СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ГУСТАВ НАХТИГАЛЬ

САХАРА И СУДАН

РЕЗУЛЬТАТЫ ШЕСТИЛЕТНЕГО ПУТЕШЕСТВИЯ В АФРИКЕ

SAHARA UND SUDAN: ERGEBNISSE SECHSJAEHRIGER REISEN IN AFRIKA

Логон

Кала Кафра. — Негостеприимный прием. — Альф, или Ульф. — Защита деревень шоа от наводнений. — Арабские хижины. — Дружественный прием в Мелери. — Канурийские деревни. — Округ Вилли поблизости от Карнака Логона. — Пальмы делеб и их плоды — Тревоги короля Мааруфа. — Его посланцы. — Въезд в столицу. — Парад на замковой площади. — Отведенное мне жилище. — Скромное гостеприимство. — Тщетные просьбы об аудиенции. — Осмотр города. — Рынок. — Городские дома. — Жители. — Женский танец — Речная сторона города. — Лодки жителей Логона. — Прием нашего каравана правителем. — Моя речь. — Ответ короля. — Попытки отговорить меня от поездки в Багирми — Моя твердость — Неприятное завершение аудиенции. — Интриги нимы Исы. — Новая попытка добиться аудиенции. — Государство Логон, его расположение, границы и очертания. — Река Логоне и ее притоки. — Деление страны и ее важнейшие населенные пункты. — Площадь и численность населения — Жители Логона (макари) и родственные им племена. — Физический облик макари. — Одежда, оружие и т п. — Занятия и ремесла. — Пища. — Суеверия. — Предание относительно прошлого страны. — Политическое положение Логона. — Король и его придворные. — Военные чиновники.

11 марта мы вступили на территорию Логона. Выехав из Тилле, мы через час пути в восточном-юго-восточном направлении миновали деревню шоа Билла Моемми, временно покинутую жителями, и еще через полчаса в восточном, но несколько отклоняющемся к северу направлении добрались до одной из деревень, известных под общим названием Дебаба и также населенных арабами. Они расположены на территории прежнего города сао Нгафе. Это городище осталось к северу от нашей дороги. Затем мы повернули на юго-восток, [261] через час прибыли в третью деревушку шоа и вслед за тем пересекли границу Логона, которая проходит там по болотистому пруду с дождевой водой. Спустя полчаса, пройдя в юго-юго-восточном направлении, мы подошли к воротам города Кала Кафра, названного так в отличие от расположенного дальше к юго-западу города Кала Курра.

Город был окружен довольно хорошо сохранившейся стеной, высотой метров в шесть и шириной в нижней части в три метра; по его размерам можно было заключить, что населяют его 5-6 тыс. жителей. Люди оказались весьма негостеприимными и подозрительными и при нашем приближении поторопились закрыть городские ворота. Многие из них, правда, вышли к нам наружу и стали усердно помогать в устройстве тенистого лагеря вблизи колодца, и некоторым из наших людей даже позволили войти в город. Однако их не удалось склонить к тому, чтобы впустить туда весь караван. Поскольку мы хотели всего лишь переждать там полуденный зной, то не стали настаивать на своем, а расположились в тени крупной и красивой кигелии, с которой нам на головы грозили упасть ее большие плоды. Кингиам направился к городскому главе, чтобы потребовать от имени короля предоставить нам угощение, а когда его отсутствие затянулось слишком надолго, за ним последовал Альмас, опасавшийся, как бы тот в одиночку не воспользовался вынужденным гостеприимством жителей. Оба они привели затем в наш лагерь наместника, носившего титул халифа. Он прибыл с большой свитой, принялся описывать бедность города, который недавно был тяжело обложен Аба Хашеми (сыном шейха Омара) и к тому же еще терпел нужду из-за неурожая прошлого года, но все же пообещал тотчас же прислать выпрошенный завтрак. Но после того как за ним закрылись городские ворота, никто уже больше не показывался, и, как только миновал самый сильный зной, мы покинули это негостеприимное место. Дорога вела нас в юго-восточном направлении через густой лес, в котором деревья с красивой кроной встречались столь же часто, сколь бедные акации и разновидности Zizyphus. На полчаса он сменился травянистой поляной, а затем появился древний город Альф, или Ульф, или Уллуф, в который мы прибыли через два часа.

Как и Кала, Альф был в лучшем состоянии, чем те города, с которыми мы познакомились на территории собственно Борну. В нем жило 6-7 тыс. человек. Управлял им чиновник, носивший титул галадима. Поскольку ворота не были закрыты, мы направились в город, но были вынуждены оставить вьючных животных снаружи, так как проходы были такими узкими, что при значительной толщине стен выглядели почти как коридоры. Даже через самые большие ворота — если вы не желали поранить колени или разбить себе голову — верхом нужно было ехать очень осторожно. Учитывая черствую натуру макари, мы решили завоевать благосклонность главы города торжественным вступлением и проскакали галопом под оживленную ружейную пальбу перед его домом. Результат, однако, не соответствовал усилиям всадников и расходу пороха, ибо высокий чиновник [262] отвел нам для лагеря попросту дендаль ⁶⁰. Разочарованные и огорченные, мы направились через другие, еще более узкие ворота (через них, лишь спешившись, с трудом можно было провести лошадей) снова за пределы города и разбили там лагерь на ночь. Неподалеку от этих ворот внутри города на одном пустом месте я заметил первые пальмы делеб (Borassus aethiopum).

Наша дорога от Альфа проходила в юго-юго-восточном направлении через местность, густо заселенную канури и шоа и поросшую светлым мелколесьем, в котором преобладали акации и особенно родственные курне разновидности Zizyphus. Лес чередовался с просторными луговыми равнинами. Они редко бывали совершенно сухими, а на большую часть года превращались в болота и озера. В конце второго часа пути в нескольких километрах к востоку мы оставили деревню Бирге, затем, спустя еще полчаса, дошли до двух небольших поселений по имени Дели, а еще через полчаса до Гелаи.

Деревни в этой плоской, ежегодно страдающей от наводнений местности в большинстве своем были защищены жителями (исключительно шоа) от напора воды низкими земляными валами, которым старались придать прочность, добавляя в них тростник. Деревни были застроены большими, неуклюжими и не очень прочными хижинами из тростника и соломы. Помимо людей они укрывали еще и всех домашних животных. Обычно кроме нескольких низких глиняных скамей в дальней части хижины (они служат ее обитателям для пребывания в дневное время) посередине находится помост из жердей примерно трехметровой высоты, покрытый циновками, где семья проводит ночь, тогда как внизу теснятся куры, коровы, лошади и козы. Но даже такой помост недостаточно надежно предохраняет от бесчисленных комаров этой влажной местности, которые очень мешают ночному отдыху людей. Обычно перед входом в хижину возводят еще один подобный помост. Днем он служит навесом, дающим тень, а ночью превращается в постель. Перед заходом солнца под ним разводят костер, и его дым вместе с верхним сквозняком отгоняет насекомых.

В Дели тоже появилась пальма делеб, а в окрестностях часто встречалось низкое дерево, именуемое нгалиби, с листьями, подобными лавровым, и темными сладкими плодами величиной с плоды хеджлиджа. В Гелаи, где из всех перечисленных деревень жителей было больше всего, из-за склонности наших попутчиков из Багирми к воровству возникли досадные недоразумения. Жители несколько раз промыли и переварили урожай плодов хеджлиджа (бито), превратив их в так называемое наге, которое они разложили для просушки на всех навесах и циновках. Голодные бигирмийцы набросились на эти запасы, и только небольшое возмещение убытков, уплаченное мною, восстановило наше доброе согласие с пострадавшими.

