалистых гор Ту.
Таким образом, для оседлой части населения, которую объединяют под названием донгоза, или доза, остаются только долины Джин, Буду, Тигги с Толи и Ярда с Форомом. Мы видели, что Джин прежде тоже принадлежал кочевникам и что теперешние хозяева этого оазиса, джиноа, состоят из различных элементов. Туземцы, лишившиеся верблюдов, которые привязывали их к кочевой жизни или оправдывали ее, бежавшие убийцы, пленники, из тех, кого по религиозным убеждениям не сделали рабами, но и не отпустили на свободу, вероятно, даже вольноотпущенники-рабы получили возможность поселиться, постепенно собрать небольшое состояние, вступить в браки друг с другом, а иногда и с кочевниками и, таким образом, со временем образовали новое племя (правда, истинные кочевники его презирают). Подобным же образом в соседних оазисах Нгурр, Эллебое и Вун, где кочевники и поныне еще являются полными хозяевами, так же постепенно образовалось бы оседлое население, если бы жизненные условия в Борку не были столь неблагоприятными. Несколько более однородное население, как видно, обитает в Буду, Тигги и Ярде, хотя и в этих оазисах присутствуют чуждые элементы. Жители Буду, именуемые бидеа, включают группы племен мада, агена, гореа, среди которых первыми по происхождению являются теда. Тива, или жители Тигги, разделяются на инскида, биззеда, галала, агена и толе (жителей соседнего Толи). Наконец, донгоза из Ярды, которые как племя называются по имени этой долины, складываются из начимма, уруда, кодра и форома (жителей соседнего Форома).
Подсчитать число жителей в отдельных долинах оказалось затруднительным, поскольку незадолго до моего приезда на страну напали враждебные племена, в частности махамид из Вадаи, и захватили в плен значительное число жителей именно тех оазисов, которые попали в поле моего зрения. Поэтому цифры, которые я получил частично путем личного наблюдения, частично путем самого тщательного сбора сведений, можно считать лишь приблизительными.
Незадолго до нашего прибытия в Борку из-за совершенного в Тигги убийства все жители разделились на два лагеря. В каждом насчитывалось примерно по 200 боеспособных мужчин (на одной стороне их было 182, на другой — 175). Таким образом, учитывая некоторых отсутствовавших и мужчин из Толи, число боеспособных мужчин в Тигги можно оценить в 400; соответственно общее количество жителей можно оценить в 2 тыс. человек. В Буду я обнаружил [93] восемь селений, причем самые значительные насчитывали около ста, а самые маленькие — около двадцати очагов, так что мы вправе оценить их общее количество в 300 хижин. Если считать в каждом хозяйстве по четыре человека, ибо тубу в целом не очень многодетны, они составят население в 1200 душ. Ярда в отношении числа жителей, по всем свидетельствам, должно быть, находится посередине между двумя упомянутыми долинами, и поэтому я отвожу на ее долю вместе с Форомом 1500 душ населения. Если же оценивать в целом в 500 человек донгоза из Джина (в их уменьшенном числе) и отдельных свободных и полусвободных оседлых крестьян в Кирди, Нгурре, Вуне и Эллебое, то общее число оседлого населения в Борку достигнет приблизительно 5 тыс. человек.
Понятно, что еще труднее получить в какой-то мере достоверные цифры в отношении кочевников, и здесь мне приходится целиком полагаться на разноречивые свидетельства моих информантов. Из их сообщений следует, что число одних бульгеда примерно равно численности донгоза, но что вместе с остальными кочевниками они значительно их превосходят. Здесь решающее значение имеют в особенности наказза, ибо по количеству они почти равны всем остальным племенам, вместе взятым. Однако поскольку цифры, полученные путем опроса, по большей части страдают преувеличением, то я ограничусь оценкой общего населения Борку и районов, где расположены его пастбища, в 10-12 тыс. человек.
Численность и благосостояние оседлого и кочевого населения с каждым годом уменьшаются. Улед-солиман и туареги более чем в десять раз сократили численность тамошних кочевников и поголовье их больших стад, находившихся прежде в Эгеи и Боделе, а Борку периодически опустошается набегами с севера жителей Вадаи и бидейят, вину за которые несут опять-таки арабы Канема.
Обширные поля в большинстве долин годами лежат пустыми и заброшенными, ибо у кого же появится желание работать, если плоды пожнут враги? Население уменьшается, потому что каждый кто только может, покидает родину, где ни на один день нельзя быть уверенным в том, что на следующий не потеряешь собственную жизнь или имущество или не увидишь, как твоих жен и детей уводят в неволю. Я знавал там людей, которые из года в год работали и крали, крали и работали, и при этом сами непосредственно пользовались лишь самой малой толикой того, что добыли таким образом. Все переходило к врагам для выкупа жен и детей, и едва возвращался один член семьи, как другой уже попадал в неволю или же убивали отца, сына или брата. Двое детей моего информанта Харана попали в плен к махамидам, а один к бидейят; жена его умерла пленницей. Пока мы находились в Нгурре, его мать, две дочери которой еще оставались в руках у махамидов, ездила в Араду, после того как, неустанно трудясь, она наскребла достаточно, чтобы выкупить одну из них.
Ама-борку, которых вместе с остальными южными племенами тубу, говорящими на одном и том же диалекте, миди даза, я в противоположность теда объединяю под именем даза (хотя это название [94] первоначально принадлежало лишь отдельным племенам области Бахр-эль-Газаль). Они обнаруживают большое сходство со своими северными соседями. Правда, в целом они кажутся несколько более темнокожими, нежели те, но в цвете их кожи более глубокие медные и бронзовые тона встречаются гораздо чаще, чем у южных соседей, собственно жителей Борку и Канема. Они еще резче отличаются от тех хрупким и пропорциональным телосложением, худобой и умеренным средним ростом, а также правильными чертами лица, хотя в этом их опять-таки превосходят теда.
Как кочевники, так и оседлые в качестве единственной татуировки делают, на одинаковый манер, две насечки на виске длиной примерно в дюйм, не походя в этом отношении ни на теда, ни на жителей Эннеди. Они разделяют гигиенические взгляды своих соседей, считая необходимыми ампутацию язычка в детском возрасте и удаление первого зародыша глазного зуба. Как кажется, люди из Тигги и Буду следуют не только этому второму обычаю, но и удаляют из косметических соображений последующие глазные зубы.
