ЛИНДЕН В. М.

КАПСКАЯ КОЛОНИЯ

(Из письма лейт. Линдена с корвета «Боярин»).

9-го марта, вечером, корвет наш при ровном, свеженьком ветерке, под всеми прямыми парусами, быстро бежал, вдоль скалистых берегов южной Африки. Солнце было близко к закату. Какими чудными красками и тенями горел весь небосклон! Небо было окрашено всеми цветами, начиная от фиолетового до ярко-оранжевого; все эти цвета самыми нежными тенями переходили один в другой, как это случается в радуге. Если небесный свод разделить на несколько полос, каждая из них освещалась особенным цветом, который незаметными оттенками на ее пределах, сливался с другими цветами смежных полос. Но вот совершенно стемнело, стали показываться звезды, темные горы неясно обрисовывались на пасмурности горизонта; ветер совершенно стих и мы, разведя пары, стали огибать Cape point, освещаемый маяком, направляя курс в False bay. Ровно в 2 часа ночи бросили якорь. Для глаза, утомленного в точение длинного перехода, однообразием морской картины, всякий вид земли, даже самый неживописный, кажется красивым; вид же рейда, окаймленного высокими, серыми горами, с стоящими на нем судами и белыми домиками небольшого городка Саймонс-Тауна не лишен привлекательности и подавно показался мне очень хорошеньким. Ясный, солнечный день и отличная теплая погода, несмотря на конец осени, заставляли скорее идти проситься на берег. К нам наехало множество, господ, навозивших целые кипы рекомендательных писем, с прежде здесь бывших русских судов, предлагавших свои [64] разнообразная услуги. Между прочими посетителями был и Kloete, владелец виноградников «Большой Констанции»; он мне обязательно предложил ехать вместе с ним в Капштадт. Усевшись в видду (двухколесный, срытый кабриолет) самый употребительный здесь экипаж, запряженный четверкою цугом, с черным малайцем, (в конусообразной шляпе) на козлах, мы быстро помчались вдоль морского отлогого берега. Дорога идет по самому его краю и нередко набегающий с шумом морской прибой, захватывая колеса вашего экипажа, обдает нас холодными брызгами. По дороге нам стали попадаться отели, наполняемые во время летнего сезона жителями Капштадта, пользующимися морскими ваннами; длинные фуры, запряженные несколькими парами волов, составляющие, по справедливому замечанию Вышеславцева, одну из характеристических картин здешнего края и малайцы с пестрыми, большею частью, красными платками на головах и почти постоянно с рыбою, висящею на жерди, за плечами. Вот по носу ударил неприятный запах вяленой рыбы — это Fish hook bay, небольшое рыбацкое селение; на жердях, поставленных рядами вдоль берега, сушилась на солнце рыба, отправляемая отсюда на Маврикий. Экипаж, подъехав к небольшому домику, крытому камышом, как большинство здешних домов, вдруг остановился — это Half way Hotel; мы вышли выпить по чашке чаю; я оглянул бегло комнаты: они совершенно те же, какими их видели Гончаров и Вышеславцев: та же древняя мебель, те же почерневшие от времени картины, собрания редкостей и даже те же засохшие цветы на камине. Над входом в отель красуется оригинальная надпись, из уважения к старине сохраняемая хозяином до настоящего времени.

