ВОЙНА В КАБИЛИИ, В 1844-1847 ГОДАХ

Для наших читателей будет любопытно прочесть о войне в Кабилии в 1844-1847 годах, во время начальствования в Алжирии маршала Бюжо. Предлагаемая нами статья заимствована из книги: La Grande-Kabylie, соч. генерала Юсуфа, и капитана Фобара, и La Guerre еп Afrique, генерала Юсуфа, и сочинения самого маршала Бюжо, которое было [362] напечатано в апрельской книжке журнала «La Revue des deux Mondes» нынешнего года.

I. Земля и жители Кабилии.

Война в Алжирии представляет две отличительные эпохи: в первую, почти всегда оборонительная, во вторую существенно наступательная, она начиналась опытами весьма часто бесплодными, и продолжалась движениями быстрыми и битвами решительными. Теперь оба эти периода кончились; первый имел своими представителями губернаторов и генералов, которые следовали один за другим, с 1830 по 1840 г., на Африканской земле; второй, кончившийся взятием в плен Абд-эль-Кадера, олицетворяется в одном человеке — маршале Бюжо. Этот второй период в особенности заслуживает теперь описания, потому что из него всего лучше можно понять трудности, встречаемые на почве Алжирии Французскою армиею, и средства, которыми она преодолевает их. Одни из этих трудностей зависят от природы, климата, очертания страны, другие от нравов жителей. Африканская война, прежде всего, война горная, и здесь она принимает новый вид: на некоторых пунктах местности она делается войною в пустыне. В этом и заключается особенность Африканских походов, и также величие дела, которое предпринимали столь многие искусные военные люди, и [363] которое один между ними выполнил с неоспоримым превосходством.

Трудности, свойственные Африканской войне, зависят, как мы уже сказали, от природы и от людей. Первые еще не из числа наименее опасных. Почти всегда, выигранная победа обещает солдату какой-нибудь богатый город, в котором он может снабдить себя припасами после битвы. В походах против Сейков, Английские войска видят вокруг себя страну ароматов и многолюдных городов. Французских солдат, напротив, ожидает только пустыня, по их словам страна жажды; они знают, что отдыхом для них, после экспедиции, будут только новые лишения, которым подвергает их каждая новая победа. Выступая в поход, они получают съестные припасы на десять дней, то есть недостаточную порцию сухарей, триста граммов мяса, шестьдесят граммов рису, и кофе вместо вина. Этот десятидневный запас обыкновенно истощается в неделю. Тогда, если какой-нибудь набег не даст им подспорья, они бывают принуждены прибегать к провизии пустыни — крысам, змеям, черепахам, кореньям, и считают себя счастливыми, если пустыня не слишком скупа даже на эти единственные дары, и особенно счастливы, если им случится найти на дороге кусок гнилого дерева, которое каждый с поспешностью поднимает, чтобы сварить на нем скудную порцию для своей роты. [364]

Таковы тягостные условия, налагаемые природою страны. Теперь, вот с каким неприятелем должны бороться французские солдаты. Араб живет разбоем и грабежом. Он возит свой шатер на седле, и гонит свои стада куда случится, по принадлежащей ему пустыне. Спрятав свой хлеб и ячмень в ямах (silos), он несется на лошади, куда влечет и гонит его инстинкт разрушения. Трезвый и неутомимый, он является то здесь, то там, везде готовит засады и нечаянные нападения, ускользает от битвы и противудействия; как хитрая птица вьется вокруг неприятельских транспортов; едва снимется французский лагерь, и он уже в покинутом биваке роется в могилах умерших и несет клочок трупа, как трофей, фанатическим племенам. Иногда туча всадников показывается на горизонте и заманивает французских солдат на погоню; как только начнут теснить их поближе, Арабы исчезают как дым. Вскоре опять их найдут, но в засаде за кустарником, во рву, где они сторожат французских фуражиров и отсталых, истомленных усиленным переходом. В этой войне Арабы употребляют против нас бесчисленные хитрости. Нечего говорить о пленных; это война искоренения с той и другой стороны. Надо двух Французских солдат, чтобы стеречь пленного Араба и вести его в отдаленный этап. Протягивая ружье в знак покорности, Араб думает только о том, чтобы [365] убить вас в упор. Покорность его — обман или перемирие, которым он воспользуется, чтобы напасть на вас в расплох, при удобном случае.