Через полтора часа после отъезда из Гелаи в юго-юго-восточном направлении начинается группа деревень канури, в первой из которых мы тогда и разбили свой лагерь. Деревня Мелери насчитывала, вероятно, 150 хижин, и ее жители приняли нас с приветливой [263] доброжелательностью, которая характеру канури свойственна больше, нежели макари и шоа. Если в других местах добродетель гостеприимства арабами высоко ценится и соблюдается, то у борнуанских шоа она превратилась в пустую формальность, которая еще поддерживается только по видимости, с оглядкой на религиозное предписание. Мы без приглашения воспользовались гостеприимством в одном доме, где вследствие отъезда владельца оказалось достаточно свободного места, а хозяйка, робкая и добродушная женщина, не осмелилась протестовать. Однако мы скромно заняли только два навеса для тени, сооруженных под густыми деревьями. Здесь наконец появился хоть и не сам долгожданный чима, который отправился по более западной дороге, проходящей через Джильбеи, но по крайней мере гонец от него. Он пообещал своевременное прибытие чимы в Вули — деревню, расположенную неподалеку от столицы Логона.

Наша хозяйка отличалась больше кротостью и скромностью, нежели внешней привлекательностью, но вскоре нас посетили несколько хорошеньких ее соседок, привлеченных любопытством к необычному чужестранцу. Застенчивость вскоре уступила место вызывающему кокетству, а вкрадчивая ласковость приняла такие размеры, что мне наконец пришлось положить конец слишком далеко зашедшему обследованию моей белой кожи и моих вещей. Если не считать прически, которую они странным образом заимствовали у женщин макари, в них прослеживались все национальные особенности остальных женщин шоа. Они помогли нашей хозяйке в приготовлении угощения, а позднее принесли из дому свою долю угощения (дийафы) ⁶¹. После перехода через границу Логона аиш уже имел форму не полукруглой лепешки, а маленького, удлиненного хлебца и приносили его (в том случае, если готовили не в доме) в небольших, не очень аппетитных корзинах из волокон пальмы дум. Полагающийся к нему соус подавался в маленьких глиняных кувшинах. Ночь оказалась чрезвычайно неприятной из-за какой-то разновидности древесных клопов, которые поистине в немыслимом количестве падали с деревьев на навесы, на людей и на землю, хотя и были совершенно безобидны.

Когда на следующее утро (13 марта) мы продолжили свой путь в юго-юго-восточном направлении через густо населенный округ Канури, куда мы вступили накануне, то сначала нам повстречалась деревня Касача, которая была еще больше, чем Мелери. Потом через короткие промежутки последовали два более мелких поселения — Бремери и Каири. Второе лежало на расстоянии трех четвертей часа пути от Карагаммы, также населенной канури. Наконец еще через сорок пять минут мы добрались до первых деревень Вули и тем самым оказались в непосредственной близости от резиденции правителя Логона.

Группа Вули также состояла из деревушек шоа и находилась в светлом лесу, где хотя и не преобладала, но все же часто встречалась Borassus aethiopum (возможно, не отличающаяся от индийской пальмы—пальмиры Borassus flabelliformis). Пальма эта со своим монументальным стволом, с веретенообразным утолщением [264] в средней части не может, правда, сравниться по изяществу с финиковой пальмой, но зато превосходит ее и в особенности пальму дум своим величественным внешним видом. Ее крупные, продолговато-округленные и в зрелом виде шафранно-желтые плоды издают великолепный аромат. Однако своим содержимым они не оправдывают ожиданий, которые непроизвольно, судя по запаху, возлагаешь и на их вкус. Несоразмерно большая косточка покрыта тонким слоем также шафрановой, волокнистой мякоти, которая столь же упорно сопротивляется ножу, как и гладкая кожура. Приходится потрудиться, прежде чем плод вознаградит ваши, усилия умеренным количеством сока. Молодые ростки, пока они еще не целиком находятся в земле, как в сыром виде, так и поджаренные, являются излюбленным блюдом и пользуются определенной славой в качестве средства для увеличения мужской силы.

Через каких-нибудь полчаса (спустя три часа после нашего отъезда из Мелери), проехав через первую из этой группы деревень на юго-юго-восток, мы остановились на постой в деревушке, указанной в качестве места встречи медлительным чимой. Я занял для себя одну пустую хижину. Остальные расположились в тени деревьев. Здесь робость перед христианином заметно отступила перед опасением, которое вызывал гость правителя Борну. Стало уже известно, что король Мааруф, боязливый и суеверный правитель, испугавшись, как бы шейх Омар не поручил мне покончить с его господством или же я, действуя из собственных побуждений, не принес ему вреда с помощью колдовства, старался собрать в своей столице как можно больше всадников и оружия и был полон решимости держать меня сколь возможно дольше за ее пределами. Он поспешил отозвать на это время с границы в столицу своего верховного военачальника по имени Боголо и в этой тревожной обстановке обеспечил себе его поддержку особыми знаками расположения.

Мой приезд пришелся на неблагоприятный момент. На одного из братьев короля упало подозрение в желании захватить власть. Опасаясь, как бы правитель силой или обманом не устранил его, тот бежал в Кусери. Вся страна пребывала в большом возбуждении. Население столицы, очень любившее принца, приняло его сторону и потребовало обеспечить его безопасность и призвать назад. Однако трусливый король боялся выполнить это требование в такой же степени, как и подавить насильственным путем это недвусмысленное волеизъявление своих подданных.

Едва мы расположились на постой, как из столицы прибыл человек, который, ссылаясь на поручение короля, высказал просьбу, чтобы я оставался в Вули, пока король после полудня торжественно не заедет за мной. После того как я понапрасну прождал (узнав, какие опасения вызывает моя безобидная персона в придворных кругах Логона), на закате, т. е. в то время, когда переезд в столицу в торжественном сопровождении был уже действительно невозможен, к нам наконец прибыли от короля два всадника в воинских доспехах. Они приветствовали меня и просили временно еще задержаться в Вули, пока на следующий день они сами не заедут за мной. [265] Король, добавили они, все еще занят тем, чтобы собрать в столице как можно больше всадников для достойной встречи такого редкого и почетного гостя, как христианин-европеец. Я выразил готовность пойти на эту маленькую отсрочку, но заметил, что завтра я непременно должен быть в столице, хотя бы уже потому, что в Вули я даже на один день не смогу достать пропитания, необходимого для людей и лошадей своего многочисленного сопровождения. Впрочем, добавил я, вообще-то я простой смертный, не король и не принц, и не жду никаких торжеств в свою честь.

Когда на следующее утро (14 марта) эти господа прибыли снова, они воспользовались отсутствием чимы, на которого король возлагал надежду как на союзника, в качестве предлога, чтобы снова отложить мой въезд в столицу — Карнак. Они заявили, что их правитель сможет должным образом принять меня и оказать мне поддержку только после ознакомления с повелением своего сюзерена, которое передаст ему посланец кашеллы Билаля. Однако я не дал ввести себя в заблуждение. Обеспечив себе благосклонность одного из всадников (он был родом канури и зятем короля) с помощью скромного подарка, я заявил, что не могу дольше ждать, тем более что в своих передвижениях вообще не завишу от посланца кашеллы Билаля. Несмотря на все возражения, я остался при своем намерении въехать в город во второй половине этого же дня. После полуденного отдыха я нарядился как можно более достойным образом, надел тобу цвета цесарки, набросил на плечи свой изъеденный молью бурнус, закутал рот и нос лисамом и, надев большие синие очки, не позволил лицезреть даже свои глаза. Поскольку я был убежден, что король любым способом постарается расстроить мои планы (и так как он, очевидно, был труслив), то я при зрелом размышлении счел за лучшее произвести на него возможно большее впечатление и, нагнав на него еще больше страха перед моей опасной персоной, содействовать своей быстрейшей отправке из города.

