СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

КОСТЕНКО Л. Ф.

ПУТЕШЕСТВИЕ В СЕВЕРНУЮ АФРИКУ

Бытовая обстановка жизни арабов.

Палатка арабов. — Внутренняя обстановка жилища. — Гостеприимство у арабов. — Пища. — Бедственное положение женщины. — Характер арабов. — Привилегированные классы. — Умственное и религиозное образование. — Христианская пропаганда. — Стремление алжирского правительства к развитию культуры среди кочевых арабов.

Кочевое население северной Африки — арабы, обитают в палатках, устраиваемых из материи, фабрикуемой домашними средствами из бараньей, а иногда и из верблюжьей шерсти. Палатка араба представляет весьма простое и далеко несовершенное жилье. Она составляется из нескольких кусков материи, сшиваемых вместе. Ширина одного куска равняется одному, много полутора аршинам. У более достаточных палатка сшивается из кусков большого количества (от 8 до 10-ти), у бедных она составляется из меньшего количества кусков, часто ограничиваясь лишь двумя штуками материи. Палатка разбивается помощью двух кольев от 2 до 3-х аршин высотою, соединяемых сверху перекладиною. На эти колья и перекладину опирается середина [118] палатки, концы же упираются на колья гораздо меньшей высоты (около одного аршина) и притягиваются к земле посредством маленьких колышков, вбиваемых в землю сквозь отверстия, сделанные в самых краях полотна.

Цвет палаточной материи у различных родов арабов различный. Один род имеет палатки белые, другой черные, третий бурые, четвертый полосатые и пр. и пр., так что по одному наружному виду палатки тотчас можно определить, к какому роду (tribu) принадлежат ее обитатели.

По мере обветшания палаточной материи, каждый кусок заменяется новым; но зачастую палатка реставрируется посредством заплат, иногда не гармонирующих с остальным полотном. Нечего и говорить, что палатка нисколько не защищает от холода; от ветру и дождя она защищает также не очень много: ветер проходит из-под низу, а дождь проникает сквозь швы и дырья в материи.

На сколько бедна и незатейлива палатка араба, на столько же убога и несложна и внутренняя обстановка жилья. Палатка всегда перегораживается более или менее грубым ковром на две части: в одной помещаются жены и дети, в другой мужчины, и происходит прием гостей. Жены ни под каким видом не имеют права оставлять свое помещение и показываться гостям. Они даже в отсутствии гостей не участвуют в трапезе мужского населения и едят особо. Пол палатки устилается коврами только у богатых; менее достаточные, располагаются просто на земле. Внутреннее помещение палатки в беспорядке заваливается предметами кухни (деревянными, либо плетеными чашками, мисками, фаянсовою посудою, чайниками и чашками для кофе и пр.), мешками с провизией и фуражом, оружием и сбруею, ручными жерновами для перемолки пшеницы, ступками для толчения перцу, деревянными [119] блюдами, в которых месят кускусу, решетами, сквозь которые его просеивают, пробуравленными сосудами, в которых его варят и пр.

Тут и там глаз наблюдателя усмотрит верблюжье седло, свернутые ковры, расстилаемые в парадных случаях, станки для тканья шерстяных материй, широкие железные скребки для расчесывания верблюжьей шерсти. Среди этого вороха всякой всячины красуется один или два сундука, ярко раскрашенные, с медными замками со звоном; шкатулка, заключающая украшения жен и все, что есть самого дорогого у хозяина, занимает также видное место в палатке.

Возле палатки наваливается куча хворосту, травы или кустарника для огня. Здесь и там виднеются следы костра; сор обильно покрывает пространство вокруг палатки.

Необходимую принадлежность каждой палатки составляют собаки, которые разделяются на две категории: а) собак чернорабочих, кельб, в роде наших дворняжек, предназначаемых для защиты палатки и стад, и б) собак привилегированных, слуги, вроде наших борзых или туркменских тазы. Эти последние живут в самой палатке вместе с семьею; они хотя и красивы, но глупы; кроме того, они избалованы и не злы, в противоположность собакам кельб, весьма злым. Не всякий впрочем араб имеет право держать слуги; только лица начальствующие, богатые и влиятельные имеют на это привилегию. Путник, приближающийся к арабскому дуару, всегда встречается собаками кельб, которые, заливаясь оглушительным лаем, нападают на него с остервенением.

Гостеприимство арабов столь известно, что вошло в поговорку. Оно основано на религии. Когда путешествующий приезжает в арабский дуар, он может быть уверен в [120] приеме самом радушном. Вокруг приезжего собирается огромная толпа народа и каждый старается залучить его к себе. Происходит шум и едва дело не доходит до драки. Проезжего рвут и тащат во все стороны. Чтоб избавиться от этой кутерьмы, путешествующему остается только самому назначить кого-либо из оспаривающих его личность за своего хозяина. После этого, приезжего ведут с триумфом в палатку осчастливленного хозяина, где ему тотчас предлагается диффа, т. е. угощение. Раз войдя в палатку в качестве гостя, вошедший становится лицом священным и неприкосновенным, даже если бы он был до того самым остервенелым и ненавистным врагом. Отказать в диффе даже врагу, считается у арабов делом постыдным. У арабов сложилась поговорка: “борода гостя находится в руках хозяина палатки." Но, с другой стороны, и гость, войдя в палатку араба, уже не имеет права отказаться от предлагаемого угощения, в противном случае он получит приглашение идти искать другого пристанища.

Диффа состоит в следующем: пред посетителем расстилается более или менее грязный и невзрачный коверчик, заменяющий скатерть. Вслед затем подается жареный баран, которого целиком жарят на коле и на этом же коле приносят гостю. Баран раскладывается на большом деревянном блюде, и хозяин сам заботливо отрезывает лучшие куски и собственноручно подает посетителю ³¹. Кусочки печени, обвернутые в жир и зажаренные на особом маленьком вертеле, считаются наиболее лакомым блюдом. [121]

Вместо хлеба у арабов служат пресные пшеничные лепешки.

После баранины следует рагу на половину из баранины, на половину из сушеных фруктов, с обильным соусом, крепко приправленным красным перцем.

В заключение является кускусу, играющий среди туземцев северной Африки такую же роль, как пилав (палау) в Средней Азии; кускусу подается в широкой, плоской деревянной миске на деревянной же подставке и изображающей нечто вроде большой чаши — столика. Кускусу состоит из маленьких зерен пшеничного теста, величиною в мелкий горошек; зерна эти варятся в пару с водою, бульоном или молоком. Шарики при этом отнюдь не должны терять своей формы. К ним прибавляют куски баранины (если баранина не подавалась прежде), говядины, телятины, птицы, дичины и зелени, сильно приправляя перцем.

Едят кускусу либо посредством деревянных ложек, либо просто пальцами, причем зерна скатываются в комок, который затем проглатывается. Обычай требует, чтобы участвующие за трапезой брали кускусу из ямки, которую каждый проделывает против себя на окружности блюда. Середина остается нетронутою на том основании, что, по понятию арабов, благословение Божие нисходит в нее.

При еде арабский этикет требует не замечать того, кто как ест и что ест, даже если бы гость проглатывал волос или насекомое.

Для питья воды или верблюжьего молока, служит единственная деревянная чашка, которая обходит кругом в руки жаждущих. При питье из чашки, приличие требует не дышать на воду: пьющий должен отнять губы от чашки, чтобы перевести дух и потом может снова начать пить. [122]

Во время трапезы собаки протискиваются между гостей и протягивают к снедям свои морды; они с самоотвержением выносят побои, ожидая подачки. Для питья, кроме воды и верблюжьего молока, служит еще обыкновенное молоко и лебен — кислое молоко. У более достаточных в употреблении кофе. Кофе пьют крепкий, исключительно черный, завариваемый вместе с сахаром. В таком виде его пьют повсеместно и оседлые жителя северной Африки.

Женщины у арабов, хотя не закрывают лица, но избегают посторонних взоров и никогда не показываются перед проезжим или гостем. Иногда, в виде особого благоволения, глава семьи, во время трапезы с гостями, отрезывает кусов баранины и посылает жене.

Как у большинства первобытных народов, женщина у арабов низведена на степень вьючной скотины. Здесь она еще в большем загоне, чем у наших киргизов. Для арабской женщины отдых не существует: она прядет и тчет ткани для одежды мужа и семьи, и для сооружения и поддержания палатки; она доит овец и смотрит за скотом по возвращении его с пастьбы; она носит воду, собирает материал для топлива и вообще делает тысячи мелких занятий по хозяйству. Часто она даже принуждена править сохою, нести непосильную ношу и производить множество других тяжелых работ.

Муж в течении целого дня либо смакует кофе, либо бродит, покуривая табак. Во время перекочевки, глава и все мужское население семьи всегда едет верхом на верблюде, на лошади или осле, тогда как жены идут пешком, нагруженные подчас маленькими ребятишками и оружием главы дома. Женщина арабская, воспитанная в убеждении, что она должна исключительно служить мужчине, [123] переносит с терпением ненавистное обращение мужчин, уверенных, что женщина не имеет души. Она переносит побои не только мужа, но даже взрослых сыновей. Не имея ни в чем утешения, она лишена даже возможности молиться: доступ в мечеть ей запрещен, и в своей жалкой доле женщина арабская желает только одного: не быть да старости разведенною после долгих годов тяжелой работы и унижения.

При таких условиях жизни арабской женщины, не удивительно, если она скоро стареет и дурнеет. Женщина арабская красива только в раннем возрасте. Двенадцати лет она выходит замуж, тринадцати лет становится матерью, и к двадцатому году уже отцветает. После двадцатого года арабские женщины становятся безобразными, и это безобразие увеличивается с каждым годом ³².

Главнейшее занятие араба, его, так сказать, прирожденное свойство есть война. За неимением чужого неприятеля, [124] арабу все равно, с кем ни драться, если бы даже это были его собственные соотечественники, но только другого рода. Между отдельными родами арабов искони существует непрерывная борьба, причем нельзя сказать, чтобы эта борьба была бескорыстна. Главнейшею приманкою служит скот и имущество ближнего. Добыча, отнятая у неприятеля, называется разия ³³. Разия собственно и служит важнейшим мотивом для воинских действий арабов. Самая храбрость в арабе далеко относительна. Он храбр, когда видит легкость в успехе; но при малочисленности, или при других неблагоприятных условиях, паника овладевает арабами, и они ищут спасения в поспешном бегстве. Араб величествен и горд, но только в присутствии своей семьи и лиц, общественное положение которых ниже его положения; в присутствии же более сильных и влиятельных лиц, он становится, как говорится, тише воды, ниже травы. Араб уважает одну силу и подчиняется только человеку более энергическому и сильному. Держите араба в ежовых рукавицах — и он будет почитать вас; будьте с ним ласковы и скромны, и он станет презирать вас.