Не хотите ли ознакомиться с одною из Африканских экспедиций? Вот колонна, готовая выступить. Перед вами пустыня, без тени, без воды. Почва не представляет ни защиты, ни пищи. Высчитайте хорошенько ваши переходы и провизию, а иначе вы наверное умрете от жажды, усталости и голода. Вы идете покорять или наказывать отдаленное племя, а несете с собой съестных припасов только на десять дней, и то рассчитывая со всею бережливостью. В полном ли комплекте ваши обозы? Навьючены ли ваши мулы так, чтобы ноша не повредила им спины? и, главное, в хорошем ли они состоянии: потому что если они заболеют, то их надо будет бросить на дороге, вместе с вьюками. Не забудьте никакой предосторожности, все они важны. Малейшая ошибка или малейшее нерадение имели пагубные последствия. Сигнал подан; выступают тремя колоннами, обозы в середине, конница далеко впереди, для того, чтобы проходя через брод или теснину, не замедлить движения колонны. За аррьегардом идет эскадрон, чтобы подбирать отсталых или удалять Арабов, потому что у этих есть привычка бросаться на хвост неприятельских колонн, отбивать слабых, которые сделаются их трофеями, [366] и замедлять поход, заставляя аррьергард останавливаться и защищаться. Если колонна идет смело, Арабы прячутся; если же она колеблется и отступает, они налетают как внезапная гроза.

Пустившись в путь, вы находите перед собой почву изрытую палящим действием солнца, или размытую проливными дождями. Между чрезвычайным жаром, когда пыль ослепляет и душит, и ледяным холодом, когда вихри снега охватывают как саван — нет середины. Впрочем и невозможно располагаться лагерем в ночное время, потому что должно скрывать свое движение от неприятеля. И так, подвергая себя опасности заблудиться во тьме и удвоить усталость бессонницей, должно итти, потому что есть только одна надежда настигнуть Араба — в расплох. У французов нет таких, как у него, привалов в пустыне. Прежде всего должно бороться хитростью. Ни малейший признак не указывает на движение неприятеля, аи между тем необходимо найти его следы и узнать, где он скрывается. Туземные лазутчики, одетые по-Арабски, идут ловить пленных, вмешиваются в толпу кочующих, и, найдя какого-нибудь Араба, отделившегося от других, ловят его и приводят в лагерь; если же время и случай не позволяют им схватить пленных, то они зажигают телеграфические огни, и таким образом предупреждают и уведомляют французское войско. Если эта хитрость не удается, то посылают отряд союзников и они [367] вскоре исчезают в однообразных изгибах пустыни, волнующихся как море. В этих-то изгибах пустыни и прячутся обыкновенно преследуемые Арабы. Спустя несколько часов, союзники возвращаются и начинают притворное нападение на французские отряды. Солдаты, как будто застигнутые в расплох, дурно защищаются и отступают. При шуме перестрелки и видя пыль, поднятую схваткой, спрятавшиеся и разъединенные Арабы показываются и соединяются. При удачном выполнении такой фантазии союзников, Арабы вдаются в обман, сбегаются со всех сторон, чтобы принять участие в битве, и падают в западню.

Наконец, после трудов, лишений и всех возможных опасностей, французы достигают цели экспедиции. Вот средоточие мятежа. Они стоят на почве, на которой мятежное племя раскинуло свои шатры. Солдаты проникают в неприятельский лагерь за полчаса до рассвета, в ту минуту, когда Арабы совершают омовение. Пробраться в лагерь ранее значило бы дать неприятелю возможность скрыться под защитою мрака и суматохи; прийти позже, значило бы обнаружить себя и, следовательно, дать ему время избежать нас. Надо брать лагерь штыками, не отвечая на неприятельский огонь, чтобы, не произвести беспорядка в маневрах. и не вовлечь себя в ошибки. Регулярная часть племени, на которое сделано нападение, обращает усилия французов [368] только, на одну сторону; она смело подвергает себя ударам, несколько времени сопротивляется их аттаке и, наконец, увлекает их с большим шумом в погоню. При наступлении дня, они видят, что дуар или смала, словом племя, исчезло с другой стороны, и не возможно найти его следов. Такою хитростью смала Абд-эль-Кадера три или четыре раза ускользала из рук французов.

