-

ЗУАВЫ

(Читателям нашим, вероятно, любопытно будет узнать историю Зуавов, о которых так много говорили в последнее время иностранные журналы Предлагаемая статья переведена нами из Revue des Deux-mondes. Она произвела сильное впечатление в Париже, потому что ее приписывают герцогу Омальскому, как и другую статью, помещенную в том же журнале, под заглавием Les Chasseurs. Ред.)

В августе 1830 года, генерал Клозель, вступая в командование африканскою армиею, принял на себя обязанность не только не весьма легкую для исполнения, — но которая не была достаточно определена. Правление, возникшее из июльской революции, хотя и не отказалось от славного завещания реставрации, — однако стеснялось им в некоторой степени. Если чувство народной гордости отвергало мысль оставления Алжира, то Францию провязывало к новой своей победе скорее инстиктивно, чем вследствие здраво обдуманного решения. Никто не отдавал себе отчета в затруднениях, ни даже в цели предприятия, и еслибы тогда, в виду угрожающей Европы, предложено было завоевать обширные владения, находящиеся ныне под владычеством Франции по ту сторону Средиземного моря, самые предприимчивые умы отступили бы перед подобным предложением. О сохранении Алжирии старались, но никто не предлагал средств для порабощений тамошних властей, что однакож было неизбежным следствием ниспровержения турецкого владычества. Меры правительства отвечали этому двойному стремлению умов: наличность армии была значительно уменьшена; но одно имя генерала, назначенного на место маршала Бордова, доказывало, что командование африканскою армиею оставалось важною и серьёзною обязанностью.

Получив таким образом начальство над уменьшенной армией, и не имея определительных инструкций, генерал Клозель был окружен интригами и искательствами, среди неизвестного края, едва упомянутого несколькими забытыми путешественниками, и среди народонаселений еще более неизвестного, дикого и воинственного, но повиновавшегося законам Алжира, и которое с падением Дея погружено было в совершенное безначалие. К довершению затруднений, были изгнаны все турки, в продолжении веков внушавшие уважение арабам и [59] привыкшие повелевать последними и побеждать их, — между тем как арабы верно сложили своим победителям. Изгнание турок подвергалось строгим осуждениям, теперь же должно призваться что счастливые последствия оправдали это обстоятельство, какие бы ни были его основания: принужденные действовать на туземцев непосредственно, французы могли выйти из колеи, по которой брели общества мусульманские, и управление арабами по системе французских офицеров принесло уже плоды, каких никогда нельзя было надеяться от системы турецкой. Однакоже тогда в течение последних месяцев 1830 года чувствительны были одни только эти временные затруднения меры, и генерал Клозель, желая хоть отчасти пособить этому, а также увеличить число войск, предписал сформировать из туземцев отряд пехоты и кавалерии. вследствие приказа от 1-го октября 1830 года, утвержденного королем 21 марта 1831 года, сформированы были два батальона, получивших название Зуавов (по араб. Зуауа).

Зуавы это — племя, или лучше сказать община племен Кабильских, — обитающая в самых отдаленных ущельях Юръюра; народ надменный, предприимчивый, трудолюбивый, подчиненность которого туркам было всегда номинальною, и весьма известный в Алжире, куда постоянно призывала его нужда менять масло и грубые произведения промышленности на необходимые припасы, недостающие в пустынных горах его. Имя Зуавов дано было новой милиции потому, что они считалась лучшими пехотинцами у Дея, и служили по найму у варварийсках владетелей. Однакоже новая эта милиция принимала в ряды свои всех туземцев без различие племен, были ль это горцы или жители степей, горожане или деревенские пахари. Тем не менее необходимы ей были начальники. Французским офицерам м унтер-офицерам поручено было учить зуавов и командовать ими. Это были волонтеры из отставных, из только что завербованных, из филлелинов, которые все имели в виду лишь одно отличие и славу героя. Командование 1-м батальоном было вверено Моме отличному Офицеру генерального штаба. 2-й баталион, сформированный немного позже, был поручен инженерному капитану Дювивье, обратившему уже внимание начальства своими замечательными трудами (Etude sur les goerres de la Succession d’Espagnе.). Набор туземцев однако же шел довольно медленно, и как опасно бы оставлять европейские кадры в отдалении среди народа не [60] заслужившего еще доверия, и язык которого совершенно еще не был знаком командирам, признано было полезным в эту милицию принимать европейцев. Первые поступили туда волонтеры, присланные из Франции, потом принято было насколько иностранцев; но вскоре число тех и других возросло до такой степени, что из иностранцев сформировался иностранный легион, а из вновь прибывших отрядов из Парижа, 67-й линейный полк. Однако основу зуавов, можно сказать, составили парижане и туземцы из окрестностей Алжира.

Не прошло шести недель со дня выхода приказа о сформировании этого нового войска, как оно уже пошло в дело; главный начальник взял их с собою в первую экспедицию в Медеах. Первый огонь выдержали они в ущельи Музайя, орошенном несколько раз их кровью и ознаменованном их храбростью. Потом два месяца они оставались в Медеахе, где генерал Клозель решился оставить небольшой гарнизон из французов и милиционеров. Нельзя себе вообразить сколько требовалось храбрости, находчивости и самоотвержения от этих первых отрядов, заброшенных в степи или городки внутренней Алжирии, постоянно в виду неприятеля, беспрестанно на стороже, сражаясь днем и ночью, оставляя ружье лишь для заступа, имея необходимость все создавать, при лишении первых жизненных потребностей и не имея никаких известий и никакого утешения. В Медеахе, в 1830, страдании эти, может быть, были менее чувствительны, чем впоследствии, потому что тогда еще часть жителей оставалась в городе. Все же однако это было тяжелое испытание, и зуавы перенесли его мужественно. Крепость была часто осаждаема, а они постоянно почти находились под ружьем.