Как все первобытные народы, араб не знает меры своим страстям: он то великодушен, то мстителен, то излишне доверчив, то излишне подозрителен, то щедр, то донельзя скуп.

Воспитанный с детства в школе лишений, араб остается трезв в течении всей своей жизни. Воздержность ему нравится, и часто все его дневное пропитание ограничивается лишь горстью ячменя, либо кускуса. Он неутомим также, [125] как его лошадь и верблюд, и способен переходить в зной и непогоду огромные расстояния без отдыха. Честность араба также условна, как и храбрость. Старшины арабские и сборщики податей воруют и берут взятки, насколько это возможно.

Араб любит деньги, но не для того, чтобы их тратить, а для того, чтобы хранить. Если арабу удастся нажить большую деньгу, он прячет капитал в землю, в потайное, ему одному известное место, и наслаждается сознанием того, что он владеет кладом.

Араб чванлив, хвастлив и всегда кажется не тем, что он есть. Он суеверен и ходит всегда обвешанный амулетами, предохраняющими его от всяких невзгод.

Не смотря на одинаковый род жизни, одни и те же привычки и характер, арабы имеют привилегированные классы, подобно тому, как это существует и у наших киргизов.

У арабов имеется три вида привилегированных классов, или, пожалуй, дворянства: 1) дворянство родовитое, 2) дворянство светское или военное и 3) дворянство духовное. Дворянство первого рода присваивается потомкам Магомета, происходящим от Фатимы, дочери пророка, и Сиди-Али-Аби-Талеба, дяди последнего. Во многих местах корана Магомет предписал народам, которые примут его религию, особенно чтить потомков, происходящих от его крови, так как на последних он возлагает всю надежду по укреплению и распространению мусульманства. Этот род дворянства называется шериф.

Члены дворянства военного называются у арабов джуад. Это суть потомки древних фамилий, происходящих от знаменитого рода Корейшидов, к которому принадлежал и сам Магомет. [126]

Они-то, сопровождаемые своими домочадцами, и поддерживают воинственный дух арабов, направляя их в битву для славы пророка и торжества ислама.

Члены дворянства духовного называются марабу. Марабу — это человек, специально посвятивший себя соблюдению всех правил и предписаний корана, — человек, сохраняющий в ненарушимой чистоте мусульманскую религию, — человек, молитвы которого, по понятию арабов, наиболее угодны Богу. У нас в Средней Азии слову марабу соответствует ишан, что также выражает собою понятие святого человека. Подобно ишанам, марабу среди арабов пользуются большим авторитетом. Слова их имеют одинаково сильное значение, когда относятся к отдельным лицам, равно и когда к целым родам и племенам.

Таким образом, марабу часто укрощали международные распри, примиряя враждующие роды; их заступничество, анайя, часто достаточно для предохранения путешественников и караванов от нападений грабительских шаек и пр. В то же самое время марабу, с кораном в руках, часто проповедывают войну против неверных. Марабу составляют также наследственный класс, как и два предыдущие: джуад и шериф.

Но было бы большою ошибкою думать, что все вышеупомянутые классы дворянства у арабов занимают высокое экономическое положение. Многие лица из привилегированных классов очень бедны и едва сыскивают себе дневное пропитание; но при всей бедности, они, тем не менее, сохраняют моральное влияние на народ и пользуются большим почетом.

Низшие классы, простой народ у арабов, не представляют большого разнообразия относительно промыслов и занятий. Весь народ состоит из пастырей, воспитывающих [127] стада, и в самой ничтожной степени занимающийся земледелием и ремеслами.

У арабов, как и вообще у всех кочевых народов, все богатство состоит в стадах; люди бедные, не имеющие скота, лишившиеся его вследствие падежа, либо грабежа, поневоле принимаются за возделывание пашен или садов, нанимаясь к людям богатым, либо к оседлым жителям. Это своего рода игенчи, существующие среди наших киргизов. Но раз поправившись, т. е. приобревши несколько штук скота, бедняки снова возвращаются к кочевому быту.

Грамотность у арабов развита в самой слабой степени. Только лица чиновные или привилегированные умеют читать и писать. Образование основывается исключительно на изучении корана и его толкований.

В религиозном отношении арабы такие же плохие мусульмане, как и наши киргизы. Мечетей (в городах) посещать не любят и не имеют никакого желания в точности исполнять предписания корана. Вообще, христианская пропаганда между арабами-кочевниками могла бы пойти гораздо успешнее, чем между арабами городскими — маврами, но французское духовенство в Алжирии нисколько не стремится к распространению христианства в северной Африке, а алжирские власти даже, наоборот, стараются укрепить мусульманство. В этом отношении французское правительство повторяет ту же ошибку, какую практиковали мы в Средней Азии, в прошлом и начале нынешнего столетия. Мы усердно хлопотали об устройстве мечетей как в киргизских степях, так даже и в соседних независимых ханствах ³⁴; мы воспитывали мулл, которых посылали к киргизам наставлять [128] этих детей природы правилам мусульманской веры и пр. Ныне мы в Средней Азии держимся другого взгляда, а именно — взгляда равнодушия и индеферентизма. Мы в наших среднеазиатских владениях игнорируем мусульманство; мы не притесняем исповедывания этой религии, но и не покровительствуем. В то же самое время мы не только не стремимся распространять христианство, но бывали примеры, что православное духовенство отсылало назад мусульман, приходивших с заявлением принять христианскую веру.

Французы относительно религиозного вопроса в Алжирии стоят, как сказано сейчас, на той точке зрения, на какой мы находились в конце прошлого и начале нынешнего столетия. Они устраивают повсеместно великолепные мечети, игнорируя христианские храмы, создают школы для приготовления мулл и пр. О развитии христианства нет и помину, и это тем более странно, что французское духовенство известно искони своим миссионерским усердием. Оно распространяло и распространяет христианство в самых отдаленных уголках земли: в Китае, Монголии, Кохинхине, и совершенно игнорирует страну, находящуюся, так сказать, под носом, страну, где некогда христианство процветало и где почва казалось бы не была неблагодарною.

Несколько серьезнее алжирское правительство относилось к вопросу о распространении среди подвластного кочевого населения культуры. Главнейшие усилия администрации были направлены к тому, чтобы отвратить арабов от бродячей жизни, приучить их к оседлости и заохотить к возделыванию земли. Как средство для достижения этой цели, послужили спагисы — туземная кавалерия, комплектуемая волонтерами из арабов. Законом 1 мая 1862 года было выработано положение, в силу которого эскадроны каждого из трех [129] полков спагисов организовались в смала ³⁵, то есть каждый эскадрон приурочивался к известному месту, где спагисы селились с своими женами, детьми и слугами, и занимались хозяйством. Только меньшая половина спагисов отправлялась в командировку для целей чисто военных, но притом и эта часть людей могла быть откомандировываемою лишь на полгода. При смала находились французские офицеры и унтер-офицеры, на обязанность которых возлагалось указывать спагисам на способы к земледелию и к улучшению скотоводства. Земля отводилась спагисам только во временное пользование из числа земель государственных; по распоряжению алжирских властей, места расположения смала могли изменяться.

Для приучения спагисов к земледелию, правительство выкомандировывало в каждое смала одного или нескольких французов-земледельцев, опытных в агрономии и вообще в сельском хозяйстве. Лица эти посылались либо из среды войск, либо из среды развитых колонистов. Эти-то личности, за известное вознаграждение, и обязывались словом и примером показывать спагисам, как надо возделывать землю для пашен, садов и огородов, а также научать мерам для улучшения скотоводства. Алжирское правительство предполагало, что спагис, прожив таким образом в смала узаконенный термин (четыре года), проникнется сознанием превосходства оседлого быта перед кочевым, и, возвратясь восвояси, привяжется к земле, и своим примером заохотит к оседлости и других своих соотечественников. Однако виды алжирского правительства не оправдались. Арабы, поступающие в ряды спагисов, суть люди достаточные, у которых есть [130] лошади и скот ³⁶, следовательно, по понятиям кочевников, люди счастливые, не имеющие нужды заниматься таким позорным делом, как земледелие. По их понятиям, только нищие, т. е. люди, почему либо лишившиеся скота, могут взяться за соху. Французские офицеры и унтер-офицеры в смала с своей стороны мало имели охоты заниматься обучением спагисов земледелию и скотоводству, так как занятия эти выходили из круга их знаний и специальности. Самые земледельцы-руководители тоже не проявляли большого усердия в исполнении своих обязанностей. Вознаграждение им за тяжелый труд полагалось небольшое, так что мало-мальски опытный агроном находил возможность извлекать более значительные средства из своих знаний и труда в других местах.

В то время, когда спагисы при существовавшем стремлении алжирского правительства, не делались земледельцами, они не были и солдатами; а, между тем, содержание полка спагисов обходилось очень дорого и вовлекало правительство в значительные издержки ³⁷. Вот почему французское правительство совершенно отказалось от мысли приохочивать кочевников Алжирии к оседлости, и в 1874 году издан новый закон, по которому спагисы уже не организуются в смала, а представляют из себя исключительно кавалерию и несут службу наравне со всеми войсками.

Что касается до влияния французской цивилизации на кочевников Алжирии, то влияние это пока еще слишком [131] незначительно. Оно ограничивается только проникновением в среду туземного населения дешевых предметов потребления (бумажных тканей, посуды, сундуков, мелких металлических вещей, сахару, кофе, мыла, зеркальцев, духов и пр.). Во всем остальном туземцы почти нисколько не изменились сравнительно с тем, какими они были во времена давно прошедшие.

Старшины арабов (каиды, аги, баш-аги, калифа), на которых французское правительство действует с особенным усердием, также не имеют никакого желания изменять ни своих привычек, ни своего рода жизни. Единственная уступка, сделанная упомянутыми туземными сановниками французской цивилизации, заключается в том, что все поименованные именитые арабы, посещая города Алжирии, не прочь зайти во французские рестораны, где они не брезгают ни европейскою кухнею, ни европейским вином. Хорошее содержание, даваемое им французским правительством, доставляет им возможность подчас обильно, хотя крайне односторонне, вкушать блага европейской цивилизации. [132]

Значение Алжирии для Франции.

Причины завоевания Алжирии французами. — Причины, заставлявшие французов подвигаться вглубь Сахары. — Искание естественной границы. — Невыгодные экономические условия Алжирии. — Вопрос о колонизации. — Правдивое мнение генерала Дюкро о плачевном экономическом состоянии Алжирии. — Проект генерала Дюкро относительно безубыточного занятия Алжирии: учреждение макзенов. — Недостатки этого проекта. — Задача французов в Алжирии. — Стремление европейского населения Алжирии к обособлению. — Проект г-на Солейлье об устройстве железной дороги из Алжира в Томбукту и далее в С.-Луи. — Проект г-на Рудера об образовании внутреннего алжирского моря. — Проект г-на Макензи о затоплении западной части Сахары.

