Главная   А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Э  Ю  Я  Документы
Реклама:

ЮНКЕР В. В.

ПУТЕШЕСТВИЯ ПО АФРИКЕ

REISEN IN AFRIKA

ПУТЕШЕСТВИЕ 1877-1878 гг.

Глава I

Поездка по реке Собат

Вместе с рядом знаменитых русских путешественников я приехал в Париж для участия в работе Географического Конгресса, который состоялся с 1 по 11 августа 1875 года 1. Здесь я познакомился лично с блестящими исследователями Африки — Нахтигалем 2, Рольфсом 3 и Швейнфуртом 4. Лелеемые мною планы путешествия приобрели теперь более определенные очертания. Обмен мыслями с заслуженными исследователями направил мое внимание на страну Дарфур 5 в Восточном Судане, которая тогда стояла в центре географических интересов. Я избрал эту покрытую дымкой опасной таинственности область целью своей будущей исследовательской деятельности.

В начале октября 1875 года я сел в Триесте на пароход, отправлявшийся в Александрию, и через пять дней высадился на египетском берегу. Привет тебе, созданная Нилом страна чудес, родина древнейшей культуры и науки!

«Дней через пять мы к водам светлоструйным потока Египта

Прибыли...»

Эти стихи четырнадцатой песни «Одиссеи» Гомера невольно встали в моей памяти теперь, перед началом моей собственной одиссеи.

Находясь в Хартуме в августе 1876 года, я получил приглашение принять участие в поездке по реке Собат, притоку Белого Нила, на пароходе «Ссафия», который должен был [24] отвезти на станцию Нассер запасы провианта и получить сведения о новых местах вывоза слоновой кости. Чем меньше я был подготовлен к этому предложению, тем с большим удовольствием я его принял. Самый живой интерес возбудила во мне перспектива подняться на сотни километров по Белому Нилу и по Собату, с которым европейцы впервые познакомились лишь около двадцати лет назад 6.

Двадцать пятого августа, на шестой день пути, я увидел на правом берегу первую деревню негров, которая отличалась особым видом построек. В противоположность до сих пор виденным тукулям, форма крыш на хижинах здесь была не коническая, и крыша не поднималась непосредственно от земли; она имела скорее вид высокого купола. Это была, как я узнал, деревня шиллуков. Я мог даже рассмотреть группу негров, собравшихся под большим деревом, которые, прислонив свои копья к стволу дерева, внимательно наблюдали за нашим пароходом.

Теперь мы покинули область арабоязычных народностей и вступили в страну негров 7. На западном берегу живут шиллуки, на противоположном берегу реки обитают динка. На западе видны были еще лесные заросли, из-за которых то здесь, то там выглядывали тукули шиллукских деревень. На востоке взор не находил ничего, кроме бесконечной равнины, поросшей травой степи; только изредка можно было увидеть отдельные кусты у самого берега. Из этой поросшей свежей травой равнины то здесь, то там поднимались длинные шеи с повернутыми в нашу сторону маленькими головками: то было стадо, примерно в двадцать пять голов, жирафов, впервые увиденных мною здесь на воле. Животные отнеслись совершенно спокойно к проплывавшему мимо них пароходу, и я мог разглядеть их в бинокль во всех деталях. В особенности обратил на себя мое внимание выделявшийся своими размерами жираф с более темной, чем у других, окраской шкуры, — вероятно, старый самец. Не успел я вдоволь налюбоваться грациозными животными, как появилось стадо страусов; однако они держались слишком далеко от берега, чтобы я мог их разглядеть подробно. [25]

В полдень мы увидели на горизонте Фашоду. На флагштоке развевалось знамя с полумесяцем. Мы вскоре приблизились к этому пункту, получившему большое значение в управлении страной после присоединения ее к Египту. Из старой резиденции царей шиллуков, названной поднимавшимися по Бахр-эль-Абиаду нубийцами-донколанцами 8 «Денаб» (хвост), после 1867 года вырос египетский город, местопребывание правительственного представителя, и форт, охраняющий южную границу. Шиллукская деревня Фашода лежала на расстоянии около двух километров к северу от берега; ее многочисленные тукули были раскинуты на значительном пространстве. Пока шла погрузка дров, я наблюдал за шиллуками, занятыми рыболовством. Они быстро плыли, как рыбы, по реке на маленьких плотах, напоминавших гондолы своими поднятыми кверху заостренными носами. Эти плоты сооружаются из круглых стволов амгабового дерева — Aedemone mirabilis Kotschy, узкие концы которых загнуты и соединены вместе в поднимающуюся кверху связку, образующую нос. Они так легки, что один человек без труда может нести на голове плот, поднимающий трех человек. Однако пористая древесина быстро всасывает воду, поэтому плоты часто нуждаются в просушке. Для этого негры вытаскивают их на берег и водружают на камыш. На плотах, за которыми я наблюдал, [26] находилось по одному шиллуку. Рыболов стоял на коленях, опираясь сиденьем на пятки, и направлял плот коротким веслом. Около него находилось копье для рыбы, состоявшее из железного острия со многими зубцами, насаженного на длинное деревянное древко; последнее было удлинено пятиметровым тростниковым стволом, который плыл за плотом. Спускаясь по течению, шиллук мечет копье в стаи рыб, огромными массами водящихся как в Собате, так и в Бахр-эль-Абиаде; тысячи водяных птиц находят себе здесь пропитание.

По вполне понятным причинам негры опасались приближаться к нам и держались у противоположного берега. Один из находившихся на нашем пароходе солдат, сам шиллук, по моей просьбе, обратился к неграм с предложением подплыть к нам, но, несмотря на наши зазывания, они не соглашались на это. Наконец, когда им объяснили, что они получат хлеб, один из шиллуков преодолел страх и подплыл к пароходу. Я дал ему хлеба и дурры 9 и предложил ему принести на [27] станцию Собат копья, дротики и другие предметы производства шиллуков, за что обещал вознаграждение. За пару рыб, которые, нанизанные на шнурок, лежали у него на плоту, он получил еще дурры от судовой команды. Видимо, успокоенный и удовлетворенный, он отплыл восвояси. Невольно я подумал о том, как легко было бы сделать этих детей природы благожелательными к нам и с их помощью проникнуть в глубь материка, до сих пор остающегося неисследованным. Для этого только надо отказаться от той хищнической и разбойничьей системы, которая позорит продвижение в страны истоков Нила арабской культуры под египетским флагом. Мой долголетний опыт в течение последующих путешествий превратил это мнение в несомненную уверенность и укрепил меня в ней. Именно то, что я так последовательно придерживался моего отношения к туземцам, способствовало моему проникновению в неприступные до того страны, которые открылись мне, исследователю-одиночке, путешествовавшему в сопровождении лишь нескольких слуг-подростков; однако население этих стран, несомненно, оказало бы сопротивление всем попыткам вторжения путем насилия. Время и терпение, и надо сказать, очень большое терпение, были моими главными помощниками, которым я обязан своими успехами.

После заката солнца погрузка дров на пароход закончилась, и мы снова поплыли вверх по реке. Высокие берега были покрыты лесом. Однако, когда я наутро вышел на палубу, я не увидел больше деревьев, — направо и налево простиралась травяная равнина. Единственное, что разнообразило степь и вызывало мое живое внимание в течение последующих дней, были довольно часто попадавшиеся, расположенные друг от друга на расстоянии около получаса ходьбы деревни негров, состоявшие из двадцати-тридцати тукулей. Последние частью стояли на самом берегу, а частью были поодиночке разбросаны между дурровых полей, на расстоянии сотни шагов один от другого.

Как мне сказали люди на пароходе, знающие эту местность, это были деревни племени нуэр. Часть их жила здесь [28] оседло, другие приходили сюда из глубины страны на время, чтобы посеять и снять урожай дурры; после этого они опять уходили. На многих хижинах крыши, имевшие колоколообразную, несколько уплощенную с раздутыми боками форму, были украшены страусовым яйцом или винной бутылкой на верхушке. Мужчины были совершенно нагими, на женщинах были надеты передники. Шерстистые волосы были или покрыты своеобразной корой, или выкрашены в красновато-рыжий цвет. Тело было покрыто серой золой. Над дурровыми полями возвышались помосты, на которых дети мастерски играли роль огородных пугал, отгоняя громким криком и живыми жестами бесчисленные стаи дроздов.

Около трех часов ночи мы пристали к селению шейха Амоля из племени фаланг. Утром я передал ему через переводчика мое желание приобрести утварь и оружие. Деревня состояла примерно из двухсот тукулей, разделявшихся дурровыми полями. Негры этой деревни, принадлежавшие к племени фаланг, стояли группами и с удивлением рассматривали пароход, в особенности его двигающиеся колеса. Шейх Амоль сопровождал нас при нашем осмотре деревни. Как ни просты сами по себе были хижины негров, но и здесь во внешнем виде сказывалось различие между зажиточными и бедными их обладателями. Хижины более богатых выделялись большими размерами, тщательностью отделки, поддерживающейся в порядке крышей и густо заплетенной изгородью. Как ни ограничены были потребности обитателей этой деревни, как ни мало могло быть их состояние, но и здесь были бедные, которым в борьбе за существование приходилось тянуть более тяжелую лямку, чем их богатым собратьям. Мерещившегося утопистам равенства мнимых «детей природы», этого нереального идеала гуманистов-мечтателей, у негров не оказалось; во всяком случае среди живущих по берегам реки Собат его не было.

Восточнее зерибы Нассер, конечной цели нашего пути, по ту сторону реки на островке находилась деревушка, обитаемая, как мне сказали, племенем ниуак. Я захотел ее [29] посетить, чтобы увидеть негров у себя дома. Меня не хотели отпустить одного, и несколько человек — капитан и офицер с солдатами — вызвались меня проводить. Я подумал, что такая свита затруднила бы каждый мой шаг, который бы я предпринял, и помешала бы мне без помех понаблюдать за неграми ниуак на свободе. Поэтому я решительно отклонил это предложение и согласился лишь на то, чтобы два солдата, говорившие на языке туземцев, пошли вперед и предупредили их о моем посещении. Я отправился на остров на лодке в сопровождении Адьяка, вождя деревни ниуак, расположенной за два километра отсюда. Под камышовым навесом рекубы меня ожидало почти все мужское население деревни, находившейся на северо-западной оконечности острова. Шейх деревни сидел на разостланной на земле бычьей шкуре. Я занял место рядом с ним. Вокруг нас сомкнулась стена плотно придвинувшихся ко мне негров, которые, видимо, очень удивленно, но дружелюбно, рассматривали меня. Мое внимание также было в высшей степени возбуждено окружавшими нас нагими фигурами. Первый раз в жизни я сидел среди людей, так значительно отличавшихся от всех тех, с которыми мне до сих пор приходилось соприкасаться. Мне, как новичку, они казались почти существами особого рода. Мимо них прошли все фазы многих тысячелетий культуры человечества, не задев их; эти негры были для меня представителями доисторического времени, детства человеческого общества, ставшего на Востоке уже старчески дряхлым.

По арабскому обычаю я коснулся кончиками пальцев внутренней стороны протянутой мне шейхом руки и жестами показал окружающим мое дружелюбие и благорасположение; на это черное общество ответило выражениями живой радости — громким смехом. Прежде прятавшиеся за хижинами женщины и дети скоро тоже набрались мужества и отважились удовлетворить свое непреодолимое любопытство. Мужчины и женщины имели много украшений; если судить по их обилию, то мужчины были большими щеголями. Наиболее излюбленными были, видимо, стеклянные бусы, [30] которые, нанизанные на волосы из жирафовых хвостов, в виде ожерелий и браслетов украшали шею и руки. Бусы были большей частью мелкие, белого, зеленого, красного и голубого цвета. Место подвесков, которыми у нас украшают женские серебряные браслеты, например, в виде редких монет, у ниуак занимали осколки фарфоровой или фаянсовой посуды, которую, вероятно, завозили сюда торговые барки хартумских торговцев слоновой костью. Я увидел несколько железных обручей на руках и на ногах; почти все негры носили по два, три и даже четыре массивных браслета из слоновой кости на предплечьях, — признак того, что слоны были здесь в изобилии. Волосы свои ниуак убирали разными способами: одни были коротко острижены и завиты, другие имели длинные волосы, покрытые коркой из куриного помета, смешанного с золой, отчего волосы приняли красновато-рыжий оттенок. У одного юноши я увидел остроконечно поднятый вверх хохол, благодаря чему он напоминал нашего клоуна. Некоторые мужчины имели горизонтальные рубцы на груди и животе. У женщин в проткнутых верхних и нижних губах торчали кусочки тростника, которые во время речи приходили в движение. Каждый мужчина был вооружен двумя, тремя и даже четырьмя копьями, которые он не выпускал из рук. К этому присоединялись у некоторых дубинки из похожего на эбеновое дерева, очень твердого и тяжелого.

Главным занятием живущих в этой деревне негров было рыболовство. Рыба составляет основу их питания, хотя они и возделывают дурру; посев и сбор урожая дурры лежит главным образом на женщинах. Из утвари мое внимание [31] привлекли большие деревянные ступки с длинными тяжелыми пестами; в них раздробляли зерно дурры. Посуда состояла из глиняных горшков в форме полушарий, сосудов из высушенных тыкв, а также из черепашьих щитов. Молодые и старые, женщины и мужчины — все курили табак в трубках с большими глиняными головками и чубуками из тростника. Приготовление мериссы — одно из важнейших дел хозяйки, на нее идет большая часть собранной дурры.

