СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

КУРОПАТКИН А. Н.

АЛЖИРИЯ

II.

ПИСЬМА ИЗ АЛЖИРИИ

VI.

Участие в экспедиции в Большую Сахару.

Путь от г. Алжира до г. Лагуата. — Караван-сарай. — Цель экспедиции в Большую Сахару. — Районы дайя, шебка и шот. — Население этих районов. — Сборы отряда, назначенного в экспедицию.

В январе настоящего года, после путешествия по Малой Сахаре, я временно поселился в г. Алжире, чтобы привести в порядок сделанные мною заметки.

Уже собираясь возвратиться в Россию, я узнал, в середине января, что французами приготовляется небольшая мирная экспедиция в Большую Сахару, которая должна будет выступить в начале февраля из г. Лагуата, под начальством генерала Ловердо, командующего суб-дивизиею Медеа.

Генерал-губернатор Алжирии охотно согласился на мое участие в этой экспедиции, а начальник ее прислал мне на это личное письменное приглашение.

Кроме того, в разговоре со мною, генерал Ловердо выразил, что он очень рад быть полезным мне, как русскому офицеру, чтобы этим, хоть косвенно, отблагодарить за то радушное гостеприимство, которое он встретил среди нашего военного общества во время своего путешествия по Кавказу.

Мои сборы были не долги. 1-го февраля, я отправился по оранской [195] железной дороге до станции Шиффа, где сел в дилижанс, и в тот же день был в г. Медеа, а на другой день в г. Богаре, лежащем у входа в Малую Сахару, на южном склоне Большого Атласа.

Сообщение по прибрежной и горной полосам Алжирии, изрезанным по всем направлениям, прекрасными шоссе, весьма удобно. Несколько частных компаний учредили почти между всеми городами этих полос правильное, большею частью ежедневное, движение дилижансов. Не то в полосе Малой Сахары. По нешоссированным дорогам этой полосы сообщение возможно только верхом, и лишь по нескольким главнейшим линиям ходят дилижансы. К числу таких линий принадлежит и большая грунтовая дорога, в 304 версты, от г. Богара до г. Лагуата. Каждые четыре дня из конечных пунктов этой дороги идет по одному дилижансу, которые, вместе с пассажирами, перевозят некоторое количество товаров и почту.

Пока стоит сухое время, дилижансы ходят довольно правильно, если не считать опаздываний, происходящих от полома экипажей, бессилия лошадей и вообще причин, зависящих от дурного качества материальной части компании, содержащей движение по этой дороге; в период же дождей, небольшие степные речки, безводные большую часть года, разливаются, портят дорогу и часто останавливают движение на целые недели.

Большинство французских офицеров, даже высших чинов, предпочитают делать путь от г. Богара до г. Лагуата верхом. Первую мою поездку в г. Лагуат я сделал тоже верхом, во на этот раз, желая выиграть время, взял место в дилижансе.

На всем пути от г. Богара до г. Лагуата лежит только один город Джельфа. Затем, по дороге, в расстоянии, приблизительно, перехода один от другого, выстроены французами караван-сараи. Каждый из них, во время восстаний в степи, может вместить для своей обороны от одной до двух рот, причем, для действий против арабов, не имеющих орудий, каждый караван-сарай может считаться неприступным, пока гарнизон его обладает патронами, водою и сухарями.

Когда в степи покойно, в караван-сараях не содержится гарнизонов и они отдаются с торгов частным лицам, которые пользуются как всеми помещениями караван-сарая, так и земельными участками, к ним принадлежащими.

Содержатели обязаны иметь в караван-сараях запасы муки, для печения хлебов проходящим командам, и запасы фуража, для [196] следующих по тракту лошадей военного ведомства. Взамен отпущенного довольствия, содержатели получают контрмарки, за которые, по предъявлению их окружному начальству, выдаются деньги по существующим справочным ценам.

Каждый караван-сарай представляет квадрат, от 25 до 30 сажен в боку, обнесенный каменною стеною с бойницами и с фланкирующими башнями по углам. К внутренней стороне стены примыкает ряд небольших комнат, служащих для помещения содержателя с семейством, его работников, для помещения общей столовой и лавочки, имеющихся при каждом караван-сарае, и для ночлега проезжающих. Тут же устроен навес, более чем на 50 лошадей или мулов. Внутри двора помещается цистерна ⁴.

Выехав из Богара в ночь с 3-го на 4-е февраля, мы только 6-го вечером приехали в Лагуат, причем, в первый день сделали 95 верст, во второй — 112 и в третий — 79. Мы ехали без всяких задержек, и потому эта скорость должна быть признана нормальною.

В г. Лагуате я встретил самый радушный прием в среде французских офицеров, с которыми успел познакомиться в первое посещение этого города. Мне дали помещение, наперерыв звали к себе [197] обедать, завтракать, предлагали лошадь для путешествия и приятельски выговаривали за то, что я купил в Алжире седло со всем прибором, походные сундуки (les cantines), фильтры и т. под., когда всеми этими вещами они меня снабдили бы с удовольствием.

Все офицеры рвались в экспедицию и завидовали моему путешествию в такую местность, которой никто из них еще не видел.

Выступление было назначено на 10-е февраля. Но прежде, чем говорить о сборах в путь нашей небольшой экспедиционной колонны, я скажу несколько слов о районе для предстоящего движения и о цели экспедиции.

В Алжирии французскими войсками заняты только полосы: прибрежная, горная и Малой Сахары. Укрепления: Бискра, Лагуат и Жеревиль составляют крайние южные пункты, занятые французскими гарнизонами.

Далее, вплоть до Судана, идет площадь Большой Сахары с населением, подчиненным французам только в северной ее части и то номинально. Ограниченная с запада империею Мароко, с востока Тунисом, Алжирия с юга не имеет определенной границы. Французы приняли ее приблизительно верстах в 300 южнее Лагуата. К провинции Алжирии принадлежит, таким образом, площадь Большой Сахары на 300 верст в глубину (считая к югу от Лагуата) и в 250 верст ширины. Ознакомление с этою площадью и составляло цель предстоявшей экспедиции.

По характеру местности, сказанную площадь можно подразделить па три части: район дайя, представляющий открытую равнину, местами каменистую, местами слегка песчаную или твердо глинистую. Этот район покрыт довольно сильною растительностью, весьма изобильною в период дождей и исчезающею, как и повсюду в Сахаре, в период жаров. Растения, характеризующие эту местность, суть: альфа (stipa tenacissima), дрина (arthrotherum pungens) шиих (artemisia herba alba) и ррымет (caraxylon articulatum). Первые два годны в пищу как для лошадей, так и для прочего скота, остальные только для верблюдов и баранов. В котловинах, служащих для стока дождевых вод, на совершенно оголенной глинистой поверхности растут группы бетумов (pistacia atlantica), иногда до 150 деревьев, из которых иные достигают четырех аршин в обхвате. Эти замечательные группы деревьев, существующие без проточной воды и колодцев и выдерживающие бездождие, продолжающееся иногда но семи месяцев, называются дайя.

В двух, трех дайя французами устроены цистерны. В дайя [198] Тильгремт туземцами вырыт на глубине 40 сажен колодезь, но он содержит самое незначительное количество воды. Весьма жаль, что дайя, ближайшие к Лагуату, уже вырубаются номадами и свозятся в город для продажи на топливо. Высота района дайя над уровнем моря в северной части до 700 метров, в южной — до 400.

К юго-западу от района дайя лежит район шебка. Так называется обширное каменистое плато, около 100 верст длины и 75 верст ширины, изрезанное глубокими оврагами, по которым идут русла многих рек. Эти русла, совершенно высыхающие в течение большей части года, после сильных дождей наполняются водою, которая затапливает низкие места на несколько дней. Затем, русла снова высыхают, оставляя воду лишь в нескольких ямках. Арабы хорошо знают эти резервуары. В этих местах, если воды и не видно на поверхности, стоит только сделать во влажном песке ямку, и вода через несколько минут набежит в количестве, достаточном для того, чтобы напитаться самому и напоить лошадь.

Местность в шебка весьма закрытая, а растительность крайне скудная. Приходится подниматься с одной гряды каменистых, обнаженных высот на другую или следовать по усыпанному мелким кварцем, известняком и кремнем плато, пересекаемому изредка глубокими песчаными долинами. Почти вся растительность сосредоточивается в этих долинах. Тут встречаются кусты тарфа (tamarix), заита (limoniastrum guganianum) и много зеленого ртема (retama retam). Первые два растения идут только на топливо, а молодые побеги последнего, кроме того, в пищу верблюдам. Из степных трав, весьма скудных в шебка, преобладает ароматический шиих, к которому примешиваются дамран (traganum nudatam), багель, шебрых (lilia inacroptera) и нсыя. Из них только последнее растение отчасти годно для лошадей, остальные употребляются в пищу исключительно верблюдами и баранами. Высота шебка над уровнем моря считается от 500 до 700 метров.