Всякий иностранец, проникавший во внутрь алжирской территории и наблюдавший бедность и малую производительность страны, я уверен, поневоле задавался вопросом: что же такое руководило французами при занятии этой колонии, что заставляло их двигаться столь неудержимо вглубь Сахары, где жалкое, полудикое народонаселение живет среди негостеприимной, бесприютной природы? Занимая Алжирию, французское правительство уверяло, что делает это с целью уничтожения пиратства на Средиземном море. Но разве [133] уничтожения пиратства нельзя было достичь иным путем более прямым и менее убыточным, чем занятие бесплодных и непроизводительных стран? Разве не проще было разрушить притоны морских разбойников на северном берегу Африки, и затем мирно удалиться, опочив на лаврах? Но тут возникает новый довод французской политики, защищающей свой образ действий относительно занятия Алжирии.

Нам говорят, что французский консул был оскорблен Алжирским деем Гуссейном, ударившим его веером по лицу ³⁸, и что, следовательно, для спасения части французского имени необходимо было занять территорию Алжирии. Но и этот довод опять-таки кажется непонятным: разве нельзя было виновного дея, за его тяжкий проступок, свергнуть с престола, заменив другим своим ставленником, более уважающим французское имя? Очевидно, что удар по лицу консула был только предлогом для того, чтобы занять владения строптивого дея. Зачем же нужны были Франции эти владения? Ответ нам дает надпись золотыми буквами, исполненная на мраморном пьедестале памятника, воздвигнутого в г. Алжире в саду Маренго в честь Наполеона I. Надпись гласит: son genie avait reve cette conquete. Отсюда усматривается, что участь Алжирии была уже решена гораздо ранее 1830 года, что о завоевании ее думал еще Наполеон, и, если не осуществил своего намерения, то лишь по неимению на то свободного времени. Более характеристичной надписи, которую мы только что привели, нельзя было и придумать. Вид [134] с того места, на котором стоит памятник, действительно поражает впечатление туриста и переносит его в какой-то чудный, сказочный мир. Зрителю открывается волшебная панорама алжирского порта и безбрежной синевы моря; вправо и влево расстилается береговая полоса Алжирии с восхитительнейшими садами, в которых растут самые нежные тропические растения: финиковая пальма, бананник, бамбук, сахарный тростник и пр. и пр. Среди яркой, роскошной зелени садов, сверкают ослепительною белизною цепи деревень, деревушек и вил, принадлежащих либо маврам, либо европейцам. Из порта то и дело снуют корабли, которые бороздят Средиземное море по веем направлениям. Чудный и благорастворенный климат позволяет жить большую часть года на открытом воздухе. Вся эта видимая благодать располагает француза к упоению, и она-то собственно и вызвала упомянутую выше надпись, которая служит лучшим объяснением причины завоевания Алжирии. Побережная полоса Северной Африки (литораль), подобно сирене, выставившей из недр морских очаровательное личико, давно манила французов в свои обольстительные сети. Французы и не подозревали какое чудовище скрывается далее за этим сказочным, волшебным побережьем. Если к сказанному прибавить еще стремление унаследовать подвиги и римлян, всесветных завоевателей, владевших также Африкою, то станет еще более понятных побуждение французов к завоеванию Алжирии. Таким образом, роскошная природа африканского побережья, благодатный климат и пример римлян служили настоящими поводами для занятия французами алжирского побережья, занятия, которое осуществилось в 1830 году. Но вслед за лицевою стороною следует изнанка. Заняв алжирское побережье, французы очутились лицом к лицу с [135] бедными полудикими племенами, зависевшими от Алжира и населяющими горную полосу — Тель. Нельзя было оставаться обладательницею побережья, не подчинив горных жителей — кабилов, и вот французы втягиваются в долгую войну с полудиким населением, увлекаясь шаг за шагом все дальше и дальше, ища естественной границы, т. е. такой, где бы можно было остановиться в полной уверенности за спокойствие и безопасность своих владений.

Спустя десять лет по овладении Алжиром, французы дошли до южных пределов горной полосы (Теля) и вполне рассчитывали остановиться там. Впереди расстилалась степь Сахара, характер которой довольно существенно отличается от характера Теля. Казалось бы, что лучшей естественной границы, как степь Сахара, трудно и найти. Но на деле вышло, что и степь не могла служит надежной защитой французских владений в северной Африке. Овладевая Телем, французы вскоре пришли в столкновение с новым элементом — кочевым. Кочевые арабы имеют свои летовки в Теле и следовательно на территории, подчиненной французам. На зиму арабы перекочевывают в Сахару, следовательно выходят из под власти французов. Таким образом южная окраина Теля нисколько не могла служить естественною границею: кочевники, сообразно времени года, постоянно переходят ее взад и вперед по перпендикулярному направлению. При этом различные роды арабов из-за летовок и других причин, беспрестанно враждовали и теперь враждуют друг с другом. Для умиротворения более строптивых родов требовалось вмешательство французских властей и французского оружия. От заслуженной кары виновники спасались бегством в Сахару.

Чтобы добыть их там, надлежало предпринимать степные экспедиции. Ряд таких экспедиций повлек за собою [136] занятие Лягуата, лежащего в Великой Сахаре, и служившего центром, на который опирались непокорные роды арабов, недовольные французами и их водворением в Теле.

Но выдвинувшись в Сахару и заняв Лягуат в 1852-м году, французы нисколько не поправили дела. Естественная граница, точно заколдованная, удалялась в глубь Великой Сахары; непокорные и строптивые племена находили опору в дальнейших оазисах: Варгла, Мзаб, Эль-Голеа. И вот французы, не смотря на все искреннее желание не двигаться дальше, не смотря на всю сознаваемую невыгоду увлечения в глубь Сахары и чрез то чрезмерного разбрасывания своих сил, все-таки принуждены были предпринимать ряд экспедиций в Великую Сахару и присоединить к своей территория оазисы Варгла и Голеа, а над Мзабом учредить протекторатство.

Таким образом французы, заняв в 1830 году Алжирское поморье, в 1840 году были уже у южной окраины Теля, в Богари, в 157 километрах от Алжира; в 52 году они подвинулись к югу еще на 309 километров в Лягуат, а ныне крайний оседлый пункт их владений в Сахаре — Эль-Голеа отстоит от Лягуата на 471 километр, или от Алжира на 937 километров, т. е. почти на тысячу верст. Но, очевидное дело, что и Эль-Голеа не может считаться за надежную границу, обеспечивающую французские владения в Алжирия с юга. За Голеа, в 403 километрах расстояния, лежит оазис Инсала, население которого в высшей степени враждебно настроено против французов. Кроме того, и независимые кочевые арабы, живущие между Эль-Голеа и Инсала, вторгаются в алжирские владения и нападают на подвластных французам кочевников. Затем туареги, дикое и воинственное племя, живущее одним разбоем и населяющее Сахару [137] к югу от Инсала до Томбукту, еще более тревожит южное пограничное пространство алжирских владений.

Таким образом французы поставлены в безвыходное положение: с одной стороны — занимать степи им в высшей степени убыточно, а с другой стороны — опыт научает, что держать в повиновении кочевые народы можно только тогда, когда мы с своими укреплениями находимся среди их кочевок. Как Франция извернется из этого безвыходного положения, решить трудно. Ей нельзя оставаться в той позиции, которую она занимает в Алжирии, и в тоже самое время слишком убыточно двигаться вперед.

В экономическом отношении, Алжирия и до сих пор не приносила метрополии никаких выгод; даже, наоборот, на содержание своей колонии на северном берегу Африки, Франция приплачивает до 40 миллионов франков ежегодно.

Причина, почему французское правительство не извлекает никакой пользы из Алжирии, заключается в крайней бедности и непроизводительности страны. В Алжирии не только не имеется больших рек, но даже количество малых весьма ограниченно, да и те имеют воду лишь зимою, либо весною. Летом же большинство алжирских речек совершенно высыхает. Недостаток воды служит серьезною помехою для развития хлебопашества, которое одно только и могло бы, до некоторой степени, вознаградить издержки французского правительства на содержание Алжирии. Европейские переселенцы и колонисты, водворяющиеся в Алжирии, не могут обеспечивать урожаев посредством орошения полей, так как воды в алжирских речках в течении лета крайне мало. Вследствие такого обстоятельства, урожай пшеницы и ячменя (одна из самых доходных статей производительности Алжирии) находятся в зависимости от выпадающей сверху влаги, и потому [138] сильно колеблется. По уверению опытных старожилов, урожай пшеницы в Алжирии колеблется от 5 до 50 сам.

Почва Алжирии не благоприятствует для разведения хлопчатника и все попытки к тому не дали утешительных результатов.

Также точно и шелководство здесь нисколько не развито.

Минеральные богатства, хотя и находятся в горах Теля, но, по отсутствию залежей каменного угля, разрабатывать их трудно.

Лесов в Алжирии очень мало, и если и есть, то доступ к ним крайне труден. Вот причина, почему как для казенных, так и для частных построек в Алжирии, употребляется лес (дуб и сосна), привозимый из Марсели, из России и из Швеции.

Туземное население Алжирии весьма бедно и не отличается никакою экономическою предприимчивостью.

Мавры, живущие в городах, занимаются ремеслами и мелкою торговлею, сбывая дешевые произведения как своей, так и европейской фабрикации кабилам и арабам. Кабилы живут в ничтожных лачугах или шалашах, сделанных из хворосту, глины и камней. Они имеют самое ограниченное количество скота и занимаются садоводством и в слабой степени хлебопашеством, засевая пшеницу и ячмень. Быт арабов стоит на более низкой степени, чем быт наших киргизов. Ничтожные потребности арабов вполне гармонируют с слабою степенью их экономической производительности.

При таком положении дел, французам в Алжирии оставалась одна надежда: развить производительные силы своей африканской колонии путем европейской колонизации. Предполагалось, что природные французы, приобретая оседлость на [139] алжирской территории, принесут с собою знание европейцев и сумеют извлечь из алжирской почвы то, что не могут извлечь из нее туземцы.

Но почва оказалась слишком неблагодарною, и мало находилось охотников, желавших менять богатую, цветущую, благословенную территорию Франции на скудную, безлесную, безводную и малонаселенную африканскую колонию. Если и шли колонизаторы, то только такие, которые потеряли на своей родине либо все свое состояние, либо доброе имя, либо и то и другое вместе. Придя на новую землю, авантюристы мало имели охоты приниматься за тяжелый труд пахаря, а предпочитали изыскивать другие средства существования, причем эксплуатация туземцев была на первом плане.