Люди Борку одеваются по большей части в обычные борнуанские белые тобы или же в гораздо более грубые, поставляемые из Вадаи, и в штаны умеренной ширины, если таковые у них вообще имеются. Они охотно сбривают волосы с головы и ходят с непокрытой головой либо надевают небольшие шапочки из хлопка — такийя. Если им удается заполучить красный тарбуш, они с чрезвычайной охотой наряжаются в него, однако на его покупку они едва ли решатся. Им зачастую недостает и материи на тюрбан, но когда она у них появляется, они в качестве самого лучшего украшения до самых глаз обматывают ею голову и лицо и оправдывают свое право называться «людьми, закутанными в покрывало» (мулас самун, арабск.).
Женщины носят либо рубашки из окрашенного в синий цвет хама, либо кусок этой же материи примерно в ширину плеч и длиною около восьми футов, в середине которого вырезано отверстие для головы, так что материя свободно свешивается спереди и сзади. В последнем случае замужние женщины и взрослые девушки носят под раскрывающимся сбоку одеянием шкуру, однако достаточно часто вся их одежда состоит из той черной овечьей шкуры, которая играет столь большую роль в хозяйстве жителей Тибести. В украшениях и прическах они едва ли отличаются от женщин теда. У них неизменна та же коса, которая у девушек идет посередине головы от затылка ко лбу, а у замужних женщин заменяется двумя косами.
Жилищем почти всегда служит хижина из циновок, как у кочевников области Ту и южных районов распространения тубу, и даже оседлое население, как кажется, предпочитает их хижинам, сделанным из пальмовых листьев, которые строятся в Южном Феццане, Бардаи и Каваре.
Вследствие того что ама-борку живут на равнине и меньше отрезаны от внешнего мира, а также благодаря их сношениям с арабами Канема и Северного Вадаи и с канембу и жителями Борну, их манеры кажутся не столь грубыми, как у теда. Правда, я видел [95] их и судил о них при обстоятельствах, не способствовавших свободному проявлению свойственной им натуры. В соседних областях они пользовались славой людей вероломных, малодушных, жестоких и очень лукавых, однако же нельзя забывать, что все эти качества им приписывали люди, которые сами позволяли себе в отношении их любую несправедливость, любое насилие и любое вероломство и нуждались в каком-то оправдании этих поступков. Как видно, они не отличались большим великодушием, однако оно должно быть поистине безграничным, если может устоять под постоянным нажимом насилия и вопиющей несправедливости. В общем и целом в нравственном отношении ама-борку, должно быть, близки теда.
В обхождении заметна большая формальная учтивость, даже если приветствия не столь многословны, как это принято в Ту. Встречающиеся утром люди охотно пользуются приветствием в вопросительной форме лаха низзеда?, которое приблизительно означает хорошо ли для тебя взошло солнце?. После полудня спрашивают о том, как прошел полуденный отдых — лаха нтугуда? А если люди не виделись несколько дней, то вопрос учитывает время суток и относится к самочувствию чаще всего в ночное время. Об этом свидетельствует весьма распространенная фраза догеза лахада? Существуют и другие вопросы о радостях и горестях каждого: тусадо лахада? или водадо лахада? Больного или выздоравливающего спрашивают: восида? («ты поправился?») или бодода? («обрел ли ты спокойствие?»). И только тогда, когда люди не виделись вообще длительное время, в обычае протягивать руку, и в этом случае охотно пользуются приветствием лаха инчеда? («хорошо ли идут дела?»). Эти вопросы и пожелания часто задаются вперемежку и с многочисленными повторениями, однако не требующими тщательной модуляции голоса, которая у теда, несмотря на достоинство, с каким она воспроизводится, действует на непосвященного чужестранца почти комическим образом. Обхождение и отношения между кровными родственниками и породнившимися людьми определяются в Борку сдержанными обычаями и изысканными знаками внимания. Харана называли его собственным именем лишь арабы; родственники же или друзья его семьи постоянно пользовались именем его маленького сына Уерде, говоря: Уерде аба хума (дословно: «Уерде, его отец» или Уерде зен, что означало то же самое). Но его брат Мухаммед, совершивший у себя на родине убийство, назывался после своего преступления именем Джегеде. Семейная жизнь Харана была спокойной и мирной. За время нашего длительного непосредственного соседства я никогда не видел ни малейшего проявления ссоры или раздора. Его земляки вообще казались мне не такими сварливыми и вспыльчивыми, как теда. Неравноправное положение кузнецов в Борку столь же явно выражено, как и в соседних с ним областях.
Все жители Борку — мусульмане, и это любят утверждать даже соседние племена, хотя они же во мнимом язычестве этих жителей стремятся найти оправдание своего жестокого к ним отношения.
Позднее я подробно обсуждал этот вопрос с королем Али из Вадаи, который считал горан, по крайней мере часть их; язычниками, [96] но затем, убежденный правдивостью моих слов, пообещал щадить их. Чем проще были религиозные воззрения жителей Борку, тем фанатичнее они думали о язычестве. Подобно тому как их обвиняли в язычестве и соответственно вели себя с ними арабы и другие суданские мусульмане, они сами оправдывали любую несправедливость против баэле или бидейят, которые, впрочем, по-видимому, еще не все были обращены в ислам. Регулярные наставления со стороны сенуситских миссионеров, которые им в скором времени предстояло услышать, укрепят их фанатический дух, хотя и повернут его по другому руслу.
Политическая жизнь ама-борку развита еще меньше, еще более раздроблена и распылена, чем у их северных соседей. Отдельные кочевые племена подчиняются своим традиционным вождям, отдельные поселения не имеют между собой прочной политической связи, а в зависимости от состава донгоза в одном поселении долины может оказаться даже несколько вождей. Так, в Ярде мы обнаружили сразу троих. Прежде одна из ветвей любопытного племени томагера, которая уже в давние времена отделилась от своих соплеменников, и поныне господствующих в Ту и Каваре, добилась перевеса над другими кочевниками. Ее глава считался вождем всех племен бульгеда в Боделе и Эгеи. Однако томагера недолго держались в этой местности единым племенем, они были рассеяны, а число их уменьшилось, и уже давно для них не существует больше дерде. Впоследствии, благодаря личному влиянию дерде бультоа, кедела Агре добился значительного авторитета среди бульгеда и тем самым среди большой части южных племен Борку. Теперешний предводитель бультоа, носящий то же имя, не имеет никакой власти. Джири и сангада никогда не могли похвастать большим авторитетом, да и за последнее время среди них не было никого, кто смог бы добиться для своего племени власти и почета. Когда я находился в Борку, большим авторитетом в Эгеи и Боделе, в Кирди, Нгурре и Эллебое пользовались Адама, сын Оды, вождя племени джагада, и другой Адама, сын Мараммы, вождя племени далеа.