Третий район, лежащий к юго-западу от района дайя, называется шот. Характер местности здесь большею частью открытый, хотя не на столько, как в районе дайя. К каменистому грунту примешивается песчаный; начинают встречаться дюны, часто образующие целую систему небольших холмов; время от времени попадаются высохшие озера — шот, от которых и вся местность получила название. Дно этих озер представляет гладкую, лишенную всякой растительности, равнину, покрытую налетом соли. Берега озер большею частью окаймлены линиею песчаных дюн, которые в своем вечном движении все более и [199] более уменьшают поверхность дна озер. Песчаная местность наиболее богата растительностью. Тут встречаются растения первых двух районов, за исключением бетума и альфы, а из новых можно указать на сочное, солоноватое растение бугриба (zygophlum geslini) и аленда. Высота местности над уровнем моря от 100 до 200 метров, что позволяет обитателям оазисов этого района, с большим удобством, чем в первых двух, рыть колодцы. Здесь в первый раз начинают встречаться артезианские колодцы, которых в одном оазисе Уаргла насчитывается 160.

Все три района, сохраняя каждый свои особенности, имеют между собою сходство по отсутствию всюду проточной воды, причем оседлым жителям приходится довольствоваться только искусственными колодцами, и по отсутствию большую часть года растительности, причем эти области становятся необитаемыми для номадов.

Население рассматриваемой части Большой Сахары, принадлежащей к провинции Алжира, исчисляется в 55,000 человек, в том числе оседлых 45,000 и номадов 10,000. В общем, на одну квадратную милю приходится около 30 человек,

Оседлое население обитает в оазисах, главное богатство которых заключается в пальмовых деревьях. Самым замечательными, оазисом считается Уаргла, вмещающий в себе 450,000 пальм.

По своему происхождению и внутреннему управлению, оседлые жители оазисов делятся на две части. К первой относятся жители арабского происхождения (в них нередко замечается примесь негров), признающие французское подданство и управляемые должностными лицами из туземцев, поставленными французами. Ко второй — мозабиты, происхождение которых не вполне еще известно. Они обитают в семи городах, составляющих «конфедерацию Мзаба», и расположенных в наиболее неприступной части шебка. Мозабиты не признают французского господства (если не считать ничтожной подати, платимой ими французам) и управляются совершенно самостоятельно своими выборными старшинами.

Кочевое население принадлежит к нескольким большим арабским родам (tribu), из которых наиболее многочисленные суть: Шамба, Мкадма, Саид-Атба и друг. Номады, кочующие к стороне Лагуата, признают французское господство и обложены податью; те же, которые в своих перекочевках переходят южную, условную границу Алжира, считают себя вполне независимыми. На время страшных летних жаров, они, вместо перекочевки к северу, ближе к [200] горам, перекочевывают в соседство оазисов, в которых часто владеют значительным числом пальмовых деревьев.

Цель предстоявшей экспедиции заключалась в ознакомлении с этою мало известною, даже французам, частью Сахары, в упрочении французского влияния в больших оазисах и в регулировании в них налога с пальмовых деревьев (это единственный налог, которым обложены жители оазисов в Алжирии; номады платят налог со скота).

Экспедиция должна была носить совершенно мирный характер, и небольшие части, вошедшие в состав нашего отряда, составляли скорее конвой начальника экспедиции, чем силы, назначенные для военных целей.

По заранее составленному предположению, наш отряд, выступив из Лагуата 10-го февраля, должен был направиться через оазис Герарра к оазису Уаргла, откуда предполагалось пересечь весь Мзаб, и, через наиболее северный город этой конфедерации — Бериан, вернуться к концу марта в Лагуат. Всего предполагалось сделать около 900 верст.

В состав экспедиционного отряда вошли: 14 офицеров (в том числе один доктор и один ветеринарный врач), 40 отборных тюркосов, 25 спагисов, 25 арабов магзен (так называется род иррегулярной кавалерии, выставляемой наиболее преданными французам трибю арабов), 14 денщиков французов и 25 верблюдовожатых, всего 144 человека.

При отряде состояло 75 лошадей, шесть мулов и 155 верблюдов, взятых из постоянного верблюжьего обоза, имеющегося при подвижной колонне Лагуата.

Верблюды были распределены следующим образом: под бочонки с водою — 52, под мешки с ячменем — 50, под офицерский багаж и палатки — 28, под «попот» — 10, под походную кофейную и запасных — 4.

Это распределение требует некоторых пояснений.

Верблюды, назначенные под бочонки с водою, несли по два бочонка, каждый по 50 литров воды. Количество воды рассчитано по числу людей и лошадей отряда на пять дней, считая на каждого человека в день по пяти литров, а на каждую лошадь иди мула по 15 литров. Наибольшее безводное пространство, по которому мы должны были проходить, составляло пять переходов, между гг. Лагуатом и Герарра. Бочонки взяты из Лагуата уже наполненными водою.

100 мешков с ячменем, каждый около 60 килограммов, были [201] рассчитаны на лошадей и мулов отряда на один месяц. В счет лошадей не вошли принадлежащие арабам-магзен, которые должны сами заботиться об их продовольствии. На каждую лошадь или мула считалось по 6 килограммов ячменя в день.

11 верблюдов несли для тюркосов месячную пропорцию сухарей, кофе и сахара. Спагисы получали довольствие только на своих лошадей и должны были сами заботиться о пище. При отряде, как для тюркосов, так и для спагисов, гналось частным лицом 40 баранов.

Сухари для тюркосов и ячмень для лошадей были рассчитаны па месячную пропорцию, так как, кроме назначенных к выступлению 155 верблюдов, еще 60 должны были выйти к нам на встречу в оазис Герарра к 5-му марта.

Офицерские вещи заключались в кантинах и палатках. Кантинами называются деревянные ящики, приспособленные, помощью двух небольших цепочек, к нагрузке на верблюда и могущие служить походною кроватью. Каждый офицер имел с собою две кантины, груз которых может быть доведен до 8 пудов. Две палки с натянутою между ними парусиною, вкладываются в особые скобки, приделанные к сторонам кантин и составляют весьма удобную походную кровать. На каждых трех человек везлось по одной лагерной палатке. Эти палатки имеют конусообразную форму; внутренний иол в 4 1/2 аршина длиною подпирает полотно палатки по средине. Их диаметр доходит до семи аршин, а вес до шести пудов. Тюркосы и спагисы имели с собою обыкновенные «tente-abri».

14 офицеров, участвовавших в экспедиции, были разделены для продовольствия, на две артели или «попот», как говорят французы. Каждый попот заготовил нужные припасы, которые состояли из хлеба, сухарей, муки, крупы, овощей, консервов, вина и водки. Две особые палатки служили столовыми для двух попотов.

Скажем несколько слов и о походной кофейной,

В Алжирии кофейная составляет неизбежное дополнение в хозяйственной части каждого большого или малого экспедиционного отряда. Перед походом, к начальнику отряда всегда являются несколько туземцев с предложениями держать кофейную при отряде. Начальник принимает предложившего более выгодные условия или имеющего лучшую материальную часть и назначает ему верблюдов под запасы кофе и сахара, посуду, палатку и проч. Лицо, содержащее кофейную, называется кауджи; он следует всюду при головной части колонны, на лошади или муле, с запасом на одну варку кофе и [202] сахара. Тотчас по приходе на привал или ночлег, кауджи развьючивает лошадь, собирает степные травы, чтобы развести огонь, и через несколько минут кофе готов и продается всем желающим, по крайне, умеренной цене. Кауджи, взявшийся держать кофейную при нашем отряде, брал за небольшую чашку хорошего кофе 1 1/2 коп.

VII.

Утром 10-го февраля, г. Лагуат представлял весьма оживленную картину. На городской площади навьючивались верблюды, которые, по мере их нагрузки, партиями отправлялись в путь к ксару Ель-Ирану, назначенному ночлегом на 11-е февраля. Прежде всех, выступили 52 верблюда, нагруженные водою; за ними 50 верблюдов, нагруженные ячменем, и в хвосте — остальные с сухарями, офицерскими вещами, палатками и проч. В 10 часов утра выстроились на площади назначенные в поход тюркосы; после осмотра, они также двинулись в путь. Спагисы верхами ждали генерала, чтобы составить его конвой.