В начале 1831 Медеах был очищен французскими войсками; но в июне того же года генерал Бертезен привел туда отряд войск, для поддержания слабого Бея поставленного там французами. При возвращении из этой экспедиции, аррьергард отряда был страшно атакован, когда он спускался в ущелье Музайя. Утомленные долгим ночным переходом и удушливым зноем, войска тянулись по узкой горной тропинке; офицер, командовавший аррьергардом пал от раны, а солдаты, оставшись без начальника и окруженные, врагами, подались назад в беспорядке, но Дювивье увидел опасность угрожавшую отряду и прибежал со 2-м батальоном зуавов. Милиционеры потрясли воздух военными криками; французские волонтеры запели народную песню и те и другие вместе [61] бросились на кабилов и неожиданно остановили их ужасающий натиск. Весь остаток дня Дювивье прикрывал отступление; вспомоществуемый сведущими офицерами, полный хозяин своего батальона, он различными маневрами оспаривал каждый шаг, и таким образом достиг фермы Музайа, где собрался отряд, не оставив ни одного трофея неприятелю.

Медеахское отступление, принеся честь зуавам, дало им право гражданства во французской армии. Во всех сражениях, в которых приходилось им участвовать впоследствии, они достойно поддержали славу, приобретенную в этом деле; но ежедневные стычки и сформирование 67 линейного полка и иностранного легиона, более и более затрудняли набор зуавов, так что невозможно было укомплектовать двух батальонов, и главнокомандующий приказал соединить их в один. Королевским приказом от 7 марта 1833 года состав батальона назначен из десяти рот: восьми французских в двух туземных. Между тем важное событие отозвало командира Моме во Францию; Дювивье был потребован в Бужи. Начальство над зуавами, с званием батальоного командира, было вверено капитану Ламорисьеру. Офицер этот, вступивший в милицию при первом ее сформировании, — отличавшийся несколько уже раз храбростью и другими военными качествами и, незадолго до того, показал свои способности, когда было ему поручено составить арабский комитет. Исполняя эту трудную обязанность, он выказал и достаточное знание туземного языка и обычаев, быстрое соображение, большой запас смелости и благоразумия, — пылкости и благородства при неутомимой деятельности.

Решено было разместить войско лагерем в окрестностях Алжира. Дели-Ибрагимский пост предназначен был зуавам, и они одни исполнили все земляные, кирпичные и кузнечные работы, необходимые для их устройства. Время остававшееся от работ они употребляли на ученье. Однообразную лагерную жизнь эту разнообразили постоянные поиски в Согель, в Митиджу, в ближайшие ущелья Атласа и беспрерывные стычки. Каждый день ознаменовался успехом; каждый день зуавы становились более предприимчивыми и привыкали к строгому повиновению; она научились побеждать физическую усталось, могли без отягощения носить несколькодневный запас провианта, — и вообще прекрасно исполняли свое назначение. Одежда и вооружение их были исправлены и более приспособлены; то и другое до того известно во Франции и даже в Европе, что лишний труд описывать. Одежда их восточная, с цветами [62] французской пехоты, но опытный глаз заметит некоторые изменения, придающие ей красоты и оригинальности. Она придумана так ловко, что служа солдату во время жара, может легко посредством некоторых прибавлений, находящихся тут же защитить его в от холода. Даже самый тюрбан, по видимому столь беспокойный, представляет свои полезные стороны, то развеваясь по затылку и защищая его от солнца, то служа шалью во время холода, то, в продолжение долгого похода, служа для починки некоторых разорвавшихся частей одежды (Одни офицеры сохранили европейский мундир строго изящной формы. Офицерский восточный костюм должен быть очень богат, дорог и требует многих условий, чтобы носящему не казаться смешным. Офицеры благоразумно отказались от него, и разве некоторые и то в походе, надевают феску.). Одной только чистотой и опрятностью наряд зуавов не походил на убор восточный; ни одна мелочная забота не была упущена из вида. Эта частота и опрятность в военное время служит доказательством дисциплины и непременно имеет влияние на здоровье и хорошее расположение духа солдат. Вообще зуавы, оставаясь истыми парижанами по своей веселости и беззаботности, вскоре приобрели все условия самого блестящего полка регулярной пехоты.

В 1835 году маршал Клозель возвратился в Африку. Как опытный генерал он тотчас оценил все хорошие качества, приобретенные новым войском, которым он вправе был гордиться, как собственным своим созданием. Он взял Зуавов с собой в провинцию Оран, куда отправлялся совершить ряд подвигов, более важных, чем все совершенные с 1830, хорошо задуманных и не менее удачно исполненных. Маршал Клозель удивительно постиг тактику и стратегию, приличные Алжирии. Он достиг бы результатов удовлетворительнее с армиею более многочисленною и лучше снабженною необходимым, с меньшею уверенностью в свое искусство и если бы с пользою умел всегда делать приложения из своих военных успехов. Во всяком случае зуавы и их начальника воспользовались не одним уроком, служа под командою того, кто спас французскую армию после бедствия при Арапилах, и кто умел вести отступление при Константине. В Маскарской экспедиции зуавы сражались в присутствии герцога Орлеанского, непреминувшего оценить их по достоинству. Едва он возвратился в Париж, как приказом королевским велено было составить полк зуавов в два [63] батальона, по шести рот, но чтобы каждый, в случае необходимости, мог сформировать десять. Командиром этого полка остался Ламорисьер с чином подполковника.