Когда я оставил деревню, мы с ниуак были уже добрыми друзьями, и вождь Денг обещал нанести мне ответный визит. Вечером я увидел пять лодок на реке, это были мои ниуак. Они пристали рядом с пароходом, разостлали на земле бычьи шкуры и присели на них. Они приветствовали меня своеобразным пением в полный голос, сопровождаемым аккомпанементом на ручном барабане. Я пригласил их на пароход. Они пошли мне навстречу склонившись, присели, вытянув руки, и посмотрели на меня: это был их селям. Затем каждый положил мне к ногам подарок: шкуры жирафа, буйвола, антилопы, копья. Зажиточный ниуак привел козу, а вождь — даже белую корову, которая уже давно привлекла мое внимание, когда она плыла, привязанная к лодке.

По рассказам ниуак, река Собат образуется из четырех притоков: Аддура, Никуар, Гело и Абуал. Берега этих рек заселены племенем ниуак. Управитель станции добавил, что за племенем ниуак следует на юго-восток племя бондьяк, на реке этого же названия, которое говорит на языке ниуак. Далее на юг живут джиббе на одноименной реке. Эти последние имеют особый язык и являются как будто одним из больших народов области Собата. Еще дальше живут кункунг, также с особым языком. Племя никуар на реке того же названия — богатые скотоводы. Их соседи чаи, как говорят, пользуются отравленными стрелами. Эти сведения, хотя и не могущие быть приняты безусловно на веру, при отсутствии основательных данных об истоках и притоках Собата и населении их берегов, имеют и до сих пор значительную ценность. [32]

Когда я завербовал между неграми вождя Денга трех человек, которые должны были сопровождать меня в качестве переводчиков в поездке вверх по реке (неожиданно быстро закончившейся), эти люди громко закричали своим сородичам в деревне и делали различные знаки, объясняя им что-то. После этого с острова приплыли в лодке две женщины, высадились и ожидали мужчин, которые сошли с борта парохода на берег. Там мужчины стали со сложенными руками перед женщинами и, видимо взволнованные, ожидали последовавшего заклинания, произнесенного женщинами полушепотом. Произнося заклятия, женщины проводили руками и тонкими палками по головам и спинам мужчин. После этого мужчины, успокоенные, возвратились на пароход и объявили себя готовыми к отъезду. Вследствие незнания языка ниуак, я не мог получить верного и точного объяснения наблюденной мною сцены. [33]

Глава II

Путешествие в страну Макарака

Тринадцатого сентября 1876 г. я вернулся в Хартум. Здесь я должен был выработать план более длительного путешествия. Намерение, которое привело меня в Судан, — обследовать Дарфур — не могло быть выполнено, так как я все еще не имел разрешения от египетского правительства.

Кроме того, условия путешествия по Дарфуру в то время были очень неблагоприятны. В стране начался голод, и царила сильная дороговизна. За ардеб дурры, который в Хартуме стоил талер Марии Терезии 10, в стране Дарфур надо было заплатить 30 талеров.

С тех пор как я прибыл в Судан, где приступил к собиранию этнографического материала и получил возможность, выезжая на места, более основательно изучить отдельные негритянские племена, у меня с каждым днем увеличивалось желание предпринять более длительное путешествие в языческие негритянские страны.

Вряд ли я использовал бы сейчас разрешение на поездку в Дарфур, так как, по моему мнению, прошлогодняя экспедиция египетского генерального штаба с участием американцев достаточно обследовала эту страну. Я познакомился с некоторыми членами экспедиции, и в мои руки попали карты этой местности, а также большое количество астрономических ориентиров. Я считал, что основная работа в Дарфуре закончена и что можно провести лишь еще специальные детальные исследования.

Условия моего путешествия не могли бы быть такими же благоприятными, как у этой экспедиции, которая дала [34] возможность участникам расширить исследования расположенных к югу от Дарфура медных рудников до эн-Нахаса и до границы Вадаи. К тому же все знавшие Дарфур рисовали мне эту страну, как малоинтересную и бесплодную. Мне приходилось также учитывать фанатизм магометанского населения и его ненависть к христианам. Все это в конце концов заставило меня отказаться от путешествия в Дарфур.

Поэтому я решил отправиться в Ладо у верховьев Бахр-эль-Джебеля — главный центр Экваториальной провинции, несмотря на то, что перспективы больших путешествий по провинциям, находящимся под управлением Гордон-паши 11, были неблагоприятные. [Однако Юнкеру удалось получить письмо за подписью Гордон-паши всем начальникам и служащим правительственных и торговых станций с предложением предоставлять ему и его помощнику — препаратору Коппу — носильщиков и провиант, а также оказывать хороший прием и требуемое содействие.] С этим письмом в кармане я мог, наконец, спокойно предпринять приготовления к отъезду. Кроме различного инвентаря, я обзавелся тремя ослами для верховой езды. Окончательными сборами мы с Коппом занялись уже на борту парохода «Измаилия», который должен был везти нас в Ладо.

Двадцать второго октября в 12 часов дня «Измаилия», наконец, покинул Хартум. Мы плыли вдоль берега Голубого Нила, чтобы, обогнув Рас-эль-Хартум, направиться к Белому Нилу.

В Каве пароход оставался два дня, чтобы погрузить дрова из сандаловых деревьев. 29 октября вечером мы достигли Фашоды, где нас неожиданно настигла сильная гроза.

Тридцатого октября, на рассвете, мы прибыли в зерибу Собат. Вероятно, вследствие усилившегося движения пароходов за последнее время, мы не нашли на станции заготовленных дров. Нам пришлось поэтому несколько задержаться. С мудиром и начальником станции Зюруром-эфенди, с которыми я раньше был знаком, я обменялся некоторыми [35] подарками, в результате чего обогатил мою этнографическую коллекцию.

Первого ноября в полдень мы отправились в дальнейший путь на юг. Справа и слева простирались необозримые равнины. Река была окаймлена густыми зарослями травы «омм-суф» (Vossia procera). Позднее с левой стороны вдали показались заросли невысоких кустарников акации, вероятно Acacia verugera. На другом берегу, далеко в степях, покрытых травой, — многочисленные деревни шиллуков, около которых возвышалась группа пальм дум 12. Мы вступили в область папирусов 13.

Вечером и ночью приходилось часто пробиваться сквозь небольшие травяные массивы в местах, где река замыкалась. По этой, ничем не нарушаемой, однообразной, почти пугающей камышовой пустыне, между высокими колышащимися стенами из травы, тростника и папируса плыли мы в течение двух дней по крутым извилинам реки на юг.

Ночью 4 ноября мы прибыли в Габе Шамбиль.

В субботу мы покинули Габе Шамбиль и двинулись по направлению к Бахр-эль-Джебелю дальше на юг. Река здесь делает много поворотов. Негров было видно очень мало. Отдельные, очень бедные хижины, окруженные большими кучами [36] золы, представляли печальную картину, которая, однако, полностью гармонировала с пустынным болотистым краем. Здесь я увидел характерную птицу болотистой страны Белого Нила, диковинную «абу меркуб», как ее называют арабы («башмачный клюв» или «китовая голова»), Balaeniceps rex, по нашей орнитологии. Неподвижно сидела она, подняв большую голову с своеобразным клювом на расстоянии нескольких сот шагов от парохода.

В воскресенье утром мы прибыли в Бор. Раньше Бор находился во владении купца Аккада. Теперь он занят египетскими солдатами и является резиденцией правителя округа (мудира), который в это время отсутствовал. В сопровождении капитана корабля я посетил зерибу, расположенную и устроенную подобно другим правительственным станциям.

Рядами стоят тукули, соломенные хижины, некоторые из них соединены тростниковой изгородью. Между заборами расположены улицы, пересекающиеся под прямым углом. Все это обнесено высокой и крепкой оградой из столбов и кустов терновника (которая дала этим селениям их название «зериба»), защищающей от враждебных племен и ночных хищников.

Несмотря на лихорадку и большую слабость в ногах, я осмотрел станцию и затем вернулся назад в помещение мудира. Это было маленькое приятное здание, со свежевыбеленными глиняными стенами и правильными оконными [37] отверстиями, что здесь в стране довольно редкое явление. Окна были даже, наподобие домов в Хартуме, обрамлены окрашенным в красный цвет орнаментом. Маленькие занавески усиливали впечатление уюта. Сад из банановых зарослей бросал тень на здание. В аллеях сада была приятная прохлада. Там были посажены американский маис, кайенский перец, по-арабски «шитет» — capsicum conicum, маленькие лимонные и апельсиновые деревья, фасоль и другие растения.

Вдруг был дан сигнал тревоги, и все, кто имел оружие, побежали к зерибе. Толпа вооруженных со знаменами, на которых были изображения полумесяца, бежала навстречу невидимому врагу. Я взошел на одну из террас, построенных на каждом углу забора и служащих для наблюдения, но не увидел ничего угрожающего. Чтобы навести на туземцев страх и избежать атаки, была заряжена пушка и дан выстрел холостым зарядом. Грохот выстрела вызвал у негров, незнакомых с этим звуком, сильный испуг.

Я сошел со своего поста и медленно пошел назад к пароходу. Причина тревоги оказалась довольно незначительной. Усмиренные много лет тому назад негры бор, жившие вокруг станции, с некоторого времени были враждебно настроены, и в этот день, возмущенные каким-то насилием со стороны солдат, собирались угнать несколько голов скота из принадлежащего зерибе загона. Этим и объяснялся шум. Вскоре отряд вернулся. Чтобы оградить себя ночью от каких-либо случайностей, мы поставили на пароходе караул из четырех человек. Для проверки, насколько они добросовестно выполняют свои обязанности, и чтобы заставить их бодрствовать, караульным было предложено (как это принято во всех провинциальных станциях в ночное время) громко произносить свой номер. На расстоянии двух шагов от моей каюты стоял караульный номер четыре. Он регулярно протяжно повторял свой номер «А — арба» и не давал мне заснуть.

Векиль — заместитель мудира — хотел воспользоваться нашим пароходом, чтобы наказать туземцев, и открыть против них военные действия. Рано утром пятьдесят солдат вступили [38] на борт корабля. Мы плыли в течение получаса вниз по реке мимо лесистых берегов, покрытых Hyphaena thebaica, и пристали к правому берегу. Солдаты немедленно исчезли в высокой траве. Несколько минут спустя раздались один за другим выстрелы. Это люди с борта стреляли в траву, они думали, что там находятся негры. Я лично никого не видел. Примерно через 20 минут после стрельбы отряд вернулся с добычей. Нападению подверглась близлежащая деревня. Из мужчин большинство убежало, некоторые были убиты. По крайней мере солдаты хвастались, что они заставили некоторых растянуться в траве. Женщин и детей из деревни привели на пароход. Пленные мужчины должны были доставить сорок больших корзин с зерном. Я, со своей стороны, воспользовался случаем, чтобы приобрести всякие мелкие предметы для своей коллекции.

Деревни негров бор состоят из хижин, расположенных в более или менее определенном порядке или разбросанно. Эти хижины представляют собою круглые низкие строения с земляными и глиняными стенами, покрытые соломенной крышей конической формы. Многие хижины имеют небольшую открытую спереди пристройку, рекубу, которая так же, как и входная дверь высотой в два фута, закрывается циновками.

«Измаилия», после того как все было погружено и на борт были приняты пленные негры, поплыл назад по направлению к станции Бор.

Солдаты с зерном и туземцы были здесь высажены на берег, а мы продолжали наше путешествие в Ладо. В течение дня мы проплывали мимо многих прибрежных негритянских селений. Они казались вымершими. Очевидно, при нашем появлении туземцы из страха прятались. Только после того, как пароход проплывал мимо, из-за хижин показывались отдельные фигуры.

Вечером я увидел табун лошадей, купающихся в Ниле. Из-за многочисленных мелей нам пришлось ночью бросить якорь. На следующий день поездка была также затруднена. Мы часто наталкивались на мели и потеряли много времени. Несмотря на это, мы все же уже 7 ноября вечером, после [39] 17-дневного путешествия, прибыли в Ладо. В тот же вечер я смог передать предписание Гордон-паши врачу управления д-ру Эмин-эфенди 14.

Доктор Эмин-эфенди оказался очень образованным человеком. Я узнал от него, что он учился в Берлине. Кроме французского языка, на котором мы тогда разговаривали, он знал многие восточные языки. Он только недавно вернулся из поездки в Буганду 15, к ее правителю Мтезе, которого посетил с дипломатической миссией по поручению губернатора. По распоряжению Гордона, эфенди должен был ехать на пароходе «Измаилия» в Хартум. Поэтому я мог пробыть с ним только несколько дней.

На нашем пароходе прибыло в Ладо много писарей и правительственных чиновников. Чтобы расселить всех этих людей, не хватало хижин. Однако, поскольку многие покидали Ладо, чтобы вернуться в Хартум, квартиры должны были освободиться. Пока же вновь прибывшим предложено было остаться на пароходе.

Меня и моих людей постигла та же участь. Эмин-эфенди был настолько любезен, что предложил мне занять его усадьбу, как я называю обнесенную забором группу хижин — тукулей, которая обычно служит жильем для одной семьи. Пока помещение приводилось в порядок, я оставался на борту парохода. Почти ежедневно по вечерам собирались грозовые тучи, и это часто заканчивалось дождем. Для меня лично дождь пошел очень не вовремя — когда я оставил свои вещи на палубе парохода, с тем чтобы на следующий день перенести их в приготовленную для меня хижину; ночью началась такая непогода, какой я никогда в своей жизни не видел. Дождь потоком лил всю ночь напролет до утра. Потолок в салон-каюте стал протекать, и я не мог найти сухого места, чтобы лечь спать.

Тринадцатого ноября я, наконец, переехал в предназначенный мне тукуль. Мой в значительной степени промокший багаж был перенесен в новое жилище толпой негров бари. Как только я сошел с парохода на берег и устроился в [40] хижине, мое состояние улучшилось, я обрел равновесие; так как я намерен был ехать дальше с караваном в Макарака, то вынужден был в ожидании его задержаться в Ладо.