Распростившись с хозяином гостинницы, почтенным голландцем, мы тронулись далее. По дороге, Kloete пригласил заехать к нему в Констанцию переночевать и на другой день утром отправиться в Капштадт. Мне оставалось только принять любезное предложение. Проехав алею старых дубовых деревьев, мы остановились у крыльца небольшого дома голландской архитектуры; это была Констанция. Представив [65] меня своему семейству, Kloete повел меня смотреть виноградника и свое хозяйство. Виноградники расположены по склонам Констанской горы; местами зеленая их листва мешается с темною — это синий виноград, из которого делают преимущественно сладкие вина; для этого дают винограду перезреть, принять вид изюма и тогда уже снимают для выделка вина. Меня, видевшего в первый раз виноградники, удивляло отсутствие трельяжей; здесь виноград растет, как у нас смородина, низкими кустами, которые тщательно очищают от засохших листьев и обпалывают; чрез каждые 6 лет каждый из кустов окапывается и почва удобряется смесью листьев растущего в окрестностях серебристого дерева, Silver tree, с костями животных с прибавкою в небольшом количестве навоза. Свойство и вкус винограда, по словам Клете, зависят не столько от породы лозы, как от почвы; в этом отношении виноградный куст очень чувствителен; достаточно в одной и той же полосе земли небольшого различия в наклонности почвы, ее влажности, расположения относительно падения солнечных лучей, чтобы повлиять на вкус винограда, а следовательно и на выделываемое из него вино. К сожалению, я не видел процесса выжимания сока, который, как мне говорили совершается очень просто — ногами. Клете меня уверял, что никакой машиной нельзя так совершенно, до капли, выжать сок, как это делается ногами его рабочих. Ужо поздно вечером, после продолжительной прогулки, вернулись мы домой. Для ночлега мне предложили мрачную комнату с темным — не знаю право из какого дерева потолком, с громадной кроватью и еще более громадным над ней балдахином. Было где развалиться, не то что на койке в каюте! На другой день с рассветом я отправился посмотреть окрестности; пройдя дубовую алею, повернул по дорожке, ведшей к небольшой роще. Солнце только что вставало и румянило высокие окрестные горы; листья серебристого дерева, действительно, казалось отливали серебром, обливаемые лучами утреннего солнца; невысохшая роса сверкала на траве и кустарниках; все кругом казалось так молодо, живительно и свежо! Вдали едва виднелись голубые воды False bay’я, [66] направо зеленели виноградники Констанции с приютившимися кое-где между ними белыми домиками рабочих; налево, далеко на горизонте, в неясной мгле, сливаясь с небом, едва виднелись горы Готтентотской Голландии. «Мы вас давно дожидаемся за чайным столом», раздался подле меня голос Клете. Мы повернули назад. Чрез час мы сидели в том же самом вчерашнем видду, с тем же малайцем на козлах и катили по отличной дороге в Винберг, откуда железная дорога должна была доставить нас в Капштадт. Местность на всем пути от Констанции до Капштадта очень живописна; дорога пролегает большею частью лесом, где попадаются часто наши сосны, ели и осина вместе с любящими более теплый климат каштанами и дубами. Я любовался встречавшимися часто пихтами (Norfolk island fir tree); дерево это похоже на ель, только иглы его, длинные и мягкие, висят с веток как бахрома; сучья идут горизонтально, рядами, правильными радиусами; каждое такое дерево глядит так, как будто какая-то невидимая, старательная рука постоянно подчищает и ровняет его ветки. С левой стороны вас провожают высокие, угрюмые горы, лишенные растительности; они смотрят сурово, мрачно. «Вот пойдут дожди — говорил мне Клете — тогда все покроется роскошной зеленью и наши горы перестанут глядеть так печально». Действительно, отсутствие травы портит много окрестный пейзаж. Но вот и Винберг, небольшая деревня, отстоящая на несколько миль от Капштадта и соединенная с ним железной дорогой. В окрестности много ферм и дач, в которых живут зажиточные капштадтцы. Поезд останавливается чрез каждые пять-десять минут; на каждой станции прибывает много пассажиров, дам и мужчин; все спешат в Капштадт, в свои offices, чтобы вечером опять вернуться домой, на дачи; железная дорога позволяет это делать очень легко. Капштадт можно назвать обширной, торговой конторой, куда собираются ежедневно со всех окрестностей купцы; покончив дела, они вечером все опять возвращаются домой. Наконец, поезд останавливается в последний раз. Мы в Капштадте. Бросив [67] свои вещи в Commercial Hotell’е, я отправился бродить по городу, как бы прислонившемуся у отвесной стены, Столовой горы. Что же сказать про город? Наружность его чисто английская, только вывески с частицею «van» пред именами напоминают о голландском элементе, еще довольно значительном в колонии. Улицы широкие, чистые, пересекающиеся под прямыми углами; много отелей, блестящих магазинов, где мануфактурные вещи, вы купите почти по тем же ценам, как в Англии. Как подобает всякому туристу, я осмотрел музей естественных наук, содержащий, среди скелетов и чучел разных птиц и животных, одежды