Когда, за неимением палаток, им остается местность, оставленная Арабами, солдаты бегут к ямам, потому что у мулов и лошадей нет ячменя. Ячмень — благодеяние в этой войне. Но ямы пусты. Однакож войско не теряет надежды; всегда есть запасные ямы (barani); дело только в том, что надо их отыскать. Единственное средство для этого — послать переодетых лазутчиков на место обыкновенных ям. Лазутчики начинают совещаться между собою, как голодные Арабы. Сторож, обманутый их наружностью, выходит из своей норы, приближается, они захватывают его — и кладовая с ячменем открыта. Таким образом Москарский гарнизон, лишенный провизии и всякого сообщения с прочими постами, мог существовать пять месяцев, даже зимою, посреди мятежных племен.

Часто случается также, что эти отдаленные предприятия не удаются. Племена, предупрежденные вовремя о приближении неприятеля, убегают в [369] пустыню; истребляя все, что они не могли унести с собою. Съестных припасов нет, снаряды истощены, походные лазареты наполнены больными. Надо отступать. Тогда-то нравственность солдат подвергается трудному испытанию и на вожде лежит тяжелая ответственность. Напрасно увеличивают число конницы по флангам колонны, для передачи приказаний и для наблюдения за правильностью движения: довольно того, чтобы одно приказание было дурно понято, или было бы получено поздно, или даже чтобы сигналы не были повторены разом в различных частях войск — и одна из этих частей заблудится, двигаясь слишком медленно или быстро, приняв ложное направление, сделав не нужное движение. Когда колонна разорвется, сомкнутие ее делается почти невозможным среди волнений местности, которые все похожи одни на другие. Заблудившиеся части войск почти всегда неизбежно падают в засады Арабов, которые постоянно бодрствуют и прячутся всюду, как дикие звери, подстерегающие добычу.

Чтобы представить, каким тягостным испытаниям подвергаются французские солдаты в такой войне, довольно сказать, что из десяти солдат, умирающих в Африке, только один падает под неприятельскими пулями; остальные девять гибнут от лишений, от непогод. Но все равно! Солдаты выступают в поход с песнями. Им предстоит, средним числом, десять дней [370] беспрерывного похода по десяти льё (около 35 верст) в сутки (Батальоны зуавов, преследуя Абд-эль-Кадера, делали в сутки двадцать одно льё — несколько менее, нежели волонтеры Сумалакареги, во время действия его в Наварре.), и так достигают они до страны жажды. Если манерки пусты, то часто случается проходить очень большое расстояние, прежде нежели добудешь воды, копая землю. Идут днем, идут ночью; смыкают ряды, чтобы не заблудиться; спят без защиты, прислушиваясь; в готовности снова выступить, или сражаться по первому сигналу. Это продолжается месяц, два, иногда более. Отряд возвращается; мундиры его в лохмотьях; тело изъедено пылью, ноги окровавлены, глаза ввалились, здоровье разбито; но одного дня отдыха довольно, чтобы забыть все, и на другой день они готовы приняться за прежнее, бодро и весело.

