АБДОН ЭЖЕН МАЖ
ЗАПАДНЫЙ СУДАН
ПУТЕШЕСТВИЕ КАПИТАНА МАЖА
ВВЕДЕНИЕ
Поводы к путешествию. — Отъезд из Франции. — Г. Кентен, мой спутник. — Первые приготовления. — Инструкции. — Состав моей свиты. — Общее мнение об ожидающей нас участи.
«Соединить Сенегал с Алжириею через пустыню, простирающуюся без малого на полторы тысячи верст, — дело невозможное или, по крайней мере, не представляющее серьезных выгод, в виду огромных издержек, сопряженных с перевозкою товаров на верблюдах.
«Чтобы овладеть торговлею Судана, весьма значительною, и в особенности торговлею хлопком, который, по словам путешественников, растет в этой стране в изобилии и стоит баснословно дешево, — нужно овладеть верховьем Нигера, устроив ряд постов, которые соединяли бы эту реку с Сенегалом, между Мединой и Бамаку».
Таковы выводы, к которым пришел полковник Фэдэрб в своем замечательном труде («Будущность Сахары. Статья Фэдэрба в журнале «Revue maritime et coloniale», за 1863 г.), и стоит бросить взгляд на карту, чтобы понять всю грандиозность этого плана; но прежде чем пускаться в такое дорогостоящее предприятие, как устройство ряда постов на пространстве почти 300 верст (между Мединой и Бамаку), по моему мнению, следовало бы хорошенько изучить путь, составить точную карту течения Нигера; узнать — могут ли плавать каботажные суда между порогами Буссы и Бамаку и доставлять африканские произведения в Буссу, где мы могли бы учредить контору для приема и отправки этих произведений во Францию, на судах, которые бы приходили за ними, поднимаясь насколько можно выше, в нижней части Нигера. [4]
«Итак, задача сводится к следующему: исследовать Нигер, подняться вверх по его течению, ознакомиться с таинственным Суданом и стараться отбить у Англии торговлю произведениями внутренней Африки, составляющей предмет желаний ее честолюбивой политики, которая идет быстрыми шагами к осуществлению своей цели, посредством торговых сношении, путешествий с целью изучения страны, или даже просто военного занятия».
Таковы были вступительные слова проекта исследования Нигера, представленного мною в феврале 1863 г. в министерство морских сил и колоний. Я смотрел на этот проект как на великую задачу, как на важную услугу отечеству, и потому готов был перенести всевозможные беспокойства и опасности, сопряженные с подобного рода предприятиями; меня не останавливала даже мысль о продолжительной, быть может, вечной разлуке с семейством и с молодою женою.
В ответ намой проект я получил, через несколько времени, полуофициальное извещение, что полковник Фэдэрб, назначенный губернатором Сенегала с чином генерала, желает поручить исследовать, сухим путем, линию, соединяющую наши поселения на верхнем Сенегале с верховьем Нигера, и что он указал на меня как на человека, который, по его мнению, в состоянии выполнить это поручение.
При этом он прибавил, что хотя министерство не имеет возможности дать нужной суммы для этой экспедиции, но что я найду в Сенегале все вспомогательные средства, какие мне потребуются. Я тотчас же изъявил согласие, и мне прислали предписание сопровождать генерала Фэдэрба в Сенегал.
25 июня 1863 года я отплыл из Бордо на пакетботе. В Сан-Винценте 1 окончательно был решен вопрос о возложенном на меня поручения; но я еще не знал, какие ресурсы будут предоставлены в мое распоряжение.
Один флотский лекарь, г. Кентен, прослуживший уже три года в Сенегале, возвращался в эту колонию в одно время со мною, и просил, чтобы ему дозволено было сопровождать меня в Судан. Это был маленький, худенький человечек, и потому я стал было отговаривать его; по затем, уступив его настояниям, поддержал [5] его просьбу перед губернатором, который дал благоприятный ответ. В то время я никак не думал, что в этой слабой на вид организации найду бездну энергии, неустрашимость в опасностях и верность суждения, которые очень часто, в нашем многотрудном странствовании, приносили нам неоцененную пользу.
10 июля мы были в Горее, а 12 ч. в Сен-Луи, и я тотчас же приступил к собранию необходимых сведений о стране, в которую мне предстояло совершить путешествие. До того времени я служил пять лет в Сенегале и два года на морской станции на прибрежье. Вообще на морском берегу мало было мест, с которыми бы я не ознакомился уже ранее. Девятимесячное пребывание среди негров Верхней реки в Махана, 2 и трудная экспедиция в оазис Тагант, к маврам племени дуаих, были для меня хорошей подготовкой. Я знал характер чернокожих и мавров, знал как нужно вести себя с ними; с другой стороны, мне была достаточно знакома история путешествий по Африке, но тем не менее я должен был снова перечесть Раффенеля, Калье, Мунго Парка и даже Барта, хотя последний описывает другие области этой части света.
Особенно нужно было изучить существующие карты и сверить их как между собою ,так и с маршрутами путешественников, — словом, необходимо было изучить основательно географическую сторону предстоявшей мне экспедиции.
Я с жаром принялся за этот труд, ибо хотя я и не без грустного чувства приступал к выполнению принятой мною на себя задачи, но отказываться было уже поздно.
Чем более я углублялся в занимавший меня вопрос, тем яснее обнаруживалось неведение, в котором мы находимся даже относительно мест, граничащих с нашей колонией. О местностях, лежащих выше Медине, известно было только то, что сообщал г. Паскаль, который проник на весьма незначительное расстояние далее [6] Гуины 3. Я сам, через несколько месяцев после г. Паскаля, посетил этот пункт. Но далеко ли от Гуины до Бафулабе 4? Эта последняя местность населена или нет? В каком месте я встречу приверженцев Эль-Гаджи-Омара? Какие племена встретятся на пути — дружественные или враждебные? Какие ресурсы найду я во время этого продолжительного путешествия? — Все эти вопросы возникали в моей голове, и чем более я хотел разъяснить их, чем более читал и рылся в источниках, найденных мною в сенегальской библиотеке, тем более встречал повсюду сомнение или неведение.
Я даже ездил в Медине, в видах разъяснения географического вопроса, но и это средство оказалось почти безуспешным. Правда, один старик диула (странствующий торговец) сообщил мне кое-какие сведения о дороге, по которой он часто ездил, но я не мог получить от него никаких подробностей по интересовавшим меня вопросам.
Наконец, 7 августа 1863 года, я получил от губернатора следующие инструкции:
«Сен-Луи, 7 августа 1863 г.
Г. Капитан! Согласно вашему желанию, и с разрешения г. морского министра, графа Шаслу-Лоба, возлагаю на вас поручение величайшей важности, в виду могущих последовать результатов, политических и торговых, и вместе с тем представляющее огромный интерес в географическом отношении.
Поручение это состоит в том, чтобы исследовать линию, соединяющую наши поселения на верховьях Сенегала с верховьем Нигера, и преимущественно с Бамаку, этим, по-видимому, ближайшим пунктом, ниже которого Нигер, может быть, не представляет более серьезных препятствий для плавания судов до водопада Буссы.
Цель, которая при этом имеется в виду — это устроить, когда императорское правительство признает то нужным, ряд постов, отстоящих один от другого приблизительно на сто верст, между Мединой и [7] Бамаку, или другим соседним пунктом на верхнем Нигере, который окажется наиболее удобным для основания торгового пункта на этой реке.
Первый из этих постов мог бы быть учрежден в Бафулабе, в месте слияния Бафинга и Бахоя, на которое мы давно уже обратили внимание.
Вероятно, нужно будет основать три промежуточных поста между Бафулабе и Бамаку.
Прямая линия, которой вы постараетесь придерживаться, идет сначала но земле джаваров 5 (сарраколеты, населяющие одну провинцию Карты) и по Фула-Дугу, области, подвластной Сегу. Мунго-Парк ехал этим путем во время своего второго путешествия; но караваны, идущие из Бакеля к верховьям Нигера, избирали, в эти последние годы, другую дорогу, по причине войны между бимбарасами и картскими джаварами 6. Они направлялись на север, и затем проходили через Диангунте, или шли на юг, а потом, поднявшись по Фалеме, двигались через Диаллонкадугу. В том и другом случае дорога гораздо длиннее.
Я не думаю, чтобы прямой путь из Бафулабе в Бамаку, через Бангази, столицу Фула-Дугу, представлял серьезные естественные препятствия. Несколько рек, через которые нужно будет переправляться, вероятно, представляют столько же невыгод, сколько и выгод; с другой стороны, едва ли на этом пути встретятся сколько-нибудь значительные горы.
Если нам удастся, при помощи связанных постов, которые будут служить складочным местом для товаров и сырых произведений, и пристанищем для караванов, основать торговый тракт между Сенегалом и верхним Нигером, то не будем ли мы вправе надеяться вытеснить мароканцев с суданского рынка?
Товары, отправляемые из Суэйра (Могадор) в Судан, должны совершить, на спинах вьючных животных, путь без малого в полторы тысячи верст, по пустыне, где нельзя достать ни провизии, ни воды. Для перевозки груза в 1,000 килограммов (60 пудов) требуется пять верблюдов, и по крайней мере один погонщик, которые употребляют на этот переход три месяца.
Возьмем теперь другой тракт, который мы стремимся открыть. За перевозку товаров, идущих из Франции, Алжирии, Англии или даже из Марокко в С.Луи, т. е. в устье Сенегала, платят фрахта от 30 до 40 фр. за 60 пудов. Перевозка до Медины будет стоить, самое большее, 60 фр. От Медины до Нигера положим 550 верст. Этот переезд придется совершить на верблюдах, но по плодородной стране, где нет недостатка в воде. Затем товар может быть доставлен на наших судах или вверх или вниз по течению реки в бассейн верхнего Нигера, за весьма небольшую плату. Очевидно, новый путь [8] представляет важные выгоды. По тому же пути в нам будут приходить богатые естественные произведения; но тяжеловесные продукты, которые мы буден получать в обмен на наши товары, продукты, которые, впрочем, в настоящее время не существуют или не вывозятся (маслянистые зерна или хлопок), можно бы было возить в Европу по большей части не иначе, как вниз по течению Нигера. Впрочем, этот вопрос еще нужно исследовать.
Торговля Марокко с Суданом приносит выгоду преимущественно Англии; она клонится к введению невольничества в Марокко. Поэтому хорошо бы было уничтожить эту торговлю в нашу пользу. Для осуществления этого проекта нам необходим союз могущественного главы обширного царства, каким в настоящее время является Эль-Гаджи-Омар, властитель центрального Судана. Этот марабут, который прежде наделал нам столько хлопот, мог бы в будущем произвести перемену, весьма выгодную как для Судана, так и для нас, если бы он хотел войти в наши виды.
Что касается его самого, то он тоже мог бы извлекать большие выгоды из этой торговли через верхний Судан.
Как бы ни были значительны пошлины, которые он стал бы брать в своих владениях, все-таки в результате получилось бы большее сбережение, если принять во внимание громадные издержки по перевозке товаров на верблюдах, на пространстве почти полуторы тысяч верст, а также все неудобства этого пути, и, наконец, грабежи кочующих племен.
Итак, я отправляю вас в качестве посла к Эль-Гаджи-Омару. Как кажется, не подлежит сомнению, что в это последнее время Омар господствует в Карте, в Сегу и подвластных этому царству областях, в Бахну и Фула-Дугу, в Мацине и в Томбукту, словом – по всему течению верхнего Нигера, между Фула-Диаллон и Томбукту. В настоящую минуту одни говорят, что он умер, а другие – что он всемогущ в Мацине.