В 12 часов, из дома начальника округа Лагуата вышел генерал, бодрый, красивый старик и сел на подведенную ему лошадь. Офицеры, идущие в экспедицию и почти все принадлежащие к гарнизону, составили его свиту. Население города провожало нас до городских ворот, где генерал был встречен многими начальниками арабских племен и должностными лицами из туземцев.

Генерал ехал несколько шагов впереди, в сопровождении своего адъютанта и спагиса, везшего значок. Следом, перемешавшись, ехали офицеры, спагисы, арабы, офицерские денщики, составляя пеструю, живописную толпу. Не смотря на февраль месяц, погода стояла вполне жаркая. На пути мы перегнали верблюдов нашего обоза и к 4-и часам уже были на месте ночлега, в ксаре Эль-Иране, в 26 верстах от г. Лагуата. В этом ксаре считается 400 жителей, владеющих 450 верблюдами и 5,000 баранами. В садах ксара, весьма бедных, растет 120 пальм.

Жители заготовили для нашего отряда топливо и фураж (альфа). [203] Они вышли на встречу генералу и приветствовали его низкими поклонами, прикладывая руки к груди.

К 6 часам вечера, после неизбежной для первого раза мешкотни, наш лагерь был разбит и суп варился. Офицерские палатки составили один фас, палатки тюркосов, с выставленными впереди козлами ружей — второй, спагисы — третий; в четвертом поместились верблюдовожатые и кауджи. Внутри были уставлены в порядке бочонки с водою, ящики с сухарями, уложены мешки с ячменем и проч. Верблюдов, по мере развьючивания их, выпускали на пастбище.

В 8 часов вечера мы съели незатейливый обед, а в 10 часов уже улеглись на свои походные кровати, мечтая о предстоящих впечатлениях 900-верстного путешествия верхом.

Утро 19-го февраля застает наш небольшой отряд в урочище Шабет-Зирара, в 240 верстах к югу от г. Лагуата, из которого мы выступили, если читатели помнят, 10-го февраля. На всем этом протяжении мы встретили только один оазис Герарра, где и пробыли двое суток. До Герарра нам пришлось сделать пять переходов по совершенно безводной местности; в продолжение этого времени верблюды не получали ни капли воды. Наполнив бочонки водою из колодцев в Герарра, мы выступили из этого пункта 18-го февраля, а 22-го должны были достигнуть одного из самых больших оазисов Сахары — Уаргла.

19-го февраля наш лагерь был разбит в небольшой котловине, окруженной со всех сторон каменистою и бесплодною равниною, местами слегка всхолмленною и покрытою редкими кустиками степных трав. В 5 1/2 часов утра лагерь зашевелился. Пригнали с поля верблюдов, и стали их вьючить, обращая прежде всего внимание на укладку бочонков с водою и мешков с ячменем. Понемногу из палаток начали выходить офицеры, которые направлялись к разведенному костру. Термометр показывал только 4 ° тепла, что, при сильном северном ветре, делало холод весьма ощутительным, особенно при наших летних пальто. Пока мы обогревались и пили обычную чашку черного кофе, подносимую каждому из нас отрядным «кауджи», палатки были свалены и, вместе с кантанами, навьючены на верблюдов.

В 6 3/4 часов выступила последняя партия верблюдов, и генерал приказал играть подъем для тюркосов и спагисов. В 7 часов утра мы тронулись в путь, а через час с небольшим уже настигли головное отделение нашего обоза. Все более и более усиливающийся ветер, вздымая целые тучи мелкого песка, сильно затруднял движение. [204] На 9-й версте от ночлега мы спустились в глубокое сухое место р. Неса. Защищенное от ветра и покрытое зелеными кустами тарфа (tamarix), ргага и множеством любимого верблюдами и лошадьми дрина (arthraterum pungens), это русло могло бы служить нам прекрасным ночлегом еще на 19-е февраля. К сожалению, наши проводники не знали хорошо местности и посоветовали ночевать в голом и каменистом урочище Шабет-Зирара, где верблюды не могли найти для себя достаточно корма.

Проследовав около версты руслом, мы поднялись на противоположный берег его и снова вступили в каменистую пустыню. Ветер принял размеры настоящей бури, и от кружащегося вихрем песка нельзя было ничего различать в пяти шагах. Наши лошади жались одна к другой и только после повторяемых понуканий двигались вперед. Не успели мы отъехать от русла и двух верст, как к генералу прискакал спагис из обоза с печальною новостью, что верблюды, спустившись в русло Неса, рассыпались в нем в обе стороны от дороги, набросились на дрин и свежие отпрыски тарфа и что животных, не смотря на все усилия верблюдовожатых, невозможно заставить идти вперед; они ложатся на землю, кричат, но не трогаются с места даже после самых сильных побоев. Удостоверившись через одного из офицеров в справедливости рассказанного спагисом, генерал, после небольшого раздумья, решил вернуться назад и сделать ночлег в русле Неса, пройдя в этот день всего девять верст.

Некоторые из нас, желавшие только переждать бурю и затем продолжать путь, скоро убедились в правильности принятого генералом решения. Верблюды, отказываясь идти вперед, точно предчувствовали бурю, которая разразилась над нами.

Глубокое русло Неса уже перестало представлять достаточное закрытие. Ветер, неся массы песку, проникнул в русло и не позволял ни развести огня, ни разбить палаток, не смотря на все усилия денщиков и тюркосов. К счастью, к двум часам по полудни пошел дождь, песок улегся и ветер несколько стих. Палатки, наконец, были разбиты, наши кантины, после долгих поисков, отысканы и кровати расставлены; начали варить обед. В ожидании обеда, офицерство сбилось вокруг двух ярко пылавших костров и грело окоченевшие на ветре члены. Все были веселы и шутили над неожиданною остановкою, происшедшею от нежелания верблюдов идти вперед. Здесь кстати будет сказать, что при системе верблюжьего обоза, принятой у вас в Туркестане, верблюды более послушны, и случай, [205] подобный описываемому, менее возможен. Тут же у костра, генерал, чтобы не потерять день марша и тем не расстроить заранее составленного маршрута, решил дойти на следующий день до сухого русла р. Изаб, что должно было составить переход около 50 верст.

Часа в три пополудни все верблюды были собраны, развьючены и вьюки сложены, хотя и не в таком порядке, как это делалось обыкновенно. Сыграли сигнал для раздачи воды и сухарей. Я, вместе с другими, отправился к месту раздачи. Адъютант генерала со списком в руках выдавал воду подходящим по очереди тюркосам, спагисам, офицерским денщикам и обозным при мулах. На каждые три лошади или на каждых девять человек отпускалось по бочонку. Хотя вместимость бочонков колеблется между 48 и 54 литрами, но, при раздаче, они всегда принимаются в 45 литров. Рядом шла другая работа. Унтер-офицер тюркосов, отодрав прибитую гвоздями крышку ящика с сухарями, раздавал их людям. Четыре тюркоса, по одному из каждого отделения, получали по очереди на каждого из людей своих отделений по 2 1/2 сухаря. Около 1/4 всех сухарей, находившихся в ящике, были переломаны, и без взвешивания мелких кусков нельзя было обойтись. Французы приготовляют свои сухари прямо из теста, не выпекая предварительно хлебов. При этом получается огромная выгода в сбережении времени. Каждая из особо устроенных хлебопекарных печей выпекает, за одну топку, сухари из 100 килограммов муки. Каждая печь может вынести четыре топки в день, причем она, следовательно, переработает 400 килограммов муки. Для приготовления сухарей берется пшеничная мука высшего сорта; тесто месится без дрожжей, хотя, впрочем, в последнее время французы и начали прибавлять в него, как дрожжи, так и соль. Форма сухаря правильная, четырехугольная, со сквозными дырами посредине. Вес каждого сухаря около 300 граммов. Я пробовал сухари, пролежавшие в складе около полутора года, и не нашел их затхлыми, хотя они и не были так вкусны, как, например, наши сухари из ржаной муки. Свежий французский сухарь изящен на вид и очень приятен на вкус.

Разбивка лагеря, при ветре и песке, как я уже сказал выше, была несколько затруднительна. Тюркосы с большими усилиями отыскали верблюдов, нагруженных ранцами и палатками. Нужно заметить, что они делали только первый переход в полном снаряжении, а затем, ранцы, палатки и посуда перевозились на освободившихся от воды и ячменя верблюдах. Каждое отделение тюркосов (примерно, 10 человек) работало на себя отдельно от других. Часть [206] людей разбивала «tente abri», один рвал дрин для подстилки, двое возились над устройством печи и заготовлением топлива, один отправился получать воду, другой сухари. Командир тюркосов купил у подрядчика барана, мясо которого было роздано по отделениям, с расчетом на каждого тюркоса по 300 граммов. Обед тюркосов состоял из супа с бараниною, рисом и луком, в котором во время еды размачивалась часть сухарей. Суп приготовлялся в отдельных котелках, перевозимых на верблюдах.

