СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ЮНКЕР В. В.

ПУТЕШЕСТВИЯ ПО АФРИКЕ

REISEN IN AFRIKA

ПУТЕШЕСТВИЕ 1879-1886 гг.

Пребывание у князя Ндорумы и постройка станции Лакрима

В связи в наступлением периода дождей я имел в виду укрыть в надежном селении багаж и большую часть прислуги во главе с Бондорфом. Я познакомился по пути к Ндоруме с трудностями путешествия с большим багажом в этих областях, где негры еще не привыкли к регулярной и оплачиваемой службе носильщиков, и твердо решил в будущем не повторять этой ошибки.

Так же, как я теперь основывал новую станцию у Ндорумы, я хотел бы время от времени делать это и в других местах для размещения людей и объемистого багажа. Бондорф мог бы, как теперь у Ндорумы, заниматься собиранием зоологической коллекции, в то время как я сам совершал бы свои обходы с ограниченным количеством необходимого снаряжения. Дожди не могли удержать меня от путешествия, но я должен был стараться держать сухим мое имущество и обеспечить питанием моих людей. Таким образом, предстояли недели напряженного труда по постройке станции у Ндорумы, прежде чем я мог думать о новом походе.

Место для строительства было уже очищено от травы, и для нас были сооружены временные хижины. Легкий уклон поверхности к речке Уэре, с юга на север, делал это место пригодным для станции: небольшие каналы для стока дождевой воды обеспечивали сухость. Местность лежала в редком саванновом лесу; деревья и кустарник были уже срублены, но недоставало пока еще самого необходимого материала для [270] постройки лучших хижин. Ндорума не выполнил своего обещания приготовить все это: возможно, он по простоте своей думал, что я мог бы удовлетвориться сооруженными для меня хижинами.

Во время приема в многочисленном окружении я дал волю своей досаде по поводу навязанного мне способа путешествия по его области: как из-за нехватки носильщиков неприятно задерживалось мое прибытие; как мой багаж доставляется носильщиками сюда с заметным неудовольствием; что Бондорф с остатками багажа должен был также ожидать, пока люди вели меня по своему усмотрению к Гассанде, где я после побега носильщиков вынужден был снова оставаться под дождем, без укрытия; что в Дем-Бекире он, Ндорума, дал мне обещание, побудившее меня отказаться от сопровождения правительственных солдат и даже отослать их с его границы обратно, доверяясь ему, его вождям (баики) и подданным. Теперь я надеялся, что хотя бы при постройке станции его люди будут работать охотно.

Прежде всего я должен был думать о том, чтобы обнести отведенное место прочным забором. Леопард, этот самый прожорливый в стране ньям-ньям хищник, похищающий людей, водился и здесь. Немногие хижины нашего будущего селения находились в открытой местности вблизи почти [271] непроходимой местами чащи реки Уэре с темными лазейками, откуда хищник мог напасть на нас. Прочная изгородь должна была предохранить нас от ночного нападения зверя.

Поэтому я огородил пространство длиной восемьдесят шагов с востока на запад и шириной шестьдесят шагов с севера на юг. Постройку забора с четырех сторон обеспечили четыре вождя. Стволы деревьев, толщиной в руку или ногу, длиной от десяти до двенадцати футов, были плотно установлены в ямы, глубиной в два фута, и подперты с обеих сторон утрамбованной насыпью высотой в полтора метра. До полного окончания этой работы прошло еще много времени в заботе и нетерпении, так как из-за отсутствия людей постройка затягивалась.

Через несколько дней я согласился на просьбу князя и разрешил прорицателю (бинзе) азанде возвестить собравшимся у моих хижин людям свое предсказание. Его прорицания касались моей личности, нашего прибытия и пребывания в стране. Тенденция этих предсказаний состояла в том, чтобы внушить почтенной публике веру в пользу нашего появления в стране Ндорума. Хитрый ясновидец во всяком случае рассчитывал при этом на мою благодарность, каковую я охотно ему принес. Но меня интересовал и лично сам этот фантастически нарядившийся седой предсказатель, обвешанный различными кореньями, очевидно, секретными лечебными средствами, амулетами и другими побрякушками; ньям-ньямская соломенная шляпа покрывала его седые волосы. Чрезмерно большой султан из петушиных перьев на шляпе затенял и закрывал его морщинистое лицо. Большой дар-эт-тор (навес с двускатной крышей) ко времени театрально-торжественного представления ясновидца заполнился многими вождями азанде. Ндорума со своей свитой был также здесь, в то время как народ разместился на открытом воздухе.

Предсказатель исполнил танец в кругу, образованном собравшимися, под аккомпанемент обычного в торжественных случаях тамтама (ручного барабана), сначала в умеренном, медленном темпе, причем он время от времени наклонялся, прислушиваясь, к земле. Постепенно танец становился все более [272] оживленным и сопровождался все большей жестикуляцией, пока не перешел в неистовые прыжки. Члены его тела и мускулы подергивались при этом, а лицо искажалось каждую минуту новыми гримасами. Во время танца он делал вид, что прислушивается к земле, чтобы произвести впечатление, будто могучие духи говорят с ним оттуда. Внезапно он прервал свой танец, вытер пот со лба, приблизился к нашему кругу и начал свою речь. После каждого танца эта речь касалась какой-либо определенной личности или произвольно выбранной им темы. Исчерпав свое красноречие, он начинал новый танец, после которого следовало новое ораторское выступление. Вначале ясновидец вещал о моей личности, объявив, что все мои намерения — мирные и доброжелательные, что благодаря нашему прибытию отпадает страх перед грабительскими набегами арабов, и люди могут отныне спокойно возделывать свои поля, плодами которых они сами будут пользоваться. Он говорил, что азанде должны спокойно начинать постройку новых хижин, потому что никакой Рафаи, никакой внешний враг не заберет их имущества. Он уверял азанде, что наше появление принесло им счастье и должно внушить доверие. В другой речи ясновидец сказал, что он услыхал от невидимых духов, что в жилище одного вождя находится некто, скрывающий намерения причинить зло определенным лицам. В следующей высокопарной речи колдун предсказал многим лицам предстоящие болезни. Мне все же казалось, будто во время всех прорицаний пророческий глаз ясновидца старается избежать моего, устремленного на него несколько насмешливого взгляда.

Постройка станции между тем постепенно подвигалась вперед. Ндорума распорядился, чтобы некоторые из его вождей с их подчиненными разделили работу между собой. Точно так же, как постройка забора была поручена четырем вождям, отдельным баики (вождям) было поручено сооружение новых жилищ или доставка необходимой для их покрытия травы, либо очистка площадки вокруг жилищ от всех корневищ по окончании постройки. Хотя ежедневно я сам, Бондорф и мои старшие слуги наблюдали постоянно за исполнением работ, [273] все же работа во многих частях была выполнена неудовлетворительно, и многое подлежало исправлению. Например, в некоторых местах изгороди деревянные столбы недостаточно крепко были забиты, так что просачивающаяся дождевая вода их ослабляла, и забор позже покосился. Начало постройки хижин все время затягивалось. Мои верховые животные и коровы при частых теперь дождях, от которых я лишь с трудом мог укрыть багаж в поврежденных хижинах, должны были находиться под открытым небом. Ночная сырость под открытым дар-эт-тором, служившим мне укрытием до постройки моего жилища, принесла мне затяжную, правда легкую, но изнурительную лихорадку.

Ндорума посещал меня ежедневно, а иногда по нескольку раз в день. При этом я часто спокойно упрекал его в постоянной неявке его людей на работу. Я сообщал ему также о благосклонности к нему и его стране Джесси-паши, причем настоятельно просил заботиться о работах по строительству станции. Оправдываясь, Ндорума жаловался на неповиновение своих подданных, неприспособленных к утомительным работам, как, например, устройство забора из кольев; вообще в этих областях нигде нет зериб, т. е. окруженных частоколом селений, разве что у суданцев, поселившихся у ньям-ньям. Ньям-ньям не знают никаких ограждений своих жилищ. Бондорф первый принялся за постройку своего жилища, распорядившись возвести, по его собственному плану, хижину с наклонной соломенной крышей и глиняными стенами для себя и примыкающий к этой хижине тукль (конусообразный шалаш) для двух выделенных ему слуг; он сам со своими слугами руководил постройкой. Из-за длительного отсутствия негров на работе у меня оказалось свободное время для того, чтобы снова взяться за свои записи. Последний маршрут и относящиеся сюда заметки я переписал начисто и продолжал вести подробный путевой дневник дальше на основании заметок и записей.

