Главная   А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Э  Ю  Я  Документы
Реклама:

ГУСТАВ НАХТИГАЛЬ

САХАРА И СУДАН

РЕЗУЛЬТАТЫ ШЕСТИЛЕТНЕГО ПУТЕШЕСТВИЯ В АФРИКЕ

SAHARA UND SUDAN: ERGEBNISSE SECHSJAEHRIGER REISEN IN AFRIKA

Поездка в Борку

Передвижение кочевников. — Перевозка знатных женщин. — Мой товарищ по палатке Хадж Абд ал-Ати.Местность Манга.Долина и колодец Фидфидди.Низкая утренняя температура.Колодец Кедела-Воати.Новая вспышка фанатизма.Уменьшение растительности и строение долин. — Бирфо, пограничная стоянка Канема.Ложная тревога.Спуск в котловину Эгеи.Потеря верблюда.Колодец Саладо.Солоноватая вода в колодцах Эгеи.Племена, пасущие скот в Эгеи.Положение пленных и рабов у улед-солиман.Ограбленные кедида.Бир-Шкаб.Остатки скелетов рыб.Подвижные дюны.Скорость их передвижения.Неглубокое залегание подпочвенной воды.Поголовье верблюдов у улед-солиман.Их знания и наблюдения за этими животными.Прочее их имущество.Отрезок пути между Эгеи и Боделе.Стоянка Удунга в Торо.Наличие дичи.Использование шкуры с затылка сабельной антилопы.Потеря второго верблюда. — Другие стоянки в Торо.Стоянка Каро, самое низменное место на нашем пути. Ежедневная песчаная буря.Сандалии для верблюдов.Высота Боделе и Эгеи в соотношении с Чадом.Существование прежде лагуны между Канемом и Борку.Предполагаемое время ее высыхания.Следующие стоянки Боделе.Яйо ас-Срир, или Киши-Киши.Первые жители Борку.Совещания арабов.Потеря третьего верблюда.Соотношение температуры и ветра.Безводный отрезок пути между Яйо и Айн-Галаккой.Изматывающий переход.Опасность заблудиться.Айн-Галакка.Обилие воды в источнике.Остатки построек в его окрестностях.Их толкование.Племенные верблюды бидейят.Раздел долин с финиковыми рощами на период сбора урожая. — Джин, или Белед-ал-Амйян.Уменьшение населения в этом оазисе.Борку после переселения улед-солиман.Обитатели Джина.Поездка в Нгурр.Прибытие в Нгурр-Дигре. [37]

Магарба уже покинули свои постоянные стоянки в округе Лиллоа и отправились восточной дорогой, которая несколько короче и проходит ближе к Бахр-эль-Газалю. Но вот 24 апреля и мы снялись с места. Первое после длительного отдыха выступление кочевого племени из лагеря с женщинами, детьми и всем имуществом — не совсем простое дело, несмотря на весь жизненный опыт и нехитрый скарб. Даже самое скромное хозяйство включает множество предметов, и невозможно раз и навсегда выбрать для них наиболее целесообразное размещение на вьючных животных, так что всякий раз его приходится искать заново. Здесь циновки и палки для хижины; палатка со всеми принадлежностями; кружки, тарелки, кувшины, горшки и кастрюли из кухонной утвари; большие камни для размалывания зерна; платья и украшения; иногда немалый запас пороха, свинца и кремней; многочисленные и столь важные бурдюки для воды; запас веревок, металлических инструментов и седельной сбруи; наконец, бесчисленные мелочи, думать о которых приучает опыт и образ жизни кочевников, рассчитывающих только на себя. К этому добавляются запасы зерна, фиников, соли и масла, а в этих удаленных от морского побережья местах — и борнуанские тобы, туркеди 16, крашеная козлиная кожа и другие товары, заменяющие деньги и служащие для обмена. При длительном пребывании в одной и той же местности все эти предметы упаковываются, естественно, не так плотно, как в пути, где они только постепенно находят самое удобное место. Верблюд предпочитает в общем несколько крепко связанных багажных тюков и не терпит многочисленных пустых подвесок, которые легко сдвигаются с места и нарушают равновесие; однако кочевникам труднее обойтись без них, нежели странствующим торговцам с их скромной домашней утварью и компактными тюками товаров.

Уже около полуночи лагерь оживился: каждый раскладывал, упаковывал и перевязывал свое имущество, готовясь к первому переходу. И тем не менее мы смогли выступить лишь на закате. В более зажиточных семьях женщин с маленькими детьми перевозили на верблюдах; мужчины путешествовали на конях, если они у них были, на верблюдах, если речь шла о стариках, или шли пешком, подобно подросткам, большинству малоимущих людей и рабам обоего пола. Женщины сидели или лежали в деревянных, похожих на корзины сооружениях, которые были укреплены поперек специально для этой цели уложенной клади; они достаточно высокие, чтобы сидеть в них с подогнутыми под себя ногами, и достаточно длинные или, скорее, широкие, чтобы лежать, подтянув колени. Улед-солиман называет их словом кармут (оставшимся мне неясным); они состоят из скамейки без ножек примерно двухметровой длины и вполовину менее широкой, которая покрыта сводом из [38] согнутых веток, укрепленных на близком друг от друга расстоянии по длинным сторонам. Торцовые стороны этого короба закрывают вертикальные деревянные палки, оставлено входное отверстие, достаточно большое, чтобы влезать туда. В знатных семьях изготовлению этого устройства уделяется большое внимание; его окрашивают в черный цвет и увешивают шерстяными одеялами и шелковыми платками, разнообразие которых составляет предмет гордости женщин. Принцессы, т. е. женщины родом из семьи вождей, имеют право укреплять на боковых стенках кармута гибкие насадки из деревянных палок примерно метровой высоты и украшать их разноцветными шелковыми платками, чем вызывают зависть остальных женщин. Мужчина же старается обзавестись для перевозки этого сооружения отличающимся силой и красотой верблюдом, достойным нести хозяйку его дома. Во всяком случае, это животное должно быть сильным, поскольку для придания устойчивости кармуту груз под ним располагают в виде широкой, крепкой и надежной основы.

Направление нашего пути в первый день лишь незначительно отклонялось с севера на восток. Мы шли шесть часов, но нас неоднократно задерживали повороты дороги и необходимость перегружать животных, так что мы не достигали скорости в четыре километра в час, как это было в прежних путешествиях. Семьи отдельных фариков, которые держались вместе и в пути, часто оказывались на большом расстоянии друг от друга. Проводником — хабиром аилет Бу алак был Хусейн, супруг Халлабы. С этого времени моим спутником на некоторое время стал странствующий ученый, из тех, что нередко путешествуют в мусульманских странах Черной Африки на свой страх и риск. Этого звали Абд ал-Ати, он был родом из Мисураты в Триполитании, получил имя Муаллим ал-Хадж и присвоил себе благородный титул шерифа; большинство, однако, сомневалось и в этом его титуле, и в том, что он паломник. Уже много лет каждую весну этот человек являлся в Канем к улед-солиман, писал для них талисманы и целительные изречения, обучал их детей, занимался их немногочисленной корреспонденцией, сопровождал их в Борку на сбор фиников, а осенью возвращался в Куку с несколькими центнерами фиников и одним или двумя верблюдами. Там он скромно жил с одной рабыней на то, что принесла ему его поездка, пока снова не приходила весна. Поскольку у него не было ни слуги, ни продовольствия, по пути он приставал то к одному, то к другому и вскоре выбрал меня, так как не всем женам арабов нравилось подолгу кормить гостей, а я испытывал сострадательную симпатию к этому добродушному человеку, который помимо своей нищеты был еще и туг на ухо. Каждый вечер, покончив с ужином, когда все устраивались ко сну и ничто не нарушало спокойствия пустыни, он исполнял свой долг ученого и удовлетворял религиозную потребность, импровизируя далеко разносящимся голосом бесконечные молитвы в излюбленном напевном стиле восточных школьных учителей.

На следующий день (25 апреля) мы снова ушли недалеко. Верблюжата, которые на свежем утреннем воздухе всегда особенно [39] весело играют вокруг караванов, были в этот день необычайно шаловливы и соблазняли даже наиболее серьезных представителей своего рода к самым необыкновенным прыжкам, которые, правда, вызывали у нас смех своей причудливой неуклюжестью, но не шли на пользу поклаже. Местность, как и прежде, представляла собой твердую, но не каменистую почву с тонким слоем песка и слегка поросшую акацией сайяль, харазой (Acacia albida), серрахом (Maerua), хеджлиджем и мархом (Leptadenia pyrotechnica) и травами асканит, нисси, акреш, бу рукба и креб (Eragrostis). Теперь мы оставили позади округ Шатати и несколько поднялись к области Манга. Продолговатые холмы или возвышения часто достигали здесь высоты примерно 60 метров и образовывали в соответствии со своим расположением долины вытянутой или округлой формы. Проделав с многочисленными, хотя и незначительными, отклонениями семичасовой переход в том же направлении, что и в предыдущий день, и не добравшись до желанных колодцев, мы по распоряжению Хусейна разбили лагерь, ибо он, сбитый с толку вопросами и советами своего окружения, потерял уверенность в правильности выбранной дороги и собирался сам ее разведать. В этом отношении особенно докучал ему Амм Салих, который, подобно многим людям своего возраста, был склонен постоянно предсказывать беду и предвидеть потерю дороги, нехватку воды или другие сходные несчастья. Первоначально намеченная дорога оказалась гораздо восточнее, однако, как мы позднее узнали, колодец Аскенна, у которого предусматривалась остановка, был полностью засыпан песком, так что нам не пришлось сожалеть о своей ошибке.