Среди донгоза Борку существуют потомственные кодмуллы — в Джине, Буду, Тигги и Ярде (в Борку кодмуллу называют тюрбан, по тамошней эмблеме царского достоинства). Звание дерде, впрочем, переходит первоначально не к старшему сыну, а к старшему члену семьи. Когда же отсутствуют ближайшие родственники, титул переходит к какому-то избранному главе. Так, Мухаммед Ланга, к которому власть в Джине перешла поколение назад (теперь его сын занимает место кодмуллы), происходит вовсе не из правящей семьи. Достаточно часто случается и так, что законного дерде отодвигает в тень какой-либо соплеменник, превосходящий его по уму и энергии, которого тогда охотно признают действительным главой. Так, правомочный вождь Тигги, по имени Чанга, в то время совсем отошел на задний план. В еще большей степени это относилось к вождю наказза, Мусе Майнами, чье имя было едва известно, в то время как человек по имени Дербей, не имеющий на то права по своему рождению, стал широко известен, и даже король Вадаи признавал его действительным вождем. Впрочем, вожди могут пользоваться своим авторитетом [97] только в совете или в военном походе. Действительной власти у них, по-видимому, так же мало, как и у моего прежнего недоброй памяти знакомого Тафертеми в Тибести. Ни один глава не может сам отправлять правосудие, и чем больше в данной местности обособленных и не связанных друг с другом групп, тем более склонен воровать, грабить и творить несправедливость каждый — в той степени, в какой его не страшат последствия, и тем более склонен потерпевший рассчитывать на самого себя и добиваться уважения своих прав.
Подати дерде у донгоза сводятся к поборам в виде зерна и в виде фиников. То и другое — подушные подати. Первая включает примерно восемь фунтов пшеницы или духна в год (в зависимости от культуры, которая возделывается в саду или в поле — воно) и называется луи. Вторая состоит из одной думбы (большой сосуд из высушенной верблюжьей кожи) фиников и называется кохур. Шесть или семь думба составляют один верблюжий груз. Прежде салам, т. е. подарок, по случаю приветствия, состоявший исключительно из фиников и достигавший двух эркеди (затененная крыша, на которой сушат финики, на ней умещается несколько верблюжьих нош), полагался и султану Вадаи, от каждого дерде. Но с тех пор как люди Борку опустились до положения подзащитных (мело) арабов Канема, они отказались от добровольной дани Вадаи, за исключением, разумеется, жителей Вуна, которые явно занимают исключительное положение и регулярно выплачивают дань султану Вадаи.
Хотя Борку располагает большими ресурсами, чем скалистое Тибести, его жители тем не менее из-за неблагоприятных обстоятельств по большей части столь же бедны, как и теда. Они без труда могли бы собирать фиников, пшеницы и духна больше, чем им нужно самим при их природной умеренности, если бы друзья и враги не отнимали у них результаты их труда. Поэтому голод у них частый гость, ибо плоды пальмы дум, лакби, молодая древесина финиковой пальмы (джумар, арабск.), ягоды сивак и семена трав не могут служить достаточным подспорьем. Правда, в мирное время они разводят коз и овец, но не в таком количестве, как теда. Молоко этих животных им необходимо, ибо попробовать мяса им доводится не чаще, чем их соседям. Оседлые (за исключением жителей северных долин), они владеют ограниченным числом верблюдов, но изредка у них можно увидеть коров и быков, приведенных из Канема, Вадаи или Эннеди. Поголовье ослов несколько больше. Однако эти животные не пользуются особой любовью и приобретаются жителями Канема только из-за их дешевизны. Ранее уже упоминалось, что бульгеда держат очень много собак, с которыми ходят на охоту на антилоп в западные окраины своего округа, и продают сушеное мясо добытых животных либо караванам, идущим из Кавара в Борну, либо на местных рынках, или же оставляют его для собственного потребления.
В мирные времена донгоза выращивают финики и обрабатывают сады, не стремясь выезжать из родных мест. Их поездки ограничиваются Канемом, Ваньянгой, западными долинами Эннеди и Северного Вадаи, куда они ездят ради мелкой торговли. Они везут туда [98] финики и соль, которые в самой их стране беспримерно дешевы. Та же рыночная единица, что повсюду распространена в Канеме для покупки более дорогих предметов, т. е. обычная борнуанская тоба, как правило, имеет хождение и в Борку. Для обмена на более дешевые предметы служат хам, зерно, соль, браслеты, кусочки коралла, стеклянные бусы, иголки и другие, подобные им вещи.
Регулярная и простая жизнь в сложившихся условиях умеренного и превосходного климата гарантирует жителям Борку прекрасное здоровье.
Чаще всего в Борку встречается, как кажется, ревматизм мускулатуры и конечностей. Лечение этих заболеваний, которые объединяются одним названием чукора, как правило, наружное. Когда недуг локален, то довольствуются тем, что накладывают на болезненные места растолченное в виде пасты выделение алого цвета одной акации, известной под названием гуруэ. Если ревматизм распространяется шире и становится застарелым, прибегают к окуриванию, которое считается очень действенным. В твердой земле роют широкую яму, заполняют ее древесиной акации сайяль, хеджлиджа и Acacia nilotica и в полночь поджигают. Когда к утру она почти полностью сгорает, оставшийся огонь заливают водой, покрывают уголья ветками тамариска и кладут на них больного. Тот вскоре начинает обильно потеть. Через некоторое время его тщательно укутывают, лучше всего в шерстяную материю, и несут домой. Это лечение при надобности можно повторить.
Заболевания дыхательных органов встречаются в Борку чаще, чем я ожидал. Обычный острый катар слизистой оболочки носа и бронхов (насморк) нередок зимой и часто встречается даже в такой тяжелой и эпидемической форме, что по описанию его можно принять за инфлюэнцу (грипп). Хронический бронхиальный катар с астматическими приступами тоже очень нередок. Воспаление легких и плеврит хорошо известны. Они случаются в холодное время года и то и дело кончаются смертельным исходом. Эти болезни лечатся наружным способом с помощью кровопускания и согревания и внутренним — очень горькой настойкой молодых, размятых в воде побегов тундуба (Capparis sodada). Наблюдаются и случаи туберкулеза легких, считающегося как наследственным, так и инфекционным. Я ничего не могу сообщить о случаях коклюша, крупа и дифтерита и, по-видимому, они не являются частыми.
