СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ГУСТАВ НАХТИГАЛЬ

САХАРА И СУДАН

РЕЗУЛЬТАТЫ ШЕСТИЛЕТНЕГО ПУТЕШЕСТВИЯ В АФРИКЕ

SAHARA UND SUDAN: ERGEBNISSE SECHSJAEHRIGER REISEN IN AFRIKA

Путешествие по Багирми

Переправа через реку Логоне. — Посланец ибы. — Таинственные всадники. — Лесные деревья. — Кульчи — городок керибина. — Употребление жителями свинины. — Всадники короля Мааруфа. — Новые разновидности деревьев. — Разрушены е пограничные деревни Логона. — Выход к собственно реке Шари. — Бугоман. — Частичное опустошение города пожаром. — Прием жителями. — Внешний облик жителей Багирми. — Женские прически. — Нехватка зерна. — Яабькороля. — Ньюго и его прическа. — Блестящий прием в городке Мискин. — Гостеприимная вдова прежнего короля. — Переправа через реку Шари, или Ба. — берега. — 5а Бачикам и переход через нее. — Прибытие в Манджафу. — Отступлением перед муравьями. — Термиты, их распространение и прожорливость. — Различные виды термитов и термитников. — Крылатые термиты. —Виды муравьев и муравейников. — Нужда в Манд-жафе. — Обилие в Шари рыбы. — Карика папайя и ее плоды. — Отдых в Манд-жафе. — Разрушенные прибрежные деревни. — Убежища на западном берегу и на островах реки. — Заменители зерна. — Лесистые высокие берега и болотистые речные низины. — Поселение Баленьере. — Болезнь Афоно. — Поселение Баинганна. — Переправа на западный берег. — Остановка в Баинганне. — Любезный нгаре. — Покупка зерна. — Садака. — Прибытие в Маффалинг.

17 марта в четыре часа пополудни мы начали переправу через реку Логоне, которая, хотя и не представляла никакой опасности при низком уровне воды, заняла у нас довольно много времени из-за верховых и вьючных животных. На закате солнца мы смогли разбить ночную стоянку на песчаном плоском восточном берегу, после того как нас приветствовал там начальник порта — нгар ба (т. е. «хозяин реки»; впрочем, он занимает в чиновничьей иерархии довольно низкую ступень, так что Барт в этом отношении его переоценил). Под навесом, откуда тот наблюдал переход через реку, я приготовил себе постель и радовался жизнерадостной, приятной картине, которая разворачивалась перед нами на западном берегу. Когда погасли последние лучи заходящего солнца, заливавшие город и возвышающиеся над ним деревья золотым светом, на безоблачном небе с той необыкновенной прозрачностью, которая обычно наблюдается в этих местах непосредственно за закатом солнца, продолжали выделяться вершины стройных пальм. Вечерняя прохлада выманила на свежий воздух многих жителей. Они составляли беседующие группы под деревьями на берегу, тогда как люди трудящихся слоев возвращались с рыбной ловли или из соседних прибрежных деревень на лодках и привязывали их на ночь. [282]

Карнак Логон понравился мне отсюда гораздо больше, чем тогда, когда я находился в его стенах. Моему наслаждению немало способствовало уверенное сознание того, что я ушел от господина Мааруфа. Впрочем, правитель, по-видимому, чувствовал большое облегчение по случаю моего отъезда, даже если он и проклинал его из-за ненависти к королю Багирми, во всяком случае, он не преминул даже переслать для нас превосходный ужин. Затем, соблюдая большую скрытность, в поздний час появился посланец от ибы (он, как говорилось, почти равен по своей власти королю, и понятно, что этот последний обычно не очень его любит) и, передав несколько кувшинов с медом от имени своего господина, попросил яда и средства против колдовства. Я, как обычно, отрицал, что знаком с ядом и располагаю им, однако выдал ему порядочный кусок изгоняющей дьявола камфоры.

После пребывания в темных городских домах с их странными обитателями было истинным наслаждением провести ночь у отливающей серебром реки — безветренную, лунную и, что удивительно, без комаров. Я долго еще бодрствовал, находясь во власти созданных моей фантазией образов, и около полуночи заметил нескольких всадников, которые переходили вброд реку, стараясь производить как можно меньше шума, а затем поспешно удалились в юго-восточном направлении. По их вооружению в них легко можно было признать воинов, подчиняющихся какому-то крупному сановнику. Возникало опасение, что король Мааруф из ненависти к Абу Секкину мог выдать узурпатору Абд ар-Рахману мои намерения и сообщить о том, что в нашем караване много лошадей. Масенья лежала всего в нескольких днях пути, а Абд ар-Рахман, судя по последним сообщениям, находился поблизости от столицы, так что ему было бы нетрудно встретить нас выше по течению реки и уничтожить.

На следующий день с первыми предрассветными сумерками на восточный берег переправились остальные члены каравана, коим, несмотря на нежелание, пришлось уплатить полагающуюся речную пошлину, и в 7 часов мы смогли продолжить свой путь. Мы двинулись примерно в юго-восточном направлении через ровную местность, которая простирается между двумя руслами Шари и в дождливый сезон благодаря, обилию воды местами готовит путешественникам серьезные препятствия. Дорога вела через довольно густое мелколесье; над ним тут и там возвышались то пальма далеб, то хараза или другие акации, то хеджлидж или джохан (Diospyrus mespiliformis). Там я впервые увидел ту гардению, которая в Борну носит название каза и как по общему виду, так и по своим деревянистым плодам сходна с дикой яблоней. Низкорослое дерево благодаря корявым, негибким ветвям и тупым, но длинным колючкам опасно для путника. Часто в местах разделения веток от него перпендикулярно вверх уходит растение-паразит, повсеместно называемое борото (Laranthus sp.), которое свежей зеленью своих листьев (их очень любят использовать канури для приготовления соусов к аишу) составляет контраст с блеклой листвой искривленного дерева. [283]

Полчаса спустя после отъезда мы оставили к западу от дороги деревушку макари Малафа. Затем мы следовали по восточному краю продолговатого болотистого водоема и еще через полтора часа миновали деревушку Деммо, расположенную посередине большой поляны и окруженную обширными полями, засеянными злаками, индиго и хлопчатником, еще через час, двигаясь более или менее в юго-восточном направлении, мы прошли мимо деревушки Уледу, от силы насчитывавшей пятьдесят хозяйств и населенной по преимуществу канури, и через полчаса дошли до Деббо — небольшой деревни хижин в двадцать, которая подобно уже виденным поселениям лежит в окружении полей на обширной, поросшей травой поляне. До нашей цели, городка Кульчи, расположенного на полпути между Карнаком Логона и Бугоманом, мы добрались вскоре после полудня, через пять часов после выхода. Найдя в городской стене ворота, достаточно широкие для проезда, мы через них сразу же направились на общественную площадь, где под обычным навесом, в кругу своих сограждан сидел городской глава, также носящий титул галадима. Этот сановник с большой охотой взял меня в свой собственный дом и распределил по городу моих спутников.

