СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ГУСТАВ НАХТИГАЛЬ

САХАРА И СУДАН

РЕЗУЛЬТАТЫ ШЕСТИЛЕТНЕГО ПУТЕШЕСТВИЯ В АФРИКЕ

SAHARA UND SUDAN: ERGEBNISSE SECHSJAEHRIGER REISEN IN AFRIKA

План нового путешествия и арабы улед-солиман

Известие о военных приготовлениях Вадаи. — Таинственные сборы короля Али. — Слухи о его намерениях. — Напряженные отношения между Борну и Вадаи. — Тревога в Куке в ожидании нападения короля Али. — Его война с Багирми. — Прибытие арабов из Канема. — План поездки в Канем и Борку. — Нехватка денежных средств. — Заем у Мухаммеда ат-Титиви. — Поддержка шейха Омара. — Праздник большой байрам, или ид ал-кебир. — Улед-солиман. — Их первоначальное местожительство и подразделения. — Военные вылазки Абд ал-Джлиля в Сахару и Судан. — Переселение улед-солиман в Борку. — Их закрепление в Канеме. — Магарба. — Рекомендательное письмо г-на Гальюффи старейшинам улед-солиман. — Приготовления к отъезду.

В начале 1871 г., когда я начал усердно хлопотать об осуществлении своего плана посетить острова озера Чад, в Куку пришло известие, разрушившее этот план и сильно взволновавшее все Борну.

6 января в городе появились двое арабов шоа из племени саламат, жившего оседло в области Котоко. Они принесли тревожные вести из Вадаи, куда ездили продавать верблюдов. Во время их долгого пребывания в Абеше, столице Вадаи, они обратили внимание на необычное оживление в среде тамошней знати, что, без сомнения, свидетельствовало о каких-то военных приготовлениях. Ежедневно в столицу стягивались воины, конные и пешие, вскоре вновь покидавшие ее отдельными небольшими подразделениями. Эти приготовления проходили с той таинственной предосторожностью, которой они обычно там сопровождаются, так что нашим вестникам удалось лишь узнать от своего хозяина и других знакомых, что речь будто бы идет об одной из частых военных экспедиций, направленных против даза Бахр-эль-Газаля. Однако численность выступавшего в поход войска со временем так увеличилась, что оба шоа уже не верили даваемым им объяснениям. Они встревожились и решили как можно скорее вернуться домой. Их тревога возросла еще больше, когда им не разрешили уехать и дали понять через хозяина, что, раз уж они стали свидетелями военных приготовлений, им придется дождаться их завершения, дабы предотвратить распространение преждевременных слухов по поводу намерений короля. Лишь некоторое время спустя, когда столицу покинул сам король Али со своими сановниками и телохранителями, они получили разрешение на отъезд. Несколько дней они шли за войском, пока оно не свернуло на дорогу, [7] ведущую вдоль реки Бата на запад. После этого по более северной дороге они поспешили к себе на родину.

Чтобы доставить столь важные вести в Борну как можно скорее, эти люди проделали путь от Абеше до дома за девятнадцать дневных переходов, тогда как обычному каравану на это требуется целый месяц. Они были убеждены, что слух, распространяемый о походе против даза Бахр-эль-Газаля, был выдуман лишь для того, чтобы скрыть более важные планы, и полагали, что военный поход правителя Вадаи был направлен против Багирми. Дело в том, что королю Багирми Мохаммеду была очень не по душе зависимость своей страны от Вадаи, и он давно уже пользовался любой возможностью подразнить и обидеть своего сюзерена. И хотя король Али был человеком весьма рассудительным и думал прежде всего об увеличении богатства своей страны, он в то же время был и очень воинственно настроенным властелином, которому в конце концов надоели строптивые и заносчивые выходки его вассала и соседа, которого он вознамерился наказать.

Эти вести с быстротой молнии распространились по городу, и теперь все только и говорили о военных планах короля Али. Правда, более рассудительные не верили, что он питал враждебные намерения по отношению к Борну, ибо считали его слишком умным, чтобы без настоятельной необходимости прервать проводимые им внутри страны преобразования и начать вне ее борьбу, исход которой все же оставался сомнительным. Однако никто не мог отделаться от некоторого чувства тревоги. С тех пор как отец и предшественник короля Али, Мухаммед Шериф, не имея другого повода, кроме происков одной придворной группы в Куке, надеявшейся с помощью внешних сил вернуть к власти свергнутую династию, 22 года назад напал на Борну и в общем одержал победу ¹, отношения между этими соседними странами — и без того прохладные и натянутые после столкновений за Канем (колыбель державы Борну) — приняли почти враждебный характер. Жители Борну, принявшие благодать ислама чуть ли не на пятьсот лет раньше своих соседей, были преисполнены высокомерия культурного народа по отношению к варварам. Последние же, осознав при сильном правлении свою юную мощь и исполненные воинственного духа, презирали затхлую атмосферу и малодушное придворное окружение соседней державы.

Заносчивые и неуживчивые вассалы шейха Омара старались расширить трещину между Борну и Вадаи. Недовольные там и здесь искали повода к интригам и выдумывали или распространяли неприязненные высказывания правителей и сановников. Вот почему, несмотря на противоположное мнение спокойных и рассудительных людей, двор и народная масса были охвачены страхом, как бы тщеславие и воинственное настроение не привели короля Али к открытым враждебным действиям против Борну. Чем более расплывчатыми были возникавшие слухи и сообщения, тем шире распространялось чувство неуверенности и тревоги, особенно в высших кругах.

Известия сначала поступали так редко, что через две недели после прибытия саламат мы все еще не знали, пойдет ли речь о Багирми [12] или о Борну, присутствует ли лично король Али в своих войсках, дошло ли уже дело до сражений и тому подобное. А ведь расстояние до Масеньи, царской резиденции Багирми, равнялось всего десяти дням пути, который проходил по довольно густо заселенной местности. Достоверным казалось лишь то, что король Багирми Мохаммеда укрылся со своим войском и значительными припасами за стенами столицы в ожидании осады, тогда как верховный военачальник Вадаи, джерма Абу Джебрин, дядя короля со стороны матери, занял северную часть страны. Тем, кто считал, что местом предстоящих военных действий будут Бахр-эль-Газаль или Канем, больше уже никто не верил.

Потом известий стало больше, но они были весьма противоречивы. Достоверные сведения поступили лишь в середине февраля от лазутчика, которого шейх Омар после первых же слухов немедля отправил к королю булала Джурабу, правившему в области Фитри. По сообщению этого гонца, король Али, получив сообщение от высланного вперед своего дяди, Абу Джебрина, о том, что король Багирми не стал искать спасения в бегстве, а вознамерился защищать свою столицу, поспешно выступил туда же. До его прибытия осажденные предприняли две вылазки, причем оба раза пользовались, по-видимому, преимуществом.

Вскоре после появления короля Али на месте военных действий к нему прибыла депутация от города Масенья, которая от имени жителей и короля просила об их прекращении и выразила готовность заплатить большой выкуп. Но тот им ответил, что пришел не для того, чтобы воевать с ними, а хочет лишь наказать их короля, своего вассала, за его заносчивость. Денег и добра ему достаточно оставил его отец, Мухаммед Шериф, поэтому он не нуждается в их сокровищах и покончит это дело миром лишь в том случае, если они выдадут короля Мохаммеду вместе с его главной женой и матерью.

Эти события встревожили все Борну, и в особенности Куку, и вскоре поставили под вопрос мою поездку к кури и будума. Шейх Омар заявил, что не может дать на нее согласия раньше, чем будет восстановлен мир, так как округа Деггена и Азала, откуда должно было начаться мое путешествие по Чаду, недостаточно безопасны. Поскольку о Вадаи также не могло пока что быть речи, я уже стал подумывать о том, чтобы направиться на юго-запад и добраться до западного побережья где-нибудь через область Адамауа, когда передо мной открылась другая возможность.

В конце января в Куку прибыл караван беспокойных арабов Канема, доставивший на местный рынок около сотни верблюдов, добытых в последних набегах на тубу, бидейят и арабов махамид в Вадаи, а также множество фиников из Борку и масла, которое они выменяли у скотоводческих племен Канема ². Караван был невелик, потому что месяц назад в Бахр-эль-Газале появились необычайно многочисленные отряды из Вадаи и, хотя они вскоре после того внезапно исчезли, арабы, не имея никаких известий о событиях в Багирми, опасались их возвращения и не решались покидать [13] свою область в большем числе. Почти все прибывшие с караваном были магарба, тогда как племя улед-солиман было представлено лишь Хазазом — сыном Бу Алака и племянником чиновника из Куки, носящего то же имя.

Когда я посетил их вместе с Бу Айшей ³, их соплеменником, эти люди, несмотря на свою дурную славу, мне очень понравились. Особенно долго я беседовал с Хазазом о Канеме, Бахр-эль-Газале и Борку, возбуждавших у меня живейший интерес. Поскольку через несколько месяцев они намеревались отправиться в Борку (область пустыни, которую они считали своей собственностью), чтобы завладеть там урожаем фиников, я тотчас же решил присоединиться к ним. Такое путешествие открывало передо мной возможность посетить совершенно неизвестные края, не считая той части Канема, где побывали Барт и Овервег. Я мог надеяться выяснить наконец-то соотношение Бахр-эль-Газаля и озера Чад, добраться, может быть, до крайней южной точки моего предыдущего путешествия по Тибести и тем самым составить более точную карту этой местности Восточной Сахары.