Предоставленное мне обстоятельствами время я использовал для собирания зоологических и этнографических материалов. Я наблюдал туземцев, живших вокруг станции — негров бари. Однако их замкнутость и нежелание вступать в общение не дали мне возможности увеличить мою коллекцию. Все усилия раздобыть через негров рыб и черепах оказались напрасны. Проживающие в этой местности бари, в связи с недавним освоением станции Ладо, примерно около двух лет назад, еще не побороли в себе страха и недоверия к египетскому гарнизону и вели себя, как настоящие первобытные люди. Никто из них не знал арабского языка. Иначе обстояло дело в Гондокоро, где в течение многих лет находилось египетское население и сказалась работа католических миссионеров. Со времени захвата египетским правительством прежних торговых зериб и основания новых военных станций бари, говорящие по-арабски, были взяты на службу. Среди других подвластных египетскому правительству негров они образовали особую группу и были использованы в качестве драгоманов — переводчиков, посредников и надзирателей. Постепенно среди туземцев, населяющих окрестности станций, стали появляться люди, готовые променять свою довольно относительную свободу на сравнительно обеспеченное существование, которое давала им служба в качестве переводчиков.

После непродолжительного знакомства с бари я установил, что их неприступность объясняется своеобразным характером их племени. В этом отношении они сильно отличались от макарака, с которыми я познакомился позднее. В то время как с последними я легко вступил в общение и они мне приносили всевозможные мелкие изделия их производства, я от бари, несмотря на все мои старания, ничего не мог добиться. Они приходили ко мне, правда, ежедневно в тукль, но только для того, чтобы просить пищи, показывая на свой всегда [41] пустой живот. Если им предлагали выполнить какую-либо работу или если у них пытались что-либо купить из их украшений — ожерелья из собачьих или львиных зубов, железные кольца или браслеты, украшенные клыками кабана Phacochoerus africanus, они от этого уклонялись. Эти выполненные с известным искусством, особенно кузнечной работы, украшения составляли единственную одежду мужчин бари.

Большинство мужчин — высокого роста, со стройными фигурами и удлиненными конечностями, преимущественно худые. Наоборот, среди женщин преобладают очень упитанные, редко высокие, чаще ниже среднего роста. Бари по своему внешнему облику относятся к группе длинноногих с темно-коричневой кожей нильских негров, которые населяют низколежащие, подвергающиеся ежечасным наводнениям болотистые страны по берегам Бахр-эль-Абиада и его притоков. Из них, например, ниуак, обитающие у Собата, как мне кажется, представляют восточно-пограничное племя. Главные представители этой группы — нуэр и различные племена динка или джанге, например, кич (джемид, лау), эллиаб, бор по Бахр-эль-Джебелю, этот, агар и рохль, или роль по Бахр-эль-Газалю. Далее многолюдные, также распадающиеся на многие более мелкие племена, бари, из которых наиболее значительны чир (тшир) на севере, собственно бари, обитающие вокруг гор Ладо и Белиниан в середине и ниамбара на западе. Шиллуки, распадающиеся на многие большие, далеко отстоящие друг от друга ветви, также должны быть причислены к этой большой группе негров, по всей вероятности, населяющих до сих пор места их первоначального обитания. К северным шиллукам, места поселения которых простираются до 12° северной широты, примыкают на западе джур на Бахр-эль-Газале; на юге представителями этой группы являются негры шули.

Не без основания эти народности сравнивают, из-за длины нижних конечностей, с болотными птицами; к тому же эти негры часто стоят на одной ноге, в то время как пятку второй ноги упирают в голень первой. [42]

Мускулатура у бари мало развита. У некоторых, в особенности у женщин, имеют место значительные жировые отложения. Цвет кожи у этого племени мало чем отличается от цвета других нильских негров. Это глубокий, большей частью лишенный блеска коричневый цвет, сквозь который иногда просвечивает шоколадный основной тон. Радужная оболочка глаза всегда коричневая, роговица — грязно-желтого, часто оранжевого цвета. Лоб низкий, череп долихокефальный, верхняя часть затылка кажется более развитой. Челюсть несколько выдается, рот широкий, с толстыми губами. Волосы черные, без блеска, шерстистые, курчавые, на затылке и макушке сбриты примерно на ширину двух ладоней. Как у женщин волосы на голове, полностью сбриты также волосы и на остальных частях тела у обоих полов. Негры бари, как и их северные соседи, удаляют передние зубы нижней челюсти, но все же нередко встречаются люди с полной челюстью хорошо сохранившихся зубов. Страсть окрашивать тело железисто-красной глиной преобладает среди женщин; однако встречаются и мужчины, у которых все тело окрашено в красный цвет. Эта обмазка, резко отличающаяся от естественного цвета кожи, придает бари почти дьявольский вид. В зерибе бари часто разгуливают с длинной палкой и скамеечкой для сидения, которую они носят на руке или на плече, если она большого размера, с широко отстающими ножками.

Наряд мужчин, всех без исключения нагих, состоит из следующих предметов: ожерелье из нанизанных рядами зубов домашних животных, в редких случаях из особенно высокоценимых львиных зубов; железные обручи на сгибах рук и на лодыжках; широкие толстые браслеты из слоновой кости, которые они обычно носят на правом предплечье; пояс из шнура с нанизанными маленькими тоненькими кружками, которые шлифуются из скорлупы речных ракушек, с кистями из звериных хвостов. Излюбленным головным убором являются черные перья, которые придают бари воинственный вид.

Как и у других народов, женщины у бари придают наряду и украшениям больше значения, чем мужчины. Пожилые [43] женщины обвязываются спереди и сзади шкурой козы, выкрашенной в красный цвет (если это одеяние вывернуть наизнанку, то оно напоминает по своей форме меховой плащ наших горных жителей). Молодые женщины, кроме этой шкуры, носят еще и передник, напоминающий кожаный пояс жителей Судана. Плетеный хлопчатобумажный кушак шириной в ладонь опоясывает тело молодой супруги; с кушака спускаются длинные, густо переплетающиеся мотки волокон, которые довершают скудное одеяние. Девушки вместо мехового передника носят широкую, прикрепленную к поясу, спускающуюся до колен кисть, так называемую барика, которая при ходьбе колышется. Третий вид пояса, так называемый рахат, носят только очень молодые девушки и дети: с пояса спускаются петлями железные цепочки длиною в 20-40 см. или вместо них узкие железные пластинки. Вместе со всеми остальными украшениями (цепочками на шее, бусами, браслетами для рук и ног) этот передник при каждом движении девушки издает звук ударяющихся друг о друга железных пластинок, что придает их обладательнице нечто воинственное. Тканями ни мужчины, ни женщины бари не пользуются; несмотря на то, что они уже в течение многих лет были в состоянии себя ими обеспечить, они придерживаются своей старой моды.

Несмотря на все мои старания, я никак не мог наладить обмен с женщинами. Более прилежных и подвижных, чем мужчины, женщин зерибы можно было всегда встретить с маленькими вязанками дров, которыми они снабжали туземцев. Они постоянно носили с собой маленькие корзинки, в которые собирали пригоршни дурры, получаемые в уплату за доставку дров или мелкие услуги: доставка воды, уборка двора, мытье посуды и т. д.

Бари, как и динка, преимущественно скотоводы.

Прогулки со станции в ближайшие окрестности помогали мне коротать время, остававшееся от моих ежедневных занятий по записыванию наблюдений.

Ладо было два года тому назад, из хозяйственных и санитарных соображений, укреплено и расширено [44] Гордон-пашой. К Гондокоро — прежней главной зерибе у Бахр-эль-Джебеля, возведенной Самуэлем Бэкером 16, расположенной на восточном крутом берегу рукава Нила, вследствие обмеления реки, не могли больше приставать корабли. Река за последние годы приняла западное направление, так что главное русло, на котором была построена эта станция, все более превращалось в заболоченное, засыпанное песком второстепенное русло. Это не могло не отразиться на санитарном состоянии Гондокоро. Смертность среди прибывших из Хартума была постоянно очень большой.

Новая главная станция, возведенная на высоком левом берегу, возвышалась на несколько метров над рекой. Окруженная лесами, доходившими почти до ворот, она в период дождей оказывалась окруженной болотами. С годами неблагоприятные условия улучшились, но все же станция постепенно подвергалась разрушению и размывам.

В Ладо в ноябре не так легко было получить овощи или бобовые плоды; только в конце декабря сады и поля дают свой урожай: бамия 17, мелохия (Corchorus olitorius) 18, арбузы, по-арабски «бати»,— вот основные продукты. Хлебных злаков здесь почти не сеют. Туземцы, населяющие станцию, живут беззаботной жизнью (как и везде в Судане), рассчитывая на подвоз хлеба из Хартума.

Долгое отсутствие кораблей из-за частого обмеления реки, забиваемой большим количеством травы, постоянно угрожает населению голодом. Гордон-паша, учитывая это обстоятельство, отменил старую систему реквизиции и наладил снабжение продовольствием всех станций из Хартума. Однако, так как вследствие большого спроса цены на дурру и в Хартуме стали быстро расти, Гордону было дано указание обеспечить себя продовольствием на месте в собственной провинции.

Прежде чем он успел осуществить свои планы, ему пришлось оставить Ладо и верхнюю область Нила, чтобы принять на себя управление всем египетским Суданом. Багит-ага, мудир Макарака, обратил внимание Гордона на богатство этих стран злаками и сравнительную легкость их [45] доставки через леса и саванны страны Ниамбара. Они доходят почти до самого Ладо. На расстоянии нескольких часов от северных ворот находятся горы Ниеркани, или Джебель Ладо. Перед зрителем парковый ландшафт: несколько мощных старых деревьев, переходящих вдали в низкий светлый кустарник, который на горизонте кажется ограниченным горами Ниамбары. Единичные болотистые места с кудрявым кустарником в виде островков являются безопасным пристанищем для диких кабанов. А в непосредственной близости от зерибы над ней постоянно носятся в большом количестве мощные хищные коршуны-стервятники (Vultur barbatus, Vultur monachus, также Vultur Ruppellii), высматривающие отходы от кухни и бойни и обыскивающие все мусорные кучи. Они не прерывают своих занятий даже при приближении человека, так как им незачем его бояться. Так же, как в старину египтяне охраняли очищающих воздух перкноптеров 19, так это делают до сих пор суданцы. С трудом, бросая камни, я добился того, чтобы птицы поднялись в воздух, но [46] они, беспомощно подпрыгивая, отлетели на несколько шагов и вновь принялись за корм. В обществе коршунов находятся вороны с блестящими издали белыми грудками — большие, сильные птицы, карканье которых не более мелодично, чем наших отечественных ворон. Дерзкие, легко оперенные «милане» 20 беспрестанно кружат в воздухе. Это отважные воры, которые способны из клюва коршуна или себе подобных украсть добычу.

Высокая раскидистая листва деревьев Butyrosiperm 21 населена стаями воробьев, хозяйничающих в близлежащих полях дурры, к немалой досаде бари, у которых этот маленький «народец» вместе с огненными зябликами (Euplectes flammiceps, Euplectes ignicoler) в их великолепном брачном наряде, вспыхивающем на колосьях, как пламя, грабит значительную часть долгожданного урожая. В разбросанных группами по местности кустах и деревьях (Balanites, Parkia, Kigelia, Tamarindus) 22 водятся самые разнообразные виды пернатых; здесь звучит фанфарная трель маленькой жемчужной птички, там — низкий, короткий зов флейты перескакивающей с куста на куст Dryoscopus erythrogaster; часто встречается красивый, с сильным клювом Lanius excubitorius; с непрекращающимся шумом и щебетанием мелькают в быстром и высоком полете ласточки. Темное, с металлическим блеском оперение великолепных блестящих скворцов сверкает на солнце; голоса несущихся к реке венценосных журавлей Grus pavonina, которых по их крику арабы называют «карнук», раздаются высоко в воздухе; стаи белоснежных маленьких цапель (Ardea bubulcus) шагают по полям у реки; по берегу в поисках пищи бегает чибис (Lobivanellus cristatus) в обществе громко кричащего и бродящего даже по ночам дождевого свистуна. Над рекой реет черный нырок (Plotus melanogaster), то неожиданно исчезая в воде, то также неожиданно появляясь из нее; в камыше и между отдельными кустами папируса стоят на ногах, подобных ходулям, задумчивые, желтоклювые цапли Ardea flavirostris и Ardea comata. На уединенных береговых лугах охотится за лягушками и [47] змеями громадный, в великолепном оперении, седельчатый аист Mycteria senegalensis со своей супругой. Попарно ходящие египетские гуси, которые также часто встречаются и на птичьем дворе, — Tantalus ibis с саблевидным клювом и в старину боготворившиеся Ibis religiosa, — предпочитают в качестве убежища выглядывающие из воды отмели.

На другой стороне реки — высокие заросли травы и камыша, где, вероятно, редко ступает нога человека. Они служат ночью местом пребывания гиппопотамов. Вечером здесь можно часто видеть много этих неуклюжих животных, расположившихся так, что лишь их головы видны на поверхности воды, или плывущих к берегу за добычей. Не проходило ни одной ночи, чтобы не слышно было их хрюканья, часто будившего меня. Местные жители не без основания боятся крокодилов. Рассказывают много случаев о людях, схваченных во время купания или плавания этими прожорливыми ящерами. Я до тех пор не верил рассказам, что крокодил может откусить у человека целую конечность, пока сам не сделался свидетелем такого случая. Недалеко от зерибы, где берег ниже и река образует мелкую лагуну, женщины и девушки наполняли водой круглые большие глиняные сосуды, которые они носят на голове, как и египтянки; хотя их фигуры менее привлекательны, чем у феллашек 23, все же красивая постановка тела при ношении тяжелых сосудов с водой на голове очень напоминает феллашек. Там же, на расстоянии трех-четырех шагов от берега, купались с адским гамом мальчики. Однажды крокодил откусил одному мальчику левую руку до самого локтя так ровно и чисто, что я, быстро подоспевший к месту происшествия, не мог найти ни одной нитки мускула, которая высовывалась бы из обрубка.