Кульчи был городком с населением около 3 тыс. человек и походил по архитектуре и устройству домов на столицу страны, хотя дома и были не столь высоки и просторны. Жители, за небольшим исключением, принадлежали к удивительным керибина, которых я здесь впервые имел возможность увидеть в довольно большом количестве, хотя мне и не удалось обнаружить какие-то определенные физические признаки, отличающие их от макари. Они носили лук и стрелы и были настолько привержены образу жизни своих предков, занимавшихся охотой в лесах, что даже здесь, где они составляли городскую общину посреди плодородной местности, они не брались даже за самое необходимое земледелие, а жили почти исключительно охотой, продукты которой обменивали в Карнаке на необходимые зерно. Главным объектом их охоты была, как кажется, обычно столь хулимая мусульманская дикая свинья, чрезвычайно часто встречающаяся поблизости от берегов Шари. Они убивают ее, очевидно, не только из-за шкуры и клыков, высоко ценимых во всей Северной Африке почти до экватора благодаря их свирепому виду, ибо повсюду в домах мы видели, как сушилось разрезанное на полоски и развешанное мясо. В остальном эти люди были добрыми мусульманами, а старики, пока еще у них было время, стремились ценой религиозных строгостей искупить грехи своей молодости и сколь возможно сократить пребывание в поджидавшем их чистилище. Они стыдились даже нас, чужих, из-за этого явного потребления свинины и сваливали всю вину на легкомыслие и отсутствие набожности у молодежи. Нигде мое утешительное замечание, что суданская дикая свинья совсем иная, нежели та, что запрещена Библией, не встречалось с большим удовлетворением, чем в Кульчи.

Здесь же мы обнаружили и тех таинственных всадников, которые предыдущей ночью перешли через реку Логоне. Теперь они освободили меня от подозрения, что направляются к королю Абд [284] ар-Рахману. Как вскоре узнал Альмас, у них было поручение от короля Мааруфа поспешать в Бугоман, на обратном пути повстречать нас и побудить вернуться назад, живописуя нам всевозможные страшные опасности и ту нищету, что поджидала нас у беглого короля. Из удобства они наполовину сократили дорогу до Бугомана, но это не помешало им быть красноречивыми ничуть не меньше, как если бы они видели все своими глазами и слышали своими ушами: толпы беженцев, собравшихся из военного лагеря Абу Секкина в Бугоман, царивший там голод и распространившуюся повсюду весть о том, что король Али из Вадаи лично выступил с новым войском, чтобы в скором времени уготовить ужасный конец неповиновению своего упрямого вассала.

На следующий день (19 марта) пятичасовой переход через лес, порою густой, но нередко перемежающийся обширными, травянистыми полянами, привел нас из Кульчи в Бугоман. Здесь мое внимание привлекли некоторые до тех пор не виданные мною лесные деревья, такие, как катаггер, чья ароматная древесина употребляется для курений, кагем тсиллим со своими плодами, похожими по форме на небольшие бананы, и симсим (все это канурийские названия), который отличается огромными, длиной почти в фут и шириной в половину ладони стручками. На исходе первого часа мы подъехали к деревушке Билла Фате, а еще через час добрались до Маннари. Как об этом свидетельствовали уже названия, это были канурийские поселения, однако сейчас они представляли собой покинутые жителями развалины. Полчаса спустя мы миновали не менее пустынные места — расположенные поблизости друг от друга деревушки Ньюго Готеле и Бирлим, которые также стали жертвой грабительских действий Абу Секкина. Если судить по обширным, засеянным зерновым полям у этих поселений, нуждающийся король Багирми, должно быть, получил богатую добычу.

Бирлим — последняя деревня Логона. Начиная отсюда, дорога склоняется в юго-юго-восточном направлении, пересекает тропу, уходящую на запад-юго-запад и ведущую от Шари к окруженному стеной городку Логон, отстоящему на половину дня пути, и затем выходит к продолговатому нгальджаму ⁶² реки Шари. По нему здесь проходит граница между Логоном и Багирми; в настоящий момент он стоял совершенно сухим. Когда после трехчасового перехода мы добрались до него, то в некотором отдалении к востоку заметили один из довольно широких рукавов Шари, который, должно быть, отделяется от главного потока неподалеку от этого места и вскоре снова с ним соединяется. Пробираясь через береговые заросли в указанном направлении, мы иногда наталкивались на следы приготовления соли. Здесь она производится не так, как это принято повсюду в борнуанской провинции Котоко — из золы соломы дурры, а из золы акации, которую канури называют кадалабу. Если судить по следам, то из диких зверей в этой местности с пышной растительностью, помимо уже упомянутых диких свиней, особенно часто встречались гиены четырех различных видов, муравьед и буйвол. Антилоп, [285] по-видимому, было меньше, и поражало также отсутствие слоновьих троп и характерных следов носорога. По берегам реки, ее заводей и постоянных болот, как обычно, водились бесчисленные водяные и болотные птицы.

Через два часа мы покрыли расстояние между границей Багирми и городом Бугоман, который расположен у самого края собственно Шари (в Багирми ее называют также общим названием «Ба» или же «Ба Бусо», по известному городу в ее среднем течении) на ее западном берегу, достигающем здесь высоты в 6—8 м и круто обрывающемся вниз. Незадолго до этого мы вышли к самой реке. Лес уступил теперь место поросшей ошаром и зарослями акации равнине. Городская стена так близко подходит к крутому береговому откосу, что мы остереглись въезжать через одни из четырех сравнительно широких ворот, расположенных на обращенной к реке стороне.

Город образует неправильный четырехугольник, вытянутый по своему наибольшему протяжению с севера на восток. На северной стороне городской стены длиной около 300 шагов имелся всего один вход, больше походивший на тот, что предназначается для вылазок, нежели на городские ворота, ибо им могли пользоваться только пешеходы, да и то поодиночке. Поэтому мы обратились к западной стороне, имевшей в длину шагов 600 и двое ворот. Те, что были расположены южнее, показались нам достаточно широкими, чтобы пропустить всадника. Животных, правда, пришлось разгрузить и перенести груз внутрь города на плечах. Город производил довольно пустынное и жалкое впечатление, поскольку почти все соломенные хижины незадолго до того оказались уничтожены пожаром. Поскольку Бугоман и расположенный неподалеку Мискин являются единственными городами Багирми на западном берегу Шари, защищенными от нападений с востока, то здесь не только долго находился двор Абу Секкина, но и искали защиту многие его приверженцы из тех областей страны, которые больше подвергались опасностям войны. Таким образом, город оказался переполненным чужими людьми, соломенные же хижины стояли так тесно, что значительно затрудняли передвижение, а когда в один прекрасный день вспыхнул пожар, все эти легко воспламеняющиеся жилища стали добычей огня. Стены бонго (они преобладают) были закопчены до черноты и покрыты временными кровлями; повсюду приезжие были заняты тем, что возводили легкие хижины того типа, что распространены в Борну.