Если по прибытии в эту страну вы узнаете, что его действительно нет уже в живых, то обратитесь, от моего имени, к его преемнику, или, в случае если его царство распалось, к предводителям племен, населяющих земли, через которые будет лежать ваш путь. Я снабжу вас всеми нужными для этой цели грамотами.
По исполнении возлагаемого на вас поручения относительно основания постов между Бафулабе и Бамаку и предложений Эль-Гаджи-Омару, вы или сами сообщите мне о результатах, или, отправив мне отчет через верные руки, попытаетесь, если это окажется возможным, спуститься по Нигеру до его устья, или пробраться в Алжирию, Марокко или Триполи.
Г. Кентен, флотский лекарь, вызвался сопровождать вас, и я согласился на его просьбу. Таким образом, он разделит с вами все беспокойства и опасности путешествия и честь успеха, который, как я надеюсь, увенчает ваши усилия.
Вы уже во время вашей первой экспедиции, совершенной в Тагант, явили доказательства энергии и уменья, и приобрели опытность, которые [9] составляют драгоценные ручательства успешного исхода путешествия, несравненно более важного во всех отношениях, которое вы теперь предпринимаете.
На расходы по этому путешествию открываю вам кредит на сумму 5,000 франк. Вы выедете из Медине в конце октября.
Здесь приложена копия с отправленного мною на днях письма к Эль-Гаджи-Омару, в котором я извещаю его о данном вам к нему поручении.
Примите, г. капитан, и пр.
Губернатор Сенегала, бригадный генерал Фэдэрб».
«Письмо генерала Фэдэрба к Эль-Гаджи-Омару.
Хвала Единому Богу. Да будут все блага уделом тех, кто желает лишь добра и правды!
Генерал-Губернатор Сен-Луи и всех зависящих от него земель к Эль-Гаджи-Омару, государю правоверных, султану центрального Судана.
Цель этого письма — известить тебя, что тотчас по окончании периода дождей я пошлю в тебе одного из подчиненных мне начальников, как ты этого желал.
Этот офицер, человек во всех отношениях достойный, облечен полным моим доверием; он переговорит с тобой о делах, которые нас интересуют, и сделает тебе важные предложения, относительно торговли, от которой ты мог бы получать значительные пошлины.
Он вручит тебе письмо от меня, дабы ты не мог усомниться в том, что это действительно мой посол. От тебя зависит дать нужные приказания, чтобы он и его люди могли беспрепятственно путешествовать в твоих владениях, чтобы они могли проехать через землю джаваров и Фула-Дугу, и чтобы их нигде не задерживали и не беспокоили.
Привет.
Губернатор Л. ФЭДЭРБ».
Эти инструкции были присланы мне в августе, и в то же самое время два курьера отправились с вышеприведенным письмом в Сегу через Кониакари и Ниоро, по дороге, которая, как известно, свободна, и находится во власти Эль-Гаджи-Омара.
Получив последние инструкции, 12 октября, вечером, я выехал из Сен-Луи распрощавшись с товарищами и друзьями, которые, вероятно, думали, что никогда уже не увидят меня.
За несколько дней до моего отъезда один из нанятых мною людей сильно захворал; я просил доктора Кентена побывать у него, но доктор нашел его уже мертвым. Возвращаясь домой, г. [10] Кентен по дороге встретил одного из моих товарищей по службе, и рассказал ему этот случай; тот воскликнул: «Как! один уже умер»! Мой почтенный товарищ, как видно, полагал, что та же участь ожидает нас всех, и, благодаря этому мнению, разделяемому чуть не всеми, мне было очень трудно навербовать себе свиту для путешествия. Хотя между матросами флотилии я знал многих, которые были лично преданы мне, но и тут нередко случалось, что иной придет, попросится, а потом, уступая просьбам своих семейных, отказывается.
Многие европейцы, унтер-офицеры морской пехоты, сенегальские стрелки, сипаи являлись ко мне с предложением своих услуг; но, располагая весьма незначительными ресурсами, я не мог брать белых людей, которые, будучи непривычны к передрягам и лишениям, какие ожидали нас в пути, скоро упали бы духом, и были бы мне в тягость, вместо того чтобы приносить пользу.
Губернатор дал мне полную волю в отношении составления моей свиты, разрешив выбирать между лучшими солдатами всех полков. Я остановился на следующем плане, посоветовавшись с начальником края: составить всю свиту из негров, прослуживших долгое время в местном флоте или в туземных стрелках 7 и которые, следовательно, могли быть в одно и то же время хорошими защитниками, в случае если бы мне пришлось обороняться, искусными и сильными рабочими, и, наконец, переводчиками со всех языков, на которых я буду вести переговоры с туземным населением.
Первый, которого я выбрал, был Бакари-Гей, один из моих спутников во время экспедиции в Тагант. Узнав, что я опять приехал в Сенегал с целью предпринять новое путешествие, он сейчас же, не справившись даже куда я еду, бросил службу на судне, где был помощником механика, чтобы отправиться со мною в качестве простого лаптота 8, за 30 франк. в месяц. [11] Бакари был человек преданный в полном смысле этого слова. Я потому отдал предпочтение этому волофу 9 родом из Гет-Ндар перед всеми его соотечественниками, что он служил уже десятый год, провел несколько месяцев во Франции, был лишь вполовину мусульманин, говорил довольно правильно по-французски, хорошо знал волофский язык и понимал наречие племени всецветных 10; при всем этом он был храбрый солдат, и в сношениях со мною выказывал необыкновенную мягкость.
Некоторое время я поручал ему наводить справки о людях, просившихся ко мне в спутники. Я был уверен, что если это люди хорошие, то он рекомендует их; но, с другой стороны, мне было известно, что если у них есть какой-нибудь порок, то Бакари, по обычаю всех негров, скроет его от меня.
Прежде всего он привел мне одного из своих закадычных приятелей, Бубакари Ньяна, урожденца Футы, с очень смышленою, хотя и крайне уродливою физиономиею. Бубакари служил штурманом на одном из судов сенегальской флотилии, где он был в то же время начальником шлюпки командира судна, и бросил обе эти должности, чтобы поступить ко мне, подобно Бакари, простым лаптотом, с жалованьем 30 франк. в месяц. Он понимал французский язык, и, как всецветный, мог быть [12] впоследствии драгоценным переводчиком для наречий пулского и сонинкейского, на которых говорил с детства.
Затем я завербовал еще нескольких человек, известных мне с давних пор, потому что они служили под моим начальством. Это были:
Детие Ндиай, юнга 1 класса, серер по происхождению, говоривший очень хорошо на трех языках: французском, волофском и пулском.
Латир-Сен, волоф из Дакара, юнга 1 класса, славившийся необыкновенною честностью, и имевший чрезвычайно типичную физиономию.
Самба-Иоро, речной капитан 1 класса, пул из Бонду, человек очень смышленый, неутомимый в работе, и не трусливого десятка. В молодости он провел три года во Франции, и владел в совершенстве французским языком. Он был моим главным переводчиком во время путешествия по Судану, и пока мои переговоры с начальниками деревень велись обыкновенным тоном, он хорошо исполнял свое дело; но чуть только эти переговоры, умышленно или неумышленно, начинали принимать несколько более оживленный характер, я должен был прибегать к помощи Бубакари-Ньяна, который, с апломбом истого всецветного, не боялся говорить громко и резко там, где Самба-Иоро позволял себя запугивать.
Далее, я нанял Алиуна-Пенда, бывшего невольника из Футы, который бежал от своего господина, и поселился в С.Луи. Это был один из лучших людей, которых я знал. Ревностный мусульманин, он был, однако, искренно привязан к европейцам. Од недавно женился... Ему не суждено было вернуться в С.Луи.
Затем еще двое увеличили наши ряды — это Сиди из племени хассонке, и Бара Самба, лаптот с мединской станции. Вслед за ними ко мне явился с предложением услуг один из матросов, служивших под моим начальством на канонирке «Couleuvrine», Исса, сарраколет, марабут Драмане 11, и неутомимый ходок.
Наконец, для пополнения предположенного комплекта (десять человек), я взял еще сержанта Мамбой, волофа из Кайора, прослужившего в нашем войске уже десять лет. Попав в раннем [13] возрасте в плен к маврам трарцас, в эпоху их непрерывных набегов, Мамбой выучился по-арабски. Впоследствии взятый в плен французами, он получил свободу с обязательством прослужить за это 14 лет в отряде стрелков. Впрочем, он был храбрый солдат, и за кайорскую кампанию, во время которой участвовал в экспедиции Диатти, его наградили военною медалью. Вообще он считался примерным служакой в полку.
Занимаясь комплектованием моей свиты, я не забывал и дорожных принадлежностей. Согласно программе, составленной мною вместе с начальником края, я заказал в морской верфи легкую лодку о четырех веслах, для исследования Сенегала выше Медины. Эта лодка была устроена таким образом, что, в случае если Сенегал окажется судоходным, то ее можно будет перевезти в бассейн Нигера на телеге, сделанной нарочно для этой цели. Я делал опыт в Сен-Луи; когда лодка спускалась на воду, то телегу укладывали в лодку; опыт вполне удался; восемь человек без труда переносили лодку с телеги на воду, и обратно укладывали ее в телегу.
Мне дали двух мулов для перевозки этого снаряда; третьего я купил. Что касается лошадей, то достать их было не так легко. В виду общепринятого в колонии мнения, что арабские лошади не живут в верховьях Сенегала, губернатор затруднился снабдить меня лошадьми из эскадрона сипаев; купить же мавританских лошадей, стоящих от 500 до 800 фр. за лошадь, я не мог, по ограниченности денежных средств, предоставленных в мое распоряжение. Таким образом, я принужден был довольствоваться двумя маленькими клячами, кайорской породы, тощими и ранеными, из которых одна стоила 36, а другая 60 фр. Впоследствии я приобрел в Бакеле еще одну лошадь той же породы, но только немного более жирную и сильную, которая и сделалась моим обычным верховым конем — не велика находка для путешественника, собирающегося проехать часть Африки! В Бакеле я приобрел, кроме того, 12 ослов для перевозки наших вещей, запасов провизии и товаров, а в Медине прикупил еще одного осла. После всех этих покупок, у меня осталось очень немного денег на дорогу; вследствие этого я запасся разными товарами, рассудив, что в землях, по которым будет лежать мой путь, товары имеют большую ценность, и следовательно более легкий сбыт, чем деньги. [14]
Я надеялся получить из казны сумму гораздо более значительную, чем та, которую мне выдали, и, несмотря на мою твердую решимость скорее погибнуть, чем отказаться от раз задуманного плана, у меня сжималось сердце при мысли о тех страданиях, которые мне придется перенести, благодаря этой недостаточности денежных средств. Эти опасения, против моей воли, высказались в письме, которое я послал одному моему другу (да позволит он назвать его этим именем, несмотря на его высокое положение). «Такие ресурсы, писал я ему, в то время, как Мунго-Парк не считал, для подобной экспедиции, чрезмерной суммой даже 125,000 франк., мне кажется, весьма недостаточны. Не знаю, хватит ли у меня сил перенести лишения, которые явятся вследствие недостаточности средств, не разразится ли надо мной катастрофа, и не будет ли виною тому прискорбная экономия»?