Вот какое ремесло уже двадцать лет исправляют французские солдаты в Африке. От этапа к этапу, от экспедиции к экспедиции, они успели утвердить владычество Франции за полосою земледелия, до страны оазисов, на полтораста льё от берега. французские подвижные колонны бороздят по всем направлениям и без отдыха это огромное пространство, лишенное всяких средств, и представляющее опасности на каждом шагу. Не говоря уже об отличной храбрости солдат, французам надо было [371] найти тайну силы против новых Африканских Парфян, и понятно, что этого невозможно было достигнуть вдруг. В 1836 году считали чрезвычайно отважным подвигом экспедицию против Константины, и экспедиция эта, действительно, не удалась. В 1849 году, экспедиция против Заачи не удивила ни кого, между тем как она представляла в десятеро более трудностей и опасностей, нежели экспедиция против Константины. Между этими двумя годами находится истинный муж войны: маршал Бюжо. До прибытия его, бывали в Алжирии блистательные битвы и геройские подвиги, но не было системы войны. До него овладение береговою полосой оспоривали у Франции, не смотря на все победы; после него — владычество ее утвердилось даже в глубине Сагары.

Горные битвы теряются в целом составе Африканской войны, как основа теряется в ткани; но как только войдешь в подробности событий, битвы эти оказываются, столь существенными в Африканской войне Французов, что их невозможно отделить от нее. Те, которые полагали, что маршал Бюжо, в 1844 и 1847 годах, не проник в горы Джержеры (называемые Большою Кабилией, для отличия их от других горных чащ, менее важных), не отдали себе верного отчета об очертании Алжирии. Следя по карте за случайностями войны, они увидели бы, что все шаги завоевания Франции были настоящими экспедициями в Кабилии, и что места [372] благоприятные колонизации Французов суть именно глубокие долины, над которыми со всех сторон господствуют горы. Театр действии простирается от запада к востоку, от Немура до Ла-Калли, на двести пятьдесят льё; глубина этой военной арены изменяется от девяносто до полутораста льё. Между береговою полосой и полосою пустыни, Малый Атлас раскидывает бесчисленные ветви направо и налево; таким образом он захватывает часть двух крайних полос, от моря до площадей Сагары. Эта гористая область занимает весь центр Алжирии: это Телль, бывший некогда одною из житниц. Римской империи, и теперь единственная житница бродящих Африканских племен. В береговой полосе находятся низкие и сырые равнины, защищаемые от моря лесистыми возвышенностями берега (Сагель), и от ветров пустыни хребтом Малого-Атласа. Полоса возвышенностей или Серсуса, которая теряется в пустыне, проходя чрез оазисы, есть область пастбищ, как Телль область земледелия, как Сагель область садов и плодов.

Горы господствуют всюду в орографической системе Алжирии. На береговой линии, горы Трарас, между Немуром и Ораном; от устья Шелиффа до устья Мазафрана — огромный утесистый хребет Дары, наклоняющийся к морю до самых окрестностей Алжира; далее, начиная от мыса Пескэда, весь берег, до границы Туниса, ничто иное, как [373] непрерывная стена утесов. На линии Телля, от Маскары до Тебессы, границы Туниса, тянется обширная сеть гор, перемешанных с долинами. Наконец, на линии Сагары, Большой Атлас присоединяется, под разными названиями, к цепи, находящейся между его двумя оконечностями. Алжирские горы представляют почти то же очертание, как и Наваррские. Те же остроконечные утесы, те же извилистые и перепутанные сьерры. Долин здесь множество, как в Наварре: почти кажется, что те же самые деревни прислонились к одинаким отлогостям. Но хотя в Алжирии снега и холод неожиданные бывают довольно часто, однакож температура теплее, и здесь цветут виноград и апельсины. Утесы вообще покрыты пробковым дубом, соснами и мастиковыми деревьями; розовый лавр, доставляющий лучший уголь для приготовления пороху, растет по берегам потоков; дикая смоковница цепляется за пропасти.