Перед моим прибытием в Мешру-эр-Рек экспедиция для доставки слоновой кости во главе с Османом Бедауи отправилась из области Бахр-эль-Газаль на юг и пошла от селения [274] Bay через земли белланда к Нгеттуа. Последний был дядей Ндорумы, самостоятельным, но безвластным вождем на востоке области Ндорумы, у границ владений Мбио. От Нгеттуа Осман Бедауи повернул к югу к вождю Бинзе, сыну старого вождя Малингде. Земля последнего граничит на юге с [275] территорией Ндорумы. Конечной целью экспедиции являлась область Бакангаи, вождя племени азанде, к югу от реки Уэле. Руководитель экспедиции оставил у Нгеттуа и Бинзы под охраной приобретенную слоновую кость до своего возвращения. Оставшийся у Нгеттуа араб Белал отправил теперь ко мне послов для приветствия; я вручил послам письма для Османа Бедауи в Дем-Бекире.

Следует привести важный эпизод с коровой, которая следовала с нами из мудирии Бахр-эль-Газаль до Ндорумы. К сожалению, я велел по дороге заколоть теленка, которого корова к себе не подпускала. А так как последняя потеряла позже молоко и не могла мне больше приносить пользу, я распорядился у Ндорумы зарезать также и корову. Это было ошибкой, в которой я очень раскаивался, так как оказалось, что корова должна была скоро отелиться. Таким образом, мы в течение нескольких дней, в последний раз на многие годы вперед, ели свежую говядину. Большая часть мяса была разрезана на куски и завялена для последующих месяцев. Засушенное таким путем мясо долго сохраняется.

Следует также подробнее рассказать о леопардах. Хотя случаи, когда леопарды утаскивают людей из хижин, происходят часто, инертное население совсем не принимает мер для защиты от прожорливого хищника. Крепкие заборы вокруг хижин населению незнакомы; только негритянские народы, разводящие скот, предохраняют его посредством крепких ограждений. Ньям-ньям удовлетворяются тем, что в отдельных случаях баррикадируют бревном дверь изнутри. Все же они стараются поймать хищника. Так как леопард обыкновенно в течение нескольких дней подряд возвращается к тому месту, где он нашел свою первую жертву, то, чтобы схватить зверя, в соответствующем месте сооружают невысокий помост, на котором укрепляется толстый ствол дерева под углом к площадке. Приманка укладывается в месте касания бревна с помостом. Если леопард идет на приманку, состоящую из остатка какой-либо туши, ноги или руки павшей накануне жертвы, то падающее бревно убивает [276] прожорливого хищника. То обстоятельство, что у азанде редко встречается поврежденная и продырявленная копьем шкура леопарда, служит доказательством того, что звери обезвреживались указанным способом, а затем убивались; если в каком-либо месте спинного хребта полностью выпадают волосы из целой шкуры, это служит несомненно знаком того, что леопард был убит упавшим бревном.

Для меня важнее всего было установить и выяснить наши отношения с Ндорумой. После моего прибытия я на торжественном собрании преподнес ему первые подарки. Револьвер в кобуре с патронами, казалось, доставил ему особенную радость, и с этого времени слуга всегда и повсюду носил его за ним. Еще многое другое я подарил ему тут же, но и позже он неоднократно получал от меня вещи из моего запаса европейских товаров. Но, несмотря на это, дни снова проходили в бесполезном ожидании, и для дальнейшей постройки станции ничего не было сделано; наконец, при очередной передаче небольших подарков, я дал ему почувствовать мое негодование по поводу позорного поведения его людей. Я сказал ему, что теперь раскаиваюсь, что отпустил правительственных солдат; что, как я теперь понимаю, его люди добровольно не закончат работы у меня, что только чувство страха, во всяком случае, могло бы заставить их это сделать. Если ничего в этом деле не изменится, я со своей стороны буду действовать, а он и его подданные будут позже горько раскаиваться в своем поведении. Я сказал ему, что он день за днем дает мне пустые обещания, что слова его сплошная ложь и т. д. В результате на следующий день явилось значительное число людей и взялось за работу. Я при этом ходил от одной группы к другой, наблюдал за ходом работы, хвалил здесь, порицал там, раздавал понемногу табак или окурки сигар и старался поддерживать людей в хорошем настроении.

Люди теперь сами добровольно становились на тяжелую работу по очистке поверхности земли. Из-за недостатка рабочего инструмента торчащие корни глубоко обкапывались заостренными палками и затем вытаскивались; множество [277] маленьких муравейников, торчащих в виде грибов, сбивалось, вся площадка должна была в заключение быть хорошо выравнена. Небольшие термитные муравейники, рассеянные по всей почти Африке, имеют настолько крепкое строение, что от сильного удара целиком отделяются от основания. За отсутствием в пути подходящих камней для очага, эти термитные постройки можно использовать; три сложенных треугольником муравейника образуют вполне пригодный очаг. Почти ежедневно кипела на нем вода для моего чая или варился суп из цесарки на ужин.

В результате моих настойчивых требований часть людей вышла на работу и в последующие два дня. Когда же позже негры перестали являться на работу, Ндорума однажды утром велел бить в огромный боевой барабан. Звук его далеко слышен и, смотря по числу и роду ударов, означает, что по приказу князя живущие вокруг вассальные вожди со своими подчиненными должны вооруженными поспешить сюда на собрание или торжество, на охоту или на войну. В прошедшие времена, когда эти области были гуще населены, такими сигналами, тотчас же повторяемыми до самых крайних границ области вождями на их барабанах, мобилизовались всегда готовые к войне люди в короткий срок. Так и в данном случае сигнал у хижин Ндорумы был сейчас же повторен на боевых литаврах некоторых вождей. В течение короткого времени прибыли вооруженные копьями и щитами люди. Когда они узнали, что то была шутка князя, веселость их была очень велика; они мирно сложили свои копья и щиты у хижин, и все воинство соблаговолило стать на работу. Забор вокруг стоянки был скоро закончен, и я велел в завершение сделать его еще более неприступным, набросав на метр высоты кучи колючек из леса, чтобы затруднить хищнику вход в зерибу. Лишь теперь, когда изгородь была готова, я мог отдаться исполнению давнишнего моего желания развести огород внутри станции. С этой целью я отделил с помощью моих слуг северную треть внутреннего пространства легким низким забором. Дорожка, с обеих сторон огороженная [278] подобным же образом, делила огород на две равные части и вела к входу, а оттуда вниз к речке Уэре. Второй вход в ограде станции был обращен на юг к жилищам Ндорумы.

За последнее время дождь размочил землю, и этим облегчилась вспашка ее европейским способом. Ньям-ньям перед посевом обрабатывают землю небольшими мотыгами, которые разрыхляют ее только поверхностно. Я для огородных работ привез с собой из Европы лопаты и грабли и обучал теперь своих слуг, как пользоваться ими. От Фараг'Аллы я имел здесь хорошую помощь, так как он уже подобную работу видел в Европе. Вскопанный участок земли был, по отечественному образцу, разделен узкими дорожками на длинные грядки, которые я засевал по вечерам различными семенами. В течение нескольких недель в обоих огородах было сделано шестьдесят таких грядок.

На западной стороне станции позади домика Бондорфа находилось несколько небольших помещений для верховых животных; в крайнем углу, у огорода, находился особый павильон для уборной, а перед ним, ближе к середине станции, я велел построить большой просторный шалаш, служивший складом и местом ночлега моего слуги Фараг'Аллы. В целях пожарной безопасности я не поместил весь багаж в одном месте, а разделил между различными постройками. У (правой) восточной стены возвышались шалаши, построенные для служанок, хлев для коз и курятник. Шалаш с двускатной крышей, построенный к нашему прибытию и расположенный посредине двора, служил, после окончания строительства моего жилища, для хранения ящиков и собранных сухих дров. Там же спали и остальные слуги. Мое личное жилище было построено последним, так как другие работы были более нужными; оно находилось справа от южного входа в стоянку. До его окончания я ночевал в дар-эт-торе, где провел много бессонных часов у огня, когда ночью лил дождь, и вода, капавшая во многих местах через плохую крышу, заставляла меня выискивать другое еще сухое местечко и защищать багаж и постель от сырости. Среди многих огорчений и [279] досады тех дней первые ростки моего посева доставили мне тем большее удовлетворение, и с радостью я приветствовал крошечные растеньица, ежедневно появлявшиеся на грядках.