В четыре часа пополудни мы выступили в путь. Во главе нашей тщательно построенной колонны скакали Альмас, который с удовольствием позволял именовать себя кашеллой, один примкнувший к нам по дороге младший начальник из лейб-гвардии шейха Омара и клиенты муаллима Мухаммеда на хороших лошадях. За ними и непосредственно передо мной, ибо я, естественно, занимал в колонне центральное место, следовали кингиам Киари и пешие, но вооруженные ружьями люди и среди них — Хамму и мой юный Мохаммеду, которые прежде всего усердствовали в том, чтобы истребить как можно больше пороха. Рядом со мной скакали закутанные в ватные доспехи всадники короля, а замыкали процессию остальные члены каравана. Быстрым маршем миновав примерно в середине пути одну деревню, мы через полтора часа достигли города с его западной стороны. Ворота оказались закрытыми, но после того как один из всадников короля постучал, они открылись, и мы друг за другом, очень осторожно, как того требовали небольшие размеры ворот, въехали в город к царскому дворцу.

Чем ближе мы подъезжали к замковой площади, тем больше [266] росла поджидавшая нас толпа людей, а на площади выстроились несколько сотен всадников короля. Пока я напротив входа в королевское жилище в достойной неподвижности выставлял себя на пытливое обозрение толпы и, без сомнения, прятавшегося где-то короля, кашелла Альмас организовал конные игры, а Хамму, который благодаря своей светлой коже считался, разумеется, шерифом, старался расстрелять возможно больше пороха. Примерно через четверть часа я был препровожден в отведенное мне жилище, которое никак нельзя было назвать столь же блестящим, как то, что когда-то имел Барт, будучи гостем Юсефа — отца и предшественника короля Мааруфа.

В то время как обычно в строениях макари имеется нечто величественное благодаря мощным стенам и большой площади и содержатся они, как правило, относительно хорошо, мой дом сильно обветшал и был втиснут между двумя соседними домами. Он находился на узкой, проходящей с востока на запад улице и отличался странным устройством. Через входную дверь, расположенную в западной части внешней стены, обычно не имеющей входа, попадали в узкий коридор, куда входили маленькие комнаты без окон. Дойдя до задней стены дома, поворачивали на восток и входили в непокрытую крышей часть постройки, состоявшую из коридоров и двориков, разделенных полуразвалившимися стенами и, очевидно, предназначенных для каких-то домашних животных. Наконец, в южную сторону следовал содержавшийся в чистоте хорошо огороженный двор с несколькими постройками, где, очевидно, жили члены семьи хозяина дома, и тут снова оказывалась стена, обращенная к улице. Здесь я разместился с моими ближайшими людьми, отдав одну из построек моим собственным слугам, а другую — Альмасу и его людям. На террасе этой второй постройки был выстроен маленький домик, вмещавший всего одну весьма небольшую по площади комнату, — его-то я и выбрал для своего пристанища. Прежде со двора к нему вела отдельная земляная лестница, но теперь были видны лишь ее остатки, и ее заменил кое-как обрубленный ствол дерева. Правда, он был такой тонкий, что переход по нему больше подходил, пожалуй, для канатоходцев, чем для обычных людей, однако именно это обстоятельство обещало в какой-то мере оградить меня от докучливых посетителей.

Вскоре после нашего размещения появился чиновник, который занимал примерно такое же положение, как макинта при борнуанском дворе. Вместе с приветами от короля он передал мне некоторые предметы для домашнего устройства (циновки и навесные двери), а в качестве угощения четыре больших миски аиша с рыбным соусом и медом, трех кур и немного соломы для лошадей. Такое угощение от государя подобного ранга как правитель Логона, если вспомнить о плодородии и обычаях этой страны, нельзя было назвать иначе как скромным, и в соответствии с ним и я отблагодарил его подателя не слишком щедро, тем более что моя просьба о кормовом зерне для лошадей оказалась безуспешной. Правда, прекрасно обработанные миски из черного твердого дерева были [267] больше тех, которые я когда-то получал из кухни шейха Омара, и их содержимого вполне нам хватило, однако гостеприимство измеряется в этих странах по степени избытка. Впрочем, сам я по большей части довольствовался просто вареным рисом или кашей из пшеничной муки, а что касается мяса, то обходился превосходными местными курами. Я был очень доволен тем, что выбрал себе комнату на прохладном возвышении дома, и, несмотря на назойливых комаров, напоминавших о близости реки, провел прекрасную ночь — как раз светила луна — на открытой террасе, хотя лунному свету здесь повсеместно приписывают опасное воздействие на спящего.

На следующее утро я послал спросить у короля, в какое время дня ему будет желателен мой визит. Вскоре появился уже знакомый мне зять с ответом, пересыпанным комплиментами. Оказалось, что прежде всего следовало провести государственный совет, чтобы уладить неприятное дело, касающееся наследника престола, но что после этого меня будут очень рады принять на аудиенции и доставят меня на нее. После этого появился обильный завтрак, в котором главная роль принадлежала блюду с громадными, политыми медом, круглыми клецками из муки бататов; однако после его завершения я напрасно ждал приглашения на аудиенцию. За повторным запросом с моей стороны последовала лишь новая отговорка, что король получил-де известие о прибытии через несколько часов чимы и поэтому пожелал отложить нашу встречу до этого момента. Очевидно, господину Мааруфу не удавалось побороть вызываемый мною страх. Это подтвердил и один вольноотпущенник-музгу, который, прожив много лет в Триполи, выбрал своим местожительством Логон с родственными ему тамошними жителями и добился благодаря своему жизненному опыту определенного авторитета у короля. Этот человек рассказал мне, что тот умирал от любопытства познакомиться со мной, но что пока перевешивал страх перед моими колдовскими штуками.

Чима, которого звали Иса, действительно прибыл, и вскоре мне стало ясно, что король, действуя в своих интересах, дожидался его прибытия. Тот, не сочтя себя обязанным посетить меня, тем самым показал, что он вовсе не собирается непременно заступаться за меня. Полагаясь на приказание шейха Омара, я не сразу придал значение этому обстоятельству и к вечеру, рассерженный, вышел из дома, чтобы осмотреть город и его рынок.

В общем добрый обычай требует, чтобы чужестранец, если он является гостем короля, не появлялся в городе до первой аудиенции у него, и лишь поразительное поведение Мааруфа заставило меня отойти от этого правила приличия. Поскольку был как раз базарный день, а мне нужны были кое-какие припасы (дурра, рис, масло и лук) для дальнейшей поездки, я направился на отведенную под рынок площадь, которая уже заметно опустела ввиду позднего часа. Там я выменял на один талер 42 узких куска хлопчатобумажной материи — каждый был длиной в четыре дра (соответствует французскому coudee — локтю) и в три пальца в ширину — и воспользовался услугами упомянутого выше зятя короля в качестве местного знатока [268] для покупки необходимых мне вещей. Кроме них из-за позднего часа продавался лишь табак, зелень и хлопок, однако некоторые цены мне показались выше, чем в Куке, и, во всяком случае, значительно выше тех, что я ожидал увидеть в плодородной стране.