В 1836 году возвратясь в алжирскую провинцию, зуавы сопутствовали генерал-губернатору на позорище первых своих военных подвигов. На этот раз ущелье Музайа было защищаемо с большею энергией, чем в 1830 году; но маршал, знавший местность, повел атаку гораздо искуснее. Зуавам приказано было овладеть гребнями, командовавшими дорогой и занятие которых уничтожало оборону ущелья. Несмотря на все затруднения местности, они прекрасно исполнили свою обязанность и с неменьшей славой защищали потом эти храбро занятые высоты от страшного нападения кабилов. Однако, отправляясь в Бону, маршал оставил их в окрестностях Алжира; полагая силы свои достаточными для экспедиции и может быть воображая предприятие легким, он боялся оставить без войска центр французских владений. Зуавы неучаствовали в первой экспедиции в Константине. В следующем году один из их батальонов был в авангарде под начальством герцога Немурского, чтобы загладить урон 1838 года.

Осада Константины лучший лавр в венке военной славы зуавов. Если в этой битве им не было возможности превзойти своих соревнователей в храбрости, — по крайней мере они употребили все, для приобретения большей части славы; никогда, может быть, они не показывали столько хладнокровия, мужества и уверенности в себе. Во время устройства батарей, можно было видеть, как среди белого дня, под крепостным огнем, зуавы подымали и тащили до самой вершины Мансураха тяжелые орудия, которых ночью не могли выдвинуть из грязи артиллерийские лошади. В день приступа им предстояла честь идти в голове первой колонны. Кто посещал Версальские галлерея, тот припомнит превосходную картину Ораса-Верне; на бреши Ламорисьер, долженствовавший исчезнуть в туче дыма и огня посреди ужаснейшего взрыва; рядом с ним начальник инженеров, Пьё, взлезает на стену, где и убит; ниже капитан Гардоран, павший от раны у подножия знамени, водруженного им на бреши и которого он он успел выпустить; еще ниже храбрый полковник 47 полка, Комбес, и множество доблестных воинов, которых живописец знал лишь по наслышке от их товарищей. Слава покупается дорогою ценою: из батальона зуавов осталась [64] десятая часть после этого смертоносного приступа; многие офицеры сложили свои головы на бреша, — остальные все почти до последнего были тяжело ранены или жестоко обожжены взрывом.

Взятие Константины служит эпизодом первой эпохи войн африканских; с заключением тафнийского трактата исчезли последние следы турецкого правления. В то время когда французские войска на востоке пытались управлять непосредственно страною с многочисленным народонаселением, на западе и в центре происходила попытка другого рода: французы хотели учредить благоустроенное европейское общество бок-о-бок с обществом арабским, созданным Абд-ель-Кадером. Маршал Вале вел с необыкновенным искусством оба эти предприятия, выказывая благоразумную распорядительность как во время мира так и на поле битвы. Французы совершенно заняли небольшую страну в окрестностях Алжирии.

Зуавы размещенные впереди снова начали в Колеахе то, что уже сделано было ими в Дели-Ибрагиме: они должны были устраивать помещения, прокладывать дороги, осушать болота — занятие хотя и мирное, однако тяжелое и едва ли уступающее сражению, под влиянием климата часто нездорового. Впрочем полк был бодр и в полном комплекте, набор туземцев производился легко, а остатки Мехуарского батальона, вошедшие в состав полка, прибавили ему французских отборных солдат. Мехуарский батальон, состоявший из волонтеров, был в 1836 году оставлен маршалом Клозелем в Тлемсенской цитадели, откуда волонтеры вышли по заключении мира, и где оказывали удивительную храбрость и самоотвержение. Мы позже возвратимся к достойному командиру этого батальона, инженерному капитану Кавеньяку, оказавшему, во время этого командования, блестящие военные способности, и который по неимению вакансий у зуавов, не много позже назначен был командиром 2-го африканского батальона.

Однако мир был непрочен и непродолжителен. Вся система, основанная Абд-ель-Кадером опиралась на войну и война эта оправдывала, в глазах Арабов, пожертвования людьми и деньгами и безусловное повиновение, которых эмир от них требовал. Ему необходимо было победить французов, если он не хотел прекращения своего владычества и замены его безначалием им уничтоженным. Он и решился на это, когда уже не мог отступить. В продолжении 1839 года в милиции проявились зловещие признаки, которые однакож не [65] ускользнули от прозорливого полковника Зуавов: он знал что многие из его солдат тайно присутствуют на сходбищах где составлялся заговор. Наконец буря разразилась в конце года, крепость Калеах и честь полка были вверены мужественному начальнику — следовательно ни той ни другой не угрожала. ни малейшая опасность; но по призыву того, кого Арабы читали скорее пророком чем султаном, бежало порядочное количество милиционеров, даже самых старослуживых, бывших во многих сражениях под французскими знаменами и которые внесли в ряды арабов военные познания, почерпнутые от французов (Их встретило впереди войско Абд-ель-кадера до самой глубины провинции Константины. В 1844 году, в одном сражении на южном склоне Оре, видели старинного зуава, командовавшего кабилами и благоразумно защищавшего первоначальную позицию.). Это был серьёзный перелом для Зуавов, — но полк вышел из него словно очищенный; число французов сделалось гораздо больше, что, конечно, послужило для полка в пользу. При известии о возобновлении войны, волонтеры прибывали; из них иные и прежде служили, а другие хотя были новичками, но исполнены мужества. Поступив под команду искусных офицеров и унтер-офицеров, они скоро были в состоянии отчетливо исполнять службу, и оба батальона зуавов начали кампанию в таком полном, комплекте и исправности, в каких они еще до толе не бывали.