У спагисов главные работы обращены на лошадей. Надо было разбить коновязи, получить воду, ячмень, нарвать дрина, которого лошади уже не видели девять дней, довольствуясь одним ячменем. О своей пище спагисы заботились немного. Большинство съело несколько кусков «рефаз-тунзи», запивая их водою. Так называется род прожаренного в масле теста, в которое входят, главным образом, финики, мука, потом мед, перец и соль. Рефаз-тунзи приготовляется в виде колбас, каждая около фунта весом. Одна или две подобных колбасы и кофе составляют пищу большинства спагисов. Это блюдо весьма питательно, приятно на вкус и может сохраниться без порчи около месяца. Только некоторые из спагисов, не довольствуясь рефаз-тунзи, купили себе еще по куску баранины и приготовляли из нее на угольях блюдо, схожее с нашим кавказским или туркестанским шашлыком.

К пяти часам пополудни ветер совершенно стих, погода сделалась теплее, и офицеры перебрались в две палатки, назначенные для столовых наших «попотов». Деревянный стол, составленный из нескольких маленьких складных столиков, семь складных табуретов и складное кресло для генерала, председателя нашего «попота», составляли мебель столовой. На столе были поставлены бутыли с абсентом и вермутом и несколько металлических стаканов. Присутствующие, в ожидании обеда, налили себе обычные порции того или другого напитка и сильно разбавили их водою. Скоро Таншон, бородатый, красивый француз, денщик генерала, исправлявший должность нашего повара, оповестил присутствующих, что обед готов и может быть подан. В минуту, перед каждым, была поставлена глубокая жестяная тарелка и положены ложка и вилка. Каждый вынул свой складной нож, на стол поставили вместо абсента и вермута несколько бутылок хорошего красного вина, тарелку с хлебом, весьма, впрочем, черствым (печеным еще в г. Лагуате) и солдатскими сухарями, соль, перец, тарелку со свежим луком. Несколько фильтров очищали воду для питья, сильно взболтанную во время [207] перевозки ее в бочонках. На стол поставили большую жестяную миску горячего лукового супу, который присутствующие шумно приветствовали. Луковый суп весьма мало питателен, но приятен на вкус и очень любим французами. Главное его достоинство — скорость приготовления. В котел с водою кладется кусок сала, лук, поджаренный предварительно в масле, соль и, затем, когда вода вскипит, несколько ломтей белого, пшеничного хлеба. В полчаса подобный суп уже готов и в походе всегда съедается без остатка, с удовольствием. За супом подали жареную лопатку баранины и к ней картофель и разварной горошек. Большинство ело баранину отдельно, а картофель и горошек отдельно, считая в нашем обеде три блюда: суп, жаркое и овощи. Нужно сознаться, что все эти блюда были весьма сильно приправлены песком. К десерту подали плитки шоколада, финики и затем кофе. Во время обеда не умолкала веселая, оживленная беседа; вспоминались маленькие приключения нашего путешествия, рассказывались анекдоты, которые французы мастерски излагают, безобидно шутили друг над другом. Десерт уже был давно убран, а присутствующие, разогретые хорошим вином и веселою беседою, все еще сидели за столом, ожидая знака генерала, чтобы разойтись по своим палаткам.

Утром 20-го февраля, в виду предстоящего перехода в 50 верст, мы были подняты в пять часов, получасом ранее обыкновенного. Расположение духа нашего общества было несколько омрачено сообщением начальника обоза, доложившего генералу, что во время предшествовавшей бури погибло 16 верблюдов, что составляло потерю в 4,000 франков. В 6 1/2 часов ты выступили и, поднявшись из долины Неса, следовали по совершенно пустынной, каменистой равнине, с широким горизонтом во все стороны. При подъеме с ночлега был всего 1 ^о тепла, так что при северном ветре мы порядочно мерзли. В 8 часов утра взошло солнце, а с ним холод быстро исчез; в 10 часов мы уже сняли ваши пальто и надели на головы назатыльники. В 11 часов термометр показывал в тени 19 °. По пути нам стали попадаться небольшие кучи камней, служащие для означения дороги. Перед одною из них, несколько большею чем другие, наш проводник остановился, слез с лошади, и, выждав генерала, рассказал ему следующее предание об этом урочище. По его словам, это урочище называется тарги. Лет 40 тому назад, несколько туарегов на своих «меари» (особая порода верблюдов, специально воспитываемых под верх) пробрались в эту местность, с целью воровать скот у ночевавших тогда здесь арабов. Один из [208] туарегов, укравший несколько верблюдов, был долго преследуем хозяином их, и, наконец, настигнут на том самом месте, на котором мы остановились. Араб выстрелом из ружья убил своего противника. Там, где сложена куча камней, стоял стрелявший араб, а в 30 шагах от нее виднеется могила, обозначенная несколькими камнями, где упал и был похоронен туарег.

Отъехав несколько верст от урочища Тарги, мы увидели далеко впереди большие кучи камней, по своим размерам еще не виданные нами. Издали они напоминали своими формами развалины большого здания. Это было урочище Сарба-у-эль-миад, в 24 верстах от нашего ночлега, где мы намеревались остановиться на привал.

Подъехав ближе, мы различили несколько больших и малых куч камней, между которыми виднелись могилы. Рассказанное нам об этом урочище предание относится к эпохе, когда магометанство только что стало распространяться в Алжирии. Лет 1.000 тому назад, вследствие религиозных смут в северных частях Алжирии, несколько марабу (святых) отправились на юг искать себе новое отечество. Подойдя к месту, называемому теперь Сарба-у-эль-миад, святые отправили посольство в оазис Уаргла, чтобы спросить жителей, не пожелают ли они принять их, святых севера, к себе. Уарглинцы, тогда еще язычники, отвечали, что они имеют своих святых, довольны ими и не желают новых. Тогда марабу, продолжая искать пристанища, повернули на восток, в провинцию Константины, где и основали особую секту. В память своего почти месячного пребывания в пустыне Сарба-у-эль-миад, они сложили несколько небольших пирамид из камней. С тех пор их поклонники, проходя этими местами, всегда приносят несколько новых камней, кладут их на ту или другую кучу, и поддерживают те из них, которые осыпаются, Мало того, некоторые из поклонников завещают похоронить себя на месте, освященном пребыванием высокочтимых ими святых.

Привал продолжался 1 1/2 часа. За это время тюркосы, пришедшие к месту привала позже нас всего на полчаса, сварили себе кофе, в отдельных котелках, тех же самых, в которых варили суп, а спагисы купили по чашке кофе у кауджи. Четыре мула, несшие наш завтрак и воду для кофе тюркосов, пришли вместе с нами. Завтрак офицеров состоял из холодной курицы, колбасы, свежего луку, чашки кофе и сигары. Мы завтракали стоя или сидя на земле, вооружившись своими складными ножами. Перед кофе каждый выпил по полстакана вина. Добавлю, что все, начиная с кур и кончая кофе, было [209] приправлено в значительной дозе песком. Лошади стояли оседланными и не разнуздывались. К концу завтрака вдали показалось головное отделение верблюжьего обоза, который мы перегнали еще на первых верстах марша. Затем, генерал дал сигнал, и мы снова тронулись в путь. Жара становилась все ощутительнее, и многие из них надели сверху кепи легкие соломенные шляпы с широчайшими полями, которые защищали глаза и затылок.

Нам предстояло сделать до ночлега еще около 25 верст. В этот день я лучше чем когда-нибудь мог оценить неутомимость и привычку к верховой езде моих товарищей по путешествию — французских офицеров. Особенно офицеры, состоящие при «бюро арабов», отличались лихою ездою, выносливостью и уменьем найтись среди мелких неудобств походной жизни. Все офицеры обладали крепким здоровьем и хорошим расположением духа, причем всякое новое лишение принималось со смехом и шутками. Если и можно было в чем упрекнуть моих спутников, то это в излишней беззаботности, в нежелании пользоваться случаем для изучения страны, чрезвычайно интересной и пока еще почти не исследованной. Я объясняю себе равнодушие офицеров «бюро арабов» ко многим неизвестным ими, явлениям, которые можно было бы изучить во время нашего вояжа, ничем иным, как излишне развитым самолюбием этих достойных офицеров, при котором им трудно было сознаться в неведении страны, номинально находящейся под их управлением.