Известие о том, что леопард снова похитил человека во время работы в поле, усилило нашу бдительность. Входные ворота станции теперь всегда, по крайней мере с заходом солнца, тщательно запирались и по моему распоряжению также укреплялись ради предосторожности кустами колючек, благодаря чему мы чувствовали себя в относительной безопасности.

В начале июля я почувствовал удовлетворение, видя, что главные работы на станции были закончены; правда, еще нужно было выполнить второстепенные, но необходимые мероприятия.

Когда мы 9 июня впервые увидели место нашего будущего жилища, я не думал, что потребуются недели на его сооружение: ведь оно строилось в основном по образцу негритянских жилищ, постройка которых требует всего лишь одного рабочего дня, так как при этом помогают дюжины рук. Постройка жилищ с односкатной и двускатной крышей также не чужда племени ньям-ньям: навес для нас был построен по этому типу. Негры, конечно, используют большие здания только для собраний во время дождя. Лишь у племени амади на юго-западе и у народов к югу от Уэле стали обычными четырехугольные жилища с двускатными крышами вместо круглых жилищ с конической крышей. Эту последнюю форму я предпочитал двускатным крышам, потому что она дает больше воздуха и обеспечивает хороший выход дыма от постоянно поддерживаемого огня. Для удобства европейца и из-за большого количества его снаряжения жилища должны быть больших размеров, чем жилища туземцев, и более прочной конструкции, чтобы противостоять ветру и грозе.

Вообще негры этих областей строят небольшие, легко возводимые хижины, ньям-ньям, правда, иногда строят довольно красивые и чистые хижины; очень часто можно видеть жилища круглой формы с тонкими глинобитными стенами и поверх них легкую крышу, покоящуюся на балках. [280]

Я был сердечно рад видеть мой дом готовым для жилья, но продолжал работать со всей моей молодежью, чтобы устроить в доме стеллажи для укладки части багажа. Их установили вдоль внутренних стен здания на высоте около одного метра. Подобные стеллажи устраивались всегда при длительном пребывании на одном месте для защиты предметов снаряжения от прожорливых белых муравьев. Самой строгой обязанностью слуги, который ежедневно убирал помещение, являлось устранение проходов, которые термиты проделывали за ночь в стойках. Против термитов защитой служит только педантичный порядок: я, например, никогда не забывал перед сном повесить снятые сапоги или поставить их на табуретку. Эти маленькие прожорливые насекомые должны обладать особенным инстинктом и исключительным обонянием, чтобы выйти из земли как раз в том месте под предметами, где они находятся на земле, и в темноте незримо начать свое разрушительное дело.

Термиты (белые муравьи) боятся дневного света и поэтому, как только они выходят из-под земли и поднимаются на дерево или столб, тотчас начинают строить, одновременно с продвижением вперед, сводчатые проходы над собой. Они скоро покрывают ствол твердой земляной корой, под которой затем происходит их разрушительная работа. Какое чутье может привести этих маленьких насекомых из их подземного убежища как раз под подошвы пары сапог, поставленных под кровать?! Может быть, кроме рабочих и солдат, у них еще имеются разведчики? В то время как во всем помещении не видно было никаких термитов, мы находим сапог со свежими земляными проходами термитов и с уже частично разрушенной за ночь подошвой. О жизни животных разнообразных форм и бесчисленных особей под землей, об их беспокойной старательной работе (она в течение тысячелетий, наверное, влияет на непрерывное, едва заметное изменение самого верхнего слоя земной коры) мы можем составить себе лишь приблизительное представление.

В течение всего времени строительства я не упускал случая после работы показывать людям изделия европейской [281] промышленности или раздавать им кое-какие мелочи. Но большинство вещей могло быть распаковано лишь по окончании стройки. Картины, музыкальные инструменты, музыкальные ящики и т. п. все время не теряли своей притягательной силы. Таким путем, а также и другим, я старался поддерживать в людях бодрое настроение.

После дневной жары я жаждал дождя, в котором так нуждались мои огороды. Процветание новых всходов всецело зависело от дождя, потому что отдаленность реки Уэре и высокое положение нашей стоянки не допускали искусственного орошения. Тем временем я продолжал хозяйничать в моей хижине. Когда стеллажи были готовы, я велел поставить на них багаж, особенно берлинские корзинки, так что, не поднимая ящиков, мог легко их открывать. Оконца и два дверных отверстия давали достаточно света, чтобы в глубине помещения можно было отчетливо все видеть. Мой рабочий стол стоял вблизи дверей, но по вечерам отодвигался в глубь хижины. В хижине были сделаны различные практические приспособления, которые давали минимум удобств. Длинные сосновые доски, проделавшие долгий путь из средиземноморского порта в Судан и через Хартум в область Бахр-эль-Газаль, я использовал теперь для устройства висячих стеллажей под стропилами крыши. Сотни нужных вещей нашли на них себе место. Суданский ангареб с противомоскитной сеткой и ковром, небольшая железная походная кровать, покрытая козьей шелковистой шкурой, отороченной красной сафьяновой кожей, пестрый плетеный гамак на подставках, сетки и небольшие циновки для различных предметов, стол и два одинаковых складных кресла из Парижа, импровизированные столики и скамеечки, умывальные принадлежности, большая ванна, занавеси и другие скромные декоративные предметы наполняли мой новый дом. Несколько ружей и другие охотничьи принадлежности украшали центральный столб, на глиняных стенах висели картины, на рабочем столе, покрытом черной клеенкой, лежали книги, письменные и чертежные принадлежности. В качестве [282] обеденного стола служила круглая деревянная доска, которую мы уложили на срезанный в лесу треножник.

Путешественник может практически использовать многие местные вещи; я часто буду иметь случай показать, как, благодаря этому, лишение европейских предметов имеет меньшее значение. Мое устройство было, наконец, закончено, и я часто сидел у рабочего стола до поздней ночи за докладом Джесси-паше о делах управления в его районах, приводя в докладе практические предложения, например, относительно слоновой кости, которая транспортировалась из здешних мест в Джур-Гаттас через Дем-Бекир, совершая круг, вместо того чтобы прямо идти к Bay. Моим предложением направить кость прямо я навлек на себя гнев Эль-Масса, правителя Дем-Бекира, извлекавшего из отправок слоновой кости известные выгоды, но правительство решило направлять слоновую кость из здешних мест прямо в Bay, экономя на носильщиках.

Созданный мною поселок, моя станция в стране Ндорумы, пусть она на большом материке будет быстро преходящим явлением, подобно однодневному мотыльку, и после нашего отъезда снова зарастет травой, моя станция не должна стоять в мире черных без названия, и потому я дал моему маленькому творению имя, назвав ее «Lacrima» (слеза) по названию моего любимого романса Стигелли, который часто звучал в моей памяти в часы вечернего отдыха. Создание станции стоило многих забот и труда, и если не слез, то капель пота. Итак, при первом подъеме флага над моей станцией в стране азанде я назвал ее «Лакрима».

Тем временем известие о том, что я пришел к Ндоруме без конвоя солдат, проникло быстро в самые отдаленные области страны ньям-ньям. Благоприятные толки о моем миролюбивом образе действий и о том, что я не посягал на собственность негров и на их свободу, оказывали ожидаемое действие. Неоднократно приходили послы от различных князей с приглашением посетить их области. Они надеялись при этом на мою защиту от продолжающихся грабежей со стороны проходящих нубийцев. Бинза, сын старого князя Малингде, с [283] юга, князь Нгериа и к востоку от него старый князь Уандо прислали ко мне своих послов. В стране Уандо племянник и преемник Абу-эс-Самада Абдуллахи позволял себе самоуправство и бесчинства, и поэтому Уандо неоднократно взывал через послов к моей защите; из западных областей я получал подобные же просьбы.