От болезней пищеварительных органов людей в какой-то мере, вероятно, предохраняют вынужденная умеренность и пища, состоящая преимущественно из фиников. Вопросы о хронических катарах кишечника, заболеваниях печени, геморрое наталкивались на непонимание, что свидетельствует о редкости подобных заболеваний. Острые катары тонкой кишки (простая диарея) или толстой (дизентерийное состояние) встречаются, как кажется, чаще. Все они объединяются под названием киши кезен (т. е. «болезни живота») и лечатся растолченными плодами Acacia nilotica, которые превращаются в пасту с помощью муки духна и воды, или же растертой костяной мукой. [99]
Сифилис (называемый по-арабски джикели), несмотря на общение местных жителей с Канемом и тем самым с Борну, редок, хотя и не настолько, как в Тибести. Чаще встречается оспа — барюе, лечение которой и там считается весьма ненадежным. Самым действенным средством против этой болезни слывет окуривание или осторожное обмывание всего тела собачьими нечистотами, которые кипятят в воде с добавлением шетты (суданского перца). Из других острых кожных заболеваний широко встречаются гнойничковые и чешуйчатые сыпи. Однако столь распространенная в Борну проказа в Борку, по-видимому, почти полностью отсутствует. После дождливого сезона тут и там возникают легкие случаи перемежающейся лихорадки. Во время пребывания в Борку уродства, за исключением заячьей губы, не бросались мне в глаза, и столь же редки там рахит и золотуха.
Причину появления проходящей ночной слепоты, которая тотчас же исчезает после употребления свежего мяса, в Борку приписывают слишком обильному употреблению в пищу фиников.
Внутренние лечебные средства у жителей Борку сводятся, помимо вышеприведенных, к распространенной по всей области сенне (туго-моди), отвар которой пьют как слабительное. Той же цели служат, кроме того, отвар плодов хеджлиджа, который одновременно применяется против вздутий печени и селезенки и против катара желудка, а также колоквинт (горькая тыква), встречающийся в Борку, правда, не столь часто, как в Тибести.
Состав населения Восточной Сахары
Трудности этнического подразделения. — Прежние взгляды на положение тубу. — Исторические указания относительно гарамантов, загава, борну, булала. — Ибн Хал-дун о загава. — Лев Африканский и Мухаммед ат-Туниси о горан. — Мнение Льва Африканского относительно бардоа. — Мнение о них Генриха Барта. — Где располагалась область бардоа? — Были ли бардоа берберами или тубу? — Нивелирующее влияние пустыни на ее жителей. — Постепенный переход Сахары в Судан и племен пустыни в суданских жителей. — Этнологическое значение языка. — Общая характеристика баэле. — Области распространения теда, даза и баэле.
Прежде чем покинуть пустыню и вернуться в плодородные и относительно густонаселенные области Судана с их сложными взаимоотношениями между различными группами населения, нам следует проделать сравнительный анализ уже упоминавшихся племен Юго-Восточной Сахары с целью определения их этнографического положения по отношению друг к другу, настолько это позволяет сделать имеющийся материал.
Объединяя народы по группам, включая отдельные племена в те или иные семьи народов, вникая в различия и общие черты этих последних, приходится принимать в расчет так много важных моментов (каждый из которых в отдельности приводит к совершенно иным результатам), что зачастую становится в высшей степени [100] затруднительно сделать вывод о том, составляют те или иные народы и племена единство или нет; что именно существенно, а что несущественно в их сходстве; а также об изначальном или позднее приобретенном родстве между ними. Смешение народов друг с другом приводит к образованию новых, в коих характерные физические признаки первоначальных составных частей претерпели всевозможные изменения. Обычаи и нравы, как и сам человек в физическом отношении, определяются местожительством и климатом, они видоизменяются вместе с переменой этих последних и испытывают воздействие культурных влияний. Языки способны на самое разнообразное развитие, они исчезают и навязывают себя чужакам. Наконец исторические сведения относительно возникновения этих взаимоотношений чаще всего отсутствуют там, где они были бы всего нужнее. Лишь тщательное изучение всех соответствующих физических, психологических, культурных, лингвистических и исторических моментов может дать в какой-то мере надежный результат, который, однако, слишком часто не поднимается выше определенной степени вероятности.
Если я, несмотря на недостаточность своих этнографических изысканий в Сахаре (среди которых по понятным причинам отсутствуют столь важные точные анатомические обследования), высказываю ниже свои взгляды или предположения о положении семьи тубу по отношению к племени баэле и их обоих — к канури и к другим соседним народам, то это происходит только потому, что никто, помимо Г. Барта, не входил в обсуждение относящихся сюда вопросов на основе собственных исследований, и потому, что до моего путешествия никто не имел возможности собрать научные сведения о баэле путем собственных наблюдений или широкого опроса.
В первую очередь речь здесь идет об этническом положении тубу и их связях с берберами (к которым их прежде относили). Однако в еще большей степени важно их отношение к негритянскому населению — тубу склонны причислять к нему с тех пор, как Г. Барт провел более глубокое сравнение между языками тубу и канури. Можно подумать, что разрешение этих вопросов облегчает арена передвижения названных племен — великая пустыня с ее своеобразием и замкнутостью, где любое смешивание народов должно быть связано с большими трудностями, а появление новых этнических групп могло происходить лишь очень редко и в благоприятных местах. Тем не менее, несмотря на сравнительно простые условия Сахары, решение названных вопросов сталкивается с такими трудностями, как недостаток и ненадежность наличных материалов, их сложная природа в целом.
Геродот в какой-то мере противопоставляет гарамантам, населявшим нынешний Феццан, живших в пещерах эфиопов, описание которых вполне подходит к нынешним теда. Я придерживаюсь мнения, что эти последние вследствие замкнутости и скудости природы в местах их обитания, очевидно, с древности сохранили свое своеобразие и самостоятельность. Ни у Геродота, ни в более позднее время, когда центр страны гарамантов сделался римской провинцией Фаццанией, область Ту и ее жители не назывались никаким особым [101] именем. Затем, после того как, повинуясь неизбежному закону бренности, в какой-то момент распалась держава гарамантов, контролировавшая на востоке области Ливийской пустыни, а на юге и юго-востоке пространства вплоть до Судана, мы находим в середине XII в. у ал-Идриси упоминание о существовавшей примерно в тех же самых местах чуть менее протяженной державы кочевников загава. Эта же держава (хотя и не столь обширная) упоминается позднее Ибн Саидом в конце ХШ в., Ибн Баттутой в середине XIV и ал-Макризи в начале XV столетия.