Версты за три до сухого русла Мзаба, назначенного нашим ночлегом на 20-е февраля, к нам выехал на встречу из оазиса Уарга ага оазиса и всех кочующих подле него номадов, Магомет-бен-Дрисс, с богатою свитою в 45-50 всадников. Ага сидел на прекрасном коне, круп которого покрывала шкура пантеры. На красном форменном бурнусе аги, обшитом золотою тесьмою, красовался орден почетного легиона. Это был еще молодой мужчина, с красивым симпатичным лицом. Не доезжая до вас нескольких шагов, ага слез с лошади, подошел к генералу и пожал своими обеими руками протянутую ему руку, без всякого, впрочем, подобострастия, которое я замечал у арабов, находящихся под более непосредственным господством французов. Вместе с агою слезли и подошли к генералу несколько начальников арабских племен, тоже в форменных красных бурнусах. Они, по цвету кожи, были почти мулаты, чем резко отличались от арабов, кочующих к северу от Лагуата. У них же я в первый раз увидел перевязанные рты и носы, предосторожность, принимаемая всеми номадами, кочующими к югу от [210] Уаргла; иначе раскаленный воздух и мелкий песок затрудняют дыхание и скоро возбуждают жажду. Обращение начальников племен с генералом было довольно независимое; они уже не целовали руки у офицеров «бюро-арабов», как то принято к северу от Лагуата, а просто пожинали их.

Свита аги осталась на конях, ожидая знака тронуться вслед за нами. У большинства были прекрасные лошади, с богато убранною золотом и серебром сбруею. Вооружение их состояло из европейских двуствольных ружей и национальных сабель. Один из свиты вез красивое шелковое знамя, на котором золотыми буквами вышита надпись: «Vive la France». Из всех лиц, находящихся в свите, наибольшее внимание привлекали два туарега, сидящие на верблюдах-бегунах «меари». Один из этих верблюдов был огромного роста и чисто белого цвета. Ниже я позволю себе привести несколько прекрасных страниц из сочинения генерала Дома: «Великая Пустыня», посвященных меари; здесь же скажу несколько слов о их хозяевах-туарегах.

Туареги составляют отдельную от арабов расу, происхождение которой до сих пор неизвестно. Область, обитаемая ими, начинается несколько южнее оазиса Уаргла и Голеа, верстах в 700 к югу от г. Алжира, и тянется вплоть до Судана. Почти в средине этого громадного пустынного пространства лежат горы Джебель-Ногар, составляющие центр владений туарегов. В этих горах живут туареги чистой крови и туареги-мулаты, презираемые первыми.

Туареги, жители гор, обитают в бедных хижинах, или, еще чаще, в палатках из дубленых кож. Их главное занятие охота: они проводят месяцы в погоне за газелями и страусами. Несколько обыкновенных верблюдов, коз и ослов составляют все их богатство. Одежда туарегов состоит из плаща, выделанного из козлиной шкуры, и из бедного хаика (род шерстяного пледа). Мясо убитых на охоте животных, молоко от скудных стад и самое небольшое количество муки и фиников составляют их пищу. Финики и зерно они получают из северных оазисов, в обмен на страусовые перья и другие продукты, добытые охотою. Туареги-мулаты находятся в подчинении у туарегов чистой крови. Получив иногда от последних несколько «меари» (верблюдов-бегунов), чтобы сделать «разиа» (набег, грабеж), они обязываются отдать своим владетелям лучшую часть добычи.

Туареги, обитающие вне гор Джебель-Ногара, живут дуарами (аулами), как арабы, в кожаных палатках. Они занимаются [211] сопровождением караванов, нанимаются в конвой для них, а главным образок грабят всех своих соседей и караваны, отказывающиеся платить им подать и делать подарки. В особенности много страдают от их набегов трусливые негры, обитатели Судана. Часто главный город Судана, Тамбукту, держится в блокаде туарегами по целым месяцам. До сих пор негры, захватываемые в плен туарегами, перевозятся или, вернее, перегоняются к южным оазисам Алжирии, Мароко или Туниса, где продаются в рабство. По степи учреждено несколько невольничьих рынков, из которых самый значительный Инсала. Первыми покупщиками на этих рынках являются арабы, которые, в свою очередь, перепродают купленных ими рабов оседлым жителям оазисов. Туареги не имеют лошадей и делают все свои «разиа» на «меари» (верблюдах-бегунах), специально для этой цели воспитанных.

Два туарега на «меари», находившиеся в свите аги Бен-Дрисса, сидели на высоких, с двумя острыми луками, седлах, наложенных впереди горбов верблюдов. Две подпруги из верблюжьей шерсти стягивали живот, одна у передних ног, другая сзади горба у задних ног верблюда. На его морду было надето железное кольцо, от которого шли два повода, оба лежащие по правую сторону морды. Туареги сидели, охватив ногами передние луки седел и упираясь в шею верблюда. Их одежду составляли бурнусы черного цвета, а лица были закутаны черным кисейным вуалем, позволявшем видеть одни глаза. Они были вооружены пиками и длинными широкими мечами с крестообразными рукоятками. К левой руке, помощью особого браслета, у них были прикреплены кинжалы, тоже с крестообразными ручками.

Мы двинулись вперед в сопровождении живописной свиты Бен-Дрисса и к 3 1/2 часам пополудни прибыли на ночлег в сухое русло р. Мзаба, сделав в этот день 46-48 верст. Час спустя прибыли и тюркосы, в порядке, потеряв только одного человека отсталым. Нельзя было не любоваться этими молодцами, сделавшими в 8 1/2 часов марша почти 50 верст. В 5 1/2 часов, т. е. два часа позже нас, показалась голова верблюжьего обоза; хвост его подтянулся только к 7 1/2 часам. По разгрузке, верблюдов пустили пастись при лунном свете. Мы пообедали только в 9 часов вечера, причем к обеду был приглашен и Бен-Дрисс, хорошо знакомый с французскою кухнею и винами. Утомленные более обыкновенного, тотчас после обеда все разошлись по своим палаткам.

Выше я коснулся туарегов, интересного племени, обитающего в центральной Сахаре. Теперь сообщу несколько сведений о «меари» [212] (верблюде-бегуне), заимствованных из прекрасного сочинения генерала Дома: «Великая Пустыня».

Меари составляют главное богатство туарегов, не имеющих лошадей, и только их необычайная выносливость позволяет туарегам вести бродячий, разбойничий образ жизни в пустыне, по целым месяцам лишенной почти всякой растительности.

Разница между меари и обыкновенным верблюдом заключается в том, что первый воспитывается исключительно под верх, а второй, главным образом, доя перевозки тяжестей, и в то время, когда меари может делать со всадником переезды по 100-150 верст в день, обыкновенный верблюд идет без утомления только по 25-40 верст.

Вьючные верблюды Алжирии и всего севера Африки, привыкшие переносить резкие перемены температуры и весьма неприхотливые в пище, свободно переходят с караванами всю Большую Сахару до Судана, если им только дают во встречных оазисах достаточный отдых. Что касается вьючных верблюдов Судана, то они гораздо слабее верблюдов севера. Привыкшие к обильной пище и к незначительным передвижениям, они мало способны сопротивляться лишениям длинного пути, например, от Судана к Алжирии. Самая шерсть этих верблюдов слишком нежная, благодаря жаркому, ровному климату Судана, мало защищает их в Сахаре, где страшные дневные жары резко сменяются весьма холодными ночами. Меари хорошо выносит климат Сахары, но, будучи переведен в северную Алжирию или Судан, одинаково теряет часть своих хороших качеств.

По словам генерала Дома ⁵, меари гораздо выше ростом и тоньше в формах обыкновенного верблюда; он имеет красивые уши газели, гибкую шею страуса, поджарый живот слюги (борзой собаки); его голова суха и грациозно поставлена на шее, его блестящие черные глаза прекрасны, губы длинны и хорошо скрывают зубы; его горб мал, часть груди, которая касается земли, когда меари положен, сильна и выпукла; его ноги тонки, но весьма мускулисты, со ступнями не слишком плоскими и широкими; его шерсть нежна, как у тушканчика (gerbuise).

Меари выносит голод и жажду лучше, чем обыкновенный верблюд. Если трава обильна, он остается без питья всю зиму и весну; осенью он пьет не более двух раз в месяц, и во время движения — один раз каждые пять дней. [213]

Во время набегов ему никогда не дают ячменя; немного свежей травы на биваке и кустики, которые он успел сорвать на ходу, составляют всю его пищу; за то, по возвращении домой, для восстановления его сил, ему часто дают верблюжье молоко с растолченными в нем финиками.

Если обыкновенным верблюдом овладевает страх, или если он ранен, его жалобные крики тревожат ухо хозяина. Меари, более терпеливый и более храбрый, никогда не выкажет своих страданий и не выдаст места засады.