Кроме того, мне очень хотелось уехать из Куки. Мое пребывание в этом городе растянулось уже на семь месяцев, и, хотя оно и не было для меня бесплодным, все же путешественник должен всегда стремиться вперед и не забывать о главной цели — составить собственное представление о чужих странах. К тому же почти еженедельные посещения шейха мало-помалу начинали доставлять мне неудобства, поскольку я не представлял, чем еще я могу удивить его. Считалось, что каждый раз при посещении правителя чужестранец должен придумать какой-то маленький сюрприз, поднести какой-либо незначительный подарок. До сих пор я приносил к нему на аудиенции четки из других стран, однажды подарил складной столовый прибор, включавший ложку, нож и вилку, в другой раз составил небольшую аптечку. Я уже лишил себя маленького зоологического атласа в картинках и наконец прибег к некоторым вышедшим из строя метеорологическим инструментам, увеличивая его значительное собрание этих и подобных им предметов, по большей части перешедших к нему от Эдуарда Фогеля. Однако моим сокровищам пришел конец, и мне представлялось желательным уехать на какое-то продолжительное время, пока из Европы не прибудут подходящие для этой цели вещи, которые я ожидал.

Тщательное обсуждение моего плана с Бу Айшей, Хазазом и одноглазым арабом улед-солиман по имени Абу Теир, который уже несколько лет назад променял неспокойное существование кочевника на жизнь купца в Куке, укрепило меня в моих намерениях. Хазаз обещал сопровождать меня в юго-восточную часть Канема, в низовье Бахр-эль-Газаля и в Борку и не позже чем через четыре месяца доставить обратно в Борну.

В тот же день я отправился для дальнейшего обсуждения к шейху, который принял меня со своей обычной приветливостью и располагающей любезностью в мирном уединении в одном из стоящих в садах домов. Из двух царских садов этот находился неподалеку от дворца [14] в восточной части города и содержался гораздо лучше, чем я того ожидал. Главный садовник, араб из Сивы, и мой бывший и весьма ловкий слуга Джузеппе без устали ухаживали за ним. Там были прекрасные экземпляры лимонных и фиговых деревьев, плоды с которых садовник уже не раз приносил мне отведать; на гранатовых деревьях тоже висели изрядные плоды, да и оливковому дереву, видимо, здесь нравилось, хотя оно и было еще слишком молодо, чтобы плодоносить.

Сад был небольшим и поливался каждый день. Эту работу, как и в Феццане, выполняли ослы, которые по длинной пологой дорожке проходили расстояние, равное глубине колодца. Сам колодец был выложен обожженным кирпичом — редкое явление в тех местах. Небольшой дом в саду появился благодаря строительному искусству Джузеппе, который проделал даже несколько оконных проемов, хотя и не мог вставить в них стекла, и фантастически, но не без привлекательности раскрасил его снаружи пестрыми красками. Он завел и диваны с подушками и занавеси из белого муслина, и все это содержалось с той аккуратностью, какую любил видеть вокруг себя шейх.

Шейху нечего было возразить против моего плана путешествия с улед-солиман, хотя у него самого с этими ненадежными и необузданными людьми были связаны самые печальные переживания. Он пообещал, что позовет Хазаза — его он считал вполне надежным человеком — и договорится с ним обо всех дальнейших подробностях. Отъезд должен быть состояться сразу после большого байрами, или ид ал-кебира, — пасхального праздника, к которому арабы надеялись закончить свои торговые дела ⁴.

К сожалению, для выполнения этого плана у меня пока что отсутствовало первое и самое главное условие — деньги. Несколько сот талеров, которыми я располагал по приезде в Куку, истощились, а прибегать к щедрости шейха, как это нередко делали мои предшественники, я хотел сколь возможно меньше. Вероятно, мне было бы не трудно занять на выгодных условиях некоторую сумму, если бы я мог обещать вернуть ее на месте через определенный срок. Однако если пересылка денег через великую пустыню вообще является ненадежной, то редкость караванов по пути из Триполи или Мурзука в Борну срывала все расчеты. К тому же от отдельных путешественников, прибывших из Кавара или Катруна, мы слышали рассказы о колоссальной войне, разгоревшейся между христианскими странами. Хотя в этих слухах воюющие стороны определенно не назывались, тем не менее представлялось несомненным, что одной из них была Франция, тогда как в другой стороне рассказчики склонны были видеть Nimse, под которой обычно понимают Австрию. Как бы то ни было (а то, что это моя родина вела одну из самых славных войн всех времен ⁵, я тогда и не подозревал), большая европейская война ни в коем случае не могла благоприятствовать удовлетворению моих денежных нужд.

Когда-то Бу Айша пообещал в случае нужды оказать мне помощь, и поскольку он неустанно использовал свое пребывание в Куке и [15] благосклонность шейха для извлечения материальной выгоды, а в Триполи мне нетрудно было бы вернуть ему заем, то я и обратился к нему. Помимо рабов, коих он постепенно собрал для себя и для правителя Триполи, диких животных, предназначавшихся в подарок великому султану, сотен прекрасных горбоносых овец канембу, которыми он был обязан доброте шейха и которых он уже отослал в Феццан через Кавар, а также стад крупного рогатого скота — их он хотел перегнать через пустыню — он уже превратил в страусовые перья и слоновую кость множество полученных в подарок рабов и лошадей и недавно сумел взыскать с правителей Зиндера ⁶ денежный долг шейху в сумме около 600 талеров Марии-Терезии ⁷. Когда я попросил его ссудить мне несколько сот талеров, ему показалось неловко потребовать с меня соответствующие проценты; поэтому он отговорился отсутствием наличных денег и пообещал достать их через посредство титиви.

Как мы видели, на побережье Средиземного моря торговцы стремятся получить за свои суданские товары около 200% прибыли, хотя довольно часто им приходится довольствоваться более умеренным доходом. Поэтому меня, в общем-то, не могло удивить то, что титиви потребовал за ссуду 150%. Мои попытки свести процентную ставку к 100% (при этом я ссылался на то, что Генрих Барт на этих условиях в свое время занял деньги у арабского купца Мухаммеда ас-Сфакеси, известного компаньона г-на Гальюффи из Триполи) натолкнулись на утверждения моих друзей, что им самим приходится брать эту сумму у других. Вступить в переговоры с Мухаммедом ас-Сфакеси, который лежал больным в Гуммеле (где он вскоре и умер), я не мог. Купцы из Триполи или Феццана, которые в общем не имеют ничего против того, чтобы ссужать деньгами путешествующего исследователя, ибо долговое обязательство не требует никаких затрат на перевозку и может быть похищено у предусмотрительного владельца лишь вместе с его жизнью, в настоящий момент еще не собирались возвращаться на Север. Поэтому мне пришлось с благодарностью схватиться за протянутую мне руку и выдать расписку на 500 талеров Марии-Терезии, тогда как мне самому досталось из них всего 200. Поскольку по закону ислама формально запрещено ссужать деньги под проценты, мои друзья воспользовались обычным ухищрением, продав мне в кредит за соответствующую высокую цену раковины каури, а затем обменяли их на талеры по тогдашнему курсу.

800 марок составляли, правда, весьма скромную сумму для подготовки и проведения длительного путешествия, из которой еще нужно было отложить деньги на жизнь после возвращения в Куку. Однако помощь вскоре пришла. Шейх Омар, которого оповестили о «ростовщической сделке» титивы, великодушно прислал мне 100 австрийских талеров и велел сказать, что он же позаботится о верблюдах для путешествия.

Так прошел февраль, и 2 марта наступил страстно ожидавшийся «Большой праздник» — ид ал-кебир, который соответствует нашей пасхе и на который каждый взрослый мусульманин забивает барана. [16] В этот праздник великолепно проявляется щедрость правителя Борну. Сотни баранов заранее взыскиваются через дигму с несущих эту обязанность племен и распределяются согласно составленному списку. Каждый сановник и каждый чужеземец, которого знали при дворе, в соответствии с размерами своего хозяйства и с занимаемым положением получает большую или меньшую долю этого безусловно необходимого праздничного пособия.

Как и в день ид ал-фитра, шейх совершал праздничную молитву вне города. Как и тогда, вассалы сановников собрались вокруг их флажков; однако на этот раз они были многочисленнее. Правитель вновь появился в белом бурнусе, но был в красной чалме и такого же цвета лисаме. На седле перед ним лежало изящное двуствольное ружье, стремена были позолочены, а вслед за ним вели десять парадных коней. На второй день праздника все посещали с поздравлениями своих знакомых и принимали их у себя. Утром третьего дня состоялся официальный прием у шейха, а к вечеру праздник завершился торжественным парадом конницы, находившейся в городе и прибывшей в него. Процессия началась на северной стороне восточного города и медленно двигалась под воинственные крики с конными играми и с обычной стрельбой из ружей и карабинов на запад вплоть до рыночных ворот Билла футебе, а затем пересекла весь город до дворца в Билла гедибе. Всего в ней приняли участие 35 подразделений, и каждое насчитывало по меньшей мере 50 всадников, так что общее число достигало примерно 2 тыс. человек.

По завершении праздника я усердно занялся своей поездкой в юго-восточную часть пустыни.

Улед-солиман, чью беспокойную жизнь я собирался разделить в ближайшее время, будут неоднократно упоминаться в рассказе о моем путешествии. Меня очень интересовала и вызывала мое восхищенное удивление судьба этого крохотного арабского племени, та роль, которую оно некогда было способно играть у себя на родине, и превратности, которые оно перенесло на чужой земле, среди других враждебных племен, на обширной территории Южной Сахары и даже в относительно густо населенных суданских странах. Уже рассказы Барта, относящиеся к началу 50-х годов, давали любопытное представление о жизни и быте улед-солиман, и если, с одной стороны, грубость и беззастенчивость разбойников пустыни должны нас отталкивать и вызывать отвращение, то, с другой стороны, их неисчерпаемая жизненная сила и энергия вынуждает нас к их безоговорочному признанию. Хотя двадцать с лишним лет назад Генрих Барт считал, что вскоре они растворятся среди окружающего населения, они, несмотря на свою малочисленность, и поныне господствуют над огромной территорией.

Первоначальное местопребывание улед-солиман следует искать в Феццане и в окрестностях Большого Сирта. Зимой и весной они пасли стада своих верблюдов в степях неподалеку от морского побережья и располагались кое-где в речных долинах, которые подходят к этому большому заливу с запада. [17]

Летом они отходили в оазисы Феццана, где у них были пальмовые плантации, чтобы собрать там урожай фиников.