Меня со всех сторон убеждали, что дождливый период уже закончился, и наступило безоблачное лето; однако, как показывают мои метеорологические записи, это было не совсем так: по записям 21 ноября после полудня прошел грозовой дождь, 22 ноября была гроза с небольшим дождем, на следующую ночь — опять сильная гроза с дождем. [48]

Двадцать шестого ноября, наконец, прибыла первая часть долгожданного каравана негров макарака. Так как в караване было несколько сот людей, его пришлось разделить, хотя бы уже из-за воды: для такого количества людей на дороге нельзя найти сразу достаточно питьевой воды. Вторая часть каравана прибыла много дней спустя. Так как в зерибе Ладо не хватало тукулей для всех прибывших, негры макарака построили себе в десяти минутах западнее Ладо собственную деревню.

Прибытие макарака внесло большое оживление в зерибу. Нельзя сказать, что и до этого здесь было тихо и спокойно, как, например, в тунисских или нубийских поселениях, казавшихся вымершими; наоборот, различнейшие звуки, особенно по вечерам и до поздней ночи, составляли сатанинский концерт. Немного спокойнее было по утрам, после того как многосотенные стада домашнего скота были выгнаны на пастбище из-за изгороди крааля неподалеку от зерибы. Кроме скота, принадлежащего правительству, каждая семья имела собственное небольшое стадо. Но в наступившей после угона скота тишине особенно ясно раздавались сварливые женские голоса, и мы становились невольными свидетелями семейных сцен. Соседка справа, в проворстве язычка не уступающая торговке Берлина или Вены, начинает взволнованно и бесконечно долго доказывать своим рабыням их никчемность, причем она часто прибегает к излюбленному сравнению рабынь с собаками; для большей же убедительности своих слов она обязательно выдернет из стены несколько камышин и обработает ими спины несчастных. Как только умолкают крики справа, пронзительный голос моей соседки слева дает знать, что и она не менее активна в управлении своим домом. Из другого конца раздается неистовый крик непослушного мальчугана, получающего заслуженное наказание, а в третьем месте совсем юный гражданин мира громко требует пищи от своей жестокой кормилицы. Играющие на улице дети награждают друг друга ударами камыша, чтобы, по примеру спартанцев, еще в детстве подготовить себя к позднейшим ударам «курбаши», и шумят так, что я не имею [49] покоя в течение всего дня. Если добавить к этому вечное кудахтанье кур, клохтанье индюшек, блеяние оставшихся овец и коз и, кроме того, как аккомпанемент, учебные упражнения солдат гарнизона на трубе, то можно себе легко представить «дневной покой» в зерибе.

Вечером описанные шумные сцены повторяются, но часто еще дополняются монотонным пением собравшегося на какое-нибудь празднество общества. Неизменно участвующий в таких случаях барабан тамтам, в который бьют пальцами, сопровождает длящееся много часов в одном ритме, без всякого изменения, немелодическое пение. От времени до времени, при каждом взрыве веселья на празднестве, пение прерывается горловой трелью целого легиона женщин. Ко всему этому добавляется аккомпанемент возвращающихся в крааль и к хижинам стад скота. По счастью, куры уже своевременно скрылись на крышах хижин и не принимают участия в ночном гаме, зато коты, здесь совсем не похожие на миролюбивых домашних животных, начинают свои концерты. В постоянной вражде, они гоняются друг за другом через изгороди и по крышам и не дают спать своими душераздирающими любовными песнями, «способными смягчить камень и привести людей в бешенство». От их воровских когтей ничего не убережешь. Эти негодяи часто воровали у нас только что приготовленный сыр.

Упомянутый выше барабан — «дарабукке» по-арабски — является излюбленным инструментом во всем Судане. Поздно ночью, когда пение и шум уже затихли, и лишь переклички стражи, кошачие концерты и хрюкание гиппопотамов в реке нарушают тишину, можно услышать какого-нибудь мечтательно мурлыкающего любителя музыки, который, аккомпанируя себе, постукивает в барабан, и часто утром при пробуждении еще звучит в ушах его дробь.

Я уже сказал, что макарака внесли новую жизнь в зерибу. Кроме пришедших с караваном многочисленных донколанцев, солдат нерегулярных войск для охраны, чиновников мудира (правителя) провинции Макарака Багит-аги, которые [50] встретили здесь старых знакомых и проводили вечера в постоянных веселых пирах с мериссой и водкой, — на станцию ежедневно приходило еще много негров макарака. Помимо слоновой кости, которую они обязаны были сюда доставлять, они приносили много местных продуктов для обмена на ткани и водку. Они постоянно ходили по зерибе от тукля к туклю с большими или маленькими корзинами на головах и предлагали кунжут, лубию (Dolichos nilotica Dal) 24, красный перец и др. В обмен они чаще всего требовали «бонго» — ткани. Большинство этих негров говорило более или менее хорошо на судано-арабском наречии. Хартумские торговцы уже много лет содержали зерибы для торговли слоновой костью и рабами в их области, и некоторые негры, будучи у них в услужении, усвоили язык своих господ. Они и ко мне приходили ежедневно. В течение последующих недель я [51] выменял у них маленькую коллекцию этнографических предметов, оружия, украшения и др. Для обмена я имел легкую, подкрашенную индиго хлопчатобумажную ткань, которая называется в Хартуме «тирка» и является во всем Судане и даже в отдаленных негритянских областях очень ходким товаром. Эта ткань обычно поступает в продажу в пакетах по два куска, каждый кусок около 35 см шириной и 14-15 локтей (дера) длиной. Один пакет, называемый «джас» (пара), стоил в Хартуме один талер, или около пяти франков, здесь же в Ладо он ценился вдвое дороже. Такой кусок тирки я разрывал на шестнадцать одинаковых частей, которые годились как поясные передники. Эти куски и составляли мою обменную монету. Солдаты и донколанцы, которые были одеты и в тканях не особенно нуждались, предпочитали водку; в отношении качества они не были особенно требовательны и довольствовались обыкновенным спиртом.

Закупленный мной в Хартуме бисер, правда низкосортный, успеха не имел. Макарака, толпами приходившие к нашим хижинам, сильно интересовались новыми для них вещами, которые они видели у меня. Особенный интерес проявляли женщины макарака, полагаю, что больше из любопытства. Сидя в группах между мужчинами перед низкой дверью в мой тукль, они указывали друг другу вещи, интересовавшие их. Однако надо сказать им в похвалу, что они ограничивались лишь осмотром de visu. Такого интереса я не нашел у негров бари, которые вообще более вялы и инертны; поэтому мне не удавалось получить у них что-либо для своих коллекций. Между часто посещавшими меня неграми макарака был также вождь, которому очень по вкусу пришелся арак, и он постоянно его требовал. Я наполнил бокал, и он обошел вкруговую моих посетителей, сидевших перед дверью. С видимым удовольствием они прихлебывали обжигающую жидкость, и их лица, расплывшиеся в довольные улыбки, короткое прищелкивание языком и убедительное «taib!» (хорошо! хорошо!) явно говорили о полном одобрении. Во время одной из таких бесед я показал им швейнфуртовскую книгу «Artes africanae», [52] и они узнали большинство из нарисованных вещей. Это их сильно удивило и обрадовало; они изумленно восклицали, что замечательный белый человек запер в свою книгу узнанные ими предметы. При следующем посещении вождь привел двух своих жен и, потребовав книгу, показывал и самоуверенно разъяснял им рисунки хижин, которые, конечно, были его хижинами, и т. п. Женщины, со своей стороны, узнавшие многие предметы, смотрели не только с большим удивлением, но даже и с некоторой боязнью, так как, конечно, такая книга не могла же быть совсем без колдовства.

Как из моих наблюдений, так и из наблюдений других путешественников, явствует, что некоторые племена негров, как, например, ньям-ньям (макарака являются их ответвлением), мангбатту, племена банту — ваниоро и баганда 25, проявляют совершенно поразительное понимание плоскостного изображения пластических предметов на картинах; этой способности недостает арабам и арабизированным хамитам 26, вероятно, вследствие непривычки видеть нарисованные изображения предметов. Так, Рионга, вождь ваниоро, взял в руки показанные ему фотографии людей совершенно правильно, головой вверх, и определил по ним племена негров шули или ланго. Я отмечаю это потому, что этим людям от природы присуща способность разбираться в изображениях и рисунках, в то время как часто даже для высокопоставленных арабов и египтян эти изображения были неразрешимой загадкой. Один египетский паша в Хартуме никак не мог понять, почему человеческое лицо, нарисованное в профиль, должно иметь лишь один глаз и одно ухо, а портрет сильно декольтированной парижской светской дамы он принял за портрет бородатого, загорелого американского морского офицера, который ему эту фотографию показал.

Племена бари и макарака сильно разнятся не только по способностям и характеру, но и по своему внешнему облику. Цвет кожи макарака светлее и переходит в коричнево-красный оттенок; они ниже ростом, но пропорционально сложены. Вместо длинных и тощих конечностей бари, у макарака [53] видна хорошо развитая мускулатура. Нередко среди них встречаются коренастые атлетические фигуры, и, в сравнении с бари, они своей эластичной походкой заставляют даже любоваться ими; то же относится и к женщинам. Многое добавляет к этому их физическая чистоплотность. В то время как бари и днем покрыты пеплом, пылью и землей, в которых они валяются ночью, макарака держат свое тело в чистоте, в свободные часы приводят себя в порядок и даже, как я наблюдал, чистят ногти. Даже выражение лица у макарака приятнее, чем у [54] бари, хотя сильно выдающиеся скулы и широкий нос часто придают им дикий вид. Рот у них небольшой, с не слишком толстыми губами; темные глаза, иногда очень большие, но окаймленные круглыми веками, с колючим взглядом. Лоб низкий; очень черные курчавые волосы, заплетенные в мелкие косички или в тщательно сделанные толстые косы, свисают от пробора по сторонам лица и сзади. У некоторых узкая коса уложена вокруг лба к затылку. Растительность на лице очень слабая, однако можно встретить и густые бороды; например, я запомнил одного негра, который пропустил свою бороду под подбородком сквозь железное колечко и придал ей внизу острую форму. Многое, сказанное мною о мужчинах, относится и к женщинам макарака. Добавлю еще, что они большей частью красиво и пропорционально сложены и из всех виденных мной негритянок производят наиболее приятное впечатление. Они могут долго, в упор [54] рассматривать вас, непринужденно вперив в вас свои большие глаза. Я заметил, что у них маленький рот и маленькие руки и ноги.

В то время как у бари мужчины ходят совершенно нагие, а женщины прикрываются разнообразными передниками, у западных племен — макарака, мунду, абукайя и др. — мы наблюдали обратное явление. У этих племен все мужчины, без исключения, носят передник, женщины же находят, что для них достаточно фигового листка, который, правда, заменен у них целой веткой свежей зелени, легко сменяемой при увядании. Сама природа заботится о новейших, красиво оформленных туалетах для этих красоток. Как завидна участь их мужей!

Однако было бы ошибочно назвать женщин макарака бесстыдными; по моим наблюдениям при посещении их, они застенчиво теребят свое лиственное одеяние, растягивая его вверх и в ширину; я думаю, что их манера немедленно присаживаться в присутствии чужестранца также вызывается чувством стыдливости.

Вместе с караваном пришли не только макарака, но и представители соседних им племен. Ниже, когда я буду описывать мое путешествие и пребывание в области Макарака, я расскажу о внешности, особенностях и характере этих негров.

Для того чтоб понаблюдать за этими людьми в устроенном ими лагере при «фантазии» 27, объявленной громкими звуками барабана «нокара», я решил совершить к ним прогулку. Звуки музыкальных инструментов показывали мне направление. Через 15 минут я дошел до лагеря. Легкие хижины из травы, рассчитанные на короткое пребывание, составляли жилища носильщиков каравана. Под красивой сикоморой было расчищено и утрамбовано место для «фантазии». Мудир Багит-ага, которого я посетил, пригласил меня сесть на диван, покрытый коврами — ангареб, и вместе с ним присутствовать на «фантазии». Какое это было зрелище! Невиданный мной новый мир! Как много интересного и замечательного открывается внимательному наблюдателю в веселых играх этих стоящих у колыбели культуры народов! Как это [55] непохоже на поработивших их магометан, которые считают танец, это общепринятое выражение веселья, чем-то непристойным для мужчины, чему, вероятно, способствует и характер танцев их пляшущих за плату искусных танцовщиц. Как в Египте, так и в Судане, темнокожие балерины забавляют публику недвусмысленными изображениями любовной страсти, причем гибкость их тела, особенно живота, прямо-таки поразительна. Наши же негры находили удовольствие, лично участвуя в танцах. Хоть это довольно трудно, хочу попробовать описать это зрелище.

Макарака окружали большим хороводом, открытым с одной стороны, своих музыкантов. Обращенные к центру, слегка наклонившись вперед, вяло протягивая перед собой руки, в позе человека, что-то дающего другому, они двигали ногами в такт, то семеня, то переставляя их, причем все танцоры, во главе с упомянутым вождем, двигались очень медленно слева направо. При поднятых плечах руки равномерно двигались вверх и вниз, как если бы они хотели вылить обеими руками сосуд; при этом все одновременно качали головой из стороны в сторону в такт громкой музыке. Вначале темп был спокойный, затем танец делался живее, ведущий танцор указывал ритм. После многократного кругового движения танца все вдруг меняли положение движением вправо, так что танцоры теперь стояли не радом, а один за другим, гуськом. В этом измененном положении они подпрыгивали, подгоняя друг друга. В поте лица своего эти негры зарабатывали свое удовольствие, в течение долгих часов они неутомимо подпрыгивали, семенили и скакали под звуки тыквенных рожков.