Трудно сказать, создан ли меари природою, или человек, путем подбора и скрещивания между лучшими из обыкновенных верблюдов, сумел воспроизвести эту породу. Можно сказать только, что меари современны первым дошедшим до нас сведениям об обитателях центральной Сахары.

Разница между обыкновенным верблюдом и меари такая же, как между рабом и свободным человеком.

В Теле (горный район Алжирии) говорят, что меари делают в один день марш в десять раз больший, чем марш каравана, т. е. около 400 верст. На саком же деле, они не делают в день более 140-160 верст; иначе ни один из всадников, сидящих на меари, не мог бы вынести марша, не смотря на то, что туареги стягивают себя двумя поясами: одним у живота, другим — под мышками.

В принадлежащей к Алжирии Сахаре, южнее гор Улед-сиди-шейх, лошади очень редки и, наоборот, вьючные верблюды весьма многочисленны. Тут же начинают попадаться и меари.

Осенью, когда для верблюдов наступает пора случки, туареги обращают особенное внимание на подбор самок и самцов меари, чтобы улучшить качества приплода. Эти благородные животные имеют также, как чистокровные лошади, целый ряд известных предков.

Период беременности меари продолжается двенадцать месяцев, в течение которых, самка еще годится для бега, но заботы о ней должны увеличиваться прогрессивно, по мере приближения родов.

Молодой меари тотчас после рождения перетягивается широким поясом, чтобы его живот не принял слишком больших размеров. Через восемь дней этот пояс снимается.

Молодой меари воспитывается в палатке хозяина, дети играют с ним, он член семейства, и благодарность навсегда привязывает его к своим хозяевам, в которых он уже рано отгадал своих друзей. [214]

Весною его стригут, и он получает название бу кета. В продолжение первого года бу кета следует за своею маткою, сообразно своему капризу, и сосет ее, сколько хочет. Воспитание его еще не начинается и он вполне свободен.

На втором году у бу кета прокалывается одна ноздря и в нее вставляется заостренная с обеих сторон палочка. Каждый раз, желая сосать свою матку, он ее колет, за что получает удары, скоро его отучающие от материнского молока, взамен которого он начинает питаться свежею травою.

На вторую весну его снова стригут, и вместо бу кета дают название гег.

По истечении двух лет начинается воспитание. На гега надевают недоуздок, поводом которого спутывается одна из передних ног. Жестами и голосом вместе, а потом только голосом его заставляют стоять неподвижно. Затеи, ему развязывают ногу, но если он сделает хотя один шаг, ее связывают снопа. Скоро гег начинает понимать, чего от него требуют, но эти уроки кончаются только тогда, когда он, не спутанный, с одним недоуздком, стоит целый день на месте, на котором был поставлен хозяином.

Достигнув этого первого результата, приступают к другим испытаниям. В правую ноздрю гега вдевается железное кольцо, которое он хранит до смерти. К кольцу привязывается повод, идущий справа налево и соединяющийся с другим поводом от недоуздка, который идет слева направо. Затем, ему пригоняют седло с очень высокими луками. Всадник сидит, опираясь на заднюю луку, имея ноги скрепленными вокруг передней и упертыми в шею верблюда. Малейшее движение повода причиняет боль, на столько сильную, что гег послушно повинуется своему всаднику. Он принимает вправо, влево, пятится, подается вперед. Если гег нагнется, чтобы сорвать кустик травы, его дергают довольно сильно, чтобы он снова выпрямился. Вьючный верблюд может питаться по дороге, приостанавливаясь для этого, но меари должен идти всегда быстро, так как быстрота — его первое качество.

Чтобы научить гега ложиться, хозяин кричит ему: «шш, шш, шш!», а товарищ бьет животное палкою по коленам в момент крика; так продолжается до тех пор, пока одного крика будет достаточно, чтобы положить или поднять гега. Затем, чтобы сделать гега сколько возможно быстрым, всадник начинает его бить бичом по бокам, испуская резкие крики. Молодой меари, очень дорожащий своею шкурою, подымается в галоп; боль его преследует, он [215] бежит быстрее, наконец, несется как стрела. Дергая его за повод, его останавливают, чтобы слишком не утомлять на первых уроках.

Наконец, если гег умеет останавливаться на всяком аллюре, когда всадник падает или соскакивает с седла, если он умеет делать небольшие круги вокруг воткнутой в землю пики и пускаться и галоп, когда пика вынута — его воспитание закончено: он может уже служить для набегов. Это уже более не гег, а меари.

Превосходство меари составляет еще и то, что он ко всем своим качествам присоединяет все достоинства вьючного верблюда. Его недостатки заключаются в том, что его воспитание очень трудно, отнимает много времени у хозяина в продолжение целого года, и что эта порода мало плодовита.

VIII.

Приближение к оазису Уаргла. — Мираж. — Встреча нас жителями оазиса. — Фантазия верхом и пешком. — Въезд в г. Уаргла. — Несколько исторических и статистических сведений об оазисе Уаргла. — Политика французов по отношению к отдаленным оазисам Большой Сахары, входящих в территорию Алжирии.

22-го февраля настоящего года, после 12-ти-дневного марша от г. Лагуата, мы приближались к одному из самых обширных оазисов Большой Сахары — Уаргла.

Последние 10 верст, отделявшие нас от этого оазиса, мы шли песчаными дюнами; горизонт стеснялся все новыми и новыми их рядами, заставлявшими нас то подниматься, то спускаться. Наш отряд сильно растянулся; лошади медленно двигались по глубокому песку, часто проваливаясь выше колен; люди казались сильно утомленными этою борьбою с песчаным морем. К тому же и жар начинал становиться весьма ощутительным: термометр в 10 часов утра уже показывал 22° в тени. Но вот передовые всадники взобрались на гребень одной из наиболее высоких дюн, остановились и стали нас звать, крича: оазис! оазис! Все бросились вперед, желая поскорее достигнуть гребня, с вершины которого открылась прекрасная картина. Несколько небольших дюн спускалось к сухому дну озера, ровному как скатерть и покрытому легким налетом соли, блестевшей при солнечном освещении. Противоположный берег озера был окаймлен широкою полосою пальмовых деревьев, растянувшихся почти на 10 верста. Темная зелень пальм представляла резкий контраст с солонцеватым дном [216] озера и с светло-желтым цветом песчаных дюн, с которых мы спускались. Огромный, чрезвычайно отчетливо видимый мираж дополнял картину. Нам казалось, что оазис омывается широкою рекою, в гладкой поверхности которой ясно отражаются пальмовые деревья. Действие миража было так сильно, что многие из нас спрашивали: не воду ди озера мы видим перед собою? Но проводники и ага Бен-Дрисс заверили нас, что в озере не сохранилось ни капли воды и что во всем оазисе нет другой воды, как в колодцах.

Верстах в трех впереди, по дороге в г. Уаргла, виднелись группы жителей города, вышедших к нам на встречу. Заметив наше приближение, они открыли частую ружейную пальбу, сопровождаемую криками, отчетливо до нас доходившими. Пороховой дым, гонимый слабым ветерком, стлался по земле и еще более усиливал действие миража, отражаясь вместе с деревьями в прозрачной воде.

Выйдя на гладкую поверхность дна озера, свита, сопровождавшая агу Бен-Дрисса, и наши спагисы открыли жителям Уаргла встречную «фантазию» верхом. Разбившись на группы по несколько человек, они, как бешеные, носились на своих прекрасных конях, заряжая и разряжая на скаку ружья. Обыкновенно 5-6 человек, отъехав крупным галопом в сторону, выравнивали своих коней, приготовляли ружья и, по сигналу одного из них, пускались во весь карьер прямо на нас. Бросив поводья и стоя над вкопанные на стременах, они целились на скаку из своих ружей. Лошади, хорошо приученные, скачут тесно сомкнувшись. Вот они уже в нескольких десятках шагов от вас, и скок так силен, что кажется вы будете неминуемо раздавлены. Раздается дружный залп, подбрасываются к верху ружья и под самыми ногами вашей лошади скачущие круто осаживают своих коней и рассыпаются в стороны, чтобы, сделав один-два тура вокруг, снова съехаться и снова повторить свою атаку. Подобная забава продолжается иногда по несколько часов, на протяжении целого перехода.

Из жителей города Уаргла нам вышло на встречу до 1,500 мужчин и детей, из которых около половины имели ружья. Они выстроились вдоль дороги в две линии, лицом одна к другой, оставив промежуток для нашего проезда. Большинство жителей были негры и мулаты, замечательно некрасивые, Старики, молодые и дети были перемешаны между собою. Три огромных знамени развевались в воздухе. На фланге были выстроены музыканты с бубнами, барабанами, тарелками и флейтами. Ружья большею частью были фитильные, с длинными стволами, покрытыми серебряною насечкою; попадались, [217] впрочем, весьма хорошие английские и французские двустволки. Многие из детей имели пистолеты огромные и неуклюжие, с раструбами у дула.