После инсуррекции 1871 года, французское правительство конфисковало лучшие земли у кабилов и теперь рассчитывает приманить более добродетельных переселенцев.

Жители Эльзаса и Лотарингии, недовольные своим новым правительством, составляют один из наиболее надежных контингентов для колонизации; но достаточно увидеть места расположения новых поселков эльзасо-лотарингцев, чтобы убедиться, что едва ли найдется и из них много охотников основать оседлость в Алжирии.

Печальное экономическое положение Алжирии сознают сами французы. Вот как описывает это положение один из ветеранов французской армии, генерал Дюкро, лет тридцать прослуживший в Алжирии и написавший довольно объемистую брошюру под заглавием: Правда об Алжирии (La verite sur l'Algerie).

“Читатель легко поймет, что только с глубокою горечью мы произносим печальные истины, которые составят заключение нашего труда. Но делая это, мы думаем исполнить долг [140] честного гражданина. Надо же наконец разорвать завесу, надо же, чтобы Франция знала в настоящем свете свое положение в этой Алжирии — предмете столь обольстительных надежд и столь жестоких разочарований.

“Тогда, и только тогда, она будет иметь сознание того, что она делает, и видя цель, которую позволительно достигнуть, она возможет соразмерить жертвы и уравновесить их с осуществимыми результатами.

“Не смотря на все старание и искусство садовника, растение не может произрастать быстро на почве скудной и непроизводительной.

“Алжирия в настоящее время остается такою же, какою она была во времена Саллюстия, во времена Константина; она представляет в целом почву лишь умеренного плодородия ³⁹. Она совершенно лишена проточной воды. Она не имеет вообще больших лесов и даже, на огромных расстояниях, простого кустарника и никакого топлива.

“Почва очень пересечена; перерезанная глубокими оврагами, сухими в продолжении большей части года и наполненными стремительными потоками в известный сезон, она не поддается легко к проведению хороших путей сообщений. [141]

“На этой почве мучительной и неверной, земледелец должен не только бороться против трудностей, которые встречает во всех климатах его тягостное ремесло, но, сверх того, и против разрушительных бичей, которые очень часто являются разорять результаты самого упорного труда и парализировать самые прекрасные надежды. Таковы суть: неправильность климатических явлений, чрезмерная засуха, необычайные ливни и в известных полосах снег и лед; наводнение, саранча, другие насекомые, землетрясения, эпидемии, эпизоотии.

“Вот что мы могли наблюдать очень часто во время нашего долгого пребывания на этой алжирской почве, которую мы любили со всем благосклонным жаром молодости и которая, в течении очень долгого времени, была предметом наших мечтаний и наших иллюзий.

“Не веря больше в возможность полного и быстрого развития европейской колонизации, а также в окончательное подчинение арабов и кабилов, убежденные, однако, что честь, интерес Франции неотложно повелевают ей преследовать свое дело цивилизации и всегда оставаться абсолютною владычицею алжирского поморья, мы должны были изыскать систему занятия (но не колонизации) наиболее верного, и наименее убыточного для метрополии, и результаты этих изысканий и находятся изложенными в первой части нашего труда ⁴⁰."

Из этих искренних слов оказывается, что только одна честь требует дальнейшего удерживания Алжирии за Франциею. Для возможного уменьшения непроизводительных издержек, генерал Дюкро и предлагает свой проект занятия [142] Алжирии. Он советует большинство европейских войск вывезти оттуда, а оборону колонии возложить на самих туземцев, образовав нечто в роде поселенных войск, которых он называет макзенами.

За границу Алжирии г. Дюкро предлагает южную окраину Теля и вдоль этой-то окрайны и организовать упомянутых макзенов.

Сущность проекта г. Дюкро заключается в следующем. Из родов (tribus) туземцев, обитающих вдоль южной окраины Теля, избрать такие, которые отличаются преданностью французам и не раз доказали таковую на деле. Эти роды освобождаются от всяких поземельных и иных податей, равно как избавляются от всяких государственных работ и повинностей. Землю предоставить в их полное распоряжение, сделав ее неотчуждаемою ни под каким видом. Взамен этих весьма существенных льгот, каждый род обязывается во всякое время, по первому призыву правительства, выставить:

Сто всадников хорошо снаряженных.

Сто пехотинцев молодых и здоровых.

Вооружение каждый всадник получает от правительства.

Вместо всякого мундира, всадники отличаются только черным цветом бурнуса и красною лентою, вплетаемою в шнур из верблюжьей шерсти, наматываемый вокруг головы.

Пехотинцы снабжаются оружием только во время войны, т. е. во время возмущений. Во время мира оружие их сохраняется в складах. При удалении всадников, во время военных действий, от занятой территории, пехотинцы остаются на месте, изображая внутреннюю стражу.

Роды макзенов обязаны содержать постоянно наготове до 150 мулов или верблюдов, назначаемых специально для [143] перевозки либо французских солдат, либо для перевозки провианта, либо, наконец, для походного лазарета.

В случае похода долее шести дней, всадники-макзены получают ежедневную дачу ячменя, сухарей, кофе, сахару и. кроме того, один франк. Пехотинец получает один франк и дачу сухарей, кофе и сахару.

С макзенами, подобным образом организованными, ген. Дюкро надеется удерживать в повиновении весь Тель, так как собственность и семейства макзенов вполне отвечают за безопасность пограничного пространства.

В устройстве макзенов автор усматривает организацию, аналогичную с организациею австрийской военной границы и с нашими южными пограничными укрепленными линиями, которые, по словам автора, суть ни что иное, как limitanei римлян.

Ссылаясь на нас, почтенный автор должен был бы придти к иному заключению. Мы действительно ограждали и ограждаем наши азиатские пограничные пространства учреждением в роде макзенов — козачеством, но здесь выходит весьма существенная разница в том, что поселяемые на наших окрайнах козаки — происхождения чисто-русского, ничего общего не имеющие с туземцами, среди которых они живут. Нашему правительству никогда и в голову не приходило защищать пограничное пространство самими же туземцами. В этом-то и кроется коренное различие в способе занятия нами пограничных пространств с тем способом, который предлагает г. Дюкро для Алжирии. Для нас совершенно непонятно защищать границу самими же сартами, киргизами, бурятами и пр.

Наше правительство и без того освобождает вновь покоренные народы от многих государственных повинностей [144] (между прочим рекрутской) и облагает их налогами в размерах, меньших против тех, которые взимались при прежних правительствах ⁴¹. Мы думаем поэтому, что устройство макзенов на том основании, на котором предлагает достопочтенный ген. Дюкро, не может быть выгодным для французов в Алжирии. Во-1-х, если с учреждением макзенов и уменьшится число французских войск, а чрез то сократятся расходы, то вместе с тем сократятся и доходы и во-2-х, цель нисколько не достигается: макзены вовсе не будут страшны для тех туземцев, которые не будут избавлены от взноса податей. Льготы, дарованные французским правительством [145] одним родам, возбуждали бы ненависть в других родах, которые конечно выместили бы на своих соотечественниках за такое предпочтение. Наконец удержание в повиновении вновь занятых местностей должно основываться на активной силе особенно когда имеется дело с кочевниками. Войска господствующей нации всегда должны находиться среди туземного населения и быть готовыми преследовать малейшие грабежи, беспорядки, укочевки и пр., к чему макзены нисколько не будут иметь ни склонности, ни охоты. Есть даже более вероятия предположить, что макзены сами служили бы источником для больших беспорядков на границе, так как под предлогом охраны последней, они стали бы нападать на слабейшие роды с целью грабежа, а от сильнейших терпели бы в свою очередь.

Французским войскам поминутно приходилось бы вмешиваться в распри и наказывать как охранителей, так и охраняемых. Из сказанного явствует, почему французам в Алжирии невыгодно основать оборону ее пределов на самих же туземцах ⁴².

Французам в Алжирии, как кажется, остается один исход для их цивилизаторской деятельности: это — путем превосходства своей культуры развивать последнюю среди туземцев, поощряя их к большей производительности и увеличивать экономическое значение страны. В этом отношении римляне служат прекрасным образцом. Для возможно большего развития экономических сил в северной Африке, римляне изрезали страну прекрасными виадуками, акведуками, повсюду устраивали гигантские цистерны для хранения воды. Все это [146] давало возможность к развитию хлебопашества, и не даром северная Африка в древности имела прозвище житницы Рима.

Благодаря акведукам и цистернам, вода распространялась по стране равномерно, и это-то обстоятельство и позволяло заниматься хлебопашеством в размерах гораздо больших, чем оно развито ныне.

Многочисленные развалины и остатки римских сооружений в странах северной Африки и ныне красноречиво свидетельствуют о той широкой политической и экономической деятельности, какую проявляли здесь римляне.

Конечно, период владычества французов в Алжирии весьма еще невелик, и очень вероятно, что со временем и французы сумеют создать на северном берегу Африки страну настолько производительную, что она будет окупать издержки метрополии.

Но тут опять возникает затруднение иного рода. В Алжирии не существует французской государственной закваски. Европейское население Алжирии (кроме войск и чиновников) нисколько не тяготеет к Франции, а, напротив, стремится к обособлению. Алжирия будет французскою колониею лишь до тех пор, пока там будет преобладать военное управление, т. е. пока страна не будет иметь и тени автономии; но раз восторжествует гражданский элемент — отпадение колонии сделается неизбежным. Причины, объясняющие малую (гражданскую) связь Алжирии с Франциею, заключаются в следующем.

Европейское население Алжирии состоит только на половину из коренных французов (129,601 чел.);остальная половина (115,516 чел.) состоит из иностранцев: испанцев, итальянцев и мальтийцев, которые конечно не имеют [147] ничего общего с Франциею. Даже и коренное французское население Алжирии не связано с метрополией и нисколько не заинтересовано в ее судьбах. Это суть или колонисты, разорвавшие всякую связь с родиною, где они потеряли все им дорогое, или авантюристы, пришедшие на новую почву искать счастья. Среди сброда людей всевозможных профессий, в Алжирии находится не мало людей и интеллигентных, которых также загнала сюда злая судьбина и разные жизненные невзгоды. К числу таких людей принадлежат социалисты и последователи Шарля Фурье, Сен-Симона, Консидерана, Годена, Вазара, Анфантена и других.

Нечего и говорить, что люди эти насаждают иные семена и не расположены в пользу старой Франции.

В заключение этого беглого обозрения значения Алжирии для Франции нельзя пройти молчанием нескольких грандиозных проектов, предлагаемых некоторыми личностями, стремящимися вызвать Алжирию к усиленной экономической жизни.

Во время международного географического конгресса, собиравшегося в Париже в 1875 году, г. Солейлье (Soleillet) предлагал устроить железную дорогу из Алжира через Лягуат, Мзаб, Инсала, Томбукту в С. Луи, в Сенегале. Проект г-на Солейлье, однако же, не встретил большого сочувствия.