Кроме неизменного большого барабана «нокара», музыка состояла из нескольких бутылочных тыкв, которые, в соответствии с их длиной, издают низкий или высокий звук. Последовательно чередуя длину тыкв, макарака составляют таким образом целый духовой оркестр, музыка которого менее шумна и не так тяжела для слуха, как все другие виды музыки, которую мне пришлось слышать в Судане. В тех случаях, когда бутылочная тыква недостаточна, помогает рука [56] человека; я видел басовые рожки длиной около двух метров. Чем длиннее рог, тем ниже его тон.

С макарака пришли в Ладо и несколько негров бомбе. Они не принимали участия в танце. Чтобы доставить мне удовольствие, Багит-ага вызвал группу в пятнадцать человек; вооруженные щитами и копьями, они изобразили военную игру с пением. Запевала начал пение несколькими словами, частично спетыми, частично сказанными, в унисон повторенными всеми остальными участниками. Это подобие песни делалось все живее, под конец певцы накрылись щитами и изобразили сражение на копьях.

2 января 1877 г. неожиданно прибыло из Хартума судно «Ссафия». На нем вернулся обратно д-р Эмин-эфенди, чтобы опять занять свою должность правительственного врача. Я был очень доволен его приездом; при его посредстве мне легче будет снестись со станционными чиновниками по поводу моего путешествия (я опасался затруднений, всегда возникающих при столкновении с египетскими и турецкими чиновниками); кроме того, у меня будет возможность вести беседу с образованным человеком.

В начале января вернулись многие макарака, отсутствовавшие в течение последних недель. Опять в зерибе стало оживленнее. Посланная за провиантом экспедиция, так называемая «газве» 28, привезла из деревень бари большие количества дурры, ежедневно горами ссыпавшейся в склады. А там, где есть много дурры, появляется и много мериссы. «Газве» составляются как из негров макарака и солдат их округа, так и из гарнизона Ладо. Кроме полученных путем грабежа и распределенных порций дурры, многие сумели еще дополнительно раздобыть и ссыпать в свои жилища дурру. Эти сверхзапасы употреблялись для варки, вернее сказать, для заквашивания мериссы, причем о последующих, быть может, голодных днях никто не заботился. Говорить о варке при приготовлении мериссы, собственно, нельзя. Размолотая в муку дурра поливается в сосуде водой, сосуд закрывается, и дурра подвергается брожению; получаемый холодным путем напиток фильтруется и в таком виде идет в употребление. [57]

«Газве» обогатили и мои коллекции. Я употребляю для этих экспедиций название «газве», данное им людьми зерибы. В сущности это экспедиция для взимания податей скотом и зерном в селениях бари, находящихся под ведомством станции. Конечно, при этом неизбежно возникают споры, которые обычно заканчиваются ограблением всей деревни, так что солдаты в зерибе были правы, дав этим экспедициям то же название, что и разбойничьим и грабительским набегам в область враждебных и непокоренных негров. Все то, что я не мог получить у бари путем обмена (оружие, украшения, предметы обихода), я получил от вернувшихся солдат.

Еще три недели я должен был ожидать отъезда из Ладо. 12 января я, наконец, поверил, что долгожданный момент отбытия наступил, так как ко мне явился писец для выяснения вопроса о носильщиках. Требуемое мной число носильщиков — сорок пять человек — не только было мне обещано, но даже увеличено до пятидесяти. Я пополнил свой обменный запас покупкой разных мелочей, дал указание наполнить еще один сосуд спиртом для препарирования и для подарков в маленьких дозах и принял меры к возвращению в Хартум двух моих заболевших слуг, с которыми решился расстаться. Это были Эберле, немец, нанятый мною в Хартуме, и нубиец Абд-эль-Фадель. Морджан, маленький негр мору, оказался довольно проворным, и я надеялся, что в будущем из него выйдет хороший слуга. В Макарака он должен был получить еще двух товарищей. Я надеялся таким образом освободиться от хартумских слуг, которыми был недоволен.

После двухмесячной задержки в Ладо, 22 января 1877 г., наконец, наступил долгожданный отъезд, которого я так горячо желал. На рассвете к моей усадьбе собрались предназначенные для меня сорок пять носильщиков. Мы отправились в поход в 6 часов 40 минут.

Некоторое время еще оставался виден Бахр-эль-Джебель. Затем мы вступили в заросли кустарников мимоз и акаций. В чаще вилась в юго-западном направлении узкая извилистая тропинка. Среди низких зарослей, кустарников, перемежающихся просеками, покрытыми редкой высокой травой, в [58] настоящее время выжженной солнцем, поднимались отдельные могучие стволы широколиственных тенистых тамариндов, трекулии 29, «шеджер-эль-филя» — слонового дерева (Kigelia abessinica); великолепных Butyrosperme — куруленг, как их называют бари. Между деревьями росли кусты Balanites и Dalbergia. Тысячи птиц оживляли кусты и деревья и наполняли воздух пением и щебетаньем. Вдали на горизонте постепенно поднимавшегося вверх ландшафта показались горы страны Ниамбара, подернутые синей дымкой. Через час после выступления из Ладо мы прошли первое поселение негров бари, за которым последовал целый ряд деревушек, огороженных частоколом из подсвечников растения Euphorbia 30. [59] Благодаря ограде они имеют чистый и опрятный вид. Эти деревушки расположены в напоминающей парк местности, направо и налево от дороги. Круглые, покрытые соломой хижины конусообразной формы густо обсажены кустарниками молочая, как и скошенные в настоящее время поля дурры и табачные плантации. Последние, возделанные с особой заботливостью, защищены от солнца хворостом.

К востоку и югу от дороги глазам представляется широкая, далеко простирающаяся равнина. В 9 часов 50 минут мы пересекли русло маленькой глубокой речки шириной около десяти шагов. В 10 часов 25 минут мы разбили лагерь на расстоянии приблизительно 10 минут ходьбы от хора Лурит 31. Этот хор, вдоль которого мы на следующий день прошли некоторое расстояние, был высохшим, и русло, шириной в сто шагов, оказалось заполнено песчаными отложениями. Нубийцы называют его Хор-эр-Рамле, или «Песчаный хор». В углублениях оставались еще маленькие лужи. Если раскопать песок на глубину нескольких футов, начинает просачиваться вода. В дождливое время года хор Лурит вливается в Бахр-эль-Джебель; в июле месяце он представляет собой быстрый поток, глубиной в рост человека, по которому вверх по течению могут проходить небольшие суда.

Вид лагеря был очень пестрый, что обусловливалось большой численностью нашего каравана (Багит-ага определял его в 1200 человек) и присутствием представителей многочисленных племен и народностей, отличавшихся друг от друга ростом, цветом кожи, а также украшениями и тем, что здесь можно назвать одеждой. О величине и протяженности нашего каравана я получил правильное представление только здесь, в лагере. Наша экспедиция представляла собой смешение различных народностей. Тут были негры бари, ниамбара, мору, лигги, феджилу, мунду, абукайя, какуак, макарака и бомбе (ньям-ньям). Как уж было сказано, начальниками каравана были Багит-ага, мудир из зерибы Ванди, и Фадл'Алла, мудир из зерибы Кабаенди. Кроме того, в караване было много служащих, чиновников, донколанцев, более ста [60] солдат нерегулярных войск, большая группа женщин-рабынь и детей. За караваном следовало множество рогатого скота, стада овец и коз, около дюжины ослов и много быков, низкорослой ниамбарской породы, приученных к верховой езде. Поддержание определенного порядка в столь большой экспедиции, несмотря на недостаточную дисциплинированность магометан нерегулярных войск, равно как и туземцев, можно было наладить благодаря наличию известных правил, базирующихся на многолетнем опыте; вскоре я имел возможность это наблюдать.

Отдельные подразделения маршировали гуськом, каждое со знаменем с изображением полумесяца. А там, где позволяла местность, шли многими колоннами, одна возле другой. После сигнала к подъему, данного звуками труб и барабана, караван выступил в поход на рассвете, в пять с половиной часов. В авангарде ехал Багит-ага с небольшим штабом донколанцев, которые должны были выполнять его распоряжения. За ним следовал ряд носильщиков с правительственными ценностями, продовольствием для зериб, ружьями, порохом, свинцом, железной утварью, тканями, предметами для обмена на слоновую кость и др. Фадл'Алла был в арьергарде, где находились и мы; он распоряжался отдельными надзирателями, которые должны были во время похода следить, чтобы никто не отставал.

Рогатый скот был для лучшего наблюдения разделен на небольшие группы; его гнали негры под наблюдением солдат, в стороне от дороги, через кусты. Скот часто падал, и на узком, гористом пути был тягостным бременем для колонны носильщиков и для нас.

Весь караван растянулся на час пути. Привал делали каждые два часа, чтобы дать отдохнуть передним группам, в то время как отставшие подтягивались, чтобы немного позже также расположиться на отдых. Вообще двигались быстро, делая 6 км в час, тогда как обычная скорость каравана 5 км в час. Экспедиция представляла при этом очень интересное, непрерывно изменяющееся зрелище, с перегоняющими [61] друг друга или отдыхающими группами. Можно было видеть большей частью маленькие, но сильные, коренастые фигурки макарака, резко отличавшиеся от других носильщиков значительно более светлым цветом кожи и искусными, требовавшими большой затраты времени, прическами из косичек. Бари и ниамбара представляли совсем иную картину. Высокие, худые, с длинными, тонкими ногами, бари выделялись пепельно-серым цветом своей покрытой грязью кожи и пренебрежением к любой одежде. Ниамбара же легко было узнать по характерной пунктирной татуировке лба и висков; мору выделялись татуировкой висков, похожей на рисунок гусиного хвоста.

Особый интерес представляла группа женщин, составленная частично по признаку народности, частично по принадлежности тому или иному владельцу. Они большей частью несли на голове корзины с кухонной посудой. Отдельные группы рабынь и жен служащих различались значительно между собой: их волосы лоснились от растительного масла и сала, на них были или грязные, когда-то белые платья, или накидки, или голубые передники, обвешанные нитями пестрых бус, железными и медными кольцами; более молодые опоясаны только суданским кожаным фартуком вокруг бедер. Одни из них семенили с корзинами на голове, другие — ненагруженные, одна подле другой. Они, казалось, испытывали особый страх передо мной и моим ослом, так как при моем приближении эти африканские красавицы пугливо и почтительно сворачивали с дороги. В другом месте можно было наблюдать женщин племени бари, они резко выделялись своей гладко выбритой головой, двойным, спереди и сзади свисающим, кожаным передником и ярко-красной искусной окраской своего большей частью жирного тела. Далее шли женщины из племени ниамбара, часть из которых носили топорщащийся вокруг бедер кушак из похожей на лен травы. Эти кушаки, значительно менее элегантные, чем нубийский кожаный рахат, встречаются и у других негритянских племен, например бонго и других, и [62] напоминают одежду западных негров; последние довольствуются древесными листьями, следуя библейскому примеру нашей общей праматери Евы. Все ниамбарские женщины были украшены небольшими кварцитовыми втулками конической формы, продетыми через верхнюю и нижнюю губу; эти втулки у женщин племени мору увеличиваются вдвое; они служат также украшением и женщин племени мунду.

Надвигавшийся дождь, первые капли которого уже упали, был разогнан порывистым ветром. Вечером небосклон прояснился. Нарастающий месяц осветил оживленную картину лагеря с сотней зажженных сторожевых костров, которые поддерживались всю ночь неграми, сидевшими на корточках у огня и гревшими свои окоченевшие на ночном холоде члены.

Когда я утром проснулся от звука труб и барабана, почти погасшие костры были заботливо разложены снова, так как на рассвете для голых негров холод весьма чувствителен. Вскоре мы выступили. Каждый носильщик поспешно направился к своей ноше, чтобы подготовить ее к пути. Он должен был развязать свой кожаный мешок, в котором хранился походный умеренный рацион дурры, приготовленный в Ладо для первых дней пути, затем еще что-либо, казавшееся ему нужным, или что он хотел бы иметь при себе: табак или мешочек соли, очень ценившейся в Макарака. В 5 часов 40 минут мы оставили свой лагерь, из которого я днем раньше мог видеть горы Ниеркани или Джебель Ладо, Джебель Белениан, Джебель Регаф, Джебель Кэрэк и Джебель Кунуфи.

Небольшое расстояние мы прошли в северо-западном направлении, а затем повернули на юго-запад и запад. Некоторое время путь наш пролегал недалеко от хора Лурит, который мы много раз пересекли. На берегу песчаного хора, превращающегося в дождливое время в болото и трясину, я находил часто содержащее млечный сок растение Calotropis procera, хорошо мне известное по более северным областям.

Путь, которым мы следовали, в дождливое время был непреодолим вследствие проступающей воды и заболоченности местности. [63]

На нашем пути находилось много деревушек и отдельных хуторов племени бари, но при нашем приближении они оставлялись обитателями. Постройки и их расположение на дворах соответствовали, как это совершенно естественно для племени, находящегося на низком уровне культуры, только непосредственным потребностям. Если вид строения и величина селения зависят от условий почвы и местоположения, то основной план усадьбы зависит от того, являются ли обитатели преимущественно пастухами или земледельцами. Так, мы видим здесь, в селениях бари, множество зернохранилищ в виде корзин, называемых гугу, которые окружают полукругом или кольцом жилища; мысли хозяев направлены на поддержание жизни и вызваны главным образом заботой о том, чтобы наполнить амбары на случай неурожая.