Племя состояло из подразделений джебаир, миаисса, шередат и хеват. Из них первое и последнее оседло жили в Семну и Теменхинте, тогда как два остальных колена делили между собой пальмовые рощи оазиса Себха. Общая их численность, по-видимому, никогда не была очень большой, а войско едва ли когда-нибудь достигало 1 тыс. всадников. Властью и авторитетом они были обязаны своей энергии и стойкости, превосходству своих вождей и рыцарской верности, с какой они всегда относились к многочисленным, более слабым соседям, которые присоединялись к ним или им подчинялись.

В военных набегах, которые улед-солиман предпринимали на дальние расстояния к югу от Феццана, отличался молодой Абд ал-Джлиль, будущий вождь. Они дошли до областей, населенных тубу, до Канема и даже до Багирми. Именно тогда улед-солиман познакомились с природным богатством той области, которую они избрали второй родиной, когда изменчивая судьба вынудила их расстаться с отечеством. Я еще застал среди них стариков, принимавших участие в этих набегах. Их глаза начинали сверкать, когда они рассказывали о временах, в которые они играли на своей родине блестящую, хотя и злополучную роль. На пороге могилы они лелеяли лишь одно желание — еще раз увидеть родину и успокоиться в отеческой земле.

Перед смертью Абд ал-Джлиль собрал старейшин своего племени. Он напомнил им общие походы на юг и дал совет поискать новую родину в богатой финиками области Борку, населенной тубу, поблизости от сочных пастбищ для верблюдов в Боделе и Бахр-эль-Газале.

Сначала этому совету последовала лишь часть племени, но через несколько лет и все, остававшиеся на родине, покинули ее, так что теперь на протяжении жизни примерно одного поколения почти все племя обитает к северу от Чада. Первоначально они завладели областью Борку. Однако она находилась чересчур далеко и от Феццана, и от Борну. Улед-солиман, не занимаясь производством, зависели от рынков Борну, где приобретали одежду и зерно, поэтому вскоре они оставили Борку и закрепились в Канеме. В его южной части процветали земледелие и разведение крупного рогатого скота, а поросшие густым лесом долины и похожие на степь равнины в остальных частях давали им превосходные пастбища для верблюдоводства, да и рынки Борну находились достаточно близко для приобретения необходимых принадлежностей, одежды и товаров для обмена. Тогда их вождем был Мухаммед, сын Абд ал-Джлиля.

Из старых героев в мое время в живых оставались лишь немногие, большинство уже сошло в могилу. Младшее поколение при своем молодом вожде, также носящем имя Абд ал-Джлиль, сыне шейха Мухаммеда, еще придерживалось прежних традиций, хотя старикам было стыдно, что у их детей и внуков мелочное корыстолюбие возобладало над рыцарской доблестью.

И все же улед-солиман переселились со всеми своими семьями, что должно было облегчить передачу подрастающему поколению [18] свойственных их предкам качеств. В менее благоприятных обстоятельствах оказались в этом отношении связанные с ними магарба, которые перекочевали из северо-восточной части Триполитании лет двенадцать тому назад. Они выступили без жен и детей, намереваясь вернуться через несколько лет, потом отодвинули срок возвращения на родину, затем завязали новые брачные узы с женщинами даза и бидейят и, наконец, окруженные чужеродным потомством, по-видимому, совершенно позабыли о своем намерении.

Таковы были люди, к которым я намеревался примкнуть на довольно продолжительное время. Г-н Гальюффи из Триполи, который был другом старого вождя Абд ал-Джлиля и сохранил высокое мнение о гостеприимстве и благодарности улед-солиман, снабдил меня рекомендательным письмом, где напоминал старейшинам племени об услугах, которые им неоднократно оказывали европейские консулы.

Я быстро закончил все приготовления, так как нехватка средств принуждала меня к самым скромным сборам. Что касается официальных подарков, то я ограничился тем почетным плащом, который получил по приезде от короля Борну, а теперь предназначал главе улед-солиман, шейху Абд ал-Джлилю, а также тонкими шерстяными платками с широкими шелковыми полосами — джериди для шейха Мухаммеда, сына мурабида Омера, т. е. двоюродного брата вождя, и для моего провожатого Хазаза. Затем я заказал 50 килограммов пороха одному сметливому человеку, который обучился его изготовлению в Египте; купил полдюжины хам, столько же тоб ⁸ из Кано, окрашенных краской индиго, и двадцать с чем-то обычных борнуанских тоб, заменявших на всей территории улед-солиман талеры Марии-Терезии, ходившие на борнуанских рынках.

Благодаря великодушию шейха Омара, оделившего меня щедрой в моем положении денежной помощью и добавившего по своей доброте еще трех верблюдов и палатку, я смог захватить на непредвиденные случаи, помимо снаряжения, еще около 20 талеров и оставить раза в три большую сумму у своего друга и представителя в Куке — шерифа Ахмеда из Медины. Хотя внешний вид вьючных животных и не вызвал у меня особого доверия, однако опытный Хазаз выразил надежду, что на обильных пастбищах Канема они еще смогут поправиться настолько, чтобы выдержать и путешествие в Борку. Мой старый слуга Катрунер питал особое доверие к пегому туарегскому верблюду, который хотя и был самым тощим из всех, но принадлежал к альбиносам, так называемым милахи (т. е., собственно говоря, «соленый»), пользующимся репутацией очень энергичных и выносливых.

Поездка в Канем

Прощание с домом и городом. — Переход до деревни Дамгерим. — Болезненное состояние Хамму. — Моя договоренность со слугами. — Безалаберный Солиман. — Деревня Мара. — Ружейный порох, изготовленный в Европе и в Борну. [19] — Селение Ареге. — Деревня Бери. — Река Йоо близ Йоа Курры и Гангарама. — Перемежающаяся лихорадка и отсутствие хинина. — Потеря одного тюка груза. — Разновидности антилоп этой местности. — Город Варуа. — Переход через Нгигми. — Изменение в его местоположении. — Посещение местного начальника. — Меняющиеся очертания Чада. — Образование новых бухт и заводей. — Встреча со знатным вандала по имени Султан. — Изменение характера местности. — Частые приступы лихорадки. — Пустынная степная местность. — Соленые колодцы. — Долина Диди. — Племя ворда. — Наглость гиены. — Долины Адуглия и Одеро. — Внешний вид вандала. — Долина Согор с дуаром султана. — Характер долин. — Долина Вагим с лагерем кадава. — Долина Бельджиджи и расставание с магарба. — Прибытие в лагерь одного из подразделений миаисса. — Гостеприимный прием. — Поездка в Бир-ал-Барку. — Группы улед-солиман. — Дуар Абд ал-Джлиля. — Прием у вождя и его шурина. — Посещение шейха Мухаммеда, сына Омара. — Бу Алак, отец Хазаза. — Группа Бy Алака. — Прибытие посланца из Вадаи. — Политика короля Али по отношению к улед-солиман. — Приглашение старейшинам племени посетить его на озере Фитри. — Совещания и переговоры по поводу этого приглашения. — Поручение Шерфеддина к туарегам кель-ови. — Протест двух миссионеров-сенуситов против моей поездки в Борку. — Смущение арабов. — Мое объяснение на высказанное ими пожелание моего отъезда. — Перенесение лагеря в Бир-Делеи. — Прощальный визит Халуфа. — Кадава и их вождь. — Предотъездные заботы.

На торжественной аудиенции шейх Омар поручил меня попечению Хазаза. Отъезд был назначен на 20 марта. Дома я оставил слуг: старого Катрунера, собиравшегося с ближайшим караваном вернуться в Феццан, и Хадж Брека, который должен был его сопровождать. Я поручил им уход за великолепным гнедым жеребцом, полученным мною от шейха Омара в обмен на хотя и очень красивую, но со слабыми легкими пегую лошадь, которая была мне подарена вскоре после приезда. Слугам было велено, когда им представится возможность уехать, предоставить дом и лошадь заботам шерифа Ахмеда.

Утром назначенного дня, попрощавшись с хозяином Ахмедом бен Брахимом, я направился к северным воротам в западном городе в сопровождении Бу Аиши, который надеялся уехать этим летом и обещал взять по дороге под свою защиту обоих слуг; шерифа Ахмеда, в избытке наставлявшего меня добрыми советами, и, наконец, моих слуг.

Неподалеку от ворот меня ожидал Хазаз с одним из своих товарищей, тогда как остальные его спутники отправились вперед. Здесь я не без искреннего волнения, понятного, когда уезжаешь так далеко, доверяясь превратностям судьбы, попрощался со своими друзьями.

Мы двигались по однообразной, поросшей ошаром равнине в сторону Дауерго, где, несмотря на поздний сезон, застали пруд, наполненный дождевой водой. Мы миновали несколько деревушек и поселений, которые выделялись на фоне мрачной, пустынной местности благодаря красивым деревьям курна; затем проследовали мимо нескольких пересохших мелких озер, засеянных хлопчатником, и после хорошего пятичасового перехода добрались до лагеря [20] ушедших вперед арабов в непосредственной близости от деревни Дамгерим. Местность стала холмистой, а невысокие кусты Calotropis procera с блеклой листвой уступили место уродливым на вид акациям и отдельным деревьям хеджлидж с негустой кроной.