Чем выше поднималась местность, тем глубже становились долины и тем пышнее казалась растительность на их дне по сравнению с голыми возвышенностями. 26 апреля мы увидели в одной глубокой, похожей на русло реки долине мыльные деревья, покрытые почти яркой зеленью, и безлиственный, как в пустыне, тундуб (Capparis sadada), усыпанный изысканными алыми цветами и зелеными, тут и там краснеющими ягодами, тогда как почва, напоминавшая пашню, густо поросла кребом. Мы двигались по-прежнему в северо-северо-восточном направлении и уже через четыре часа остановились в этот день на восточном склоне глубокой долины Фидфидди, чтобы дождаться здесь сбора всех подразделений улед-солиман, вышедших в разное время из различных пунктов Шитати.

У колодца глубиной 8 метров, вырытого на дне долины, жили кадава со своими коровами и овцами, которые, хотя и уступали по своим свойствам борнуанским, находились тем не менее в превосходном состоянии. Кадава посещают колодцы округа Манга лишь временно и в отдельных случаях, и в восточной части этой местности те скорее находятся во владении юроа, орабба и йоримме, тогда как в западной части, вплоть до дороги в Борну, пасут озимма, ворда и гунда. Один вольноотпущенный раб Халуфа, феллата по происхождению, продал мне жирную овцу за половину борнуанской тобы, отказавшись принять уплату наличными деньгами или хамом. Подобно тому как в Тибести путем механического деления талера [40] получают более мелкую монету, так и в Канеме делят пополам тобу. Причина этого в основном та, что улед-солиман, сохраняющие принесенный ими с родины обычай покрывать голову и плечи, сшивают две соответственно скроенные половины тобы в платок по форме триполитанского баракана, не умея, однако, передать в тяжелой грубой хлопчатобумажной ткани живописной драпировки своего прежнего покрывала.

Шейх Абд ал-Джлиль во время нашего пребывания в долине Фидфидди сделал привал на расстоянии полдня пути от нее у колодца Кедела-Акид, тогда как местом встречи джебаир был выбран колодец Кедела-Воати, лежащий примерно в 50 километрах дальше к северо-северо-востоку. Наш путь до него растянулся до 30 апреля. 27-го мы проделали всего 14 километров и остановились не у воды. 28-го добрались через семь часов до колодца племени орабба. 29-го вскоре после выступления наткнулись на фарик вождя и отдыхали с ним у Бир-Ингиззеги, расположенного всего в двух километрах дальше в этой же долине, хотя он и отстоял в каких-то шести километрах от колодца Кедела-Воати. Постепенно люди на переходе подтягивались ближе друг к другу и соблюдали больше порядка, избегая промедлений, вызванных необходимостью перегружать небрежно навьюченных животных. Ранние утренние часы были неприятны из-за низкой температуры, которая, например, 28-го, незадолго до восхода солнца опустилась до 13 °C, что я очень почувствовал в своей простой рубашке и в таких же брюках, которые составляли всю мою одежду.

Когда 30 апреля мы добрались до колодца Кедела-Воати, меня поразило то, что Бу алак разбили свой лагерь далеко от людей Абд ал-Джлиля, а вскоре я узнал, что моя безобидная персона стала поводом для новой перебранки. Один торговец меджебри (житель оазиса Джало) по имени Муса сопровождал миссионеров сенуситов и, позарившись на дешевые и отличные (вследствие чистых песчаных почв) перья страусов, которых в большом количестве убивали в Эгеи, отправился с улед-солиман в надежде встретиться со своими набожными спутниками в Борну. Будучи меджебри (все его соплеменники — несносные попутчики и пользуются даже у остальных арабов репутацией людей недружелюбных и грубых) и приверженцем сенуситов, он снова возмутил совесть ближайших сподвижников Абд ал-Джлиля и отказался двигаться или останавливаться рядом со мной. Муаллим ал-Хадж, который воспринял выходку необразованного меджебри как личное оскорбление — поскольку он делил со мной одну палатку, — отправился по моему наущению как бы ненароком к шейху, чтобы побороть это новое проявление фанатизма с помощью соответствующих мест из Корана. Ему удалось также успокоить не чересчур чуткую совесть наших введенных в заблуждение арабов и в какой-то мере вновь обезопасить мое положение; правда, Муса остался моим заядлым врагом.

Бир-Кедела-Воати образует естественную северную границу области Манга, хотя расположенная примерно в 50 километрах дальше на северо-восток стоянка Бирфо еще относится к Канему. [41]

Деревья здесь более редки, так что песчаную почву покрывали только травы, среди которых вновь впервые появилось пустынное растение ал-хад (Cornulaca monacantha). Характерные до сих пор долины кончились, и местность оказалась попросту волнистой, примерно как степь Тинтумма по дороге на Борну. Ветер, который в Шитати и Манге все еще дул с разных сторон, теперь становился все больше и больше постоянным северо-восточным пассатом пустыни, поднимаясь и заканчиваясь вместе с солнцем. Мы расстались с зоной летних дождей, вступили в пустыню и после двенадцати часов перехода в течение 1 и 2 мая, следуя примерно в том же направлении, добрались до колодцев в Бирфо глубиной в 10 метров с их солоноватой водой, лишь отчасти утоляющей жажду и раздражающей кишечник.

Здесь во второй половине дня 2 мая наш мирный лагерь был внезапно взбудоражен громким воинственным кличем и барабанным боем из палатки шейха. Это смятение вызвали подозрительные всадники с чужими верблюдами, показавшиеся на горизонте с запада, ибо в этой небезопасной местности безобидные путники встречаются редко. Улед-солиман уже испытывали беспокойство, так как получили известие о том, что урфилла, их союзники на родине, покинули свои стоянки в Триполитании и предприняли грандиозный военный поход против туарегов кель-ови. Они не без оснований опасались, как бы эти, их самые опасные, самые многочисленные и самые воинственные, противники не порвали по этой причине мирный договор и не напали на них в пути.

В данном случае опасение вскоре рассеялось: спокойная размеренность, с какой далекий отряд двигался в сторону нашего лагеря, исключала враждебные намерения с его стороны. Действительно, это оказались наши собственные люди, некоторое число шередат и миаисса; они воспользовались тем обстоятельством, что прибыли на место раньше нас, для того чтобы самостоятельно выступить против даза — так называемых кедида, которые были заняты в степи своим основным делом, охотой с собаками на антилоп. Грабители напали на них у колодца Дира, в одном дне пути к западу или к западу-юго-западу от Бирфо, и каждый возвращался теперь с добытой им верблюдицей, хотя ограбленные и находились с арабами в совершенно мирных и дружественных отношениях.

От Бирфо за два дня пути можно добраться в восточном-северо-восточном направлении до обширной котловины Эгеи, которая понижается с северо-запада на юго-восток, но все-таки не доходит до Бахр-эль-Газаля. Я столько слышал об обилии в ней кормовых трав, колодцев и превосходной воды для водопоя верблюдов, а также о легендарных рыбьих костях 18, которые лежат там якобы на поверхности земли, что страстно жаждал увидеть собственными глазами эту удивительную местность, уже давно вызывавшую интерес европейских географов. Уже 3 мая, когда мы находились в пути шесть часов, местность не только выровнялась, но и, наоборот, начала понижаться, а песок стал таким глубоким, что в нем не держался датерам (втыкаемый в землю кол, к которому привязывают путы [42] лошадей). Мы дошли в этот день до границы между Канемом и Эгеи, которая здесь обозначена одинокой, издали заметной акацией сайяль. Начиная отсюда уклон почвы сделался еще заметнее, и на следующий день (4 мая) в течение двенадцатичасового перехода мы время от времени спускались по террасоподобным ступеням местности в обширную низину. Глубокий верхний песчаный слой нередко отсутствовал, так что вся местность оказалась расчлененной впадинами, напоминавшими желоба, в которых обнажалась лежащая под песком глиняная почва, усеянная рыбьими позвонками, позднее встречавшимися в еще больших количествах.

Когда нас отделяло от цели еще четыре часа пути, я с огорчением заметил, что мой туарегский верблюд теряет силы. С поразительной энергией, присущей этой благородной породе, бедное создание еще несколько часов боролось с усталостью; однако его шаги становились все короче и короче, расстояние между ним и его собратьями все увеличивалось, и наконец он улегся на землю со свойственной этим животным решимостью, чтобы больше уже не встать. Хазаз переложил на одного из своих верблюдов его поклажу, а с ним остался один из его рабов, чтобы, дав ему отдохнуть, попытаться налегке привести бедное животное. В это время с высоты одного холма мы увидели в восточной стороне темную полоску растительности, которая резко выделялась на светлом фоне обширной равнины. Она простиралась с северо-запада на юго-восток вплоть до стоянки Саладо (название даза), или Солаль (арабское наименование).