По окончании тягостной зимы, впродолжении которой французы, но возможности, старались обезопасить край, очистить его от неприятеля, освободить и снабдить припасами укрепления, — значительно усиленная армия вторглась в свою очередь в пределы земель арабских, занятых племенами, подвластными Абд-ель-кадеру. Герцог Орлеанский предводительствовал первою дивизиею; зуавы составляла одну из частей ее. В июне 1840 года французы взяли три важные пункта у арабов: Шершель, Медеах и Милиану. Трудно пересказать все сражения этой кровопролитной экспедиции в Метидже, в Музайском ущельи, у подножия Хенуано, в долине Шелиф, на Уамри, в Гонтасе; каждый день был чем нибудь ознаменован, каждый шаг оспариваем. Конница всех племен Орана и Алжирии, поддерживаемая красными (Так французские солдаты называли регулярную конницу эмира, — одетую в красное.) Абд-ель-кадера, наполняла равнину; каждый проход в горах был защищаем [66] с ожесточением. Зуавы не пропускали ни одного поиска ни одного сражения, и каждый раз когда нужно было взять позицию или преодолеть какое нибудь препятствие, громкие звуки известного их марша смешивались с увлекающими звуками сигнала атаки (Хотя зуавам много принадлежит изобретений в Африке, — однако не они первые начали сопровождать звуками рогов ночной марш своих барабанов. Ночной марш заключается в особенном бое барабана, различном для каждого полка, служащем в ночное время солдатам для распознавания где находится полк; а также для соображения — к ним ли или к другому полку относится поданный сигнал. Ночной марш 2-го линейного полка был первый положенный на музыку, и блестящие заслуги этого полка были причиною, что марш его сделался популярным по всей армии. Свидетели сражения в Музайкском ущельи, в 1840 году, и до сих пор не могут равнодушно вспомнить момента, когда Кавеньяк и генерал Дювивье, получившие приказание взять главный утес, исчезли в тумане, — и вдруг, среди ужаснейшего ружейного огня раздался марш 2-го легкого полка. Стук барабанов и звук рожков выходившие из облака, одни доказывали, что приказание было исполнено. 2-м легким полком командовал тогда полковник Шангарнье, и надо сказать правду, что честь дня принадлежит ему исключительно. Вскоре вся африканская армия последовала примеру 2-го легкого полка. Каждым полком усвоен был особенный марш, сделавшийся как бы национальною песнью, и который в самые опасные минуты был играем с некоторою гордостью.). Много в то время было у зуавов славных и трогательных эпизодов. Расскажем некоторые. Однажды утром, в день приступа к ущелью, депеши полученные из Франции, привезли производство. Молодой сержант зуавов, Джиованелли был произведен в подпоручики. Весь полк спешил разделить с ним радость, а полковой командир, прислал новому подпоручику вьюк и поручил ему взвод. Джиованелли, желая достойно отпраздновать производство, первый бросился на редут защищаемый регулярным войском и пал пробитый несколькими пулями. Капитан Готрен, на поле битвы велел отнять себе два раненных пальца, не оставляя своей роты, и вскоре после этого был убит (Как ни похвальны подобные поступки, но они у нас до того обыкновенны, что после каждого сражения можно прочесть десятки примеров, заключающих гораздо более доказательств неустрашимости, храбрости и твердости русского солдата. Прим. Ред.).

Возвращение зноя, не принесло французским войскам ни малейшего спокойствия: лето и осень они снабжали запасами продовольствия занятые ими крепости, что по трудности и потерям равнялось победе. Оружие арабов, климат, постоянные труды и лишения значительно опустошили ряды зуавов, а многие их офицеры, вследствие заслуженных наград, получили другое [67] назначение. Главный Штаб также подвергся перемене; место Полковника Ламориссьера в батальонных командиров Реньо и Рено, повышенных в чинах, заступили: подполковник Кавеньяк, Лефло и Сент-Арно.

Еслибы армии предоставлено было избрать полкового командира зуавов, — выбор непременно пал бы на офицера назначенного королем. Мужественный защитник Мехуара и Тлемсена, впродолжении двухлетнего трудного командования 2-м африканским батальоном, показывал превосходные качества необходимые начальнику, и все видевшие его в деле единодушно хвалили его энергический характер, находчивый ум и спокойную, но одушевленную храбрость. Оба новые батальонные командиры, юные по летам, но уже испытанные служаки, были выбраны из известнейших стрелковых капитанов. Быстро пополнялась убыль в полку, и храбрые, хорошо обученные, унтер-офицеры были произведены на открывшиеся вакансии.

Когда в начале 1841 года, генерал Бюжо прибыл в Алжир, он уже не застал там зуавов. Они провели зиму на аванпостах в Медеахе, где благодаря своей предприимчивости, опытности и распорядительности их начальников, умели облегчить себе положение стеснительной блокады. Генерал-губернатор взял их оттуда в апреле. Зуавы сопутствовали ему на Атлас и в долину Шелифф, — где он одержал знаменитые победы. Воин подобный генералу Бюжо не мог не оценить зуавов. Он хотел взять их с собою в провинцию Оран, однако же согласился оставить один батальон генералу Бараге-д’Илье, которому предстояло несколько важных предприятий в Алжирской провинции. Таким образом зуавы участвовали во многих замечательных делах кампании 1841 года.

