СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ГУСТАВ НАХТИГАЛЬ

САХАРА И СУДАН

РЕЗУЛЬТАТЫ ШЕСТИЛЕТНЕГО ПУТЕШЕСТВИЯ В АФРИКЕ

SAHARA UND SUDAN: ERGEBNISSE SECHSJAEHRIGER REISEN IN AFRIKA

ПОЕЗДКА В БАГИРМИ

Путешествие по юго-восточному Борну

План поездки через Логон. — Неприязненные отношения между королем Логона Мааруфом и Абу Секкином. — Мои подарки, предназначенные королю-беженцу. — Прочее снаряжение. — Борнуанские чиновники по делам Багирми. — Последние советы шейха Омара и Медени. — Прощание с друзьями и прежними спутниками. — Дорога в Нгорну. — Опасность, угрожающая городу со стороны озера Чад и от будума. — Возрастающая численность моего каравана. — Обилие воды в этой местности. — Обширные возделанные поля. — Ночевка в Дазаве. — Переход к городу Еди — Деревня Муршилла. — Обязанности кингиама. — Прошлое города Еди. — Фирки, или анге. — Город Марте и его рынок. — Любимое лакомство туземцев. — Прически женщин нгоматибу и шоа. — Городские дома и май Меле. — Ловля крыс на полях с масаквой — Мисене и его жители. — Речки Мисенерам и Леба. — Кома-дугу-Мбулу. — Рыба-змея. — Город Нгала и его наместник май Умар. — Приятное соседство. — Архитектура города. — Макари, или котоко. — Речка Ферендума. — Городок Тиллам и его любезный биллама. — Покинутый город Рен. — Деревни шоа. — Река Г амбару и пышная растительность по ее берегам. — Город Афаде и его упадок. — Замок наместника май Муззо. — Богатство флоры и фауны в его окрестностях. — Охотничьи угодья керибина. — Местечко Тилле и его очаровательное расположение. — Странствующие музыканты.

Я лишь в крайнем случае собирался осуществить план поездки к свергнутому королю Багирми с помощью наместника (алифы) Гульфеи. Чтобы сколь можно больше узнать страну и людей, мне было гораздо важнее добраться до своей цели сухопутным путем, а он проходил через Логон. Однако тогдашний правитель этой небольшой страны по имени Мааруф ненавидел короля Мохаммеду (известного преимущественно под зловещим прозвищем Абу Секкин, т. е. дословно «отец [друг] ножа») столь же сильно, насколько алифа Гульфеи его любил. Вина за эти неприязненные отношения целиком лежала на заносчивом и бесцеремонном короле Багирми. Пока он был у власти, то во время своего пребывания в западной части страны, в городах Бугоман или Манджафа, расположенных на реке Шари, он никогда не упускал случая предать грабежу ту часть территории Логона, которая лежит между западным и восточным, или основным, рукавами Шари.

Правитель Логона был слишком беспомощен, чтобы самому обороняться от жестокого соседа. Но когда под стенами Масеньи появился со своим войском правитель Вадаи, он не преминул послать [240] тому поздравительные подарки и отдать себя в его распоряжение (насколько это допускали его вассальные отношения к Борну). Правда, он не мог открыто выступить на стороне опасного соседа Борну, но все же находил достаточно удобных случаев нанести вред своему противнику Мохаммеду, отрезая ему возможность отступления на территорию Логона и доступ к рынкам Борну, от которых тот зависел больше, чем когда-либо. Когда после поражения и бегства из павшей Масеньи Абу Секкин закрепился в Бугомане и Манджафе и продолжал оказывать сопротивление полчищам Вадаи, он, в свою очередь, тем более имел основания рассматривать Логон как враждебную территорию, и, таким образом, вражда все росла и росла. И все же я надеялся добиться проезда по территории Логона по прямому распоряжению шейха Омара, чье расположение было на стороне Багирми, как я об этом уже говорил. На всякий случай я запасся двумя письмами шейха, как для повелителя Логона, так и для алифы Ахмеда Ибн Мохаммеду в Гульфеи, и снарядился для поездки к одному и другому.

Из-за того что я хотел воспользоваться сухопутной дорогой, по ней должны были отправить и людей Абу Секкина, которые с помощью алифы Гульфеи добрались до Борну. 26 февраля шейх вручил им лошадь в качестве подарка для их господина и принятое в таких случаях сопроводительное письмо и тем самым дал разрешение на отъезд. Мои приготовления тоже были закончены, трудные денежные дела улажены, в руках шерифа ал-Медени оставлены деньги на черный день, и, следовательно, ничто больше не препятствовало нашему выступлению.

Мое снаряжение вследствие ограниченных денежных средств было весьма скромным и стоило в общей сложности 136 талеров. Из них 6 талеров я истратил на покупку 21 килограмма пороха местного изготовления, который был, правда, еще дешевле, чем тот, что я покупал год назад для поездки в Борку, но и значительно хуже. На деле почти непригодный к употреблению, он оказался бы бесполезным в отношениях со сведущими в этом деле улед-солиман, однако он еще мог произвести благоприятное впечатление в качестве подарка у багирми, обладавших весьма примитивными представлениями об огнестрельном оружии. Этот порох в сочетании с сотней ружейных пуль и небольшим количеством кремней, что вместе стоило 2 талера, должны были послужить выражением преклонения перед военным талантом короля Мохаммеду.

Кроме того, чтобы удовлетворить его известное всем пристрастие к красивой одежде, я за 19 талеров купил для него бурнус вишневого цвета из тонкого сукна, тарбуш и материю для чалмы и добавил еще небольшой мешок лучших фиников из Борку (на 2 талера) и две сотни орехов гуро (на 8 талеров), так как жизнерадостный правитель не был лишен пристрастия и к лакомствам. Подобное подношение ценой в каких-то 40 талеров явилось бы оскорблением для привыкшего к роскоши правителя, когда он еще правил в Масенье; правителю же, бежавшему из страны, окруженному меньшим числом придворных и испытывающему нехватку во всем, что прежде считалось [241] необходимым, оно могло показаться если не богатым, то все же вполне приличным.

Наконец для собственных нужд и для подарков сановникам Абу Секкина или каким-либо правителям язычников я купил еще восемь тоб короробши в общей сложности на 20 талеров; восемь штук хама на ту же сумму; четыре платка из красной шерсти шириной около полуметра и длиной два метра, которыми всадники в суданских странах охотно пользовались в качестве перевязей или завязывали их на голове в виде чалмы, общей стоимостью в 12 талеров; шесть красных тарбушей также за 12 талеров; шесть кусков муслина для чалмы на 9 талеров; восемнадцать женских шалей — туркеди, которые пользуются большим спросом на рынках в Багирми, на 12 талеров; одно кремневое ружье, стоившее 8 талеров, в обращении с которым якобы был искусен юный Мохаммеду; наконец, на 3 талера — некоторое количество излюбленных, превосходно выдубленных и покрашенных в красный или желтый цвет козьих кож из хаусанских стран, стоивших в среднем каждая по полталера. Целесообразным выбором и дешевизной этих предметов я снова оказался обязан многоопытному шерифу ал-Медени, который всегда выполнял подобные поручения, не преследуя собственной выгоды. Под конец он купил для меня еще двух сильных вьючных животных той породы, которую разводят арабы. Правда, они продавались по необычайно высокой для борнуанских рынков цене в 8 и 6 талеров, но зато впоследствии сослужили мне совершенно неоценимую службу.

К вечеру 27 февраля из города отправились Альмас (он нанял на всю поездку еще одного человека для присмотра за вьючными животными), а также Хамму и маленький Биллама, тогда как я еще намеревался на следующее утро закончить расчеты с шерифом, попрощаться с моими соседями и друзьями-арабами и выразить шейху свою благодарность за его неизменную доброту. Со своими людьми я хотел встретиться на следующий день в Нгорму и оставил при себе юного Мохаммеду, который, как видно, оказался весьма на месте, прислуживая в качестве раба христианину. Наконец я ожидал еще своего кингиама, или царского провожатого, уже упоминавшегося Киари (т. е. старика), который был подданным кашеллы Биры.