диких, их оружия и музыкальные инструменты; остатки солдатской русской амуниции — трофеи, вывезенные из Бомрзунда, и даже порыжевший сапог с огромною шпорою, принадлежавший, как гласит надпись, какому-то французскому почтальону; чем замечателен этот сапог и шпора — до сих пор для всех остается тайною. В том же самом здании, где помещается музей, находится и библиотека — около 40,000 томов, много древних рукописей и манускриптов, пожертвованных преимущественно бывшим губернатором колонии Греем, много содействовавшим увеличению богатств музея и библиотеки; статуя его помещена пред фасадом здания, выходящего в ботанический сад. Библиотека содержится на частные вклады и пользуется также правительственной поддержкой. На столах ее, много разных английских журналов и газет; чтение их доступно всякому и бесплатно. Директор библиотеки, D-r Bleek, изучивший много местных наречий южной Африки, был так любезен, что прочел несколько строк по-готтентотски — странный язык! странные звуки! — глухое мычание с прищелкиваниями и присвистываниями; бушменский — отличается только тем, что в нем более прищелкиваний и носовых звуков. D-r Bleek объяснял нам, что готтентотский язык принадлежит к тому же семейству, как коптский, древне-египетский и ефиопский и имеет четыре главных диалекта: Нама, Кора, Гона и капский, самый чистый из них. Все прочие языки к югу от экватора, за исключением готтентотского и бушменского, принадлежат к семейству Банту. [68] Между готтентотами и северо-африканскими народами, существует в нравах и обычаях большое сходство; например, в употреблении лука и стрел. Кольбен, в подтверждение северо-африканского происхождения готтентотов, говорит, что они покланялись прежде луне, не ели свиного мяса и рыбы, непокрытой чешуей. D-r Bleek утверждает тоже, что готтентоты прежде далеко простирались на северо-восток и что, теснимые кафрами, они, удаляясь на юг, очутились, наконец, в той местности, где их застали голландцы. Из музея мы отправились в ботанический сад, с большим собранием тропических растений и кактусов; подивившись уродливым и самым разнообразным формам этого растения, приходилось покинуть их с поникшею головою, подобно Гончарову, как эгипетские иероглифы, непонятные для меня. Капштадт, столица колонии и главный морской порт западных областей, основан в 1652 году и имеет 28,457 жителей. Торговля его довольно значительна; в течение 1864 года прибыло в порт не менее 989 судов, а таможенная пошлина простиралась до 735,065 руб. сер. (Цифры везде выставлена по номинальному курсу. ). Проведете Суэцкого канала несколько дурно повлияло на интересы Капштадта: теперь менее заходит сюда судов, снабжение припасами которых доставляло прежде статью доходов некоторым купцам. Столовая бухта — так называется рейд Капштадта — с апреля по октябрь бывает опасна от NW ветров для стоящих судов. Много здесь погибло в разные времена имущества и людей! Для защиты рейда выведена теперь на полторы тысячи футов, заложенная в 1860 году принцем Альфредом Эдинбургским, мола; на днях должно было последовать открытие дока, или бассейна, способного вместить до 50 судов. В 1867 году, во вторичное посещение принцем Альфредом, Капштадта, им был заложен камень у входа в сухой док, который намеревается выстроить английское правительство с такими размерениями, чтобы в нем могли исправляться броненосные суда большого типа. Мола и бассейн выстроены на счет сумм колонии, финансы которой находятся не в блестящем [69] положении, поэтому мне случалось слышать жалобы на затраченные деньги, как будто бы на непроизводительные работы. «Лучше бы деньги, убитые на молу и бассейн, говорили мне, употребить на проведение железных путей, так необходимых и так недостаточных в колонии: они бы обеспечили сбыт продуктов наших богатых внутренних провинций, торговля бы разрослась, несмотря на дурной рейд; купеческие суда всегда и везде рискнуть пристать, где для них есть пожива. Это все равно, что выстроить отличный вокзал и не провести железной дороги». Нельзя не сознаться, что в этих заявлениях есть доля правды; притом мола не оказала той пользы, какой от нее ожидали. В 1865 году 17-го мая, когда она уже была выстроена, погибло во время шторма, 18 судов и большой почтовый пароход Athenes; при этом утонуло около 70 человек. Денежная потеря простиралась до 630000 руб. сер. Сначала предполагалось молу удлиннить до 3000 фут; но, кажется, что, вследствие высказанных выше причин, она продолжена не будет. К работам по сухому доку также еще не приступлено. Заговорив о финансах колонии, я полагаю нелишним привести некоторые статистические данные. Засуха, господствовавшая в последние годы, уничтожив пастбища, погубила много овец, вследствие чего вывоз шерсти значительно уменьшился, как это видно из прилагаемой ниже таблицы; из нее также видно, что самый блестящий период отпуска шерсти был в течение 1860-1865 годов в обеих половинах Капской колонии, т. е. в западных и восточных ее провинциях. Местами сбыта первых служат, Table bay и Mossel bay, вторых — Port Elizabeth, East London и недавно устроенный порт при устье Cowie river.