Мой багирмийский попутчик Юсеф поехал в качестве квартирмейстера вперед и встретил нас на обстроенной со всех сторон и украшенной сикоморой площади, которая почти целиком была занята громадным навесом, поддерживаемым большими стволами деревьев, и служила местом публичных собраний. Здесь же находились городские власти и многие горожане, пришедшие приветствовать меня. Из властей присутствовали трое: нгар бугоман, нгар миллинди и нгар марреджа, из которых только первый носит вполне понятный титул, тогда как два последних получают свой по названию некогда бывших самостоятельными поселений, жители которых растворились среди населения Бугомана. [286]

Неясный слух о моем намерении посетить короля Мохаммеду (на языке багирми он зовется мбанг), который уже дошел до Бугомана из Карнака Логона, подтвердился очень выгодным для меня образом благодаря сообщению Юсефа о том, что я проложил себе путь через территорию короля Мааруфа и что я твердо держался по отношению к нему самому. Когда же все увидели в моем караване много лошадей и ружей, я приобрел в их глазах большой политический авторитет.

Жители Бугомана оставались верны своему наследственному королю, полагаясь на его защиту от вооруженной силы Абд ар-Рахмана и правителя Вадаи, а благодаря своей сангвинической национальной гордости были склонны связывать далеко идущие надежды даже с малейшим событием. Поэтому я показался им не простым путешественником, а стал героем, который намеревался победоносно вернуть их храброго мбанга в Масенью. Сомнения в том, как мне это удастся сделать с моими ничтожными силами, исчезали перед лицом европейца и христианина, которому, как им, видимо, Казалось, благоволят все сверхчеловеческие силы. Я испытал очень приятное чувство, когда впервые вызвал своим христианским вероисповеданием не презрение, от которого не могли избавиться даже добродушные борнуанские жители. Правда, большинство имело, по-видимому, весьма неясное представление о других религиях и, собственно, делало различие только между язычниками и мусульманами. Поскольку цвет моей кожи никак не позволял отнести меня к первым, то они склонялись к тому, чтобы причислить меня к благороднейшим из мусульман, потомкам пророка. Однако даже у тех, кто побывал на чужой стороне и усвоил обычное пренебрежение к христианам, религиозный фанатизм умолк перед лицом патриотических надежд, которые они связывали с моим приездом.

Бугоман насчитывал, очевидно, 5-6 тыс. жителей и имел совершенно иной характер, нежели поселения, где жили одни макари. Земляные постройки были не такие своеобразные и массивные, как у последних, однако хижины, которые я описал под названием бонго, в массе преобладали и выделялись своей тщательной и нарядной отделкой. Здесь впервые передо мной целиком предстало население Багирми: в целом привлекательные фигуры, среди которых женщины со своими соразмерными, стройными формами и изящными лицами представляют весьма приятное зрелище и особенно выгодно отличаются от женщин макари и музгу. Цвет их кожи нередко отливает краснотой, и очень чернокожих людей (я думал, что они широко распространены в Багирми) мне вообще не пришлось увидеть. Волосы у женщин коротко пострижены, но все же их длины достаточно, чтобы закрепить на висках искусственные косички, изготовленные из овечьей шерсти или из окрашенных в черный цвет растительных волокон. Пять или шесть таких косичек, длиной сантиметров в десять, укладываются в форме овала, соединяясь спереди и сзади концами, но в остальных местах отстоят друг от друга на какой-то промежуток. [287]

Один из местных начальников гостеприимно принял меня и моих людей в своем доме и, несмотря на всеобщее бедственное положение, угостил нас тремя мисками аиша и превосходной рыбой из Шари (это снабжение не мог прервать никакой враг); две рыбы, похожие на щуку, были очень вкусными. В остальном люди Мааруфа нисколько не преувеличивали в описании положения дел с продовольствием. Зерна настолько не хватало (и не только в этом городе, а, очевидно, и во всех следующих поселениях, расположенных по берегам Шари), что мне понадобился весь мой ореол спасителя короля и страны, чтобы раздобыть шесть муддов дурры, хотя я заплатил за них в двадцать раз дороже, чем в Борну. По этому поводу я не мог не задуматься о ближайшем будущем, ибо мои вьючные животные привыкли есть зерно, а люди и лошади тем более не могли обходиться без такой пищи. Все дальнейшие попытки обменять даже за бесценок бусы, хам или туркеди на духн или дурру окончились неудачей, хотя этим людям была очень нужна одежда. Поэтому мы решили попытать счастья в ближайшем городке Мискин, в отношении которого нас старались обнадежить жители Бугомана.

Отсюда мы намеревались продолжить путь в сопровождении десяти рабов мбанеа Мохаммеду, которые находились на севере страны по поручению своего хозяина. Они слышали о моем прибытии в Логон и о моих планах и ожидали меня, чтобы за небольшие подарки послужить мне проводниками и провожатыми, усилить наш караван, да и самим путешествовать в большей безопасности. Их возглавлял молодой человек по имени Ньюго (т. е. «гиена») из племени сара, которого я очень оценил в пути за его добродушие и услужливость. Он, кстати сказать, страдавший чахоткой, физически совершенно не отличался от жителей Багирми, однако, согласно предписаниям ислама, не только не сбривал волосы на голове, как это часто делают последние, а по обычаю своего племени сделал их предметом особой заботы. Он так прочно связал друг с другом узкими кожаными полосками ряд остроконечных палочек в их верхней половине, что все вместе это представляло собой хотя и нескладный и широкий, но все же вполне пригодный гребень с несколько длинными зубьями. Когда его владелец был чем-то занят, этот гребень спокойно торчал в густой как войлок шапке его волос, но в остальное время почти постоянно служил для того, чтобы придавать им ту равномерность, так сказать, текстуры, которой Ньюго явно гордился. Над однородной массой волос в различных местах торчали закрученные вокруг своей оси косички, длиной сантиметра в четыре, о которых их хозяин заботился ничуть не меньше. Спутниками Ньюго были еще очень молодые люди из различных языческих племен на дальнем юге.

Мы покинули Бугоман к концу дня 20 марта и были в Мискине через полтора часа. Дорога шла примерно в южном направлении сначала по краю реки, а затем несколько отклонилась от нее к западу. Городок был окружен очень хорошо сохранившейся стеной и живописно утопал в деревьях, среди которых, в свою очередь, больше всего красовались веерные пальмы. Река здесь не такая [288] широкая, как в Бугомане, но благодаря обширной полосе чистого песка на ее восточном берегу, которая протянулась от кромки воды на несколько футов, видно, какой ширины река должна достигать уже при своем среднем уровне. Западный берег близ Мискина возвышается примерно на 10 м и падает вниз так же отвесно, как и в Бугомане.

Нас приняли здесь еще сердечнее, чем в Бугомане. Никто, казалось, не сомневался в том, что я являюсь шерифом, а вскоре распространился слух, что меня специально послал султан Стамбула (о существовании которого было известно из легенд), чтобы помочь их мбангу, которому они были преданы не меньше, чем их соседи в Бугомане. Меня забрала к себе в качестве гостя вдоба покойного короля Абд ал-Кадира, которая, хотя уже и перешагнула пору первой молодости, была еще вполне хороша собой, высокого роста, с любезными манерами и с приятным, почти европейским выражением лица. Мне пришлось жить в ее собственной хижине, тогда как мои люди были распределены по остальным помещениям ее хозяйства.