Делами действительно вассальных стран в Борну ведают подчиняющиеся кокенава верховные надзиратели, которые имеют там своих полномочных представителей, взимают через них налоги и в известных случаях обязаны выступать перед сюзереном в качестве ходатая вассальных правителей. Но и дипломатические связи с независимыми соседними странами тоже выполняются при дворе в Куке определенными сановниками. Они нередко извлекают из своего положения немалую пользу, ибо поступающие из соответствующих стран подарки, предназначенные для правителей, и их ответные дары проходят через их руки, а все купцы, которые приезжают оттуда или отправляются туда, волей-неволей уплачивают им пошлины. Багирми ни в чем не зависело от Борну, как это охотно утверждали тщеславные патриоты, но ежегодно делало шейху подарок в виде [242] рабов, за который тот соответственно благодарил. Этот обмен, так же как все дела, касающиеся Багирми, проходил через руки кашеллы Биры, почтенного старца, с которым я в то время познакомился. Мой кингиам Киари лишь недавно возвратился из Багирми, где он исполнял какое-то поручение к королю Мохаммеду, пока тот пребывал в Манджафе. Он знал страну и людей, дороги и тропинки тех мест, по которым нам предстояло двигаться, и представлялся человеком добродушным и полезным.

В ранний утренний час 28 февраля я покинул свой дом, еще раз пожал руку своим друзьям-арабам из Канема, которые, тяготясь людской сутолокой, высокими стенами и узкими улицами столицы, намеревались вернуться в свои излюбленные степи и пустыни, и направился для прощальной аудиенции в дом шейха. Правда, многих арабов лишь наполовину удовлетворила моя щедрость, однако более разумные, и прежде всего Хазаз со своим гордым и справедливым умом, приняли во внимание мою бедность. Шейх снова был полон трогательной отеческой доброты и отпустил меня с настоятельным советом, сколь возможно быстро и скрытно миновать разрываемое братоубийственной войной, ставшее небезопасным из-за мародеров и опустошенное Багирми, пока я не прибуду в надежную гавань у короля Мохаммеду. К сожалению, еще не было готово письмо к правителю Логона. Его подготовка была обязанностью не кашеллы Биры, а старого кашеллы Билаля, осуществлявшего верховный надзор над Логоном. Поскольку своего исполнения ждали и другие дела, касающиеся этой маленькой страны, все эти бумаги должны были одновременно послать с особым гонцом, который без труда догнал бы меня в пути.

Шериф ал-Медени в последний момент снова снабдил меня мудрыми советами. Он предостерегал меня от хитрых спекуляций, которым я мог бы подвергнуться со стороны туземцев, не уставал напоминать о необходимости самообладания и терпения и рекомендовал быть снисходительным со слугами и теми чужими людьми, которые из любопытства или корыстолюбия слишком часто будут занимать мое время и труд. Он описал мне лживого, но по сути безобидного короля Логона, еще раз подчеркнул необходимость быстрого и скрытного путешествия через опасную местность и развил основные моменты той высокопарной речи, с которой я должен буду обратиться к гордому Абу Секкину (он хорошо его знал и считал, что, несмотря на все превратности прошедших лет, его высокомерие не было поколеблено) .

Я же не переставал удивляться житейской мудрости и знанию людей моего друга. Какой враждебной должна была быть к нему судьба, если с такими свойствами, служащими мерилом в полу-цивилизованных странах ислама, он не достиг в жизни большего! И тем не менее он был неутомимо деятелен и не упускал возможности что-либо приобрести. И на этот раз он отправил с нами великолепную лошадь, чтобы продать ее Абу Секкину (у того было много рабов и мало лошадей), доверив животное и сопровождавших его рабов моему попечению. [243]

Проезжая около полудня через город к южным воротам западного города в сопровождении Бу Аиши, которого я не надеялся застать в Куке после своего возвращения из Багирми, шерифа, старого Катрунера и Хадж Хусейна, я не мог справиться с чувством некоторого сожаления по поводу моей отложенной поездки в Вадаи, услышав, как публичный глашатай оповещал жителей о том, что под страхом строгого наказания запрещается позволять себе хоть малейшие высказывания против короля Вадаи и его правления. Посланец последнего, имам Хабиб ибн Джазули, доставил шейху дружественное послание и подарки своего господина, и повсюду царили радость и удовольствие. Вот когда мне было бы всего удобней и безопасней отправиться к королю Али в сопровождении этого хотя и фанатичного, но все же чрезвычайно честного и в какой-то степени образованного человека. Я ни в коей мере не был уверен, что через год дружественные отношения между двумя соседними правителями сохранят ту же теплоту.

У ворот меня должны были дожидаться Киари, Мохаммеду и раб шерифа, но вместо первого я увидел лишь его слугу с вороной лошадью, которую кашелла Бира предназначал своему покровителю Абу Секкину. Самого Киари дела еще задерживали в городе, но он передал, что присоединится к нам на следующий день. Мои друзья и слуги сопровождали меня три четверти часа до деревушки маленького округа Кайне, в которой переночевал Альмас с моим караваном. Здесь мы попрощались друг с другом с той серьезностью, которую несет в себе предполагаемая разлука на всю жизнь, потому что изо всех я мог надеяться увидеть вновь лишь шерифа, чье здоровье, однако, внушало мне обоснованные опасения. Казалось маловероятным, что я когда-либо встречу Хадж Хусейна в Южном Марокко, а Феццан, родина Катрунера, который помимо всего был уже далеко не юноша, все еще был слишком жив в моей памяти, чтобы у меня возникло желание посетить его снова. Итак, я был доволен уже тем, что из всех моих прежних спутников у меня, несмотря на все его недостатки, оставался по крайней мере верный Хамму. Сознание того, что мы направляемся в непривычное для нас окружение, связывало меня с ним еще теснее.

Мы начали двигаться в юго-восточном направлении и придерживались его в течение полутора часов. Незадолго до истечения этого срока мы миновали колодец маленького округа Маниа, но в его деревушки не заезжали, а повернули еще больше к юго-юго-востоку и шли так, пока не добрались до цели сегодняшнего перехода — города Нгорну. Через час после колодца Маниа мы наткнулись на дорогу, которая вела почти в южном направлении в Монгоно, а еще через полчаса вышли к бухте Чада. Местность сначала имела столь же однообразный характер, что и прочие окрестности Куки, и поросла лишь ошаром, зарослями пальмы дум и кустарником сайяля. Затем часто встречались сенна (Cassia obovata) и тут и там тамариндовое дерево. Лишь по мере приближения к Чаду растительность стала более сочной и разнообразной. Местность оживляли птицы, особенно грациозные, серые с черным кольцом вокруг шеи [244] голуби, а обширные и хорошо обработанные поля с индиго, бобами и хлопчатником свидетельствовали о густоте населения, знавшего толк в сельском хозяйстве. Кое-где между полями в сушу вдавались широкие бухты озера. Вот так через пять часов пути мы добрались до Нгорну и остановились в доме наместника, носившего титул фугома. По обычаю он был евнухом. Это был высокий сильный мужчина жизнерадостного темперамента и с приятными манерами, который уже указал моим людям две достаточно большие хижины для нашего пристанища.

Альмаса, который своему пребыванию в Турции, помимо прочих навыков, был обязан поварским искусством, я застал за приготовлением вкусного яства из яиц, помидоров, лука и перца, живо напомнившего мне подобное блюдо, распространенное в Тунисе, так называемое шукшуку. Фугома вскоре прислал полагающийся аиш из муки духна с овощным соусом, в котором, к радости моих людей, плавал солидный кусок масла, а также одну из тех карликовых овец, каких в большом числе доставляют в Борну из области музгу. Такое великолепие невольно наводило на мысль о моих прежних путешествиях, о долгих периодах голода в пустыне близ Ту и Борку и об однообразии тамошнего людского общества. Здесь я путешествовал в лучших условиях.