Из этих цифр легко видеть, что вывоз шерсти уменьшился с 1865 года, почти в пять раз, во всех провинциях колонии, что не могло не повлиять вредно на денежный рынок; другой весьма важный предмет торговли — вино, вследствие увеличенной Англиею, в сравнении с французскими винами таможенной пошлины, тоже значительно уменьшилось в вывозе; это уменьшение можно отчасти приписать болезни винограда, разорившей многих винодельцев.

Отсюда видно, что самый богатый по отпуску — это 1830 год и что с этого времени до 1867 года он уменьшился почти во сто раз. Расход колонии постоянно, начиная с 1845 года, превышает доход, так что парламент вынужден почти ежегодно прибегать к займам, для покрытия издержек по публичным работам, проведению дорог, улучшению гаваней и проч. Долг возрос в настоящее время до 1186150 ф. ст. Кроме того, колониальное правительство гарантирует 6% с железной дороги от Капштадта до Веллингтона и обязалось уплачивать 1500 ф. ст. ежегодно в течении 15 лет, за телеграфную линию, соединяющую Капштадт с Graham’s town, отстоящим почти на 500 миль; приведенных данных, я полагаю, достаточно, чтобы показать, что настоящее финансовое положение страны незавидное или, как говорил мне один фермер: «The country is in indifferent circumstances». Сравнивая цифры торговых оборотов западных и восточных провинций, легко заметить, что торговый упадок в первых, значительно более, чем во вторых; можно сказать, что в последних [71] он даже не заметен. Из цифр, которые я привожу ниже, можно видеть, что сумма вывоза и ввоза в восточных провинциях увеличивается почти каждый год вдвое, тогда как в западных провинциях, это возрастание значительно медленнее и с 1865 года уменьшилась почти вдвое.

Из таблицы, которой я здесь не привожу, показывающей сравнительное богатство обеих половин колонии, видео, что восточные провинции почти на 4000000 ф. ст. богаче западных. Таким образом, все цифры говорят за восточные провинции, за их процветание; очень вероятно, что они впоследствии приобретут господствующее влияние в колониальном парламенте и добьются независимости, к достижению которой они уже несколько раз делали попытки. В последние два года, торговля колонии стала несколько оживать; разнесшийся слух, о найденных, где-то, во внутренности страны, драгоценных камнях и золоте возбудил много надежд. Подобный же слух о богатых медных копях в Namaqualand, обширной области, пограничной с океаном и лежащей далеко к северу, произвел в 1854 году, сильное движение между разными спекуляторами; одно время существовало около 30 различных компаний, с номинальным капиталом в 1393000 ф. ст., но вместо ожидаемых богатств, акционеры не получили ничего; все кончилось почти мыльным пузырем. Страна, в которой погребены сокровища, совершенно пустынна, бесплодна, далека от столицы колонии, примыкает к [72] опасному морскому берегу, имеющему только два весьма посредственные порта, Nolloth и Hondeklip bay. Металла оказалось действительно много, но путей сообщения, почти никаких и все задуманные предприятия в концу года рушились; разработка, впрочем, продолжается еще до сих пор только в малых размерах. С 1857 г. по 1867, средним числом, ежегодно добывается 4000 тонн, на сумму 98433 ф. ст.