Ответ не заставил долго ждать себя. Министр, узнав омоем путешествии, открыл мне добавочный кредит в 4,000 франк.; но когда весть об этом достигла колонии, я был уже в дороге, и узнал ее только в Бафулабе. Но это обстоятельство нимало не ослабило моей признательности к упомянутому другу, который, не смотря на высокое общественное положение, занимаемое им, не отказывает в своем содействии людям, предпринимающим что-либо великое, и я считаю себя счастливым, что могу в настоящую минуту выразить ему эту признательность. Если когда-нибудь, в час редкого досуга, он, перелистывая описание моего путешествия, встретит эти строки, то пусть знает, что они служат лишь слабым выражением моих чувств *). (Речь идет о генерале Фэдербе, которому автор посвятил свое сочинение. - Прим. редакц.)
ГЛАВА I.
Отъезд из Сен-Луи. — Прибытие в Бакель. — От Бакеля до Медине. — Стычка в Котере. — Последние сборы. — Исследования Сенегала между Фелу и Гуиной. — Способ путешествия. — Общий вид страны, — Дорога из Медине в Гуину. — Припадок лихорадки. — Роздых в Гуине. — Отъезд мединских офицеров. — Мы остаемся одни.
Вследствие раннего спада вод в 1863 г., я принужден был выехать месяцем ранее, чем предполагал. 12 октября, по прибытии курьера из Франции, я отправился на канонирке «Couleuvrine», забрав с собою часть дорожных принадлежностей (остальная часть была послана вперед с матросами) и инструменты, присланные, по моей просьбе, из Франции. Инструменты были следующие: барометр, два термометра, маленький секстант, уровень, три карманных буссоли и золотой хронометр. Кроме того, мне прислали нивелировочную буссоль, но в виду большого объема и веса этого инструмента, я не мог взять его с собою, при недостаточности перевозочных средств, находившихся в моем распоряжении.
Мы останавливались в большей части постов, расположенных вдоль левого берега Сенегала, а 19 числа я высадился в Бакеле, где провел несколько дней, отыскивая лошадей и ослов, которые нужны мне были для путешествия. В это время губернатор, генерал Фэдэрб, делал смотр местным войскам, и я получил от него последние словесные инструкции, которые можно резюмировать следующим образом: «Отправляйтесь в путь как можно скорее, поезжайте как можно быстрее, пока не наступили жары, и старайтесь добраться до Нигера». Затем, полагая, вероятно, что я нуждаюсь в ободрении, прибавил несколько слов, которые сильно подействовали на меня. На следующий день он уезжал из Бакели, [16] при громе пушек из крепости и с судов, а несколько дней спустя и я покинул этот пост, чтобы отправиться в Медине, последнюю французскую станцию в Сенегале, где мне удалось окончательно организовать мой маленький караван.
Я купил в Бакеле, как сказано выше, маленькую посредственную лошадь, впрочем, довольно сильную, какую мог найти, и заплатил за нее двойную цену (248 фр.). Не смотря на все мои усилия, мне не посчастливилось добыть подобного же коня для доктора, и я предоставил ему выбрать одну из двух кляч, купленных в Сен-Луи.
Двенадцать ослов, которых мне удалось приобрести, как мне казалось, в состоянии были везти все дорожные принадлежности, в числе которых было около 800 рационов, 120 фунт. пороха, 600 патронов, наши вещи, инструменты, аптечка и т. д.
Чтобы не утомлять животных, я отправил значительную часть дорожных принадлежностей на лодке до Медины, что дало мне возможность делать средним числом по 37 верст в день, так что я приехал в Медину 30 октября.
Хотя воды спали настолько, что пароходы не могли уже подниматься до Медины, но, с другой стороны, они все еще были довольно высоки, чтобы затруднить нам путешествие сухим путем.
Переправа через Фалеме, где течение очень сильное, могла быть совершена не иначе, как с помощью лодки, которую я привез с собою; то же самое было при проходе через Диану-Холле и многие другие лагуны. Тина и крутизна берегов замедляли наш путь, и нередко были причиной довольно опасных падений. В Хотере (Камера) один непредвиденный случай едва было не положил конец нашему путешествию, прежде чем оно началось.
Мои люди, найдя в одном месте дорогу загороженную воротами мрана (поле или сад), хотели сломать эти ворота 12. Стоявшая тут старуха воспротивилась этому намерению, но ее оттолкнули, и, прежде чем я успел восстановить порядок, вся деревня, поднятая криками старухи, выступила против нас с дубинами, и напала на моих людей, вырывая у них ружья. Тщетно старались мы с начальником деревни восстановить спокойствие; все разгорячились до такой степени, что нельзя было ничего поделать. Я получил [17] несколько толчков, и один из нападавших чуть было не ударил меня кинжалом, так что я должен был делать невероятные усилия над собою, чтобы сохранить присутствие духа.
Такое положение дел не могло продолжаться; хотя я и советовал моим людям не стрелять, но сарраколеты 13 стали заряжать ружья, и нам ничего более не оставалось, как защищаться до последней капли крови; но, к счастью, я был узнан некоторыми из жителей деревни, которые в 1859-60 гг. служили под моим начальством, когда я командовал канониркою «Couleuvrine», в Махане. Они присоединились ко мне и к начальнику деревни, и отразили остальных обитателей Котере; в то же время я собрал моих людей с помощью Бакари-Гея; после того выгнали наших животных с лугуна, и спокойствие восстановилось. Тогда я пошел в деревню вместе с доктором и одним из лаптотов, служившим нам в качестве переводчика. Нам без труда выдали обратно взятые у нас ружья; затем я побранил жителей за их грубость, заметив им, что грубая сила очень плохое средство в сношениях с нами, и что если мы сделали им убыток, то они могут обратиться с жалобою к коменданту Бакеля, от которого и получат денежное вознаграждение
Начальник деревни, который вообще в этом случае вел себя как нельзя лучше, извинялся и просил простить жителей деревни.
Единственным прискорбным последствием этой стычки было то, что в хронометре, лежавшим у меня в кармане, разбилось стекло, вероятно от удара, на который я в ту минуту не обратил внимания. Пришлось положить этот инструмент в коробку, и после того я мог употреблять его только для отсчитывания секунд.
В Медине нужно было докончить приготовления в дорогу — запастись провизией, уложить багаж, распределить груз между животными, купить некоторые вещи, забытые в С.Луи. Возложив все эти мелочи на доктора; я в продолжение пяти дней занялся исследованием реки.
Не смотря на две утомительные экскурсии, на которые я употребил пять суток, находясь в пути с утра до вечера, здоровье мое было в отличном состоянии. Я составил точную карту реки от Медины до Гуины, и был уверен в возможности продолжать путь водой выше водопада. Энтузиазм мой возрастал с каждой [18] минутою, но вместе с тем я удваивал предосторожности, чтобы избегнуть всякого рода затруднений при перевозке большого багажа при таких ничтожных средствах.
По возвращении в Медину, я отправил вперед лодку, нагрузив ее провизией, телегой и некоторыми другими вещами, и поручив эту перевозку Самба-Уоро, который сопутствовал мне в моих первых путешествиях. Он хорошо понимал всю трудность этого дела, но, как человек энергический и предприимчивый, не колебался ни минуты. По прибытии в Бангануру, он сложил вещи в отведенную начальником деревни хижину, и, оставив Детие-Ндиаи и Сиди караулить нашу лодку и прочий скарб, вернулся ко мне в Медину.
Я окончательно выехал из Медины 25 ноября 1863 г. утром. Накануне вечером я велел навьючит ослов, и отправил караван к водопаду Фелу. Я выигрывал таким образом во времени, потому что первые нагрузки и разгрузки в дороге очень затруднительны; негры начинают без толку суетиться, советов почти не слушают, приказаний не исполняют как следует; груз, наложенный на животных, то и дело сваливается на землю, как это и случалось с нами несколько раз в этот день. В подобных случаях лучше всего остановить весь караван, хотя, впрочем, во время этих остановок часто случается, что другие животные, дурно навьюченные, слишком много или слишком мало, пользуются случаем, чтобы избавиться от груза или лечь на землю, так что путешествие замедляется иногда на целый час. Но мало по малу люди приучаются хорошо навьючивать, подвязывать седла, лучше уравновешивать груз, менее мучить животных, и постепенно во всем установляется порядок, благодаря которому караван совершает большие переходы без малейшей задержки.
Во всех этих случаях благоразумнее всего вооружиться невозмутимым терпением. Негры спорят, бранятся — не обращайте на это внимания: до драки у них дело почти никогда не доходит; любимое оружие их язык, но за то и работают же они им!
К несчастью, терпение не принадлежало к числу сильных сторон моего характера, и в первые дни я так много горячился, что это отразилось на моем здоровье. С первых шагов между моими людьми обнаружились зависть и несогласия, которые впоследствии причиняли мне подчас не мало хлопот. Иногда дело доходило до того, что я должен был вмешиваться, чтобы но допустить [19] споривших до драки, да и мое вмешательство не всегда помогало. Моя свита состояла из отборных людей разных чинов и званий, исполнявших одинаковую службу; понятно, что те из них, которые привыкли командовать, старались свалить свою работу на других, которые, имея и без того полные руки дела, были, разумеется, весьма недовольны этими начальническими наклонностями своих товарищей, и тогда достаточно было малейшей зависти, какого-нибудь обидного слова, чтобы вспыхнула вражда между моим экипажем.
Какой-то политик сказал: «поселяй раздор, чтобы властвовать». Правило это, может быть, и верно в иных случаях, и если бы мои люди были способны к измене, то мне оставалось бы только радоваться их несогласиям; но они были не таковы, и эти несогласия доставляли мне много неприятностей.
Незадолго до моего отъезда из Медины король Самбала послал армию внутрь страны. По обычаю негров, цель этого похода сохранялась в глубочайшей тайне; но перед отъездом я употребил все усилия, чтобы выведать от Диугу-Самбала (родственника короля), куда направились войска. Он сначала отговаривался было незнанием, но, наконец, уступая моим просьбам, сообщил мне по секрету, что армия отправлена в Дентилию. Было ли ему действительно известно о цели экспедиции, или он только хитрил со мной, как это свойственно неграм, которые даже не стыдятся, когда их уличишь в обмане? Как бы то ни было, я поверил ему, и пустился в путь без всяких опасений.
27 ноября, я велел нагрузить багаж, и мы с раннего утра выступили в путь на направлению к Гуине, куда, по моим предположениям, мы должны были прибыть в тот же вечер.