Нгорну — второй город государства Борну, он застроен почти исключительно соломенными хижинами, населен кубури — одним из племен канембу и насчитывает тысяч пятнадцать жителей. Это поселение расположено у самого озера, и, когда вода стоит высоко, оно подвергается не только частым наводнениям, но и постоянным набегам со стороны будума. В первую зиму после моего приезда, которой предшествовало чрезвычайно дождливое лето, две трети города постоянно находились под водой. Даже теперь, несмотря на скупые дожди последнего лета, жить в той его части, которая ближе всего находилась к берегу озера, было невозможно. Здесь, как и в других местах западного побережья Чада, считали, что озеро постепенно отвоевывает территорию у плоского берега и что поселения будут вынуждены медленно отступать в сторону суши. Чем дальше продвигалась вода, тем чаще будума осуществляли свои неприятные ночные посещения, а когда на полях работали одни рабы или женщины, то эти разбойники, внезапно выскакивающие из прибрежного тростника и кустарника, хватали их порою и днем и увозили на острова Чада. Хотя на то время, пока вода стояла высоко, назначалась постоянная караульная служба, тем не менее будума, полагаясь на свои лодки, довольно часто предпринимали ночные вылазки и нередко поднятым по тревоге горожанам удавалось прогнать дерзких налетчиков только после обшей и организованной борьбы. В доме фугомы стояло подразделение латников с оседланными лошадьми, готовых по сигналу барабана берегового караула тотчас же скакать туда, откуда грозила опасность, а небольшой отряд вооруженных ружьями солдат наместника (их островитяне боялись больше всего) усердно старался отогнать опасного врага беглым огнем. [245]

Как только в Куке распространилась весть о том, что мне с помощью шейха, может быть, удастся попасть по сухопутной дороге к королю Абу Секкину, многих жителей Борну, имевших лошадь для продажи или несколько свободных талеров, которые можно было пустить в оборот, обуял дух предприимчивости. Было известно, что бежавший король прежде всего старался увеличить свою военную силу, чтобы иметь возможность возобновить войну против Вадаи, что его окружение нуждалось в одежде и что он сам при избытке у него рабов был готов платить самые высокие цены. Я как мог отбивался от многочисленной свиты, так как не хотел, чтобы мой караван оказался слишком тяжеловесным. Конечно, с одной стороны, мне было бы желательно иметь побольше боеспособных людей, но, с другой стороны, я больше полагался не на вооруженную силу, а на то, чтобы как можно скорее и незаметнее совершить свое путешествие. К счастью, лишь немногие из тех, кто хотел принять в нем участие, смогли быстро закончить свои приготовления, и, таким образом, их число ограничилось сначала двумя протеже муаллима Мухаммеда, намеревавшимися примкнуть к нам по дороге, и тремя людьми фугомы, которые должны были догнать нас еще в день нашего отъезда из Нгорну (28 февраля).

После ночи, проведенной весьма беспокойно из-за немыслимого количества блох (она вызвала у меня приятное воспоминание о пустыне, которую по крайней мере пощадил этот бич), мы выступили из гостеприимного города в западном направлении, стараясь обогнать вышедшие из берегов воды Чада с юга. Через полчаса мы повернули на юго-запад и придерживались этого направления почти целый час, после чего миновали деревни Абори, Баркари и Мала Абдури. Первую из них мы оставили к западу, вторую к востоку от дороги и проследовали через третью. Каждая насчитывала от 50 до 60 хижин. Местность была хорошо обработана, поблизости от Нгорну росли преимущественно лук, табак, индиго, а между обработанными полями все еще преобладали заросли акации, ошар и сенна. Странно, но там употребляются не листья этой последней (как слабительное средство), а ее растертые в порошок корни, которые считаются превосходным средством против чесотки.

После Мала Абдури наша дорога в течение нескольких часов проходила в южном направлении, а затем незначительно отклонилась к западу. В часе пути к югу от последнего места лежат две деревни — Воткума и Кукийя, которых отделяет друг от друга расстояние всего в несколько километров. Мы проследовали между ними, оставив одну к западу, а вторую к востоку. Обе они, особенно Кукийя, известны в столице своей пшеницей и луком. Миновав через полчаса отдельно стоящий двор, носящий характерное название Аба Тилома (т. е. «отдельный хозяин»), мы, спустя еще полчаса, оставили в нескольких километрах к востоку от дороги деревню Гониди и вскоре пересекли пшеничные и хлопковые поля деревни Кагурам, которая была скрыта от нас на западе кустарником.

До этого места песчаная почва постепенно уступает место земле, где перегноя больше и где наряду с духном выращивается дурра. [246] Посевы бобовых, широко распространенные вблизи Нгорну, здесь исчезают, богаче становится древесная растительность. Через пять часов после нашего отъезда мы добрались до Дазавы, где намеревались переночевать, так как здесь к нам хотел присоединиться Киари. Но оказалось, что деревня покинута. Поскольку ее жители поселились неподалеку и среди них был знакомый нашего кингиама, мы направились туда, но встретили не слишком дружественный прием и вернулись в покинутую деревню, где в нашем распоряжении были по крайней мере пустые хижины. Чуть позже друг Киари, дружелюбный человек (его сначала не было в деревне), принес нам немного дурры для лошадей и скромный ужин для людей, но самого кингиама мы прождали напрасно.

Заехав в Дазаву, мы несколько отклонились к западу от большой военной дороги, которая вела от Нгорну к Еди — цели следующего дня нашего путешествия. Через несколько минут хода в восточном направлении на следующее утро (1 марта) мы снова оказались на ней. Однако из-за большого скопления воды нам часто приходилось двигаться западнее дороги, шедшей в юго-восточном направлении. В прошедшую ночь мы слышали предостерегающие удары барабана из близлежащих деревень. Многие из них оказались покинутыми не столько из-за наступающего озера, сколько потому, что их немногих жителей не хватало для защиты от нападающих будума. Жители оставались еще в маленькой, хижин в восемнадцать, канурийской деревне Алиа, которую мы миновали часа через полтора после отъезда. От нее мы отклонились еще больше к юго-востоку и еще через два часа добрались до большой деревни Муршилла, состоявшей по меньшей мере из 200 хижин. На три четверти ее населяли канури, а на одну четверть — местные арабы шоа.

Ландшафт чуть ли не с каждым шагом становился красивее и разнообразнее. Разрозненные до сих пор акации образовывали теперь настоящий лес, причем не ограничивались акацией сайяль и карад. Здесь в большом количестве стала встречаться Acacia stenocarpa с коричневато-красной корой, которую борнуанские шоа называют тальха. Наряду с ней часто появлялись два других бобовых дерева (калуль со стручками длиною почти в фут и сасса с маленькими стручками). Все они были увешаны и обвиты вьющимися растениями, и почти на всех росли съедобные, благоухающие сладкие плоды. В кронах деревьев царила громкоголосая и оживленная жизнь больших и малых птиц, а на залитых водой лесных полянах пребывали большие стаи венценосных журавлей (Balearica pavonina), которые создавали волшебно красивую картину, выделяясь на окружающем фоне своими белыми перьями на крыльях и на хвосте, темным, переливающимся опереньем на шее и груди и изящным золотисто-желтым венцом на темени. Широкие, постоянно встречающиеся тропы слона тянулись через сухопутную дорогу к озеру, а другие следы свидетельствовали о присутствии буйвола. Местность особенно оживляли небольшие караваны тяжело груженных быков или ослов, над которыми тут и там возвышались отдельные верблюды. Они везли на рынки в Нгорну и Куку [247] сельскохозяйственные продукты и ремесленные изделия или же возвращались оттуда порожняком.