Расстояние от Алжира до Томбукту равняется 2439 километрам; да от Томбукту до С. Луи — 1400 километров. Чтобы вести железную дорогу поперек Сахары, надо сперва овладеть страною с ее дикими обитателями, а для этого французским войскам пришлось бы делать поход в 2000 километров только от Лягуата до Томбукту. Но похода сделать мало: необходимо укрепить за собою пройденное пространство посредством сети фортов, и притом не на одном только [148] пути наступления, но распространив их в стороны, — одним словом, заняв прочным образом всю Великую Сахару. Занятие всей Сахары потребовало бы слишком грандиозных затрат, которые можно было бы произвести лишь в таком только случае, если бы, с устройством железной дороги, предвиделась надежда на их погашение; к сожалению, оказывается, что ни город Томбукту, ни весь Судан, по своей производительности, не имеют большого экономического и торгового значения. Если уж так желательно французам завязать торговые отношения с Суданом, то вопрос гораздо проще разрешается посредством направления пути в Томбукту из C. Луи.

Несравненно более серьезности представляет проект капитана генерального штаба Рудера об образовании внутреннего алжирского моря. Проект этот также обсуждался на парижском географическом конгрессе и привлек гораздо более сочувствия, чем предыдущий ⁴³.

Сущность этого проекта заключается в следующем.

К югу от провинции Константины и регентства Тунисского, на параллели вдающегося угла залива Кабес, лежит цепь углубленных солончаковых пространств, или, пожалуй, высыхающих озер, тянущийся с запада на восток. Эти солончаковые пространства называются по туземному (по-арабски) шотами или себки ⁴⁴. Все шоты, о которых идет речь, лежат ниже поверхности моря, и самый восточный отделяется [149] от залива Кабес узким перешейком в 18 километров шириною. Прокопав этот перешеек, г-н Рудер надеется, что вода из Средиземного моря устремится во внутрь страны и образует узкий, но длинный залив, выгоды которого, по словам г. Рудера, были бы неисчислимы как для Алжирии, так и для Туниса.

Возможность осуществления этого проекта тем более вероятна, что в древности, во время римского владычества, здесь действительно существовал большой залив, именовавшийся Большим заливом Тритона. О существовании Тритонова залива свидетельствуют многие писатели древности и между прочим Геродот (кн. IV), Ссилакс, Помпоний Meлас, Птоломей и др.

С течением времени волны со стороны моря, набрасывая песок и ил в устье залива, образовали перешеек, отделивший залив от моря. Как только произошло подобное разобщение, залив Тритона обратился в стоячее озеро, которое, отчасти вследствие испарения, при действии южного ветра, отчасти вследствие заноса песку, приносимого тем же ветром из Сахары, стало последовательно мелеть, разбилось на несколько меньших озер, которые, в свою очередь, все более и более испаряясь и уменьшаясь, образовали ту цепь солонцов [150] или шотов, которые и ныне ясно указывают на следы бывшего залива Тритона.

В настоящее время, самый западный край шота, Мель-рир, отстоит от Кабеса на 320 километров. По сделанной в 1875 году в мае нивелировке особою комиссиею под руководством капитана Рудера, оказалось, что дно Мель-рира лежит на 26-27 метров ниже уровня океана. Шот Мель-рир соединяется с шотом Селем, имеющим ту же глубину. Оба названные солончака лежат в пределах Алжирии. В пределах тунисских находятся также два шота Рарса и Эль-Джерид, отрезанные от залива Кабес вышеупомянутым перешейком. Но между шотом Селем и Рарса есть также перешеек в 18 километров длиною при 3,2 метра превышения над поверхностью океана. Одновременно с нивелировкою алжирских шотов, была сделана рекогносцировка и шотов тунисских, которая была произведена италианскою комиссиею, под руководством г-на Коренти (председателя италианского географического общества). Шоты тунисские гораздо мельче: дно их лежит всего около 2 1/2 метров ниже поверхности моря. Но что всего важнее для успеха предприятия, это то, что перешеек, отделяющий шот Эль-Джерид от моря, по словам членов италианской комиссии, состоит не из песку, но из твердых, каменистых пород. Вот эта-то узенькая полоска твердой земли и представляет серьезный камень преткновения к прорытию канала с целью затопления шотов.

Возобновление Большого залива Тритона, по словам г-на Рудера, было бы полезно в следующих отношениях.

Залив Кабес совершенно лишен портов, тогда как внутреннее алжирское море оказало бы большую услугу навигации, предоставив возможность судам находить надежную защиту [151] от северо-восточных ветров, весьма жестоких в этих местностях.

Затем, г-н Рудер убежден, что внутреннее море благодетельно повлияет на климат не только Алжирии и Туниса, но и южной Европы. Сухой, горячий, южный ветер из центральной Африки (сироко), проходя через внутреннее море, будет насыщаться водяными парами, из которых часть вслед затем разрешится дождем на горах Алжирии и Туниса, а другая часть увеличит количество воды, ежедневно выпадаемой в Сицилии и южной Италии.

Страна к северу проектируемого внутреннего моря, во время существования залива Тритона, пользовалась более влажным климатом, вследствие чего она была более облесена, имела более обильные реки и чаще пользовалась дождями, а вследствие всего этого страна была густо населена, заключала множество цветущих городов и служила для римлян неисчерпаемым источником жизненных продуктов. Но с исчезновением залива Тритона, песок из Сахары, перелетая свободно через высохшую поверхность залива, стал засыпать культивированное пространство и обращать цветущую, плодородную страну в песчаную пустыню. Г-н Рудер надеется, что внутреннее алжирское море снова вызовет к жизни уголок Африки, бывший некогда столь цветущим. Если, говорит г-н Рудер, прорытие Суезского канала способствовало к улучшению климата в прилегающих местностях, то что же можно ожидать от целого моря в 320 километров длиною и 60 километров шириною?

Степная речка Уэд-Джеди, протекающая в южных пределах провинции Алжир и впадавшая некогда в залив Тритона, а теперь теряющаяся в шотах, с наводнением прежнего Тритонова бассейна, снова сделается значительною [152] рекою, а не таким ничтожным ручьем, каким представляется ныне.

Независимо от улучшения климата, внутреннее море, по словам проекта, способствовало бы и к улучшению путей: так, вместо тягостного путешествия через солонцы, можно было бы проходит значительное расстояние водою.

Для того, чтобы песок из Средиземного моря снова не занес бы устья канала, г-н Рудер предлагает устроить противоветряную плотину. Стоимость предприятия, по приблизительной смете автора проекта, обойдется всего около 15 миллионов франков.

При всей блестящей стороне описываемого проекта, в нем, однако, сильно просвечивает изнанка, охлаждающая рвение практиков.

Во-первых, если справедливо, что перешеек, отделяющий солонец Эль-Джерид от моря, состоит из каменистых пород, тогда расходы по прорытию его увеличатся в громадных размерах.

Во-вторых, глубина шотов в пределах тунисских незначительна, и в-третьих, самое Тритоновое море, если бы таковое действительно и осуществилось, по своим размерам, едва ли могло бы оказать заметное влияние на климат страны. Это была бы весьма узкая полоса воды, имеющая только в немногих местах 60 километров ширины; на большем же протяжении она ограничивалась бы лишь несколькими километрами, а в прокопах перешейков — даже несколькими саженями. У вас в Средней Азия имеются два внутренние моря: Аральское в 400 верст длины и 200 верст ширины, и Каспийское море в 1100 верст длины и 270 в. ширины, и ни одно из них порознь, и ни оба вместе не производят увлажающего действия на прилегающие страны. Прилегающие к ним страны [153] также безлесны и бесдождны, как и степь Сахара. Черное море имеет размеры еще более значительные, но и оно также мало в сравнении с прилегающими степями, чтобы оказывать заметное влияние на увлажнение климата наших Новороссийских степей.

Если такие моря, как Черное, Каспийское и Аральское незначительны для того, чтобы влиять на климат, то что же можно ожидать от полосы воды, напоминающей скорее канал, а не море.

Если г-н Рудер держится того мнения, что мелкие водяные бассейны, испарением лучше действует на увлажнение климата, чем глубокие озера и моря, то и тут мы можем сослаться на пример наших среднеазиатских оазисов, где масса оросительных каналов (арыков), из которых некоторые достигают сотен верст длиною, почти нисколько не влияет на увлажнение климата означенных оазисов, в которых дождь течении летних месяцев считается явлением редким и исключительным.

Если край к северу от Тритонова залива в древности был более населен и более увлажнен, то это происходило от совокупности многих других причин, точно также, как и у нас в Средней Азии, где предание говорит, что население вдоль Сыр-Дарьи было так густо, что кошка могла из Ташкента до устья Сыра пройти по крышам домов, а соловей мог перелетают это пространство, пересаживаясь с дерева на дерево.

Еще большею грандиозностью, чем описанный проект, отличается проект английского инженера Дональда Макензи, предложившего затопить часть западной Сахары, известной под именем Эль-Джуф и занимающий пространство в 126,000 английских квадратных миль. Сущность этого проекта заключается в следующем. [154]

Часть пустыни Эль-Джуф лежит значительно ниже уровня Атлантического океана, а песок пустыни, заключая в себе значительную примесь соли, обнаруживает, что пустыня эта когда-то составляла часть Атлантического океана. С течением времени, песчаный вал отделил ее от океана; вода испарилась и морское дно Эль-Джуфа обратилось в песчаную пустыню. Песчаный вал тянется вдоль берега между мысами Губи и Боядором. Этот вал, по мнению г-на Мекензи, не трудно прорыть, и тогда восстановится прежнее сообщение Эль-Джуфа с океаном и пустыня сделается снова частью последнего.

Выполнение этого проекта сделало бы северную Африку легко доступною европейской культуре и открыло бы торговле новую обширную область — землю Судана.

Проект этот был высказан г-м Мекензи летом прошлого 1875 года, на митинге, в жилище лондонского ларда-мера Мёншен-Гаусе. Проект был принят с большим сочувствием и лорд-мер изъявил готовность принимать вносы для покрытия расходов по предварительным изысканиям.

Вследствие недостатка положительных данных, трудно пока сказать что-нибудь об осуществимости этого проекта; но грандиозность затеи, вероятно, долго будет соблазнять многих предприимчивых людей и потому вопрос этот не останется бесплодным и для науки. [155]

Алжирские войска.