Кабилами называют племена, живущие в горах, для отличия от Арабских племен, которые обитают на равнинах, и от которых существенно отличаются Кабилы. Происхождение их многообразное, и в отличительных чертах их еще находишь след разных иноплеменных нашествий на Африку. Так, в массе гор Джержера, возле племени очевидно восточного происхождения, встречаешь другое племя, с белыми лицами, белокурыми волосами и вытисненным изображением Латинского [374] креста на членах или на груди. Время и местные условия дали одни и те же привычки и часто один и тот же характер этим племенам, различным по происхождению. Кабилы гордятся своею независимостью, которая до сих пор противудействует всем неприятельским вторжениям. Они первые встречались французам на каждом шагу и оспаривали у них овладение долинами и горными теснинами. После занятия Алжира, первое военное предприятие, несколько значительное, было взятие ущелья Музаии, в 1831 году, маршалом Клозелем. Кто же стоял на утесах Музаии? Кабилы бея Титтерийского. При этом-то именно ущельи Французы потеряли в Африканскую войну наибольшее число солдат, и притом самых храбрых. Страшнее этой позиции нет даже в горах Наварры, и знаменитый Карраскальский Лес, на дороге из Пампелуны в Логроньо, ничто в сравнении с Масличным Лесом, который находится позади Музаии, на дороге в Медею. Везде, где только они ни хотели утвердиться, их тотчас тревожили горные племена. Они овладели Митиджей не прежде, как истребив Хаджутов Шершельских почти всех до одного. То, что сделано с Хаджутами, им должно было начать в Москаре против Гахемов, в Мине против Флиттов, в Тенеце против Бени-Менассеров, в Деллисе против Иссеров. Битвы их в горах Уэренсериса и Дахры бесчисленны.

Сколько Араб, житель равнин, разбойник и [375] бродяга, столько же горный Кабил человек промышленный и оседлый. Здесь дом заменяет палатку; дерево, этот всеобщий знак собственности, который истребляет Араб всюду на своем пути, ежегодно выжигая равнины, заростающие оттого высокой и густой травою — плодовое дерево возделывается и почитается в горах. Даже масличное дерево и смоковница защищены здесь оградами; виноградники наполнены ульями. В древности, улей, как дерево, был посвящен богу Терму: это была эмблема собственности.

Кабил так же фанатически привязан к независимости, как и Араб; только Араб полагает свою независимость в грабеже и бродяжничестве; Кабил же, напротив, полагает ее в праве охранять свой дом и наслаждаться горой, на которой он живет. Араб защищает свою независимость бегством; Кабил защищает ее сопротивлением. Побежденный Араб убегает и снова начинает драться; Кабил, после сильной обороны, покоряется несчастию и, возвратясь в свой сожженный дом, посылает победителю дар своей покорности. Таким образом, если горная война была ужаснее, за то она была решительнее и короче для французского оружия, нежели война на пустыне. Кабил верен своему слову, залогом которому служит его собственность. Между тем как Араб, вечно бродячий, переходит от племени к племени, ища почетного обеда, в тягость и соседям и самому себе, [376] Кабил остается дома, и ходит к другим племенам разве в том только случае, когда его позовут; но и тогда он не торгует своей помощью: он полагается на честность племен, вооружившихся для своей защиты (В 1844 году, один подручник Абд-эль-Кадера просил убежища от Французов у Джижельских Кабилов. Кабилы лучше решились подвергнуться вторжению французских войск, которое разорило их, нежели выдать своего гостя; но в 1847 году, когда Арабы прибыли к Кабилам, чтобы помогать им вести войну с Французами Кабилы, не колеблясь, отослали их назад, и лучше хотели иметь дело с подобными Французам врагами, нежели с такими союзниками, каковы Арабы.).

Кабильское народонаселение воинственно. Будучи так же искусны в стрельбе, как Арабы искусны в верховой езде, Африканские горцы действуют в бою с большею твердостью и единством, нежели жители равнины. У Кабилов, для допущения к совещанию и подаче голоса в собраниях довольно показать свое ружье. Как только ребенок получит ружье, честолюбие его удовлетворено: он надел мужескую тогу.

Каждое Кабильское племя разделяется на столько округов, сколько занимает оно долин или гор. Каждый округ избирает своего шейха; власть этого шейха, который сменяется по крайней мере через шесть месяцев, чисто военная; суд деревни судит или, вернее, соглашает гражданские недоразумения. Из этого видно, что у Кабилов [377] политическая и гражданская власть не имеет очень твердой основы. Истинная власть, власть постоянная, принадлежит религиозной общине, и марабуты произносят последний приговор решениям шейхов.