На северо-западной стороне Муршиллы, у колодца, мы напоили лошадей, пересекли деревню и через 45 минут, двигаясь в юго-восточном направлении, вступили в окруженный стенами город Еди. Его глава — биллама, старик преклонных лет, принял нас доброжелательно и отвел нам жилье в одном пустующем доме. Там во дворе за оградой стояли три хижины так называемой разновидности бонго. Вместо все еще не прибывшего Киари в роли кингиама временно действовал Альмас. Кингиам совершенно необходим любому путешествующему в этой местности чужеземцу, он призван узаконить его в глазах местных властей в качестве гостя короля (куссото маибе) и позаботиться о том, чтобы тот получал жилье и полагающиеся гостю угощения. Но эти люди слишком часто злоупотребляют своим положением и от имени путешественников выдвигают перед местными властями неподобающе высокие требования, чтобы затем, удовлетворив личные выгоды, согласиться их умерить. Поэтому за ними нужно постоянно следить, и нередко приходится выступать против их злоупотреблений. Скорым следствием требования Альмаса явилась присылка четырех солидных мисок с аишем из ослепительно белой муки дурры, которые щедро были политы отваром бито (плодов хеджлиджа) и маслом.

Когда после спада дневной жары я прогуливался по городу, туда прибыли три человека от фугомы на горячих, красивых лошадях, которых они надеялись продать в Багирми, и тоже нашли место в нашем жилище. В городе было примерно 400 домов, среди которых преобладали земляные постройки. Прежде их, по-видимому, насчитывалось больше. Я шел вдоль окружающей город стены, от которой во многих местах остались лишь жалкие остатки, и обнаружил, что по крайней мере четвертая часть городской территории не была застроена. На небольшой рыночной площади под навесом, предназначенным для общественных собраний, я увидел городского главу и нескольких уважаемых лиц и присел рядом с ними побеседовать о городе и жителях. Некогда Еди принадлежал неоднократно упоминавшимся сао, часть которых под напором завоевателей из Канема отступила на острова Чада; она-то, вероятно, и дала островным жителям, которых борнуанцы называют будума, их самоназвание — едина. По-видимому, позднейшее население, вынуждаемое «событиями в мире» (как выражался старый биллама), тоже нередко частями переселялось на острова лагуны. Этим обстоятельством по крайней мере объяснялись мирные отношения города с будума. Позднее Еди перешел в руки канури, и теперь его населяют почти исключительно канури нгоматибу числом около 3 тыс. человек. Местность Нгомати простирается от Еди на запад до Аларге, на юго-запад до Удже и на юг до Диквы. В то время город был уделом принцессы (майрам, или мейрам, или мерам) Наны Коре, однако ее правлением жители были не слишком удовлетворены.

Поскольку настоящий кингиам и здесь все еще не догнал нас, то на следующий день (2 марта) мы продолжали свой путь лишь [248] до Марте, который расположен в трехчасовом переходе примерно в юго-восточном направлении от Еди. Дорога постепенно уводила нас в сторону от Чада и проходила по большей части по тем черным, низким болотистым почвам, которые называют фирки, или анге, и которые во время летних дождей превращаются в болото, потом медленно высыхают и в конце концов, растрескавшиеся и прорезанные трещинами, лишенные деревьев и скудно поросшие травой высотой от двух до трех метров производят своей чернотой и сухостью крайне мрачное и безрадостное впечатление. Они очень часто встречаются в юго-западных окрестностях Чада. Их нельзя использовать под обычные культуры духна и дурры, которые растут и созревают с приходом дождя, так как в этот период они покрыты водой. На них возделывают лишь Sorghum cernuum (масакву), которое хорошо растет после окончания сезона дождей на таких постепенно подсыхающих, вязких местах лишь благодаря оплодотворяющей силе почвы.

Глава города Марте по имени Меле при нашем прибытии вышел из дверей своего дома и велел показать нам наше жилище, которое, конечно, было не слишком блестящим. Этот чиновник носил титул май, поскольку в отличие от Еди, управлявшегося простым главой, Марте со своим городским округом подчинялся местному наместнику из знатного рода. Тот, правда, был теперь абсолютно лишен власти и политического влияния, но тем не менее своим титулом напоминал о том времени, когда провинция Котоко распадалась на самостоятельные владения, хотя и платившие дань. После полудня я посетил еженедельный рынок, происходивший как раз в этот день, прошел через город и затем засвидетельствовал свое почтение май. На рынке продавалось много зерна (преимущественно дурры), и на нем побывало около 1 тыс. человек. Кроме зерна продавалось несколько быков, ослов, овец и коз, плоды, среди которых был и лук, зелень, а также тобы и европейские изделия (хлопчатобумажная материя, бусы, металлические изделия). Но самым живым спросом пользовались уже тронутые тлением полевые крысы, составляющие излюбленное блюдо жителей и наполняющие всю рыночную площадь своим всепроникающим зловонием. Мои люди преисполнились отвращением и были склонны считать жителей Марте язычниками-варварами, почти каннибалами. Лишь маленький Биллама, чьи земляки гамергу разделяют подобные пристрастия, еще не пройдя обрезания, уже мог позволять себе отклонения от строго мусульманских обычаев и нисколько не разделял этого отвращения, а с величайшим удовольствием съел тут же поджаренную крысу, издававшую сильнейший запах.

Среди посетителей рынка были шоа, канури и нгоматибу обоего пола. Женщины нгоматибу привлекли мое внимание своей весьма характерной и очень изящной прической, которая состоит из довольно высокого валика, сделанного на широком основании. Он наподобие гребня на шлеме проходит по середине головы назад и вниз, становясь постепенно ниже и уже. Собственные и накладные волосы с обеих сторон начесываются на соответствующим образом устроенную [249] подкладку, а особенно кокетливые дамы носят на висках еще и небольшие косички. Женщины шоа более стройного, изящного телосложения, хотя часто и темнокожие, но большинство из них можно узнать по чертам лица и уж, во всяком случае, по прическе и украшениям. Их волосы скромно убраны в тонкие, длинные косы, ниспадающие по обе стороны с макушки и закрывающие голову. У большинства к ним добавляется искусственная толстая косичка, которая, спускаясь с темени на затылок, здесь загибается кверху. Они охотно носят в перегородке или в крыле носа серебряное не цельное кольцо, на которое иногда нанизывают кусочки коралла, а на шее — связки крупного янтаря, спускающиеся на грудь.

Город окружала совсем разрушившаяся стена, а многие дома стояли покинутыми или превратились в развалины. Часть домов представляла собой соломенные хижины типа нгим, который преобладал в Куке; другая же их часть состояла из глинобитного основания и куполообразной соломенной крыши — бонго; меньше было земляных домов в форме куба, характерных для собственно канури. Марте превосходил Еди примерно на сто очагов. И лишь жилище наместника напоминало своими размерами и еще сравнительно хорошим внешним видом о том, что Марте некогда было резиденцией мелкого самостоятельного правителя. Окружающая его стена заканчивалась зубцами, над входной террасой-сукейфой возвышалось похожее на башню строение, а вход был закрыт мощными, обитыми железом створками ворот. Во дворе, предназначенном для приемов и украшенном двумя баобабами, вместе с май я опустился на соломенную циновку и повел с почти восьмидесятилетним, измученным астмой человеком разговор о прошлом его родины и об упадке ее власти в новые времена. Мое удивление по поводу того, что его земляки употребляют в пищу мясо крыс и к тому же в полусгнившем состоянии (блюдо, которое в остальном мусульманском мире считалось бы по меньшей мере неприличным), он стыдливо обошел шутливым вопросом, уж не приготовить ли ему для меня в качестве угощения подобное блюдо.