К западу от нашего лагеря находились четыре колодца. Все они оказались засыпанными до краев. Несмотря на усталость, вызванную длительным переходом, их тотчас же принялись раскапывать. Вскоре почва стала влажной, и на глубине трех метров с северо-западной стороны в колодец хлынула вода, которая через мгновение дошла землекопу до груди, так что его пришлось поспешно поднять наверх. Тем самым, по-видимому, подтверждалось предположение арабов о подземной реке, протекающей от Эгеи. Вода, как и в большинстве колодцев этой местности, богата слабительными солями и именно поэтому высоко ценится кочевниками. Ее употребление расценивается как целительное, очищающее кровь лечение и вызывает у верблюдов превосходный аппетит, вследствие чего они приобретают на прекрасных пастбищах Эгеи большую физическую силу и здоровье. Увиденная нами издали полоска растительности состояла преимущественно из кустарника суэда, тогда как сивак, который, должно быть, преобладал в других местах долины, был представлен лишь отдельными кустами. Песок здесь тонкий, зыбучий и высоко ценится теми, кто периодически посещает Эгеи. Останавливающиеся там даза тотчас же снимают штаны, так как убеждены, что благодаря непосредственному соприкосновению с песком станут нечувствительны к голоду и жажде; арабы, подобно даза, превозносят очищающее свойство песка и утверждают, что ни у кого в Эгеи вообще нет нужды стирать свою одежду.

Пастбища в этой обширной долине принадлежали сначала племени джагада, или мусу, из Борку, которых также называют насода, [43] т. е. люди Оды — по имени их прославленного вождя. Однако их историческое право не запрещает арабам и их союзникам-даза из Канема ежегодно, хотя и на короткое время, пригонять туда своих верблюдов, в какой-то степени ради лечения водой из колодцев. Другие племена, находящиеся в хороших отношениях с джагада, порой тоже появляются здесь, так что уже в древности эти пастбища нередко становились целью грабительских набегов. Здесь в начале своего перемещения на юг улед-солиман захватили у даза большинство их верблюдов; здесь же, в свою очередь, они чаще всего подвергались нападению туарегов и жителей Вадаи,

К вечеру все еще не вернулся Барка, тот раб-бидейят, который отстал из-за моего верблюда. На его поиски был отправлен на верблюде Хамис, молодой араб-махамид, с запасом воды на длительное время, так как на здешнем тонком песке легко стираются следы прошедшего каравана. Хамис также принадлежал моему хозяину Хазазу, который привез его в качестве пленника из похода против махамидов. Военнопленный у улед-солиман отличается от раба разве что тем, что его едва ли когда-нибудь продадут, подобно захваченному в качестве добычи негру или жителю Эннеди. При этом больше принимаются в расчет цвет кожи и арабское происхождение, нежели служащие собственно мерилом вопросы религии. Так, если мои хозяева и утверждали, что бидейят язычники (коффар) и поэтому подлежат продаже, то при случае они не боялись поступать так же и с пленниками даза или канембу, хотя те и были столь же хорошими или плохими мусульманами, как и они сами. Когда такие военнопленные арабы попадают в руки врагов в ранней молодости и их не выменивают или не выкупают за соответствующую сумму родственники, они ассимилируются со своим новым окружением, становятся вольноотпущенниками, сохраняя определенную зависимость, потом женятся на девушке того же состояния. Они стоят выше презренного положения настоящего раба, не становясь, правда, полноправными членами, и вряд ли когда-нибудь возвращаются в свое племя. Хамис, превосходно знавший местность, нашел бы бесчисленные возможности бежать на родину. Он совершал по поручению хозяина дальние поездки, участвовал в каждом набеге улед-солиман, его никогда не стерегли. И все же его новые товарищи сделались ему милее, нежели соплеменники, с которыми он расстался, будучи ребенком.

Этой преданности в значительной степени способствует та доброжелательность, с какою улед-солиман вообще обращаются со своими рабами, даже с теми, у кого нет никакого права — из-за исповедания мусульманской религии или арабского происхождения — на особое внимание. Насколько жестоко и грубо они поступают во время своих набегов, настолько в общем гуманно принимают они в свой семейный круг тех, кого захватили в качестве добычи. У Хазаза был еще один мальчик-бидейят из Гуро по имени Коре, т. е. Коротыш, или Малыш, которого он любил, пожалуй, не меньше своих детей и не продал бы ни за какую цену. Впрочем, Коре — он с полным правом носил это имя, ибо в свои 13 лет едва достигал роста восьмилетнего мальчика, [44] хотя и был плотного и сильного сложения, — щедро отплачивал за любовь своего хозяина. Он целиком вошел в новую семью, так что его отцу, зажиточному человеку, который время от времени появлялся с богатым выкупом, никак не удавалось склонить сына вернуться на родину.

Барка добрался до лагеря ночью, как и ожидалось, без измотанного до смерти верблюда, но на следующее утро не хватало Хамиса, так что мой Солиман отправился вместе с одним из людей шередат, которому также пришлось оставить на дороге верблюда, чтобы помочь ему и одновременно поискать с его помощью Хамиса. В конце концов, вечером отсутствовали все трое, что заставило Хазаза вместе со знающим эти места Хусейном выйти на верблюдах, прихватив бурдюки с водой. Но и они никого не нашли, однако на следующую ночь все заблудившиеся постепенно собрались, причем все пришли с разных сторон. Я больше всего беспокоился за Солимана, который при своем полном незнакомстве с пустыней был неисправимо легкомыслен и самоуверен.

5 мая мы оставались у колодца Саладо, отчасти для отдыха, отчасти для поисков заблудившихся. Тут появились кедида, пострадавшие от нападения наших людей у колодца Дира, и потребовали вернуть им похищенных верблюдов. Абд ал-Джлиль и вместе с ним более честные арабы сочли их требование совершенно справедливым, но были вынуждены признаться, что не в их власти заставить грабителей вернуть добычу. Правда, издавна существовало нечто вроде совета, решению которого должны были подчиняться отдельные члены племени; но с тех пор как поколение, пришедшее из Феццана, почти вымерло или по крайней мере верх одержала молодая необузданная смена, этот институт потерял свое значение. После бесконечных пререканий удалось хотя бы частично возвратить пострадавшим их собственность. Так обстоит дело со всеми, кому приходится иметь дело с миннеминне, т. е. с пожирателями, как называют улед-солиман в Судане и среди даза; враги теряют все, а друзья, во всяком случае, большую часть своего имущества.

Абд ал-Джлиль с большой готовностью брался довезти до Борку один мой груз зерна, намереваясь, после того как они там захватят добычу, подарить мне верблюдов, так что 6 мая я мог с более легкой душой пуститься в дальнейший путь. В этот день мы повернули к востоку-юго-востоку и прошли так всего 14 километров, а за следующие шесть часов, двигаясь в юго-восточном направлении, добрались до Бир-Шкаб, где нашли всех остановившихся на отдых шередат и миаисса. Мы следовали вдоль долины Эгеи и обнаружили вышеописанные впадины с отсутствовавшим верхним песчаным слоем, усеянные рыбьими позвонками, которые иногда еще были соединены друг с другом и свидетельствовали о солидных размерах экземпляров. Таким образом, не оставалось сомнений в том, что долина когда-то была покрыта водой, а именно, если верить преданиям окрестных жителей, еще в сравнительно недавнее время. Если к этому добавить, что, согласно данным анероида и термометра, Эгеи лежит уже ниже уровня Чада и понижается к Бахр-эль-Газалю с северо-запада на [45] юго-восток, то нельзя не признать правоту жителей островов Чада и Канема, выводящих Бахр-эль-Газаль из озера Борну и считающих, что он понижается к северо-востоку. В другом месте я еще вернусь к этому интересному вопросу.

Уже в самой долине мы впервые увидели отдельные песчаные дюны своеобразной формы. Они имели одну и ту же конфигурацию, одно и то же направление и примерно одну и ту же высоту, лишь изредка превышавшую 15 метров. Их выпуклая, как по горизонтали, так и по вертикали, и обращенная на северо-восток спина заканчивалась наверху острым краем отвесно падающей, вогнутой в плане и обращенной на юго-запад стороны. На обширной равнине виднелись эти многочисленные образования, отделенные друг от друга различным расстоянием. Представляется несомненным, что они возникают под влиянием дующего с большим постоянством северо-восточного пассата и перемещаются. Впоследствии мои спутники — дети пустыни, имеющие острый глаз и примечающие все изменения на местности, ориентируясь порою на какие-то колодцы, на отдельно стоящее дерево или на другие неподвижные предметы поблизости от дюн, смогли доказать, что их перемещение происходит сравнительно быстро. Эта скорость, по-видимому, не одинакова и возникает от того, продвигаются ли они по совершенно ровному сериру 19 или задерживаются неровностями местности, а также от того, является ли их отправным пунктом или причиной возникновения дерево, куст или менее значительный предмет. Один старый смышленый даза из Борку утверждал, что ребенком запомнил одну из таких дюн вблизи оазиса Джин, тогда как теперь она удалена от него километров на 16, а мои спутники-арабы показывали мне потом, на обратном пути из Борку, у колодцев малой хатийи 20 Тунгур дюну, которая поглотила дерево, лет семь назад еще отстоявшее от нее шагов на двадцать. Тамошние арабы называют эти подвижные дюны гард (мн. ч. гуруд) — в отличие от неподвижных, образующих цепи и группы дюн, которые называются эрг (мн. ч. орук) и которые под влиянием ветра самое большое меняют свои очертания.