Во время нашего кратковременного пребывания в Мансолахе, я убедился, что нашим торговцам было бы крайне выгодно приезбыть сюда за земляными фисташками. Устроив лодки, приспособленные для плавания по этой части реки, можно во время половодья перевозить этот продукт, и если даже покупать его по тем ценам, которые я платил, то получится огромный барыш. В письме к губернатору, посланном мною несколько дней спустя после выезда из Мансолаха, я сообщил тот факт, что за четыре локтя кисеи, стоивших 2 фр. 25 сант., мы получили четыре меры фисташковых орехов, т. е. около 3 пудов, а это количество стоит во Франции средним числом от 15 до 20 франк. и даже в Сен-Луи от 10 до 13 франков. [20]
На пространстве от Медины до Мансолаха дорога тянется вдоль берега до Дингвиры, и в этой части реки почти нет порогов. В Дингвире же дорога удаляется от реки, которая с этого места превращается в непрерывный ряд порогов. Начиная от Мансолаха путь лежит между скалами, поросшими высокой травой, где по вечерам прыгали газели и антилопы, которые, завидя наш караван, убегали с быстротою молнии, вспугивая целые стаи куропаток и цесарок, тяжело поднимавшихся, так что их легко было подстреливать, чем мы и пользовались. Каждое дерево, мимо которого мы проходили, служило убежищем множеству попугаев, опустошающих поля, а на каждой скале лаяла или гримасничала серая обезьяна или павиан. Но я смотрел равнодушно на все это; отяжелевшая голова качалась у меня на плечах; по телу пробегала дрожь; словом, я чувствовал все припадки лихорадки, и притом в сильной степени. Дорога была трудная, так что все время приходилось держать узду в руках, и это еще более беспокоило меня. Я испытывал сильную жажду; растительность становилась все реже и не защищала от жгучих людей солнца. Вследствие головокружения я свалился с лошади, и растянулся под тенью кустарника. Несколько капель воды из тыквенной бутылки одного из сопровождавших нас офицеров привели меня в чувство; но только тот, кто сам перенес сенегальскую лихорадку, может понять страдания, которые я испытывал. Наконец, после трехчасового пути, мы прибыли в Багуко, и, перейдя этот поток в брод, остановились на другом берегу. Воспользовавшись этою остановкою, я немного отдохнул, и лихорадочный припадок прошел сам собою. Вечером мы расположились станом под большим деревом, на берегу реки, саженях во ста выше гуинского водопада. На следующий день я отправил всех моих людей в Бангануру, чтобы перенести лодку в верхний бассейн. Лодку нужно было втащить на крутой берег, почти в 8 сажень высоты; затем, когда ее уложили на телегу, пришлось пробираться через густой кустарник и через два оврага; наконец уже после полудня она снова была спущена на воду в таком месте, где до этого времени не бывало еще ни одной европейской лодки. Пока все шло хорошо, за исключением моего здоровья, впрочем, испытав много раз сенегальскую лихорадку, я не испугался первого припадка, хотя он был очень сильный; когда последовал второй припадок, я был уже [21] приготовлен; после третьего, весьма слабого припадка, лихорадка, благодаря действию хинина, совершенно прекратилась.
Тем не менее, в оба следующие дня я был ещё настольно слаб, что не мог пуститься в дорогу по страшной жаре. Чтобы не терять времени даром, я составил набело карты реки, написал письмо и определил, посредством наблюдения полуденной высоты солнца, точную ширину Гуины.
1-го декабря я покинул гуинский водопад, пожав в последний раз руку сопровождавшим нас европейцам. Не скоро, вероятно, придется нам снова увидеть наших соотечественников.
С этой минуты мы очутились лицом к лицу с неведомою пустынею, так как от Бангануры до Бафулабе, и даже на дневной переход далее этого пункта нет населенных мест. Отныне мы остаемся одни с доктором, потому что между нами и десятью чернокожими членами экспедиции, не смотря на всю их преданность, не могло, разумеется, существовать обмена мыслей и тесной дружбы. И так мы должны были защищать друг друга в случае опасности, ободрять один другого в трудные минуты, ухаживать друг за другом во время болезни. [22]
ГЛАВА II.
Отъезд из Гуины. — Плавание между и Гуиной Бафулабе. — Способ путешествия по суше. — Охота на бегемотов. — Первый попавшийся нам кайман. — Приезд в Бафулабе.
1-го декабря, мы расположились на ночлег на левом берегу реки, и развели большие костры, чтобы отогнать хищных животных и бегемотов, глухое рычание которых убаюкивало нас всю дочь. Эти чудовищные земноводные, потревоженные, быть может, в первый раз, после многолетнего покоя, в своем водяном царстве, и преследуемые пулями наших карабинов, по-видимому, шли за нами следом.
Мы всегда располагались станом близ самого берега, в таких местах, по которым обыкновенно проходят бегемоты, отправляясь на паству, и где, следовательно, нам легче было находить корм для многочисленных животных нашего каравана. Когда бегемоты собирались выйти на берег, они прямо наталкивались на наши костры, и, пораженные этим непривычным зрелищем, ныряли с глухим рычанием, свидетельствовавшим об их ярости, но через несколько времени они опять высовывали головы, шумно дыша и выпуская целые фонтаны воды. Этот шум, раздававшийся среди тишины ночи и перемешанный с отдаленными криками гиен, могучим голосом льва и разнообразным шепотом величественной природы, не мешал нам однако спать. Тем не менее, я должен признаться, что мною начинало овладевать беспокойство. Хотя мои люди не испытывали пока никаких особенных лишений, но перемена образа жизни и тяжелая работа, которую я взвалил на них, по-видимому, не очень им нравились, и из отношений их между собою я каждый день подмечал тревожные признаки. Так как на мне лежала огромная ответственность, то я несколько [23] ночей подряд не засыпал, вследствие чего сон мой сделался очень чутким. Что касается до моего спутника, то хотя мы в то время еще несколько чуждались друг друга, и не вступали в интимные беседы, я к удовольствию моему заметил, что он не пренебрегал ни одною предосторожностью, необходимою при подобном образе жизни. Он, подобно мне, ложился спать держа руку на револьвере, чтобы быть готовым встретить всякого рода опасность, откуда бы она ни шла — от людей, от зверей или от какой-либо другой причины.
2-го декабря я велел положить в лодку часть провизии, в том числе великолепные тыквы, которые мне продали негры из Тамба-Кумба-Фара за небольшое количество пороху; и в то время как Кентен, с помощью Самбо-Иора и еще пяти негров, пролагал дорогу на сухом пути, я с четырьмя другими лаптотами отправился водою к большому порогу, который мы заметили еще третьего дня. Припомним состав каравана в момент отъезда. Два офицера, десять рабочих, два мула, пять лошадей, четырнадцать ослов, пять волов, из которых один вьючный. Четверо поместились в лодке, шесть повели животных. Мы привязали гуськом мулов и лошадей, один негр был приставлен смотреть за волами, а остальные трое или четверо повели ослов. Понятно, что им не было времени поддерживать груз, который нередко падал, особенно при переходе через топкие болота. Сколько раз в этих случаях мы были принуждены выходить на берег, чтобы помочь положить упавший багаж. Но это еще не все. В траве, достигавшей иногда от 10-12 футов, не было никакой тропинки, так что приходилось самим пролагать себе дорогу; иногда караван попадал в чащу, колючих мимоз, из которых невозможно было выбраться, не оставив куска одежды или кожи. Понятно, что при таких условиях шествие наше совершалось не быстро. Постоянные обходы отнимали у нас много времени. Часто, встретив на пути овраг, караван принужден был возвращаться назад и затем, сделав большой обход, снова приближался к реке, и следовал некоторое время вдоль ее берега до какого-нибудь нового препятствия. Мы сначала плыли со скоростью 5-ти верст в час, между крутыми берегами реки и длинным островом, покрытым бобами и пальмами. Вечером я велел тащить лодку до верхнего бассейна, приказав отнести предварительно весь багаж на место, выбранное для стоянки, на левом берегу реки, как раз против одного из [24] самых сильных потоков. Лодка, во время ночного плавания, со всех сторон была осаждаема бегемотами, от которых мы избавились только когда сделали по ним несколько выстрелов; впрочем, эти животные, более страшны на вид, чем на самом деле, и, не смотря на то, что они часто преследовали меня, они никогда на меня не нападали.
Ночь была очень сырая. Не смотря на то что мы развели огонь, мы проснулись покрытые росой. Было 5 1/2 часов. Люди все цепенели от холода и роптали против того, чтобы идти в воду и тащить лодки; мы же отправились по сухому пути. В одиннадцать часов мы остановились у того порога, который приняли за маламбельский порог; здесь я привожу выдержку из моего дневника:
«Дорога была ужасная. Кое-где следы давнишних тропинок, в настоящее время непроходимых, свидетельствовали о том, что здесь когда-то были деревни, от которых теперь остались одни груды развалин. В других местах, не смотря на то, что два дня горела трава, мы с великим трудом пробирались через колючие растения. В 7 часов мы добрались до горы, называемой «дворцом обезьян». Обозначить дорогу нет никакой возможности. И действительно, до этой горы дорога шла по болоту, покрытому илом, где свежие следы льва указывали на его близкое присутствие. За болотом возвышалось круглая гора, покрытая сверху до низу обезьянами. Я первый спустился в болото и пробирался с большою осторожностью, чтобы не наткнуться на льва, по следам которого я шел. Когда я приблизился в горе, меня приветствовал оглушительный концерт, похожий на лай огромной своры собак. Я и без того был в скверном расположении духа, по случаю постоянно возраставших препятствий. Бафулабе, по-видимому, удалялся от меня, а эти животные своими криками и кривляниями раздражали меня донельзя. Я схватил карабин и выстрелил в одну из групп. Одна обезьяна свалилась и в одно мгновение ока все обезьяны подскочили к ней, унесли с собою, и гора опустела. Противоположный берег был до такой степени крут, что багаж часто сваливался с животных. Нам приходилось прокладывать себе дорогу в изгибах горы. Вдали на реве виднелась наша лодка, плывшая против течения; но только после множество обходов нам удалось наконец спуститься с Горы Обезьян. Мы расположились на берегу, близ водопада. Так как при лодке было [27] мало людей, то она остановилась у небольшого порога; я пошел с своими людьми к ней на помощь.
Когда мы дотащили нашу лодку до верхнего бассейна, мелкого в этом месте, мы были поражены следующим интересным зрелищем. Перед нами стояла группа бегемотов, наполовину погруженных в воде. Старые, завидя нас, мигом бросились в более глубокие места; но один молодой, следовавший за своею матерью, был от меня на расстоянии выстрела, и потому я пустил ему в голову три пули. Обливаясь кровью, он однако в один миг догнал свою мать; но тут силы изменили ему, и быстрое течение понесло его к порогу.
Я никогда не забуду этой сцены! Мать с невероятным усилием приподнялась наполовину из, воды и, увидав своего детеныша, уносимого течением с быстротою молнии, бросилась вслед за ним. Она нагнала его на гребне порога, и оба скрылись в бурном потоке.
Это зрелище материнской любви растрогало нас всех, не исключая даже и негров, что, однако, не помешало им отправиться на розыски этих земноводных, которыми они надеялись полакомиться.
Не смотря на то, что в это путешествие я видел дольше бегемотов, чем во все время прежних моих странствований по Африке, мне ни разу не удавалось есть его мяса. Тем не менее, я могу сказать несколько слов о его качествах, так как я пробовал его однажды в Казамансе. Мясо это похоже на бычачье, только ткань несколько грубее, и вообще оно питательно, что же касается до жиру, то он всегда имеет прогорклый вкус.
Заприметив место для следующего роздыха, мы вернулись назад, так как день склонялся уже к вечеру. Ночь застигла нас на дороге, и нам стоило большого труда отогнать бегемотов. Мы боялись, чтобы нас не унесло течением, близ водопада, у которого мы раскинули палатки, и потому я велел причалить к берегу, впол-версте выше этого места. Здесь берег состоит из больших валунов, на которых после спада вод остается слой зеленовато-скользкого ила; впрочем, некоторые из них были так гладки как зеркало. Ночь была очень темная, так что мы употребили около часу времени, чтобы добраться до нашего стана. Мы то и дело спотыкались и эти падения всегда сопровождались ушибами. Мы вернулись в стан, измученные и обескураженные, так как уже прошло 5 дней после вашего выезда из Гуины, а между [28] тем мы убедились, что в этот день еще не увидим Бафулабе, и что нам предстоит еще пройти несколько порогов.