Жители, число которых достигало 2 тыс., рассыпались в любезностях. Все беды тяжелого времени, казалось, были разом забыты, и музыка и танцы продолжались далеко за полночь. Городской глава — таре — лишил себя какого-то количества дурры, измеряющегося примерно четырьмя муддами, и кувшина молока, за которые, правда, выпросил из моих рук целительное изречение Корана, а одна жившая по соседству арабка привела свою шестнадцатилетнюю хорошенькую дочку, чтобы предложить мне ее в жены, так как мое одиночество наполнило ее состраданием. Когда я просил дать мне время на размышление по поводу столь заманчивого предложения до моего возвращения, то должен сознаться, что исполнение долга стоило мне некоторых усилий. Здесь еще меньше, чем в Бугомане, понимали, что значит христианин, хотя я открыто отклонил звание шерифа и рассказал о своем происхождении. К сожалению, все попытки обменять на зерно обычно столь любимые в Багирми туркеди и здесь окончились неудачей. Поэтому (хотя сведения о положении в близлежащих деревнях звучали совсем не обнадеживающе) представлялось все же самым благоразумным отправляться как можно скорее дальше, чтобы добраться до тех языческих областей, где якобы царило невообразимое изобилие всевозможного зерна.

21 марта, несмотря на гостеприимство этого городка, мы выступили в путь, и даже до рассвета, ибо нам предстояло переправиться через реку и хотелось в тот же день добраться до Манджафы, называемой также Маифа, или Маиба. Хотя уровень реки приближался к минимальному, воды в ней было еще вполне достаточно. Уже через несколько шагов от западного берега глубина стала весьма значительной, и, хотя она и не достигала сорока саженей, как уверяли туземцы, однако Хамму, который был хорошим пловцом, не удалось достать дна. На весь переход потребовалось добрых четыре часа, поскольку груз сначала пришлось переносить на плечах вниз с крутого берега и размещать на лодке, из которой прежде [289] нужно было вычерпать воду и хоть как-то подсушить ее с помощью пучков соломы. Затем много времени и труда заняла переправа животных. Волы и лошади, естественно, переправлялись вплавь, причем их держали за уши и тащили за собой лодочники. Своим пугливым и беспокойным поведением они не раз грозили перевернуть лодки. Особенно много труда потребовали ослы некоторых джеллаба (купцов с Нила), примкнувших к нашему каравану, из-за их прирожденного упрямства и непобедимого отвращения к воде и плаванию. Заплаченные мною за переправу три куска хлопковой материи (ценой примерно в 15 пфеннигов), 20 бус и 12 штопальных иголок были восприняты как жест щедрости.

Из-за глубины воды и сильного течения близ Бугомана и Мискина мы первоначально намеревались проследовать дальше по западному берегу и переправиться только близ Манджафы. Однако не говоря о том, что в местности, которую предстояло бы таким образом пересечь, полностью отсутствуют поселения багирми, а неподвластные правителю и разбойные музгу делают ее небезопасной, преобладающая там глинистая почва создает при возможных дождях значительные трудности в передвижении. Там же бесчинствуют злые, очень опасные для верховых и вьючных животных мухи, которых, видимо, не было на сухом, песчаном, хотя и более низком восточном берегу.

Мы смогли выступить за полтора часа до наступления полудня. Вскоре песок на берегу, где люди из ближайшей деревни Меби разбили временные легкие рыбачьи хижины, сменился равниной, обильно поросшей травой и кустарником, а через полчаса мы вошли в светлый лес, где акации уступили место деревьям с более пышной кроной. Еще через полчаса мы добрались до покинутой и разрушенной деревушки Меби, жители которой, опасаясь набегов Абд ар-Рахмана, отошли на западный берег, где и виднелись их хижины. Двигались мы примерно в юго-восточном направлении. В полдень мы вышли к рукаву Шари, который отделяется от главного русла в 300 км выше по течению, вновь соединяется с ним у Меби и обычно называется по имени двух лежащих на его берегу южнее Масеньи поселений — Ба Бачикам, или Ба Ирр. Лес здесь гуще и подходит прямо к берегу, который круто обрывается к реке с высоты восьми или десяти метров.

На северо-восточном берегу мы также миновали заброшенную деревушку Мануваи, временные хижины которой мы вскоре заметили на юго-западном берегу, и шли, пока высокий берег не понизился и речная долина не перешла в широкую травянистую и лишенную деревьев низменность, более или менее постоянно покрытую водой во время и после сезона дождей. По ней мы спустились в юго-юго-восточном направлении и перебрались вброд через реку добрый час спустя после того, как вышли к ней. Зеркало воды имело в ширину приблизительно от 100 до 150 шагов, а ее глубина в месте перехода нигде не превышала полутора метров. Низменность тянется там еще в течение получаса в сторону собственно Шари, берег которой порос густым лесом со множеством следов слонов [290] и носорогов. Носорог не вытаптывает таких четких троп как слон, но выдает свое присутствие пометом, который он разбивает и разбрасывает рогами, оставляя при этом в земле глубокие борозды.

Выше Мискина, особенно неподалеку от берега, Шари усеяна песчаными мелями и островами, густо поросшими кустарником, которые служат самыми надежными убежищами для бежавших береговых жителей. Около четырех часов мы миновали развалины более крупной деревни Муссу, о размерах которой свидетельствовала площадь, занятая прежде полями дурры и хлопчатника. Начиная отсюда мы следовали за многочисленными поворотами реки в общем юго-юго-западном направлении вплоть до захода солнца, когда добрались до нашей цели — Манджафы. Лес (там я впервые увидел ветвистую Euphorbia, называемую гаруру и достигающую здесь высоты от шести до восьми метров) до самого города оставался таким густым, что порою очень затруднял продвижение и отнюдь не шел на пользу нашей одежде. Было уже темно, когда мы вступили в город. Вытянувшись узкой и длинной полосой, он расположился по самому берегу, отвесно падающему к реке примерно с двенадцатиметровой высоты, и был окружен хорошо сохранившейся стеной. Мне показалось, что размеры этого города соответствуют численности населения тысяч в пять, однако к этому времени он, очевидно, очень опустел. Тем не менее Ньюго не сразу удалось найти для нас подходящую квартиру, казавшуюся очень просторной, удобной и чистой. Но когда мы наконец-то добрались до нее, то в выбранном мною бонго я подвергся такому упорному нападению полчищ муравьев, что провел ночь на свежем воздухе.

Уже Барт, добиравшийся из Логона в Масенью, очень живо описывает обилие в Багирми насекомых, особенно муравьев и термитов, и я должен подтвердить, что действительно эта страна отличается от вовсе не обойденных в этом отношении соседних стран весьма тягостным образом и для самих жителей, и для приезжих. За пределами поселений жизнь путешественников отравляют прежде всего термиты (арабск. арде, канури канам), хотя от их нападения не защищает и отдых в постройках. Они с полным правом получили свое название арде (т. е. «земля»): они работают с землей и к земле они привязаны. Располагаясь под открытым небом, предусмотрительный путешественник исследует выбранное место прежде всего в отношении термитов, а если позволяет время (даже если нигде не обнаружено их следов), возводит невысокие деревянные помосты, чтобы предохранить багаж, или по крайней мере размещает его на таких деревьях и кустах, которых избегают эти мелкие изверги. К подобным растениям относятся ядовитые виды ласточниковых растений, в пустыне и в степи Leptodenia pyrotechnica и дальше к югу Calotropis procera.