Дороги были мне открыты по всем направлениям, только могущественный князь Мбио, на востоке, держал свою область закрытой для меня. Все снова и снова приходили сообщения и слухи, что Мбио враждебно настроен против нас и, как смертельный враг Ндорумы, собирается в ближайшее время напасть на его страну и мою стоянку. Я научился мало доверять туземцам, так как страх часто являлся причиной лживых и преувеличенных сообщений. Поэтому я и теперь мало верил этим слухам. Вражда между Ндорумой и Мбио имела свои причины. Во время нападения правительственного чиновника Рафаи на страну Ндорумы последний бежал искать убежища к Мбио, но тот не помог ему, и Ндорума принужден был покориться египетскому правительству. Многие из бежавших сначала с Ндорумой людей остались у Мбио, к ним позже перешли и жены с детьми. И в настоящее время все недовольные, искавшие у Мбио эльдорадо свободы, находили там пристанище. Так что со временем его земля стала убежищем для рассеянных племен и родов не только ньям-ньям, но и других теснимых нубийцами народностей. Но последние часы свободы и независимости были уже сочтены и для Мбио. После моего отъезда от Ндорумы в январе 1881 года в этих областях свирепствовала кровопролитная война. Последний независимый князь азанде к северу от Уэле был побежден войсками правительства; два года спустя я прошел по его опустошенной стране. Мбио, ложно осведомленный, перенес свое недоверие и на меня. Когда спустя несколько лет я все же прошел через его страну, его сыновья (Мбио тогда, после тяжелой борьбы с правительственными войсками, находился в плену в Бахр-эль-Газале) сознались мне в их тогдашней слепой ненависти, возникшей из [284] ложных и преувеличенных сообщений, и сожалели, хоть и слишком поздно, об этом. Если бы они были тогда дальновиднее, я мог бы, без сомнения, смягчить и даже предотвратить происшедшие позже события. Из пограничных вождей в область Ндорумы пришел только Нгеттуа, его дядя. В его свите находилась старая красно-коричневая ньям-ньямская собака и ее неразлучный спутник, рыжая обезьяна. Было очень забавно наблюдать, как она при отъезде всегда садилась на спину старой собаки и, таким образом, инстинктивно нашла себе животное для верховой езды.

На северо-запад от Ндорумы, на север от реки Мбому лежала область князя азанде, Земио, которого я встретил на пути сюда из Дем-Солимана. Он был долгие годы вассалом арабских торговцев, а теперь верным приверженцем нового правительства. Прошедший тяжелую школу в подневольном труде у Зибера и его сына Солимана, он, как и его южный сосед, вождь племени азанде Саса, получил от Джесси широкие полномочия. Каждый из них владел ста ружьями, и им было разрешено, даже рекомендовано, объезжать южные области для доставки слоновой кости. Путем таких экспедиций они думали подчинить независимых вождей.

Слухи о предстоящих враждебных выступлениях против нас дошли также и до Джесси. Он обеспокоился за меня и предложил мне воинскую охрану, от которой я отказался. Спокойное рассуждение убедило меня, что я не должен был серьезно бояться враждебных шагов Мбио, ибо он хорошо взвесил последствия своего рискованного нападения. Я давно уже вступил с ним во взаимоотношения.

Мой спутник Бондорф по окончании работ занимался потрошением птиц для изготовления чучел. Каждый предмет в этой области был для него нов. Тенистый кустарник реки Уэре был богат птичьим миром, экземпляры которого можно было легко добыть. Для этой цели мы научили наших слуг пользоваться ружьями. Много израсходовано было пороху и дроби, прежде чем они научились стрелять из них. Наша коллекция обогатилась птицей со шлемом (Corythaix leucotis), [285] рогатой вороной (Tmetoceros abessinicus): первая имеет самое многоцветное оперение из всех птиц этой области.

Была убита черно-белая обезьяна (Colobus guereza), живущая в прибрежных лесах реки Уэре, и я охотно включил ее красивую шкуру в коллекцию. Мне самому по состоянию моего здоровья стоило временами больших напряженных усилий продолжать работу. Изнурительная лихорадка вызывала тяжесть во всем теле. Бондорфа также мучили редкие, но сильные приступы лихорадки, делавшие его неработоспособным на весь день. Я установил, что после сильных приступов организм снова чувствует себя некоторое время хорошо, тогда как изнурительная, затяжная лихорадка превращает больного в апатичного и неработоспособного человека.

Распаковка, проветривание, чистка, приведение в порядок и укладка моих вещей, причем мои слуги помогали мне, заняли много дней. Птичьи шкурки надлежало предохранить от сырости из-за дождей. Высушивание большинства экземпляров часто не удавалось, и многие из них погибли. [286] Во избежание этого Бондорф установил в своем жилище над слабым огнем остроумный сушильный аппарат, предохранявший шкурки от сырости.

В мбанге Ндорумы (так называется место собраний у вождя) ежедневно появлялось несколько подданных, чтобы разобрать жгучие вопросы государственного права ньям-ньям, заняться высокой политикой, подать вождю важные жалобы о сбежавшей женщине, уличенной кем-либо в краже нескольких кувшинов, и подобного рода другие важные личные и государственные дела. Собиравшиеся в мбанге большей частью сопровождали Ндоруму, когда он посещал меня, но женщины никогда не приходили. Жены ньям-ньям, особенно высокопоставленных лиц, не занимают такого общественного положения, как, например, у мангбатту. Женщины приходили позже без мужчин на станцию в одиночку или группами, но всегда были очень сдержаны, скромны и робки. Я уже раньше передал Ндоруме для его жен всякого рода небольшие предметы украшения и пестрые бусы, которые так нравятся негритянским женщинам. Теперь я выкладывал детские игрушки, но не для многочисленных юных потомков Ндорумы, а для того, чтобы доставить радость их родителям. У женщин племени мангбатту, больше чем у других черных женщин, я отметил способность мыслить и рассуждать, остроумно выражаться, продолжительно и плавно беседовать. Женщина ньям-ньям живет в угнетенном, рабском положении и из-за постоянного чувства страха с трудом может подняться из своей духовной ограниченности, тупости и равнодушия.

Я старался соединить полезное с приятным, показывая Ндоруме и его обществу различные предметы и ведя с ним по этому поводу поучительные беседы. В таких случаях главную роль играли различного рода музыкальные инструменты. В моем распоряжении находилась большая шарманка, музыкальные ящики, гармоники и различные духовые инструменты для детей. На этот раз я блеснул окариной ⁵², имевшей форму рыбы. Я умел извлекать из этого инструмента звуки, принесшие мне шумные аплодисменты и возгласы «акоох», [287] которыми азанде выражают свое удивление. Детские флейты и трубки в металлической оправе с клапанами также вызывали удивление. Простая форма флейты — трубка — хорошо знакома тамошним неграм. При всеобщем изумлении заиграл я на большой гармони. Я не был единственным виртуозом; в первый год мне помогал терзать уши моих посетителей мой слуга Фараг'Алла, который научился достаточно хорошо играть на инструменте и имел свою собственную гармонику.

Надо не забыть также разного рода музыкальные ящики, которые, как говорили туземцы, без участия человеческой руки издают «такие непостижимо милые звуки из живота». Мои музыкальные энтузиасты просто немели от этих звуков, так что часто наступала прямо-таки священная тишина. Изумление приняло новые формы, когда я дал возможность посетителям посмотреть через стеклянную пластинку внутрь «живота». Ящик стоял на рабочем столе между книгами, и незаметно я пускал его в ход, в то время как посетители осматривались в новом для них мире. Едва только раздавались заглушенные звуки музыкального ящика, причем я сам оглядывался кругом, прислушиваясь, с удивленным взглядом, как на посетителей нападал страх, и они, один за другим, выскальзывали из помещения. И лишь последних я звал назад, показывая на ящик, и под шутки и смех изгонял страшного демона. Известно, что большинство всех африканцев твердо верит в колдовство и колдовскую силу некоторых людей. Но колдун, не причиняющий никому зла, был для здешних людей, наверное, новостью, и скоро они должны были убедиться в отсутствии сверхъестественного в представленном сюрпризе.

Так наставлял я людей на путь истины, и многие черные были поколеблены в своей вере в колдовство, в своем суеверии. Слава о всех этих вещах далеко опережала меня в моих путешествиях. Автоматические музыкальные ящики были для меня удобнее, чем шарманка и гармоника. Я мог таким образом оставаться пассивным зрителем в те часы, когда музыка шарманки или гармоники мало соответствовала моему настроению, и мог отдаваться своим мыслям. Ндорума, для [288] которого я снова отыскал кое-какие подарки, получил на этот раз несколько небольших музыкальных инструментов. Я вез с собой в большом количестве губные гармоники, маленькие круглые музыкальные ящики, флейты и т. п. Более ценные подарки, нужные мне для Ндорумы, я получил лишь после окончания постройки моей станции.