Я послал на другой день вперед лодку с грузом, и по возвращении ее мы отправились сами к месту нового роздыха, отстоявшего от прежнего на 14 верст.
Дорога по берегу была на этот раз лучше обыкновенного. В 3 часа мы расположились станом у горы, которая вдавалась в реку, и первым делом зажгли траву. Вдали слышалось глухое журчание нового порога.
Ночью огонь наш потух, и бегемоты наполовину высунулись из воды, но, завидя такое множество народа, снова погрузились в воду, причем произвели такой шум, что разбудили многих из наших людей.
6-го и 7-го декабря мы прошли целый ряд порогов, которые я назову общим именем маламбельских.
Наконец, после утомительного пути, я записал в свою книжку следующие строки: «Кайман хотел схватить одного из наших быков. С самого отъезда из Гуины это был первый встретившийся нам кайман. Не служит ли это признаком, что пороги кончены. Перед нами расстилается гладкая поверхность реки, и я надеюсь завтра быть в Бафулабе».
Тем не менее нам пришлось еще пройти три порога, из которых один представлял вертикальный водопад в два аршина вышины.
9 декабря, проехав незначительный порог, я увидел издали то место, где река разделяется на два рукава. Это и есть Бафулабе. Я причалил к правому берегу и пошел пешком по тропинкам, проложенным бегемотами, чтобы убедится действительно ли мы достигли до желанной цели. Уже давно пора било ободрить наших людей, павших духом, каким-нибудь радостным известием. Под влиянием сильного утомления, они становились каждый день угрюмее. Между Самбо-Иори и Бакари-Геем обнаружилась сильная вражда, которая увеличивалась с каждым днем и дошла, наконец, до того, что я должен был вмешаться, чтобы не допустить до драки. Я поставил Бакари на караул, единственное наказание, которому я мог его подвергнуть.
Наконец, 11 декабря, мы заметили свежие следы людей; они шли, как было видно, к улью за медом, но, услышав выстрелы, убежали. Мы часто стреляли из предосторожности; кроме того, я [29] каждый раз приказывал насаживать колючий терновник в траве, вокруг нашего стана, чтобы таким образом защититься от всякого рода нападений.
По замеченным нами следам людей, мы заключили, что по близости должна быть деревня, и потому на следующий день я послал Сиди и Исса отыскивать эту деревню. Сиди принадлежал в племени хассонке, и потому в деревне были, вероятно, его родственники. Я велел ему уверить их в моих миролюбивых намерениях, объяснить им, что я приехал посмотреть край и т. д., а главное намекнуть им, что я обладаю достаточными силами и не дам себя в обиду.
Пока они разыскивают деревню, я скажу несколько слов о нашем пребывании в Бафулабе, так как я, к великому моему удовольствию, действительно достиг этого пункта. Таким образом я уже вступил в область неизвестного. Товаров моих я еще не трогал, хотя и проехал 140 верст по неисследованной еще реке и прошел тридцать порогов для водопадов. [30]
ГЛАВА III.
Мака-Дугу и его начальник Диадие. — Его алчность. — Воспоминание о Мунго-Парке. — Возвращение в Бафулабе. — Посланные Дианго, начальника Кундиана. — Поездка в Кундиан. — Прием. — Подозрения. — Кундиан. — Отъезд. — Подарок Дианго и переправа через Бафинг. — Приезд в Махана.
По собранным мною сведениям, прямая дорога от Бафулабе к Нигеру вдет по р. Бахой, притоку Сенегала, впадающему в последний в этом месте и соединяющему свои белые воды (Ба — вода, Хоу — белая) с прозрачными водами Бафинга (Ба — вода, Финг — голубая или черная), откуда произошло название Бафулабе — буквально две реки.
Я поехал на лодке вдоль правого берега, и прибыл в Мака-Дугу, маленькую деревушку, племени малинке, расположенную на одном из островов реки. Настоящая же деревня Кале находится на левом берегу. Я въехал в Бамбух, прежнее население которого, состоявшее из помеси пулов и малинкейцев, и в настоящее переселившееся в Кало-Лого и Натиага, сменилось племенем чистокровных малинке. Г. Паскаль, который уже в 1859 году совершил путешествие в Бамбук, не очень хорошо отзывается о его жителях. Еще гораздо раньше, экспедиция майора Грея не удалась вследствие алчности малинкейцев. Не без некоторого чувства страха ожидал я встречи с ними, и потому, оставив багаж в кустарниках, под охраною некоторых из людей, сам отправился, с остальными членами экспедиции, в деревню. Сначала мы были очень хорошо приняты Диадием, начальником деревни, который, по существующему обычаю, поместил нас у своего кузнеца. После первой ночи, проведенной под этой гостеприимной кровлей, где нас пожирали москиты, мы намеревались удалиться, но нам [31] предстояло провести ужасную минуту, которую я никогда не забуду, с Диедием, неотступно требовавшим от нас подарков.
Но я не испугался его, и объяснил ему, что я с удовольствием сделал бы ему подарок, но что у меня нет ничего с собою. Когда он убедился, что с меня ничего не возьмешь, то понизил тон, и мы миролюбиво расстались после бурной сцены.
Это был сын того начальника деревни, которого посетил Мунго-Парк. Он еще помнит об этом посещении и показал мне гору, по ту сторону реки, на которой был знаменитый путешественник. В тот же самый вечер я вернулся в свой стан, твердо решившись не пускаться по этой дороге без сильной протекции. Я знал, что по близости нашего стана должна быть деревня подвластная Эль-Гаджи, и предпочел отдаться в руки его племени талибе, чем бороться в каждой деревне с алчностью малинкейцев,
Я пробыл 20 дней в Бафулабе, снимая план с косы, образуемой слиянием двух рек, и отыскивая строительные материалы, которые, как оказались по моему исследованию, находятся здесь в изобилии, за исключением извести. Пока я был погружен в эти занятия, ко мне прибыло посольство от Дианго, наместника Эль-Гаджи в Кундиане, который велел объявить мне, что если я приехал сюда не затем, чтобы видеть его государя, то чтобы я тотчас же выехал из его владений.
Этого только я и ожидал. Я очутился среди племени всецветных, и будущность моего путешествия наконец-то должна была определяться.
Я закидал посла вопросами, и узнал, что Кундиан крепость, в которой стоит целая армия, господствующая над всеми землями малинкейцев, и делает набеги на чужие земли. Дианго — невольник Эль-Гаджи и начальник крепости, принял меня очень радушно.
Посол его имел довольно представительную наружность. Это был талибе (племени всецветных из Тодороса, к которому принадлежал и Эль-Гаджи и Омар). Он был не более 2 арш. и 4 вершков ростом, худой, с энергичным и злым выражением лица. Он долго служил у одного подорского купца, а в настоящее время был главнокомандующим армией в Кундиане. Свита его состояла из шести всадников, ехавших на красивых маленьких лошадях, и около тридцати пеших. Я предложил ему ехать с ним в Кундиан, чтобы переговорить с Дианго насчет дороги, по которой мне лучше ехать; багажа же своего я из [32] предусмотрительности не взял с собою. Я снова поехал на лодке вверх по Бафингу до Уалиха, малинкейской деревни, близь которой велел раскинуть палатки в кустарниках, а сам отправился далее с двумя людьми.
Дорога от Уалиха в Кундиан тянется вдоль берега и часто приближается к самой реке. Она представляет только одно серьезное препятствие: — это переход через две лагуны, из которых одна находится близ Кориа, а другая — очень быстрый поток Каламагу 14, близ Кундиана. Миновав этот порог, мы вскоре очутились в деревне Кабада. Здесь наш проводник Расин Талль, сказал нам, что он оставит нас и отправится предупредить Дианго о нашем приезде. Он провел нас в другую деревню, называемую Бугара.
Прошло несколько часов; — никто не являлся. Утомившись ждать, мы улеглись под тень дерева. Около нас негритянские дети вырезывали большим ножом середину тыквы. На небольшом расстоянии от них, наши верховые животные пощипывали ветки земляных фисташек, забытых на поле, по временам валяясь на них, причем подымали ужасную пыль. Позади нас, старики, облокотясь на нечто похожее на эстрады, лениво разговаривали между собою, в ожидании своего начальника, истребляя при этом громадное количество нюхательного табаку местного произведения. Эта маленькая деревенька была довольно оживлена; женщины приготовляли куску для всей армии. Так приказал Расин, и эта маленькая деревня, состоящая из четырех или пяти хижин, прокармливала от 200 до 300 человек. Молодые девушки усердно толкли просо и рис, а рядом с ними другие растирали между двумя плоскими каменьями жареные фисташки для соуса. Погода была тихая. Взоры ваши были устремлены на ущелье гор, в которых скрылся наш проводник. Вдруг показались два всадника, скачущих во весь опор на красивых конях. Они остановились около нас, выпили воды и, едва переводя дух, сообщили нам, что Дианго едет, что когда они уезжали, он уже сидел на лошади, собирая своих талибе и софа, чтобы отправиться к нам.
Я тотчас же встал и стал приготовляться встретить его. Но прошло около часу времени, а его все не было; солнце садилось и [34] мы принуждены были менять, время от времени, места, чтобы укрыться от жгучих лучей заходящего солнца. Вдруг вдали послышались заунывные звуки табаллы 15, которые скоро замолкли, но через несколько минут снова заиграли. Кортеж медленно приближался к нам. Около 4-х часов мы увидели, возвышающиеся среди травы, белые чалмы и блестевшие на солнце стволы ружей. К звукам табаллы присоединились звуки железных цимбал. Наконец, показалось несколько красных точек, — то были марабуты или софо. Тут в приближавшемся отряде произошло движение, похожее на большой маневр; он разделился на три части. Фланговые роты шли с белым знаменем впереди, в довольно хорошем порядке, вслед за ними шла средняя рота с красным знаменем. Они остановились саженях в 150-ти перед нами. Всадники проскакали несколько кругов перед фронтом, а за нами Расин Талль, быстрым галопом, лежа на лошади, подъехал ко мне, и сказал мне несколько слов, которые были переведены следующим образом: «Вот Дианго, говори с ним откровенно. Старайся произвести на него хорошее впечатление». Затем он ускакал назад, и снова началось гарцование всадников перед фронтом.
Между тем Дианго приближался ко мне медленным шагом в красной мантии с поднятым капюшоном сверх чалмы, сшитой из материи местного произведения. Он сидел на великолепной большой лошади, которую вели за узду восемь невольников, вооруженных ружьями, и только тогда, когда он был в четырех шагах от меня, я подошел к нему и поклонился.
Вокруг вас собралась толпа народа всевозможных племен. Пулы, из Футы Джаллона, по белизне кожи не похожие на негров, всецветные, сараколеты, иолофы, малинкейцы, бимбарассы, все начиная от принцев до пленников, хотели посмотреть на белых людей. Каково же было мое удивление, когда я вдруг услышал следующие слова на французском языке: Dis donc, bonjour, commandant. Il n'y a pas un pen do tabac a donner. (Скажи же здравствуй, командир. Нет ли у вас немного табаку). Слова эти произнес талибе, который служил прежде в Сен-Луи. Дианго принял нас радушно, но с некоторым недоверием, которое стало [34] для меня совершенно понятно, когда я узнал, что Самбала, король Медины, послал армию для разграбления Кубы, одной из его деревень. Самбала знал о моем путешествии; он даже предсказал моим людям, что все мы погибнем еще до Бафулабе; и даже эта экспедиция была, без сомнения, предпринята с целью создать нам препятствие, потому что Самбала, род которого частью был истреблен Эль-Гаджи, и который подвергался осаде со стороны этого завоевателя, затеявшего войну даже с нами, за то, что мы поддерживали Самбалу, не мог, конечно, смотреть благосклонно на наши попытки сближения с его врагом, которые в случае успеха лишили бы возможности производить набеги и, следовательно, уничтожили бы один из важных источников его доходов. Тем не менее, свидетельство Расина, которому я показывал мои вещи и наш открытый образ действия, восторжествовали над подозрительностью Дианго, и он повел нас на ночлег в Кундиан.