Улицы в городе порою шире и проложены удобнее, нежели в Куке, а в расположении домов, в общем, больше порядка. Это либо бонго значительных размеров, которые чаще всего возведены на высоком фундаменте, либо крупные, похожие на замки постройки с зубчатыми толстыми стенами, нередко украшенные угловыми башенками, либо четырехугольные, несколько сужающиеся в верхней части дома, покрытые плоской, закругленной наверху, соломенной крышей. К этому последнему виду, не встречающемуся в самом Борну, в отведенном мне жилище относилась та постройка, где жили слуги. Хотя дома эти значительно выше только что описанных, они тоже состоят всего из одного этажа, который внутри просматривается до крыши. Наибольшим вкусом и одновременно наибольшей прочностью отличаются, без сомнения, те постройки замкового типа, которые в Карнаке встречались не часто, но (как я имел возможность убедиться в этой поездке) преобладали в городе макари Гульфеи на реке Шари. Нередко можно заметить определенное стремление соединить опрятность и удобства с прочностью. Так, я обратил внимание, что перед многими домами устроена площадка из тщательно утрамбованной глины, обнесенная снаружи стенкой высотой в один фут. Она посыпана чистым песком, но чаще устлана соломой (поскольку песок можно найти лишь поблизости от реки) и предназначается для молитвы, для приема посетителей и подчиненных.

Необычное впечатление от всего увиденного, совершенно отличающееся от полученного в канурийских городах, распространяется и на жителей. Они показались мне в общем темнее, чем борнуанцы, выше и сильнее, но в то же время более неуклюжими и больше склонными к полноте, чем те, и с еще менее привлекательными чертами лица. Мужчины сбривают волосы на голове, ходят с непокрытой головой (за исключением ученых, паломников и старцев преклонного возраста, которым обычай предписывает носить шапочки, сшитые из хама или из широко распространенных здесь хлопчатобумажных полос) и предпочитают шить одежду из материи, окрашенной краской индиго. Женщины прической и одеждой едва ли отличаются от жительниц Афаде и других городов макари в Борну, но они произвели на меня какое-то особенно скверное впечатление.

Люди на улицах были спокойными и серьезными, шествовали медленным шагом и, по-видимому, делали все с несравненно большей медлительностью и рассудительностью, чем простой народ, который можно наблюдать на улицах Куки. Во всем сказывается некоторая неповоротливость — как в стиле построек, так и в изготовлении деревянных мисок и других ремесленных изделий, как в еде, так и в разговоре, как в работе, так и в развлечениях. Даже в излюбленном народном танце, исполнявшемся одними женщинами, за которым я наблюдал на небольшой площади, обнаруживался этот характер, если сравнить его с обычными танцевальными увеселениями канури. [269]

Танцовщицы замкнули круг, за пределами которого стояли два музыканта, как я это видел и в Тилле. Вскоре одна из женщин, вырвавшись из него, пошла по кругу в такт звукам инструментов, вызывая других. Темп музыки ускорился, одна из товарок приняла вызов, и, после того как обе, воодушевляясь все больше и больше, под все убыстряющийся ритм несколько раз прошли мимо и обошли друг вокруг друга, они целеустремленно бросились одна к другой, а когда сошлись, внезапно так ударились правыми ягодицами, что та, что послабее, была заметно отброшена назад (иногда под смех своих товарок одна из танцовщиц даже вылетала вон из круга). Победительница, торжествуя, танцевала дальше, пока ей не готовила ту же судьбу ее соперница. К сожалению, неудовольствие, которое вызвало у красавиц мое нескромное наблюдение, вскоре заставило меня уйти.

Добравшись до юго-восточной стороны города (его протяженность в сравнении с известными мне борнуанскими городами позволяла оценить его население от 12 до 15 тыс. человек), я увидел перед собой долгожданную реку Логоне, или западную Шари. Приходя с юга, она выше города поворачивает к северо-востоку, протекает вблизи городских стен и сразу же затем вновь принимает прежнее направление. На речную сторону со стоящими в ряд и порознь внушительными деревьями выходят семь ворот. Вблизи них всегда царит оживление, а в этот базарный день оно было бойким вдвойне. На зеленом берегу, поднимающемся метра на четыре над поверхностью воды (тогда как противоположный берег совершенно плоский), сидели люди, приходившие на базар и теперь ожидавшие переправы. Между стоявшими на якоре лодками в воде забавлялись купающиеся дети, а женщины, высоко подобрав одежду и неся корзины на голове, длинной вереницей переходили реку вброд. Под высокими деревьями группами сидели праздные жители, наслаждавшиеся вечерней прохладой. Они задумчиво наблюдали за оживлением занятых людей и обсуждали события дня.

Я тоже долго оставался погруженным в созерцание этой прекрасной картины, мирной и деятельной. Здесь — длинный ряд городских стен, над которыми кое-где возвышались стройные пальмы делеб, там — сверкающая в закатных лучах солнца река, шириной не более пятьсот шагов, а по ту сторону от нее — неизвестный мир, куда в скором времени я надеялся вступить. Вода, очевидно, стояла низко, так как на противоположном берегу в речном русле заметна широкая полоса высохшей земли, а в месте брода глубина воды нигде не превышала полутора метров. Длинные, узкие, остроносые лодки (те, что побольше, имеют в длину от 14 до 16 метров при бортах высотой от полуметра до метра) в своей верхней части достигают ширины около полутора метров. Доски предпочитают резать из дерева харазы (Acacia albida), их стягивают плотно друг с другом шнуровкой из веревки, которая одновременно закрепляет в соединительных швах пучки тростника, служащие конопатью. Носовую часть изготовляют из твердого дерева кагем (Treculia) или биргим (Diospyrus mespiiiformis). [270]

Поскольку Иса прибыл, то король Мааруф уже не мог и на следующий день откладывать страшившую его аудиенцию и назначил ее на обеденное время. Однако когда его приближенный-канури зашел за мной, я узнал, что его господин распорядился одновременно принять весь наш караван, очевидно, лишь для того, чтобы как можно меньше иметь дела с моей персоной. Вход в царское жилище находился в самой северной части его обращенного на замковую площадь фасада, так же, как это было во времена Барта. Через проходное помещение — сукейфа — мы попали, идя в западную сторону, во внутренний двор, из которого проход вел в южном направлении в другой двор, длиной шагов в пятьдесят и шириной примерно шагов в двадцать. К его противоположному концу примыкало крытое помещение, из которого, идя к востоку, попадали в место, отведенное для лошадей и не имеющее крыши, а на запад — в третий внутренний двор. Из западного конца этого двора вела дверь в открытое помещение, где по обыкновению принимали посетителей. Его под был засыпан толстым слоем чистого песка, а западную часть по всей ширине покрывал обширный и весьма солидный навес, покоящийся на прочных столбах, на котором из тростника и циновок была сооружена хижина. Мы вступили во двор для аудиенций — жители Логона и Багирми, в соответствии с обычаями своей страны, были с обнаженными торсами — и опустились на песок посередине. Вокруг на корточках уже сидели придворные и рабы.