Африканская война принимала огромные размеры; мысль об ограниченном занятии местности была покинута. Правительство решилось опрокинуть здание Абд-ель-Кадера; палаты предоставили ему большие средства, и славный генерал, при содействии искусных помощников, с искусством. и очень счастливо стремился к завоеванию Алжирии. Генерал-губернатору была посылаема всевозможная помощь, и зуавы не были забыты при этом изобилии подкреплений. Повелением от 8-го сентября 1841 года, король приказал сформировать штаб их полка по образцу всех пехотных полков. Для туземцов предназначено было по одной роте в батальоне, но и в этих ротах они были немногочисленны и словно были терпимы только для [68] поддержания названия и костюма. Опыт показал, что если влияние французских офицеров и было спасительно во всех отношениях для народонаселения и солдат арабских, но смесь нижних чинов двух поколений, представляла результаты менее удовлетворительные. Заимствуя друг от друга понемногу пороков, — они не разменивались хорошими качествами. Наконец африканский солдат имеет две обязанности: сражение и работу; к последнему трудно было приучить туземцев, — а возможно ли было в одном и том же полку принуждать христианина приниматься за заступ в то время, когда товарищ его мусульманин предавался бездействию. Вследствие этого положили сформировать особый пехотный отряд из туземных стрелков, в котором французам предназначались только места офицеров и унтер офицеров. Эта батальоны, под командой опытных начальников, после различных перемен, показали, что они достойны называться младшими братьями зуавов.

Едва полк зуавов в новом своем составе получил знамя, присланное королем, как уже три батальона его разделились и ушли на службу в три различные провинции. Война действительно пылала повсюду. Хотя владычество Абди-ель-Кадера едва прикасалось к провинции Константины, и хотя часть тамошних племен приняла уже начало власти французов, однако надо было осуществить это начало, заставить уважать его, наказывать и ускромлять воинственных непокорных Кабилов или бродячие неуловимые шайки. Улучшенное стратегическое положение давало уже необыкновенно важные результаты в провинциях Оранской и Алжирской. После занятия Медеаха и Тилианы, заняты были Мескара и Тленсен, и эти места, лучше укрепленные, стали основанием бесконечных предприятий. Главнейшие пункты находились во власти французов, которые раззорив построенные Абд-ель-Кадером по рубежу пустыни укреплениями в Санде, Тиареге, Богоре и Тазе, не видали еще от жителей никакого знака покорности. С приближением французов край пустел, и они встречали только вооруженных неприятелей. Чтобы обуздать это народонаселение и поразить его материальные интересы, — должно быть более подвижным, чем кочевники, ловче кабилов, сильнее и храбрее обоих. Наконец подобные усилия начали приносить плоды в течение 1842 года; большое число племен сложило оружие. С этих пор французы перестали драться с целой Алжирией, но неприязнь непокорных племен сделалась гораздо сильнее. Приняв этот [69] характер, война ожесточилась, — в вследствие этой удвоенной ненависти, происходили кровопролитнейшие сражения. В сентябре 1842 года, когда в долине Шелифф водворялся мир, генерал Шангарнье, почти у этой же реки в ущельях Уврсенис выдержал продолжительнейшую и жесточайшею битву, еще не существовавшею в летописях африканской французской армии. Сражение это продолжалось тридцать шесть часов безостановочно, в генерал Шангарнье умел увенчать его победой, тогда как другие на его месте считали бы за счастье увесть оттуда хоть остатки отряда. Кажется, что в Африке не было дел подобной важности, в которых бы начальники и солдаты оказали более мужества и хладнокровия. Первый батальон зуавов, под командою своего полковника, принимал участье в знаменитом сражении при Уед-фодлахе. Там погиб старый служака капитан Маганьоск, оставивший Африку с крестом на груди, но который снова туда возвратился добровольно не из честолюбия, а собственно из любви к сражениям. Вместе с ним погибли многие другие, именовать которых не позволяют пределы краткой статьи нашей.

Дикая лошадь, после долгого сопротивления гуачо, который первый надел на нее узду и седло, начинает наконец идти рысью, как бы доказывая тем, что признает власть господина; но горе всаднику, который доверяя этим признаком покорности, позабудет осторожность и перестанет продолжать энергически обучение своей упрямой лошади. Положение Французской армии в Алжирии, вскоре после первоначальной покорности племен, почти походило на состояние гуачо, лошадь которого первый рез пошла рысью. Туземные племена склонились под власть французов; но если привыкнув впродолжение веков повиноваться властителям более суровым и жадным, они нашли владычество европейцев не столь тягостным, то с другой стороны изменчивый характер араба и ненависть мусульманская к христианам были достаточною причиною к смятениям и восстанию. Чего же можно было ожидать в самом деле, когда еще там был Абд-ель-Кедер, располагавший значительными силами, внушивший всем страх и почтение, удваивавший в несчастьи деятельность и энергию, и которому многие повиновались! На различных местах, даже между племенами изъявившими покорность, многие предводители, сомневаясь еще в исходе войны, держались в стороне и присылали депутации, состоявшие из людей неважных темного происхождения. Таким образом надо было действовать [70] вооруженною рукою, что и последовало вскоре за первым примирением. Мирные племена должно было защищать от непокорных, отражать нападения Абд-ель-Кадера и его калифов, преследовать последних, даже до их убежищ среди отвесных гор или на пустынных равнинах; одним словом долженствовало окончить и упрочить победы, потому что нельзя же употреблять полумер в подобном обстоятельстве. Таким образом французские войска были постоянно в походах и под ружьем.

Имея в виду покончить с Абд-ель-Кадером, маршал Бюжо, согласился отпустить в Алжир батальон зуавов, пробывший около году в восточной провинции, чему много способствовали справедливые представления полкового командира, который жаловался, что полк его совершенно разбросан. Может быть также маршал не слишком важным считал пост начальника провинции Константины, в чем он ошибался немного, однакоже батальон, возвращавшийся в Алжир, выдержал страшную битву у Хелма, и потерял даже своего командира.