Алжирия — военная школа для Франции. — Алжирские войска. — Тюркосы, их военные качества, способ комплектования и пр. — Батальоны легкой африканской пехоты. — Полк иностранцев. — Спагисы. — Гумы. — Мекзены. — Обмундирование алжирских войск. — Продовольствие. — Расквартирование. — Крепости и укрепления. — Приморская линия укреплений. — Укрепления Теля. — Степная линия укреплений. — Стратегическое значение Лягуата. — Характеристика военных действий французов в Алжирии. — Перемена взгляда французского правительства на значение Алжирии. — Занятия алжирских войск. — Корпус офицеров. — Военные собрания. — Внешний вид алжирских офицеров.

До 1871 года французское правительство смотрело на Алжирию исключительно, как на военную школу, для чего кроме войск местных, специально предназначавшихся для обороны Алжирии, привозились для военной практики войска из Франции. Эти последние войска сменялись ежегодно таким образом, чтобы, в известный промежуток времени, все части войск во Франции прошли бы через алжирскую школу.

Ныне взгляд французского правительства на этот предмет совершенно изменился. На Алжирию стали смотреть как на колонию, которая в экономическом отношении должна окупить издержки, затрачиваемые на ее содержание метрополиею. [156] Все почти европейские войска вывезены, а из местных, организован особый алжирский корпус (19-й), состоящий из пехоты: четыре полка зуавов, три полка туземных стрелков, известных под именем тюркосов, три баталиона легкой африканской пехоты, известных под именем зефиров и полк иностранцев; кавалерии: четыре полка африканских егерей и три полка спагисов, и артиллерии: два артиллерийских полка.

Броме того, в состав алжирского корпуса входят еще четыре дисциплинарные роты и одна рота пионеров.

Зуавы комплектуются из коренного французского населения и затем привозятся в Алжирию, где и отслуживают узаконенный четырехлетний срок. Они носят туземный костюм, причем бреют голову и поверх фески навертывают чалму.

Тюркосы формируются из бедных туземцев, не имеющих хозяйства и постоянного рода занятий. Для привлечения их поступать в ряды войск, установлена премия (la prime) в 300 франков. Половина этой суммы дается при поступлении на службу, а другая половина — по окончании.

В полки тюркосов поступают арабы, кабилы, бискри, лягуаты и не возбраняется поступать даже европейцу. 2-й полк тюркосов, расположенный в провинции Константина, почти весь состоит из бедных арабов, тогда как в 1-м и 3-н полках, преобладают кабилы.

Казалось бы странным, почему французское правительство в Алжирии набирает войска из туземцев в то время, когда на преданность последних еще нельзя положиться.

Тюркосы, равно как и спагисы, вербуются на четыре года, после чего возвращаются восвояси, обученные владеть оружием и следовательно представляют готовый контингент [157] для инсуррекции. Французы очень хорошо сознают это, но тем не менее продолжают формировать туземные полки. Причина, побуждающая французов дорожить войсками из туземцев, заключается в некоторых хороших качествах, в высшей степени принадлежащих этим последним. Эти хорошие качества заключаются в следующем: в субординации, слепой исполнительности, пассивной храбрости выносливости. Туземцы с детства приучены ко всякого рода лишениям, почему не удивительно, если они переносят гораздо лучше природных французов зной, безводие, голод и вообще всякие невзгоды. сопряженные с походною жизнью. Кадр офицеров и унтер-офицеров в полках тюркосов (равно как и в полках спагисов) состоит из французов. Французские офицеры, служащие в полках тюркосов, хотя обращаются с людьми негрубо, но во всяком случае строже, чем в том случае, когда им приходится обращаться с природными французскими солдатами. Вследствие такого, более строгого обращения, обусловливаемого превосходством французской расы над туземною, тюркосы более, так сказать, вышколены и выдрессированы; но это еще не значит, чтобы они были безусловно лучше войск, составленных из природных французов. Последние всегда устойчивее первых, и в серьезных опасностях не теряют головы, подобно войскам туземным.

Что же касается до опасности, которой подвергается французское владычество в Алжирии от содержания туземных войск, то таковая опасность значительно ослабляется на основании следующих соображений:

1) Туземное население Алжирии не имеет никакого единства. Не только различные туземные народности находятся в постоянной вражде, но даже племена и роды одних и тех же народностей вечно враждуют друг с другом. Мавры, [158] кабилы и арабы составляют три главнейшие подразделения населения Алжирии. Они искони ненавидят друг друга. Но мавры и кабилы одной местности совершенно чужды маврам и кабилам другой местности. Что же касается до арабов, то различные роды их (трибю) и до сих пор продолжают враждовать между собою.

Поэтому неудивительно, если тюркосы, равно как и спагисы, не только спокойно, но даже с остервенением готовы нападать на своих же соотечественников, руководясь жаждою молодечества, либо просто поживы.

Очевидцы рассказывают, что во время последней большой инсуррекции (1871 года) тюркосы, находившиеся в рядах, стреляли в своих одноаульцев, которых они узнавали и с которыми перебранивались, находясь в цепи.

2) Бедность населения, не имеющего сколько-нибудь серьезного оружия, также ослабляет действие инсурекции. Туземному народонаселению запрещено иметь настоящее французское оружие.

3) Близость сообщения Алжирии с Франциею действует также несколько успокоительно относительно разбираемого вопроса. В 30-40 часов значительная масса французских войск может быть доставлена из Марсели и Тулона в Алжирию.

Бедность туземного населения Алжирии служит причиною, почему никогда не бывает недостатка при вербовке в тюркосы. После франко-пруской войны, когда требования военной службы сделались строже, когда во Франции, как и во всей Европе, усиленно принялись за обучение войск, туземцы Алжирии с меньшею поспешностью стали было вербоваться в тюркосы. Замешательство, однако, продолжалось не долго, и ныне снова, не только нет недостатка в желающих [159] вербоваться, но повсеместно ощущается значительный избыток. Этот избыток, конечно, позволит сформировать и четвертый полк тюркосов, к чему в настоящее время французское правительство и приступает.

Нет сомнения, что со временем французское правительство относительно туземцев должно будет перейти к общеобязательной военной повинности и перестать выплачивать премию.

Батальоны легкой африканской пехоты (infanterie legere d'Afrique) составляются из штрафованных, отбывших свой срок в дисциплинарных ротах. Эти нижние чины не возвращаются в прежние части, во избежание дурного влияния на товарищей, но для дослужения узаконенного термина отправляются в означенные батальоны. Эти батальоны имеют отдельную организацию и расположены по одному в каждой провинции. Нравственный уровень людей этих батальонов, как и следует ожидать, стоит не на высокой степени; это по большей части люди бесшабашные, прошедшие огонь и воду, и потому управление ими трудно. Но при умении обращаться с ними, они в боевом отношении не только не ниже остальных войск, но, напротив, дерутся бешенее и отчаяннее. Они обмундированы по-европейски.

Полк иностранцев весь расположен в провинции Оран. Этот оригинальный полк формируется из охотников всевозможных наций. В прежнее время большинство состояло из немцев. Ныне преобладают эльзасцы и лотарингцы. Служба волонтеров здесь производится на общем основании. Всякий, поступающий в этот полк, записывается непременно солдатом, и только впоследствии, по испытании политической и нравственной благонадежности поступившего, его производят в унтер-офицеры и затем в офицеры.

Между иностранцами есть не мало людей богатых и достаточных. В этом полку, между прочим, служит известный путешественник по Африке, прусак Гер. Рольфс. [160]

Полк иностранцев, составленный из сброда людей всевозможных национальностей, состояний и профессий, естественно должен представлять большие трудности для управления. Для сплочения столь разнообразного состава, дисциплина в этом полку поддерживается самая строгая.

Полки африканских егерей комплектуются из европейцев; они имеют обмундирование европейское.

Спагисы — суть туземная кавалерия. Полки спагисов комплектуются добровольным поступлением, причем не только не дается никакой премии, но, напротив, требуется представление залога в 600 франков. Вместо залога можно представить лошадь, стоимостью в означенную выше цену. Залог собственно и назначается для покупки волонтеру лошади. В случае недостатка вербующихся, правительство дает льготу: оно принимает туземцев без залога и лошади. Последняя дается правительством, но стоимость ее вычитается из жалованья. В спагисы вербуются почти исключительно арабы — люди, привыкшие к обращению с лошадью, и как все степные народы, лихие наездники.

Так как арабы народ исключительно военный и любят военную службу, то они служат больше из чести.

Кроме того, их привлекает красная куртка и красный бурнус, которые имеют право носить только спагисы. Красным бурнусом спагисы особенно кичатся перед своими соотечественниками, одевающимися в белый или, правильнее, засаленный бурнус. Спагисы, как солдаты, владеют теми же качествами, как в тюркосы, с тою разницею, что обучение строю у спагисов идет менее успешно, так как не только полки, [161] но даже эскадроны редко бывают в сборе: они постоянно разбиты на части и носят службу, подобно тому, как у нас в Туркестанском округе, употребляются казаки. Выносливость как людей, так и лошадей делает спагисов весьма ценными в глазах французского правительства. Спагисы одеты в национальный костюм. Снаряжение лошади также туземное. Спагисы употребляют седла с чрезмерно высокими спинками позади и луками впереди. Стремена их широки и выгнуты. Вместо нагайки служат длинные заостренные шпоры. Спагисы, как и вообще арабы, сидят на коротких стременах, в позитуре, по-видимому, совершенно неудобной для европейца; но тем не менее привычка делает посадку их удобною, и спагис не знает усталости в верховой езде.

Кроме перечисленных родов оружия к местным войскам Алжирии следует отнести еще следующие части:

Четыре дисциплинарные роты, состоящие из порочных нижних чинов. Они занимаются преимущественно работами по сооружению дорог, крепостей и пр.

Одна рота пионеров, комплектующаяся из членовредителей, желавших отделаться от службы. Они выслуживают узаконенный термин в этой роте и вместо военных экзерциций занимаются общественными работами.

Затем, к числу местных войск следует отнести еще и ополчения, известные под именами гумов. Гумы собираются по приказанию алжирского правительства в экстренных случаях на непродолжительное время. Они собираются туземными начальниками трибю (родов) каидами или агами, и ими же ведутся против появившихся шаек. Гумы ничего не получают от правительства; они имеют своих лошадей, свое оружие и сами заботятся о своем продовольствии. Гумы собираются лишь на несколько дней, много недель, и по окончании [162] набега возвращаются к своим занятиям. Гумы набираются исключительно между арабами.

Между арабами набирается также особый вид туземных воинов, известных в Алжирии под именем мекзен. Это суть арабы, которые избавляются от податей и получают жалованье в размере 30-35 фр. в месяц. По нескольку мекзенов имеется в распоряжении начальников бюро арабов и занимаются развозкою пакетов и пр. Они способны в самое короткое время проходить большие расстояния. Это нечто в роде наших джигитов, с тою разницею, что мекзены в Алжирии пользуются большим почетом, чем наши джигиты в Туркестане.