Первый день путешествия показался мне не слишком многообещающим. Я прибыл в лагерь с одним лишь канемма Солиманом, а Хадж Хусейн и Хамму ⁹ появились через несколько часов. Первый из них мучился каким-то временным недомоганием, а у второго вновь случился приступ хронической малярии. Бедный Хамму после нашего приезда в Куку беспрерывно страдал от этой болезни, приобретая постепенно, под влиянием патологического изменения состава крови, водянку, и так ослаб, что в данный момент я не мог рассчитывать на его услуги. Я взял его в поездку только потому, что видел, как в Куке он погибает на глазах, и надеялся, что он поправится в здоровом климате пустыни. Его верность равнялась его легкомыслию, глупости и упрямству. Его товарищ Хадж Хусейн, не менее упрямый, был гораздо умнее и энергичнее, хотя и не столь предан и привязан, как тот. Заметив, что состояние Хамму ухудшилось, я предложил обоим, а также Хадж Бреку (ибо сначала они выразили желание оставаться вместе) до моего возвращения совместно прожить на обусловленную сумму, которая будет им выплачена по завершении моего путешествия. Но их в остальном товарищеские отношения не зашли так далеко, и каждый в отдельности потребовал выплаты ему месячного содержания, которое мы установили в четыре талера. При отсутствии денег мне не только пришлось настаивать на том, чтобы сделать это лишь после завершения путешествия, но и отпустить Хадж Брека вместе со старым Катрунером. Мне нелегко было решиться взять с собой Солимана, ибо, хотя он и был умен, физически вынослив и в общем добродушен, его безграничное пристрастие к женскому полу внушало мне серьезные опасения. Однако, не говоря о том, что среди свободных местных жителей нелегко найти верных и дельных слуг, у меня оставалась надежда, что в пустыне, среди арабов, у которых рабынь немного, Солиману редко выпадет возможность для проявления легкомыслия.

На следующий день, 21 марта, мы следовали в том же северо-северо-западном направлении всего три часа, причем местность становилась все более лесистой, и разбили лагерь у колодца глубиной в 16,5 м близ деревни Мара. Мы собирались подождать там некоторых попутчиков, которые на день задержались в столице, чтобы посетить еженедельный рынок. Стараясь установить с арабами как можно более дружеские отношения, я решил раздать им несколько фунтов пороха. Однако, поскольку он был изготовлен в Борну, я натолкнулся на такое пренебрежение, что стал опасаться, уж не напрасно ли захватил весь свой запас. Тогда как порох английского производства продается на рынке в Куке всегда в ограниченном количестве и стоит по меньшей мере 1 талер за фунт, мой обошелся мне всего лишь в четвертую часть этой суммы. Впрочем, не следовало удивляться тому, что арабы Канема, как бы далеко они [21] ни жили, с одной стороны, от Феццана, а с другой — от крупных рынков Судана, пользуются исключительно европейским порохом, ибо их существование целиком зависит от состояния их огнестрельного оружия, а борнуанский порох обычно бывает очень плохим. Но поскольку в тамошних условиях мой порох бесспорно пришелся как нельзя более кстати, то в конце концов мои новые друзья приняли его с благодарностью, предварительно испробовав его по моему настоянию.

В том же направлении мы двигались через все более густой лес и недалеко от Ареге 22 марта разбили лагерь у колодца, близ которого облюбовали себе место отдыха дикие свиньи и гиены. Первые наносили нам визиты днем, а вторые — ночью. Селение Ареге, куда мы попали на следующее утро, 23 марта, после двухчасового перехода в северо-северо-западном направлении, прежде, как кажется, было городом, занимавшим большую территорию, но теперь оно свелось к десятку бедных деревушек. Его населяли канембу из группы сугурти, которые не поддерживали, по примеру большинства своих соплеменников, мирных отношений с будума и сильно страдали от их нападений с островов Чада, вследствие чего их численность и владения значительно сократились. Мы переждали дневной зной в садах города, где преобладали деревья курна, и в тот же день после шестичасового перехода добрались до Комадугу-Йобе и разбили лагерь в ее наполовину высохшем песчаном русле.

Хамму снова не оказалось на месте, хотя, учитывая его слабость, я отдал ему свою лошадь, а сам пошел пешком, и уже вечером Хазаз и одноглазый Бу Теир отправились верхом на его поиски. Они нашли его поздно ночью неподалеку, в деревне Бери, которую мы миновали за час до стоянки, и там же переночевали сами. Деревня Бери возникла недавно, ее населяли сугурти, которые бежали туда из селения с тем же названием на северном берегу Чада из-за разбоев улед-солиман.

В реке Йоо, несмотря на позднее время года, зеркало водной поверхности все еще достигало в ширину шагов сорока, а ее берега благодаря разнообразной растительности садов и полей, плотно окружавших деревни, являли собой очаровательную картину. В четверти часа ходьбы к западу от нашего лагеря лежала Йоа Курра, местопребывание одного шитима, а к северо-западу, на другом берегу, — деревня Гангарам. В селениях было не более 150 хижин, но во всех, за исключением Бери, были заметны остатки окружавших их некогда стен. На полях преобладал хлопчатник, а среди деревьев курна, густо обвитых лианами, тут и там виднелись отдельные стройные финиковые пальмы и живописные пальмы дум. Река здесь поворачивает и течет на северо-северо-восток до деревни Билла Ганна, лежащей на ее левом берегу. Дальше на том же берегу, вблизи ее устья, лежит город Боссо.

Ночь была холодной и с такой обильной росой, что палатка (я разбил ее впервые после отъезда) стала заметно тяжелее, тогда как я сам на следующий день, проведенный на том же месте, испытал [22] сильный приступ лихорадки. К сожалению, я не мог воспользоваться хинином, ибо несколько унций этого дорогого лекарства, которые у меня еще были, я оставил в Куке. Мне показалось разумнее сохранить это незаменимое сокровище для будущих случаев, нежели рисковать им в превратностях жизни в пустыне, отличающейся к тому же здоровым климатом.

25 марта мы переправились через Комадугу, вода в которой доходила до колена, прошли через пышное поле хлопчатника Гангарамы и, двигаясь в северо-северо-восточном направлении, через два часа достигли уже упоминавшейся деревни Билла Ганна. Там я в обморочном состоянии до вечера отдыхал в густой тени дерева курна, так как приступ лихорадки длился всю прошедшую ночь. Но и после этого я был еще так слаб, что караван, принимая во внимание мое состояние, когда я, качаясь взад и вперед, скорее висел, чем сидел на лошади, после четырехчасового перехода в северном направлении остановился в дикой местности.

Здешние бесчисленные гиены были столь наглыми, что подходили ночью совсем близко. Этим обстоятельством воспользовался один из моих новых товарищей, чтобы похитить у меня феццанский мешок из верблюжьей шерсти: они редки в Борну и очень ценятся арабами. Как и двадцать лет назад, когда в той же самой местности и теми же самыми арабами у Генриха Барта был украден резиновый шланг, так и на этот раз вину свалили на гиен, и мне пришлось довольствоваться этим объяснением, хотя я спал в двух шагах оттуда, под открытым небом и с борзой Саидой у ног.

Чем лесистее становилась местность, тем чаще встречались там антилопы. Нам попадались на глаза бубалы (A. Bubalis), антилопы мохор (A. Mohor), один водяной козел (Kobus), обычные газели (A. Dorcas), а также один вид, превосходящий предыдущие ростом, который арабы из Борну называют хамерайя, а канури — комосено. Бубалов, сбивающихся там в многочисленные стада, арабы называют тетель, а канури — каргум; они светло-бурого цвета с более темной окраской на лопатках, бедрах и коленных суставах, довольно грубого сложения, величиной примерно с оленя, с высокой холкой. У них загнутые назад и расходящиеся в стороны довольно длинные рога и короткий темный хвост. Роскошная антилопа мохор, которую арабы называют еще и ариель, а жители Борну — кирджиге, меньше и стройнее предыдущей. Отличаясь необыкновенно изящными и красивыми формами, она, как блестящей накидкой, отмечена роскошной темно-рыжей шкурой шеи и спины на белом фоне остального туловища. У нее короткий хвост и грациозно загнутые рога в форме вопросительного знака. Упомянутая антилопа хамерайя несколько меньше, чем мохор, но она более коренаста, имеет короткие рога, украшающие лишь самцов, светло-коричневую шкуру, беловатую на брюхе. Ее шерсть, как и у более крупного, серой окраски водяного козла, менее гладкая, чем у остальных.

По сравнению с нашим первым путешествием по этой же местности удивляло несомненно уменьшившееся количество цапель, гусей, пеликанов и уток, хотя воды в Чаде сейчас было больше. Чаще [23] встречалась только какая-то крупная водоплавающая птица с черными перьями, белым брюшком, большим ярко-красным клювом и такими же красными ногами.

25 марта мы несколько отклонились от северного направления к западу, чтобы по дороге купить в Баруа еще несколько обычных борнуанских тоб, и после примерно десятичасового перехода в северо-западном направлении остановились в этот день на отдых в ограде из терновника — зерибе, которую устроили мои попутчики еще по дороге в Куку. Округ Казель, расположенный к западу от дороги, между Баруа и Нгигми, населен в основном тубу из Канема, которые нашли там прибежище от преследований улед-солиман, и понятно, что этот переход потребовал от арабов определенной осторожности. Впрочем, наш путь пролегал в непосредственной близости от Чада, и мы всю ночь слышали, как вокруг нашей зерибы хрюкали гиппопотамы, добывающие себе пищу.

Ближе к вечеру мы миновали Кинджигалид, на следующее утро прошли мимо остальных деревушек, где заготавливается соль и где теперь было больше жителей, нежели при нашем приезде в Борну, и к вечеру добрались до Нгигми. Эту деревню и ее ближайшие окрестности почти невозможно было узнать. Заросли тростника, которые прежде начинались у берега озера, теперь стояли довольно далеко от него, посреди воды, оттеснившей селение к гряде дюн. Мучимый жаждой — во время полуденного привала у меня возобновился приступ — я завернул к своему старому другу, одному из местных начальников, чтобы выпить свежего молока. Пообещав ему возместить расходы на кормежку и сделать подарок, я доверил его заботе борзую Саиду, так как из-за стертых в кровь лап было бы неразумно вести ее дальше. Собрав все силы, я дотащился до лагеря, который лежал на расстоянии одного часа ходьбы к северо-востоку от города в том месте, где гряда дюн, повторяя очертания Чада, поворачивает на северо-восток.