В настоящее время, к счастью для колонии, прекратился один из прежде бывших постоянных источников больших расходов это — кафрские войны. Наприм. в 1834 году в течении одной недели, было сожжено кафрами 450 ферм и угнано 4000 лошадей, 100000 рогатого скота и 150000 овец.

В 1853 году, по предложению губернатора Каткарта, были основаны военные поселения по границе кафрских земель, долженствовавшие служить оплотом, против их грабительских набегов. Но самое прочное основание, безопасности колонии, было положено новым губернатором, сэром Джорж Греем, вследствие сделанных им попыток к цивилизации кафров. Для этого он принял меры к распространению между ними христианства, ремесленных школ, открытия дорог, устройства больниц и проч. С этою целию, он старался водворить между ними, европейских военных поселенцев. Сначала охотников не являлось, но, по окончании крымской войны, прибыл в колонию англо-германский легион, которому отведены были земли; за ним последовали другие немецкие переселенцы. Вследствие этих благоразумных мер, восстание кафров, затевавшееся одним из самых беспокойных предводителей их, Крали, — не удалось. Для возбуждения народа хитрый Крали употребил колдуна, пророка Умлакази; замечательно, что в своих красноречивых пророчествах, он не забыл и нас, русских. Между прочим, он говорил народу, что имеет во сне сообщения с духами прежних предводителей кафров; что они все готовы воскреснуть и приведут с собою русских; что последние не белые, как полагают, а черные и все были храбрыми кафрскими воинами; что Лин, пророк 1819 года и Галка бьют уже англичан за морем (в Крыму). Чтобы умилостивить своих славных [73] предков и ускорить их победы над белыми, он возвещал необходимость уничтожения запасов хлеба, скота и всего, за исключением лошадей и оружия, за чем должно было последовать, воскресение их предков и всего убитого скота, водворение богатства, довольства и полное уничтожение белых. Цель Крали была понятна. Всеобщее убиение скота должно было вызвать голод, а последний, как необходимое следствие, грабеж белых. Некоторые поддались льстивому пророку, который даже назначил 18 февраля 1857 года, днем — исполнения своих чудес. Но — увы! всеобщие ожидания не оправдались, скот не воскресал, предки и русские не являлись. Англичане приготовились к отпору и восстание, кроме отдельных небольших стычек, совершенно рушилось; поддавшиеся обману, понесли ужасное наказание; вследствие уничтожения, скота между кафрами распространился страшный голод, погубивший более половины населения Британской Кафрарии, как это видно из следующих цифр: 1-го января 1857 года, считалось жителей 104721, к концу того же года, в декабре, оставалось только 37697 челов., так что убыль доходит до 67024 человек. После этой неудавшейся попытки, спокойствие колонии не было нарушаемо. Теперь, кафров можно встретить у мирных занятий; они превосходные пастухи и лучше их никто не умеет ходить за скотом; это, говорят, их специальность. Нечего и говорить, что все они свободны; рабство уничтожено в колонии с 1834 года; но освобождение совершилось при чрезвычайно невыгодных условиях для владельцев рабов, вследствие произвола метрополии. Сначала была произведена верная и справедливая оценка 35745 рабов, за которых следовало выдать 3000000 ф. ст. по 85 ф. ст. за человека, но эта цена была сбавлена в Англии до 33 ф. 12 ш., так что, вместо 3000000 ф. ст. колония, получила только 1200000. Несправедливость этого поступка усиливалась еще тем, что уплата денег производилась не в колонии, а в Англии, что увеличивало еще больше потери, так как приходилось прибегать к агентам, бравшим от 25% до 30% в свою пользу; многие совсем отказались от вознаграждения.. Неудовольствие было всеобщее и вызвало переселение [74] голландских боеров, за реку Транс Гарин и в Наталь; эти боеры, вытесненные из Наталя англичанами, образовали впоследствии два независимые государства: Транс Ваальскую республику и свободный штат реки Оранж. Сначала их отделение было встречено, энергическим сопротивлением со стороны англичан, которые одержали победу при Boomplaats над боерами, но впоследствии они были предоставлены самим себе — поступок порицаемый многими, как крайне неосторожный, потому что боеры, потомки грубых голландских фермеров, не могут считаться представителями европейской цивилизации; они необразованы, лишены предприимчивости, поддерживают до сих пор всюду, уничтоженное в колонии рабство и скорее вредят, чем способствуют развитию просвещения на окраинах колонии.