Если путешественник не принимает этих мер предосторожности, то уже после одной ночи его имущество, даже упакованное в деревянные ящики, нередко терпит большой урон. Даже в течение краткого дневного отдыха могут весьма существенно пострадать внутренние стенки обычных для тех мест сумок из верблюжьей кожи [291] и их содержимое. Эти мелкие твари отличаются поистине ужасающей прожорливостью, которую, к счастью, ограничивает их медлительность. Они пожирают дерево, бумагу, кожу и всевозможные виды материи и покрывают избранные ими предметы коркой, тщательно смазывая земляные частички секретируемым ими выделением и прочно закрепляя ее. Песок с трудом поддается такому скреплению и является для них неподходящим материалом. Поэтому они сравнительно редко живут в песчаной почве. Тем не менее, несмотря на их огромную прожорливость, которая в настоящей пустыне не находит полного удовлетворения, они встречаются в ней чаще, чем можно было бы подумать, даже там, где на глинистой почве (она, правда, там не редкость) покоится еще и порядочный слой песка.

Термиты, которых я наблюдал как в Тибести, так и в Борку (в северной части пустыни они, по-видимому, еще не водятся), идентичны с видом, преобладающим в суданских странах, для которого я предпочел бы название не Termes bellicosus, a Termes fatalis ⁶³. То, что этот вид самый распространенный, явствует уже из канурийского названия канам адабе (т. е. «обычные термиты»). В длину они около пяти миллиметров, однако могут достигать очень разной величины. В каждом термитнике меня поражало разнообразие живущих совместно индивидов, особенно это касается размеров головы и челюстных органов. Более мелкие обычно были светлее (беловатые, серо-беловатые и желто-беловатые), с головой от желтого до коричневого цвета, всегда более темного, чем туловище. Они возводят внушительной, нередко трех-четырехметровой высоты термитники (канури нготкум) неправильной формы, особенно если они населены и разработаны, и необычайно крепкие. Башенки, шпицы и колонны объединяются здесь друг с другом в причудливой форме, и лишь постепенно, особенно если термитник покинут, его поверхность несколько округляется. Внутри виднеется настоящий лабиринт из переходов и углублений, которые, хотя, как кажется, и связаны друг с другом, не имеют какого-либо правильного расположения. Материалом для таких сооружений служит почва данной местности, но, как мне кажется, особое предпочтение отдается красной либо желтой глине, тогда как окраска насекомых в какой-то степени соответствует их рабочему материалу. Сходен по своему строению и по термитникам вид, называемый канам курна, т. е., собственно говоря, жирный термит, который, однако, в общем имеет более светлую окраску. Помимо этих видов мне попадался преимущественно третий, несколько более крупный вид красновато-серой окраски (канам нгинни), термитники которого всегда сооружаются из серой глины. Они не превышают в высоту полуметра, имеют правильную куполообразную форму и в разрезе выглядят как губка для мытья. Я никогда не видел, чтобы эти термиты работали днем, но по ночам нередко дивился их усердию. Из грибообразных термитников мне довелось увидеть лишь несколько пустых. Я никогда не заставал там построивших их термитов.

К моменту роения (в дождливый сезон) у части термитов первого вида вырастают крылья и они (называясь на канури зузу) [292] в большом возбуждении и неумело летают вокруг даже днем, и тогда земля поблизости от термитника покрывается их длинными крыльями (которые они скоро теряют) и на ней располагаются хищные муравьи. В этом виде туземцы, особенно дети, употребляют термитов в пищу.

Большая неповоротливость и медлительность термитов делает их легкой и желанной добычей различных муравьев. Их главный враг — большие черные муравьи (каманджа), которых можно увидеть в дикой местности выступающими на охоту за термитами длинными, стройными колоннами. Этот вид живет в больших, плоских, едва возвышающихся над окружающей местностью муравейниках (похожих на муравейники следующего вида, однако без их многочисленных радиальных тропинок), не устраивает кладовых и досаждает людям только в том случае, если его каким-то образом беспокоят или нападают на него. Несколько мельче серо-черный вид, называемый на канури кенгиббу, с тонкой талией, большой головой и значительными челюстями, который доставляет чувствительные мучения путешественнику, расположившемуся лагерем под открытым небом поблизости от муравейника, однако боль от его укуса скоро проходит. Этот муравейник тоже большой и лишь слегка возвышается над окружающей местностью. Сверху и вокруг он очищен от всякой растительности, так что уже издали заметен как голое пятно, а от него радиально по всем направлениям расходятся широкие, также тщательно очищенные от растительности тропинки. Внутри расположены большие кладовые, где хранятся целые меры зерна, однако люди утверждают, что этот муравей только накапливает зерно, но сам его не ест.

Внешне на этот вид похож муравей, которого в Борну называют кемали. В основном он живет в домах и устраивает кладовые под стенами там, где они возведены на земляном грунте. Он несколько меньше предыдущего и становится весьма чувствительным бедствием для людей, вызывая своим укусом или выделением жгучую боль, которая, правда, не сопровождается ни вздутием, ни воспалением кожи, но продолжается по меньшей мере целый день и усиливается, если не удержишься и начнешь тереть и чесать больные места. Именно эти муравьи поистине наводнили при наступлении ночи отведенную мне под жилье хижину в Манджафе и тотчас же выгнали меня наружу. Человек почти бессилен против этого насекомого, ибо, хотя ему и удается поджечь и разрушить муравейник, пока тот еще не очень разросся, тем не менее он нередко вынужден уступить поле боя этому мелкому врагу, когда тот начинает гнездиться в большом количестве. У части муравьев двух последних видов в конце дождливого сезона вырастают крылья.

Крупный, красновато-белый муравей, который также пребывает в жилищах людей, но не живет с ними в столь тесном сообществе, как названные выше, вступает в соприкосновение с людьми в основном из-за своего большого пристрастия к сладостям. Можно как угодно тщательно закрывать кувшин с медом, предусмотрительно хранить его на высоких помостах на тонких подпорках, [293] поставленных на открытом месте, как это принято делать в Борну, или же подвешивать его на тонких бечевках, укрепленных на потолке комнаты или хижины: маленькое животное всегда сумеет найти дорогу к соблазнительному содержимому.

Помимо названных видов муравьев, описанных столь подробно, поскольку путешественник часто вступает с ними в неприятное соприкосновение, существует еще немыслимое количество других, отличающихся по величине, строению и окраске: от муравьев двухсантиметровой длины до такой мелочи, по сравнению с которой наш лесной муравей кажется великаном. Они бывают черные, темно-серые, серо-зеленые, коричневые, красноватые и белые. Можно увидеть муравьев со всевозможными формами головы и челюстей, с ногами самой разной длины и самым удивительным положением брюшка, которое иногда направлено почти под прямым углом вверх по отношению ко всему туловищу, а иногда заметно отклоняется вниз от оси туловища. На крупных, живущих в одиночку хищных муравьев, с немыслимой легкостью и быстротой скользящих по земле, наталкиваешься не реже, чем на прилежных рабочих муравьев, которые и там служат образцом усердия, как это доказывает их канурийское название кидакида (удвоение значения слова кида «работа»).