На рассвете, еще весь в поту после мучительной ночи, я снова сел на лошадь. Но в этот день (28 марта) мне по крайней мере не пришлось испытать большого напряжения. Утром после двухчасового перехода, не зная достаточно хорошо дорогу, мы были вынуждены остановиться, а после полудня, через три часа пути, встретили двух даза, друзей арабов, которые, так как местность была небезопасна, решили их подождать. Не следует удивляться тому, что арабы Канема, хотя они и являются превосходными знатоками местности и ездили в Куку бесчисленное количество раз, все же колебались в выборе дороги. Не говоря о том, что озеро меняет свои границы в течение всего года, очертания его берегов тоже постоянно меняются, особенно с северной стороны. Образуются бухты (по-арабски риджель, мн. ч. риджуль, т. е. буквально «нога») и заводи (на канури нгальджам), так что дорога, по которой путешественники огибают северную оконечность озера, ежегодно удлиняется еще на один поворот. Позже я вернусь к изменениям в очертаниях Чада.

Оба даза принадлежали к племени вандала, а один из них, по имени Султан, пользовался личной дружбой Хазаза и большим [24] уважением среди своих. Вскоре нам попались колючие растения для устройства зерибы, и мы разбили лагерь для обстоятельных приветствий и взаимного обмена новостями. В течение дня мы придерживались северо-восточного направления и сначала прошли у северо-западного подножия гряды дюн, окружающих Чад, а затем по их верху. Двигаясь на восток-северо-восток, утром 29 марта мы вышли к обширным, изогнутым, но протянувшимся в общем направлении с запада-юго-запада на восток-северо-восток бухтам Чада. Они назывались Багалайя, Кинджаин и Кедела Мурра, из них Кинджаин не примыкала непосредственно к дороге. О двух других мне сказали, что они образовались в недавнее время. Во второй половине дня мы начали постепенно удаляться от берега лагуны, двигаясь точно в восточном направлении, однако шли все же достаточно близко от озера и вечером смогли напоить лошадей в одном из риджелей, образовавшемся так недавно, что ни у арабов, ни у вандала пока не было для него названия.

По мере того как мы удалялись от озера, менялся и характер местности. Складки почвы становились крупнее, а между ними встречались вытянутые в длину с северо-востока на юго-запад долины, иногда такие глубокие, что высота их склонов превосходила 60 метров. К сожалению, я не мог уделять должное внимание всему, что меня окружало, ибо приступы лихорадки, повторявшиеся раз в три дня, были столь сильны, что порою мутили мой рассудок. Ко всему прочему именно на этот день был намечен ночной переход, приводивший меня в отчаяние. Арабы решились на него, опасаясь местных жителей, еще остававшихся в Бери, которое находилось южнее. Когда поздно вечером я без чувств свалился с лошади, меня положили поперек на два ящика, составлявших груз одного верблюда, и кое-как на них закрепили. Однако увидев, что я, несмотря на это, падал на землю и несколько раз тащил за собой всю поклажу, они из сострадания остановились наконец после семичасовой пытки на ночной отдых.

На северной стороне Чад населен, собственно, лишь по краю. Похожую на степь местность, простирающуюся дальше, первоначально заселяли лумма, которые, из-за грозившей им там опасности со стороны как туарегов, так и северных арабов васели из Канема, отходили все дальше к югу в собственно Борну. Лумма идентичны атерета, выводящим свое происхождение из Борку.

30 марта мы продолжали двигаться по этой небезопасной и почти ненаселенной местности. Утром мы несколько отклонились от восточного направления к югу и еще раз подошли к Чаду, чтобы напоить лошадей в риджеле Дабуа. Во второй половине дня мы держались юго-восточного направления и через одиннадцать часов добрались наконец до соленого колодца Матен ал-Милах. Так эту стоянку называли арабы — частично потому, что расщелины в колодце содержали солоноватую воду, частично из-за того, что здесь же бойко занимались изготовлением соли. Однако от даза я слышал название Эннеди-Тефе, или же Лагари.

31 марта заболел один верблюд, принадлежавший магарба, [25] — случай, менее желательный для его хозяина, чем для всех остальных, и задержавший нас с утра на месте. Поскольку ждать дальше было невозможно, а болезнь животного оказалась серьезной, его тут же забили, и мясо, согласно обычаю, разделили между всеми поровну. Тамошние кочевники лишь время от времени едят мясо благодаря таким вот случайностям, так что несчастье одного становится праздником для остальных. Вот почему после четырехчасового перехода во второй половине дня в восточном-юго-восточном направлении мы добрались всего лишь до лесистой долины Диди, где и разбили лагерь. Здешние долины все больше и больше вытягиваются по продольной оси с севера на юг; это относится и к Диди, на восточном склоне которой был разбит дуар ¹⁰ ворда. Он состоял из тех низких, кубической формы или продолговатых прямоугольных хижин из циновок, которые мы видели у кочевников Тибести и которые переняли и арабы Канема.

Маленькое племя ворда некогда было лишь ответвлением до-горда. Оно кочует между тремя пунктами: северной оконечностью Чада, колодцем Бельдашифари и областью Манга на севере Шитати. Оно поддерживает добрые отношения с арабами и поэтому владеет относительно крупными стадами, состоящими в основном из коров и овец, причем первые принадлежат не только к породе кури, характерной для Борну, но скорее похожи на коров арабов; верблюдов же у них мало. Султан из благородных вандала, благосклонности которого я добился, подарив ему борнуанскую тобу, раздобыл для меня как гостя подарок в виде овцы и небольшого количества молока, чем я, к сожалению, не мог воспользоваться, так как у меня в этот день был приступ лихорадки. Я впал в такое состояние беспамятства, что не смог поднять тревогу, когда ночью одна из бесчисленных в этой местности гиен прямо у меня на глазах утащила из-под бока овцу.

Теперь долины встречались чаще; как правило, они были продолговатыми, но иногда и в форме котловины, людей в них также прибавилось. Мы достигли границ владений большого племени вандала. В их первом дуаре, в красивой долине Адуглия мы укрывались от дневного зноя 1 апреля, после четырехчасового перехода в восточном-юго-восточном направлении. Во второй половине дня через несколько часов мы добрались до долины Одеро и большого дуара кеделы Токой, который возглавлял одно из трех племенных подразделений вандала. Здесь царило оживление: больше жителей, многочисленнее стада, люди были зажиточнее и держались увереннее, а крупный рогатый скот, составлявший их главное имущество, выглядел превосходно. Я подарил кеделе (это титул, который носят вожди большинства племен даза) египетский платок для чалмы — субетта по-арабски — и предался полному душевному и телесному покою, уверенный, что, добравшись до дружественного племени, мы отныне будем путешествовать спокойно.

Здесь впервые я увидел много чистокровных даза и обнаружил, что они в общем более чернокожи, чем теда в Тибести, но имеют столь же правильные черты лица и изящное телосложение, как и эти [26] последние. Хотя в качестве гостя их друзей, которые были почти что их господами, я находился совсем в ином положении, нежели по отношению к их северным братьям, мне все же не удалось полностью отделаться от чувства недоверия, ибо у негров и арабов они пользуются репутацией людей весьма ненадежных и вероломных. Мне, правда, было интересно познакомиться с сыном Халуфа, того вождя даза, о котором много рассказывает Барт и который до сего времени играл не последнюю роль в неслыханных неурядицах в Канеме. Однако этот болтливый молодой человек вскоре наскучил мне настойчивыми предложениями своих услуг и тщеславной похвальбой по поводу важности и власти своей семьи.

Путешествие стало теперь неспешным: там, где при полной безопасности у арабов еще и вдоволь корма для верблюдов, они не переутомляли себя на переходах. Хотя песчаная местность, за исключением долин, изобилующих водой и глиной и поросших густым лесом, не отличалась разнообразием древесной растительности, погонщики верблюдов ценили листву преобладавшей там акации сайяль в качестве корма для своих животных не меньше, чем кочевники на севере ценят хад. Кроме того, почву густо покрывают такие растения, как нисси (Aristida plumosa), бу рукба (Panicum turgidum), асканит (Cenchrus, на канури нгибби) и абу сабе, или акреш (Vilfa spicata?).

2 апреля мы прошли всего четыре часа, придерживаясь избранного направления на восток-юго-восток, и остановились в очаровательной котловине Согор, над которой с северной стороны расположился небольшой дуар Султана. На краю густой рощи на дне долины находились колодцы. Они содержали вкусную, но мутную воду и подобно колодцам в уже пройденных нами долинах имели в глубину четыре метра — глубокие колодцы Борну в характерных для Канема долинах остались позади. Рядом с ними в глине были устроены мелкие углубления для водопоя животных. Поскольку близкие отношения некоторых арабов с Султаном позволяли надеяться на обильное угощение для гостей, то после полудня мы остались на месте, и я отметил столь необходимый мне для отдыха день покупкой жирной коровы моим спутникам, что потребовало от меня жертвы в три талера. Только во второй половине следующего дня мы продолжили путь в том же направлении и спустя шесть часов заночевали в пустынной местности. 4 апреля мы повернули прямо на восток и после еще одного шестичасового перехода переждали дневной зной у колодца в обширной, неглубокой впадине Вагим. Но прежде нам пришлось перевалить через песчаный, тянущийся с северо-востока на юго-запад холмистый гребень, который мы заметили уже несколько часов назад. Вагим был первой стоянкой в округе Шитати, где пастбища делили между собой улед-солиман и племя кадива, или кадава, которых Барт, по примеру арабов, искажавших названия всех племен и местностей, ошибочно называет фугабу. Небольшая группа из этого племени располагалась лагерем у колодца и тотчас же начала строить против меня весьма недружелюбные планы, о чем я узнал только позднее от одного верного магарби, торговца из Куки, который оказался нечаянным [27] свидетелем их сговора. Чтобы отвести разбойников от нашего лагеря и тем самым сорвать их воровские покушения на мое имущество и еще более бесцеремонные намерения относительно меня самого, мы заночевали в стороне от дороги, пройдя несколько часов в восточном-северо-восточном направлении.