У них нет ни порядочных дорог, ни школ; впрочем, упрямство и невежество боеров, обрушится на их же собственные головы. Рядом с ними начинает развиваться и богатеть, другая английская колония — Наталь; она отрезывает Транс-Ваальскую республику от моря и, рано или поздно, при усилившемся могуществе поглотит обе голландские республики, как сильный, богатый и образованный всегда подчиняет себе бедного, грубого и невежественного. Колония Наталь, несмотря на малочисленное белое население, всего около 16000 челов., управляется особым губернатором и имеет свой парламент. Почва колонии чрезвычайно удобна для развития земледелия и скотоводства; в последнее время стали с выгодой разводить сахарный тростник, так богато вознаграждающий труд земледельца. Население увеличивается постоянно прибывающими новыми эмигрантами, при помощи одной английской компании, обеспечивающей на первое время от всех главных нужд, переселенца; китайские кули также ввозятся в колонию. Доходы Наталя простирались в 1862 года до 109299 ф. ст., а расходы до 113237. Общая ценность ввоза доходила в 1863 году до 465000 ф. ст., а вывоза до 165000 ф. ст. Климат в колонии почти тропический и очень здоровый; все предсказывает Наталю успех и богатую будущность. Но пора возвратиться в Капштадту и рассказать что-нибудь про сделанную прогулку в [75] окрестности, вокруг Львиной горы. Мы уселись втроем в открытый кабриолет, а другие двое сопровождали нас, довольно неловко гарцуя верхом на лошадях; по данному нам маршруту, мы сначала поехали по берегу бухты, вдоль которого раскинулось много отдельных, хорошеньких котеджей, в настоящий зимний сезон, к сожалению, покинутых; почти везде ставни закрыты, цветники завяли — все глядит так сиротливо; а с правой стороны море как будто сердито, что дачники уехали, им не любуются; с глухим шумом и пеною накатывается прибой на камни, подымает высоко брызги, обдает далеко берег водяною пылью, опять отступает, опять накатывается в неизменной периодичности, повторяя свои набеги; как бы ни было тихо море, а прибой вечно шумит, вечно рвется на берег... Но вот мы приближаемся к Львиной горе — дорога начинает подыматься, лошадям тяжело; мы пошли пешком. Какой чудный вид! Слева отвесной стеной нависли серые, изрытые дождем горы, покрытые сверху куполообразным шпицем, «головой Льва»; справа высокий обрыв; внизу волна за волной гонит прибой, который, как всегда, ведет войну с берегом и, как бы в ярости, брызгами и пеною плескает в своего вечного врага; дальше море как будто застыло, как будто, удалившись от земли, ему нет причин волноваться... Как сквозь прозрачную дымку, в далеком синем тумане теряются из глаз его границы. Дорога сворачивает влево, море теряется из виду и через небольшой перелесок мы подъезжаем к какой-то даче или ферме. Дальше ехать нельзя: дорога прямо ведет в ворота дачи; очевидно, не туда попали. Кто-то отправился на рекогносцировку и, по возвращении, донес, что видел в овне прехорошенькую головку. Тотчас является несколько храбрых, вызывающихся пойти расспросить про дорогу прекрасную незнакомку. «Да пойдемте все, предлагает один», — «нет, нельзя», — слышатся голоса, — «пусть идет NN, он в форме и притом хорошо говорит по-английски; узнают, что мы русские офицеры и нас наверно пригласят войти». Что говорил NN с незнакомкой — нам неизвестно, но только мы видели, что она делала