При легких приступах лихорадки я воздерживался от употребления хинина, чтобы не приучить организм к этому средству и сохранить его действие для более нужных случаев. Предостерегаю путешествующего от частого употребления этого средства, так как желаемое действие его при этом прекращается и, наоборот, появляется другое зло, как шум в ушах и плохая слышимость. Явную апатию у путешествующих по Африке я во многих случаях приписываю чрезмерному употреблению хинина, отравлению хинином. Но правильное и своевременное применение хинина мне всегда очень помогало во время моего долгого пребывания в Африке.

Старый вождь азанде Уандо снова направил ко мне послов, среди них одного из своих братьев. В его стране нубийцы совершали много несправедливостей и злоупотреблений. Я вел себя в подобных случаях дипломатично, чтобы не повредить своему собственному положению, так как должен был считаться с обеими сторонами в своих дальнейших путешествиях. А там, где был вынужден, выступал только мировым посредником.

На моей станции надо было выполнить разные мелкие работы. Я, между прочим, установил ежедневные метеорологические наблюдения. В прохладной тенистой галерее, идущей вокруг моей хижины, вблизи одной из дверей был установлен на столбах шкафчик с отверстиями, спереди закрытый решеткой. В нем на крючке висели либо свободно стояли на дне закрываемого ящика инструменты, подвергаясь воздействию воздуха. Я три раза в день производил регулярные наблюдения и записи, позже продолжавшиеся Бондорфом и охватывающие шесть месяцев нашего пребывания у Ндорумы, т. е. до конца 1881 года.

Другим главным занятием было пополнение при всякой возможности моих знаний о стране и народе как через [289] прибывающих послов извне, так и через людей Ндорумы. Я таким образом стремился подробнее узнать историю этих стран.

Часто к вечеру я покидал станцию с ружьем, чтобы в непосредственной близости подстрелить хотя бы несколько голубей для супа. Для более далеких вылазок у меня все еще не было времени из-за постоянной работы на станции; кроме того, теперь, когда трава после дождей стала высокой, рысканье в поисках дичи было крайне затруднительно, а отыскание ее следов едва возможным. Даже мои слуги, которых я чаще теперь посылал на охоту, возвращались без результата домой, хотя они с большим удовольствием занимались охотой, чем работами на станции, с малых лет находя удовлетворение своего честолюбия в том, чтобы приносить домой трофеи охоты. В это время года дичь возвращается в густую траву низменностей, и, таким образом, сети, с помощью которых охотятся туземцы, бездействуют до более благоприятного времени.

От Ндорумы я за время моего многомесячного пребывания получил в виде исключения только один раз дичь — еще одно доказательство того, что я нашел позже повсюду, а [290] именно, что в этой части Африки можно говорить только о земледельческих и скотоводческих народах, но не охотничьих. Ньям-ньям, в сравнении с другими племенами, более усердно занимаются охотой, но основным источником питания является зерно. Они терпели бы голод, если бы зерно в определенные времена года не служило основой их питания. Вместо дурры, негритянского проса, или кафрской ржи, которые преимущественно культивируются в северных областях, у Ндорумы и в средних ньям-ньямских странах главным образом взращивают телебун — небольшое зерно, похожее на конопляное семя. Из него приготовляется густая, черноватая каша, которая большую часть года является главным питанием как простого человека, так и вождя. Правда, половина урожая перерабатывается в излюбленное неграми питательное пиво, достаточное потребление которого действует насыщающе и иногда делает излишним другую пишу. При неурожаях, да еще во время благоприятной охоты, главным питанием, конечно, служит мясо, большей частью сохраняемое в вяленом виде, которое ньям-ньям предпочитают всякой другой пище. Кроме мелкозернистого телебуна, повсюду сеется в небольших количествах маис. И я временами у Ндорумы обеспечивал себя маисом. У ньям-ньям сбор урожая (к которому относится также большое количество стручковых растений, клубней и овощей) дает более надежный результат, чем охота, и лишь временно, после удачной охоты, мясо вытесняет всякое другое кушанье.

С тех пор как станция приняла надлежащий вид и мой дом был готов, я посвятил себя почти исключительно запущенным письменным работам. Ежедневные, кратко записанные заметки были обработаны и занесены в журнал-дневник, путевой маршрут из Мешры до Ндорумы установлен картографически, произведены всякого рода расчеты, а также для предварительной ориентировки нанесены на большие листы в виде карт результаты моих исследований по географии соседних областей. Таким образом, я теперь просматривал добытый материал, над чем много часов [291] просиживал ежедневно за рабочим столом, и новый мой дом начинал становиться для меня приятным. В то время я не чувствовал недостатка в книгах для чтения, так как взял с собой ящик с книгами как легкого, так и серьезного содержания. Но впоследствии, увы, наступили совсем другие времена, когда я снова и снова перечитывал старые и пожелтевшие листы газет и терпел всякого рода другие лишения.

На той половине огорода, которую взялся обработать Бондорф со своей молодежью, я посеял маис и посадил морковь, свеклу, сельдерей, петрушку и т. п. Однако я не питал радужных надежд, что все труды, заботы и посев столь многих культурных растений увенчаются успехом, так как урожай нашего огорода был слишком предопределен условиями данной местности. Я мог бы развести новый огород в удобном месте вблизи речки, но, вследствие необходимости вырубки, очистки и огораживания нового места, не мог предъявить слишком больших требований к рабочей силе Ндорумы, да едва ли бы я получил желанные результаты, как показали дальнейшие опыты. Моей главной задачей при огородных работах было обучить молодежь и приучить ее к регулярному труду, дать Ндоруме и его людям представление об этом роде нашей деятельности и, наконец, нам самим, Бондорфу и мне, при физической работе легче было переносить монотонную жизнь зерибы и поддерживать хорошее состояние здоровья. Если бы мы при этом добились небольшой материальной выгоды, то наш труд и напряжение были бы вдвойне вознаграждены, и к тому же было интересно собрать новые сведения об акклиматизации северных культурных растений в тропической Африке. В ближайшие годы я усердно занимался подобными опытами в тех местах, где находился продолжительное время, и уже только одно созерцание всходов доставляло мне наслаждение, почти единственную радость здесь, внутри континента. 15 июля в селении Ндорумы мы созерцали появление первых всходов. Во многих местах грядок молодые бобовые растения увидели свет. Так наше усердие и мать-природа подарили нам первых [292] питомцев, за дальнейшим развитием которых я день за днем радостно следил.

Снова явились послы, на сей раз от Земио. Он находился у вождя Палембата и просил меня прибыть к нему. Я обнадежил его обещанием прийти позже и просил прислать проводников через четырнадцать дней, так как только в таком случае я мог бы решиться отправиться к нему. Бинза, наш ближайший сосед на юге, прислал своих людей, чтобы приветствовать меня. Подобные посольства вызывались больше всего любопытством вождей, узнавших кое-что обо мне через своих слуг и желавших удостовериться в отсутствии опасности с моей стороны.

Температура воздуха была в это время года (июль, август) очень приятная. Сильные жары здесь были редки по сравнению с северными областями, арабским Суданом, берегом Красного моря и Хартумом. Температура в тени днем изредка превышала 25-26 °С, а минимальные температуры в течение ближайших ночей показывали 15-16 °С, причем особенно утренние часы и вечера были великолепны. Грозовые ливни выпадали большей частью в послеобеденные часы после сильнейшей дневной жары, иногда по вечерам и ночью, но редко в первую половину дня. Благоприятные температурные условия частью обусловлены тем, что средняя область ньям-ньям является относительно самой высокорасположенной областью (740 м), дающей начало многим важным рекам, текущим в различных направлениях.

Я был доволен своим просторным жилищем во всех отношениях. Оно хорошо проветривалось и давало приятную прохладу во время дневной жары, делая лишней открытую рекубу. Напротив, в домике Бондорфа не хватало чистого воздуха и света для более точных работ, и он должен был для ежедневной работы по препарированию птиц построить рекубу рядом с домиком. Жилища вождя Ндорумы, моего покровителя, находились всего в пяти минутах ходьбы от моей станции. Они ничем не отличались от хижин других туземцев. Ндорума также по старому хорошему обычаю одевался весьма просто. Его [293] любимой одеждой было «рокко», уже довольно изношенный кусок материи, изготовляемой из древесной коры, поддерживаемый скрученной лыковой веревкой. При его посещении один юноша нес за ним старое ружье, другой — большой нож — трумбаш мангбатту, а после того, как я ему подарил револьвер, он велел и его носить за собой. Нынешние хижины были мало достойны вождя, но это имело свое основание. Азанде часто, по истечении немногих лет, оставляют свое место жительства и переселяются в другое. Ндорума поселился здесь не так давно, и пока у него были бедные хижины. Во время походов Рафаи, целью которых было подчинить себе Ндоруму, уничтожены были сельскохозяйственные продукты, что еще и сейчас чувствует население, и разрушены или покинуты прежние хижины, и страх перед новым нападением нубийцев подавлял желание строить постоянное жилье. Этот страх побудил Ндоруму пойти мне навстречу в Дем-Бекир и затем поспешно возвратиться, чтобы успокоить своих подданных, которые вскоре поняли, что мое пребывание в стране давало им некоторую защиту против нубийцев. Часто мне говорили, что они благодаря мне ожидают более спокойного и лучшего будущего и что теперь возьмутся за обработку полей и постройку хижин.