5 апреля нам предстояло добраться до места стоянки улед-солиман у колодца Барка. Мы выступили в путь задолго до рассвета и шли, как и в предыдущий день, в восточном-северо-восточном направлении по похожей на степь, почти безлесной равнине, а затем по слегка холмистой местности Клитен, долины и стоянки с водой которой почти все остались восточнее нашего маршрута. После почти четырехчасового перехода мы перевалили через довольно высокий холмистый гребень в глубокую долину Бельджиджи, колодцы которой столь неглубоки, что воду из них можно зачерпывать руками. На высоком северном склоне располагалась небольшая деревня, которую арабы называли Белед ал-Муаллим. Она состояла на борнуанский манер из соломенных хижин, а населяли ее оседлые канембу, находившиеся в зависимости от кочевников Шитати. Здесь нас покинули магарба. Главное местопребывание их соплеменников находилось в Лиллоа, к востоку от Шитати. Мы же выслали гонца, чтобы получить точные сведения о местоположении отдельных подразделений улед-солиман.

Я сердечно попрощался с магарба, которые, насколько я мог судить о них, пребывая в болезненном состоянии, были людьми грубыми, но хорошо относившимися ко мне, и вскоре после полудня мы тронулись в путь. Почти сразу же мы наткнулись на нескольких всадников миаисса, которые разбили свой лагерь неподалеку от нашего, а на закате, следуя в северо-восточном направлении, мы добрались до места их расположения, где стояло несколько уже описанных хижин кочевников. Там нам был оказан прием, сердечность которого подействовала на меня очень благотворно. Поданная сразу же после нашего прибытия обычная жидкая каша из проса духн была приготовлена из муки более тонкого помола, нежели это принято в Борну, где невозможно достать жерновов, а полагавшийся к ней соус из смеси верблюжьего молока и масла превратил ее в необычайно роскошное и вкусное угощение. Оно намного превзошло не слишком большие ожидания, вызванные видом жалких лошаденок и почти рваной одежды самих всадников, пригласивших нас в гости. Для моего больного организма оно оказалось даже слишком обильным, но зато приучило меня к регулярному употреблению верблюжьего молока, о благотворном влиянии которого на людей, страдающих от лихорадки или ее последствий, мне часто приходилось слышать.

На следующий день лихорадка снова приковала меня к постели, но 7 апреля рано утром я верхом отправился с Хазазом к людям джебаир, чтобы засвидетельствовать свое почтение шейху Абд ал-Джлилю и его двоюродному брату Мухаммеду, сыну мурабида Омара. Подразделение джебаир распадается на группы — фарики (т. е., буквально, «толпа», «множество людей») самого шейха, [28] Бу Алака и Шерфеддина, а отдельные семьи в этих группах связаны кровным родством, свойством или другими долголетними отношениями. Если какая-то местность небезопасна и бедна колодцами, эти группы разбивают лагерь в одном дуаре. В других случаях они держатся обособленно — как на переходе, так и на стоянке, так что все племя нередко занимает со своими отдельными фариками большую площадь. На постоянной стоянке улед-солиман в местности Бир-ал-Барка, с ее многочисленными и богатыми водой колодцами и обильным кормом для верблюдов, при полной безопасности было удобнее жить порознь, и отдельные группы объединяли лишь ограниченное число тесно связанных хозяйств.

Среди упомянутых подразделений племени улед-солиман миаисса, чьим выдающимся мужем был Бен Джувейли, были связаны многолетней дружбой с джебаир и имели обыкновение вместе с ними если не пасти скот, то передвигаться и совершать набеги. Третье и гораздо более многочисленное подразделение, шередат, законный вождь которых Ахмед ал-Джезиа на деле передал свои права сыну, широко известному ал-Асваду (т. е. «Черному»), держалось по привычке особняком от двух остальных и часто действовало на свой страх и риск, а нередко даже в какой-то мере вопреки остальным. Подразделение хеват со временем рассеялось и перестало существовать. Некоторые его члены не покидали Триполитанию, другие вернулись туда, третьи растворились среди людей шередат. Помимо этих целостных составных частей среди различных групп были беспорядочно рассеяны отдельные лица из всех возможных племен Триполитании (урфилла, кедадифа, риах и т. д.). Даже несколько мекариха жили здесь в теснейшем сообществе с теми, кто на земле Феццана были их кровными врагами.

Абд ал-Джлиль со всеми ближайшими родственниками и клиентами находился километрах в двух от нас, у центрального колодца Барки. Там было несколько оживленнее, нежели среди немногочисленных хижин нашей стоянки. Стада верблюдов гнали на пастбище, другие возвращались оттуда на водопой; верблюдицы с новорожденными сосунками находились в загоне в самом лагере, тогда как другие, более взрослые жеребята, которых держали в лагере отдельно от пасущихся на пастбище матерей, мычали, томясь без привычной молочной пищи. Рядом с хижинами тубу, сложенными из циновок, виднелись белые, сотканные из хлопка палатки, которыми пользуются во время путешествий торговцы с севера и знатные жители Борну. Еще не совсем исчезли из употребления и палатки триполи-танских кочевников из верблюжьей шерсти. Все это создавало красивую, хотя и из-за малых размеров хижин отнюдь не внушительную картину.

Извещенный о моем приезде вождь пришел из своей палатки в сопровождении шурина Брахима Бу Ханджара к дереву хеджлидж, в жидкой тени которого мы расположились. Я приветствовал его, передал ему свой скромный подарок, к которому я добавил тунисский тарбуш и сплетенный из шелковых и золотых нитей шнур, каким знатные арабы Туниса укрепляют на голове платок или капюшон [29] бурнуса, и вручил ему рекомендательное письмо г-на Гальюффи. Пока он расшифровывал его с помощью шурина, служившего, по-видимому, ему секретарем, я на досуге рассматривал его самого и вынужден был признать, что его внешний вид никак не соответствовал той картине, которую создала моя фантазия. Это был сильный молодой мужчина лет 20 с небольшим, хорошего среднего роста, с кожей коричневого цвета. У него было очень мало арабских черт, а выражение лица не выдавало ни особой душевной доброты, ни ума. В нем слишком сильно чувствовалась кровь его матери, родившейся от смешанного брака улед-хамед (местное арабское племя из Вадаи) и креда (племя даза из Бахр-эль-Газаля). Он был так скуп на слова, что поставил меня в неловкое положение. Он довольствовался тем, что пробормотал несколько слов приветствия, и заверил, что на территории, подвластной улед-солиман, со мной не случится никакой беды.

Его шурин Брахим Бу Ханджар оказался более ловким; он перевел разговор на Абд ал-Керима (Барта) и на Табиба (т. е. врача, под этим именем был известен путешественник Овервег); многие в их племени сохранили о них дружественные воспоминания. Оба выразили сожаление, что мой соотечественник Ибрахим Бей (Мориц Бойр-ман ¹¹) был сам в какой-то степени виновен в своей трагической гибели из-за того упрямства, с каким он отклонял гостеприимство улед-солиман. Со своей стороны, добавили они, они придерживаются того мнения, что, даже будучи отделены от нас религией, они все же имеют с нами больше общего — об этом свидетельствует цвет нашей кожи — нежели с «проклятыми керада» ¹². В их племени навсегда сохранится предание о той дружбе, которую некогда доказал христианский консул в Триполи султану Абд ал-Джлилю. Брахим Бу Ханджар, хотя и попал в эти места в раннем возрасте, сохранил живое воспоминание о своей родине, знал Триполи и много слышал о Египте и Тунисе, так что наш разговор не зашел в тупик. Наконец закусив простым аишем ¹³ с подливкой из разбавленного водой молока, в чем шейх Абд ал-Джлиль участия не принимал, я отправился назад, не слишком удовлетворенный личностью вождя арабов, от которого во многом зависел успех моего путешествия. По дороге я намеревался посетить его двоюродного брата Мухаммеда, занимавшего второе место в племени и также носившего титул шейха. Он, чистокровный араб с отцовской и материнской стороны, годами несколько моложе Абд ал-Джлиля, со своими веселыми, живыми глазами и розовыми щеками оказался несравненно более приятным человеком, который, казалось, был не слишком пригоден к беспокойной и трудной жизни в прокаленной солнцем пустыне. И тем не менее [30] этот нежный юноша, когда его старый отец выразил желание вернуться на родину, чтобы быть погребенным в земле своих предков, отказался последовать за ним — так сильно манит кочевников жизнь, не связанная пространством, временем или законом, и так велика сила привычки и обычая.

На обратном пути мы повстречали отца Хазаза, Бу Алака, личность которого очень укрепила мою уверенность в ближайшем будущем. Это был великолепный старый араб, простой, уверенный в себе, полный достоинства и в то же время сердечный и вызывающий доверие, а когда я увидел доброе согласие между отцом и сыном, то решил не расставаться с ним на все время моего пребывания и тут же отказался от мысли держаться постоянно вблизи Абд ал-Джлиля. Казалось, все подтверждало достоверность того, о чем мне так часто говорили в Куке, а именно, что он был лучшим и степеннейшим человеком среди улед-солиман. В тот же вечер я перенес свою палатку поближе к нему.

Вскоре под влиянием покоя, воздуха пустыни и свежего верблюжьего молока мое здоровье улучшилось, приступы лихорадки сделались короче и слабее и постепенно вовсе прошли. Я вновь обрел бодрость и надежду, снова принялся строить планы путешествия и стал принимать более деятельное участие в жизни того окружения, с которым был связан на месяцы. Общество нашего фарика было очень небольшим. Наряду с вождем всем заправляла его супруга Швеха, смышленая, толстая, добродушная арабка, возраст которой позволял мне поддерживать с ней безобидные отношения и которая помогала мне словом и делом. Кроме Хазаза там был еще младший сын, восемнадцатилетний молодой человек Ниджем (т. е. «звезда»), который, не будучи ни очень умным, ни очень добрым, все же при своей наивности и незнания мира иногда забавлял меня своим разговором. Жена Хазаза, Ниджема, сестра шейха Мухаммеда, молодость которой требовала от меня, естественно, большей сдержанности, была некрасива, холодна, черства, чванлива своим знатным происхождением и властолюбива. У нее полностью отсутствовала такая основная черта арабского характера, как определенное благородство духа. У Швехи был высокоодаренный брат но имени Амм Салих (т. е. дядя Салих), давно вдовствующий и находящийся целиком под каблуком молодой рабыни, которая ведет его небольшое хозяйство; его природное добродушие постоянно приходило в невероятно забавное противоречие с его скупостью. Наконец был еще Хусейн, по прозвищу Нгомати, небольшой спокойный человек в расцвете лет, низкого происхождения, оборотистый, необычайно деятельный хитрец, который умел изготовлять крепчайшие веревки из пальмового лыка — лифа и прочнейшие верблюжьи седла и превосходил всех соплеменников в умении покупать и продавать верблюдов. Кроме того, он был широко известен как превосходный знаток местности, умевший отыскать любое место, любой колодец, которые он видел однажды в своей жизни, а также отличавшийся непревзойденной способностью читать следы людей и животных. Хусейн также находился под каблуком своей жены Халлабы, которая вела себя [31] по-мужски, выходя за рамки того узкого круга, в который обычай заключает арабских женщин. При ней находилась замужняя дочь от первого брака, самая хорошенькая женщина в нашем окружении, муж которой был в отъезде.