Власть загава перешла к восходящей державе Канем, или Борну, которая уже к концу XII столетия покорила, по-видимому, все страны вплоть до Феццана. Блестящий взлет могущества Борну длился недолго, ибо уже во времена Ибн Баттуты загава вновь обрели самостоятельность, а правители Борну потеряли даже Канем. Булала завоевали Канем, затем покорили загава и создали обширную державу, которая, правда, погибла быстрее, чем предыдущие. Лев Африканский в конце XV столетия 28 застал ее в полном расцвете, но оказался также и свидетелем ее упадка. Хотя с тех пор загава принимали активное участие в образовании державы Дарфур, они уже больше не появлялись на исторической сцене в качестве самостоятельного народа.
У вышеприведенных арабских авторов Ту и Борку также специально не упоминаются, и, как я уже предполагал, вряд ли они на долгое или короткое время входили в состав какой-нибудь из поочередно возвышавшихся держав в Восточной Сахаре. Возможно, они временами платили дань или периодически подвергались грабежам, однако длительная зависимость этих центральных областей Сахары от гарамантов, загава, берауна (жителей Борну) или булала не представляется вероятной, как это позднее имело место в Ту по отношению к Феццану. Исключением здесь являлся, естественно, Кавар, который, владея соляными копями Бильмы и в известной степени господствуя над дорогой в Борну, постоянно служил тем естественным путем, по которому распространялась власть шедших с севера или с юга завоевателей. Однако его жители всегда упоминаются лишь как люди из Кавара, и их отношения с остальными племенами семьи тубу нигде не упоминаются. Возможно также, что историки, подобно тому как они ошибочно приписывали действительное государственное устройство племенам, владычествовавшим в этих областях, попросту включали в их число жившие дальше за ними, менее известные или менее могущественные племена. Во всяком случае, ал-Макризи необоснованно приписывает племени загаи (загава) слишком большую распространенность. То же самое делает и Лев Африканский по отношению к горан.
Соответственно этому мы не находим в данных исторических источниках никаких споров или суждений по поводу этнических соотношений между названными племенами, если не считать того, что Ибн Халдун упоминает загава среди берберских племен пустыни, закрывающих лицо покрывалом (мулассимун), и что все они в этническом отношении как-то противопоставляются жителям Восточного [102] Судана. Путешествовавший в начале нынешнего столетия Мухаммед ат-Туниси первым описал племя горан, о котором мы вообще не имели определенного суждения с тех пор, как Лев Африканский упомянул его как совершенно варварский народ в юго-восточной части Сахары, отличавшийся непонятным языком и ведший кочевой образ жизни. Если Лев Африканский, по-видимому, отделял их от берберов еще больше, чем от суданских народов, то тунисский путешественник рисует их весьма грациозными и такими светлокожими, что жители Вадаи не любили рабынь из племени горан. Ат-Туниси добавляет при этом, что они, вероятно, не суданского происхождения.
Об этническом положении другого подразделения жителей Восточной Сахары, которое нас здесь особенно интересует, Лев Африканский оставил более определенное свидетельство, сообщая свое собственное мнение и мнение своих современников. Среди жителей Ливийской пустыни (которая, правда, у него простирается от Атлантического океана до Нила) он называет в качестве самого восточного племени людей бардоа (бердоа, бердеоа, бердева), которых он вместе с тарга (т. е. туарегами) относит к нумидийским народностям. Он ограничивает их территорию на западе местопребыванием племени лемта, соседствующего с туарегами, на севере Феццаной и Баркой, на востоке пустыней Ауджилы и на юге пустыней Борну и тем самым совершенно точно идентифицирует эту территорию с областью нынешних тубу. Главные стоянки этого племени находились, согласно его сведениям, в 500 милях от Египта, где их обнаружили путешественники, которые, двигаясь из этой страны, считали, что они отклонились к Ауджиле. В той же самой местности уже ал-Макризи упоминал берберское племя того же названия; опираясь на эти важные свидетельства, ученый мир привык считать тубу (к чьей территории, как полагали, следует относить область бардоа) родственниками туарегов и более или менее чистокровными берберами. С подобным представлением совпадало и то, что будущие переселенцы в Канем, заложившие там основу позднейшей державы Борну, должно быть, пришли с севера, через область бардоа в Ливийской пустыне, и что правящей династии Борну ученые и знатоки истории в суданских странах приписывают берберское происхождение. Лев Африканский ясно говорит, что король Борну происходит из ливийского народа бардоа.
Берберское происхождение племен тубу тем меньше подвергалось сомнению, что Ту и Борку с их жителями по-прежнему оставались неизвестными, и в руки европейских ученых попадали лишь в высшей степени неудовлетворительные словники языка теда. Однако позднее, после того как Г. Барт, основываясь на лингвистических исследованиях, высказал убеждение в том, что теда и канури находятся друг с другом в близком родстве, тубу поторопились причислить к неграм (к каковым, без сомнения, следует относить жителей Борну), не учитывая должным образом неопределенности понятия «негр» и структуры племени канури и его языка. Барт пытался объяснить и разрешить противоречие, которое возникло между его собственным мнением и определенными свидетельствами Льва Африканского и [102] ал-Макризи относительно берберской природы бардоа. Он допускал, что во времена вышеупомянутых авторов в Ливийской пустыне проживало еще какое-то чуждое тубу племя бардоа и что поскольку оно добилось власти над столь обширной территорией, то и обитало там в течение нескольких столетий. Тем не менее, чтобы оправдать свое мнение о том, будто первоначальные обитатели Восточной Сахары не имели ничего общего с берберами, он предположил, что племя это переселилось в области тубу и там закрепилось, хотя и допустил, что его название, особенно в окончании, обнаруживает характер языка теда.