рукою, неприятный для нас, жест назад. [76] Пришлось поворачивать оглобли. Расспросив попавшегося на встречу какого-то черного мальчишку, мы, наконец, попали на настоящую дорогу; мальчишка плохо говорил по-английски и сначала не мог понять нас, но мы знали, что на половине дороги вокруг Львиной горы есть отель, поэтому мы беспрестанно повторяли слово «отель»; мальчишка, наконец, догадался и указал нам направление рукою. Мы выехали на старую дорогу в том же месте, где расстались с видом моря и опять стали подыматься в гору. Но вот и отель, какое-то полуразрушившееся круглое здание; мы выпили бутылку элю и опять тронулись в путь. Чрез четверть часа езды от отеля дорога круто поворачивает влево, огибая Львиную гору; еще минут пять, море скрывается из глаз и нам представляется одна из самых очаровательных картин в мире; право, становится жаль, что эту картину приходится рисовать вам не кистью, а пером. Мы случайно как-то удачно выбрали время поездки; время клонилось к вечеру и впечатление усиливалось от нежного, золотого колорита, который заходящее солнце клало на начинавшие темнеть окрестности. Мы находились на значительной высоте; прямо перед нами, далеко внизу, в долине виднелся, точно построенный из карточных домиков, Капштадт; до того казались миниатюрны здания; они, кутаясь местами в зелень, сливалась в одну общую белую массу, так что улицы казались какими-то темными, прямыми аллеями; слева, чуть не над головой, громоздилась верхушка Львиной горы; справа серой, громадной стеной, с своей характеристической плоской вершиной, тянулась Столовая гора; отбрасываемая от нее тень ложилась лиловой полосою на раскинувшийся внизу зеленый кустарник; дальше, вправо, облитый весь золотыми потоками солнца, румяный, виднелся среди ползавших по нем облаков, Чортов пик; еще дальше, как рамка картины, открывался белой полосою противоположный берег бухты, за которым в вечерней мгле исчезали Синие горы. Внизу синели воды бухты и темные очерки судов с лесом мачт, резко выделялись на водной гладя. Мы, сдерживая лошадей, тихо спускались с горы, желая дольше насладиться картиной. Наступившие сумерки, как [77] занавесью, закрыли от нас окружающее. Вечером, собравшись за обедом — в гостиннице, мы строили планы, к сожалению, по недостатку времени, разрушившиеся — прокатиться в Стеленбош, Паарль; все эти места можно осмотреть в течение одних суток по железной дороге. А давно ли, вместо локомотивного свистка, здесь щелкал бич Вандика, возившего Гончарова по окрестностям, так мастерски и верно им описанным! На другой день, рано утром, мы спешили на железную дорогу, чтобы вернуться назад, на корвет. Признаться ли откровенно? Не хотелось так рано прощаться со всеми привилегиями и вольностями свободного туриста. Солнце светило ярко, быстро согревая охладевшую за ночь землю; в воздухе было свежо и мы быстро катились назад; вот здания города скрылись в неясной дали, вот и Столовую гору стало трудно отличать в массе других громадных гор; еще последний взгляд... и мы простились с Капштадтом: многие из нас навсегда.

Лейтенант Линден.

Текст воспроизведен по изданию: Капская колония. (Из письма лейт. Линдена с корвета «Боярин») // Морской сборник, № 10. 1870

© текст - Линден В. М. 1870
© сетевая версия - Тhietmar. 2021
© OCR - Иванов А. 2021
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Морской сборник. 1870