Едва я в какой-то степени познакомился со своими соседями и товарищами по фарику, как все они пришли в великое волнение, вызванное приездом посла от Али, правителя Вадаи. Он передал приглашение самым уважаемым людям племени, в частности Бу Алаку, Бен Джувейли и ал-Асваду, посетить его на озере Фитри, куда он в скором времени намеревался прибыть с театра военных действий. Посланец по имени ал-Хеймер сам был родом из этого племени; он был схвачен во время грабительского набега арабов на северное Вадаи и оставлен в плену Мухаммедом Шерифом, тогдашним королем. Когда к власти пришел его сын, Мухаммед Али, то, намереваясь подружиться с этими беспокойными арабами, он освободил пленника и взял его для пробы в свой первый военный поход. В этом случае, как во всех следующих, Хеймер проявил себя столь смышленым, благонравным и храбрым, что постепенно стал пользоваться при дворе в Абеше большим уважением и сделался любимым собеседником и советником короля. С самого начала своего правления Мухаммед Али стремился обеспечить своим подданным на западе, северо-западе и севере страны безопасность от нескончаемых нападений беспокойных соседей из Канема, т. е. вынудить тех к двухсторонним договорам о дружбе.

Кроме того, он заметил, что в Канеме, где он хотел превратить свою номинальную власть в действительную, эти арабы заняли такое господствующее положение, что с ними не так легко было справиться и уже нельзя было не принимать их во внимание. Они держали в страхе не только туземцев даза и канембу, но и были значительно сильнее, чем наместник Вадаи, имевший свою резиденцию в Мао. Королю Али вскоре даже пришлось вернуть этому последнему (его звали Мохаммеду, он смертельно оскорбил короля и за это был смещен) его прежний пост, ибо улед-солиман не захотели терпеть его преемника Мусу в качестве своего соседа в Мао. Возможно, что честолюбивый государь вынашивал враждебные планы и против Борну, при осуществлении которых воинственные арабы, разумеется, приобрели бы большое значение. Правда, он вряд ли мог склонить их к активному выступлению против их благодетеля, старого шейха Омара, но во всяком случае должен был попытаться обеспечить себе их нейтралитет.

Какими бы мотивами ни руководствовался умный король, он уже несколько лет на деле стремился установить с опасными разбойниками добрососедские отношения, хотя у него было достаточно оснований их ненавидеть и где только можно истреблять. Едва началось его правление, они вторглись в страну с севера, чтобы силой оружия поставить у власти одного из его сводных братьев, претендовавшего на престол. Правда, тогда они были отбиты, но тем не менее оставались опасными врагами страны, беспрерывно уничтожая скот и людей в племенах махамид, мисирийе и улед-хамед, корди (даза) и бидейят. [32] Несмотря на это, он неоднократно отправлял к ним дружественные посольства и подарки в виде платья, лошадей и рабов, а однажды, когда человек двадцать арабов (улед-солиман и магарба) были взяты в плен во время их набега против бидейят, которые подчинялись правителям Вадаи, он великодушно отправил их домой, тогда как захваченных вместе с ними даза он приказал всех без исключения немедленно казнить.

За приглашением на озеро Фитри последовали бесконечные совещания, которые мне, еще не посвященному в тайны общественной жизни моих новых друзей, казались лишенными всякого шанса на какой-либо исход, поскольку ни разу мужчинам не удавалось разрешить того несогласия, с каким они являлись на встречу. Каждый говорил, осуждал, бранил, хвалил с похвальной искренностью; самый скромный член племени без утайки выкладывал свое мнение, а те, от кого в итоге зависело решение — вожди групп или знатных семей, носители исторических имен и представители имущественной власти, с бесконечным терпением обсуждали все возражения против собственного мнения. Правда, это демократическое устройство было лишь кажущимся; в результате названные аристократические элементы всегда делали то, что хотели, а толпа следовала за ними, несмотря на высказанное несогласие.

В данном случае в ходе переговоров давало о себе знать то чувство преданности, которое все присутствовавшие, несмотря на бесчисленные доказательства их неблагодарности, выражали шейху Омару. Подавляющее большинство подозревало, что за доказательствами дружбы короля скрывались его враждебные планы против Борну. Перечислялись благодеяния правителей Борну по отношению к улед-солиман с момента их появления в этих местах; описывались гостеприимство, которым племя пользовалось с тех пор в Куке, выгода, извлекаемая ими на больших борнуанских рынках, а также та снисходительность, с какой при дворе в Куке переносили бесчисленные и непрекращающиеся убытки, наносимые улед-солиман жителям страны. Заявляли, что будет большой бестактностью, если Бу Алак, чей брат занимал почетное положение среди чиновников короля Борну, своим визитом даст публичное доказательство дружбы заклятому врагу этого короля.

Но в конце концов, после многодневного обсуждения, надежда получить богатые подарки от короля Али, который, должно быть, захватил неслыханную военную добычу, одержала верх над всеми соображениями приличия и политической приверженности, а когда получившие личное приглашение в один прекрасный день заявили, что они намерены поехать и тем самым решили дело, к каждому из них присоединилось по дюжине рассчитывающих на наживу клиентов. Я снабдил своего почтенного хозяина собственным, хотя и несколько побитым молью платком — джериди, подарил ему половину мокты хама для нижнего платья и тем самым довершил его костюм, поскольку сразу по прибытии я уже дал ему тарбуш с чалмой.

Во время поездки этой депутации на озеро Фитри Шерфеддин, [33] уже упоминавшийся вождь одной из групп джебаир и один из почтеннейших людей племени, должен был, согласно желанию короля Али, отправиться к юго-восточным туарегам кель-ови, чтобы договориться с ними о ненападении на жителей северного Вадаи. Именно кель-ови предпринимали ежегодные набеги далеко на восток, а с тех пор как они стали жить в мире с улед-солиман и союзными им даза, их излюбленной целью сделались богатые пастбища верблюдов, принадлежащие арабам махамид в самой северной части Вадаи. Эти набеги совершались обычно в период летних дождей, чтобы обеспечить наиболее благоприятные условия на обратном пути длиною более 1 тыс. км. Когда кель-ови проходили через знаменитую котловину Эгеи, к ним, как правило, примыкали арабы и даза, пасшие здесь свои стада, которые редко могли устоять перед такой возможностью. Благосостояние махамид, известных верблюдоводов, очень заботило короля Вадаи. Поскольку приближалось лето, он старался до его наступления предпринять нужные действия, в чем ему готов был помочь Шерфеддин, человек очень разумный, спокойный и прекрасный знаток туарегов.

В это время я тоже чуть было не отправился в другую сторону. За несколько дней до своего отъезда пришел Бу Алак, выполнявший поручение Абд ал-Джлиля и соплеменников, чтобы склонить меня к добровольному возвращению в Борну. Старый господит откровенно объяснил причину перемены общественного мнения в отношении меня и моих планов. Незадолго до моего приезда из лагеря уехали два эмиссара фанатического религиозного братства сенуситов ¹⁴, которые появились в Канеме, чтобы усовестить безбожных арабов, притеснявших теда, даза и бидейят. У меня уже был случай рассказать, какое широкое распространение получила эта секта в Северо-Восточной Африке за какие-то полвека. Теперь миссионеры намеревались основать религиозные центры — завии — в Борку и Эннеди. Для этого им требовались некоторые гарантии безопасности их подопечных со стороны улед-солиман. Они взывали к их совести, грозили им бесконечными муками ада в наказание за их постыдные действия против правоверных и оставили их повергнутыми в глубокое раскаяние. Сами же они намеревались посетить юго-восточный Канем и затем вернуться в Борку через Шитати. Слух о моем приезде дошел теперь до Мао, следствием чего явилось резкое письмо этих фанатиков к Абд ал-Джлилю. В нем они требовали переслать им оставленные у арабов кое-какие вещи и рабов, поскольку они пришли к решению ехать в Борку через Вадаи, чтобы больше не встречаться с теми позабывшими бога людьми, которые к своим прежним бесчисленным грехам добавили еще и тот, что сопровождают христианина в ту часть страны, куда еще не ступала нога неверного европейца.

После публичного прочтения письма арабы, озабоченные тем, чтобы хоть немного облегчить бремя своих грехов, решили просить меня добровольно отказаться от поездки в Борку. Бу Алак с достоинством и твердо заявил им, что он, конечно, известит меня об этом решении, но в случае, если я соглашусь с его соплеменниками и [34] откажусь от поездки в Борку, он сам покажет мне Канем во всех направлениях и лично препроводит меня в Куку. К сожалению, на этом собрании не мог присутствовать Хазаз, пользовавшийся значительным влиянием; он лежал в лихорадке, так что мне повезло, что его отец еще не уехал. Я поручил ему сделать от моего имени заявление на общем собрании совета о том, что я пришел не для того, чтобы навлечь позор на улед-солиман, а с верой, что дружба, некогда связывавшая их предков с христианами в Триполи, продолжает жить среди них и что она обеспечит мне добрый прием. Если я ошибся в этом и они сами открыто хотят объявить позором то, что среди них находится христианин, тогда я вернусь в Борну. Если они все же этого не сделают, а аилет (родовая группа. — Пер.) Бу Алак, мои хозяева, захотят оставить меня у себя, тогда мне совершенно безразлично, что обо мне будут думать и говорить сенуситы, ибо их мнение касается не моей персоны, которая им совершенно незнакома, а лишь моей религии; она же является наследием моих отцов, и бог один ведает, правильна ли она.