Когда я в конце года вернулся на мою станцию Лакрима после первого путешествия, я нашел новые хижины [294] Ндорумы, даже обнесенные изгородью, чего раньше ньям-ньям никогда не делали. Крепкие, защитные ограды встречаются преимущественно у народов, занимающихся скотоводством. Назначение заборов — препятствовать выходу скота и защитить его от хищных зверей. Азанде не разводят крупного рогатого скота и коз. Против леопардов местное население защищает себя, устраивая ненадежный запор к хижинам, которые, правда, еще баррикадируются в ночное время бревном, поставленным поперек двери. Но когда я спустя три года, возвращаясь на восток, проходил через область Ндорумы, то в своей стоянке «Слеза» едва нашел следы всего там существовавшего. И Ндорума снова покинул свои хижины и построился несколько дальше, к востоку, на прибрежной низменности; от его прежних хижин также ничего не осталось.

Меня занимал план, заключающийся в том, чтобы уже теперь объездить другие области, тем более что благодаря дружеским посольствам и приглашениям властителей, живущих [295] вокруг нас, дороги для меня были открыты во всех направлениях. Теперешний период дождей не должен был препятствовать путешествию. Я считал, что легче будет путешествовать с небольшим багажом, и надеялся получить еще в этом году удовлетворение от новой работы и от обогащения моих знаний о стране и народе — удовлетворение, которое мне не могла и не должна была дать спокойная жизнь на станции, как бы ни была приятна эта жизнь после окончания постройки.

Я знал, что Ндорума из боязни и ревности неохотно разрешит мне так скоро пуститься в путь, и действительно, он чинил мне всякого рода препятствия, которые я должен был преодолевать, досадуя и огорчаясь. Я хотел поехать к Земио, как только он снова пришлет ко мне послов, так как он собирался доставить слоновую кость из южных областей, и надеялся совершить это путешествие совместно с ним. Мне-то, в сущности, все дороги были одинаково интересны, так как эти области еще не были исследованы, и каждое путешествие должно было принести пополнение наших знаний о них.

Для продумывания таких планов у меня было вдоволь свободного времени, потому что после многонедельной шумной работы в стоянке там наступила приятная тишина. То были для меня дни драгоценного покоя, которым я наслаждался в полной мере с чувством удовлетворения от действительного труда и с радостью по поводу первой удавшейся работы. Теперь у каждого имелось свое сухое домашнее местечко, а огород уже красовался в своей первой зелени. Особенно в полуденные часы, когда каждый прятался под спасительной крышей, слуги спали, куры и козы отыскивали тень, наша станция казалась как бы вымершей. Я бы охотно наслаждался этим счастьем более продолжительное время, но чувство долга постоянно напоминало мне, что я прибыл в эти страны не ради личного удовольствия и что впереди еще предстояло много работы.

Большая часть работ в Африке взвалена на женщину, если только она не достигла положения фаворитки какого-нибудь вождя или правителя; в этом случае она часто совсем [296] свободна от какой-либо работы. Девушки-рабыни, особенно у арабов, у которых потребностей по домашнему хозяйству больше, чем у негров, должны значительно больше работать, чем рабы мужчины. Самая тяжелая, требующая больше всего времени, самая утомительная работа (я не говорю здесь о полевых работах, которые в негритянских странах равным образом выполняются и женщинами) — это помол зерна в муку примитивным способом. Мука — главный продукт питания и приготовляется либо в форме густой каши (лугма или ассида у арабов), либо медиды (редкая, жидкая каша), либо тонкой лепешки (кисра, в сухом виде абре), либо, наконец, как в северных арабских странах, в форме небольших круглых, компактных хлебцев. Подобно тому как мы видим на египетских барельефах изображение примитивного способа помола муки, где женщина, стоя на коленях перед плоским камнем, растирает вручную зерно в муку другим небольшим камнем, либо две женщины попеременно толкут зерно в деревянных ступах, — таким же утомительным и требующим много времени способом еще и сегодня в домашних хозяйствах как арабского Судана, так и негритянских стран, мука изготовляется на «мурхака» (жернов) или в ступке (фундук). Простейшая же, в Египте и у арабских бедуинов, употребительная форма мельницы, состоящая из двух лежащих друг на друге больших каменных жерновов, из которых верхний приводится в движение при помощи рукоятки (при этом зерно между ними растирается), встречается только в местностях арабского Судана. Подобная мельница в негритянских странах совершенно неизвестна. При крупном и твердом зерне, которое предварительно должно быть очищено от внешней оболочки и раздроблено, применяется фундук — ступка особого вида. Она представляет собой выдолбленный ствол дерева от маленьких размеров до метра в высоту. Выбоина находится либо в стоящем вертикально куске дерева, имеющем внизу различную форму, либо в грубом деревянном корыте, но в обоих случаях для измельчения зерна служат тяжелые песты. [297]

У азанде среди утвари вождей встречаются ступки из слоновой кости с искусно выработанной ножкой, как редкие произведения самобытного негритянского искусства. Работа по размолу зерна, поглощающая много времени, требует в хозяйстве с большим количеством слуг наличия и женской рабочей силы, так как по крайней мере два раза в день должны быть приготовлены для слуг пирамиды мучной каши. Поэтому известное число женщин всегда сопровождает арабские караваны в негритянских странах. Довольно часто я слышал и видел, как девушки, сидя на корточках у своих мурхака, растирают зерно с дрожащей, тоскливой песней и глубокими вздохами. Глубокой ночью, поднимаясь со своих постелей, девушки начинают работу по размолу зерна. Наступает день, а с ним снова утомительное путешествие. На дорогах в Занзибар, южнее экватора, для регулярного питания трех слуг необходима работа одной девушки. В египетском Судане помол зерна на мурхака никогда не выполняется мужчинами, а на дорогах в Занзибар эту работу выполняют носильщики.

Суданский негр охотно идет на кухонную работу, за исключением растирания зерна. Он охотнее ест цельное зерно дурры, которое распаривает или поджаривает на огне («белила» суданских арабов). Я во время этого путешествия всегда брал с собой женскую прислугу, наученный горьким опытом и во многих отношениях примером арабо-нубийцев.

Я быстро привык к простой арабской пище, которая может быть изготовлена также из многих местных продуктов, особенно же к хлебу (кисра, абре и лугма), приготовлявшемуся исключительно служанками по арабскому способу и под моим постоянным надзором, следовательно со всей тщательностью. Хлеб этот многие годы оставался моим главным продуктом питания. Благодаря этому я сохранял свое здоровье или восстанавливал снова свои силы после тяжелых физических страданий, и в конечном счете обеспечил себе успешное разрешение поставленных перед собой задач.

Я заставлял приготовлять из темных, горьких зерен телебуна белоснежную муку тонкого помола, нравившуюся мне [298] так же, как и пшеничная мука. Я велел также очищать от шелухи маис и дробить его до величины рисовых зерен. И в этом виде он очень похож на рис и годами заменял мне последний. Это достаточно сложное искусство я заимствовал в Хартуме. Для выполнения этого я, конечно, нуждался в терпеливых женских руках, здесь лучший повар был бы бесполезен. Я должен, впрочем, заметить, что, говоря об этих вещах, я частично забегаю вперед, потому что многому я научился благодаря накапливающимся сведениям, а многие достигнутые практические знания принадлежат более позднему периоду времени. Я находился у Ндорумы еще в начале своей одиссеи и мало беспокоился об обеспечении питанием, скорее считал себя еще достаточно богатым, имея ящики, полные всякого рода съестных припасов. Но наступило такое время, когда я вынужден был проявить свою находчивость. Пока же я черпал из привезенного с собою запаса, соблюдая экономию, но наряду с этим внес уже в меню местные продукты и постепенно приучил желудок к переходу исключительно на местное питание.