Нашей целью на следующий день (3 марта) был Мисене, расположенный в четырех часах пути в юго-восточном направлении от Марте. Через несколько километров, спустя 45 минут после отъезда, мы оставили к юго-западу городок Марте Ганна, т. е. Малый Марте. Отсюда в юго-юго-западном направлении приблизительно на таком же расстоянии находилось поселение Нджине, а прямо к югу, немножко подальше — Алаи. Дорога, которой обычно пользуются, проходит восточнее, но в это время года из-за обилия воды ехать по ней было еще трудно. Выбранная нами дорога вела, как и в предыдущий день, по болотистой, почти лишенной деревьев местности, простиравшейся на восток до Чада. Там она переходит в поросшую лесом береговую полосу. Три часа спустя после нашего отъезда мы миновали деревню Ларге, или Аларге, лежащую в нескольких километрах в восточном-северо-восточном направлении, а еще через час добрались до Мисене. Особенность окрестностей Ларге заключается в почве фирки с возделываемой на [250] большой площади масаквой, чьи тяжелые, коротко обрезанные метелки, сваленные в кучи, в большинстве своем лежали еще не обмолоченными. Кое-где они были разложены на земле, и работники занимались их обмолотом. Используемое для этого орудие состоит из узкой, длиною в полметра пластины, к которой с одного конца прикрепляется рукоятка. По полю шныряли излюбленные жителями крысы, которые чувствовали себя вольготно среди больших запасов зерна, а на них повсюду усердно охотились дети. Они либо раскапывали выходные отверстия нор, либо расставляли примитивные ловушки в виде тяжелых, овальных, поставленных наклонно глыб из камнеподобной земли фирки, слегка подпертых тонкой палочкой. Камни падали на крыс, как только те пожирали насаженную на палочку приманку.

Поселение Мисене также окружено стеной и по размерам примерно равно Еди. Как и Марте, оно вместе с относящейся к нему окружающей областью подчиняется туземному наместнику из тамошнего правящего рода. Наместник, май Муса, принял нас перед дверями своего дома, который, как это принято, стоял на широкой главной улице, или на общественной площади, — дендале. Нам все труднее становилось находить приют, так как чем больше распространялся слух о моей поездке к Абу Секкину, осуществлявшейся при особом содействии шейха, тем больше к моему каравану присоединялось людей — в расчете на известную щедрость короля Багирми и на изобилие у него рабов. Нас, наконец-то, нагнал и кингиам Киари с лошадью. Альмас тоже ехал верхом. Нельзя было не принимать во внимание нескольких людей главной жены шейха с их лошадьми. У всех у них, в свою очередь, были слуги или клиенты, короче говоря, наше общество уже выросло до двадцати человек и шестнадцати лошадей, и к нам еще не присоединились люди Абу Секкина (которых я, естественно, хотел держать при себе), а также чима — правительственный посол кашеллы Билаля, без которого я в качестве передатчика царского письма правителю Логона никак не мог обойтись, поскольку это письмо вез он.

В архитектуре расположенного на большой площади города уже начинал чувствоваться иной характер, свойственный макари, или котоко, к чьей территории уже относился Мисене, Дома стали массивнее, их стены толще, дверные проемы сверху шире, чем снизу, а привычные, легкие соломенные хижины канури почти полностью исчезли. В жилище май Мусы, молодого приветливого мужчины с очень черной кожей, я увидел столь характерное для домов макари земляное возвышение высотой примерно в метр, но гораздо более широкое и тщательно выровненное. В помещениях, отводимых ими для приемов, оно предназначается для размещения высокопоставленных особ и обычно занимает там несоразмерно много места.

Чтобы добраться до нашей следующей цели, Нгалы, 4 марта мы двинулись от Мисене примерно в восточном направлении. В непосредственной близости от города мы пересекли прекрасную рощу из акаций с посадками хлопчатника на полянах, которая, однако, вскоре снова уступила место плоской равнине фирки. Через час с четвертью мы прибыли в деревушку Муза, насчитывающую около сотни [251] очагов, — настоящий оазис среди угрюмой монотонности болотистой почвы. Затем мы повернули к северо-востоку и еще через час с четвертью пересекли неширокое, густо поросшее деревьями и по виду безводное русло Мисенерам, образующее границу округа май Мусы. Спустя полчаса мы перебрались через еще более незначительную речку Леба, шириной шагов в пятнадцать. Сухое русло было лишено всякой древесной растительности. Здесь почва фирки начала постепенно терять свой характерный вид, стала покрываться невысокой травой и давала юным охотникам за крысами весьма скудную добычу. Спустя сорок пять минут наша дорога пошла в восточном направлении, через благоухающую рощу из акаций (почти все деревья стояли в цвету), с другой стороны которой мы вплотную прошли мимо окруженного стеной городка Джиммак. Он насчитывает около 150 очагов и находится под властью Нгалы. Через полчаса пути к востоку от него мы вышли к реке Комадугу-Мбулу, которая уже какое-то время давала о себе знать густой линией прибрежной растительности, и пять часов спустя после выхода остановились на ее восточном берегу для краткого дневного отдыха.

Вода в Мбулу доставала лошадям до стремени, а ее зеркало имело в ширину тридцать шагов. Однако высокие берега реки свидетельствовали, что порою она была способна вмещать гораздо больше воды. К концу сезона это количество заметно уменьшается, а к началу летних дождей остаются одни лужи. Ее уклон в сторону Чада столь незначителен, что при низком уровне воды незаметно никакого течения, а брошенные туда предметы даже при северо-восточном ветре относит в противоположном направлении. В самом русле деревьев не было, однако берега поросли лесом и имели самый привлекательный вид. Вода была хотя и мутная, но очень вкусная. Эта река (она идентична с рекой Диква), как кажется, образуется главным образом двумя речными потоками. Один из них в округе Удже пересек Барт во время поездки в Адамауа (он называет его рекой Алао), тогда как Рольфе познакомился со вторым на северной границе Мандары, или Вандалы, под названием Ядзарам. Оба соединяются, по-видимому, в области Диква и затем поворачивают в северо-северо-восточном направлении в сторону Чада.

Отдыхая на берегу в приятной тени деревьев, мы с сожалением заметили потерю щенка, мать которого, борзая Саида, быстро оправившись на хорошей пище и при спокойной жизни в Куке, тоже путешествовала с нами. В водах Мбулу мои люди поймали часто встречающуюся там рыбу длиной в 65 см — так называемую буни кадикади (т. е. рыбу-змею). Она получила это название благодаря своему круглому туловищу и расположению чешуи, состоящей из небольших ромбовидных пластинок, которые не накладываются одна на другую, а располагаются рядом друг с другом и параллельными линиями проходят от хребта назад и вниз. Этих особенностей и мощных спинных позвонков, доходящих от головы до хвоста, достаточно для определения этой рыбы как Polypertus. Среди прибрежных деревьев я заметил незнакомую мне акацию, очень похожую своими листьями на A. stenocarpa; у нее короткие шипы и стручки длиной [252] от шести до восьми дюймов и шириной в один дюйм. Жители Борну называют ее кадалабу.

Проделав небольшой полуторачасовой переход примерно в восточном направлении и оставив приблизительно в часовом переходе к северу город Деггела, во второй половине дня мы прибыли в Нгалу.