Война продолжалась безостановочно. Зуавы участвовали с одним или с двумя батальонами в большей части важнейших сражений в кампании 1843 и 1844 годов. Дрались они в кровопролитных битвах с кабилами, совершали долгие походы по пустыне, отражала кавалерийские атаки; были они в сражениях ори Юр-юре, Уарсегиле, при взятии Смалаха, в знаменитой битве, данной генералом Бедо мароканской кавалерии, и наконец в памятном сражении при Исли, напоминающем и день Пирамид и войны Мария с Кимбрами. Везде можно было встретить их батальоны, всегда укомплектованные, отлично обученные, их щегольской убор, громкие звуки их любимого марша.

Вот они подходят к месту бивуака. Несколько человек, отделясь из рядов, спешат к соседнему источнику наполнить капральные манерки водою, пока ее не взмутили еще мулы и лошади. Небольшие фашины давно приготовлены и торчат из ранцев. Сигнал подан, батальон останавливается и вытягивается по назначенной позиции; караульная только рота остается впереди. В то время, когда офицеры сами разводят посты, по занимаемой линии разложены уже фашины, разбиты маленькие палатки (Вот еще одно изобретение, хотя и не принадлежащее зуавам, но которое тотчас же было ими усвоено. Первая выдумка делать маленькие палатки расшитых лагерных ранцев, соединяя их по два и привязывая к шестам, принадлежит 17-му легкому полку. Скоро обычай этот привился в других полках, и импровизированные эти покрышки заменяют палатки в местах, куда нельзя брать с собою последних.), разведены огни. Артельщики раздают припасы, [71] патроны; повара запинаются своим делом; иные частят оружие, другие починиваются. Между тем похлебка готова, в нее, однако же, не положили розданной говядины, потому что говядина должна кипеть всю ночь для раннего завтрака на заре.

Вечерняя похлебка приготовляется с луком, свиным салом, с малым количеством белого хлеба, если имеется в остатке, а иногда ужинают кофейной кашицей, т. е. в жидкий кофе подмешивают тертых сухарей, что, конечно, не представляет особого вкуса, но довольно питательно. Случается, впрочем, что капральные охотники и рыболовы доставляют дичь и рыбу, и кроме этого, появляются иной раз вкусные блюда, съедомые в тихомолку, например: курица, коза, и проч., приобретение которых не всегда бывает безукоризненно. Ужин кончен, последняя трубка выкурена, спета последняя песня, и в то время, когда батальон предается сну в своих импровизированных палатках, — зуавы, находящиеся в карауле в тишине переменяют места, из предосторожности. Часовой, которого видели вы на этом холме, исчез, но последуйте за офицером, отправляющимся рундом, и он несмотря на темноту, укажет вам на склон того же холма, где вы увидите зуава, лежащего на брюхе, озирающего окрестность и держащего ружье на готове. Среди тропинки, пересекающей лес, и на которой днем стоял небольшой пост, горит огонь, но поста уже там нет и в помине. Однако же, мародер или лазутчик, приближающийся к лагерю с целью воровства, полагая, что вокруг этого огня спят французы, обходит его с осторожностью; он бросается в лес и падает под штыками зуавов, поражающих его без шума, из опасения не открыть своей засады или не показать своего присутствия товарищам жертвы.

Один только раз бдительность их была неисправна; иррегулярные войска эмира, пробравшись втихомолку между пикетами, открыла убийственную стрельбу по лагерю. В первые минуты огонь был до того жесток, что французские солдаты, захваченные в расплох, не решались приподыматься, Офицеры должны были подавать пример. Из первых прибыл маршал Бюжо; два человека, которых он схватил своею могучею рукою — пали мертвыми. Скоро, однако же, порядок восстановятся и зуавы бросились и опрокинули неприятеля. После сражения, при свете бивуачных огней, маршал заметил, что все улыбались смотря на него; он берется за голову, и замечает, что она убрана точ-в-точь как голова беранжеровского [72] Roi d’Yvetot. Ту же минуту он потребовал свою фуражку, а тысячи голосов повторило: «фуражка, фуражка маршала!» Таким образом, несколько оригинальный головной убор маршала долго еще представлялся воображению солдат. На утро, когда рожки заиграли подъем, батальон зуавов акомпанировал им хором:

As-tu vu

La casquette

La casquette?

As-tu vu

La casquette

Du pere Bugeaud?

С этих пор подъем назывался, не иначе как la casquette, и маршал охотно рассказывавший этот анекдот, часто велел горнисту играть: La casquette.

Но вот рассвело; колонна отправляется в поход. Если это в июне или в июле, зуавам делают короткие привалы по несколько минут. Тюрбаны и шали накинутые на фашины, защищают их от солнца, не мешая в тоже время ветерку обвевать их прохладой. Идет ли проливной дождь, воротник с капюшоном и широкие складки штанов, предохраняют их от сырости. Ведь надо уметь одеваться летом и зимою. Климат перестал быть помощником арабам. Французские войска уже не боялись ни зноя, ни непогоды. И всегда зуавы первые учили вновь прибывших весело переносить всевозможные неудобства. Кто видел их в одну и ту же кампанию, в марте, как шесть недель блуждали они по грязи и по снегам Юр-юры, часто в одних изорванных буйволовых сандалиях, иногда имея пищею зеленую рожь, и пробудили песнями целую бригаду, оцепеневшую от холода и потерявшую семнадцать человек на снегу; как на другой день град резал их в лицо, а они штыками брали позиции кабилов; потом через два месяца можно было увидеть, как, после тридцатимильного перехода, совершенного в тридцать шесть часов, без воды, при ветре пустыни, с окровавленными штиблетами, они проходили перед бивуаком африканских егерей, насвистывая кавалерийский марш, как бы в насмешку над усталыми кавалеристами и в отмщенье за то, что соперники их славы разбили без них неприятеля: кто видел их в различные эпохи их многотрудной службы, тот не можем не сознаться, что это одни из лучших французских солдат. [73]