Упомянутое раньше кушанье из термитов у Ндорумы (сезон крылатых муравьев был как раз в разгаре) было хорошим пробным камнем для приучения себя к местной пище. Дары Ндорумы ограничивались тогда только маисом и большим количеством вяленых термитов, так как для других предметов время еще не наступило, и таким образом каждый ел, в качестве закуски к обязательной мучной каше, свое муравьиное блюдо. Термиты цилиндрической формы, длиной в 1-1,5 см, очень жирны, их растирают и варят в воде. Чтобы после собирания этих насекомых предотвратить их гниение, их вялят; когда к тому же недостает мучной каши, их съедают в вяленом виде без дальнейшего приготовления. Полученные от Ндорумы термиты (в июне месяце около двадцати пяти пакетов) были мне крайне желательны как дополнительный продукт питания к мучной каше. Без этого блюда туземец неохотно ест мучную кашу, тогда как самый простой соус из термитов, приготовленный на воде с [299] небольшим количеством соли и листьев тыквы (Cucurbita maxima) или Gynandropsis, Hibiscus Sabdariffa и т. п., в который он на египетско-арабский манер может обмакивать кусок своей крутой каши, его удовлетворяет. У туземцев на одну пирамидку каши идет маленький горшочек (пол-литра) этого соуса. Моя молодежь была довольна ежедневными термитными блюдами, так как, по оценке негра, этот гарнир стоит сейчас же за мясной пищей. Разваренные в каше термиты напоминают мясной фарш; мы ели их частично с кисра, частично смешанными с рисом. Я их запекал вместо мяса в паштет или велел подавать с битыми яйцами, как термитный омлет (паштет «фатир» магометан; у них, впрочем, без термитов, к которым они чувствуют отвращение и которых не едят, хотя термиты не являются религиозно нечистыми). Несколько капель английского соуса или немного пряностей усиливали приятный вкус.

Вернемся, однако, к ежедневным занятиям моих служанок. Они работали, не считая доставки воды из реки, внутри селения. Обыкновенно они выходили на рассвете из селения, направлялись в редкий кустарник, чтобы по обычаям предков, следуя примеру прародительницы Евы, нарвать себе свежих листьев молодых кустов и укрепить на поясе под широким, облегающим бедра, куском голубой материи. Моя хартумская кухарка Заида была исключением, так как она умела шить и носила женскую кофту и юбку. После того как всюду было почищено, приступали к подготовительным работам по получению муки: зерно мыли, сушили на солнце, разложив на циновках или шкурах. Зерно влажным толклось сперва в большой деревянной ступке или непосредственно растиралось в мурхака. Это происходит двояким образом, смотря по назначению муки — готовится ли она для хранения или должна тут же быть переработана. Зерно либо растирается сухим, либо увлажненное подается на камни и во все время помола смачивается; в этом случае тестообразная каша отделяется от наклонной плоскости жернова и падает в поставленную под ним плетеную корзину, являясь [300] материалом для каши. Для себя я велел приготовить лепешки кисра из повторно очищенного зерна.

Во время нашего пребывания у Ндорумы мы по утрам пили кофе с молоком и сахаром. Сахар уже подходил к концу; я его не экономил на случай болезни, потому что его на месте легко заменить медом. Хартумские сухари (буксмат) сохранились долго. Мы ели их размоченными в воде. Чай, горячий ли, теплый или холодный, был для меня в течение следующих лет во всех моих путешествиях самым необходимым и дорогим напитком. В дни путешествий я выпивал шесть стаканов слабого чаю, воду же пил редко, а после утомительных походов утолял всегда чувство голода, выпивая первый стакан с добавлением меда, немного лимонной кислоты в кристаллах и абре (сухая кисра). Во время долгих лет путешествия я не болел ни катаром кишечника, ни дизентерией. Я отнюдь не утверждаю, что именно обильное употребление чая предохранило меня от этого, но считаю возможным рекомендовать питье слабого чая, что делает почти совсем излишним употребление сырой, всегда меняющейся и плохой воды с ее тифозными и дизентерийными бактериями.

Ндорума обыкновенно посещал меня со своей свитой в поздние послеобеденные часы. Тогда прибиралось место на теневой стороне моей хижины, землю опрыскивали водой, и здесь садились азанде, разостлав предварительно шкуры антилопы (часто Antilope scripta), которые обычно висели у них через плечо. Почетное место на большом складном стуле, который я ему позже оставил в виде подарка, отводилось Ндоруме, и он часто выпивал с нами чашечку арабского кофе.

Подобным образом протекало не только мое пребывание у Ндорумы, но и впоследствии часть времени на других стоянках. Мои личные занятия были, конечно, разнообразными, потому что наряду с научными работами я всегда старательно наблюдал за своим имуществом, приказывая в течение недели открывать почти все тюки, раскладывать их содержимое на циновках и парусине для просушки на [301] солнце и для проветривания, после чего, по твердо установившейся системе, собственноручно все снова упаковывал. Такие работы всегда требовали запасы продовольствия, так как я не хотел, чтобы из-за беспечности многое из того, что у нас было, уничтожалось во влажное время года. Некоторые дорожные вещи были уже повреждены и требовали исправления, в чем мой слуга Фараг'Алла помогал мне.

22, 23 и 24 июля велись долго длящиеся, по негритянскому обычаю, переговоры. Эти излюбленные палаверы часто тянутся днями, несмотря на то, что речь идет о незначительных вещах; хотя они отнимали у меня массу времени, тем не менее приходилось удовлетворять желание Ндорумы и присутствовать на заседаниях. На одном из них речь шла о том, что Бинза, сын князя Малингде, отказывался выдать оставленный у него Османом-Бедауи запас слоновой кости, который должен был быть доставлен к Ндоруме. Бинзу обвиняли и в других самоуправствах, но, несмотря на долгие споры и высказывания послов Бинзы, оставалось в конце концов неясно, что преувеличено и что ложь. В это же время князь Уандо снова прислал мне в подарок четырех кур и вместе с тем снова настоятельную просьбу посетить его у вождя Нгерриа, его брата, у которого он все еще скрывался.

Благодаря этим переговорам я знакомился с обстановкой в стране Азанде. Обсуждалась также и позиция по отношению к Мбио: его враждебные намерения против Ндорумы, а также и против нас, намерения его якобы напасть на нас и сжечь нашу станцию. Но я теперь разбирался в обстоятельствах лучше и понимал, что из всех сведений и данных явствовало только одно — заветное желание Ндорумы сломить мощь Мбио, в своекорыстных интересах, с помощью правительственных солдат. Имея в виду эту интригу, я ясно видел невозможность для меня отсюда связаться с Мбио и сблизиться с ним, потому что смысл высказываний посланцев Нгеттуа сводился к тому, что Мбио не хочет принять моих послов.

В те дни в мбангу Ндорумы пришли также живущие далеко подчиненные ему вожди. Среди них его брат Мбима, или [302] Мбанзуро, правитель района на юго-юго-западе, у границы области вождя Палембата, у которого находился в настоящее время Земио. Они пришли, чтобы приветствовать меня и принять небольшие подарки, которые я имел обыкновение делать им и их женам. В такие дни в моей стоянке было оживленно, так как они не хотели уходить, не увидевши чудес белого человека, слава о которых шла из уст в уста, а особенно того волшебного ящичка и тех инструментов, из «живота» которых, как они выражались, без всякого участия человеческих рук чудесно раздавались нежные или игривые звуки. Они с изумлением рассматривали книги и бумаги (у всех негров укоренились арабские названия для моих иллюстрированных книг: китаб и варана). В них они узнавали свои хижины и военное имущество, зверей, на которых охотились, червяков, мух, пчел и жуков, птиц в воздухе, рыб в реках, страшную змею и — всегда с особенным ликованием — слонов. Вырезанный из картона, пестро размалеванный попрыгун-марионетка, величиной почти в метр, которого я повесил у себя в хижине, часто бывал причиной очень веселых сцен. Когда я при посещении женщин внезапно и незаметно тянул за длинную, тонкую нитку марионетки, женщины с визгом и воем разлетались из моей хижины, и лишь с большим трудом удавалось водворить их обратно. Естественно, каждому отдельному посетителю я не мог и не хотел показывать вещи, ведь я и без того терял много времени от общения с туземцами; поэтому визиты ко мне носили коллективный характер. Конечно, в этом случае вынималась из ящика и парусинового чехла большая шарманка, и тогда в степь неслись сильные звуки некоторых знакомых песен.