Все число местных войск в Алжирии простирается до 36 тысяч человек. Из этого числа туземных войск (тюркосов и спагисов) около 12 тысяч. Считая все население Алжирии в 2.414,418 чел., оказывается, что по 1 солдату приходится на 67 чел.

Войска, привозимые из Франции и поступающие на службу в алжирский корпус, обмундировываются по-европейски, за исключением зуавов, носящих туземный костюм. Зуавы и тюркосы имеют обмундирование мавританское, а спагисы арабское.

Первый вид обмундирования состоит в следующем. Солдаты носят суконные жилеты и таковые же расстегнутые куртки, широкие (суконные) панталоны, широкий пояс, чулки и башмаки. Поверх бритой головы надевается красная суконная феска с большой синею кистью, а вокруг фески навивается небольшая белоснежная чалма. Кроме того, солдаты имеют короткий суконный плащ с капюшоном.

Спагисы вместо чалмы носят гаик — легкую бумажную материю, покрывающую спину, голову и шею, и привязывающуюся к феске бечевками из верблюжьей шерсти. Поверх куртки они носят красный бурнус. [163]

Ни тот, ни другой костюм, с европейской точки зрения, не может быть назван вполне удобным и целесообразным, и остается только удивляться, как французы и до сих пор не могли заменить туземный костюм (хотя бы для одних зуавов) более подходящим.

Начнем с обмундирования зуавов и тюркосов.

Суконная феска с кистью и чалмою тяжела для головы ⁴⁵, а главное, не прикрывает ни глаз, ни ушей, ни затылка. Ослепительный свет солнца в северной Африке, вместе с тем способствует к развитию глазных болезней, как в среде населения, так и в среде войск. Офтальмия это одна из самых распространеннейших болезней на северном берегу Африки. Предохранить глаза солдата от солнца казалось было бы делом первой необходимости.

Множество арабов, служащих в рядах тюркосов, должны иметь уши и затылки также открытыми, как и зуавы, в то время, когда араб шагу не может ступить без гаика ⁴⁶.

Жилет, куртка и пояс без нужды усложняют костюм воина; первейшее качество военного обмундирования состоит в простоте. Солдат должен быть одетым в одно мгновение ока, поэтому шаровары и сюртук, либо куртка (летом шинель или гимнастическая рубашка) есть самый целесообразный костюм солдата. Нечего и говорить, что суконная одежда зуава либо тюркоса, во время длинного и жаркого [164] африканского лета, могла бы быть с пользою заменяема одеждою из другого материала, более легкого.

Широчайшие суконные шаровары для кавалериста не представляют неудобства, но для пехотинца они тяжелы, а главное — неудобны в дождливое время и особенно при переправах в брод, когда они намокают и в высшей степени затрудняют движение. Мавру, который всю свою жизнь сидит на одном месте, летом укрываясь в тени, естественно что широчайшие панталоны не мешают; ⁴⁷ но солдату, при его быстрых передвижениях, шаровары эти положительно неудобны. Подтверждением справедливости наших слов служит то, что в Тунисе пехотные солдаты (набираемые по преимуществу из мавров) не носят на службе широких шароваров, а употребляют штаны вроде наших суконных солдатских

Чулки и башмаки хороши летом, в сухую погоду: они легки и прохлаждают ноги; но дело принимает совершенно иной оборот в дождливое и холодное время, когда солдату приходится подчас брести в грязи или в снегу чуть не по колено. В этих случаях сапоги, притом с высокими голенищами, вещь незаменимая.

В костюме спагисов гаик, хотя и защищает затылок, но не защищает глаз. Доказательством же потребности, ощущаемой туземцами в прикрытии глаз, служит то обстоятельство, что и кабилы, и арабы, отправляясь в дальнюю дорогу, надевают громадных размеров плетеную шляпу (из волокон стержня алое-agave), с широчайшими полями.

Суконная куртка спагиса летом слишком тепла; что же касается до бурнуса, то о нем следует сказать, что надо [165] быть очень привычным к нему, чтобы не находить его неудобным. Бурнус — это мешок с вырезом, в который просовывают голову, и с разрезом спереди. Понятно, что действовать руками с таком мешке трудно, почему туземцы закидывают одну поду на левое плечо, освобождая для действия правую руку. Часто араб носит бурнус на одном плече, а иногда просовывает в отверстие вместо головы руку, и носит его таким образом, чтобы он не мешал.

Бритье головы мусульманами, возведенное кораном на степень догмата — вещь весьма полезная; но заставлять европейцев брить голову — казалось бы делом неполитичным: с таким же основанием можно было бы заставлять зуавов совершать обрезание, пятисрочное омовение и прочие весьма полезные предписания корана.

Продовольствие алжирских войск отличается от продовольствия войск, находящихся во Франции только тем, что в Алжирии отпускается нижним чинам ежедневная дача кофе, сахару и вина. Ежедневное употребление (утром) кофе нижними чинами приносит им пользу в гигиеническом отношении, так как, по отзову врачей, оно парализует лихорадку.

В кавалерии лошадям вместо овса дается ячмень. Узаконенная дача ячменя в Алжирии равняется 6 килограммам в день, что составляет 14 3/4 русских фунта ⁴⁸.

Вместо сена, в большинстве случаев, служит степная трава дрин, достаточно питательная и охотно употребляемая лошадями.

Для пойла лошади, по отзывам французов в Алжирии, необходимо давать по крайней мере 15 литров в день, что составляет 1,2 наших ведра ⁴⁹. Но ясное дело, [166] что при раздаче воды необходимо сообразоваться с организмом лошади и другими условиями. Потребность в питье зависит от многих причин: от комплекции лошади, от времени года, от количества работы и пр. Летом, при сильном испарении, всякое животное выпивает воды гораздо больше, чем зимою; при усиленной работе также требуется и усиленная порция воды, и тем большая, чем продолжительнее и труднее была работа.

Войска алжирские, подобно туркестанским, разбросаны небольшими гарнизонами во многих фортах и укреплениях. Они повсюду расположены казарменным образом, для того, чтобы всегда быть готовыми к выступлению. Казарменные помещения не везде устроены хорошо; в некоторых пунктах они, что называется, сделаны на живую нитку, так что потолки в дождливое время года протекают. Но зато госпитали во всей Алжирии устроены очень хорошо.

Количество крепостей во всей Алжирии весьма значительно; название крепостей к ним, впрочем, идет также мало, как и к нашим крепостям в Средней Азии. Подобно последним, французские укрепленные пункты Алжирии с успехом могут противостоять только против туземцев; в европейском же смысле слова, они не заслуживают никакого значения. Все крепости Алжирии имеют самое простое начертание: они состоят из полигональных фронтов с тур-бастионами по углам. Крепостная ограда состоит из стены, сложенной из камня, связанного цементом; на двух третях высоты прорезаны бойницы. Так как туземцы не имеют артиллерии, то стены французских укрепленных пунктов имеют толщину, достаточную для выдерживания только ружейного огня. Характер расположения французских укрепленных пунктов в Алжирии следующий. [167]

Все крепости и укрепления Алжирии расположены в четыре линии. Первая линия укрепленных пунктов есть линия приморская, расположенная вдоль берега, у подножий северной покатости Атласа, либо его отрогов. Эта линия есть базис французского влияния в Алжирии. Крепостцы здесь расположились либо на высотах, либо амфитеатром, либо у самого подножия покатости, на плоском берегу. Местоположение всех их чрезвычайно живописно. Более или менее удобный рейд дает возможность к устройству прекрасных портов. В некоторых из означенных пунктов порты уже устроены, в других они устраиваются. Лучшие порты суть в Алжире (провинция Алжир), в Арзене (провинция Оран), в Филипвиле и Боне (провинция Константина). Затем следуют: Немур, Оран, Мостаганем, Тенес, Шершель, Делис, Бужи, Джеджели, Коло и Ла-каль. Лучше всех пока защищен порт Алжира, но большинство совершенно открыто. В настоящее время французское правительство деятельно занято устройством батарей для защиты своих алжирских портов от внезапного европейского вторжения. Батареи располагаются таким образом, чтобы они могли защищать не только порт, но и весь рейд.

Вторая линия укреплений располагается вдоль северной границы горной полосы, именуемой Тель и тянущейся вдоль моря, следуя направлению прибрежья.

Ширина этой полосы не везде одинакова. На западе и в центре (в пров. Оран и Алжир) она простирается от 110 до 120 километров, на востоке (провинция Константина) до 260 километров. Поверхность ее заключает в себе 15 миллионов гектаров ⁵⁰. [168]

Тель представляет в одно и то же время страну, весьма пересеченную, и страну, способную до некоторой степени к агрикультуре, житницу Алжирии. Полоса эта во многих местах покрыта лесами, перерезана ущельями, по дну которых струятся ручьи, и населена бедным, но воинственным племенем кабилов, не имеющим, кроме костюма и религии, ничего общего с арабами. Кабилы живут оседло в бедных незатейливых шалашах и занимаются земледелием и ремеслами; арабы же занимаются скотоводством и ночуют летом в долинах Теля, а зимою в степях Малой и даже Великой Сахары. Для удержания Теля во власти французов, последние должны были построить здесь массу укреплений и соединить их удобными дорогами. Укрепления Теля расположены главнейшим образом в двух линиях: первая — северная, сторожит входы в Тель со стороны моря; вторая — южная, сторожит выходы из него в Малую Сахару. Северную линию составляют следующие форты: Тлемсен, Сиди-бен-Абес, Маскара, Сиди-бен-Гавель (в провинции Оран), Орлеансвиль, Мелиана, Блида, форт Наполеон (в пр. Алжир), Мила, Константина и Гельма (в пров. Константина). Южную линию составляют форты: Саида, Тиарет (в провинции Оран), Богар, Омаль (в провинции Алжир), Бордж-Буаредж, Сетиф и Батна (в провинции Константина.)

Иногда эти две линии соединяются еще промежуточными укреплениями; так, например, укр. Медея лежит в самой середине Теля и служит для связи Блиды и Богара.

Укрепленные пункты соединены один с другим прекрасно устроенными шоссированными дорогами. В промежутках по дорогам учреждены маленькие форты, именуемые борджами.

В мирное время эти борджи суть только станции, где перепрягают лошадей в дилижансах, следующих от [169] одного города или укрепления к другому. В военное же время, или во время инсуррекций, в них располагается человек шесть-семь солдат для защиты тракта от банд инсургентов или просто разбойников. Борджи состоят из четырехугольной, сложенной из камня ограды (вроде наших среднеазиатских рабатов) с тур-бастионами по углам. Длина одной из сторон борджа около 70 сажен; в стенах прорезаны бойницы и в одном из боков устроены единственные ворота. Внутри, вдоль стен, размещены дома для живущих постоянно на станции смотрителей, для маркитантов, комнаты для проезжающих и, наконец, конюшни и сараи.