Вернемся, однако, в Манджафу. Там, казалось, свирепствовала крайняя нужда, а на мои вопросы относительно численности населения в городе, вызванные тем, что мне повстречалось очень мало народа, мне отвечали, что голод удерживал большинство жителей дома. Люди отчасти питались плодами лесных деревьев, если их не опережали обезьяны и другие обитатели леса, отчасти же рыбой, которой водилось там в Шари на редкость много. Этому изобилию рыбы в реке мы и были обязаны весьма ценному в данных обстоятельствах угощению в виде большущей, похожей на сома рыбы, преподнесенной нгаром Манджафы. Хотя мне и пришлось поделиться ею почти с двадцатью моими спутниками, все же при ее толщине и чуть ли не полутораметровой длине каждому досталась щедрая доля. Кроме того, этот город доставил нам немалое удовольствие своими довольно многочисленными деревьями (Carica papaya — гунда масери, канури), которые на дальнем западе встречаются часто, но в Центральном Судане довольно редко. В Тропической Африке ее плоды либо совершенно не содержат сока, подобно разновидностям Zizyphus и пальме дум, либо почти целиком состоят из косточки и кожуры, разделенных, как правило, слизистой или мясистой субстанцией, правда, нередко очень сладкой и отличающейся превосходным ароматом, однако всегда чрезвычайно скудной, как в плодах Diospyzus mespiliformis (джохан, арабск., и биргиму канури), Balanites aegyptiacus, Borassus aethiopum, Butyrospermum (сальное дерево — тозо, канури) и бесчисленных других, особенно же вьющихся растений. Гунда масери представляет счастливое исключение из этого правила. Ее плоды оставили у меня приятное воспоминание как единственные в этой местности, которые, насколько мне известно, похожи по соку и мякоти на наши садовые фрукты.

Все помыслы жителей были обращены к добыванию пропитания, [294] и, поскольку междоусобица пока что мешала регулярному занятию земледелием, все надежды были связаны с Шари и ее дарами. Вот почему ко мне явилась депутация от населения, дабы воспользоваться приписываемыми мне сверхъестественными силами. Она желала услышать от меня, на какой улов рыбы в Шари можно надеяться в ближайшем будущем, а также выпросить какое-нибудь средство для его увеличения. В первом случае я выразился загадочно, однако во втором смог помочь им орехами гуро. Там считается, что, если бросать их в воду небольшими кусочками, они могут надолго сковать рыбу.

«Гиена» позаботился о том, чтобы от имени своего господина, но к собственной и своих спутников пользе произвести во всех поселениях кое-какие общепринятые здесь вымогательства. Поскольку мы прибыли в Манджафу поздно вечером, то он пожелал заняться этим делом назавтра и по этому случаю решил договориться с моим кингиамом Киари относительно дня отдыха. Мое возражение с доводами о грозящем нам голоде оказалось совершенно бесполезным. Добыча Ньюго скудно вознаградила его, ибо город этот, хотя и являлся, так сказать, второй резиденцией страны и мбанг Мохаммеду после изгнания его из Масеньи некоторое время держал здесь свой двор (именно здесь пал его старший сын в бою против отрядов Вадаи), существовало подозрение, что его население оставалось тайно преданным узурпатору Абд ар-Рахману.

Шари, или Ба, течет здесь примерно в северном направлении, и когда мы на следующий день (23 марта) покинули Манджафу, то почти в течение четырех часов двигались приблизительно в южном направлении через густой лес, который украшает восточный, все еще возвышающийся метров на десять и отвесно падающий к реке берег, тогда как противоположный берег — плоский и менее лесистый. Затем мы отклонились от нашего направления к востоку из-за большой излучины реки (после чего высокий берег уступил место обширной речной низменности), двигались следующий час в восточном-юго-восточном направлении и расположились потом на дневной отдых у речной заводи в деревне Анджа. Перед этим мы, два часа спустя после выхода из Манджафы, миновали деревню Дерреджа, а затем, в излучине реки, деревушки Анджа Срир и расположенную северо-восточнее Ньюго Готеле. Все эти поселения оказались разрушенными и покинутыми жителями, которые пока что переселились на западный берег. Заводь в Андже кишела водоплавающими птицами, и мы получили редкое наслаждение от очень вкусных уток.

Во второй половине дня, пересекая в юго-восточном направлении низменность, изобилующую заводями и поросшую невысокой болотной травой, мы оставались несколько в стороне от реки. Через полтора часа мы снова вышли к ней и заметили на противоположном берегу большую деревню, возведенную жителями разрушенного поселения Морланг, к которому мы вскоре подошли. Затем берег снова вырос чуть ли не до двенадцатиметровой высоты и опять стал лесистым. В течение следующего часа мы двигались в юго-юго-восточном направлении и миновали две разрушенные деревушки Мендири, [295] а еще через полчаса добрались до прежней деревни Махален, чьи жители перебрались на один из речных островов, и провели здесь ночь.

Размеры деревушек менялись в пределах от 30 до 100 хижин. Жители находились в большей безопасности на многочисленных в этой части реки островах, нежели на западном берегу. Правда, хотя им там не угрожало ни нападение Абд ар-Рахмана, ни его союзников, они подвергались набегам музгу. Почти все без исключения острова были песчаные. Часто это были всего лишь маленькие голые песчаные отмели, но иногда они достигали значительных размеров и поросли густым кустарником. Мужчины усердно занимались тем, что добывали из реки животную пищу, тогда как женщины и дети неутомимо собирали семена различных трав, таких, как креб (Eragrostis), фаган (Dactyloctenium aegyptium), асканит (Cenchrus echinatus), телебун (Eleusine) и др., чтобы с их помощью возместить недостающую им злаковую пищу. Правда, обоюдными стараниями редко удавалось утолить голод. Порою случалось убить одного из многочисленных крокодилов, населяющих реку, и приготовить из его превосходного мяса настоящее праздничное угощение для населения целой деревушки.

Шари в этой местности протекает более или менее с юго-востока на северо-запад и значительно меняется по ширине. Восточный берег в общем поднимается выше западного и тогда оказывается густо поросшим высокими деревьями. Однако иногда линия высокого берега внезапно прерывается или отступает вдаль, так что долина Шари расширяется до нескольких километров. В этом случае песчаная почва встречается лишь непосредственно у реки, тогда как остальная часть низменности покрыта богатой перегноем и болотистыми заводями почвой, где преобладает густая, растущая выше головы всадника жесткая трава.