После того как Бу Алак сделал это заявление, подтвердил свое высказанное вначале решение и прочел младшему поколению наставление о долге гостеприимства, он уехал, пристыдив своих соплеменников. Правда, Абд ал-Джлиль в тот же день через больного Хазаза сделал еще одну попытку по-дружески отделаться от меня, но последний остался тверд и заверил, что, как он и обещал шейху Омару, он приведет меня в Борку или, если это окажется невозможно, сам вместе со своими близкими и со мной останется в Канеме.

Пока это важное дело не раз обсуждалось и так и не было окончательно решено, племя перенесло стоянку дальше на северо-запад, готовясь к отъезду в Борку. Поскольку за время недельного отдыха мои верблюды совсем не окрепли, а мы с каждым шагом удалялись от источников зерна и должны были везти с собой в Борку продовольствие для людей и корм для лошадей в расчете на целые месяцы, я был вынужден пожертвовать семью тобами, чтобы купить четвертую «спину» — дахар (что значит «верблюд»), и двумя другими в обмен на груз проса духн. После этого 16 апреля мы шли в течение трех часов в северо-западном направлении через Бир-аш-Шербейта вплоть до северной границы Шитати и разбили лагерь неподалеку от Бир-Делеи.

Так как вскоре предстоял отход всего племени, вопрос о моем пребывании в нем нельзя было дальше откладывать. Когда последняя попытка со стороны окружения шейха отослать меня назад натолкнулась на непоколебимость Хазаза, дело было решено в мою пользу. Однажды Абд ал-Джлиль лично посетил меня и с некоторым смущением высказался в том смысле, что он, собственно говоря, всегда считал мое участие в путешествии само собой разумеющимся, а все, что говорилось о протесте миссионеров сенуситов на собрании совета, дошло до моих ушей в весьма преувеличенном виде.

За несколько дней до нашего отъезда у меня появилась возможность завязать интересное знакомство с широко известным и устрашающим вождем Халуфом — старейшим союзником улед-солиман [35] на их новой родине. Он приехал из долины Баркадруссо, лежащей неподалеку на юго-западе, где находилась его главная стоянка в Шитати, чтобы попрощаться на все лето со своими друзьями. Однако в его действительные намерения входила скорее попытка удержать их в Канеме, ибо, окруженный врагами и ненавидимый всеми остальными племенами даза, коим он при каждом случае давал почувствовать свое превосходство, Халуф нуждался в соседстве арабов, союзничеству с которыми он был обязан своей властью и без чьей поддержки он не мог обойтись в возможных военных предприятиях. Судя по всему, что я о нем слышал, он был среди своих земляков явлением необычным, человеком, отмеченным как политической мудростью, силой воли и ратным мужеством, так и вероломством, мстительностью и жестокостью. Хотя прошло уже 20 лет с тех пор, как с ним познакомился Барт, я застал его все еще в полной силе. Своим мощным телосложением он напоминал одного из высших борнуанских чиновников, о котором говорили, что за один дневной переход он заезжал двух сильных лошадей. Его кожа была серовато-черной, он выделялся настоящей бычьей шеей и широким, грубым бульдожьим лицом; в нем не было ничего от характерных черт и телосложения тубу, хотя вообще племя кадива, или кадава, фактическим, если не номинальным, вождем которого был Халуф, произошло путем смешения канембу и даза. Поскольку почти все подразделения канембу за то время, пока в стране не было порядка, отошли на берега Чада или на его острова, это племя почти полностью утратило черты канембу, первоначально преобладавшие в его обычаях и образе жизни, и восприняло привычки кочевников даза, своего второго элемента. В облике сопровождавших Халуфа людей, по преимуществу темнокожих, также лишь у немногих проявлялось сходство с тубу.

При малом числе и ненадежности моих людей, слабых верблюдах и ограниченных средствах я пустился в путь не без опасений. Правда, сам я мог надеяться, что вскоре совершенно поправлюсь в здоровом климате пустыни, однако состояние Хамму все еще внушало тревогу. У Солимана во время отдыха в Канеме вновь появилась возможность завязывать бесчисленные любовные связи с рабынями арабов, из-за чего он пренебрегал своей работой. И только Хадж Хусейн проявил себя деятельным и смышленым слугой, которого очень уважали арабы. Однако, хотя он посильно ухаживал и за лошадью и за верблюдами и заставлял работать легкомысленного Солимана, я тем не менее не мог доверить этому последнему самостоятельную работу, а сил Хамму едва хватало на то, чтобы приготовить нам еду. Помимо этого нужно было выполнять множество утомительных и трудоемких дел: принести воду, нарезать корм для лошади, выпасти и напоить верблюдов и намолоть зерно. Находясь в племени, считавшем труд постыдным делом, я не мог требовать от своих светлокожих слуг, один из которых был даже шерифом, выполнения работ, обычно возлагаемых на женщин и даже рабынь. Дункас, раб из Багирми, еще в Куке гордо отказывался хоть как-то участвовать в приготовлении пищи, хотя потом Хамму, когда было нужно, довольно часто [36] сам молол зерно. Теперь же у него не хватало для этого сил, да и я не мог заставлять его выполнять подобную работу на глазах всего дуара. Правда, пока что в этом отношении была очень услужлива Швеха, она даже приготовила нам в дорогу много своей родной зомейта ¹⁵, но я предвидел, что при общей нехватке рабынь она недолго будет приносить себя в жертву.

Однако самые большие опасения внушали мне вьючные животные, состояние которых я озабоченно, если не сказать безнадежно, соотносил с запасами зерна, предназначенного для того, чтобы прокормить нас в пути в Борку. Пегий милахи был сплошная кожа да кости; второе животное, белый канемский верблюд, с самого начала не отличалось большой силой; в третьего огромного коямского верблюда никто не верил, а купленный в Канеме хикк (трехлетний верблюд-самец), хотя и был выращен знающими в этом толк бидейят, был еще слишком молод для переноски тяжелых грузов. К сожалению, ограниченность в денежных средствах не позволила мне ни нанять больше людей, которых нужно было бы кормить, ни купить побольше верблюдов. Приходилось ждать будущих набегов (которыми все бредили), надеясь, что у арабов увеличится количество верблюдов и, следовательно, упадет цена на этих животных.

Комментарии

1. Речь идёт о попытке последнего правителя династии Сефува май Ибрахима освободиться от преобладания в Борну власти сына шейха ал-Канеми — Умару с помощью султана Вадаи Мухаммеда Шерифа. В 1846 г. последний разгромил борнуанское войско и занял столицу май — Нгурно, где провозгласил май сына Ибрахима — Али. Однако менее чем через шесть недель Мухаммед Шериф ушёл из пределов Борну, а Али потерпел поражение и был убит. С его смертью в 1847 г. пресеклась династия Сефува.

2. Здесь и далее имеется в виду специфическая форма эксплуатации кочевниками оседлого населения оазисов, находившегося от них в своего рода крепостной зависимости и обязанного снабжать своих кочевых господ продуктами земледелия.

3. Попутчик Г. Нахтигаля по предыдущему путешествию (примеч. пер.).

4. Ид ал-кебир — праздник жертвоприношения, связываемый в мусульманском вероучении с преданием о построении пророком Авраамом храма Каабы в Мекке; при этом Авраам получил священный «чёрный камень» из рук архангела Гавриила.

5. «Одна из самых славных войн» — речь идёт о франко-прусской войне 1870-1871 гг.

6. Хаусанское княжество Зиндер на юге современной Республики Нигер было приведено к вассальной зависимости от Борну в начале 50-х годов XIX в.

7. Австрийский талер с изображением императрицы Марии-Терезии (1717-1780) был широко распространён в качестве главной монетной единицы во многих областях субсахарской Африки вплоть до начала XX в. Именно поэтому его чеканка продолжалась десятилетия спустя после смерти самой Марии-Терезии.

8. Хама — отрез хлопчатой ткани стандартных размеров: 0,86 м ширины на примерно 4 м длины. Тоба (тобе) — мужская широкая рубаха, служащая основным видом мужской одежды у многих народов Центрального Судана: хауса, канури и др.

9. Слуги Г. Нахтигаля, сопровождавшие его в этом путешествии (примеч. пер.).

10. Дуар (арабск.) — усадьба или, как в данном случае, небольшое поселение типа хутора.

11. Бойрман (Бойерман) Мориц фон — немецкий путешественник, отправившийся в 1862 г. из Бенгази в Канем через Феццан и Борну и убитый кочевниками на границе Канема и Вадаи в 1863 г.

12. Название керада (как форму единственного числа у арабов Канема я постоянно слышал слово кердави) распространяется ими на все темнокожие племена, с которыми они имеют дело, будь то тубу, бидейят, канури или другие, безразлично, мусульмане они или язычники. Без сомнения, возникает мысль, не является ли это слово арабизированным множественным числом слова керди (т. е. «враг», «язычник»), или же не представляет ли оно ещё одну форму для названия племени креда в Бахр-эль-Газале, которое постоянно враждовало с улед-солиман (примеч. авт.).

13. Айш (арабск.) — густая каша из просяной муки, употребляемая с маслом, молоком и различными соусами.

14. Сенуситы — мусульманский дервишеский орден, основанный в 1837 г. шейхом Сиди Мухаммедом ас-Сенуси и в 40-х—50-х годах прошлого века сделавшийся заметной политической силой в Киренаике, Феццане и Центральной Сахаре. Ас-Сенуси проповедовал возвращение к первоначальной «чистоте» ислама; этим и объяснялись несколько напряжённые отношения ордена с арабскими племенами Сахары.

15. Зомейта — просяная мука.