В хижине на веранде находился король, который мог обозревать большую часть двора через закрывающую вход навесную дверь (фарфар), тогда как для нас он оставался невидимым. Мы сидели на корточках, я — во главе своих попутчиков, а рядом со мной Киари. Напротив меня сидел Альмас, к которому присоединился один незнакомец. В нем я правильно распознал Ису. Остальные следовали длинной чередой в зависимости от своего значения и социального положения. На возвышении веранды, рядом с дверью царской хижины стоял официальный толмач. Я открыл череду приветствующих короля. Осведомившись о состоянии здоровья его величества и выразив свое пожелание, чтобы в городе и в стране царили мир и процветание, я принялся распространяться о пребывании своего земляка Абд ал-Керима (Барта) в Логоне, о его сообщениях о тогдашнем короле Юсефе, о щедрости, мудрости и справедливости этого последнего и о его дружбе с чужеземцами и добавил, что и я полон желания установить эти дружеские отношения с достойным сыном Юсефа, королем Мааруфом. Подобно тому как мой предшественник за двадцать лет до меня прибыл из Логона к правителю Багирми, Абд ал-Кадиру, чтобы и тому передать желание нашего могущественного короля и повелителя жить в дружбе с суданскими правителями, я тоже намеревался посетить сына Абд ал-Кадира, короля Мохаммеду, и просил его, короля Мааруфа, поскольку он, по-видимому, не хотел подарить мне свою личную дружбу, открыть мне дорогу на Багирми, ключ от которой находился в его сильной руке. Просьбой снисходительно отнестись к моим скромным подаркам (учитывая его зависимое положение от шейха Омара, я определил [271] для него только один отрезок хама, один красный тарбуш и одну десть обычной писчей бумаги), поскольку я уже три года как расстался со своей родиной, я закончил свою речь, которую для соблюдения торжественности произнес на арабском языке. Альмас фразу за фразой передал мои слова на языке канури, а официальный толмач перевел их затем на местный язык.

Последний ответил, в соответствии с указаниями своего господина, которые были даны таким тихим голосом, что до нас доносилось лишь бормотание, нечто в таком роде: «Король приветствует тебя, о христианин, и вас, люди из Борну, и вас, мужи из Багирми!» (Общий всплеск рук с нашей стороны и тихий шепот: «Да благословит тебя Аллах и да продлит он твою жизнь»). «Наш господин,— следовало далее, — говорит тебе, о христианин, что он получил и прочитал письмо шейха Омара и понял его приказание не закрывать тебе и сопровождающим тебя людям дорогу к королю Абу Секкину. Дорога поэтому должна быть свободна для тебя. Однако король спрашивает тебя, поскольку он проникся к тебе большой дружбой, хотя и не нашел пока что времени принять тебя лично, хочешь ли ты выслушать его совет по поводу твоей задуманной поездки?» Еще не стихло одобрительное бормотание, которым присутствовавшие встретили эту речь, как я воскликнул: «Как бы я осмелился не выслушать совет столь мудрого и могущественного короля в его собственной стране, я, гость в этом чужом мире, через который я могу проехать только под защитой бога и дружбы королей?»

«Наша страна, — продолжал толмач,— принадлежит шейху Омару, и все, что будет говорить и делать король Мааруф, будь то доброе или злое, произойдет при совместной ответственности Исы, посланца Борну (одобрительное бормотание толпы). Так вот, он говорит тебе, что твоя дальнейшая поездка приведет к большим опасностям, что по последним известиям нынешний король Багирми, Абд ар-Рахман, приблизился к беглецу Абу Секкину и намеревается уничтожить его своим подавляющим превосходством. Из лагеря Абу Секкина уже бежали старики, женщины и дети, чтобы спастись от этой катастрофы. Их ожидают в Бугомане. Король отвечает за тебя, своего гостя и друга шейха Омара, и желает, прежде чем разрешить тебе дальнейшую поездку, послать в названный город, чтобы получить сведения о самых последних событиях».

Я поблагодарил короля, по видимости столь обеспокоенного моим благополучием, за его дружеские чувства и возразил, что вынужден считать нецелесообразным, чтобы меня опередило известие о моем предполагаемом путешествии в страну, ставшую столь небезопасной из-за междоусобной войны. Кроме того, нам не приходится слишком опасаться описанных опасностей, ибо все мы находимся в руце божией. А после того, как у себя на родине и при дворе шейха Омара я выразил намерение посетить короля Абу Секкина, я никак не могу вернуться, не сделав или по крайней мере не попытавшись это сделать.

Господин Мааруф не так легко отказался от своего плана запугивания и в самых черных красках нарисовал мне другие [272] малопривлекательные картины. Он живописал общую нужду, уносившую все больше населения истощенной страны; жизнь, полную страха и забот, которую ведут редкие жители на островах Шари или на ее западном берегу, подвергающемся набегам музгу; голод, вынуждающий их есть муравьев, ящериц и древесные листья. После этого король повторил свое предложение подождать известий из Бугомана. Этот город находится-де так близко, что ждать их придется всего три дня; на это время я могу воспользоваться его гостеприимством. Но чтобы я был уверен, что получу только надежные сведения, он предлагает мне поручить это дело троим, взяв одного из его людей, второго из моих, а третьего из людей Багирми.

Возникало опасение, как бы король в своей ненависти к Абу Секкину не зашел достаточно далеко, чтобы оповестить Абд ар-Рахмана, до которого (если только он пребывал еще в Биддери) верхом можно было добраться за три дня, о предстоящем проходе нашего каравана, позволявшего надеяться на хорошую добычу. Поэтому я ни в коем случае не мог терять время и спрятался за важным именем шейха Омара, который мне «приказал» «ехать днем и ночью и постоянно обгонять известие о моем присутствии в стране». Поскольку Бугоман находится близко, то я считаю за лучшее лично отправиться туда, а буде там обнаружится невозможность дальнейшей поездки, я, вполне естественно, тотчас же вернусь назад.

Третьей попытке заставить меня отказаться от своего плана я оказал еще более решительное сопротивление, заключив свое возражение словами: «Так хочет бог, завтра я перейду через твою реку». Тут и королевскому терпению пришел конец, и он коротко передал мне, что если я не хочу прислушаться к его доброжелательному совету, то могу идти, куда мне заблагорассудится, и тотчас же покинуть город. Такой поворот не устраивал моего добродушного Киари. Охваченный благоговением перед царской властью, он взял слово и сказал, что является кинеиамом шейха Омара по Багирми, тот доверил меня его ведению и он продолжит свой путь только в том случае, если король Мааруф, да продлит Аллах его дни, считает это полезным и позволит это сделать.

Таким образом, аудиенция завершилась нежелательным для меня образом. Без разрешения правителя страны я не мог продолжить путь, ибо даже без явного вмешательства с его стороны представлялось вероятным, что при попытке переправиться через реку, я не смогу найти для этой цели ни одной лодки. Сам же он в конце концов лишь выполнил свой долг, не советуя мне пускаться в путешествие, об опасности которого он мог судить лучше, нежели шейх Омар. Напрашивалась мысль о том, что во всем этом сыграла роль интрига Исы, и я тотчас же послал к нему Альмаса, чтобы каким-нибудь образом добиться его посредничества. Я велел ему сказать, что, если бы мне не приходилось беречь время, я незамедлительно поскакал бы в Куку и привез бы сюда строжайшие распоряжения шейха Омара в мою поддержку. Однако, чтобы и ему оказать услугу и не повредить правителю страны, пусть он сообщит мне [273] через Альмаса плату за свое содействие. Иса отнесся ко всему совершенно по-деловому, требовал, торговался и наконец определил умеренную цену в одну тобу короробши и один отрезок хама, за которую он предлагал и брался тотчас же переубедить короля Мааруфа и устранить все препятствия, мешающие моему отъезду, с одной лишь оговоркой — получить от остальных членов каравана обычные поборы. Он сем пришел выразить мне свою услужливость и предложить вместе с ним посетить короля и тотчас же направился к нему, чтобы все уладить. Тот все же не смог преодолеть свой страх передо мной, так что от него удалось получить лишь обещание принять меня на следующий день.