Там, где не накапливается зыбучий песок и где нет дюнных образований, Эгеи богата кормовыми травами и грунтовой водой. Ее находят очень близко от поверхности. Например, на стоянке Шкаб все колодцы не глубже одного метра. В долине находится множество таких колодцев. Тот, что расположен на крайнем юго-востоке, еще отделен двумя с половиной днями пути от ближайшей стоянки в Бахр-эль-Газале. Между ними, как говорят мои информаторы арабы и даза, тянется равнина, расположенная выше, но не целиком пустынная.

Все подразделения улед-солиман должны были собраться у Бир-Шкао, чтобы затем сообща проследовать в Борку через следующую низину Боделе. Поверхностное залегание и изобилие грунтовой воды в Эгеи и Боделе позволяют содержать большие стада верблюдов в одном месте, тогда как при большей глубине колодцев, даже при достаточных запасах воды, водопой животных занимал бы так много времени, что их пришлось бы держать отдельно на разных стоянках. [46] Впрочем, племя, как это упоминалось, владело далеко не столь богатым поголовьем верблюдов, какого можно было бы ожидать у людей, все имущество которых заключается в этих животных. Даже такие видные люди, как Хазаз, редко имеют более 30 верблюдов. У Абд ал-Джлиля, вождя, их было от 50 до 60, а самый богатый из всех, ал-Хиши, брат Асвада, якобы располагал ими в пределах сотни. Если вспомнить, что средняя цена хорошего верблюда на доступных этим людям рынках колебалась от 20 до 30 талеров, то сто верблюдов представляют собой весьма скромный капитал; однако там, где улед-солиман живут или пасут верблюдов, цены на них не превышают даже третьей части этой суммы. Правда, сами животные незаменимы для существования кочевников. Хотя при своей гладкой и короткой шерсти они не могут, подобно североафриканской породе, снабжать владельцев шерстью для изготовления одежды и палаток, их молоко часто заменяет любую другую пищу, а почти единственную возможность попробовать мясо мои друзья получали, только забив безнадежно больного верблюда.

С тех пор как племя стало жить в мире с туарегами, их высоко ценимые верблюды стали редкостью в Канеме, а знаменитые верховые животные — мехари, выращенные туарегами, почти никогда уже не попадали в собственность улед-солиман. Своих самых откормленных и сильных верблюдов они получали в мое время от махамид, а самых быстроногих и выносливых — из Эннеди. Понятно, что вся жизнь арабов сводится к этим животным, весь интерес концентрируется на них. Чем ограниченнее круг идей и чем однообразнее окружение кочевников (несмотря на громадные пространства, на которые распространяются их передвижения и военные предприятия), тем больше развивается и знание физических и психических свойств верблюдов и тем проницательнее они их наблюдают. Правда, и в этом отношении врожденные способности тоже не одинаковы, и многие взрослые арабы не могли тягаться в знании своих животных и в уходе за ними с маленьким рабом Коре. Он обладал также удивительным умением ориентироваться в незнакомом месте, обещая впоследствии превзойти в искусстве следопыта даже нашего Хусейна Нгомати, и, несмотря на свою молодость, был надежным пастухом больших верблюжьих стад. Он знал не только всех животных нашего фарика, но и верблюдов наших соседей. Я не мог без удивления наблюдать за обращением этого мальчика карликового роста с упрямыми созданиями. Когда мужчины тщетно старались заставить опуститься на колени особенно строптивое животное, Коре очень быстро вынуждал его к повиновению. Правда, он не мог дотянуться до шеи верблюда, не говоря уж о том, чтобы нагнуть его голову, однако в конце концов добивался своего, повиснув у него на хвосте и затем быстро крутя его и нанося постоянные легкие удары по голени, так что тот вскоре покорно ложился.

Большинство хозяев знают всех верблюдов в своем стаде, нередко различают их следы и умеют найти заблудившееся животное среди чужого стада. Они узнают по следу, шел ли верблюд порожним или был нагружен, был ли груз легким или тяжелым, и делают весьма [47]   проницательные выводы о его физических недостатках или особенностях. Удивительно, что верблюд, у которого органы чувств кажутся недостаточно острыми, чтобы отличать вредные травы, должно быть, чувствует на расстоянии в несколько миль как на границе пустыни выпадает дождь. Если ему вздумается уйти ночью с пастбища навстречу этим дождям, тогда поиски заблудившегося животного нередко превращаются в трудную задачу. Люди по нескольку дней идут по иногда очень нечетким следам, но почти всегда их труды увенчиваются успехом. И только убежавшие верблюдицы так неутомимо устремляются вперед и проделывают такие большие расстояния, что часто их уже не удается поймать.

Разговоры моих спутников о своих верблюдах длились бесконечно: то о какой-то верблюдице, которая дала потомство, сколько она молока дала и так далее и тому подобное, то о многообещающем верблюжонке, о быстроногом верблюде или о сильном мерине. Животное получает ежегодно (вплоть до того времени, когда оно становится взрослым) особое название, к тому же различные оттенки масти порождают бесчисленные прозвища. Если кому-то посчастливилось купить или похитить верхового верблюда, то он рассказывает истории о его резвости, породе или смышлености не менее поэтично и с неменьшей выдумкой, чем арабы Аравии, ведущие речь о своих благородных лошадях. Забавных, родившихся в пути верблюжат либо помещают на несколько переходов в кармут женщин, либо дают в руки молодым рабам, которых сажают верхом на верблюдов.

Остальное имущество улед-солиман не идет ни в какое сравнение с верблюдами. Кроме дюжины палок в рост человека из дерева акации и такого же количества циновок из волокон пальмы для установки хижин, кроме палатки — редко, впрочем, имеющейся — и крупных домашних вещей — все везут в мешках из сыромятной верблюжьей кожи. Лишь пожилые женщины сохраняли еще вывезенное с родины умение ткать из верблюжьей пряжи превосходные мешки, для чего, правда, короткошерстный местный верблюд не дает материала.

Кроме простого одеяния из хама или борнуанской ткани с хлопчатобумажной шапочкой — такийя — и изготовленного из разрезанной тобы платка — мелефа — у более зажиточных людей есть арабский костюм из сукна по триполитанскому обычаю — баракан, или хаику и красный тарбуш, чья великолепная тунисская красная краска сильно выгорает за долгие годы под солнцем и ветром пустыни. Самые знатные, возможно, еще прячут в мешках — гарара — бурнус и ковер. Что касается оружия, то помимо неизменного кремневого ружья они предпочитают крупнокалиберные карабины, кавалерийские пистолеты вороненой стали или выложенные серебром и сабли с рукояткой из рога или слоновой кости. Насколько в других отношениях эти люди живут сегодняшним днем, настолько же они предусмотрительны в пополнении запаса пороха и кремней. Свинец, хотя тоже желательный, можно в случае нужды заменить железными пулями и отшлифованными камнями пустыни. Еще больше внимания уделяют бурдюкам для воды. Кто не имеет их в запасе по крайней [48]   мере целую дюжину, слывет легкомысленным человеком, и, каким бы редким и дорогим ни считалось здесь масло, с ним обходятся расточительно, когда речь идет о бурдюке, который трудно чем-либо заменить. Чтобы бурдюки, когда они пусты и сложены вместе, не становились ломкими в сухом воздухе пустыни, их щедро смазывают маслом.

Имущество женщин еще проще и скромнее. Помимо будничной одежды, которая состоит из длинной, собранной в сборку рубашки из выкрашенного в синий цвет хама, таких же штанов и большого, закрывающего голову и плечи платка из хлопка или шерсти, в дорожном мешке, возможно, лежит в качестве всего прочего гардероба еще запасная шаль из материи получше — более тонкой шерсти или шелка. В предметах украшения их щегольство не идет дальше нескольких серебряных браслетов на руках и на ногах, таких же серег, украшений на шею или на голову из серебряных монет с вделанным в них янтарем или кораллом. Удивительно, как они умеют все это упаковать! Гарара должна вместить в себя самые разнообразные предметы, и все же ее владелец знает место каждого из них, и под рукой у него всегда оказывается тот, который ему нужен.