Конечно, можно много насчитать полков и батальонов африканской армии, заслуживших известность и неуступающих зуавам, как в деле, так и в походе; но полку надо много времени и условий, чтобы достигнут этого. Потом, когда полк приобретет известность, так что генералы спорят о чести им командовать, ему приходит очередь возвращаться во Францию, а место его заступают новички, которым надо еще привыкать и учиться. Одни зуавы постоянно оставались на месте, осуществляя некоторым образом предания африканской армии. Если какой нибудь полк насчитывал пять, десять блестящих сражений, зуавы насчитывали двадцать, тридцать. Возобновляемые по случаю чьей либо смерти или производства, кадры их всегда были бодры и веселы; уставал ли офицер, он тотчас находил себе замену; между унтер-офицерами сохранялись предания о замечательных служебных подвигах. Несмотря на то, что у них не было привиллегий и закон набора не был для них изменяем, готовое количество их рекрут заключало в себе мало новичков, а состояло почти из старых солдат. Высшие офицеры избирались с большем тщанием. Это были по большей части служаки, известные в Африке, отличавшиеся соединением замечательных воинских качеств. В самом деле качества эти у начальника зуавов долженствовали быть разнообразны, потому что зуавы имеют свои недостатки. Люди, идущие охотно в военную службу, без цели составить себе блестящую карьеру, вообще имеют характер склонный к приключениям и крутые привычки. Они редко устоят против искушения зайти в питейный дом, после долгих лишений, и склонны к расточительности. Понятия их о добре и зле невсегда верны, и запрещенный плод всегда имеет для них приманку. Если зуавы находились в неприятельской земле, в местности, покинутой жителями, после отчаянного сопротивления, то с оружием в руке, с ранцем за спиною, с губами еще почернелыми от пороха, они быстро принимались все перерывать и осматривать, ничто не избегало их внимания: одежда, живность, всевозможные припасы, сосуды с маслом — все было переносимо на бивуак и они из всего извлекала пользу. Она не всегда уважали даже казенную собственность. Однажды, осмотрев прекрасное стадо баранов, едва только поступивших в военное ведомство, маршал Бюжо отправился в свою палатку на отдых, как до слуха его долетела тревожное блеяние. В минуту он вышел и видит, что зуавы, среди стада, несмотря на усилия сторожей, распоряжаются весьма не [74] миролюбиво. Маршал не мог удержаться: в одной рубахе, со шпагой в руке побежал он к стаду, гремя голосом стентора; зуавы рассеялась, но унесли добычу. И хотя обыск и был сделав на их бивуаке, однако это не принесло никакой пользы: все оказались на лицо и никто не видел баранов. Бюжо принужден был посмеяться над этим.

В другой раз, зуавы находилась в аррьергарде; колонна, к которой они принадлежала, препровождала назад в Телль огромное население, долго следовавшее за Абд-ель-Кадером, но которое было настигнуто французами. Авангард вышел в четыре часа утра и хотя это происходило на равнине, однако в семь часов еще последние семейства не трогались с бивуака. Воды ближе не было как в одиннадцати милях. В этот день зуавы вели себя как настоящие сестры милосердия, разделяли последний сухарь с несчастными, изнуренными зноем и усталостью и кормя бедных детей, покинутых матерями. Для этого они обыкновенно опрокидывали на спину овцу или козу и к сосцам ее приближали иссохшие уста несчастного ребенка. Когда они остановилась на ночлег, не видно было на их бивуаке ни кур, ни черепах, но за то они привели детей, женщин и стариков, обязанных им спасением жизни. Подобные люди столько же добры, сколько и храбры; но надо с уменьем действовать против их дурных наклонностей и в тоже время развивать их благородные чувства. Чтобы управлять ими с успехом, должно соединять твердость с любовью, быть строгим, но чтобы они знали, что строгость эта, основанная на справедливости — склонна иногда и к прощению.

Зуавам необходим начальник, которому бы они много доверяли, которого бы любили, уважали и боялась несколько. Таковы и были всегда их начальники. Полковник Кавеньяк, следуя по пути блестящей карьеры, был произведен в 1844 году а потому и оставил зуавов. Место его заступил один из переживших приступ Константины, полковник Лодмиро, известный в полку зуавов, служивший в нем отличным капитаном, и командовавший впоследствии разными отдельными частями.

В 1845 году всеобщее восстание вспыхнуло в Алжирии. В то время, когда на границе Марокко один батальон удерживал первые натиски неприятеля, оба остальные проходился алжирскую провинцию по всем направлениям. Во весь этот год зуавы не имели отдыха и только в апреле 1846 года, после шестимесячного похода и беспрерывных сражений [75] первый батальон вступил в Блидах, где в представлен был Его Императорскому Высочеству Великому Князю Константину Николаевичу, посещавшему тогда Алжир.

В 1847 году маршал Бюжо, уезжая из Алжирии, оставил ее мирною и почти совершенно завоеванною. Покорение Абд-ель-Кадера, случившееся немного позже, как бы увенчивало предприятие: оно упрочивало мир. Спокойствие края позволяло генерал-губернатору соединить все три батальона зуавов, которые постоянно находились по разным отрядам со времени нового сформирования полка в 1842 году; они вошли в состав резерва, размещенного в окрестностях Алжира. Образование этого резерва дало возможность, вследствие последних событий, значительно уменьшить действующую армию: достаточно было менее значительных отрядов для занятия провинции, лишь бы только, с помощью пароходов, можно было своевременно двигать войско на место, где вспыхнуло бы возмущение. Притом же другие виды открывались для африканской армии. Полки, находящиеся в Алжирии можно было с пользою употреблять или для исполнения важных работ, или для расширения владычества французов, или для благоразумного предупреждения смятений; но они могли быть также лучшей частью армии, предназначенной действовать где нибудь и на другом берегу Средиземного моря. Движение в последнем случае произошло бы в глубокой тайне, под видом простой смены гарнизона.