Остаток дня был посвящен пополнению продовольственных запасов, так как ощущавшаяся повсюду в Багирми крайняя нехватка зерна отнюдь не была выдумкой Мааруфа. На следующее утро от короля явились приближенный и триполитанский вольноотпущенник. Они попросили для него кое-какие лекарства и колдовские средства и передали мне приглашение посетить его после окончания ежедневного большого совета; ибо, велел он мне передать, он никак не может позволить мне уехать, не увидев меня и не переговорив со мною. В качестве колдовского средства мне служила камфара, которая в большинстве мусульманских стран считается верным способом для устранения дьявольских козней. У меня был большой ее запас, оставшийся от осветительного устройства волшебного фонаря. Это вещество давало в мое распоряжение дешевый и всегда желанный подарок. Даже мое откровенное признание, что мы, христиане, не верим в ее магическую силу, никак не могло уменьшить ее значение. Меджлис (совет) закончился, однако король «проголодался и вынужден был отложить частную аудиенцию на время после завтрака». К вечерней молитве вьючные животные были нагружены и все готово к отъезду, когда король действительно собрался с духом и позвал меня. Однако мое появление во дворце сразу же лишило его с таким трудом достигнутой уверенности в своих силах, и, прождав в переднем дворе добрых полчаса, я был вынужден оставить Карнак, так и не увидев в глаза этого труса и не пожав ему руку.

Прежде чем перейти к описанию той части моего путешествия, которая касается Багирми, уместно дать читателю краткий обзор страны Логон и ее жителей, насколько нам позволяют это сделать наши ограниченные познания.

Логон, который на местном языке называется Логван, или Лагван, представляет собой влажную, местами болотистую страну, лежащую по обе стороны реки Логоне. Его округленная территория имеет в поперечнике примерно 90 км. Его граница проходит по восточному рукаву, т. е. собственно по реке Шари, но эту границу не слишком строго соблюдает более сильная соседняя страна Багирми. На западе границей служит округ шоа Бальге, расположенный севернее Мандары, и сама эта маленькая страна. На юге и юго-западе, где живут независимые музгу или где среди них отвоевывают себе все больше и больше места феллата из области Адамауа, четкую границу установить невозможно. [274]

Вся эта территория совершенно плоская. В сезон дождей она заполняется болотистой водой на лугах, на ней появляются скопления стоячей воды, ручьи, почти не имеющие течения. Там, где преобладает глинистая почва, местность в это время непроходима. Единственные возвышенности представлены скалами Ваза высотой немногим более 150 м. В тех местах, где вода стоит в течение большей части года, широко распространена древесная растительность. Среди деревьев преобладает хараза (Acacia albida), фикусовые деревья, пальмы делеб и дум, тамаринд, неоднократно упоминавшаяся Treculia и на юге Eriodendron, Parcia biglobosa, сальное дерево и другие. Очень широко распространены также дикорастущий рис, трава, носящая на языке канури название фагам (Dactyloctenium aegyptium), сукко, каджиджи и т. п. Из диких зверей встречаются слон и буйвол и в большом количестве водятся гиены, гиппопотамы, крокодилы и дикие свиньи. Напротив, более редкими являются, по-видимому, лев, леопард и носорог. Естественно, есть там жирафы и антилопы, трубкозубы и дикобразы, а болотные и водяные птицы чувствуют в Логоне полное раздолье. Наконец, страна богата медом и рыбой.

Река Логоне пересекает страну с юга на север так, что меньшая ее часть остается к востоку от реки, а большая — к западу. В дне пути к югу от Карнака с восточной стороны в нее, как кажется, снова впадает тот приток, который ответвляется на территории независимых музгу. Мне он был назван как Лрхо Матиа, т. е. «малая река». На ее западной стороне, также уже южнее собственно Логона, из нее якобы вытекает река, которую в Борну называют Гамбару и которая в своем дальнейшем течении становится еще полноводнее благодаря многочисленным мелким притокам из западной части страны. Впрочем, этот исток реки Гамбару ни в коем случае нельзя считать за достоверный, поскольку полученные мною топографические подробности не отличаются желаемой степенью надежности. В продолжение нашего краткого пребывания в столице Логона у меня не было ни досуга, ни возможности познакомиться с хорошо осведомленными людьми. Тем немногим, что мне удалось узнать путем расспросов, я обязан одному канури — уроженцу страны, человеку хотя и опытному и умному, но ненадежному и примкнувшему к нам для поездки в Багирми. По его словам, страна разделяется на четыре округа: Халака (северный), Хохсевени (восточный), За (южный) и Мазе (западный). Главнейшими районами являются район Ваза, примерное положение которого вместе с тамошними скалами стало известно благодаря Барту, и район Джинна, расположенный в южной части страны. Оба они представляют собой важные пограничные области, служившие заслоном на пути энергичных и необузданных племен музгу, поэтому их наместники занимают в стране высшие военные должности. Если двигаться от столицы вверх по течению реки, то на ее западном берегу друг за другом следуют обнесенный стеной город Логон (столица, как уже говорилось, называется собственно Логван), местечко Диффель и еще менее значительная Гоффа. Напротив этого поселения упомянутая Лрхо Матиа якобы снова соединяется [275] с главным течением, а у их слияния на восточной стороне находится городок Нгодоне. Затем к югу от Гоффы на западном берегу следуют значительный город Холлем, или Холем, или Охоллем, за ним Казере, а следующая за ним Мазара уже приводит к южной границе страны. По ту сторону границы лежат поселения музгу Мареафа, Теккеле (здесь Лрхо Матиа якобы отделяется от главного рукава), Бальгеди, Мускун, Бала и город вождя Пусс, или Фусс. Из всех них можно в какой-то мере определить лишь положение Мускуна, поскольку он расположен на расстоянии в половину пути в юго-западном направлении от города Багирми Манджафа, или Маифа, через который я проезжал.

К востоку от Лрхо Матии, двигаясь от упомянутого Нгодоне на юг, встречаешь Коайю, Гарле, Сарасару, Багдас и Марге и там снова оказываешься у приблизительной границы Логона. Джинна после Логона является самым значительным городом страны, оживленным рынком по торговле слоновой костью и местными ремесленными изделиями. Она лежит якобы на расстоянии всего в полдня пути от Теккеле. К западу от Лрхо Матии, т. е. между нею и Лрхо Логвам, поблизости от Нгодобе находится город Маве, а к югу от того — Барам. Дальше к западу, в направлении с севера на юг, якобы расположены Белле, Маффиндага, Аннане и Ваза. Приведенные поселения в большинстве своем, как кажется, представляют собой окруженные стеной городки с населением от 3 до 5 тыс. жителей.

Площадь Логона составляет приблизительно 8 тыс. кв. км, это довольно густо населенная страна. Хотя у меня нет необходимых данных для действительной оценки численности его населения, я все же считаю возможным принять цифру в 0,25 млн. человек (включая более или менее покоренных музгу). Наряду с собственно жителями Логона на севере имеются поселения канури, на востоке, неподалеку от собственно Шари — элементы багирми, на юго-западе — феллата, а на севере и на западе — потомки арабов. В общем обзоре различных элементов населения Борну уже говорилось, что первые из них являются ближайшими родственниками музгу и макари в Борну и что это родство, хотя и в меньшей степени, распространяется также на островных жителей Чада и на южные приграничные племена Борну. Дальше мы увидим, что сюда же следует включить еще одну значительную часть живущих в южном Багирми языческих племен. Объединяя последних под названием маса, поступают довольно произвольно, так как, насколько мне известно, это название относится к языку багирми и подходит собственно одним только музгу.