Через три дня я вернулся к моим людям, и мы снова отправились по той же дороге, единственной проезжей в Сегу, как только возвратились двое лаптатов, которых я посылал в Медину за ослами и солью. Они принесли известие, что мне выдано из казны добавочных 4000 франков на путевые издержки.
Я условился с Дианго, что я приеду к нему с проводником, который должен повести нас по прямой и ровной дороге в Сегу, и употребить на это не более двух недель.
Город Кундиан состоит из крепости и деревни, хижины которой построены из кирпича и покрыты соломой.
Крепость представляет правильный четырехугольник (каждая сторона которого имеет 74 сажени) с шестнадцатью башнями по бокам, из которых две снабжены дверьми. Одна из дверей, расположенная на востоке, служит для входа и выхода; другая же, находящаяся в одной из западных башен, всегда закрыта. Стена эта имеет от 11 до 12 арш. вышины и до 2 арш. толщины при основании. Она сделана из камня и битой глины, и каждый год ее обмазывают землею. Нас не пустили в крепость, но нам рассказали, что в ней помещается, кроме дома Эль-Гаджи, в котором живет одна из его жен и которым управляет Дианго, жилища большей части софа (военнопленные) и некоторых талибе. Вокруг крепости расстилается равнина, окаймленная четырьмя ущельями, над которыми возвышаются высокие горы. Крепость эту трудно было бы взять, даже для регулярного войска. Страна изобилует [35] просом и золотом, но нет скота, чему причиной был голод, следовавший за войною, во время которого все было съедено. Поэтому бык, подаренный мне Дианго, был царским подарком.
Вообще говоря Дианго был малинкеец и инстинкты его расы нередко проявлялись в нем. Я ему сделал подарок, но он остался им недоволен. Но когда он заметил, что его злоба не производит на меня никакого впечатления и когда я погрозил ему, что пожалуюсь его господину, прибавив, что он может взять силою, но сам я ему ничего не дам, то он стал, подобно маленькому ребенку, выпрашивать у меня то соли, то разных безделушек. Деревенские скоморохи играли и плясали перед нами; начальники деревень приходили клянчить, кто шаровары, кто бубу (род мусульманской блузы, очень широкой и похожей на американскую пунчу). Больные надоедали доктору, так что едва не истощилась вся наша аптека и, наконец, сам доктор захворал от утомления. У меня тоже была лихорадка от холодного купанья. Нужно было во чтобы то ни стало уехать отсюда, и я стал требовать от Дианго, чтобы он дал мне обещанного проводника и назначил час отъезда.
7-го января Дианго, верхом на лошади, сопровождал меня на небольшое расстояние и при прощании подарил мне, в знак дружбы, маленькую золотую пряжку, около 3 золотников весом (36 франков). Я дал ему, в свою очередь, бархатную ермолку, вышитую золотом; и на этот раз от чистого сердца, и поехал дальше, радуясь бесконечно, что избавился от этих маклаков, и что, наконец, я в дороге. Дианго уверял меня, что он получил, несколько дней назад, известие от Эль-Гаджи, и что я застану его в Сегу. Я считал, что почти исполнил свое поручение и что главные препятствия дороги побеждены. Выехав из Кундиана, мы направили наш путь к северу, чтобы добраться до Сенегала или Бафинга, через который нам необходимо было переправиться в этом месте (прямая дорога на восток представляет непреодолимые препятствия для прохода вьючного скота и даже всадников). Таким образом, вечером мы подошли к реке, против острова Медина Гонгу (остров Медины), где находится деревня Медина, Внизу был довольно значительный водопад, а над ним находился порог. Это только подтверждало, что мне говорили о несудоходности Сенегала на всем его протяжении, вследствие чего я оставил лодку в Уалиха.
Проводник мой предложил мне переночевать в деревне и [36] заняться на следующий день утром переправой багажа и животных на другой берег. Действительно, переправа была довольно затруднительна. Она совершалась при помощи двух больших пирог, причем вместо весел служили бамбуковые шесты, к которым на конце прикреплены, с помощью веревки, от 5-6 поперечных дощечек или корки от тыквы. С каждой стороны острова стояло по пироге. Я объявил, что желаю переправиться в тот же вечер, и все принялись за работу. В то время, как часть людей перетаскивала одну из пирог к острову, другие несли на руках багаж. В 7 часов вечера а уже был на другом берегу Сенегала. Меня до такой степени утомили в Кундиане беспрестанные приставания, что я решился никогда не въезжать больше в деревни.
Тот, кто знает негритянские деревни, поймет, что я этим выигрывал много времени; устройство этих деревень, состоят ли они из мазанок или из соломенных шалашей, укреплены ли они или просто окружены забором, или даже живой изгородью, в сущности везде одинаково. В деревню ведут узенькие ворота, перед которыми приходится разгружать вьючных животных и, затем, нести груз на руках в помещение, которое часто отводится очень далеко от ворот; кроме того, караван должен разделяться, так как люди помещаются по разным домам и вследствие этого, при въезде и выезде тратится понапрасну много времени. В самой хижине духота и гряз невыносимые, а на дворе задохнешься от дыму из кухонной печки. Вместо того, чтобы подвергаться всем этим неудобствам, я предпочел останавливаться на роздых под открытым небом. При приближении к деревне, я избирал большое дерево, преимущественно бавольник, вокруг которого и располагали наш багаж. Я потому избирал по преимуществу это дерево, что между его гигантскими корнями, похожими на перегородки, находятся такие большие промежутки, что мы могли прятать в них ваши мелкие вещи. В этих же перегородках ложились люди, и весь караван спал спокойно при свете ярко пылающего огня. Впрочем, жизнь сильных ощущений миновала. С самого Кундиана мы находились в стране, где царствовала строгая власть и мы состояли под покровительством этой власти. Чего же нам было бояться? Мы уже более не между Гуиной и Бафулабе, где ежедневно тревожили нас хищные звери и где мы шли, не зная что ожидает нас впереди.
10-го января я направился к востоку, чрез пустынную [37] местность. На каждом шагу мы встречали развалины. Кое-где виднелись следы деревень и несколько черепов, побелевших на солнце. Мне сообщили, что обитатели этой местности переселились на левый берег реки, и, действительно, я увидел несколько крыш, лепившихся на склонах горы, окаймлявшей этот берег. Быть может только сотая часть населения этих местностей пережила завоевания, ужасный голод 1858 года 16 и тысячи других бед, которые гораздо чаще разражаются над головами негров, чем над другими нациями, вследствие непредусмотрительности этого племени. Таким образом, мы прошли область Бафинга, расположенную ни обоих берегах этой реки, затем направилась на восток к тому месту, где берега ее образуют изгиб к югу до Фута Джалонна, где находятся ее источники.
Мы были на равнине, покрытой высокою ровною травой. На юге терялись последние извилины высокой цепи гор, которая от самого Бундиана возвышается над левым берегом, вероятно до самых гор Фута Джаллона. Несколько левее тянется параллельная, но менее высокая цепь гор, вдоль правого берега, описывая вокруг нас огромный круг.
На равнине паслось стадо антилоп, отыскивая убежище между скалами. Шагов наших совсем не было слышно среди высокой травы, по которой мы шли, и разве только едва заметное колебание стеблей свидетельствовало о нашем присутствии. Мы двигались в следующем порядке. Впереди шел один из людей пешком, за ним следовал я, а за мной багаж с мулами во главе, затем шли гуськом ослы. Арьергард составлял обыкновенно Самбо-Иоро; быки шли по бокам, а доктор ехал то в голове, то в хвосте колонны. Фамара, наш официальный проводник, заключал шествие. Мы выехали из Бафинга — полосы земли на берегу реки, и вступили в Гангаран, несколько более населенную область. Здесь тоже обитает племя малинке, и мы встретили здесь тот же самый костюм, те же желтые бубу, желтые или изредка белые шапки. Желтая краска добывается здесь из корней и листьев желтого дерева, называемого рат. Самое же дерево употребляется на разные [38] домашние нужды; зола, слегка щелочная, служит как едкое вещество при окрашивании в темно-синий цвет.
Малинкейские деревни окружены полями, засеянными хлопком, который в то время был уже наполовину убран. Возделывание хлопка распространено здесь, так как малинкейцы, по недостатку сообщения с европейскими факториями, принуждены довольствоваться материями местного произведения.
11 января, вечером, мы очутились перед вертикальной стеной окружавшей нас с востока, севера и юга. У наших ног расстилалась пересохшая лагуна, покрытая илом. Две женщины, которые вероятно шли за водою, увидав нас, полезли на гору. Нашему проводнику стоило большого труда убедить их придти переговорить с нами.
Наш проводник объявил нам, что мы находимся в деревне Фириа, и действительно мы увидали развалины большой деревни.
Ночь не замедлила наступить. Но около одиннадцати часов вечера нас разбудило сильное освещение. Гора, возвышающаяся над нами, была вся иллюминова. Среди темной ночи, горели сотни факелов, несколько человеческих теней оживляли картину. Я не мог налюбоваться этим зрелищем. Так освещена была, по случаю нашего приезда, деревня Фириа, расположенная на вершине горы. Обитатели ее несли нам ужин, состоявший из тридцати тыквенных чашек разных кушаний для наших людей, двух куриц для нас и две корзинки проса для лошадей. Кроме того, они обещали придти на следующий день помогать втаскивать багаж на гору. Я не ног себе представит каким образом полезут животные на эти скалы, по которым люди с трудом взбираются с помощью бамбуковых палок. И действительно, это восхождение на гору было довольно затруднительно. Пришлось разгружать всех животных, за исключением одного мула и осла, и нести багаж на руках на вершину горы. К счастью, нам не пришлось спускаться с нее, потому что мы взобрались на настоящее плоскогорье, где пересекаются тысячи разных гор, тоже довольно высоких. Тут только я понял общий вид местности. Мы вышли из долины Сенегала.
В тот же самый день мы отправились на ночлег в Ниантанзо, укрепленную деревню, среди целого ряда гор, до которой мы добрались через узкое и очень опасное ущелье. Великолепные баобабы, возвышающиеся близ деревни, были нашими естественными пристанищами. Это дерево, как известно, одно из самых полезных произведений природы на негритянской земле; оно [39] произрастает во всем Судане в замечательном изобилии, и дает плод, называемый обезьяньим хлебом, вяжущий на вкус; из кисло-сладкой муки этого плода с примесью молока приготовляют очень действительное лекарство против дизентерии, как я сам убедился в этом на опыте, и которое, кроме того, служит очень приятным прохладительным напитком. Я видел, как в голодное время негры приготовляли себе из него куску, а из высушенных и истолченных листьев баобаба негры делают лалло, зеленый порошок, не имеющий определенного вкуса, который служит необходимой приправой к куску иолофов, лаклалло бимбарасов — два главные кушанья суданской кухни; наконец из коры этого дерева выделывают нитки очень красивого цвета и очень непрочные веревки.