Между племенами существует какой-то, утвержденный преданием, союз, который действует только в случае общей обороны. Так, в 1842 году, когда колонна генерала Шангарнье в первый раз вступила в неизвестные убежища Уэренсериса — все племена соединились, по безмолвному соглашению, в теснинах Уэд-Фодды, чтобы оспаривать у ней проход. До и после сражения, если неприятель предложит мир, каждое племя и каждая часть племени вступают в полную и совершенную независимость. В 1844 году, после первого вторжения Французов в Большую Кабилию, когда маршал Бюжо обещал аман племенам, которые, положат оружие шейхи одного и того же племени разошлись в мнениях; одни предлагали покориться и воротиться по своим деревням, другие решились сопротивляться и продолжать битву. Марабуты одни могли бы примирить разномыслие шейхов, но не захотели высказать свое мнение.

В Кабилии существует только одна подать — на содержание и обучение детей, воспитываемых марабутами, на пособие бедным и на прием странников. Подать эта имеет два вида; зеккат, то есть взимание сотой доли со стад, и ашур[378] десятина с плодов. Общественная связь вообще довольно слаба между горцами Атласа, и Кабил ищет в самом себе защиты, которой не доставляет ему община. Значение отдельного лица огромно в Кабилии. Араб признает иерархическое начало; племя его состоит под властью патриархальною и даже наследственною; Кабилия, напротив, есть страна чисто вечевая. Кабил избрал знаком своей личной силы какой-либо залог, который на принимающего этот залог налагает ответственность за зло, могущее случиться с тем, кто его дает. Оскорбление залога всегда порождает наследственную ненависть и беспредельную месть. В 1844 году, на другой день после кровавой битвы, когда одному адъютанту маршала было дано опасное поручение итти обезоруживать взволновавшиеся племена, он нес перед собою в залог молодого шейха Флиссов, Бэн-Замуна. Значением адъютанта пренебрегли, но заложник воротился невредимым, и Бэн-Замун мог гордо поднять голову.

Таково политическое устройство гористой области Африки, Кабилии, резко отличающейся от областей, занимающих равнины. Область эта держалась против Визиготов и Саррацинов, как против Турков и Французов. Однакож маршал Бюжо нанес сильный удар этим бесстрашным народонаселениям, открыв систему войны, повлекшую самое быстрое и самое верное их покорение. Французской армии остается теперь только докончить его дело. [379]

II. Война в Кабилии.

Три похода в Алжирии доставили генералу Бюжо жезл маршала Франции. Когда он принял управление Алжирией, в ней было двадцать семь тысяч Европейцев; спустя три года, число их увеличилось до шестидесяти пяти тысяч, и с тех пор быстро возрастало. Господство Франции в Алжирии было обеспечено впредь от всяких попыток туземцев, полная безопасность царствовала вокруг средоточий дивизий, проложено девятнадцать дорог, учреждены двадцать два новые центра народонаселения — вот что было сделано в эти три года.

Однакож Абд-эль-Кадер еще мог посягать на новые вторжения в земли, завоеванные Французами; он еще мог быть страшным предводителем разбойников, но уже не был главою народа, который мог договариваться с Французами, как с равными, как это было в 1834 и 1836 годах. Алжирия более не принадлежала ему; он не иначе мог вступить в нее, как в неприятельскую землю, грабя и опустошая. Мятеж мог рассчитывать только на горы Джержеры, на то, что принято называть Большою Кабилией. Сюда-то укрылся последний калифат Абд-эль-Кадера, Бэн-Салем, когда изгнали его из долины Себау. В начале 1844 года, он волновал фанатические народонаселения, которые известный Бэн-Замун несколько раз приводил, с 1830 [380] по 1833 год, к вратам Алжира, и которые с тех пор не переставали ни на один день нападать на Бужию. Уже в 1842 году, неистовый марабут Си-Зергзуд, в Филипвильском округе, уверял их, что он может делать их невидимыми. Легковерные Кабилы последовали за ним в французский лагерь, который, правда, охранял всего один отряд, и открыли огонь тогда только, когда все вошли в окопы Французов. К счастию, удалявшаяся колонна воротилась на шум битвы. Кабилы были перебиты все до одного, полагая, что они невидимы и недоступны ударам. Тоже случилось спустя несколько времени, в лагере Сиди-бель-Аббеса с Даркуасами, или независимым племенем Орана.