Входящие в эту группу племена не только имеют превосходные физические качества, они, по-видимому, способны и к более высокому развитию в культурном отношении, как мы это признаем за теми, кто принял ислам и даже, судя по описанию Барта, за сохранившими язычество музгу. Становится понятным, что мусульманская религия принесла с собой большие внешние изменения, и мы это видим при сравнении жителей Логона с ближе всего стоящими к ним [276] музгу. Эти последние тоже в большинстве своем имеют великолепное телосложение и грубые черты лица. Женщин еще сильнее уродуют странные украшения в виде больших круглых пластинок, костяных или металлических, вставленных в верхнюю и в нижнюю губу. В результате их губы постепенно вытягиваются наподобие рыльца и при разговоре стучат друг о друга, что придает еще более причудливое звучание языку и без того уже богатому шипящими, щелевыми и гортанными звуками. Их мужчины по-прежнему ограничиваются стародавним кожаным передником на бедрах, а женщины в качестве единственной одежды носят узкую полоску вокруг бедер. Главным оружием им служат метательные ножи, а в качестве боевого снаряжения они изготовляют доспехи из шкуры буйвола, вывернутой шерстью внутрь, или плотно сплетенные из соломы и соответствующий головной убор из того же материала.

Все это, естественно, изменилось у принявших ислам их братьев или кузенов в Логоне и Борну. Они носят теперь хлопчатобумажную одежду своего собственного изготовления, ими же самими окрашенную и сшитую. Женщины давно отказались от обезображивающих их губных украшений, а мужчины носят такое же оружие, как и прочие жители Борну: метательные копья, длинное копье, кинжал у предплечья (метательный нож вышел из употребления). У них нередко встречаются доспехи из ваты или даже из металла. Однако неприхотливыми формами жилищ, исключительным использованием глины для фундаментов домов, тщательно выделанной их кровлей, пристрастием к окруженным стеной поселениям и даже своим художественным вкусом музгу нередко напоминают своих более развитых мусульманских родственников.

Неуклюжим, тяжеловесным фигурам борнуанских макари и жителей Логона соответствует их серьезный, рассудительный характер, их трудолюбие, предпочтение, отдаваемое темным краскам, прочность и солидность их построек и, даже размеры и формы домашней утвари. Они прилежно занимаются земледелием, рыбной ловлей и ремеслами. На питательной, жирной, влажной почве из зерновых находят применение главным образом дурра и кукуруза. Кроме того, повсюду выращивают табак, индиго, хлопчатник, овощи (клубнеплоды, тыкву, бобы, земляные орехи, сезам). Все это возделывается очень тщательно.

Из ремесел они больше всего занимаются плетением корзин, крашением, постройкой домов и лодок. Их плетеные корзины, крышки сосудов и циновки не столь изящны по форме, не такие плотные и гибкие, как, например, превосходные изделия подобного рода в Дарфуре. Однако они сработаны очень добротно, без изъянов и абсолютно своеобразны по своим пестрым узорам. Навесные двери из расположенных поперечно тростниковых палочек, которые соединяются друг с другом тонкими полосками кожи или окрашенными в темный цвет нитками (эти двери в ходу в Борну), происходят исключительно из Логона, если они хоть мало-мальски сделаны со вкусом. Связывающие их нити и полоски образуют своеобразнейшие и привлекательнейшие рисунки. [277]

В умении красить (которое пришло сюда, вероятно, из той же самой местности, из которой оно распространилось и в остальные районы Борну) обитатели Логона решительно превосходят канури. Жители Куки охотно посылают свои наряды для окраски в провинцию Котоко, где этим делом занимаются по преимуществу жители Маффате, и за тобу макари, которая при любви тамошних жителей ко всему чрезмерному отличается еще своей длиной и шириной, платят гораздо дороже, чем за столь же тонко тканное платье, если оно окрашено в Куке. Навыки в строительстве приходятся макари очень кстати на чужбине, где это умение не так развит В Вадаи, например, где глинобитные постройки еще не распространились широко, более зажиточные люди приглашают строительного мастера-котоко. Лишь в последнее время им составляют там конкуренцию умелые жители Багирми. Мы уже познакомились с необычайно красивыми мисками для еды из пропитанного черной краской дерева, которые во множестве изготовляют жители Макари и Логона, и с их водными транспортными средствами.

Целиком в соответствии со своим характером люди любят питательную и особенно очень обильную пищу. Чужеземца поражают колоссальные клецки из батата и то огромное количество масла и меда, которое они способны поглотить. Поскольку во время моей поездки времена были не столь хороши и я не пользовался особой благосклонностью короля, то я полагаюсь в этом отношении на то описание, которое оставил Барт о неслыханных требованиях, предъявляемых к пищеварительным органам его самого и его спутников. К продуктам, употребляемым в Борну, в Логоне добавляются съедобные клубни; здесь преобладает употребление рыбы, которую, правда, чаще всего сушат и перерабатывают в соус с неприятным запахом и в таком виде потребляют с обычными мучными блюдами.

Хотя жители Логона — люди серьезные, замкнутые, черствые, недоверчивые и расчетливые, они тем не менее обнаруживают и известную честность и надежность. Но обычно на всех, кто имеет с ними дело, они производят какое-то таинственное, своеобразное впечатление. Повсюду в Борну считается, что они владеют сверхъестественными способностями. Никто не сомневается в том, что каждый мужчина-макари является колдуном, что он может причинить много бед своим дурным глазом и имеет особую способность превращаться по ночам в гиену. Даже весьма рассудительные и относительно свободные от предрассудков люди смотрели на меня с нескрываемым возмущением, когда я своим видом выражал сомнение в этом «факте». Однажды утром, когда мы находились в Афаде, ко мне с таинственной миной явился Альмас и сообщил, что хозяин после полуночи принес в дом с помощью каких-то закутанных мужчин длинный, завернутый в материю предмет. Он не сомневался, что это был человеческий труп, нужный для того, чтобы приготовить из него, по обычаю макари, дьявольское угощение, поскольку они черпают-де свою способность к колдовству, потребляя мясо покойников. Жители некоторых селений пользуются в этом отношении особенно дурной славой. Сами макари тоже, естественно, верят [278] в злые чары других и, таким образом, вовсе не лишены страха перед себе подобными и перед чужеземцами. Король Мааруф, очевидно, держался столь враждебно по отношению ко мне гораздо меньше из-за ненависти к Абу Секкину, которого собственно я и хотел посетить, нежели из страха перед моими колдовскими чарами.

Хотя вера в сверхъестественные силы широко распространена по всему мусульманскому миру, в таком масштабе, как у макари и жителей Логона, это встречается все же редко. Возможно (как это полагает и Барт), именно в этом следует искать причину позднего принятия ими ислама. Сами они, как и все негры, принявшие мусульманскую религию, охотно выводят происхождение по крайней мере своих правителей из тех стран, где возник ислам. Согласно распространенной у них традиции, первоначальные жители этой местности были единым племенем, куда входили племена котоко и большей части остального Борну, т. е. ближайшими родственниками прежних сао. Затем в страну пришли два вождя со своими приверженцами — на этот раз не из Аравии, а из Сирии. Этой областью, говорится далее, в то время владели два хозяина, один из которых имел в своем владении реку и жил рыбной ловлей, тогда как другой распоряжался в лесу и в поле и занимался охотой с помощью больших собачьих свор. Оба они подчинились военной силе и более высокой культуре пришельцев, которые основали прочное владение. Старший среди них — по преданию они были братья — отказался от правления и стал по доброй воле первым сановником нового государства. Прежний хозяин столь важной для страны реки сделался вторым сановником, а бывший повелитель леса и луга — третьим. Еще и сегодня высший (после короля) сановник страны, носящий титул иба, происходит из царского дома и пользуется царским престижем и богатством (говорят, что ему принадлежит почти половина государства), тогда как второй сановник, господин реки и города, носит титул мраи лонгван и распоряжается всей рыбной ловлей в стране. Третий по рангу чиновник, прежний хозяин леса и поля, теперь называется мраи раа, т. е. господин дома, и еще в наши дни в память о прошлом обязан держать какое-то количество собак и, следуя древнему обычаю, время от времени охотиться.