Подобно многим поселениям в этой низменной, подверженной наводнениям местности город построен на искусственной насыпи. Он производит внушительное впечатление благодаря возвышающемуся над ним солидному замку (или административной постройке), покрытому сверху большим бонго, и окружающим его стенам, поддерживаемым в довольно хорошем состоянии. Мы направились к дому наместника, который и здесь является май из прежней правящей семьи Нгала, лишенной всякой власти. Он оказался ее жалким представителем. Правда, чтобы подчеркнуть свое царское достоинство, он носил бурнус, надетый на черную тобу, но эта одежда была такой грязной и попорченной, а сам он, худой и старый человек, показался таким угрюмым и тупым, что меньше всего производил царственное впечатление. Это заставило нас опасаться, что мы будем приняты отнюдь не гостеприимно. Действительно, нелюбезный старый господин начал с того, что указал нам такое жилище, куда я колебался войти из-за его безмерной грязи (очевидно, еще совсем недавно оно использовалось как овчарня). Нам удалось получить подходящее жилье лишь через несколько часов (его указали нам любезные соседи). Оно состояло из трех просторных хижин.

Вскоре после нашего переезда одна любезная и хорошенькая молодая женщина из соседнего дома в прическе, характерной для нгоматибу, по собственному побуждению принесла нам воды и дров и купила дурры для быков, которым я велел ежедневно давать помимо обычной соломы еще и зерно, учитывая, что позднее нам придется полагаться на их силу. При выборе вьючных животных для дальних путешествий в Северной Африке важно до покупки установить, едят ли они зерно. Многие верблюды и быки, несмотря на все старания, очень медленно привыкают к такой пище, отчего гораздо труднее поддерживать их силы.

Наше опасение, что май Умар (так чаще всего произносят в Борну арабское имя Омар) окажет нам не слишком блестящий прием, подтвердилось в полной мере. Правда, он прислал нам шесть мисок обязательного аиша и одну овцу, но первые были так малы, а их содержимое столь сомнительно, а вторая оказалась такой тощей, что мои люди возмутились, хотя заведомая бедность жертвователя предписывала отнестись снисходительно к его гостеприимству. Впрочем, мы были щедро вознаграждены за эту неприветливость нашими любезными соседями. Пример молодой хорошенькой женщины поощрил ее сестер и подруг оставить сдержанность, и вскоре наш дом заполнился доверчивыми красавицами, которые помогали нам варить еду и развлекали нас до ночи своей веселой, безобидной болтовней. Их больше всего интересовало мое непонятное им холостяцкое положение, и некоторые, несмотря на мою светлую кожу и [253] христианскую религию, не без удовольствия принесли бы себя в жертву, чтобы положить ему конец.

На следующий день (5 марта) мы остались отдыхать в Нгале в надежде, что прибудет чима кашеллы Билаля, слуга которого приехал в город еще накануне. Возвращавшиеся на родину жители Багирми здесь примкнули к нам и вовсю уверяли в своей преданности. Много месяцев они тщетно ждали в Куке, что их отпустят и что наконец откроется сухопутная дорога (так как они вели с собой нескольких лошадей). Вероятно, они и дальше были бы обречены на долгое ожидание, если бы не осуществился план моей поездки. Их было трое, и только один в какой-то степени владел арабским языком. Все они были рослыми молодыми людьми с темным, отливающим краснотой цветом кожи и неярко выраженным прогнатизмом. Однако выражение их лиц отнюдь нельзя было назвать приятным. Напротив, оно свидетельствовало о недостатке добродушия и о высокомерии, в чем вообще обвиняют жителей Багирми. Я пообещал позаботиться о них в дороге, так как они ехали почти без всяких средств, полагая, что благодаря своей заботе о них я смогу рассчитывать на более благоприятный прием со стороны Абу-Секкина.

Во второй половине дня я предпринял осмотр города и посетил май Умара. С высоты замка, в котором за внешне благоприятным впечатлением скрывались обветшалые покои, передо мной открылся превосходный вид на поселение, насчитывающее около 1000 домов. Подобно окружающей его стене, оно содержалось несколько лучше, нежели те города, которые мы видели до сих пор. Преобладали бонго, но нередко встречались и земляные постройки кубической формы. Нгала была одним из главных городов прежних сао, и май Умар указал мне нескольких стариков, сведущих в преданиях, которые рассказали бы мне об этих ныне совершенно исчезнувших жителях восточного Борну и привели бы образцы их языка. Теперешние жители — в основном макари и реже нгоматибу. Как об этом уже упоминалось, первых следует считать не прямыми потомками сао, а, возможно, родственным им племенем. Правда, сами они претендуют на общее происхождение с канури, которые принесли в эти места ислам, и часто утверждают, что являются лишь их передовым отрядом, однако без всякого на то основания. Язык, внешний вид, обычаи и привычки решительно отличают их от канури. Макари, в общем, имеют более темный цвет кожи, чем канури (последние, правда, отличаются весьма разнообразными оттенками). Они более грубого сложения и более тяжеловесны по характеру. Сравнение их женщин с женщинами нгоматибу выявляет большое преимущество последних. Прическа женщин макари состоит из шести толстых искусственных кос, заплетенных от макушки и направленных вниз и вперед. Они заплетаются вместе с разделенными на такое же количество прядями собственных волос, плотно прилегают к голове и свободными концами заканчиваются на щеках и перед ушами. Обычай женщин нгоматибу носить на висках подобные, но более короткие косички, доходящие до угла нижней челюсти, возможно, возник по образцу макари. [254]

Я старался быть полезным, обследовал нескольких больных (злокачественное образование на нижней челюсти и несколько случаев проказы, чесотки и глазных заболеваний) и дал им лекарства; даже осчастливил май Умара — по его настоятельной просьбе — талисманом, от которого он ожидал благосклонности своего начальника из числа сановников в Куке. Несмотря на это, угощение и в этот день снова оказалось весьма скудным, а зерна для лошадей не было вовсе. Зато наши соседки стали еще более услужливыми и любезными, и, когда Альмас, большой дамский угодник, пригласил еще и свою местную подружку (как кажется, они были у него повсюду), а я привел всех в хорошее настроение скромными подарками из бус, в нашем доме началось шумное веселье.

На следующий день, 6 марта, нам снова пришлось продолжить путь без чимы. Дорога вела через мелколесье и похожую на степь равнину, поросшую густой, высотой в рост всадника травой и зарослями акации. По-арабски она называется хала, что приблизительно соответствует слову карага в языке канури, хотя последнее имеет еще более общее значение «дикая местность», «пустошь». В животном царстве там шла более оживленная жизнь, чем в местности фирки западнее Комадугу-Мбулу. Группы антилоп каргум («коровьих антилоп») и так называемых комосено сменяли друг друга, газели бесстрашно прыгали через дорогу, а бесчисленные обезьяны (Cercopithecus) с любопытством наблюдали за нашим продвижением. Спустя полтора часа (путь наш шел частично в восточном-юго-восточном, частично в юго-восточном направлении) растительность стала менее густой, деревья и кусты пропали и перед нами открылась обширная, поросшая скудной травой равнина. Мы пересекли ее за час, двигаясь в юго-восточном направлении до покинутой деревни шоа Мульге, повернули затем к востоку-юго-востоку и еще через два часа добрались до Комадугу-Ферендума.

Равнину на большей части покрывала почва фирки и лишь неподалеку от реки начиналась другая местность с пышной лесной растительностью. Река Ферендума делает здесь большие повороты: уже за полчаса до того, как мы вышли к ней, мы видели ее непосредственно к западу от дороги. В месте нашей переправы она протекала с юга на север, несла поток воды шириной в шестнадцать шагов, доходивший лошадям до седельной подпруги, почти не имела откосов (несмотря на свои высокие берега) и брала начало якобы на территории Логона. Переправившись через реку и напоив из нее животных, мы прошли два полных часа в восточном направлении — то через лесные заросли, то по болотистым почвам и достигли Тилламе, где и решили заночевать.