Благодаря нашему проводнику, мы были очень любезно приняты в Ниантанзо, где нам устроили шалаш из (секос) плетеной соломы, предварительно очистив место; затем нам принесли огромный глиняный сосуд, наполненный чистою прозрачною водою, и таким образом мы немного отдохнули.
Вечером явился в нам деревенский скоморох со своей гитарой — инструмент о 12 или 15 струнах, — и приветствовал меня своим пением. Я нарисовал его портрет, и он был очень удивлен, увидав что его все узнают. Сам же он, быть может не видавший никогда своего лица в зеркале или видевший его изображение только в воде, недоумевал каким образом этот клочок бумаги может походить на него. По крайней мере так можно было заключить по глупому виду его лица, и впоследствии я не раз имел случай делать подобные же наблюдения.
На следующий день мы снова пустились в путь. Мы прошли лагуну, затем маленькую гору, еще лагуну, и прибыли к крутой горе вышиною в 490 футов. Мы хотя и подымались на нее, не слезая с животных, но не без труда, потому что гора эта покрыта бамбуковыми деревьями, которые местами совершенно заграждают путь. Когда я взобрался на вершину, то заметил, что мы шли через ущелье, и что эта цепь гор самая высокая из всех, которые я встретил во время этого путешествия; она отделяет долину Бафинга от долины его притоков. Спуск был очень крутой.
Пустынная страна, по которой до сих пор лежал наш путь сменилась, наконец, по крайней мере на несколько дней, местностью с некоторыми признаками благосостояния. Вечером мы, отправились на ночлег в деревню Махана. [40]
ГЛАВА IV.
Первые смуты во владениях Эль-Гаджи. — Несогласия между моими людьми. — Приезд в Кита. — Макандианбугу. — Продукты. — Культура. — Музыка. — Восьмидневный роздых. — Возмущение в Беледугу и Мандинге. — Невозможность идти на восток. Я решаюсь возвратиться в Диангунте. — Переход через Фула Дугу, по направлению к северу. — Партия связанных невольников. — Диула. — Приезд в Каарта.
По приезде в Махана, мы услышали, что во владениях Эль-Гаджи происходят смуты. Говорили, что Амаду разорил несколько деревень в Беледугу, но в то время это казалось нам не важным. Мы прошли Гангаран с запада на восток, и везде были хорошо приняты. Попадавшиеся нам на пути деревни состоят большею частью из бамбуковых хижин весьма грязных. Эти хижины обыкновенно расположены отдельными группами, часто совершенно независимо одна от другой. Каждый раз как мы раскидывали палатки, обитатели окрестных деревень приносили мне дань, значение которой я очень хорошо понимал. Это не был добровольный подарок, но один из тех произвольных налогов, который берут солдаты Эль-Гаджи, везде, где они проходят. Я заметил, что эти люди, принесшие мне дань, ходят с поникшею головою, грустным взором, и мне, несчастному, безвредному путешественнику, пришлось разделять ненависть, которую они питают к своим победителям.
15-го января мы подошли к р. Бахой, к тому месту, где воды этой реки разбиваются о скалы, образующие естественный брод. Этот переход был довольно затруднителен, тем более что, скалы были скользкие, и многие из людей падали вместе с грузом; мы потеряли при этом мешок соли, который был нам очень дорог. Животные, особенно ослы, не хотели идти и упирались. Это [43] напомнило мне сцены, описанные у Мунго-Парка; среди этих препятствий я мысленно переносился в ту эпоху, когда этот великий путешественник переправлялся через тот же самый поток, только несколькими верстами ниже чем я, в деревне Медина и Гамфарагуе, и думал о том, что в описании его путешествия ничего не преувеличено. Издалека все эти препятствия кажутся не важными. По-видимому, что трудного перейти реку в брод? На практике же это оказывается далеко не так просто: все становится препятствием при переноске большого багажа, и так как, отправляясь в путешествие, берешь с собою только крайне необходимое и даже меньше этого, то всякая потеря — настоящее разорение; люди беспрестанно падают, и нередко так сильно ушибаются, что в продолжение целой недели не могут ходить пешком; приходится сажать больного на осла, который и без того уже несет на себе большую тяжесть, и с которым тоже, того и жди, случится какое-нибудь несчастие. Или же кто-нибудь, весь в поту, упадет в воду, схватит простуду и т. д.
Я воспользовался моим пребыванием в Бохой, чтобы определить, посредством полуденной высоты солнца, широту места, которая оказалась равною 13°07', и переписал мои заметки начисто, положив себе за правило не откладывать этого дела долее трех дней; это необходимое условие хорошей работы. В дороге приходится отмечать на скорую руку горы, лагуны, разные ручьи, и по прошествии нескольких дней трудно разобрать, что означают эти заметки.
Здесь распри между моими людьми достигли крайней степени. Уже не раз приходилось мне усмирять бурные сцены, но на этот раз Самбо-Иоро явился во мне и объявил, что не желает иметь ничего общего с другими людьми, которые оскорбляют его, забывая, что он старший между ними. Я успокаивал его, советовал ему смириться и в то же время урезонивал противную сторону, напомнив моим людям об обязанности уважать старшего, хотя бы он и исполнял одинаковую с ними должность. Но, не смотря на все мои старания, согласия между ними не восстановилось. Ото не мало огорчало меня, тем более что и впоследствии часто повторялись подобные сцены.
18-го января я снова пустился в дорогу, но проводник мой захворал и мы принуждены были остановиться в деревне в Кита. Я думал, что Кита — это название деревни, но оказалось, [44] что так называется гора, у подножия которой мы остановились и которая дает имя маленькой области, лежащей среди Фуладугу, куда мы заходили до переправы через р. Бахой.
Кита, главный пункт которой Макандиамбугу, населена малинкейцами; гора Кита окружена шестнадцатью деревнями, из которых большая часть расположена на востоке.
Здесь мы были задержаны девять дней; до сих пор мы еще нигде так долго не останавливались, и я был очень недоволен этим продолжительным роздыхом. Но делать было нечего, так как проводник наш был опасно болен, едва мог дотащиться до Макандиамбугу, где я надеялся найти кое-какие съестные припасы. Таким образом мы провели четыре дня в Семе и пять дней в Макандиамбугу.
Нас везде хорошо принимали, но очевидно, что мы были этим обязаны нашему проводнику. В Семе я встретил мавританского марабута, почтя черного, из Уалета, который осыпал меня любезностями. Дочь его, высокая, стройная девушка от 16-17-ти лет, ходила совершенно нагая, за исключением полоски холста (около двух вершков ширины), подвязанной между ногами; кушав из стекляруса дополнял этот первобытный костюм, который, признаюсь, показался мне несколько странным у девушки в таком зрелом возрасте. Я заметил это ее отцу, который ответил мне, что таков местный обычай, и действительно я припомнил, что я видел дочь Бакара, царя дуаихов, в еще более нагом виде, и она по-видимому ни мало не стыдилась своей наготы; кроме того я знал еще одну девушку, которая помещалась с своим семейством в одной палатке со мною, во время стоянки нашей в Кунта, и у которой был точно такой же первобытный костюм. Она отличалась очень хорошим телосложением и ценилась очень дорого.
Деревни Кита окружены плантациями хлопка, тыквы и арбузов; плантации же проса, риса и земляных фисташек находятся далее на север. Здесь также произрастают томаты и горькие овощи, известные под названием диакхату.
Мы видели как фабрикуется черное мыло из ката (золы) и масла земляных фисташек. Однажды вечером, услышав музыку и пляску в деревне, я отправился туда. Оркестр состоял из железных цимбал, бамбарасской флейты, выточенной из бамбука, двух барабанов и других туземных инструментов. Под эту музыку, которая страшно резала уши, туземцы прыгали и [45] кружились с таким же точно удовольствием, с каким танцуют европейцы при звуках наилучших оркестров.
Между тем Бубакари Гниан сильно захворал колотьем в боку, хотя и без того уже страдал другою хроническою болезнью, и я опасался, что мне придется оставить его на дороге. Но к счастию ему стало несколько легче, так что он был в состоянии следовать за нами, верхом на осле. В тоже самое время и Фара мог уже пуститься в путь.
Население Кита, как я уже сказал, состоит из малинкейцев, к которым присоединились, благодаря соседству с Фуладугу несколько пелов, не из тех, которые говорят на малинкейском наречии и которых трудно отличить от самих малинкейцев, а пелы дийнвандус т. е. пелы ткачи. Все малинкейцы, которых я только встречал в этом крае, занимаются ткацким ремеслом, а диавандусы по-видимому живут на их счет, как они это, впрочем, делают почти повсюду.
Колодцы в Кита имеют 5 1/2 аршин глубины и окружены табачными плантациями; один из них был обсажен банановыми деревьями, привезенными издалека, как нам сообщили. Эти бананы не дают плодов, но тем не менее я посоветовал туземцам иметь за ними хороший уход, причем учил их как сажать и подрезать эти деревья. Наступило время отъезда, и я привел в известность сколько у меня осталось съестных припасов. Оказалось, что их вполне хватит до Нигера, от которого я находился не более как на расстоянии восьми дней, по прямой линии.
Согласно данной мне инструкции, я должен был ехать через Бангаси, и действительно это единственная станция, на которую можно было указать. Открытием ее мы обязаны Мунго-Парку который прожил здесь тря дня и был принят королем Фулудугу Серенуммо. Это государство, как и Беледугу, платило в то время дань Сегу. В настоящее время Бангаси более не существует; оно представляет лишь одни развалины, а население Фулудугу состоит из одних бандитов. Нечего было и думать пройти через эту местность, тем более, что пришлось бы сворачивать в сторону от прямой дороги к Нигеру. Мне следовало спуститься в Мургула, — укрепленное место Эль-Гаджи, в область Бирго, а оттуда пробраться в Куликоро или Ниамина.
Я так и рассчитывал отправиться по этой последней дороге, но вдруг, 27 числа, нам объявили, что в Беледугу и Мандинге [43] всеобщее возмущение, что проезд невозможен, и что следовало искать дороги в Диангунте, т. е. с значительным крюком на север.
Это известие сильно огорчило меня, так как оно расстроило мои планы, и я невольно вспомнил, что говорили мне мавры в Сен-Луи. Мне пришло на мысль, что быть может Эль-Гаджи находится в Бакхуна и что нас хотят послать к нему этой дорогой. Я противился сколько мог этому проекту, и так как нельзя было проехать через Мургула, то я просил чтобы меня пустили посмотреть эту местность; но мне на это ответили: «Ты, значит, приехал не затем, чтобы видеть Эль-Гаджи, ты приехал смотреть наш край и разузнать что мы делаем». И так как со мной легко могли сыграть скверную шутку, то я по неволе покорился. Мы, после долгого сопротивления, воспользовавшись тем, что в это время отправлялся караван Диула в Каарта, решили вернуться в Диангунте и оттуда отправиться по дороге избранной Рафенелем, оставив таким образом второй путь Мунго-Парка и вернуться на дорогу, избранную им во время первого путешествия.
Но прежде чем покинуть этот край, я сделал несколько наблюдений в Макандиамбугу.
Это очень важный пункт как по положению своему, так и по той будущности, которая ожидает его, в случае если когда-нибудь, цивилизация проникнет в этот уголок земного шара.