Только позднее, говорится далее, сюда переселились нынешние жители со своих мест на среднем течении Шари (указывается область Бусо). Когда в Багирми появились первые ростки ислама и государственного образования, дело дошло до сражений, в ходе которых племена, жившие по берегам Шари на юге страны, после того как был убит их король Мрабен Кайбер, были вытеснены оттуда и поселились по обеим сторонам западной Шари. Здесь они смешались с правящей группой, тогда как основная масса населения, которая состояла из первоначальных жителей (их остатками мы хотели бы считать керибина), постепенно пришла в упадок.

Не принимая эти рассказы дословно и не придавая им значения фактов, мы все же можем предположить, что они в своей сути в какой-то мере соответствуют ходу вещей. В то время когда [279] двигавшиеся с севера переселенцы в Борну вытеснили племена, жившие по западному берегу Чада, какая-то часть завоевателей, быть может, пришла и в Логон и присоединилась к первоначальным жителям этой области (они, возможно, были родственны сао, островным жителям Чада и керибина). Соответствующие предания имеются в любом небольшом владении макари в Котоко, где нет достаточно высоких притязаний, чтобы выводить своих предков из святой земли» Позднее, когда в нынешнем Багирми утвердилась правящая сейчас группа (этот процесс, как мы увидим дальше, можно отнести к первой половине XVI в.), возможно, произошло еще одно передвижение в противоположном направлении — переселение юго-восточных племен маса со среднего течения Шари к северо-западу. Однако это передвижение не стоило бы рассматривать как большой переворот, ибо, с одной стороны, на этой территории еще и сегодня распространены музгу в лице родственных им куанг, а с другой стороны, тогдашние жители Логона были, по-видимому, вообще родственны теснившим их элементам маса.

Не ясно, последовало ли сплочение этой маленькой страны в настоящее государственное объединение уже за этими переселениями, а также когда и как это произошло. Страна, даже в ее нынешнем виде, вообще слишком незначительна, чтобы наряду с Борну и Багирми играть какую-то историческую роль, которая была бы способна запечатлеться в памяти народа. Возможно, что и здесь именно ислам посредничал при образовании государства из разрозненных мелких владений, которые еще и теперь характерны для языческих племен на реке Логоне и для территории между нею и собственно рекой Шари. В качестве первого мусульманина среди королей Логона называется мраи Джинна, который либо заимствовал свое имя у города того же названия, одного из самых крупных в стране, либо дал повод для его наименования. Однако не сообщается, ни когда жил мраи Джинна, ни того, существовали ли до него какие-то правители Логона, и даже от более поздних времен не сохранилось ничего, кроме отдельных имен. Во всяком случае, когда страну посетил Денэм, не только король Сале, который правил в то время, признавал ислам, но сама эта религия уже получила распространение в стране, а имена некоторых предшествующих Сале правителей свидетельствуют о мусульманском влиянии.

Логон с самого начала своего государственного существования, вероятно, находился под главенством Борну, и возможно даже, что он сложился только под эгидой этого могущественного соседа. Правителям Борну могло только понравиться, когда на южных границах их владений образовалось регулярно платящее дань мусульманское государство, которое взяло на себя труд отправляться, и весьма часто, в болотистую страну музгу для захвата рабов. Однако это данническое положение, как кажется, ложилось на страну менее тяжким бременем, нежели опустошения, которым она подвергалась со стороны Багирми. Это опасное соседство наносит ущерб и тому преимуществу, которое могло бы извлекать маленькое государство из своего удачного расположения на двух судоходных реках [280] и плодородия своих земель. Теперь дань, уплачиваемая королю Борну, состоит, как кажется, всего из 100 рабов и 100 тоб. Кроме нее требуется еще снабжать продовольствием борнуанские отряды, когда те по временам предпринимают набеги в области музгу.

В то время как в мелких владениях котоко, которые были полностью поглощены большим государством Борну, оказалось стертым и прежнее устройство их общин, независимому Логону удалось в большей степени сохранить свое политическое своеобразие. Правление здесь является умеренной монархией. Король — миараи — вряд ли может принять какое-то важное решение и выполнить его без согласия носителей пяти важных придворных титулов, которые могут даваться только свободнорожденным. Этими сановниками, помимо тех трех высших чиновников, существование которых, как говорилось выше, обосновано традицией (иба, носящий по примеру Борну также титул галадима, мари лонгван и мраи раа)> являются: мадам, или тайный советник, который ближе всего находится к королю и выступает доверенным посредником между ним и народом, и мрали-раа, в ведении которого находятся царские жены и их дети, кроме того, он представляет собой что-то вроде министра полиции. С этими высшими чиновниками, образующими, так сказать, министерство, необходимо консультироваться во всех важных случаях, и, как кажется, они нередко пользуются своим правом для выражения оппозиции. Когда ко времени нашего пребывания разгорелся упомянутый спор между королем и престолонаследником, они заняли сторону последнего и первому удалось восстановить согласие, лишь принеся немалую жертву в виде тоб и званых угощений.

Помимо названных государственных чиновников из среды свободных граждан выходят также: начальник порта, или тар ба> которого мне довелось узнать только под этим титулом, заимствованным из языка багирми; чехо (образовано из арабского «шейх»), или предводитель царской конницы, и гражданские наместники городских округов, находящихся во внутренних районах страны, например мраи Логон, мраи Маве, мраи Нгаме, мраи Охоллем. Начальники пограничных округов (и некоторых важных пунктов, расположенных внутри страны), напротив, имеют военное значение. Прежде они были рабами, например мраи Джинна, мраи Ваза, мраи Мазара, мраи Билле, мраи Герле и т. д. Среди них самое высокое место сначала занимал, по-видимому, мраи Ваза; теперь же его, во всяком случае, превосходит по значению мраи Джинна. Оба они по своему рангу при дворе следуют непосредственно после мадама. Боголо, которого при моем «угрожающем» приближении к столице вызвали для совета и поддержки королю, занимал пост мраи Джинна и по своему действительному значению при короле превосходил, вероятно, высших придворных чиновников.

Отдельно от этих собственно чиновников следует назвать престолонаследника, или улей нгаи, остальных принцев, носящих титул марба, и ряд представителей родовой знати, которые не занимают никаких должностей и не имеют иных прав, кроме того, чтобы [281] быть принятыми при дворе, т. е. ежедневно выражать королю свое почтение и кормиться в его доме. Наконец, есть еще несколько старых семей, в которых по наследству передаются придворные должности. Примечательно и поразительно то обстоятельство, что при дворе Логона, вопреки близости одного из главных источников евнухов во внутренней Африке (Багирми), по-видимому, совсем нет оскопленных чиновников.

Комментарии

58. Остаётся нерешённым вопрос, связано ли слово дукко с царским именем Дугу (Дунама) (примеч. авт.).

59. Ксар-Эггомо — название столицы Борну чаще передаётся в форме, свойственной языку канури, т. е. Нгазаргамо. Иногда город обозначался просто Бирнин Борну, т. е. «столица Борну» (букв. «город Борну»).

60. Дендаль — загородка для скота в центре населённого пункта.

61. Дийафа (арабск., букв. «гостеприимство») — почётное угощение для знатных гостей.