Между Эгеи и Боделе простирается волнистая, почти лишенная колодцев и постепенно понижающаяся к северо-востоку равнина, отчасти пустынная и занятая подвижными дюнами, отчасти с обильным травяным покровом на песчаной почве. В Бир-Шкаб мы набрали запас воды на много дней и 9 мая направились из Эгеи в северо-восточном направлении. Арабы охотно остались бы еще на несколько дней на этих идеальных для верблюдоводов пастбищах Эгеи, если бы их не подгоняла боязнь потерять часть урожая созревающих в Борку фиников. Первый из предстоявших нам переходов мы закончили уже через четыре с половиной часа в местности с особенно обильной травой, где впервые после Феццана вновь повстречали тартут (Cynomorium coccineum), мясистый корень которого мои спутники употребляли не только в качестве лекарства, но и в пищу.

10 мая наш маршрут в течение девяти часов проходил по той же однообразной местности, а на следующий день после одиннадцатичасового утомительного пути мы разбили лагерь в окруженной неподвижными дюнами хатийе Удунга, которая относится к комплексу стоянок, известных под названием Торо. Тянувшаяся от нас в восточно-северо-восточном направлении местность понижается очень постепенно, и долины Торо простираются, очевидно, вплоть до Тангура — крайнего пункта Бахр-эль-Газаля. Тангур является, по-видимому, самой низкой точкой всей этой местности, в которой, должно быть, заканчиваются и остальные долины Боделе и которую, возможно, следует также считать конечным пунктом проходящей южнее от Борку плодородной и богатой водой равнины в долине Джураб.

Колодезные устья в Удунге расположены так близко к поверхности, что воду можно зачерпывать рукой. Вместе с этим обилием воды стали чаще встречаться и следы дичи, которая, с тех пор как мы покинули область Манга, почти совсем исчезла. Правда, в Эгеи [49] изредка убивали страусов, но нам на глаза не попался ни один. Наши люди убили пустынную лисицу — фенека и охотничьего леопарда, или гепарда (Cynailurus guttatus), — фахада. В поле нашего зрения иногда попадали саблерогие антилопы (Oryx leucoryx), газели и зайцы. Антилопы были хорошо упитаны и неспособны быстро бегать, особенно в самый сильный дневной зной, и нередко их удавалось настичь легким галопом. Саблерогую антилопу тамошние арабы называют либо так же, как антилопу аддакс, которую они увидели на борнуанской дороге, т. е. бакар ал-вахши, либо бу ракаба, т. е. буквально «отец шеи» — как потому что напоминающая цветом ржавчину окраска шеи ярко выделяется на желто-белом туловище, так и потому, что шкура с затылка используется для разных надобностей. Эта шкура настолько толста и прочна, что изготовленным из нее сандалиям или подметкам отдают предпочтение перед всеми остальными. Ее употребляют даже вместо подков для лошадей. Отсутствие каменистой и скалистой почвы в Борну и Канеме делает подковы излишними, так что их ввозили туда из Триполи в очень небольшом количестве. Но каменистая пустыня и скалы Борку заставляют позаботиться о них, и улед-солиман, если они долго не наведываются на рынок в Куке или не могут найти там подков, прибегают к помощи шкуры с шеи сабельной антилопы, прибивая ее гвоздями на копыто лошади. Я сам пользовался этим способом для своей лошади, подковать которую я не позаботился в Куке, но считаю, что его можно применять только в тех местах, где земля остается совершенно сухой.

Я чрезвычайно обрадовался решению племени воспользоваться в течение нескольких дней водой и травой Удунги, ибо уже в день нашего прибытия мой белый верблюд обнаруживал столь опасные признаки изнеможения, что с него пришлось снять груз. Хазаз, правда, взял его груз к себе, но у него самого не хватало верблюдов. А это ставило меня перед неприятной перспективой (в том случае, если мой верблюд не сможет отдохнуть) отдаться в перевозке багажа на милость остальных и тем самым впадать во все большую зависимость от своих спутников. К сожалению, животное отказывалось даже пить воду — что всегда служит плохим признаком — и вообще оставляло мало надежды на благоприятный исход. Действительно, в день выхода из Удунги (14 мая), когда мы шесть часов спускались в восточном-северо-восточном направлении к стоянке Эккеде в Торо, его силы кончились, и я был вынужден обратиться к сочувствию своих товарищей по фарику. В качестве скромной признательности за ту дружескую готовность, с какой был воспринят этот призыв, я по крайней мере охотно забил бы увечное животное и раздал бы мясо своим спутникам, но мои слуги не могли решиться еще раз проделать значительную часть дневного перехода, взяться за трудоемкое дело по убою и разделке и наконец дотащить совсем нелегкую ношу съедобного остатка туши до нашей стоянки. Так, 15 мая, после пятичасового перехода примерно в северо-восточном направлении, миновав подвижные дюны и перевалив через цепь неподвижных дюн, мы добрались до следующей стоянки в Торо, Бир-ад-Дум [50] арабов, которую даза называют Бододо, Бододунга или Бодунга. Чем больше понижается местность, тем ближе подходит к поверхности грунтовая вода, так что во многих местах мы безо всякого труда могли доставать ее рукой прямо из песка. Наряду с колючей травой абу сабе, или акреш (Vilfa spicata?), преобладавшей в последние дни, тут и там встречались кусты сивак и отдельные пальмы дум. Понижение местности еще долго продолжалось после Торо-Бодоло, и только на следующий день (16 мая) после девятичасового перехода мы достигли самого пологого места на нашем пути через Боделе — стоянки Каро. Серир — слегка волнистая, покрытая галькой равнина — сначала чередовался с песком. Горизонт был ограничен подвижными дюнами, до которых мы дошли в середине дневного перехода. Миновав их, мы оказались в запутанном лабиринте цепей и групп дюн, где и разбили лагерь, предварительно свернув к западу, на широкую, богатую травой равнину.

Вода в колодце Каро находилась на глубине полутора метров и была самой соленой, какая нам попадалась до сих пор. Хазаз утверждал, что ее употребление вело к такой потере сил, что верблюд, пивший ее четыре или пять дней подряд, терял на какое-то время способность нести груз. Однако ее действие на органы пищеварения считается столь благотворным, что мы решили остаться там и 17 мая. Это намерение обратилось в неотложную необходимость из-за потери 25 верблюдов, принадлежащих миаисса и убежавших с пастбища, а на их поиски — это были по преимуществу верблюдицы — в любом случае требовалось немало времени, тем более что в этот день с необыкновенной силой дул ветер из пустыни и быстро заносил песком все следы.

Чем дальше мы продвигались, тем с большей регулярностью поднимался этот ветер. Он начинался примерно в 8 часов утра и очень скоро усиливался до огромной, порою доходящей до ураганной силы. Он хлестал по коже и глазам смесью песка с гравием, которую нес с собой, и настолько уменьшал видимость, что это грозило опасностью для путников. Чтобы ставить лагерь пораньше, в первой половине дня, мы после Эгеи выступали в путь по большей части вскоре после полуночи, так как уже после 9 или 10 часов утра продвигаться приходилось как в густом тумане. Каждый старался держать в поле зрения впереди идущего, и даже проводники, лишившись своего обычного компаса, солнца, нередко проявляли неуверенность в выборе правильного направления. Если в дни отдыха не нужно было поить верблюдов, всякая жизнь в нашем дуаре замирала уже в середине первой половины дня. Каждый безропотно заворачивался в одеяло и терпеливо позволял песку засыпать себя до тех пор, пока после полудня, часа в 3-4, по мере того как садилось солнце, сила ветра не начинала быстро убывать и все снова пробуждалось к жизни. Отряхнув песок, вынимали кухонную посуду, разжигали костры из верблюжьего помета и готовили еду. В таких местах ночь — друг человека; ночью он живет, тогда как днем лишь с трудом существует. Звезды сверкают великолепным блеском. Нескончаемое спокойствие сменяет клубящийся песком ветер. На темном фоне неба [51] резко выделяются светлые гребни дюн и величественная красота, таинственное очарование пустыни вновь обретает свою полную силу.

Я воспользовался пребыванием в Каро, чтобы надеть сандалии на последнего из моих пригнанных из Борну верблюдов и тем самым облегчить его судьбу. Это животное принадлежало к мало ценимой породе, которую научились разводить коям в неблагоприятных климатических условиях Борну. Не имея привычки к горячему песку и острому гравию, верблюд поранил ноги, для излечения которых мне посоветовали произвести подобную операцию. Ее выполняли Хазаз и Хусейн. Действуя шилом, они кожаными полосками пришили кусок толстой верблюжьей кожи соответствующего размера к грубой мозолистой подошве животного. К сожалению, не существовало столь же действенного средства против его все возраставшего истощения, и когда 18 мая мы продолжили путь, то в тот же день оказались вынуждены снять с него поклажу.