Между посевами красного проса и густой изгородью из Euphorbia проходит дорога в полтора метра шириной к площадке, которая представляет собой длинное овальное пространство посреди полей дурры, заботливо выровненное и замощенное глиной со смесью коровьего навоза и сглаженное так, как будто бы оно было залито асфальтом. Она является током для молотьбы хлеба. Против входа расположен жилой дом семьи, глиняный тукль, высотой в пять метров, с конической соломенной крышей, нависающей над стенами и дающей тень небольшому пространству вокруг хижины. Это место отдыха, весьма желанное во время дневной жары.

В стороне от главного жилища семьи мы нашли другую, несколько меньшую хижину, в которой живет взрослый сын владельца. Сын не ведет своего хозяйства.

Полукругом перед домом стоят пять гугу — массивные, круглые корзины, внутри вымазанные глиной, диаметром от одного с четвертью до полутора метров и несколько большей высоты. Они приподняты над землей приблизительно на метр для защиты зерна от термитов и поставлены на фундамент из свай и каменных плит. Эти корзины покрыты соломенными насадками, подобно крышам тукулей, которые [64] установлены так, что их можно снять. Наполнение и опоражнивание корзин производится сверху. Эти вместилища во время жатвы сначала наполняются початками дурры, а затем по окончании молотьбы — зерном.

В зерибе для скота — круглой просторной площадке, более 20 м диаметром, заботливо огороженной кустами молочая, стоят два крытых хлева для молодого скота. Они отделены посредством ограды из деревянных кольев от остального стада. Около этой ограды стоит хижина, в которой ночуют пастухи.

Я часто видел отдельно стоящие усадьбы, на несколько тысяч шагов от своих соседей; затем они встречались большими группами, образуя целые поселения. Наши голодные люди обыскали гугу в поисках дурры. Я сам [65] был свидетелем такого маленького грабежа. Дурра, висевшая еще в початках, была поспешно собрана во всевозможную посуду: горшки, пузыри, шкуры и мешки; спустя несколько минут караван продолжал свой поход.

Спустя два с половиной часа мы остановились у хора Лурит, чтобы подождать отставшие части нашего каравана. От Багит-аги за чашкой кофе я узнал при этом, что, начиная отсюда и далее на запад, бари еще не подчинились египетскому правительству, и часто вступали с ним даже в открытые военные столкновения. Так, еще два года тому назад, недалеко от того места, где мы расположились, были убиты 80 человек, ехавших из Макарака в Ладо с грузом слоновой кости.

Многие из покоренных вождей бари пришли в лагерь, одетые в красные длинные рубахи, подаренные им правительством, как знак отличия. Они приветствовали Багит-агу и остальных чиновников. Нечего было рассчитывать получить от них что-либо из продуктов, так как они уже снабдили провиантом предшествующие экспедиции, а все излишки передали в зерибу. Поэтому к ним не было предъявлено более никаких требований. Напротив, они получили даже подарок в виде нескольких голов скота из обширного стада, двигающегося вместе с караваном. Еще вечером выяснилось, что необходимо добыть для нашего каравана дурры на 1000 человек, так как на дальнейшем пути до области Ниамбара не представлялось для этого никакой возможности. Не оставалось другого выхода, как взять дурру силой у враждебных бари.

В 10 часов мы снова расположились лагерем, на этот раз в тени великолепных сикомор у разбросанных деревушек еще не покоренных бари.

Для осуществления набега «газве» местность была очень удобна, так как во всех направлениях на коротком расстоянии друг от друга стояли хижины негров, убежавших при нашем появлении.

После того как груз был опущен на землю и каждое подразделение построено в боевом порядке, были отправлены люди со знаменами в сопровождении небольшого отряда [66] солдат. Вдали на расстоянии ружейного выстрела были еще видны негры, которые, однако, исчезли, как только Багит-ага произвел несколько холостых залпов. Меньше чем через два часа люди возвратились обратно. Каждый сам о себе позаботился. Часть пришла с наполненными дуррой мехами и разными сосудами, взятыми ими с собой в дорогу. Большей же частью это были горшки ограбленных туземцев, служившие им для варки дурры.

Так как люди были очень голодны, то они тотчас же приступили к приготовлению пищи. С легко доставшейся добычей обошлись, однако, далеко не по-хозяйски. То, что не смог вместить желудок, что не могло быть взято с собой, осталось либо стоять в корзинах, либо лежать на земле. Когда мы через несколько часов оставляли место, сотни горшков, частью разбитых, частью опрокинутых, оставшихся у еще тлеющих костров, с рассыпанным между горшками зерном, представляли картину грабежа и опустошения.

Хор Лурит отделял миролюбиво настроенных к правительству негров бари от их независимых собратьев по племени. Как только мы оставили место, появились обрадованные вожди бари с другого берега со своими людьми. Они захватили из оставшегося зерна сколько смогли унести и поспешно убрались восвояси.

Двигаясь все время на запад, мы оставляли позади ограбленные хижины бари, владельцы которых возвратились к ним, как только стало возможно, чтобы подсчитать свои потери.

Один из наших людей стал жертвой мести бари. Больной и слабый (он исхудал и стал как скелет), носильщик из племени мору, переутомившись, лег в одной из хижин и проспал наш уход. Поздно вечером с трудом притащился он в лагерь с колотой раной в области живота. Рана, нанесенная широким оружием, зияла страшно. Внутренности вывалились наружу. Один из земляков потерпевшего пытался ввести обратно внутренности, наложив листья на рану и надавливая пальцами. Несмотря на ужасную рану, несчастный смог в ближайшие же дни продолжать с нами путь. К моему немалому [67] удивлению, вскоре после случившегося, я увидел его почти здоровым. Удивительная сила выдержки и выносливость этого африканца показались мне почти невероятными.

После грабежа и варки пищи мы двинулись дальше, и через три четверти часа похода разбили свой ночной лагерь.

В это время года цель дневного путешествия направлена к тому, чтобы отыскать место, где есть вода. Дневные путешествия поэтому бывают различной продолжительности.

Мы расположились лагерем на плато, покрытом редким лесом, в виду Джебель Кунуфи, поднимавшегося на востоке на расстоянии получаса пути от нас.

На последнем отрезке пути, когда после отдыха пустились в дорогу, мы натолкнулись на скалы — обнажившиеся отроги Джебель Кунуфи. Все проделанное сегодня путешествие доставило мне редкое удовольствие. Окружающий ландшафт напоминал собой английский парк: поднимающаяся вверх несколько волнистая местность, красная почва, составлявшая приятную противоположность роскошной зелени очень высоких тенистых деревьев, под защитной кроной которых может спрятаться целое село. Вид на горы Ниамбара, мягкими контурами окаймляющие горизонт, оставался открытым.

В этой чарующей картине, созданной рукой великого художника — природы, глаз останавливался на печально выглядевших деревушках бари, сливавшихся в одно целое со свежей зеленью изгородей из зарослей Euphorbia. Эти изгороди скрывали грязь и беспорядок, свойственные большинству негритянских сел. С другой стороны, радуя взор путешественника, из-за изгородей выглядывала нежная зелень табачных плантаций. Тем охотнее я предавался очарованию впечатлений природы, так как до настоящей поездки скучал от однотонности и однообразия растительности Судана.

24 января 1877 г. наш караван поспешно двинулся на рассвете в путь. В то время как мы еще были заняты седланием своих ослов, Багит-ага отошел со своей колонной. Длинными рядами следовали за ним носильщики, проходившие [68] быстрым шагом мимо нас. Поскольку солнце было еще низко и температура умеренная, было благоразумно передвигаться с наибольшей скоростью, так как дневная жара невыносимо изматывает даже самого сильного человека.

Красивый парковый ландшафт сменился кустарником, в котором лишь изредка встречались высокие деревья. После трех часов похода мы вступили в область негров ниамбара, однообразную и монотонную. Взгляд задерживался только на некоторых скалистых горах, из которых был виден Гирмог и северо-западнее — Лагухм.

Вечером предполагалось продолжать поход. Однако это распоряжение было отменено, и принято решение заночевать здесь. Тотчас началась оживленная деятельность во всех группах нашего каравана, и мне представилась картина, еще никогда не виданная. «Здесь прекрасно! Раскинем здесь палатки!» — казалось, так думал каждый.

Сотни хижин быстро и равномерно вырастали из земли на открытом месте у Бахр-эль-Джебеля.

Быстрота постройки и искусство возведения этих жилищ большей частью на одну только ночь, во всяком случае интересны. Об их сооружении должны были заботиться носильщики, которых подгоняли солдаты, приставленные к ним для наблюдения и ускорения работы.

Каждая колонна носильщиков заботилась о владельце груза, который она несла. Так, например, мои сорок пять носильщиков соорудили для меня убежище. На сей раз я оказался счастливым владельцем трех просторных жилищ благодаря прилежанию моих людей.

Одно из них было предназначено для багажа и для слуг, другое — для ночевки, в то время как просторная рекуба — открытый навес на столбах — представляла тенистое убежище, пригодное для работы.

Для постройки такой рекубы были свалены деревья толщиной в руку. В то время как одни негры делали в земле своими копьями углубления для установки столбов, разветвлявшихся на другом конце в виде вилки, другие носили [69] строительный лес, необходимые деревянные связи, сучья и ветви для крыши, а также большие пучки высокой травы и длинные полосы лыка, которыми эти столбы связывались вместе.

Для другого вида жилищ куполообразной формы, которые сооружались любых размеров, часто большие, чем самая большая военная палатка, носильщики доставали гибкие, длинные, молодые деревья. Последние, будучи поставлены в круг, наклонялись и укреплялись вокруг крепкого столба, стоявшего посередине. Длинные ветви или подходящие стебли растений (например, вьющиеся растения) связывались горизонтально, а все снизу доверху было покрыто травой для стока воды. На верхушку построенного таким образом шалаша ставится сноп, верхняя часть которого распушивается и отгибается в разные стороны.

Люди строили жилища не только для высшего начальства и начальников экспедиции, но и каждый простой [70] солдат-донколанец предъявлял претензии на хижину при первой возможности. И все же даже после долгой работы люди находили время и желание построить для самих себя шалаш из ветвей богатых листвой кустов и деревьев, чтобы защитить свое тело от неприятного дождя.

Как только запылали бесчисленные костры, повторились уже описанные выше лагерные сцены. Сидя часами на корточках вокруг костров, негры рассказывали друг другу истории, материалом для которых служили переживания дня и наблюдения над чужеземцами. Громкий живой рассказ и бурное реагирование на него составляют своеобразную манеру негров обмениваться впечатлениями. Хотя они только рассказывали друг другу разные истории, мне вначале казалось, что они горячо спорят между собой. Внимательно слушают негры рассказчика, активно комментируют его слова и сердечно смеются. В каждом сюжете негр находит комическую сторону и заливается по этому поводу раскатистым смехом.

Веселое, жизнерадостное настроение негров не может быть испорчено какими-либо мелкими неприятностями, которые привели бы европейца тотчас в самое дурное расположение духа. В последующих поездках мне приходилось часто наблюдать, как негры выполняли без всякого проявления недовольства требуемую работу, даже когда она производилась под холодным проливным дождем, к чему голые тела негров, конечно, очень чувствительны. Шутками и смехом старались они отвлечься от неприятного положения. Если дождь застигает негра внезапно у лагерного костра, а он не успел себе построить никакого шалаша, то он пытается уберечься от дождя, покрывая свою голову ветками с листвой. Такие покрытые листвой голые фигуры негров казались в тусклом освещении порывами вспыхивающего пламени, потрескивающего сквозь дождь и ветер, фантастическими привидениями с картин Брегеля, изображающих ад.

На следующий день мы расположились на отдых у хора Кадоби. Так как в минувшую ночь хижины многих оказались неудовлетворительными, были построены новые. Я также [71] обрел новый тукль из травы. Носильщики получили больше времени и досуга, чтоб позаботиться о себе. Они работали прилежно, свободно и ловко. Наш лагерь, если смотреть со стороны, имел теперь вид большого стационарного поселка. Никаких признаков местных обитателей страны Ниамбара не было видно.

Как обычно, на рассвете наступившего дня мы приготовились к продолжению похода. Однако, прежде чем последние отряды оставили лагерь, снова начался хотя и не сильный, но непрерывный дождь, ливший три часа. Подразделение, которое вел сам Багит-ага, отстало и разбило палатки для защиты пороха и продовольствия, которые они несли. Большая часть носильщиков продолжала путь. Позже нас обогнали сильные, приземистые макарака. Они прошли мимо нас быстрым шагом со своим знаменем. Для носильщика, при тяжелом весе ноши, быстрый шаг является облегчением, так как он раньше приводит к цели. Я удивлялся силе и выдержке этих людей. Даже если ноша весила от 30 до 50 фунтов, то ведь они несли на себе, кроме того, и свое собственное имущество, состоявшее из многодневного запаса продовольствия, который значительно увеличился после разбойничьего набега на деревню бари. Таким образом, каждый негр имел в среднем поклажу в 60-75 фунтов.