Я с трудом могу представить, чтобы какое-то берберское племя переселилось из пустыни, закрепилось и господствовало среди владений тубу на протяжении нескольких столетий. Где бы ни располагались вышеупомянутые стоянки бардоа, повсюду проникновение чужакам затрудняют обширные пустынные пространства, а то и труднодоступные скалистые области. Они вряд ли могли целым племенем преодолеть такие большие расстояния, безводные, бесплодные отрезки пути в пустыне. И что же, несмотря на это, у тогдашних хозяев подвергнувшейся завоеванию местности не оказалось достаточно сил, чтобы воспрепятствовать численно более слабому врагу овладеть своей родиной? Все это представляется малоправдоподобным.
При попытке определить место расселения бардоа в расчет можно принимать только Куфру, Борку и Ту. Первая группа оазисов лучше всего согласуется со сведениями Льва Африканского об открытии главной стоянки бардоа посреди Ливийской пустыни, а находка Рольфсом в 1879 г. в Куфре очень старых развалин также говорит в пользу размещения там стоянки бардоа, хотя кажется невероятным, чтобы из такого лежащего на периферии пункта могло осуществляться владычество над громадной частью Восточной Сахары вплоть до Судана. В этом отношении лучше бы подошло Борку, расположенное ближе к центру, и можно было бы предположить, что развалины построек, находящиеся у источника Галакка, относятся ко времени бардоа. Однако, не говоря о том, что эти последние, по-видимому, не столь уж старого происхождения, Борку лежит слишком далеко от Ауджилы, чтобы подтвердить предположение об открытии главного местожительства бардоа. Наряду с Куфрой учитывается и Ту, удаленность которого от Ауджилы хотя и кажется тоже слишком большой для данных, указанных Львом Африканским, все же менее велика, нежели расстояние до Борку. При учете Ту в качестве возможной стоянки бардоа наши мысли невольно обращаются к обширной долине Бардаи, где я побывал. Ее называют также Барде, а ее жителей еще и сейчас следовало бы называть бардева. Эта долина вследствие своего положения на восточном склоне горы Ту, должно быть, была почти недоступна для нападения с запада, из мест, занимаемых берберами. Если все же берберские завоеватели действительно закрепились там (но придя не с запада, а с севера, через Куфру), то объяснить это не менее трудно.
Если слово бардоа, судя по всему, происходит из языка теда, [104] то из этого должно следовать, что завоеватели-берберы приняли имя покоренных ими тубу. Если же оно, несмотря на свое сходство по звучанию со словами языка теда, имеет берберское происхождение, то в этом случае либо завоеватели, сохранив чистоту своего происхождения или смешавшись с элементами тубу, еще и сегодня живут в местах, которыми они завладели, либо гонимые или покоренные ими тубу, когда им вновь удалось вернуть власть над своей родиной, сохранили родовое имя ненавистных угнетателей. Все эти предположения равным образом неприемлемы. Можно, правда, допустить, что бардоа Льва Африканского на самом деле были берберами, которые постепенно смешались с покоренными тубу, а возникшее таким образом смешанное племя до сих пор населяет завоеванные места, сохраняя берберское имя. Однако в этом случае у сегодняшнего населения должны были бы обнаружиться следы обычаев и языка берберов, как мы это видели в тех их колониях, которые в течение столетий существуют среди арабских или арабизированных племен. Мой личный опыт и полученные мною сведения охватывают значительную часть территории тубу. Я нигде не сталкивался со звучащим на чужой лад словом, с разнородными элементами населения, ни с какими бы то ни было воспоминаниями о прежнем периоде чужеземного владычества. В Борку, где Г. Барт — несмотря на большую удаленность этой области от Ауджилы — был больше всего склонен помещать территорию бардоа, от моего внимания не ускользнуло ни одно племя, ни одна долина.
При описании теда я изложил основания, которые, по моему мнению, говорят о том, что эта народность представляет собой совершенно чистокровное, гомогенное население и, возможно, что она с самой древности не претерпела никаких существенных изменений. Однако область тубу лежала на пути пришедших, без сомнения, с севера основателей державы Канем. А поскольку это переселение, вполне вероятно, охватывало период в несколько поколений, то первоначальные его участники не могли избежать смешения с элементами тубу. Какой степени оно достигало, становится ясно из того факта, что жившие примерно тысячу лет назад первые и в какой-то мере достоверные правители Канема упоминаются в качестве рожденных матерями тубу, а также из несомненно близкого родства между диалектами тубу и языком канури. Эти доказательства тесных связей тубу с канури имеют большое значение в свете того, что исторические предания о зарождении государства Канем упоминают об участии в этом берберских элементов, но специально не называют ни лиц, ни племен (как это имело место с тубу) и что язык канури не имеет никаких точек соприкосновения с берберским языком, разве что самые единичные.
Учитывая все это, я не могу присоединиться к мнению, что бардоа были берберским племенем, которое добилось господства над обширной территорией областей тубу и продолжительное время удерживало его. Я придерживаюсь убеждения, что мы имеем дело с одним из племен теда (как на это указывает уже его имя), чье местожительство либо всегда располагалось на северо-восточном склоне Тарсо [105] (Эннери-Бардаи), либо было перенесено туда позднее из группы оазисов Куфра, которая, как известно, была населена теда вплоть до нашего столетия. Лев Африканский и многие другие до и после него причисляли подлинных жителей данного края к берберам, вероятно, лишь по той причине, что те не были похожи ни на арабов, ни на негров, а, возможно, имели сходство с туарегами. Сами же они недостаточно хорошо были знакомы с племенами тубу, чтобы отличить их от берберов, живущих в пустыне, которые им были гораздо доступнее и лучше известны. Если Ибн Халдун называет загава, живших к юго-востоку от областей тубу и значительно ближе к Судану, одним из больших берберских племен пустыни, то, собственно говоря, он имел бы больше поводов и оснований причислять к таковым тубу и называть их мулассимун, ибо обычай закрывать лицо покрывалом у них почти столь же обязателен, сколь и у туарегов. Я полагаю даже, что знаменитый историк не сделал этого только потому, что не знал тубу как таковых и, вероятно, причислял их к загава.