Расположенный на высоком плоскогорье, этот край отличается здоровым климатом и изобилует плодородными землями, строевым лесом, рисом и другими естественными богатствами, которые приобретают еще большую цену вследствие прохода караванов с солью и скотом, отправляющихся из Ниоре в Буре; будучи исходной точкой всех дорог от Сенегала к Нигеру, он может получить важное торговое значение, и я полагаю, что если французы когда-нибудь осуществят проект генерала Федерба и утвердятся на Нигере, то Ката будет одною из их лучших естественных станций.
Перед отъездом из Киты, мы узнали, что по крайней мере в продолжении трех дней не встретим на пути ни одной живой души, за исключением разве разбойников, и действительно мы шли по гористому, пустынному краю, местами совершенно бесплодному и только кое-где оживленному долинами, в глубине которых виднелись пальмовые леса, лагуны и ручьи, окаймленные [47] бамбуковыми деревьями огромных размеров (это были самые красивые из всех виденных мною в Сенегамбии). По дороге нам попадались развалины обширных деревень, как напр. Мамбири. На третий день мы прибыли в Сеппо, — деревню получившую свое название от источника, вытекающего из горы, и благодаря которому появилась среди скалистой равнины некоторая растительность, зелень и баобабы.
На следующий день, 31 января, мы были на берегу реки Бахой, второй приток Сенегала, впадающий в первый у Фангалы, в маленькой области Фелеба. На всем этом пути мы встретили только небольшой караван с солью, который отправлялся на поиски золота в Буре, и еще другой, попавшийся нам в Сеппо, и который шел обменивать быков на невольников. Все члены каравана, по-видимому, были в восторге увидев нас, и даже один из диугов, в порыве радости, хотел поцеловать меня, вероятно он видел как целуются белые, потому что у негров не существует подобного обычая, и мне стоило большого труда отделаться от этих объятий. Затем, мы вступили в область Каарта, которая отделяется от Фуладугу рекою Бахой. По дороге я познакомился с партиею диугов, которые служили нам проводниками. Эго были сарраколеты или сонинкейцы из Каарты. Один из них уже пять лет покинул родину Гемекура; он уехал бедняком, а возвращался домой с порядочным состоянием; одет он был, правда, очень бедно, но за то он вел пятерых невольников, жену и ребенка. Отправившись на промысел, он сначала поехал в Буре с солю, которую обменял там на золото, оттуда он пробрался чрез Тимбо в Сиерра-Лионе, где жил долгое время, занимаясь возделыванием земляных фисташек; затем, скопив небольшую сумму, он снова пустился в путь, купив предварительно себе в жены невольницу, которая родила ему ребенка и этим самым приобрела свободу. Один невольник нес на руках ребенка, а в след за ним шли остальные три невольницы, опираясь о палки, измученные утомительною дорогою, искусанные гвинейскими червями и с опухшими ногами; второй несчастный ребенок, имевший от трех до четырех лет от роду, бежал на своих тощих ножках между лошадиных ног, совершая переходы от 17-20 верст. Доктор взял этого ребенка под свое покровительство и часто сажал его на свою лошадь; что же касается до несчастных невольниц, то по мере того как уменьшался груз наших ослов, [48] вследствие потребления съестных припасов (я кормил дорогою почти всех), я дозволял им класть ношу их на моих ослов, затем, когда это оказывалось возможным сажали их самих. Признаюсь, я не мог равнодушно смотреть на этих несчастных, особенно в момент отъезда каравана после роздыха, когда они не в состоянии были подняться с места от опухоли и боли во всех членах, и когда их владелец колотил их за это, так что у многих из них показывались слезы на глазах. Быть может, они думали о своей родине и о родительской хижине. Если прибавить к этому, что они получали весьма скудную пищу и что редко где попадалась вода в продолжение трех дней пути между Кита и р. Бахой, то всякий поймет страдания этого несчастного стада людей, которое водят с рынка на рынок по всей африканской земле, во имя обычая варварства или магометанства.
Кроме описанной партии, мы имели перед глазами картину, связанных по двое, невольников. Владелец их, хвастун, каких редко можно встретить, принадлежал к племени всецветных и был уроженец деревни Дуе на берегу Сенегала. На голове у него была огромная чалма, а за поясом висела большая сабля в медных ножнах. Абиду (третий сын Эль-Гаджи-Омара), начальник Денгуира (Фута-Джаллона) послал его к своему брату Ахмаду с двумя тюками, заключавшими в себе бурнусы, шелк и разные подарки; невольники, скованные попарно, несли этот груз, но, кроме того, каждый из них нес по два ружья. Они были из племени диалонкейцев. Я в то время еще не звал о существовании племени диалонкейцев, и это предположение явилось мне в голову только впоследствии, когда я припомнил, что они с трудом объяснялись на малинкейском наречии; впрочем, это почти один и тот же тип. Палка, соединявшая двух невольников, имела около полуаршина длины, и на концах ее были просверлены дырки, в которые были продеты ошейники из бычачьей кожи и завязанные вокруг шеи невольников. Так как эти последние не имели при себе ножа, то, разумеется, не могли избавиться от своих оков, причинявших им ужасное страдание. Легко представить себе их положение, когда им приходилось проходить опасное место, как, напр., переправляться через ручей по перекинутому дереву или переходить в брод по камням через реку. Я не говорю уже о разных нуждах, удовлетворение которых чрезвычайно затруднительно, при такой неразрывной связи двух людей. Вторая партия [49] была скована подобным же образом, но только с небольшим облегчением. Палка заменена была толстым кожаным ремнем, который позволял, по крайней мере, невольникам менять расстояние, отделяющее их друг от друга, не рискуя при этом удавиться.
Кроме тюков и ружей, каждый из невольников нес по очереди ведро, которое я им одолжил на то время, пока мы шли вместе, и которое они наполнили водою. Костюм их был ужасен; при отъезде на них были надеты блузы и шаровары (тубе), но колючий кустарник превратил все это в лохмотья. Вероятно, как блуза, так и шаровары были когда-то белые, но от грязи, носки и пота они приобрели темнорыжий цвет. Все это держалось на их теле при помощи веревки, опоясывающей их. Чтобы иметь точное понятие об их туалете, стоит только представить себе тряпичника, который навесил на ремень собранные им по дороге тряпки и затем опоясался им.
Приезд в Каарта был большим облегчением для этих несчастных; для некоторых наступил конец страданиям, сопряженным с скитальческою жизнью; они, наконец, поселились здесь навсегда, в качестве невольников; остальные же только отдохнули и утолили на время голод и жажду, так как им предстояло, точно также как и нам, переходить из одной деревни в другую.
Комментарии
1. Один из островов архипелага Зеленого мыса и станция пакетботов, идущих в Бразилию. Между Сан-Винцентом и Гореей была побочная линия, существовавшая еще в 1866 году.
2. Махана, большая деревня племени бакири, на полдороге между Бакелем и Мединой, была разрушена Эль-Гаджи-Омаром; большинство жителей ее были перерезаны, а остальные нашли убежище в форте Бакель, где и помогали нам в борьбе, которую мы вели с этим марабутом-завоевателем. В 1859 году губернатор, чтобы поощрить их к возобновлению своей деревни, послал канонирку «Couleuvrine», которою я командовал, на стоянку в Махану, и по прошествии 9 месяцев снова возникла большая деревня на поросших травой развалинах.
3. Гуина — это водопады, посещенные впервые, как говорят, г. Реем, бакельским комендантом, затем г. Паскалем, подпоручиком морской пехоты, в декабре 1859 года, и наконец, гг. гардемарином Маж, мединским комендантом Жойо, и флотским лекарем Шарбунье, в апреле 1860 года.
4. Бафулабе, или Ба-фула-бе, т. е. две реки, на языке племен малинке, бамбара и хассонке, слияние Сенегала, или Бафинга, с Бахоем, рекой, текущей с востока. До этого пункта, не смотря на неоднократные попытки, до сих пор не могли еще достигнуть. Г. Паскаль, путешествовавший в 1859 году, принужден бил остановиться в Фухаре, по причине отказа его проводников идти далее.
5. Это ошибка: джавары населяют главным образом землю Карта, и преимущественно Кинги, на север от пути, по которому нужно было следовать.
6. На самом деле не было явной войны между этими двумя народами.
7. Сенегальские стрелки — отряд в роде тюркосов, составленный из негров морского берега и бассейнов Сенегала и Нигера.
8. Лаптотами называются негры, служащие по вербовке, матросами на судах сенегальской флотилии. Срок службы их всего один год. Они могут дослужиться до чина штурмана, или юнги, как обыкновенно называют штурманов из туземцев; когда же приобретут достаточный навык в лоцманском искусстве, то могут быть произведены в чин второго лоцмана 2 и 1 класса, или, по местному названию, речного капитана 2 и 1 класса. Лаптоты, несмотря на то, что принадлежат к разным расам, отличаются некоторыми корпоративными особенностями. Под влиянием дисциплины и хорошего примера, все они, как христиане, так и магометане, как французы, так иолофы, пули, сонинкейцы, хассонкейцы, бамбарасы, сереры или мандинги, отличаются преданностью и усердием в экспедициях, в зимних работах и во всяких других обстоятельствах, исполняя свое дело нисколько не хуже, а иногда и лучше белых матросов; но с другой стороны, они вспыльчивы, непослушны, неопрятны и расположены к стачкам против начальства, когда последнее не сумеет приобрести их любовь. Словом, это драгоценные помощники или дурные слуги; смотря по тому, как будешь с ними обращаться.
9. Волоф, или иолоф — так называется негритянское племя, также царство, некогда могущественное, но ныне уже распавшееся, и состоявшее из собственно Иолофа, из Уало и Кайора. Вне этих трех областей редко где можно встретить иолофов, за исключением наших факторий. Негры в Сен-Луи говорят на волофском наречии.
10. Всецветными (les toutcouleurs) называются жители Футы, представляющие помесь пулов, иолофов и разных других племен, между которыми главное место занимает, по-видимому, сонинкейцы. Этот народ, смышленый и воинственный, занимающийся земледелием, всегда, в большей или меньшей мере, ведет борьбу с сенегальскими властями; он исповедует исламизм, и доставил Эль-Гаджи-Омару солдат, с которыми тот совершил все свои завоевания.
11. Драмане, или Дарамане, маленькая деревня близ Маханы, была разрушена Эль-Гаджи-Омаром, и вновь отстроена одновременно с Маханой.
12. В это время года жатва проса еще продолжается, и чтобы животные не могли съесть хлеб на корню, дороги вокруг деревни загораживают колючим терновником.
13. Сарраконеты, или жители Камеры, принадлежат к сонинкейскому племени.
14. Это громадный поток; во время половодья, он составляет естественное укрепление Куадиана. В 1857 г. армия Эль-Гаджи, убежавшая из Медине, перешла через него вплавь, причем погибло несколько сот человек.
15. Это, как известно, военный барабан, состоящий из деревянного полушария обтянутого бычачьей кожей, по которой тихонько ударяют в такт кожаным мячиком, надетым на гибкую рукоятку.
16. В 1858 г. по случаю войны, ни в одной местности, лежащей на верховье Сенегала, не обрабатывалась земля; голод достиг таких размеров, что, на улицах Бакеля ежедневно умирало от голоду от 15-20 человек женщин, детей и мужчин, не смотря на общественную филантропию и пособил от правительства.
(пер. ??)
Текст воспроизведен по изданию: Западный Судан. Путешествие капитана Мажа. СПб. 1872
© сетевая версия - Тhietmar. 2013
© OCR - Karaiskender. 2013
© дизайн - Войтехович А. 2001