Этот груз они несли на голове часами с одной или двумя остановками на отдых. Чтобы смягчить давление, негры сплетали подушки из листьев и травы наподобие венка, диаметром около 15 см, которые они подкладывали под ношу на голову. При укладке груза один помогал другому. Груз устанавливали так, чтобы он был в равновесии, и легкая поддержка одной руки была достаточна, чтобы удержать ношу на голове. В другой руке они несли копье или иное оружие, а утром, в холодном, еще не согретом солнцем воздухе, или после дождя, несли еще тлеющую головню, которой можно так или иначе согреться. Если картина идущих вперед здоровых и сильных людей могла произвести хорошее впечатление, то зато при прохождении всего каравана не было [72] недостатка в печальных впечатлениях, которые вызывали больные, раненые, хромые, маленькие дети и грудные младенцы. Некоторые, исхудавшие как скелет, еле тащились, опираясь на палку; и близ идущие понуждали их розгами к дальнейшему пути. Иные пользовались случаем, чтобы потребовать для себя носилки, тогда как часто дети шести-десяти лет несли свою корзину или солдатское ружье. Так, ленивый озорной солдат сумел сделаться своеобразным властителем мальчика-раба (ниеркука, как их называют в этих местах) и требовал от бедного карапуза, чтобы тот нес его оружие во время похода, который — помните! — проходил в темпе 6 км в час. Грудные младенцы лежали в четырехугольных плетенках, ремни от которых скрещивались на груди матери и были прочно завязаны на ее плечах, а голова младенца слабо свисала вниз, часто выставленная на палящее солнце. Некоторые матери сумели, однако, защитить своих детей от этих мучений, натягивая над ними шкуры животных.

Мы продолжали путь на запад, несколько уклоняясь на юг, через низкий кустарник, по очень извилистой дороге, ставшей из-за дождя скользкой и местами совсем раскисшей. Мы прошли мимо нескольких негритянских сел и к обеду 27 января пришли в зерибу Ниамбара.

Эта зериба, начальник которой Абд'Алла пришел с нашей экспедицией из Ладо, была выстроена полтора года назад. Она находилась, примерно, на половине пути между Ладо и провинцией Макарака и являлась местом отдыха для проходящих караванов со слоновой костью. Последние могли быть обеспечены здесь дуррой и мясом, а также могли найти действенную защиту от нападений во враждебной области Ниамбара в лице сводного гарнизона из нерегулярных войск донколанцев.

Отношение к соседнему населению было вообще недружелюбным. Большая часть племени ниамбара упорно отказывалась вступать в какие-либо сношения с правительственными органами. Попытки склонить их посредством подарков, например, мелот (маленьких железных лопаток, монеты, [73] общепринятой в этой стране) или бус, тканей и т. п., отвергались большей частью негров ниамбара. Они уходили со своими стадами в труднодоступные скалистые убежища гор Мире и Рего. Однако некоторые из вождей подчинились правительству и спустились со своими подчиненными в деревушки вокруг зерибы. Однако они не могли удовлетворить потребность гарнизона в зерне, не говоря уже о том, что должны были быть созданы запасы для проходящих караванов.

Египтяне не нашли другого выхода, кроме разбойничьих захватов и карательных действий в отношении враждебных или, правильнее сказать, отстаивавших свою независимость негров, отбирая у них скот и зерно. Вследствие голода бедняги были вынуждены в конце концов являться в зерибу, чтобы подчиниться правительству. В той мере и до тех пор, пока они проявляли себя миролюбивыми и послушными, о них в известной степени заботились.

Внезапно выяснилось, что с запасами у нас сейчас дело обстоит плохо, и, чтобы прокормить нашу экспедицию, — более 1000 человек, — было решено в ближайшие дни прибегнуть к набегу «газве». [74]

Напрашивается мысль, что в имени ниамбара следует искать связь с бари, наименованием соседней восточной народности. Однако моя беседа по этому поводу с переводчиком привела к другому выводу. Слова «ниам» и «нианг» были ему вообще неизвестны. Поэтому пришлось считать случайным созвучие ниамбара и бари. Однако несомненно, что ниамбара находились в ближайшем родственном отношении к бари, о чем говорит уже внешний их вид, сходные нравы и обычаи и еще больше речь.

Ниамбара (обе последние гласные произносятся коротко «бра» вместо «бара») — пастухи, занимавшиеся также земледелием, жили в низинах, где они возделывали свои поля дурры, и на склонах гор, служивших им пастбищем для скота и местом укрытия от врагов. Туда они сносили большую часть своего хлеба и сохраняли его в труднодоступных ущельях.

Подвергшись нападению, они обстреливали вторгшихся врагов из засады отравленными стрелами и старались их испугать, бросая с высоты камни.

Бари и ниамбара настолько близки по телосложению, что их трудно различить. Однако у ниамбара наблюдается много признаков, переходных к признакам народностей, живущих на западе. В сравнении с высокими, худыми, тонкими, нильскими неграми, к которым принадлежат и бари, ниамбара образуют в целом переходный тип к западным народностям, в среднем меньшего роста, мускулистым и коренастым. Я не берусь установить различие в цвете кожи, форме черепа и чертах лица у негров бари и ниамбара. Эти различия могут быть установлены при более подробном и длительном изучении. У ниамбара вьющиеся, курчавые волосы. Они длиннее, чем у бари, удовлетворяющихся обычно большим пучком волос шириной в ладонь на том месте, где монахи выбривают свою тонзуру. В то время как женщины бари наголо бреют свой череп, что я, впрочем, наблюдал и у некоторых старых мужчин, женщины ниамбара выбривали кругом только нижнюю окружность головы, чем они выгодно отличались от бари, так как форма черепа у них оказывается скрыта. У женщин [75] бари бритая голова производит исключительно безобразное впечатление. В отношении одежды женщины ниамбара приближаются к макарака. Часто можно встретить передники из железных цепочек, но наиболее распространен пояс из травы вокруг бедер, свисающий спереди и сзади клинообразным фартуком. Или же обвязываются кушаком, сплетенным из растительных волокон или шнуров. Кушак этот топорщится вокруг бедер, и пучки волокон свисают до колен, как хвосты. Кроме того, следуя кокетству, живущему в женщине любого климата, они втыкают в пояс свежие зеленые ветки. Но этим их туалет еще не ограничивается. Вокруг тела они обертывают от четырех до восьми раз очень длинные шнуры, нанизанные выточенными из скорлупок раковин конхилия (Konchilia) кружочками в полсантиметра длиной; железные обручи и ожерелья из ракушек каури и разноцветных стеклянных бус обвивают их шею и грудь; руки и ноги украшены блестящими железными браслетами, а также запястьями из латуни и меди.

У женщин ниамбара бросается в глаза обычай, отличающий их от женщин бари. Это обычай носить гладко отполированные конические втулки из кварцита, 3-5 см длиной, в просверленных верхней и нижней губах. При закрытом рте концы конусов установлены так, что они сходятся и создается впечатление, как если бы губы были крепко замкнуты толстой кварцитовой иглой. Этот обезображивающий обычай принадлежит также западным племенам, как то: мору, абака и др.

Украшения мужчин ниамбара ограничиваются браслетами на руках и ногах. Зато татуируют они себя сплошь. От шести до восьми рядов пунктирных шрамов тянется от виска до средней линии лба и переносицы. Подобный же рисунок наносят на груди и животе.

Ниамбара вооружены копьями и луками со стрелами. Концы последних отравлены растительным ядом. Яд для стрел, кусок которого, величиной с двойной грецкий орех, мне принесли, получается из сока двух кустарников, которые они [76] называли Bado и Pinkuan. По словам негров, этих кустарников нет вблизи зерибы. Я не смог получить ни листьев, ни других частей растения, по которым их можно было бы определить. Весьма вероятно, что для этой цели применяют один из видов молочая. Следует также упомянуть о производстве плетеных корзин, подобных тем, что я видел у бари.

Раздробленность племен — настоящий смертельный враг всех негров — находит свое выражение в целом ряде племенных подразделений, из которых мы называли: абреку, абукука, абита, ламода. Чувство общности присуще только принадлежащим к одному разветвлению или подразделению племени; однако они же по ничтожному поводу, — например, из-за заблудившегося скота, — вступают в ссору. Когда же наступает общий враг, они бывают вынуждены в конце концов ему покориться, хотя могли бы успешно противостоять, будучи вместе, особенно если, подобно вторгшимся нубийцам, враг сумеет натравить одно племя на другое и оставляет самим неграм заботу о взаимном их уничтожении.

Ниамбара, однако, за исключением осевших в окрестности зерибы вождей — приблизительно четырнадцати-пятнадцати шейхов, кажется, единодушны в своем сопротивлении египтянам и использовали всякую представлявшуюся им возможность, чтобы причинить возможно больше вреда смертельно ненавидимым ими «туркам».

Гарнизон зерибы Ниамбара достаточно страдал из-за этого. Затруднения, связанные с доставкой зерна и продовольствия, настолько велики, что еще недавно десять человек из донколанцев, расквартированных здесь, предпочли голодному существованию опасность побега и прорыва на станцию Юсуф на реке Роль. Багит-ага велел привести их обратно в ярме, — шебба, как его здесь называют. Нужны были какие-то исключительные мероприятия, чтобы удержать зерибу. Это было необходимо для того, чтобы сделать вполне безопасной дорогу Макарака — Ладо.

По сообщению Багит-аги, мудир Ванди, Ахмет-ага, находился на дороге, чтобы оттуда предпринимать карательные [77] экспедиции против негров, живущих далеко от дороги, и обеспечить на некоторое время провиантом зерибу. Остро ощущавшийся в описываемый момент недостаток продовольствия снова поставил вопрос о «газве» — набеге, который было намечено провести в ближайшее время под командой Фадл'Аллы, мудира из названной его именем зерибы страны Макарака.

В ночь на 29 января я был разбужен шумом, который производили отряды, отправлявшиеся к отрогам гор Мире, чтобы пригнать скот и добыть зерно. В зерибе осталось лишь немного людей, стало тихо после шума первых дней. Я не в состоянии был отделаться от мысли, что при небольшом числе оставшихся и при открытой враждебности негров ниамбара наше положение было далеко не безопасно.

Одиннадцатого февраля до обеда наш караван, существенно усиленный отрядами Атруш-аги и насчитывавший уже около 3000 человек, пришел в движение. [78]

Выход, вначале намеченный в направлении Азра, произошел уже в 9 часов утра и так неожиданно для меня, что я не закончил еще упаковки своих вещей в сундуки, когда первые колонны вышли из зерибы. Даже горячее жаркое из баранины пришлось взять с собой в кастрюле и только в лагере использовать его по назначению.

Мои носильщики оставили меня со слугами. Последними из каравана вышли мы. Мне удалось догнать Атруш-агу, чьи люди сопровождали многочисленные стада, забранные у негров.

Двигаясь на запад по извилистому пути, мы вошли в низкий кустарник и очутились у подножия скалистой горы. Низвергавшаяся с нее речка, шириной в четыре шага, пересекала нам дорогу. До сих пор нас сопровождали Абд'Алла, начальник зерибы Ниамбара, и его солдаты. Теперь они прощались со своими многочисленными знакомыми.

Мы продолжали путь преимущественно в западном направлении до хора Кении, с левого берега которого нам были [79] видны шалаши колонны Багит-аги. Холмистая местность, по которой мы шли, высотой 617 м над уровнем моря у зерибы Ниамбара, снижается здесь до 591 м. Она покрыта низким кустарником, в котором многие кустики напоминали мне некоторые растения наших оранжерей, выращиваемые в кадках. Стали часто попадаться выходы кристаллических пород. Горные цепи Мире на юго-востоке и так называемые горы Рего на юго-западе украшали пейзаж. В хоре Кении, у которого мы расположились лагерем, были видны только отдельные лужицы. Но в дождливый период, когда его русло, глубиной 20-25 футов, наполняется водой, он является серьезным препятствием на пути. Часто путешественникам приходилось днями стоять лагерем перед хором и ожидать спада высоко поднявшихся после беспрерывных дождей горных вод. [80]

Близ нашего лагеря была расположена деревушка вождя негров ниамбара Битте. Будучи хорошо знаком с местностью, он мне сообщил названия горных вершин, определенных мною по компасу.

Мы переночевали в заново сооруженных хижинах из травы. В первые часы похода следующего дня путь проходил через густой кустарник. Терновник, теснившийся на узкой тропинке, делал путь крайне неудобным. Об этом свидетельствовали оставшиеся на кустах обрывки одежды и дыры в нашем платье.

У хора Булак, глубоко прорытой речки в десять шагов шириной, нашим взорам представилась вся цепь гор Рего, хотя мы находились только против ее северных отрогов.

Несколько севернее, по ту сторону хора, мы разбили наш сегодняшний лагерь, в десяти минутах ходьбы от гор, поблизости от некоторых деревушек дружественного вождя негров Абу Кука.

Весьма живописный вид имела цепь гор с причудливыми контурами, с поднимавшимися остро вырезанными зубцами скал, беспорядочно набросанных одна на другую. На них буйно разрослись кусты и деревья, среди которых особенно часто встречалась азалия.

Еще раньше я узнал, что поблизости должен быть горячий источник. Я отправился туда с несколькими опытными людьми в качестве проводников. Меня сопровождали Фадл'Алла и Атруш с пятьюдесятью солдатами. Отряд замыкали многие сотни копьеносцев в надежде чем-нибудь поживиться по дороге. После очень быстрого перехода в течение часа в северном направлении мы добрались до горячих источников Филлек. На пути, проходившем мимо нагромождения скал отрогов Рего, чередовались высокая, выгоревшая на солнце трава и густой кустарник. В получасе ходьбы от источников тянется с севера на юг низкая цепь куполообразных гор Джебель Кибби.

Многие тропинки, ведущие к горам, оказались вполне доступными, так как местность служила убежищем для [81] многочисленных вождей ниамбара. Пробивающиеся в различных местах из-под земли источники питают мелкий водоем правильной формы, имеющий около двадцати пяти шагов в длину. Температура воды, измеренная в различных местах, составляла 50 °С. Вблизи источника нет выступающих из земли скал. Хотя наши люди осмотрели окружающую местность во всех направлениях, они не смогли обнаружить никаких следов жилья.

Некоторые женщины, которых мы застали у источников, на вопрос, где находятся их хижины, отвечали лу-лу-лу-лу (далеко, далеко, очень далеко). После короткой остановки мы возвратились в свой лагерь. На обратном пути я был свидетелем охоты макарака. Они догнали куницу на бегу и пронзили ее копьем, после чего перебросили ее мне.