Вплоть до последнего времени, т. е. до установления родства между языками тубу и канури, первых вообще причисляли к берберам, принимая во внимание их физические особенности и многие обычаи и нравы. Так почему же должны были поступить иначе Лев Африканский и некоторые арабские авторы, которые еще меньше, чем наши современники, знали о разнице между языками тех и других и которым в Сахаре были известны только арабы, берберы и негры? Правда, Лев Африканский недвусмысленно приписывает горан какой-то непонятный язык, однако он переносит их местожительство в область загава, чей диалект значительно отличается как от диалектов тубу, так и от языков берберов и суданских народов, и идентифицирует первых (как считает и Барт) со вторыми. То, что утверждает неоднократно упоминавшийся арабский путешественник из Туниса, а именно, что туареги ведут свое происхождение от Тубу, конечно, не выдерживает критики, но это лишь подтверждает распространенное повсюду убеждение об их сходстве, Действительно, все — цвет кожи, правильные черты лица, одежда (в особенности лисам — покрывало для лица, ношение которого из меры предосторожности, выработанной в сухом воздухе пустыни, превратилось в национальный обычай), оружие, образ жизни, выносливость, воздержанность, аристократическая форма общества, положение женщины и т. д. — все это делает тубу очень похожими на туарегов, в то время как жители Борну, взятые в целом, во всех этих отношениях весьма отличаются и от тех и от других. При этом нам, правда, не стоит забывать, что жизнь в Центральной Сахаре с ее столь определенным климатом и обусловленными им особенностями обитания должна соответственно накладывать определенную печать и на ее жителей. Внутренние и внешние свойства человека, семья и государство Должны были с течением времени выработать благодаря исключительным жизненным условиям пустыни определенный и однородный характер, как бы ни разнилась их первоначальная природа в других климатических условиях. Равным образом элементы, свойственные жителям пустыни, которые переселились в Судан, с его плодородной [106] почвой, регулярными летними дождями, оседлым и земледельческим образом жизни и более прочной государственной организацией, должны были значительно измениться в течение столетий.
Далее, в этом отношении нельзя упускать из виду, что на юге Сахара отделяется от зоны регулярных дождей не резко, а постепенно, через степи, переходя в собственно Судан. Но повсюду, где существуют непрерывно заселенные местности, мы обнаруживаем незаметные переходы от одного племени к другому. Подобно тому как в долине Нила невозможно четко разграничить северных египтян и берабра, а этих последних отличить от негров, у юго-восточных туарегов, даза и загава наблюдаются такие же переходы к суданским племенам. Вызывается это такими факторами, как климат и смешение крови.
Такой переход становится особенно ясным при изучении племен, о которых здесь идет речь. Мы не только увидели, что даза в физическом отношении на какой-то шаг ближе подвинулись к неграм, нежели теда, но и в лице канембу познакомились и со следующим переходным звеном к собственно жителям Борну. Как будет показано ниже, при рассмотрении этнических отношений в Канеме и Борну, они оказались на своем теперешнем месте обитания еще ранее той эпохи, когда двигавшиеся с севера основатели державы Канем прошли через территорию бардоа. Их передвижение облегчалось тем, что местность, лежащая между Борку и Канемом, вследствие обширных лагунных образований в Эгеи и Боделе не носила характера абсолютной пустыни; здесь имелось много пригодных для жительства мест. Это обстоятельство, по-видимому, относится и к загава (баэле и зага), области расселения которых переходят в Судан, не будучи отделены от него совершенно пустынными пространствами. Если северные члены этой семьи, ванья и баэле, еще обнаруживают большое сходство с теда и даза, то при рассмотрении загава, живущих в северной части Дарфура, которых даже первоначальные хозяева этой страны, фур, относят к полноправным, составляющим элементам державы, нередко сомневаешься, следует ли их причислять к жителям пустыни, к коим они принадлежат изначально согласно всем историческим данным, или же к нигритам.
К этим соображениям следует добавить результаты сравнительного изучения языков, важность которого для определения этнической принадлежности того или иного народа не приходится отрицать, хотя оно одно и не может служить мерилом, как это утверждает Барт в вопросе о тубу. Если этот исследователь говорит: «Язык при решении вопроса о происхождении дает самое надежное средство», то остальные ученые не без основания остерегаются переоценивать этот критический вспомогательный метод. «Даже там, где отсутствует опасение, — говорит О. Пешель, — что тождественность языка была выработана путем общественного принуждения, его следует рассматривать лишь как признак второго порядка». Не меньшее значение в подобных вопросах имеют физические и психологические свойства, обычаи и общественные институты, а также указания на исторические примеры. Мы видели, что в данном случае эти [107] последние соображения сближают тубу, особенно теда, скорее с берберами, живущими в пустыне (туарегами), и, если бы этому соответствовали и некоторые точки соприкосновения между языками обоих народов, никто не колебался бы считать неопровержимым прежнее мнение об их близком родстве. Но, по-видимому, это не так. Как кажется, язык тубу обладает весьма немногими элементами, родственными берберским языкам, тогда как обнаруженное Бартом языковое родство между тубу и канури, напротив, является бесспорным и глубоким.
Если рассматривать два последних народа — на основании их близких языковых отношений — как первоначально единый народ, то придется допустить либо что оба они уже с давних времен жили как в Сахаре, так и в Судане, либо что местом их исхода была область Чада, либо, наконец, что жители пустыни переселились в Судан. Первое предположение неприемлемо: мы знаем, что там, где теперь живут канури, еще полтысячелетия назад обитали другие племена, которые были постепенно вытеснены или поглощены теми, кто пришел сюда с севера. По крайней мере это касается правящих элементов. Далее, предположение, что жители плодородного края, у которых благодаря регулярно выпадающим осадкам развилось земледелие, обладающие постоянными поселениями, четко организованным обществом, ремеслами и торговлей, отказались без крайнего принуждения от уже достигнутой более высокой ступени культуры, снова переселились в голую пустыню и стали бродячими кочевниками, противоречит ходу всех исторических процессов у других народов. Однако обратный процесс наблюдается часто, а если принять во внимание, что вплоть до сегодняшнего дня происходит передвижение племен тубу на юг до центра Борну и что неоднократно упоминавшееся переселение с севера через области тубу тех, кто основал державу Канем, можно рассматривать как исторический факт (несмотря на скудость преданий об этом процессе), возникают основания отнести упоминавшееся родство за счет подобного, имевшего место в древности, продвижения племен из пустыни на юг.