Когда узнали в Париже, что маршал Бюжо неумерен вторгнуться в Большую Кабилию для изгнания оттуда Бэн-Салема, то вообразили, что решиться на подобный подвиг значило предпринять новое завоевание, и что Джержера во многом отличалась от Уэрепсериса и Дахры. По этому было отказано в кредитах на эту экспедицию, и едва не отозвали человека, спасшего Французов в Алжирии, обвиняя его в неспособности и безрассудстве. С тех пор как депутат конвента отправлялся в лагерь победителя-полководца, чтобы поверять его военные планы и давать ему приказания, парламентская власть еще не давала примера подобной недоверчивости. Палаты поступили бы, может быть, [381] справедливо, ограничив преимущества Алжирского, генерал-губернатора; но хотеть ограничивать действия начальника армии, вмешиваться в его распоряжения, значило ронять его власть перед солдатами, заранее вредить успеху войны.

Маршал Бюжо собрал колонну в семь тысяч человек, считая в том числе союзников долины Себау, под начальством халифата Махиддинского и, без пособия прошенных кредитов, двинулся в Кабилию, в первых числах мая. Пройдя плодородные долины Хамиса и Будуана, поднявшись в ущелье Бэни-Аишей, маршал вскоре стал перед Делли, где должен был учредить постоянный военный пост. С высоты гор, на которые взошла колонна, у ног ее расстилалась роскошная панорама; прямо перед нею, синие воды Средиземного моря; налево, лесистая полоса от Сахеля до мыса Пескада и садов Алжира; направо, к востоку, холмы Амеруасов, в ту пору покрытые жатвами, и продолжающиеся из долины в долину до Бужии; в равнине спокойно паслись бесчисленные стада на пастбищах реки Уэд-Несы, и далеко тянулись богатые деревни, окруженные виноградниками.