Множество цветущих кустов и травянистых растений наполняли воздух ароматом. Когда мы прибыли в лагерь, погода испортилась. Тяжелые тучи собирались на горизонте. Раздавались глухие раскаты грома, и мы вынуждены были зайти в хижины. Но скоро прояснилось, и ласковый вечер позволил нам насладиться прохладным воздухом под чистым небом.

До сих пор погода нам благоприятствовала: небо было часто покрыто облаками, благодаря чему смягчался зной солнечных лучей, нагревавших днем воздух до 35-38 °С в тени.

На следующий день, 13 февраля, мы отправились в путь в сторону горячих источников. Мы миновали на рассвете группу скал причудливой конфигурации и свернули под острым углом на запад.

После весьма утомительного перехода через горы Рего мы сделали привал. В дороге я наблюдал резко пересеченную горную местность — цепи гор, группы скал, долины, узкие проходы и горные ущелья; горную страну, шириной в 25 км, в которой видны всегда только ближайшие высоты. Мы двигались каменистым проходом, над которым высились обросшие лесом вершины, затем пересекли плато, поросшее кустами и высокоствольным лесом. Горы Рего остались позади. Через некоторое время мы увидели слева от нас [82] широкую долину, ограниченную предгорьями большого скалистого кряжа, и нам пришлось пройти еще через один горный проход, прежде чем опуститься в юго-западном направлении к месту предполагаемого привала. Восточные отроги горной цепи обрываются круто без предгорий, в то же время западная часть представляет альпийскую страну. Она имеет ширину, равную нескольким часам марша, и постепенно снижается через предгорья в долину.

На следующий день, 14 февраля, нам предстоял форсированный переход. Быстрым шагом мы продвигались вперед. Извилистая тропинка вела через западную границу страны Ниамбара, в область негров мору и лигги. Тропинка проходила частью через густой лес, в котором красовались в полном зеленом наряде высокоствольные деревья, с кожистыми листьями, частью через большой редкий лес или просеки в траве. На этом пути мы видели многочисленные постройки термитов — Termes mordex, — напоминающие серые грибы.

Страна издали казалась ровной, только на самом горизонте были видны на западе отдаленные горные гребни. В действительности, до реки Еи она пересекается возвышенностями и долинами и имеет характерный волнистый рельеф. Область, лежащая в западной части, даже в сухое время года богаче водоносными речками (херанами), чем область Ниамбара. Хераны стекают частью в хор Бибе, частью в Еи.

В изобилии встречаются кристаллические породы, выходящие здесь на поверхность, и большие скалистые площадки.

В этот день мы пересекли много ручьев, некоторые из которых нубийцы называют «силекс», по имени растущей здесь породы дерева. Стройный, высоко поднимающийся ствол несет на себе крону с листьями очень изящной формы. Крона эта отличается большими кожистыми листьями. Высокие, почти на манер наших елей, прямо растущие стволы силекса являются весьма ценным материалом для стропил тукулей.

В песчаном и скалистом русле хора Бибе, имеющего здесь около двадцати шагов в ширину и пять-шесть метров глубины, в это время года находят воду. Высокие стволы деревьев [83] окаймляют русло хора Бибе, текущего к Еи: тянутся вверх крепкие, как веревки, усики вьющихся растений, называемых у макарака линди (Carpondinus acidus). Окрашенное в интенсивно-желтый цвет мясо плодов, величиной с лимон, имеет вяжущий кислый вкус. Плоды эти могут быть применены для изготовления напитка, подобного лимонаду. Среди множества птиц, кружащихся вблизи воды, можно заметить охотящихся пчелоедов.

У хора Бибе, где мы сделали короткий привал, к Багит-аге пришли некоторые вожди мору со своими людьми из деревушек, расположенных севернее хора. Они были совершенно обнажены, носили колчаны с отравленными стрелами и отличались татуировкой висков, похожей на стрельчатый знак. Нижняя губа жены вождя была украшена большой длинной кварцитовой втулкой, вдвое большей, чем у женщин ниамбара.

16 февраля 1877 г. мы должны были прийти в зерибу Ванди. Выступили мы, как обычно, вовремя. Направление нашего сегодняшнего пути не было строго западным. Компас постоянно показывал юго-запад, некоторое время даже юг. Множество херанов (я насчитал их одиннадцать от нашего лагеря до зерибы Ванди) придавали местности характерный вид обилием широких и плоских впадин. Подойдя к реке Еи, мы в течение 15 минут шли по ее восточному берегу до брода, чтобы перейти ее. Берега падали круто к песчаному скалистому руслу около пятидесяти шагов шириной, в настоящее время полному быстро текущей водой. Глубина воды была один метр. Прибрежная растительность была роскошной и напоминала мне леса на Голубом Ниле.

Переход через Еи при большом числе людей в нашем караване был совершен не без инцидентов. Я сам переехал реку на своем осле, высоко подняв прижатые к его бокам ноги. Это, однако, не спасло меня от проникновения воды в свешивающуюся седельную сумку, в которой были патроны и инструмент, к счастью хорошо упакованные. То один, то другой член нашего каравана, соскользнув со своего верхового [84] животного, принимал принудительную ванну. Маленький мальчик шести-десяти лет, с трудом тащивший тяжелое солдатское ружье своего господина, не мог удержать его при переправе, так как вода грозила поглотить его самого. Едва вынырнув, он получил звонкую пощечину от своего повелителя. Среди толкотни переходящих брод нубийцев, негров и женщин искал свой путь и скот, вызывая все новые задержки. Наконец мы оказались на западном берегу. Колонны собрались вместе. Знамена были развернуты, и, спустя 20 минут, мы вступили в зерибу. Последние носильщики пришли только через несколько часов.


Комментарии

1. Первый международный географический конгресс проходил в Париже в 1875 г. Его работой руководил избранный почетный комитет, в который от России вошли всемирно известные исследователи и путешественники Ф. П. Литке и П. П. Семенов-Тян-Шанский. На конгрессе Россию представляли также С. С. Рехневский, Н. А. Северцов, М. И. Венюков, А. И. Ильин и другие. Делегатами считались все члены Совета Русского географического общества, которые пожелали присутствовать на конгрессе.

2. Нахтигаль Густав (1834-1885) — немецкий путешественник, совершивший несколько экспедиций в Африку. Результаты своих исследований изложил в книге «Сахара и Судан».

3. Рольфс Гергард (1831-1896) — немецкий путешественник по Африке. В 1862-1865 гг. исследовал район оазисов в Сахаре, первым описал оазис Туат, в 1865 г. обследовал Киренаику. В 1878-1879 гг. достиг одного из отдаленнейших оазисов — Куфра. Опубликовал несколько работ, в том числе «Путешествие по Марокко».

4. Швейнфурт Георг (1836-1925) — российский исследователь Африки, уроженец Риги, подданный России; образование получил в Германии. Совершил ряд путешествий в область верхнего течения Нила, в район верховьев Белого Нила и реки Уэле, в Ливийскую пустыню, Эфиопию, Сокотру. Наиболее известный труд — «В сердце Африки». Швейнфурт одним из первых европейских ученых описал природу, нравы, обычаи и языки народов Экваториальной Африки, в особенности азанде, мангбатту и акка.

5. Дарфур — одна из областей в Центральном Судане, горная страна, являющаяся водоразделом рек бассейна озера Чад и притоков Бахр-эль-Газаля. В XIX в. Дарфур был самостоятельным государством, через которое проходили караванные пути, связывающие Восточный Судан с Западной Африкой.

6. Нил (современное египетское название Эль-Бахр) — самая длинная река в мире. Исток в системе реки Кагера, впадающей в озеро Виктория, из последнего вытекает и проходит через несколько озер, впадает в озеро Альберта. Основные притоки: Собат, Голубой Нил, Атбара, Белый Нил и др. В дельте и долине Нила сосредоточено почти все население и хозяйство Египта.

7. Негры (от испанского слова nigro — черный) — условное ненаучное разговорное обозначение темнокожего туземного населения Африки.

8. Нубийцы-донколанцы — население провинции Донкола (или Донгола) в Нубии, говорящее на арабском языке. Юнкер употребляет это наименование в более узком значении — так называли солдат нерегулярных частей египетского войска, которых набирали из нубийцев.

9. Дурра — название некоторых форм злака сорговых (Sorghum vulgare). Распространено в Африке и Юго-Восточной Азии, где возделывается на зерно, идущее в пищу человеку, а также на корм скоту.

10. Талер Марии-Терезии — серебряная монета с изображением австрийской эрцгерцогини, королевы Венгрии и Чехии (1717-1780). Впервые выпущена в 1753 г. Получила широкое распространение на Ближнем Востоке. В Восточной Африке она настолько основательно укрепилась, что ее долгое время не могла вытеснить ни одна другая денежная единица.

11. Гордон Чарльз Джордж (1833-1885) — английский генерал. В 1877-1879, 1884-1885 гг. - генерал-губернатор Судана.

12. Пальма дум (Hiphaene thebaica) — в отличие от большинства видов пальм, имеет разветвленную крону, а также плоды с чешуйчатой кожурой. Сок пальмы используется для приготовления пальмового вина — прохладительного напитка.

13. Папирус (Cyperus papyrus) — травянистое растение семейства осоковых с высоким трехгранным стеблем, родом из Тропической Африки. Образует по берегам рек и озер густые заросли, типичен для многих болот. Стебли в Древнем Египте употреблялись для изготовления бумаги (папируса), являлись сырьем для изготовления обуви, циновок и др.

14. Эмин-бей, позже Эмин-паша-Мехмед — настоящее имя Эдуард Шнитцер (1840-1892). В 1874 г. был приглашен Гордоном в Египет. Принял египетское подданство и ислам, выполнял административные функции в Экваториальной провинции.

15. Буганда, то же, что Уганда, — страна в Экваториальной Африке, расположенная в пределах Восточно-Африканского плоскогорья. Вследствие исключительно благоприятных природных условий издавна была густо заселена.

16. Бэкер Самуэль Уайт (1821-1893) — английский путешественник. В 1861-1865 гг. исследовал верхнее течение Белого Нила, открыл озеро Мвутан-Нзиге, которое назвал Альберт-Нианца, установил, что озеро Виктория соединяется с Белым Нилом.

17. Бамия (Hibiscus esculentus L.) — однолетнее растение семейства мальвовых. Незрелые плоды употребляются в пищу, из семян делают масло.

18. Мелохия (Corchorus) — джут, род растений семейства липовых. Один из видов (Colitorius) используется как огородное растение: его листья и молодые побеги употребляются населением в пищу в вареном виде.

19. Перкноптер (Neophron percnopteres) — хищная птица, в древние времена являлась для египтян объектом поклонения.

20. Милане (Milvus) — хищная птица семейства коршунов.

21. Butyrospermen — африканское тропическое растение (Butyrospermen Parkii), семена которого содержат масло, идущее на изготовление мыла и свечей.

22. Тамаринд (Tamarindus indica) — дерево семейства бобовых, высотой до 25 м, с развесистой кроной, перистораз-дельными листьями и желтоватыми цветами. Плоды — бобы с красно-бурой мякотью, кисловатые на вкус, употребляются в медицине в качестве слабительного, а также для изготовления сиропов и конфет.

23. Феллашки — женщины феллахов, говорящего на арабском языке сельского населения Египта.

24. Кунжут (Sesamum) — растение из породы масличных. Масло, получаемое из кунжута, сладкое, имеет очень слабый запах, почти не уступает по качеству оливковому маслу.

25. Банту — семья языков Африки, на которых говорит более 200 миллионов человек. На языках банту существует литература, периодическая печать. Слово «банту» буквально означает «люди».

26. Хамиты — условное наименование народов Северной и Северо-Восточной Африки, говорящих на языках некоторых групп семито-хамитской лингвистической семьи. Термин «хамиты» был введен в науку буржуазными лингвистами и этнографами, последние пытались установить связь между расой, языком и культурой и выдвинули теорию о хамитах, азиатских пришельцах в Африку, антропологически далеких от негроидов. Термин «хамиты» приобрел специфический расистский оттенок; вся буржуазная этнография проникнута ложным утверждением, будто бы народы Африки обязаны своими культурными достижениями хамитам. Советскими лингвистами и этнографами установлено, что выделение особой хамитской языковой семьи неправомерно, между народами, говорящими на языках отдельных групп семито-хамитской семьи, не существует ни антропологического, ни историко-культурного единства.

27. «Фантазия» — празднество с танцами.

28. Газве (арабск.) — в буквальном значении «военное нападение». В истории вторжения войск египетского хедива в Судан и Экваториальную Африку (в 70-80-х гг. XIX в.) газве представляли собой военные экспедиции в области туземного населения с целью взимания податей в возможно больших масштабах, сбора провианта для правительственных войск и одновременно для усмирения непокорных племен. Фактически являлись грабительскими, разбойничьими набегами.

29. Трекулии — род деревьев и кустарников семейства тутовых (Moraceae) с плотными кожистыми листьями и крупными съедобными плодами. Treculia africana — африканское хлебное дерево, плоды которого по вкусу напоминают в известной степени хлеб.

30. Euphorbia — молочаи, травы, кустарники, иногда деревца семейства молочайных. В тканях содержится белый сок. Юнкер описывает так называемый канделябровый молочай (Euphorbia antiquorum.)

31. Хор (множественное число херан) — дождевой поток, русло дождевого потока, высохшее русло, по которому в дождливый сезон сбегает вода.

(пер. М. А. Райт-Кангун)
Текст воспроизведен по изданию: Юнкер В. В. Путешествия по Африке. М. Дрофа. 2006

© текст - Райт-Кангун М. А. 1949
© сетевая версия - Тhietmar. 2014
© OCR - Karaiskender. 2014
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Дрофа. 2006