Об этом же свидетельствует и сравнение языков, из которого следует, что из двух диалектов языка тубу первоначальным был диалект теда и что язык канури, без сомнения, обнаруживает с ним больше точек соприкосновения, нежели с диалектом даза, хотя территориально тот расположен ближе. Оба языка — канури и дазага — представляют дальнейшее развитие языка моди-теда, однако происходившее в разных направлениях и с неодинаковой интенсивностью. В то время как диалект даза основывается исключительно на тедага и дальше развивается самостоятельно, в образовании языка канури участвуют и другие существенные элементы. Тем не менее территорию, из которой вышел язык канури, тоже следует искать главным образом в Ту — основной области расселения тубу, где, по приведенным выше причинам, я склонен размещать и главную стоянку бардоа — начальный пункт исхода или место сбора первого, исторически в какой-то мере достоверного, переселения в Канем. Однако ответвление языка канури от языка теда произошло, очевидно, [108] задолго до этого переселения, возможно тогда, когда первые канембу, которых мы застаем уже основателями державы, находились в поисках своего теперешнего места обитания. То, что эти последние пришли с севера, я постараюсь доказать в другом месте, но сейчас мы не можем решить, в какое время оно происходило.
Мне удалось собрать довольно обильный материал из диалектов тубу, языка канури и наречия баэле. Келле и Барт уже до меня выполнили основательные исследования манна-канури, к которым я смог лишь кое-где что-то добавить. Однако исследование о языке тубу, которым мы обязаны Барту и которое преимущественно относится к тедага, было довольно значительно исправлено и дополнено благодаря полученным мною сведениям, а также существенно расширено благодаря моим материалам из мидидаза. Наконец, мои сведения о бади-баэле вообще являются новыми.
Уже достаточно говорилось о том, что народы теда и даза помимо языка объединяют их основные — как внешние, так и внутренние — особенности, а также почти все обычаи и нравы. Даже те различия, которые, как кажется, отделяют баэле от тубу, при ближайшем рассмотрении оказываются не столь уж существенными (как бы их ни подчеркивали сами тубу и арабы). Природная среда обитания сделала баэле, как и их соседей, кочевниками, она уготовила им те же самые ресурсы, средства пропитания и одежды, и если здесь и проявляются различия, то они объясняются тем, что Эннеди не отделено от Судана настоящей пустыней. Теда тоже пользуются жилищами круглой формы, хотя и сложенными из камней, а если баэле уделяют мясной пище больше внимания, чем их западные соседи, то это связано с близостью областей, где разводят весьма дешевый крупный рогатый скот. Правда, физические различия, по полученным мною сведениям, как видно, больше бросаются в глаза. Однако описания баэле поступали ко мне в основном от их врагов, которые вовсю старались представить их как второстепенное племя. Этому противоречит то обстоятельство, что, например, в отношении цвета кожи баэле, должно быть, очень близки к даза, подобно тому как наказза в Вуне, первоначально бывшие, без сомнения, баэле (хотя теперь они имеют большую примесь элементов даза), совершенно не отличаются от живущих вместе с ними нореа. Вообще, там, где население было смешанным, мои информанты не могли с уверенностью отличить теда и даза, живущих в западной части Эннеди, от баэле. Если этим последним все же не свойственны правильные черты лица и столь характерное вообще для тубу телосложение, то не следует забывать о том, что даза в этом отношении уже отстают от теда и что баэле через загава, почти без резких изменений, переходят в тип жителей Судана. Наконец доказательная сила различий в обычаях значительно умаляется тем обстоятельством, что у баэле, по крайней мере частично, отсутствует преобразующее и нивелирующее влияние ислама.
Если мы посмотрим, прежде чем закончить эту главу, как распределяются по территории исследуемые здесь племена пустыни, то обнаружим, что тубу (теда и даза) являются исключительными хозяевами огромного пустынного пространства, простирающегося [109] между 24о и 15о северной широты и между 12о и 20о восточной долготы. Они выходят за пределы границ этой области на севере, в Феццане, где составляют многочисленную часть населения южного округа Катрун; на востоке, где населяют западные долины Эннеди; и на юге — по всей южной границе, — преобладая в Канеме и Бахр-эль-Газале и составляя многочисленную часть населения в Северном Борну и в самой северной части Вадаи. Их распределение по территории примерно таково (тыс. человек):
Теда |
|
Ту, или Тибести |
12 |
Округ Катрун в Феццане |
2 |
Кавар |
4 |
Северо-восточная часть Эннеди |
2 |
Канем, Борку и соседние с Каваром оазисы |
8 |
Примерная общая численность |
51 |
Даза |
|
Борку |
5 |
Пастбища Борку (включая элементы даза у наказза) |
8 |
Канем |
15 |
Бахр-эль-Газаль |
10 |
Северо-западная часть Эннеди |
3 |
Борну и северное Вадаи |
10 |
Примерная общая численность |
51 |
Оценивая, таким образом, общую численность народа тубу примерно в 80 тыс. человек, я полностью сознаю неточность этой цифры. Оценки, касающиеся Феццана, Кавара, Борку и частично Канема, по-видимому, в известной степени близки к действительным, но те, что относятся к Ту, Эннеди, пастбищам Борку, к Бахр-эль-Газалю и части Канема, к соседним с Каваром оазисам и, наконец, к Борну и северному Вадаи, все они основываются на довольно произвольных предположениях. Тем не менее все же представляется желательным дать для начала, хотя бы предположительно, какие-то определенные цифры, уточнение которых, будем надеяться, не заставит себя долго ждать. Столь же малонадежны цифры, принятые в отношении баэле (тыс. человек):
Баэле |
|
Эннеди |
15 |
Ваньяда (Ванье) |
2 |
Гуро |
1 |
Вун (элементы баэле среди наказза) |
2 |
Примерная общая численность |
20 |
Загава, поселившиеся в Вадаи и Дарфуре, которые по численности могут превзойти не только своих ближайших родственников баэле, но, возможно, и весь народ тубу, будут рассмотрены, подобно живущим в Канеме, Борну и северном Вадаи теда и даза, при описании соответствующих областей.
Комментарии
26. Речь идёт о способе определения высот над уровнем моря, основанном на понижении температуры кипения воды по мере повышения абсолютной высоты места измерения.
27. Это название составлено из слов курри (дюна) и торра (боевой верблюд) (примеч. авт.).
28. Лев Африканский побывал в Центральном Судане не в конце XV, а во втором десятилетии XVI в.
(пер. Г. А. Матвеевой)
Текст воспроизведен по изданию: Г. Нахтигаль. Сахара и Судан: Результаты шестилетнего путешествия в Африке. М. Наука. 1987
© сетевая версия - Тhietmar. 2012
© OCR - Шипилов В. 2012
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Наука. 1987