Как уже говорилось, Каро является самым низким местом в Боделе на выбранном нами маршруте и по данным барометра и термометра лежит ниже уровня Чада немногим более чем на 100 метров. К следам фауны, существовавшей здесь некогда благодаря обилию воды, добавляются многочисленные обломки домашней утвари, черепки глиняных сосудов и тому подобное, что позволяет предположить, что на островах и по берегам бывшей лагуны обитало более постоянное население, нежели те путники, что останавливаются теперь у колодцев. Это наблюдение вполне согласуется с распространенным в Канеме и Борку преданием о том, что до высыхания неглубокой котловины обе ее стороны соединялись друг с другом рядом непрерывных поселений. Даза в Борку пересказывают различные истории о том, как быстро доходили до их мест любые известия из государства Борну, а старый вождь Иртши Годда в Джине, которого нынешнее поколение, правда, уже не знает, еще рассказывал своим потомкам, как вода из Боделе и Эгеи постепенно отступала в Борну. То, что все это относится не к столь уж давнему прошлому, вытекает, по-видимому, и из утверждений еще здравствующих старых людей из причадской области Карка, согласно которым лет сто назад их предки отправлялись в набеги в северо-западную сторону по воде Бахр-аль-Газаля. Однако старики среди улед-солиман, которые пришли в эти места с газиями 21 из Феццана в начале нашего века, помнят их только в том виде, в каком они предстают сейчас.

От Каро мы снова начали немного подниматься в северо-восточном направлении. Преодолев неподвижные массы дюн, окружающих углубленные места с водой, мы вступили на постепенно повышавшуюся равнину, представлявшую собой частично серир, частично настоящий песок, частично твердый глинистый грунт без песчаного покрытия. Земля здесь усыпана теми удивительными пустынными образованиями в форме тонкостенных трубок, пустотелых шаров, полушарий, цилиндров, булав, звезд, крестов, пирамид, ниток жемчуга, которые уже неоднократно занимали ученых. Затем мы попали в странную местность, подобную уже встречавшейся однажды в оазисе Агадем, по борнуанской дороге, и дважды после нашего [52]  выступления из Канема, где превратившийся в тонкий порошок верхний слой не оказывает никакого сопротивления ноге, так что бредешь по глубокой, похожей на муку пыли, окутанный плотным облаком, которое стесняет дыхание и забивается в нос и глаза. После девятичасового перехода, испытывая огромную усталость, мы остановились в хатийе Ваданга. В этой неглубокой долине много колодцев с пресной водой глубиной от 2 до 2,10 метра. За верхним пластом песчаной почвы с примесью глины и извести следует слой глины толщиной метра в два, под которым находится водоносный песок.

Шейх Абд ал-Джлиль не дошел до Ваданги и остановился у остававшегося справа от дороги колодца. 19 мая он прошел мимо нас раньше намеченного нами выхода, а поскольку он намеревался дойти только до Анкарао и провести там несколько дней, то мы последовали за ним лишь назавтра и добрались до этой неглубокой долины спустя несколько часов, следуя в северо-северо-восточном направлении. Редкий и привлекательный облик придают Анкарао многочисленные пальмы дум. Сама долина протянулась сильно изогнутой линией с запада на восток и обрамлена разнообразными группами песчаных холмов. Среди многочисленных колодцев лишь один дает пресную воду, тогда как в других она имеет солоноватый привкус.

Так как 20 мая мы увидели молодую луну, а тамошние арабы неохотно отправляются в путь в первый день месяца, мы продолжали отдыхать и на следующий день. 22 мая, затратив на это всего четыре часа и двигаясь примерно в том же северо-северо-восточном направлении через цепи дюн, простиравшихся с северо-запада на юго-восток, по равнинным серирам и травянистым лощинам мы дошли до долины Мейбис, которая более чем все предыдущие, походит на настоящее вади и вытянута с запада-северо-запада на восток-юго-восток. Затем последовала последняя перед Борку стоянка Яйо ас-Срир, которую даза называют Киши-Киши, Кихи-Кихи, или Кифи-Кифи, и которая лежит между расположенными на северо-востоке Яйо ал-Кебиром и Тунгуром и Эдингой на юго-востоке. Мы добрались до широкой неглубокой долины 23 мая за пять часов, идя в восточном-северо-восточном направлении, и нашли там относительно обильную растительность в виде пальм дум, акаций сайяль и тундуба. Разбив лагерь у колодца глубиной в 3,13 метра, мы намеревались провести там несколько дней, как это было принято у арабов, чтобы собраться с силами для последнего трудного отрезка пути до знаменитого источника Галакка — первой стоянки в Борку, а также чтобы предварительно обсудить дележ урожая фиников в Борку и возможные военные действия. Однако здесь дело у них не пошло. Так и не был решен вопрос, должны ли получить свою долю те знатные люди, что уехали в Вадаи. В качестве довода толпа выдвигала тот, что их не отправляли официальными делегатами и что, вернувшись, они наверняка не станут делиться с остальными подарками, полученными от короля Али. Правда, в их пользу говорило то, что они являлись самыми уважаемыми людьми племени, оставили здесь свои семьи и должны были представлять перед [53] правителем Вадаи общие интересы. Естественно, очень много говорилось относительно военных набегов из Борку, поскольку прошел слух, что магарба уже выступили на Гуро. На эти совещания уже приходили многие жители оазисов Борку, наверняка знавшие о том, что лишатся своего урожая фиников. Свою единственную надежду они возлагали на ту добычу, которую смогут получить в совместных набегах со своими неудобными друзьями или господами, и вынашивали враждебные планы против Эннеди, Вандиянги, махамидов и Тибести. Большинство из них принадлежали по цвету кожи к категории ахдар, по разработанной мною шкале, однако нередко встречались и асмар.

О сборе общих советов Абд ал-Джлиль оповещал звуком малого барабана следующим образом: если те касались внутренних дел и известий общего характера из внешнего мира, тогда через регулярные промежутки производились отдельные удары, в то время как три коротких, следующих друг за другом удара, сменявшиеся одной более длинной паузой, свидетельствовали о военных делах, о грозящих нападениях и тому подобном. Во всем племени было лишь два барабана: один принадлежал джебаир и находился под надзором вождя, другой — шередат, которые, по-видимому, имели на это право благодаря своей численности и самостоятельному положению.

Мы провели целую неделю в Яйо ас-Срире. Там я испытал горечь потери своего последнего борнуанского верблюда, которого мне пришлось забить, когда он дотащился туда с большим трудом и без поклажи; это был единственный из трех, чье мясо по крайней мере пошло нам на пользу. Теперь у меня оставался только один верблюд, купленный в Канеме, который, хотя и подавал большие надежды, к сожалению, был пока неспособен переносить тяжелые грузы из-за своей молодости. Редко, пожалуй, хоть какой-либо кочевник уделял своему стаду такую нежную заботу, как я этому животному — последнему остававшемуся у меня средству передвижения. К тому же температура воздуха отнюдь не делала наш привал приятным отдыхом. Ежедневно через несколько часов после полудня ртутный столбик термометра в достаточно густой тени деревьев поднимался выше 45 °C, и эта жара становилась вдвойне невыносимой из-за высокой влажности воздуха. Вечером 25 мая с севера и северо-востока потянулись даже обильные грозовые тучи, в то время как днем преобладал западный ветер, и, хотя упало всего несколько дождевых капель, с севера над нами пронеслась ужасная буря с громом и молнией, вынудившая сложить палатку и загнавшая нас без всякого укрытия в песок. С приближающимся сезоном дождей эти внезапные песчаные бури даже без электрических явлений часто происходили на дальнем юге между Эгеи и Борку, так что мы, чтобы придать палатке достаточную прочность, закапывали ее опорные палки (дрек) на несколько футов в песчаную почву и насыпали песок на ее лежащие на земле боковины. Арабы приписывали тучи, почти ежедневно накапливавшиеся во второй половине дня на востоке или северо-востоке, ливням в Эннеди и в долинах, лежащих к северу от Вадаи. [54]

Между Яйо ас-Сриром и источником Галакка расстояние измеряется тридцатью с чем-то часами напряженного перехода, который арабы обычно совершают за один день и две ночи. В этой местности нет воды, а так как для лошадей, женщин и детей при медленном переходе потребовался бы слишком большой запас воды, то они предпочитают проделать его побыстрее, тем более что после достижения цели можно и отдохнуть. Чем тяжелее становился последний отрезок пути, тем труднее было договориться о перевозке багажа, так что мне пришлось пойти на неудобства и разделить его на части, чтобы склонить своих друзей и соседей захватить его с собой.