Многие слушатели думали, что только я один в состоянии вызвать эти очаровательные звуки, и тем сильнее было ликование, когда я заставлял крутить шарманку кого-либо из присутствующих и он, к своему удивлению, извлекал из огромного ящика те же самые звуки. Я показывал Ндоруме и его гостям также наши шестьдесят грядок на огороде, частично уже покрытые зеленью, чтобы познакомить их с нашими [303] огородными работами и дать им сведения о чужеземных растениях, пригодных для кухни. Тому, кто проявлял особый интерес к этому, я дарил различные сорта маиса для посева. Я же сам в это время пережил одну из тех маленьких тихих радостей, которую терпеливый читатель может, правда, высмеять, но которую мы приветствовали как приятное событие. Дело в том, что одна из моих куриц высидела первые яйца, и маленькие цыплята весело пищали вокруг старой наседки. Моя радость была так велика, что в соединении с давно ощущавшейся потребностью снова покушать свежего мяса, побудила меня отпраздновать это событие и распорядиться зарезать овцу, после чего последовало несколько дней роскошной, зажиточной жизни.

Ндорума намеревался отправиться к Джесси-паше вместе с партией слоновой кости, но откладывал свой отъезд со дня на день исключительно из опасения, что я во время его отсутствия пойду к Бинзе или Уандо, а оттуда свяжусь с Мбио. Он боялся, как он уверял, за мою безопасность. Но если бы я последовал его советам, мне еще долгое время пришлось бы пробыть у него. Поэтому я в данный момент больше не говорил о своих планах, но зато убеждал его самого осуществить, наконец, свое путешествие к Джесси-паше. Он вскоре после этого покинул нас, будто для того, чтобы сперва собрать слоновую кость у вождей в северных частях своей страны. В то же время он выражал опасение, что в случае моего ухода снова явится Рафаи и наложит контрибуцию на его страну. Для меня было ясно, что все его мысли были направлены на то, чтобы надолго приковать меня к своей области. С такими же затруднениями я встречался позже у других вождей; часто было не так трудно попасть в их области, как вырваться оттуда, потому что вожди охотно держали меня у себя как защиту против вражеских соседних племен и насилий нубийцев.

На огороде работа не прекращалась. Земля между растениями разрыхлялась, и грядки очищались от сорной травы. Я с опаской наблюдал за погодой, так как успешный результат наших трудов зависел исключительно от дождей. К [304] сожалению, прошли слишком сильные дожди прежде, чем новый посев пустил ростки, и смыли много семян с поля. Затем дождь отсутствовал несколько дней, и жара угрожала уничтожить молодые всходы, так что мы с радостью приветствовали вновь хлынувший дождь. Между тем трава вне станции высоко поднялась, но вблизи нас была затоптана и частично завяла. Поэтому я велел в тихий вечер скосить как можно больше травы, чтобы остатки не были уничтожены пожаром.

Моим цыплятам также угрожала опасность, так как они привлекли внимание хищных птиц милане, с которыми я успешно боролся. Я старался добыть еще одного своеобразного представителя птичьего мира Cosmetornis Spekei. Он принадлежит к типу ночных ласточек или козодоев, как раз в это время я видел его впервые летающим над станцией при наступающих сумерках. Однажды вечером из одного близкого термитного холмика вылетели крылатые насекомые и скоро привлекли к себе многих длиннокрылых Cosmetornis. Было чрезвычайно интересно наблюдать их полет, у них было несколько длинных маховых перьев, которые при полете производили такое впечатление, будто по сторонам все время летят две маленькие птички. Проворно и бесшумно летали они с предельной быстротой вокруг холмика, взмывали вверх, снова падали вниз, так что я издали едва мог уловить момент для выстрела. Наконец, мне все-таки удалось подстрелить одну из них, но только через день после этого мой слуга нашел ее в густой траве. К сожалению, она была уже обглодана термитами и непригодна для препарирования.

За работами, письменными отчетами и письмами на родину прошел весь июль месяц. 2 августа снова явились ко мне, уже в третий раз, послы от Земио, чтобы сообщить мне, что он с часу на час откладывает свой отъезд на юг, ожидая меня к себе. Теперь я уже решился и с послами отправил сообщение, что через несколько дней выйду к нему, оставив у себя одного из его людей в качестве проводника. Скоро было закончено скромное снаряжение к предстоящему путешествию, о продолжительности и конечной цели которого я имел весьма [305] смутное представление. Мое отбытие из стоянки задержалось сверх ожидания. Ндорума с целью препятствовать моему отъезду стал теперь применять пассивное сопротивление и для начала отказал мне в носильщиках. Но я не дал себя запугать и в конце концов одержал верх. Важно было, что я предусмотрительно избрал поездку к Земио, и Ндорума не мог проявлять опасений за мою безопасность, так как он, к моему удовлетворению, знал, что Земио занимал по отношению к нему прекрасную позицию, пользовался доверием Джесси-паши и находился в пути по делам правительства.

В последние дни, в связи с моим путешествием, я давал Бондорфу необходимые указания, предоставил ему право свободно распоряжаться работами в стоянке и вручил ему реестр всего нашего багажа и вторые ключи от последнего.

Я также инструктировал его по съемке показаний метеорологических приборов, что он систематически делал в последующие месяцы. Кухарка Заида, одна девушка для помола муки, Дзумбе, мальчики и оба личных слуги Бондорфа также остались в стоянке. Благодаря дождю созрели многие местные овощи и злаки, что дало теперь возможность приятно разнообразить наше меню и снова позволяло экономить запасы продовольствия. К нашему путешествию поспели главным образом различного рода съедобные тыквы, о которых я часто буду вспоминать, потому что они мне временами служили продуктом питания. 5 августа были закончены все приготовления к отъезду. В последние дни я также прилежно писал доклады и письма, отправив их в жестяном запаянном конверте, которым пользовался для доставки корреспонденции к почтарю в Хартуме и к Ндоруме, все еще находившемуся на севере провинции. Одновременно я сообщал ему о моем отъезде к Земио и поручал его заботам Бондорфа и всех остающихся людей. Я затребовал от юных сыновей Ндорумы нужных мне пятнадцать носильщиков. Еще раз осмотрел свою чистую, красивую станцию и полюбовался цветущей зеленью огорода: ведь он дал еще перед моим отъездом урожай, так что в последние дни наш стол украшала дюжина [306] красных и белых редисок; это доставило мне больше радости, чем великолепный обед на родине.

Наступил назначенный день отъезда, но обещанные носильщики, понятно, не явились, и так прошло 8 августа в напрасном ожидании. Мой слуга Фараг'Алла, посланный мною к ближайшим вождям, передал мне ответ, что Ндорума попросту запретил предоставить мне носильщиков. Этого я все же не ожидал. Подобные действия переполнили, наконец, чашу терпения, и я был очень близок к тому, чтобы его окончательно потерять. Когда ко мне позже пришли сыновья Ндорумы и некоторые вожди, я высказал им свое мнение в резкой форме. Показал свою обиду и раздражение, объявил им, что после таких поступков дольше оставаться в стоянке не желаю, что уже на следующее утро уйду к Земио один со своими слугами, приведу сюда от него носильщиков для всех моих вещей и после случившегося покину страну Ндорумы навсегда. Я хотел бы видеть, так закончил я, кто посмеет мне в этом помешать; одновременно с этим я извещу Джесси-пашу, как самоуправно Ндорума принуждает меня остаться и что скоро все вожди азанде это узнают. Случайно посланец Уандо находился еще в мбанге Ндорумы. Я велел Фарагу привести его, пока сыновья Ндорумы были еще у меня, чтобы сообщить также Уандо о самоуправстве Ндорумы. Однако родственники последнего, вследствие высказанных намерений привести мои планы тотчас в исполнение, были столь напуганы, что пошли на уступки. Я ожидал этого исхода и, наконец, предъявил требование еще до заката солнца доставить мне носильщиков, и сказал, что в противном случае выполню свое намерение с наступлением следующего дня, даже, может быть, поеду прямо в область Бахр-эль-Газаль к паше и возвращусь оттуда с солдатами и носильщиками. После этих гневно сказанных слов сыновья Ндорумы и присутствовавшие азанде поспешно удалились и, действительно, еще до захода солнца привели носильщиков. Однако выехать следующим утром я не смог из-за дождя; мое отбытие совершилось лишь 10 августа.

Комментарии

52. Окарина — один из народных музыкальных инструментов, глиняная или металлическая дудка, которая звуком напоминает флейту.