Посредине двора вырывается колодезь.

Четвертая линия укреплений может быть названа степною. Она расположена вдоль Джебель-Амура. Каждая область имеет по одному такому укреплению, а именно: область Оран — укрепление Жеревиль, лежащее по сю сторону Джебель-Амура на прямом пути в Великую Сахару; провинция Алжир защищается укреплением Лягуат, лежащим по ту сторону Джебель-Амура, на прямом пути в Мзаб и далее в Томбукту, и, наконец, провинция Константина опирается с юга на укрепление Бискра, составляющее средоточие оазиса Зибан. К югу от названных укреплений расстилается обширная неприютная степь Великой Сахары, с населением бедным, по преимуществу кочевым. Время от времени среди этой безбрежной степи, как острова среди океана, попадаются оазисы, расположенные один от другого на значительных расстояниях, часто совершенно безводных. Жеревиль, Лягуат и Бискра — это суть три передовые пункта Алжирии, вынесенные, или, пожалуй, выброшенные французами в самую степь. Гарнизоны этих укреплений незначительны; они имеют главнейшим образом активное значение, т. е. в случае беспорядков между подвластным [170] населением — обязаны выходить из укреплений и стараться настичь грабительские банды.

Из трех описываемых укреплений самое важное стратегическое значение имеет центральный пункт — Лягуат, наиболее выдавшийся к югу. Значение этого пункта состоит в следующем. Лягуат прикрыт с тылу хребтом Джебель-Амур, количество проходов в котором ограниченно. Кочевники центральной Сахары, которые вздумали бы напасть на южную границу Алжирии, должны проходить через оазис Мзаб, служащий этапом при безводных переходах. При первой вести о появлении шаек у Мзаба, французские власти из Лягуата отправляют в сказанный оазис (лежащий в 180 километрах от Лягуата) человек 50-100 мекзенов, иногда человек 200 гумов, а в случае более серьезной тревоги — спагисов или даже часть подвижной колоны.

Подвижная колона в Лягуате состоит из одного баталиона зуавов, одного баталиона тюркосов, одного эскадрона африканских егерей, одного эскадрона спагисов и двух горных орудий. Для придания этой колоне наибольшей подвижности, в Лягуате имеется постоянный верблюжий обоз, силою около 500 верблюдов.

Собственно же для обороны верков Лягуата имеется гарнизон в две роты легкой африканской пехоты (зефиров).

Войска французские в Алжирии имеют, собственно говоря, два различных театра для действий: один в стране гористой — Тель, населенной по преимуществу кабилами, другой — в стране степной, населенной арабами. Серьезного сопротивления неприятель не оказывал ни в горах, ни на равнине, и французам всегда приходилось вести войну только партизанскую. Цель предприятия состоит в том, чтобы настичь шайку инсургентов [171] или просто грабителей, которые вырезывают отдельные пикеты, грабят почту, нападают на транспорты без прикрытия и пр. и пр. Вооружение туземцев, с которыми французам приходится иметь дело, ниже всякой критики. Редкий из туземцев, отправляясь на войну, имеет огнестрельное оружие, которое, впрочем, более страшно для стреляющего, чем для того, в кого стреляют. Ружья у туземцев кремневые или ударные, с изоржавленными и изогнутыми стволами, перевязанными бечевками. Но большинство туземцев не имеет даже и такового оружия; оно заменяется либо матраками (деревянными кастетами), либо просто камнями.

Трудность военного предприятия для французов заключается в преодолении препятствий, противопоставляемых природою. В гористых местностях французским экспедиционным отрядам приходится переваливать через хребты, покрытые снегом (зимою), брать ущелья, которые неприятелю легко завалить и пр. В степных походах главнейшая трудность состоит в прохождении безводных пространств, для чего необходимо везти воду с собою и делать усиленные переходы, чтобы скорее добраться до источников живой воды.

Из сказанного видно, что собственно в боевом отношении Алжирия для французов школою быть не могла, так как неприятель, с которым приходилось иметь дело, слишком ничтожен. Хотя реляции и возвещали часто о блестящих победах алжирских военачальников, но эти победы достигались легко и военные сами нарочно раздували незначительные восстания, делая из них нечто серьезное. В этом отношении наши военные действия в средней Азии представляются во всяком случае гораздо более серьезными, чем таковые же действия французов в Алжирии. В Средней Азии мы имеем соседями независимые ханства, в которых все-таки существуют хоть какие-нибудь войска. [172] Они дурно вооружены, плохо обучены, но до некоторой степени дисциплинированы, будучи спаяны волею одного властителя и ведомые известными военачальниками. В Алжирии неприятельская армия, подобная нашим среднеазиатским неприятельским армиям, существовала только во время первого прибытия французов на северный берег Африки; это была армия турецкая, защищавшая Алжир. По разбитии войск дея и по овладении Алжиром, французам уже пришлось вести войну с полудикими ордами арабов, вроде наших киргизов, или с нестройными бандами кабилов, которые ни по вооружению, ни по одиночному развитию не могут сравниться даже с нашими горцами Кавказа. Тем не менее французское правительство до последнего времени смотрело на Алжирию, как на школу для войск и для генералов, и только после 1871 года, по усмирении большой инсуррекции, оно отказалось от этого взгляда и, как сказано выше, усваивает другой взгляд — необходимость колонизировать край европейцами, для того, чтобы извлечь из него хотя какую-нибудь экономическую пользу. Франция ныне почтя вдвое уменьшила количество войск, занимавших Алжирию, и уже не посылает больше туда частей войск из метрополии.

Но если Алжирия не могла выработать искусных военачальников, тем не менее нельзя отрицать пользы, которую приносили алжирские походы для войск. Походы или, правильнее набеги французов в Алжирии не могли не отражаться благоприятно на воспитании войск. В Африке французские солдаты привыкали и к более строгой дисциплине, и к трудностям, и к лишениям походной обстановки. В войсках, расположенных в Алжирии, резонерство и вмешательство в политику практикуются гораздо в меньшей степени, чем в войсках, расположенных на территории собственной [173] Франции. В Алжирии и солдат, и офицер всецело заняты своим делом.

Независимо от военных экзерциций, алжирские войска, подобно нашим туркестанским, занимаются постройкою бараков, казарм, дорог и пр. Караульная служба в Алжирии отбывается гораздо в больших размерах, чем во Франции. В летнее время военные занятия начинаются с раннего утра. Затем, в 10 часов утра, играется вечерняя заря и люди, кроме должностных, не выходят из казарм до 6 часов вечера, после чего снова начинаются обычные военные занятия вплоть до сумерек. В 9 часов вечера вторично играется вечерняя заря.

Корпус офицеров в алжирских войсках замечательно хорош. Субординация доведена до высшей степени. Капитан относительно подчиненных ему субалтерн-офицеров пользуется таким же авторитетом, каким в других армиях пользуется полковник. Младшие в чине офицеры, обращаясь к старшим, адресуются с словами: mon capitaine, mon colonel, mon general. Эти же слова прибавляются и по окончании ответа, сделанного на вопрос старшего. Старший называет младшего по чину и фамилии. Но при всей чинности и, можно сказать, церемонности в обращении старших офицеров с младшими, первые нисколько не чванятся своим старшинством и чужды всякой заносчивости. Мне часто приходилось видеть генералов заседавших в кафе за одним столом с поручиками и капитанами. Вообще, в обращении старших чинов с младшими замечаются отношения патриархальные, в лучшем смысле этого слова. Младший уважает в старшем не мундир его и не лишний галун на обшлаге, а личность, по своей служебной опытности и знанию, стоящую выше и потому действительно заслуживающую уважения. [174]

В среде корпуса алжирских офицеров замечательно развит esprit de corps. Офицеры каждого рода войска гордятся своим мундиром и стараются поддержать честь своего оружия.

Офицеры специальных родов оружия (артиллерия и саперы), по своему военному образованию, стоят во главе войск. Кавалерийские офицеры вырабатывают в себе лихость и молодечество; пехотные офицеры отличаются пунктуальною исполнительностью в преследовании служебных обязанностей. Соревнование между офицерами различных родов оружия с первого раза может быть принято за антагонизм; но, вникая в вопрос внимательнее, замечается, что об антагонизме не может быть и речи.

В среде алжирских офицеров я заметил большую любознательность и охоту к чтению серьезных книг. Многие из них, в часы досуга, занимаются изучением страны в которой живут ⁵¹.

У весьма многих непременно найдется маленькая библиотечка, составленная из нескольких военных книг, из описаний путешествий по Африке или исследований Алжирии. Любознательность алжирских офицеров проявляется и в сборе коллекций: весьма часто в квартире алжирского офицера вы усмотрите несколько чучел ящериц, рогатую виперу в спиртной банке, несколько скорпионов, тарантулов и прочих насекомых и гадов, характеризующих почву Алжирии. Офицеры, любящие охоту, украшают свои [175] незатейливые жилища шкурами убитых зверей (львов, пантер, лисиц и пр.) и чучелами птиц.

Для сближения офицеров и для доставления им возможности в часы досуга проводить время, соединяя приятное с полезным, правительство устраивает повсеместно военные собрания (cercles militaires); таковые собрания уже устроены во многих местах, в других они еще устраиваются. В зданиях, предназначенных для военных собраний имеются: библиотека, читальная, бильярдная, буфет, зал для игры в домино, в карты и пр. Зачастую при собрании имеется садик с приспособлениями для игр, развивающих глазомер и мускульную силу. Виденные мною офицерские собрания в Алжирии произвели на меня самое приятное и отрадное впечатление. Библиотеки при них я нашел прекрасными: выбор книг в этих библиотеках не оставлял желать ничего лучшего. В осмотренных мною библиотеках книги были распределены по шкафам на следующие отделы: военные сочинения; специальные сочинения по разным другим наукам (физике, химии, агрономии и пр.); путешествия; журналы (revues). Масса газет (journaux) гражданских и военных также входит в состав книжного богатства библиотек и читален. Библиотеками заведывают расторопные, часто весьма образованные унтер-офицеры. Читальни в собраниях я находил в известные часы всегда наполненными читателями. Кроме того, офицеры берут книги себе и на дом.

Внешний вид алжирских офицеров производит также весьма приятное впечатление. Военный мундир здесь пользуется почетом, и офицеры во всех городах Алжирии всегда показываются на улице не иначе, как в военной форме и при оружии. [176]

Единственно, что умаляет военную осанку гг. алжирских офицеров — это дозволение носить жилеты и ходить с расстегнутыми сюртуками. Это дозволение впрочем понятно при знойном климате Алжирии. Белые полотняные застегнутые на все пуговицы кители, принятые на время летних жаров для офицеров туркестанских войск, кажутся более целесообразными, чем черные суконные сюртуки, присвоенные гг. алжирским офицерам.