Мы выступили из большой хатийи 29 мая с поднимающейся вечерней свежестью в направлении на северо-северо-восток и четыре часа спустя перевалили через невысокий хребет Аманга, покрытый песком и камнями темного цвета, откуда начинает повышаться обширная пустынная местность между Борку и Боделе. Следующие три часа мы двигались по хамаде (каменистой пустыне. — Пер.), а после полуночи устроили на несколько часов привал. Не разгружая верблюдов, мы довольствовались небольшой закуской и продолжили путь по повышающейся местности того же характера. Через шесть часов мы достигли южной оконечности горного хребта, похожего на Амангу, который простирался с северо-запада на юго-восток, обозначая примерную середину между Яйо и Галаккой, и назывался Эннебинга Кусонга, как и песчаные понижения почвы, в соответствии с этим названием поросшие здесь и там тундубом. В этом месте от него отходил на восток укрытый песком отрог, у подножия которого мы, спустя еще несколько часов, около полудня 30 мая остановились на шестичасовой привал на поросшей травой равнине. Из-за сильного восточного-северо-восточного ветра, который помешал нам даже сварить пищу, этот привал оказался очень неприятным, и, почти не отдохнув, мы приступили вечером ко второй, более длинной и утомительной половине последнего этапа. На закате мы наткнулись еще на одно небольшое песчаное понижение, поросшее тундубом, сиваком и кормовыми травами, но начиная отсюда всякая растительность исчезла. Не дав себе даже малейшего отдыха, мы продолжили путь через хамаду, после полуночи перевалили через значительную возвышенность, которая простирается с северо-запада на юго-восток и образует часть местами скалистого кольца вокруг Борку, на западе, юго-западе и юге известного под названием Тейманга. После этого мы сначала постепенно спускались по понижающейся к востоку пустынной равнине, а к восходу солнца внезапно вышли на спускающийся террасами уступ у южных оазисов Борку, который даза называют Чисонно, а арабы Сатах (т. е. буквально «крыша»), и до полудня расположились лагерем у источника Галакка.

После рокового путешествия по Тибести 22, ужасы которого были еще живы в моих воспоминаниях, я ни разу не участвовал в таком изнурительном походе. Последний ночной переход при большом утомлении и отсутствии каких бы то ни было дорожных примет был к тому же небезопасен и часто стоил жизни арабам, несмотря на развитое у них умение ориентироваться на местности. Я не раз [55]  засыпал, сидя на лошади, на которую, к сожалению, нельзя было очень полагаться и которая выказывала минимальное стремление оставаться в обществе всех остальных. Как только я уснул, она замедлила шаг, а когда я после полуночи проснулся, она совсем остановилась, и я тщетно принялся искать своих спутников или хотя бы их следы. Продолжавшаяся и ночью буря быстро засыпала песком неглубокие отпечатки копыт верховых и вьючных животных. Не пускаясь на их поиски, которые могли только сбить с толку, я сошел с лошади, покорно уселся на землю, собираясь, если будет нужно, с рассветом ехать дальше в восточном-северо-восточном направлении, которого мы придерживались до сих пор, и привязал повод лошади к руке на тот случай, если меня одолеет сон. По счастью, я не смог от беспокойства заснуть; спустя некоторое время я увидел, как в ночи колышется какая-то темная тень. Довольно близкое расстояние позволило предположить, что это часть наших людей, и, примкнув к ним, я счастливо добрался до цели. Многих из наших еще не хватало, они появлялись по одиночке в течение дня, а некоторые пришли только вечером и, как обычно, заблудился мой легкомысленный Солиман.

Уже в серых утренних сумерках мы заметили дюны и песчаные горы, окружающие окрестности Джина и Айн-Галакки. Здесь кончается хамада и путешественник спускается на плоскую песчаную равнину, заполненную дюнами, каменистыми скоплениями темного цвета и богатую кормовой травой, а на горизонте вскоре возникают довольно высокие деревья, растущие поблизости от знаменитого источника. У него мы обнаружили лагерь нескольких магарба; разложив коровью шкуру, они пробовали недозрелые финики из близрасположенного Джина, которыми мы заглушили самые сильные приступы голода. Я не мог не подивиться выносливости своих спутников, увидев, как вскоре некоторые из них, даже не поспав после только что перенесенного напряжения, тоже поспешили в Джин, чтобы запастись финиками.

Источник Галакка необыкновенно богат пресной водой, источник бьет у подножия песчаного холма и течет по руслу в несколько футов шириной и длиною примерно в километр на восток, где постепенно иссякает на пышных пастбищах тамошней равнины. Непосредственно у его истока образовался бассейн, который густо порос тростником и высокой травой. Как только расширяют устье источника, из него обильно начинает течь вода. И я с понятным сожалением смотрел, как это богатство захлебывается в порожденном им самим скоплении перегноя, тростника и травы. Еще видны следы прежних, частично искусственных ответвлений водного потока — доказательство того, что прежние поколения умели лучше ценить этот драгоценный дар природы. В непосредственной близости от источника я обнаружил остатки старой, прочной четырехсторонней постройки из обожженного кирпича. Ее длинные стороны, ориентированные на юго-восток и северо-запад, насчитывают 235 шагов при ширине в 160 шагов, а по углам, по-видимому, когда-то высились башенки. Кирпич хорошо сформован и обожжен, раствор очень крепкий; вся постройка [56] свидетельствует об известной степени строительного искусства, которое теперь не встречается ни в тех местностях пустыни, где я побывал, ни в Борну. Поблизости от этих остатков стен кое-где имеются другие, меньшего размера и худшего качества, расположение которых я, однако, не смог с уверенностью определить.

Многие туземные жители относят возникновение этих непривычных для здешних условий построек ко времени переселения правящей группы в Борну, и в этом случае Борку можно было бы идентифицировать с местностью Бардева, или Бардеита, которую обнаружили первые переселенцы на своем пути на юг из оазиса Ауджила и которая на протяжении определенного времени оставалась центром их владычества. Однако вряд ли эти развалины столь стары. Правда, другие тоже приписывают их правителям Борну, только более позднего времени, когда те распространяли свое господство на север за Феццан; они рассказывают, что тогда с ксаром была связана мечеть, а в нем самом хозяйничал в качестве наместника один муаллим (вероятно, чтобы одновременно укоренить в Борку ислам). Наконец, третьи утверждают, что эти постройки являются делом рук кочевников из Египта, которые покинули родину при Мухаммеде Али и какое-то время держались в этом укрепленном замке.

Мне кажется наиболее вероятным второе объяснение, ибо к тому же времени наивысшего расцвета и могущества Борну в самой этой стране относятся и некоторые остатки схожих построек из обожженного кирпича. Старики в Борку говорят, что уже упоминавшийся Иртши Годда рассказывал о некоем факихе Мешремми, предке кане-миджинов, как о последнем повелителе в этом ксаре. Уже давно рядом с источником никто не живет постоянно, однако говорили, будто сенуситы избрали это благодатное место для возведения своего миссионерского центра.

Уже в день нашего прибытия магарба, вернувшиеся из набега на жителей оазиса Гуро, предложили мне первую добычу — большого, сильного и хорошо обученного верблюда. Он относился к числу превосходных верховых верблюдов, разводимых бидейят, верблюдов, которые хотя, возможно, и уступают в резвости мехари туарегов и хеджин бишаринов в Египте, но имеют перед ними то преимущество, что одновременно являются великолепными вьючными животными. Трудно переоценить их роль в набегах и нападениях, предпринимаемых арабами Канема, так как они не выдают своего присутствия ревом, повинуются малейшему знаку всадника и спокойно остаются одни с седлом на спине, не делая поползновений уйти прочь. Мои спутники называли эту породу верблюдов зузаль и, к моему удивлению, наделяли именем мехари местного борнуанского верблюда, который по своим свойствам являет собой полную противоположность широко известному повсюду под этим именем несравненному скаковому верблюду туарегов. Как ни был необходим мне хороший верблюд, я был вынужден отказаться от его покупки, когда была отвергнута предлагаемая мною цена: одна тоба короробши 23, четыре борнуанских платья и 5 талеров. Правда, цены здесь так изменились, [57] что одна тоба короробши из Кано стоила столько же, сколько две рубашки из Борну, а за одну из них просили 2 талера.

1 июня в Джине собрались самые знатные люди улед-солиман и магарба, чтобы поделить между собою долины с финиковыми пальмами в Борку. Джин и Кирди достались последним, Нгурр и Эллебое — первым, тогда как северные оазисы Буду, Тигги и Ярда, которые приносили более благородные, созревающие позднее сорта фиников, предназначались для совместного использования. Вун — оазис, подчинявшийся королю Вадаи и принадлежавший более или менее враждебным наказза, не упоминался вовсе.