Временное правление первое воспользовалось этим положением. Африка снабдила его ядром альпийской армии. Никакого нет сомнения, что если бы война вспыхнула на берегах По или Рейна, оно вызвала бы зуавов; но республика не воевала, на нее никто не нападал, и зуавы оставалась в Африке. У них переменились командиры. Место генерала Лодмиро заступил полковник Канробер, который начал свое поприще в Африке, под покровительством храброго полковника Комбеса, состоя при нем адъютантом в минуту его геройской смерти при осаде Константины. Потом, командуя стрелковым батальоном, он приобрел себе известность во многих сражениях. Помощник его, подполковник Граншав, хранил на лице благородные следы своих подвигов (Стрелковый капитан Грашам, 24 линейного полка, был оставлен в числе мертвых после одного сражения, в котором погиб почти целый батальон этого полка. Он до такой степени был изуродован ранами, что арабы не захотела даже отрезать ему головы. Не потеряв создания, но быв ни в состояния двигаться или говорить, он подвергся ужасному положению — служат плахою более чем для сорока своих товарищей, которых обезглавили на его теле. Спасшийся, при помощи преданного начальника, он вскоре вылечился.). Полк зуавов в [76] полном своем составе занимал очень важный и недавно устроенный пост Омаль, расположенный при начале огромной равнины, простирающейся на запад от Юр-юры. В этой части Алжирии покорность племен была весьма не полна и не прочна. На обязанности зуавов лежало совершать многочисленные поиски в горы, где они сражались беспрестанно, как вдруг в конце 1849 года поспешно вызвали их на юг провинции Константины важные события, там совершившиеся. Они отличились при осаде Заачи. Войско, быстро прошедшее степь, неся с собою холеру, подвергаясь возможным лишениям, соединило все свое мужество для последнего и решительного приступа. Полковник Канробер первый взошел на бреш. Во время этой долгой и затруднительной осады, веденной генералом Гербилльоном, стоило французам 80 офицеров и более 900 нижних чинов. Однакоже, для войск не был сигналом к спокойствию этот успех, купленный такой дорогой ценою. Зуавы последовали на скаты Ореса за своим доблестным командиром, и блестящим образом, взятием Нараха, окончили кампанию уже среди глубокой зимы. Возвратясь в Омаль и поступив под начальство нового полкового командира, полковника Орелля, зуавы два года сражались с поколением кабилов, от которых они заимствовали свое название, и принимали участие во всех делах, происходивших в долине Уед-Сагель, и в горах Большой Кабилии.

Постоянно исправная и полезная их служба обратила на себя внимание правительства, постановившего увеличить число Зуавов. Приказом от 13 февраля 1852 года, корпус зуавов получил новое устройство и должен был состоять из трех полков, по три батальона в каждом. Существовавшие батальоны должны были служить кадрами новых полков, размещенных в трех провинциях Алжирии. В последствии зуавы вооружены были штуцерами.

Распоряжение эти были полезны. Увеличивая число войск, собственно назначаемых для Африки, было легко удерживать там офицеров и солдат, свыкшихся е климатом и полюбивших тамошний образ жизни, или таких, которые могли оказать особенные услуги. Без сомнения, надо было иметь в виду то, что, сделавшись многочисленнее, зуавы могли потерять воинственный дух своего полка, и утратить свойственные им качества. Многое убеждает, что войска, служащие Франции на обеих берегах Средиземного моря, должны составлять одну и ту же армию. Африканская служба полезна для линейной [77] пехоты. Наконец, положение французов в Алжирии важно в стратегическом отношении и для больших предприятий, даже вне Африки. Но распоряжение 13 февраля 1852 года пошло в дело и было прекрасно исполнено: старые зуавы пополнили кадры, и скоро полки были отлично укомплектованы. Что же касается до нового вооружения зуавов, то оно оказалось вполне удачным. Штуцер соединяет необыкновенно верный полет пули с огромным расстоянием, заряжается также легко, как обыкновенное ружье, и сообразно с своим калибром, может быть употребляемо как линейной пехотой, так и стрелками. Дав зуавам штуцера, удвоили полезную службу этого рода войска.

Вскоре это доказано было опытом: в том же году успех оружия был открытием поприща для новых полков. Хотя война в продолжении шести лет и перестала быть всеобщею, однакоже, как мы видели, вспыхивала то в пустыне, то в Кабилии. Горцы полагались на свое число, на леса и скалы; жители юга на огромные расстояния, на недостаток припасов на серьёзные препятствия, представляемые их оазисами, которые покрыты лесами, перерезаны каналами и плотинами. Шерифы и другие низшие зачинщики часто вселяли желанье свободы Кабилам, пользовались легкостью характера южных жителей легковерием тех. и других вместе и затевали возмущения. В конце 1852 года, один из подобных шерифов взбунтовал город Лагуат, значительный оазис, отстоящий от Алжира на 24 мили, и который тотчас же был наполнен различного рода искателями приключений.

Французы, однакоже, поспешили аттаковать Лагуат. Осада его много представляет сходства с осадой Заачи, хотя может быть и с немного меньшими затруднениями; однако мужество генерала Пелиссье скоро положило конец сопротивлению. После двойного приступа французы овладели крепостью. Как в заслугах дня, так и в потере, зуавы приняли большее участие: в обоих полках выбыло из строя восемь офицеров и сто двадцать три рядовых. Один из их капитанов, Менуврье-Дефрен, первый вошел в город. Зуавы не изменялись и были те же, что при Константине и при Зааче.

Текст воспроизведен по изданию: Зуавы // Современник, № 5. 1855