На следующий день (24 марта) мы снова так или иначе придерживались поворотов реки, коротких и многочисленных. По подступающему прямо к реке высокому берегу, где мы провели ночь близ бывшей деревни Махален, через каких-нибудь полтора часа мы добрались, двигаясь примерно в восточном направлении, до крупной деревни Онко, жителей которой мы незадолго перед тем видели неподалеку от их временного островного поселения, бойко занимающихся рыбной ловлей. Затем лесистая береговая линия отступила, и мы спустились в низменность, которую пересекли приблизительно в юго-восточном направлении за какой-нибудь час. Мне не удалось помешать своим спутникам-багирми обобрать нескольких жителей Онко, сушивших рыбу, пойманную ими на утренней заре. Потом речная долина вновь ненадолго сужается. Мы преодолели это место за какой-нибудь час и миновали следующие друг за другом по высокому берегу незначительные поселения Бунджулу и Тидденг, жители которых укрылись на ближайшем острове. Последние полчаса нашего утреннего перехода снова пришлись на речную низменность, где мы и расположились на дневной отдых напротив острова, занятого жителями значительного поселения Баленьере. [296] Лишь с большим трудом мне удалось заставить рабов короля продолжить путь после обеда, поскольку они считали, что имеют особое право грабить это место, которое подлежит особой власти королевы-матери (магира). Час спустя мы снова поднялись на лесистый высокий берег, миновали в его начале разрушенную деревню Баленьере и более двух часов двигались в общем восточном-юго-восточном направлении через нескончаемый густой лес. Иногда в более светлых местах у наших ног проглядывал красивый поток. На закате солнца мы миновали довольно большую разрушенную деревню Мондо, и высокий берег вновь уступил место широкой низменности, куда мы и спустились, чтобы заночевать на берегу Шари.

После Манджафы мы видели лишь нескольких онко; представителей остального населения Багирми мы наблюдали не более как издали, на их островах и в лодках. За время войны все сделались такими боязливыми, что лишь с большой предосторожностью ступали на восточный берег или позволяли чужакам посетить свои убежища. Хотя делу изучения страны и людей это наносило ущерб, однако ночи под ясным звездным небом в прекрасном лесу или на берегу красивой реки были явно предпочтительнее тех, что стали бы нашей участью в хижинах, кишащих вредными насекомыми.

На следующий день (25 марта) пятичасовой переход еще до полудня вывел нас за деревню Моро. Дорога шла через речную низменность, изрезанную тропами слонов, где продвижение затрудняла жесткая трава трехметровой высоты, закрывающая все вокруг, а на болотистых местах шаг замедляла короткая и густая трава. Иногда эта непривлекательная местность прерывалась мелколесьем. Но берег при этом уже не достигал прежней высоты. Двигаясь в том направлении, которое лишь на несколько градусов отклонялось от восточного к югу, мы сначала через полтора часа добрались до деревушки Мондо Базза (т. е. «Малое Мондо»), стоявшей у речной заводи шириной едва ли в 50 шагов, которая на несколько километров тянулась вдоль нашего пути и заканчивалась в лощине. Севернее нашей дороги также находились многочисленные продолговатые пруды. Их берега украшал густой свежий кустарник, а над ним возвышались отдельные высокоствольные деревья. Поздним летом и осенью почти все эти низменности покрываются водой и образуют вместе с рекой общую водную систему.

Примерно через полтора часа мы дошли до развалин более крупной деревни, Банглама, стоявшей на широком, поросшем лесом холме, у подножия которого протянулись три пруда. Еще через полтора часа мы добрались до большой деревни Моро, расположенной на высоком речном берегу, поросшем буйным лесом. Она также оказалась покинутой жителями, но не была разрушена. Через полчаса по ту сторону от деревни мы снова спустились к реке и, пережидая дневной зной, расположились лагерем у кромки леса, в тени его деревьев у нескольких прудов, где наши быки и лошади нашли превосходное пастбище со свежей зеленой травой. [297]

До сих пор наше путешествие проходило гладко, без опасностей. Все же из-за неудовлетворительного питания среди нас оказалось несколько больных, которые вызывали у меня озабоченность ввиду предстоящих нам трудностей. Маленького Билламу, которому нежный возраст еще не позволял переносить тяготы длительного пешего путешествия, хотя он и старался преодолеть их с удивительной стойкостью, я уже несколько дней назад посадил сзади себя на лошадь. Хамму во время поездки в Борку благодаря своей выносливой натуре в здоровом климате пустыни собрался с новыми силами, но теперь его снова лихорадило, а Афоно, раб-хаусанец шерифа ал-Медени, после Карнака Логона страдал катаральным воспалением кишечника, до крайности его изнурившим. Без большой охоты мне пришлось посадить на коня и его, как ни хотелось пощадить прекрасное животное его хозяина, заботу о котором тот мне доверил.

В Баинганне, конечном пункте этого дня пути, жители поддерживали дружественные отношения с независимыми подразделениями музгу и поэтому, должно быть, располагали каким-то запасом зерна. Я надеялся получить там припасы для более обильного питания, а может быть, и устроить день для отдыха. Во второй половине дня мы двигались по расстилавшейся перед нами низменности неподалеку от реки, где кишели гиппопотамы, а на песчаном берегу грелись на солнце зевающие крокодилы, и через час с четвертью поднялись на начавшийся высокий берег близ деревни Матлама, которая тоже стояла пустая, хотя и не разрушенная. Отсюда в течение часа мы шли на юго-восток, затем около деревни Морросо снова спустились на низменность и еще через добрых полчаса расположились на прибрежном песке напротив острова, который дал надежный приют жителям Баинганны и лежал неподалеку от западного берега.

Мы намеревались переправиться здесь на противоположный берег, поскольку из услышанных тут и там по дороге вестей явствовало, что арабы Багирми — единственная часть населения, державшая сторону короля Абд ар-Рахмана, делали небезопасной местность вплоть до Маффалинга и Бусо. Вскоре к нам на лодках добрались некоторые уважаемые жители этого поселения, от которых мы услышали обескураживающие заверения в том, что у них на острове невозможно купить ни мудда зерна; даже рыбы у них не хватало, в лучшем случае они могли расстаться с запасами наге, которыми они были обязаны необычному обилию деревьев хеджлидж в ближнем лесу. Пообещав нам перевезти нас на следующее утро на другой берег, они оставили нас с пустыми желудками и нашими заботами. Наступило утро, но мы напрасно ждали прибытия лодок и гребцов. На наши крики к нам наконец приблизилось несколько человек, заявивших, что они помогут нам перебраться через реку только выше по течению, чтобы быть уверенными в том, что мы не высадимся у них на острове. Хотя они и отказались от своего первоначального опасения, не являемся ли мы сами мародерами или людьми Абд ар-Рахмана, однако боялись жестокости и притязаний рабов короля. Волей-неволей пришлось согласиться. Мы переместили лагерь на километр выше по течению, туда, где почти нетронутыми сохранилось [298] собственно поселение Баинганна, и отсюда вскоре началась переправа. Река здесь шире, чем близ Бугомана и Мискина, но не такая глубокая. Кони до середины реки шли вброд, и только на западной ее половине обнаруживалось более сильное течение при глубине от трех до четырех метров. От западного берега линия леса отходила дальше, нежели от восточного, так что мы смирились с отсутствием тени и лишь как могли спасались от палящих лучей солнца с помощью импровизированных навесов, под которыми в два часа пополудни температура все еще была 42,2 °C. И здесь, на песчаном берегу, грелись крупные крокодилы, которые, однако, не помешали нам ближе к вечеру принять освежающую ванну в реке, как это делали опытные туземцы.