Мы были приветствованы залпом, довольно согласно произведенным, и оглушительною музыкою. Музыканты, как только мы въехали в линии, бросились за свитою генерала и, не умолкая, играли два, три колена какого-то дикого марша. Наши лошади, испуганные пальбою, криками и музыкою, метались в стороны, становились на дыбы, брыкались, но это нисколько не смущало музыкантов, которые бежали между лошадьми, все протискиваясь вперед, чтобы быть как можно ближе к генералу.

Пешие воины Уаргла, после залпа, по мере того как мимо их проезжал генерал, тоже открывали «фантазию». Партии человек в 60 разделились на две части, и, разойдясь предварительно в разные стороны, бросались одна на другую с дикими криками, стреляя друг другу в ноги и, затем, снова разбегаясь. Часто целью выбирались мы, и тогда ружья разряжались под самыми ногами наших лошадей. Некрасивые лица окружающей нас толпы оживились, глаза блестели, движения сделались порывистее, выстрелы чаще, крики становились все оглушительнее и резче. Видимо, порох произвел на них опьяняющее действие. Свита Бен-Дрисса и наши спагисы не прекращали свою «фантазию» верхом, и скоро вокруг вас был настоящий хаос. Мы должны были приостановиться, пока местная полиция, с короткими пальмовыми палками в руках, не проложила нам путь через толпу, совершенно увлекшеюся «фантазиею».

Наконец, с приближением к садам, выстрелы стали замолкать и толпа повалила за нами. После ненормального возбуждения, наступила реакция. Большинство тяжело дышало и, обливаясь потом, еле передвигало ноги. Люди незажиточные взобрались на небольших ослов и ехали по сторонам нашей толпы, с ружьями поперек седла, и почти доставая ногами землю. Вслед за генералом шагал огромного роста негр, со знаменем в руках. Он улыбался каждому из нас, показывая из-под своих мясистых, красных губ белые как снег зубы.

Мы въехали в пальмовые сады, прекрасно содержимые, и через несколько минут были у городской стены г. Уаргла. Стена, сложенная из глины, с зубцами, фланкирующими башнями и рвом, напоминала стены наших среднеазиатских крепостей. На небольшой эспланаде перед стеною было разбросано несколько шалашей из пальмовых ветвей. В них помещались беднейшие из окрестных [218] номадов, лишившиеся по каким-либо причинам своих палаток и окота. Перед городскими воротами, неожиданно для всех, к нам выбежала на встречу пожилая женщина-мулатка; она приветствовала генерала пением, сопровождавшимся дикими телодвижениями. Полицейские тотчас же отогнали ее, объяснив нам, что это была одна из уличных певиц Уаргла.

Проехав узкие ворота, мы вступили в город, весьма чисто содержанный. На плоских крышах домов, сложенных из глины, сидели женщины и ребятишки. Женщины не закрывали себе лиц, как это делают жены арабов, хотя и имели в этом гораздо большую надобность, так как почти поголовно были замечательно безобразны. У ворот домов сидели мужчины, не участвовавшие в «фантазии». Они, при нашем проезде, вставали и весьма приветливо кланялись. Некоторые из улиц были крытые, чтобы составить убежище от летних жаров. Перерезав город, мы вышли другими ворохами на южную его сторону, где, на эспланаде, начали разбивать свой лагерь.

Прежде чем описывать впечатления, испытанные мною за время четырехдневного пребывания в г. Уаргла, я позволю себе привести некоторые исторические и статистические сведения об этом интересном оазисе, частью сообщенные мне начальником округа Лагуат, полковником Деланглем, частью собранные на месте.

Район, известный под именем Уаргла, подразделяется на два бассейна: 1) Нгуса, который заключает в себе реки: Уед-Неса и Уед-Мзаб. Реки эти наполняются водою только после проливных дождей. Из них на русле Уед-Неса лежит оазис и город Нгуса, построенный на восточной части высохшего соляного озера Сафьюн, в 19-ти верстах от г. Уаргла; 2) бассейн Уаргла, отделенный от предыдущего цепью песчаных дюн. Этот бассейн образует обширную впадину, простирающуюся на 250 верст к юго-западу, до плато Ель-Голеа. Город Уаргла лежит на сухом русле р. Уед-Миа; тут же расположены пять ксаров, все окруженные пальмами.

Надо думать, что заселение оазиса Уаргла (существовавшего прежде под другим именем) относится к самым отдаленным временам. Основателями его были негры.

В эпоху первого вторжения арабов в страну варварийцев, одна из ветвей могущественной фамилии Зената-Бени-Уаргла овладела этим пунктом. По народным сказаниям, подтверждаемым сверх того многочисленными развалинами, страна, которая содержит теперь шесть отдельных оазисов: Уаргла (наибольший), Шот, Ель-Аджеджа, [219] Бамендиль, Буисса, Сиди-Кунлед и Нгуса, составляли прежде сплошной лес пальм, со многими поселениями.

Вследствие страшного вторжения Мансура, сына султана Константины, пальмы были вырублены, часть жителей умерщвлена, другие разорены и рассеяны. Страна медленно оправлялась от нанесенного ей удара, и если и заселилась снова, то только благодаря массе пришельцев с севера: варварийцев (кабилы), арабов, евреев и мозабитов. Большая часть поселений была восстановлена; г. Нгуса даже достиг цветущего состояния и вступил в борьбу с г. Уаргла, раздираемым в это время смутами, вследствие борьбы партий. Не смотря на внутренние распри, оазис Уаргла снова достиг цветущего состояния и считался воротами всех караванов, идущих из Судана. В начале XVI столетия турки овладевают Алжириею, и требуют от Уаргла денежной подати и признания своего господства. Жители, рассчитывая на непроходимость пустынь, отделяющих их от Алжирии, решились сопротивляться. В результате последовало вторжение турок в 1555 году и новое разорение оазиса.

Жители должны были признать свою зависимость от победителей, но это не помешало им, тотчас же по удалении турецких войск, начать беспрерывные кровавые раздоры, еще более их ослабившие. Эти раздоры достигают особенной силы в начале XVII столетия, когда в них вмешиваются окрестные номады племен Шамба, Бени-Тур, Саид-Атба и Мкадма. Номады, приглашаемые сначала как союзники той или другой стороны, кончают тем, что захватывают весь оазис в свои руки и еще более усиливают раздоры и беспорядки. Они грабят оседлых жителей, чем вызывают их ненависть, скоро нашедшую себе выход. Одно из могущественных трибю (род) арабов, Гаман, взяло себе в привычку прикочевывать к оазису и г. Уаргла во время сбора фиников, под предлогом, что некоторые из его членов были собственниками нескольких пальмовых садов. Отбирая большую часть сбора в свою пользу, они сильно разоряли жителей. Уарглинцы, слишком слабые, чтобы сопротивляться этим неудобным гостям открытою силою, прибегли к хитрости. Под предлогом диффа (угощение), они развели номадов по различным частям города и по сигналу, поданному муэзином, призвавшим правоверных к мести, перерезали их всех поголовно. Несколько подобных уроков заставили номадов быть более воздержными в грабеже имущества оседлых; но жители Уаргла сами дали им новые предлоги вмешаться в дела оазиса. Нужно заметить, что оазис Уаргла управлялся султанами, выбираемыми населением. Обыкновенно, после смерти каждого из них, [220] являлось несколько претендентов, и каждая из партий приглашала то то, то другое племя арабов себе на помощь. Так, после смерти султана Алаужа, усобицы за выбор ему наследника, поддерживаемые арабами, длились около столетия и кончились со смертью последнего из претендентов, султана Мулей-Ахмета, расстрелянного французами в 1872 году.

Французы начинают вмешиваться в дела оазиса только с 1849 года, когда честолюбивый шейк г. Нгуса, Магомет-Бабиа, дал им к этому повод. Преследуя выгоды своей партии и личные интересы, он послал в г. Алжир своего сына с депутациею, для заверения французов, что жители оазиса готовы принять их подданство и уплачивать подати. Французы, после пышного приема, сделанного депутации, согласились на присоединение оазиса Уаргла к алжирским владениям и назначили Магомет-Бабиа калифою (высшее звание, заменившее прежних султанов) Уаргла и Нгуса, а жителей этих оазисов обложили самою ничтожною податью, чтобы сохранить за собою хотя наружный вид господства. Но Магомет-Бабиа слишком понадеялся на свое влияние. Скоро ему явился соперник в лице пришельца с севера, Си-Магомет-Абдала, который в несколько недель уничтожил все сделанное Магометом-Бабиа в пользу французов, и под его влияниям уарглинцы снова объявляют себя независимыми.