Тиллам — это городок величиной от 150 до 200 очагов с опрятными канурийскими хижинами и уютно и сравнительно зажиточно выглядевшими земляными домами. Он был канурийской колонией, где управлял не май, а простой биллама, который как раз отправился в поездку по краю. По той приветливости, с какой нас приняли его люди, мы уже предвкушали его гостеприимство и встречу с ним самим. Его звали чирома Мохаммеду, и я не уяснил, откуда [255] происходит этот титул или прозвище. Мохаммеду был доверенным лицом главной жены шейха и явно самым зажиточным и уважаемым человеком в селении. Сам он, однако, подчинялся не этой высокопоставленной даме, а муаллиму Аббасу в Куке. Мы устроились в одном из его домов, который хотя и был тесен, но построен очень прочно, опрятно убран и содержался в порядке, а наши животные нашли приют поблизости в чем-то вроде мызы. С возросшим числом членов моего каравана, естественно, возросла и наша раздробленность в поселениях, где мы останавливались. Я больше не принимал к себе на квартиру никаких чужаков, однако следил за распределением угощения и поставляемого местными властями корма для лошадей. Во второй половине дня наш хозяин вернулся из поездки, и я составил о нем самое благоприятное мнение. Никогда в этих краях я не встречал сочетания такого чувства собственного достоинства и скромности, такой учтивости без раболепия, как у этого человека. Его манеры и даже черты лица вследствие врожденного чувства такта и понимания того, что в поведении может быть приличным и уместным, представились мне совершенно европейскими. Его приветливый, но серьезный и уверенный характер по-видимому, не передался детям, ибо мне пришлось убедиться, что среди легкомысленных молодых девушек, которых умел собрать вокруг себя Альмас с помощью приданной нашему дому хозяйки, главную роль играла одна из дочерей нашего хозяина, она же была и самой озорной.

На следующее утро (7 марта) через северные ворота мы вышли из Тиллама и попали в лес, который постепенно становился все гуще. Численно в нем преобладали акации, однако главную роль играли тамариндовое дерево, сикомора и разновидности фикуса. Через час с четвертью мы добрались до совершенно заброшенного города Рен. Если судить по остаткам окружавшей его стены, некогда он по величине, очевидно, не уступал Нгале, но теперь от него осталось лишь несколько редких групп хижин. Лет двадцать назад весь этот округ потерял своих жителей из-за одного фанатика-пилигрима фульбе по имени Шерфеддин, который увлек весь народ на общее паломничество в священный город Мекку. Позднее я еще вернусь к этому событию, имевшему неблагоприятные последствия для всего Багирми.

Восточнее Рена лес стал реже, и в течение часа с четвертью дорога проходила мимо ряда деревень, где жили шоа вместе с отдельными канурийскими элементами, — сначала Сеикури, затем Бокари, далее Иба и, наконец, Гиррегим. Последняя уже относилась к области Афаде. Сюда доходили пределы густо поросшего лесом и все еще плотно населенного округа Рангана, который мы пересекли в юго-восточном и восточном-юго-восточном направлении. На протяжении следующего часа мы миновали деревню, названную по имени самого, уважаемого жителя, Билла Йели, и вышли к реке Гамбару, где в пышном прибрежном лесу пряталась деревня Чулло. Ни в одной из этих деревень не насчитывалось больше ста домов. Многие из них были покинутыми, поскольку их хозяева-шоа, насколько позволяли [256] условия, продолжали придерживаться кочевого образа жизни и удалялись со своим скотом на дальние пастбища.

В широком русле реки Комадугу-Камбару, называемой также Гамбарурам, протекал поток воды шириной всего в пятнадцать шагов и глубиной в два фута. Благодаря великолепному лесу, росшему по берегу, в котором поляны выглядели подобно роскошным лугам — явление, редкое в этих местах, — река представляла собой прекрасную картину. Неподалеку от долины резвились сотни журавлей. Они были настолько непривычны к людям, что безбоязненно позволяли приблизиться к себе шагов на двадцать. В высшей степени вероятно, что эта река ответвляется в обильной водой области музгу от реки Логоне и впадает в Чад близ города Вумби (?), относящегося к округу Нгала. Ее уклон столь же незначителен, сколь и реки Мбулу.

В лежащем за рекой Гамбару лесу преобладает хеджлидж и появляются отдельные экземпляры кигелии (Kigelia) с ее похожими на баклажаны плодами. К югу от нашей дороги, проходившей в во-сточном-юго-восточном направлении, протекала река, через которую мы только что переправились, с многочисленными поворотами в западную-северо-западную сторону, а с севера к ней спускалось множество мелких ручейков, в это время сухих. Во время и после сезона дождей многие из них так сильно вздуваются, что через них можно перебраться лишь на лодках. Местность такая плоская, а воды в ней большую часть года так много, что деревни нередко возводят на искусственных насыпях, чтобы уберечься от наводнений. Вскоре после переправы мы прошли через два таких поселения, которые, правда, были уже давно покинуты и лежали в развалинах. Час спустя мы добрались до деревни шоа Колио, которая живописно расположилась в густой тени леса на высоком берегу Гамбару, ставшей здесь раз в пять шире и по виду богатой рыбой. Еще через час мы подошли к стенам Афаде.

Чтобы попасть в город, потребовалось затратить много времени и труда. Вьючные животные со своим грузом не могли пройти в узкие ворота в толстой стене, окружавшей город. Тогда мы направились к замку наместника (здесь он тоже имел право на титул май), возвышавшемуся над всеми остальными строениями, чтобы он указал нам жилье. Таковое нашлось как раз напротив царского жилища, по другую сторону площади, затененной красивыми фиговыми деревьями, в одной обширной группе построек с большими надворными помещениями и различными, более или менее обветшалыми хижинами бонго. Лишь одна из них была занята под жилье. Я хотел подождать здесь все еще отсутствовавшего ниму, которого желал видеть при себе во время начинавшейся отсюда поездки через территорию Логона и находясь поблизости от его столицы. Время до его прибытия должно было пойти на закупку съестных припасов, поскольку Афаде был последним местом на территории собственно Борну, где можно было надеяться это сделать.

Афаде, который по своей обширной площади приближался к Нгале, имел по сравнению с ней очень небольшое число жителей. Обвалившиеся дома, незастроенные площади и необитаемые хижины [257] придавали городу вид развалин, и если в свое время Барт оценивал его население в 8 тыс. человек, то мне показалось, что теперь оно едва ли превышало 2 тыс. Из расспросов я узнал, что Афаде также потерял большинство своих жителей в связи с походом того паломника фульбе, о котором я упомянул, рассказывая о городе Рен, и что после этого часть населения пришла сюда из опустевшего Рена.

Самый уютный вид был у замка наместника. Его фасад, обращенный к общественной площади, был отстроен очень тщательно и даже украшен с большим вкусом. Затененная мощными фиговыми деревьями площадь служит для проведения собраний и советов. Толстые стены постройки из плотной желтовато-серой глины были снаружи тщательно выровнены и слегка наклонены, как и стены почти всех домов макари. Узкий, расширяющийся кверху дверной проем был обведен широкой черной каймой, а от верхнего его края по обеим сторонам стены расходились широкие полосы, которые делились на чередующиеся черные и желтые четырехугольные поля. На нижнем и верхнем краях стены тоже был орнамент из подобных полос, которые, впрочем, часто отклонялись от прямой линии. Через проходное помещение мы прошли в не очень просторный двор, куда выходило помещение для официальных приемов май. Оно было небольшим, но тщательнейшим образом выровнено, содержалось в чистоте и, по-видимому, предназначалось для пребывания правителя, так как почти целиком было занято обширным, высотой около метра возвышением из глинозема (которое, так сказать, представляло собой трон). Остававшееся пространство было занято несколькими массивными, четырехугольными, постепенно суживающимися кверху колоннами, поверхность которых отличалась гладкостью, а края были острыми.