По счастью, благодаря сношениям с одной расположенной неподалеку деревней музгу жители Баинганны действительно снабжались зерном лучше, чем об этом можно было судить по их собственным утверждениям. За один туркеди я получил 14 муддов дурры, тогда как бусы и иглы мне не удалось продать даже в обмен на наге, но после полудня я приобрел еще 7 муддов и одну сушеную рыбу. Глава, поселения вечером нанес мне визит и произвел на меня весьма благоприятное впечатление. Он даже раздобыл для нас миску аиша, без которого мы обходились после отъезда из Мискина. От него же я узнал, что Абд ар-Рахман встретился в Саруа (к востоку от Бусо на северо-восточном берегу реки) с одним высокопоставленным чиновником из Вадаи, чтобы подготовиться к решающей битве против Абу Секкина, который, кажется, все еще пребывал в Сомраи. Здешние люди были преданы своему наследственному королю не меньше, чем жители Бугомана и Мискина.

От Баинганны мы могли либо держать курс в юго-восточном направлении прямо на Сомраи, либо следовать вдоль реки до Маффалинга, а там повернуть на юг. Половина следующего дня (27 марта) прошла в бесполезных спорах относительно выбора пути, а когда к соглашению прийти не удалось, то было решено начать следующую, теперь самую серьезную часть нашего путешествия прежде всего с жертвоприношений — садака, как это принято делать. К сожалению, мы не смогли достать на острове какое-либо обычное в таких случаях животное (быка, овцу или козу), но в конце нашлись две курицы, которыми и порешили довольствоваться мои набожные спутники. Покупка куриц тоже не обошлась без трудностей, ибо их цена более чем в двадцать раз превосходила обычную. Рассердившись на нескончаемые споры, я ушел переждать самый зной в дальний лес и проспал там в приятной тени деревьев. Этот освежающий послеполуденный сон вместе с превосходно приготовленной Альмасом рыбой (это была жертва, до которой снизошел ради нас нгаре) усмирили мое раздражение. По счастью, мои спутники тем временем договорились о том, что выгоднее будет проехать сначала до Маффалинга, и я, хотя и не разделял их мнение, был все же рад, что мы по крайней мере сможем продолжить путь во второй половине этого же дня. Однако прежде мне надлежало позаботиться о больном Афоно, который лежал в лихорадке с крайним [299] истощением и с величайшей решительностью отказывался от всяких попыток ехать дальше. С одной стороны, у меня возникали сомнения, как оставить здесь раба (вряд ли можно было ожидать, что он найдет дорогу назад в Борну или в военный лагерь мбанга Мохаммеду) и тем самым доверить его людям, которым при их бедности должна показаться заманчивой мысль завладеть им. С другой стороны, однако, было безответственно подвергать смертельно больного человека опасностям и трудностям начинающегося теперь отрезка нашего путешествия. Тогда я решился доверить своего опекаемого заботами таре, дал ему предварительно один талер на содержание, наказал отправить Афоно после выздоровления, если представится возможность, либо в Борну, либо к нам, и пообещал на обратном пути вернуть возможные издержки с добавлением еще одного подарка.

Мы полтора часа следовали за поворотами реки (которая, казалось, текла здесь с разных сторон) в общем восточном-северо-восточном направлении и в самом начале миновали еще одну покинутую временную деревушку — Дерреджа. Потом мы повернули к юго-востоку, пройдя за следующие полтора часа одну за другой деревушки Мусгугу, Годо и Вой. Там реку скрыла от нас ночь, темнота которой усиливалась благодаря густому лесу. Стало трудно придерживаться выбранного направления, которое, как кажется, было юго-восточным. Через час после захода солнца мы заметили на берегу реки огни второй деревушки, Вой, и когда спустя еще час вышли из леса (который сильно отделал нашу кожу, одежду и поклажу) на весьма обширную в том месте речную низменность, на одном из островов заблистали огни, зажженные жителями Кабы. Все названные деревушки были весьма незначительными и прежде располагались на другом берегу. В течение последнего двухчасового отрезка пути мы держались у самой кромки леса, не следуя точно за многочисленными поворотами реки, и в 10 часов вечера разбили лагерь на песчаном участке, блестевшем в лунном свете среди травянистой, прорезанной прудами и болотами низменности. Как показывали многочисленные признаки, там же незадолго перед тем останавливался беглый король Багирми.

На следующий день (28 марта) через шесть с половиной часов мы прибыли в Маффалинг. Вскоре после выхода мы вступили в несколько более светлый прибрежный лес и снова увидели реку только почти через три часа, когда спустились в ее долину, чтобы напоить животных. После леса дорога проходила по равнине, почти лишенной деревьев, но со множеством антилоп. В полдень мы расположились на берегу в скудной тени нескольких пальм делеб напротив вытянутого песчаного острова, который дал пристанище населению Маффалинга. Временное поселение вмещало жителей трех небольших деревень, но тем не менее едва ли насчитывало больше 300 хижин.

По дороге мы слышали, что отряд Абд ар-Рахмана осадил город. Поэтому я предложил до получения достоверных известий подождать на безопасном расстоянии. Однако по мере того как численность моих спутников возрастала, мое влияние постепенно падало, и было решено немедленно направиться к городу. По счастью, силы врагов [300] сводились к двум посланцам Абд ар-Рахмана, которые старались уговорить жителей этого поселения признать узурпатора в качестве законного правителя Багирми. Они находились еще на острове и, по-видимому, добились успеха. Ввиду угрожающей близости Абд ар-Рахмана города Бусо и Маффалинг заняли его сторону, что, правда, не помешало бы им немедленно отойти от него, если бы мбанг Мохаммеду в ближайшее время одержал победу над своим кузеном. Сам Абд ар-Рахман будто бы перешел реку в области Саруа, то ли близ Монголы, как утверждали одни, то ли близ Кирбе, как считали другие, или же в Мильту, как говорили третьи, и намеревался возобновить военные действия против Абу Секкина, хотя сопровождавший его акид Вадаи, считавшийся тайным другом последнего, не давал ему согласия на этот шаг. Как бы то ни было, но прежде всего нам, казалось, не грозила опасность ни в Маффа-линге, ни на лежащей перед нами дороге.

Мои попытки увеличить запас продовольствия за деньги или путем обмена и здесь потерпели неудачу, ибо, не говоря уже о собственных нехватках, жители сочли предлагаемые мною бусы и иглы не слишком желательными. Однако мы искали и нашли двух знающих дорогу багирми, которые в то же время имели дружеские связи среди сомраи, и решили покинуть Маффалинг на следующую ночь под их началом и в обществе примерно двадцати мелких торговцев-канури из северного Багирми, которые уже давно ожидали удобной возможности для поездки в военный лагерь Абу Секкина.

Комментарии

62. Нгальджам — речная старица

62. Игра слов: Termes bellicosus — «термит воинственный», Termes fatalis — «термит роковой» (или «убийственный»).