Си-Магомет-Абдала, занимая по своему происхождению и уму высокое место среда арабов многочисленного племени Улед-сиди-шейк, уже давно обратил на себя внимание французов. В 1842 году он был назначен калифою г. Тлемсена, чем предполагалось противопоставить его влияние возрастающему влиянию известного Абд-эль-Кадера. Но французы скоро заметили, что деятельность Абдалы скорее направлена им во вред, чем в пользу. Тогда его лишили места, но, чтобы не создать в нем противника, сохранили ему значительное содержание. Честолюбивый Абдала не удовольствовался этим. Он предпочел, удалиться в Сахару, где быстро уничтожил влияние французов в различных оазисах, был признан главою многих трибю арабов, и начал делать с ними набеги до самого подножия Атласа. Французы два раза высылали колонны против этого энергичного противника: одну из г. Медеа, другую из г. Константины, но оба раза неудачно. Только в 1852 году, со взятием г. Лагуата, где Абдала был разбит в первый раз, его влияние начинает падать, и к шестидесятым годам уарглинцы, вместе с жителями многих других оазисов, снова вынуждены призвать французское господство.

Для удержания в своей власти отдаленных оазисов Большой [221] Сахары, французы заняли их небольшими гарнизонами. Восстание 1871 года, охватившее всю Алжирию, выказало непрактичность подобной меры. Незначительные по своему составу, лишенные быстрой поддержки, эти гарнизоны были слишком слабы, чтобы сопротивляться восставшему населению, и один из них, занимавший оазис и город Тугурт, был, после отчаянного сопротивления, вырезан поголовно. Несколько колонн, высланных из провинции Константины для усмирения восстания, достигли с большими лишениями и трудностями городов Тугурт, Уаргла и Гома, частью их разрушили и, по восстановлении французского господства (что выразилось назначением туземного начальства из лиц, заведомо себе преданных, прибитием досок к улицам города с французскими надписями и раздачею знамен с надписью: «Vive la France»), возвратились назад, уже не оставляя гарнизонов в этих пунктах.

Доказав туземцам оазисов возможность наказывать их оружием, французы, в настоящее время, приняли особую систему управления всею частью Большой Сахары, принадлежащею к Алжирии. Система эта заключается в создании среди туземного населения французской партии, которой было бы выгодно поддерживать французское господство. Этой партии и отдается власть над остальным населением, с условием собирать и уплачивать французам назначаемую ими, обыкновенно, незначительную подать. Для вознаграждения должностных лиц помянутой партии, треть всех налогов, собираемых с туземного населения, разделяется между ними, по их значению. Так, ага Уаргла Бени-Дрисс, о котором я уже упоминал несколько раз, получает в настоящее время содержания до 20,000 франков. Нужно заметить, что в полосах Алжирии, занятых французскими гарнизонами, должностные лица из туземцев получают, как вознаграждение, только 1/10 всех собираемых ими податей.

С внешней стороны, туземцы-начальники награждаются почетными французскими бурнусами, орденами почетного легиона и медалями. Для придания своей партии материальной силы, без которой легко может повториться история Магомета-Бабиа, французы разрешили каждому ага держать конную и пешую милиции, щедро оплачиваемые из особого специального налога на этот предмет с туземного населения. Так, кавалерист получает 100 франков, а пехотинец до 75 франков в месяц. Милиции эти комплектуются преимущественно из родственников и друзей должностных лиц, принадлежащих к французской партии. Кроме того, французы принимают и другие меры; так, во время пребывания французской колонны в Уаргла, французские [222] инженеры разбили и, под своим руководством, построили небольшую цитадель (казба), в которой Бени-Дрисс, в случае восстания местного населения, может свободно защищаться со своею милициею время, необходимое для поддержания его подвижною колонною из г. Лагуата.

При нашем приезде, у ворот этой цитадели был выстроен для встречи генерала почетный караул из 25 пехотинцев, вооруженных старыми французскими нарезными ружьями. Бедно одетые, босые, вперемешку старики и почти дети, огромного роста и чуть не карлики, эти пехотинцы представляли довольно жалкую картину. Двое из них составляли постоянный караул у входа в цитадель, сменяемый каждые три часа. Эти часовые с комическою важностью отдавали честь, по-французски, каждому проходящему мимо французскому офицеру. Нужно заметить, что в пехоту поступают бедняки, а в конную милицию — люди богатые и знатные. С частью конной милиции Бен-Дрисса, выехавшей вместе с ним к нам на встречу, мы уже знакомы. На нее главным образом и возлагаются все надежды как французов, так и туземцев-начальников.

Население оазиса Уаргла, оседлое и кочевое, доходит до 7,200 человек, — цифра скорее менее, чем более действительной. В этом числе оседлых — 3,620 и кочевых — 3,580.

Оседлое население обитает в городах Нгуса и Уаргла и в пяти ксарах (деревнях), расположенных близ г. Уаргла. Главная масса населения состоит из мулатов; затем, следуют негры, арабы мозабиты, евреи и остатки варварийцев. Возделывание пальм составляет главное занятие негров, мулатов и арабов (оседлых); мозабиты заняты, главным образом, торговлею, а евреи — ручными мастерствами, как-то: золотошвейством, отделкою оружия, производством женских украшений: колец; браслет, серег и т. п. Собственно жителей г. Уаргла считается 1,990 человек, живущих в 1,464 домах. Они владеют 309 ружьями, 297 головами скота (лошадьми, мулами, ослами, козами), и возделывают 365,400 пальм, из которых для себя 200,000, а остальные для продажи плодов окрестным номадам. В г. Нгуса и пяти ксарах считается 1,630 жителей, владеющих 192 ружьями, 102 головами скота и 159,458 пальмами.

Номады Уаргла принадлежат к нескольким арабским племенам, из которых главнейшие суть: Шамба, Мкадма и Саид-Атба. Они кочуют вокруг Уаргла, возвращаясь к этому оазису на время сбора плодов с пальм и на время сильных жаров. Арабы Шамба не откочевывают от города более как на 80 верст. Все арабы имеют в том или другом городе (или ксаре) склады фиников на время [223] своих перекочевок, а многие из них, сверх того, собственники пальмовых садов. Беднейшие из арабов, лишенные возможности вести кочевую жизнь, живут подле населенных пунктов в шалашах из пальмовых ветвей. Всего номадов считается 3,580 человек. Они живут в 739 палатках, могут выставить в поле 205 всадников и 570 пехотинцев и владеют 4,687 верблюдами, 4,199 козами и 8,310 баранами. Кроме того, они собственники 124,000 пальм, для обработки которых обыкновенно нанимают негров ⁶.

Комментарии

4. В столовой зале караван-сарая прибиваются на видном месте литографированные правила, в которых, между прочим, значится:

1) Одна из комнат караван-сарая сохраняется исключительно для офицеров, которые ночуют в ней бесплатно, разбивая свои собственные кровати. За кровать, взятую от заведения, они обязаны платить один франк.

2) Участок земли, назначенный для бивакирования проходящих войск, остается всегда свободным.

3) Воинские чины, следующие отдельно, имеют право на бесплатный приют; этим же правом пользуются и туземцы, служащие при «бюро арабов».

4) Как европейцы, так и туземцы имеют право пользоваться караван-сараями и вводить в них свои стада, с платою по тарифу.

5) Казенные мулы и лошади помещаются в конюшне, а казенные повозки на дворе караван-сарая бесплатно.

6) Проходящие команды не имеют права на воду из цистерны, которая сберегается на случай блокады.

В караван-сараях установлен следующий тариф: ночлег в комнате 0,25 сант., ночлег в комнате с простынями и покрывалом 0,50 сант., ночлег в комнате с умывальными принадлежностями 1 фр. 50 сант., завтрак (три блюда и десерт) 2 фр. 50 сант., обед (суп, три блюда и десерт) 3 фр., за помещение лошади в конюшне 0,10 сант., за хранение товара с одного вьючного животного 0,10 сант., за помещение на дворе стад скота, с каждой головы 0,05 сант., за установленный рацион фуража для одной лошади или мула 1 фр. 25 сант.

Книги, за подписью командующего суб-дивизиею, предъявляются по желанию проезжающих для записывания их замечаний. Книги эти представляются на ревизию командующим округами и начальникам бюро-арабов.

5. «Le grand desert», General E. Daumas. p. 156.

6. Все эти цифры собраны французскими офицерами, состоявшими при колонне генерала ла-Кроа, во время ее месячного пребывания в Уаргла, в 1871 году.