На средней части цоколя покоился верхний этаж с зубчатыми стенами. Входная дверь также была обведена широкой черной каймой и вела на террасу первого этажа. Непосредственно к этой террасе примыкала маленькая, куполообразная земляная хижина, это была, так сказать, личная комната наместника. Перед ней мы и нашли май Муззо — таково было имя тогдашнего правителя. Он сидел на широкой земляной скамье, откуда мог наблюдать за лежащей внизу площадью. Здесь же он выслушивал приветствия, сообщения, просьбы и жалобы своих просителей или подданных, выносил решения по делам, которые находились в его компетенции, короче говоря, исполнял свои обязанности правителя. Дальше, на остатках некогда обширного царского жилища, в живописном беспорядке возвышались земляные четырехугольные дома и хижины бонго.

В лице май Муззо я нашел доброжелательного и любезного человека, который, по-видимому, чувствовал себя стесненным в этих проявлениях своего характера лишь опасением, как бы мы не затянули нашего пребывания в его обедневшем городе. Если судить по тому удовольствию, с каким он сообщил мне только что полученное известие, что верховный военачальник Абу Секкина победил военачальника его противника, короля Абд ар-Рахмана, и захватил [258] 47 лошадей и 15 ружей, он, должно быть, был либо горячим другом беглого короля Багирми, либо врагом своего ближайшего соседа, правителя Логона. Точно так же, как он старался поддержать свое царское достоинство блестящим видом своего жилища, так и весь его придворный штат являл собой в миниатюре точное повторение двора в Куке. У него были свои дигма, мала, йерима, каигамма и джерма, а те, хотя и были бедны, пребывали в сознании собственного высокого положения. Щедрое угощение из шести вместительных мисок и одной козы тоже скорее соответствовало его достоинству, уходящему в прошлое, нежели действительным возможностям.

Ближайшие окрестности города отличаются чрезвычайно пышной лесной растительностью, особенно с южной стороны. В непосредственной близости от городской стены резвились дикие свиньи, мартышки и павианы. Последние тут и там отваживались взбираться на эту стену или даже проникать в покинутые кварталы города. К различным разновидностям фикуса здесь добавилась лита, которая походит своими воздушными корнями на чаще упоминавшуюся джеджу. Непосредственно над землей она разветвляется на несколько стволов (не претерпевая, как кажется, из-за этого ни малейших изменений), предпочитает обвиваться вокруг других деревьев и таким путем нередко образует удивительные переплетения зарослей. Я впервые увидел там дерево, которое канури называют кагем (Treculia?). На нем росли твердые серые плоды величиной с лимон, к тому времени еще не созревшие, с жесткой кожурой, содержавшие белую горькую густую мякоть с рассредоточенными в ней многочисленными плоскими зернами. Из этих зерен приготовляют острое и горькое масло, которое предназначается лишь для наружного употребления, точно так же как и растертая кора и переработанные в пасту листья дерева с успехом используются при лечении запущенных ран и гноящихся язв.

Поскольку уже на второй день май Муззо заметно уменьшил наше угощение и особенно урезал дорогое кормовое зерно, а я, со своей стороны, все-таки хотел дождаться прибытия чимы, то я попытался утешить остальных попутчиков за вызванную мною задержку покупкой убойной коровы. К сожалению, мое намерение разбилось о недоступную цену в 4 талера, которую потребовали за самую дешевую корову. Поэтому мне пришлось ограничиться подарком по одному талеру моим попутчикам из Куки и из Нгорну на приобретение корма для лошадей (поскольку во всем этом месте нельзя было раздобыть ни куска хлопчатобумажной ткани по цене в целый талер) и покупкой какого-то пропитания для людей Абу Секкина. Для нашей собственной кухни мы подстрелили нескольких полевых голубей, которые здесь нередко представлены очень крупной разновидностью, и нескольких цесарок.

Когда на третий день посланец кашеллы Билаля не появился, я из-за трудностей с получением продовольствия в Афаде был вынужден продолжить путь и 10 марта покинул город. Проходившая по густому лесу дорога все время петляла, но в общем пролегала [259] в юго-восточном направлении. Через четыре с половиной часа мы добрались до деревни Тилле, расположенной поблизости от границы собственно Борну. Комадугу-Гамбару, в которой вода достигала порою ширины в 50—60 шагов, в течение всего нашего перехода оставалась поблизости от дороги с юго-западной стороны. Один раз, два часа спустя после выступления, мы вышли к ней у деревни Вуни, расположенной на ее юго-западном берегу, а за полчаса до этого перешли ручей, впадающий в нее с севера. То и дело мы натыкались на загоны и места, где охотились презираемые керибина. Они загоняют дичь в неоднократно огороженные и постепенно сужающиеся загоны и под конец забивают ее с помощью луков и стрел. Мясо идет в пищу, а шкуры и рога служат для прочих надобностей. По обеим сторонам дороги нам попадались на глаза деревни шоа. Одни были покинуты окончательно. В других жители, забрав женщин и детей, отправились пасти скот на пастбищах. Повстречавшийся нам шоа, вышедший шесть дней назад из Биддери, нынешней резиденции Абд ар-Рахмана, расположенной неподалеку от Масеньи, думавший, что мы направляемся туда же, посоветовал нам оставить лошадей на западном берегу Шари, так как в самом Багирми они подохнут с голода. Впрочем, по его словам, Абд ар-Рахман лично выступил со своими воинами и единственными приверженцами в стране — шоа, чтобы захватить своего двоюродного брата Абу Секкина.

Тилле была окружена стеной, т. е. первоначально считалась городком. Она располагалась на небольшом холме, живописно укрытая в лесу, росшем по берегам очень узкой в этом месте реки Гамбару или одного из ее притоков. Теперь это была бедная деревушка, едва ли насчитывавшая 100 очагов, и никто не смог предоставить в мое распоряжение хижину. В отведенном мне жилище как раз готовилась еда для его обитателей, и, поскольку там обычно нет другой вентиляции, кроме как через входное отверстие, я предпочел остаться под открытым небом и расположился поблизости на берегу реки в тени прекрасного тамариндового дерева. Владелец отведенного мне дома оказался все же достаточно гостеприимным и, несмотря на это, угостил меня. Поэтому я был вдвойне рад, что выбрал это милое местечко.

Река с ее поросшими всевозможной растительностью берегами делает здесь поворот, так что если смотреть на нее с нашей стоянки, кажется, что течение прерывается холмом, на котором стоит деревня. По одну сторону у меня находилась деревня, передо мной в реке плескались довольные дети, через нее же переходила вброд цепочка женщин с полными корзинами и тазами на голове, направляясь на рынок в город Джильбеи, расположенный в одном Дне пути к югу от Тилле. Еще левее на водопой пришли стаи красных и серых мартышек, проделывавших немыслимые прыжки и с любопытством наблюдавших за купавшимися детьми. Через рощу сновали цесарки, а важные водяные птицы искали и находили себе корм у речного берега. Я лежал в траве на берегу, предаваясь мечтательному восторгу, и наслаждался созерцанием мирной [260] картины, прелесть которой бесконечно возрастала в моих глазах, когда я сравнивал ее с пустыней, неизменно выступавшей в моих воспоминаниях на передний план.

Среди многочисленных визитеров, подходивших поприветствовать меня и удовлетворить свое любопытство, случались и необычные. Такими оказались два бродячих музыканта, которые пытались доставить мне развлечение своей нестройной игрой. Первый был барабанщиком. У него на гладкостриженой голове от лба до затылка тянулись две узкие пряди волос. Второй дул в тростниковую трубку, снабженную рядом отверстий, широким металлическим мундштуком и слегка загнутым раструбом на нижнем конце, сделанном из рога, который лишь своей величиной отличался от рога цирюльника, предназначенного для пускания крови. Трубка инструмента в своей верхней и нижней части была отделана широким восковым орнаментом с веретенообразным рисунком и вставленными в него раковинами каури.

Вечером я освежился купанием и затем провел великолепную ночь на свежем, благоухающем лесном воздухе, видя во сне «Отца ножа» и его врага Мааруфа из Логона, в чьи владения мне предстояло вступить на следующий день.