В то время как главы семей улед-солиман проследовали в Нгурр, чтобы произвести распределение тамошних финиковых пальм среди различных подразделений и групп племени, я со своим соседом Хусейном отправился в Джин, горя любопытством познакомиться с этим так называемым Белед-ал-Амйян (т. е. дословно, «городом слепцов» — название, происхождение которого я не смог установить). Этот оазис лежит километрах в шести к северо-востоку от источника Галакка, он овальной формы, вытянут в длину с востока на запад и состоит из пальмовой рощи, перемежаемой песчаными холмами и разделенной на северную и южную половину рядом дюн. Многочисленные, по виду довольно беспорядочно размещенные сады, где выращивают пшеницу, просо, дурру и немного мелколистного табака того сорта, что разводят в Феццане, свидетельствовали об определенном трудолюбии жителей. Хижины были совершенно такие же, как у кочевников Тибести и у наших арабов, и лежали разбросанно на песчаных холмах. Их немногочисленность, что-то около пятидесяти, мало соответствовала тем ожиданиям, какие я невольно себе составил, ибо Джин очень хорошо известен, тогда как о других оазисах Борку вряд ли услышишь в Феццане и Борну. Это обстоятельство, без сомнения, указывает на его прежнее большое значение, о чем свидетельствуют и многочисленные, связанные с этим местом предания. Кроме прочного замка у источника Галакка в Джине, как говорят, существовали еще три подобные постройки, развалины которых еще можно частично увидеть, однако отыскать их мне помешали протяженные песчаные дюны разнообразной формы. Сначала Адама Той, человек благородного происхождения из Джина, который стремился насильственным путем добиться власти вождя, якобы возвел с помощью чужаков каменный замок, после чего его противники воздвигли для отпора ему похожее сооружение. Наконец, Али Бен Сиди, вождь гунда в Тибести, будто бы построил третье каменное здание в начале этого столетия, причем его назначение осталось неизвестным. Не знаю, основываются ли эти сведения на действительных событиях или нет, но я, во всяком случае, предполагаю, что это поселение имело прежде большее значение. Правда, уменьшение населения объясняется в какой-то мере тем обстоятельством, что незадолго до нашего появления оазисы Джин, Кирди, Нгурр и Эллебое выдержали нападения махамидов. По словам туземцев, помимо стад и другого имущества они увели с собою в плен около полутора тысяч человек. Даже если эта цифра вследствие [58]  обычной склонности к преувеличению оказалась бы сильно завышенной, все же в целом оазисе с трудом можно было отыскать хоть одного верблюда или какой-нибудь мелкий скот, а женщины и дети были редким явлением.

Борку после прихода в эти широты арабов сделалось несчастной страной. Прежде его жители порою вели со своими соседями войну, порою жили в мире, как это водится среди племен пустыни при их бедности и отсутствии представления о законности, однако у них были и союзники и уж никогда все окрестные племена не являлись одновременно их врагами. Но с тех пор как улед-солиман стали совершать оттуда, как из своей ставки, набеги во все стороны, потерпевшие урон соседи, дождавшись их возвращения в Канем, старались отомстить оставшимся на месте жителям, что для них обычно не составляло труда при их численном перевесе. Таким образом, бедные жители дошли до того, что стали радоваться приходу своих господ, появлявшихся под именем друзей, ибо это была их единственная надежда отбить потерянное имущество. Правда, полугодовой мир и скудную добычу они дорого оплачивали голодом и нуждой в присутствии бессердечных кочевников и жизнью в страхе и неуверенности после их ухода.

Родословную жителей Джина нелегко установить. Хотя их объединяют под общим названием джиноа, происхождение их отдельных подразделений весьма различно. Первоначальными хозяевами оазиса некогда были кочевники атерета, которые позднее присоединились к общему движению на юг. Денэм и Клаппертон еще застали их в качестве значительного племени в южной части борнуанской дороги, а теперь их остатки живут в округе Казель в Борну. Помимо первоначальных, проживающих на родине, остатков этого племени мы обнаруживаем среди джиноа семьи джавана, которые, как говорят, пришли из Канема; беша, которые происходят из Ури; тюрдо, которые являются людьми горан из Северного Вадаи; джаварда, которые называют себя родственниками кара, или креда, из Бахр-эль-Газаля; догорда, которые явились из Канема, чьей первоначальной родиной был якобы Вун, а также мелкие осколки других племен. Столь разнообразное происхождение приводит к наличию множества вождей, среди которых, однако, во внимание уже давно принимается один лишь Мухаммед Ланга. В прежние времена упомянутый вождь племени джавана, Иртши Годда, был самым почитаемым вождем оазиса, а его свойство с семьей племени джагада привело к тому, что это племя приобрело в оазисе большое влияние. Однако оно не владеет там финиковыми пальмами, как другие племена в остальных оазисах этой местности. Собственно хозяевами являются лишь джиноа.

Оазис так богат водой, что в самых глубоких местах воду из земли можно черпать без всяких приспособлений. Даже в пустынных окрестностях по дороге мы натыкались на какой-нибудь бугорочек, покрытый растительностью, у подножия которого из расщелины бодро бил еще неизвестный источник. Местность не сплошь ровная, а обнаруживает то скальные выходы, то песчаные нагромождения, [59] и поверхность ее сообразно со степенью противодействия почвы эродирующим атмосферным воздействиям приобретает различный характер. Обширные пространства покрыты слоем квасцов, а там, где отсутствуют скалы, песок и квасцы, на поверхность выступает серо-голубая глина.

4 июня мы покинули источник Галакка, но не сразу попали в предназначенное для нас место, оазис Нгурр, переход до которого едва ли занял бы полдня. Нам незачем было спешить, поскольку финики там еще не созрели, так что уже через два часа, пройдя в восточном-юго-восточном направлении по району песчаных холмов, редко поросших этелем, ошаром, сиваком и акациями, мы остановились поблизости от источника Малли. Его обильная, вкусная вода — настоящий подарок природы — столь же мало использовалась, как и вода Айн-Галакки. Правда, поблизости находились какие-то неухоженные плодовые растения, следы одичавшего сада, однако большая часть воды застаивалась в заросшей тростником трясине. Ошар вырастает здесь до размера солидных деревьев, а с сивака голодные жители тщательно обобрали все плоды. Salvadora persica так распространена в Борку, Боделе и Эгеи, что ее ягоды приобретают определенное значение для пропитания людей. Ряд племен, такие, как джагада и далеа из Кирди, сангада и джири из Нгурра, носят общее прозвище кукурда, т. е. едоков кукуры — так называют сушеные ягоды сивака.

Мы и на следующий день оставались у источника Малли, отчасти потому, что его окрестности богаты кормовыми травами, отчасти из-за невыносимой жары, когда ртуть в термометре при слабом юго-западном ветре поднималась до 45 °C. Дважды на горизонте с северо-востока собирались грозы. Они проносились на запад севернее нас, и, хотя несколько охладили атмосферу резкими порывами ветра, их действие оказалось мимолетным. Только 6 июня, через два часа перехода в том же восточном-юго-восточном направлении, мы прибыли в Нгурр. Миновав район песчаных холмов, посередине которого лежит источник Малли, мы оказались на пустынной равнине, занятой тесно стоящими, плоскими скалами из горизонтально напластованной серой и иногда окрашенной в розовый цвет горной породы высотой от трех до четырех футов. Затем мы преодолели более обширную возвышенность, тянущуюся с севера на юг, покрытую черной галькой, и по ту сторону от нее вступили на равнину Нгурр, на которой за высоким и массивным валом песчаных дюн, в глубокой долине внезапно появилась пальмовая роща. Оазис Нгурр состоит из юго-западной и северо-восточной частей, которые отделены друг от друга идущей с северо-запада на юго-восток скалистой возвышенностью небольшой высоты, но довольно широкой. Юго-западный Нгурр носит название Дигре, при разделе он достался джебаир и миаисса; северо-восточный называется Нгурр Ма и предназначается на ближайшее время шередат. Наш фарик вскоре разбил лагерь на ровном участке из серой глины у подножия цепи дюн, которая окружает пальмовую рощу, а я в это время взобрался до середины песчаной дюны, чтобы воспользоваться тенью растущих там пальм. [60] Моим ближайшим соседом был один даза по имени Харан со своей семьей, хижина которого стояла на вершине эрга. Финики в нашей половине оазиса созрели, пожалуй, еще меньше, чем финики в Джине. Даже самый ранний мелкий серый сорт (туземцы называют его кудо, а мои спутники — ал-бейд), который арабы предпочитают пускать на корм лошадям, был еще очень зеленым, а у остальных сортов, употребляемых в свежем виде (ротоб), даже не замечалось пока никаких признаков созревания.


Комментарии

16. Туркеди — разновидность женского покрывала.

17. В других местах устройства, похожие на эти и покоящиеся поперёк верблюжьей клади, называют обычно катаб. Во многих местностях женщин и детей перевозят в похожих на корзины деревянных дорожных креслах, которые прилаживают по обеим сторонам верблюда и называют хашаб (т. е. деревянная подставка, или махара) (примеч. авт.).

18. «Легендарные рыбьи кости» — речь идёт о следах некогда существовавших в Центральной Сахаре обширных пресноводных водоёмов, включая и «Прото-Чад», занимавший площадь в несколько раз большую, нежели во времена Нахтигаля, не говоря уже о нашем времени.

19. Серир — щебнистая равнина.

20. Хатийя — котловина между возвышенностями.

21. Газии (арабск.) — буквально «борцы за веру», в расширенном значении — участники набегов, производимых на соседние народы под предлогом то ли их язычества, то ли недостаточно «чистого» ислама, практикуемого ими.

22. «Роковое путешествие по Тибести» — в 1869 г. отряд Нахтигаля подвергся нападению кочевников и был ограблен. К тому же сам путешественник тяжело заболел лихорадкой и с трудом добрался до Мурзука.

23. Тоба короробши — мужская верхняя рубаха, окрашенная в синий цвет.

(пер. Г. А. Матвеевой)
Текст воспроизведен по изданию: Г. Нахтигаль. Сахара и Судан: Результаты шестилетнего путешествия в Африке. М. Наука. 1987

© текст - Матвеева Г. А. 1987
© сетевая версия - Тhietmar. 2012
© OCR - Шипилов В. 2012
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Наука. 1987