Пробыв четыре дня в Делли, маршал пошел вверх по р. Уэд и проник в землю Флиттов. Флитты — одно из значительнейших племен Кабилии: оно насчитывает до девятнадцати округов и может выставить двадцать тысяч воинов [382] Флитты владеют тайной закаливать железо, доставляемое им племенем Бени-Барбашей, и делают из него отличные сабли. Грабулы доставляют порох; Бени-Аббасы приготовляют длинно-ствольные ружья. Все эти племена вместе, от Делли и Бужии до Сетифа, могут выставить пятьдесят тысяч войска (Генерал Домас полагает наличный состав войска Большой Кабилии даже в семьдесят тысяч ружей, а генерал Домас, бесспорно, чаще всех французов имел дело с Кабилами, и как неприятель, и как друг.). Кабилия очень похожа на Уэренсерис, только она богаче и многолюднее этой области. Главным делом для маршала Бюжо было не победить, но отважиться на экспедицию, которой не хотели Палаты. В первый раз встретил он Кабилов в долине Таурга, разбил их и сжег их деревни; потом, узнав что все их ополчения собираются на высотах Уарез-Эддина, почти неприступных, он приказал двум колоннам генералов Жанти и Корта присоединиться к нему, а сам расположился лагерем в лощинах под утесами, которые были покрыты Кабилами. Надо было доказать этим неукрощенным Кабилам, что нет такой неприступной высоты, на которую не могли бы взойти французские солдаты. Ночью 16-го мая 1844 года, в ужаснейшую погоду, началось восхождение. Предосторожности и сила дисциплины были таковы, что вся дивизия, человек за человеком, вскарабкалась по [383] пропастям, так что Кабилы, видевшие в восьмистах метров под собою лагерь тихим и безмолвным, и не подозревали, чтобы он был покинут ночью. Даже мулы следовали за людьми, неся гаубицы. Рассвет застал Французов в этом удивительном восхождении. Зуавы, первые достигли вершин; авангард уже вступил в дело, и вдали уже раздавалась ружейная перестрелка, между тем как французская конница еще поднималась и затрудняла движение шедшей за нею колонны. Части войск вступали в дело, по мере того как подходили. Конница довершила поражение Кабилов: они рассеялись между утесами, где французская конница не могла преследовать их, и где французские гранаты рикошетировали через их головы. К несчастию, эскадроны генерала Корта, оставленные в резерве, еще не прибыли в долину Уэд-эль-Ксаба, чтобы их там встретить. Должно было вернуться к фронту атаки, куда снова стеклись Кабилы, в то время как генерал Жанти спускался в лагерь. Приняв это движение за отступление', рассеянный неприятель снова соединился. Маршал, стоя на небольшой открытой высоте и подвергаясь со всех сторон пулям Кабилов, приказал ближайшим ротам не отвечать на неприятельский огонь и сомкнуться в колонну. Ободренные Кабилы двинулись вперед; атака в штыки опрокинула их в пропасти. Бой казался конченным, как неожиданно пришел с юга к сражавшимся [384] племенам отряд союзников в три тысячи человек, вероятно под предводительством Бэн-Салема. Кабилы снова атаковали Французов в то время, когда они располагались биваком у фонтана, по ту сторону долины. Тогда же подоспел туда и вновь прибывший отряд, защищаемый лесистым холмом, который скрывал его от Французов. Рота 48-го полка подвергалась их первому огню на пистолетный выстрел, и не смотря на большой урон, снова пошла в огонь, поддержанная подоспевшим к ней в помощь баталионом. Артиллерия довершила остальное. Бой продолжался четырнадцать часов; Кабилы оставили среди утесов тысячу сто трупов. Французы лишились ста тридцати человек убитыми и ранеными. Через несколько дней, Флитты покорились.

Такова была первая французская экспедиция в Кабилию, таков был этот отважный поход, которого боялись политические люди Франции, как боишься неизвестного. Французские войска могли насчитать, дорогою, более ста деревень; они прошли по самым прекрасным горам, какие только существуют в мире. Двух битв и пятнадцати дней было достаточно, чтобы заставить здесь признать Французское господство. Однакож, едва возвратившись в Алжир, маршал Бюжо должен был поспешить к границам Марокко, где Абд-эль-Кадер успел происками склонить Мароккскую армию на защиту своего дела. [385]

Впрочем, хотя маршал и придавал африканской войне важность, которую она действительно имела, однакож мало ценил победы, которые можно было одерживать в ней. Он часто говаривал, и французские колонны подтверждали это ежедневно, что сила совокупная и благоустроенная, как бы ни была она мала, всегда может одержать верх над многочисленными вооруженными. толпами, выставляемыми Арабами. Победа была для него математическою достоверностию: он составил реляцию о сражении при Исли накануне самой битвы, и событие точь-в-точь оправдало то, что он предвидел. В Африке, по мнению Бюжо, все искусство состояло в ведении войны, но ни малейше в успехе сражений. Победить Абд-эль-Кадера, подавить восстание — ничего не значило; гораздо труднее было упрочить завоевание, и в этом-то маршал и полагал свою славу.

Тотчас по возвращении из Мароккской экспедиции, он узнал, что генерал Комман борется в Кабилии с неприятелями в десятеро сильнейшими. Маршал немедленно поспешил в Делли, и одного его присутствия было достаточно, чтобы победить сопротивление Кабилов. Подчинив Французскому владычеству сопротивлявшиеся племена, он отплыл в ноябре во Францию, чтобы присутствовать при прениях, которые должны были начаться в Палатах, в следствие последних событий Африканской войны. Но особенно занимала маршала [386] мысль довершить завоевание предположенною им большою экспедицией против Кабилии.

В начале 1845 года все опять было спокойно в Алжирии. Завоевание казалось навсегда упроченным: французские купцы ездили без конвоя на восемьдесят льё во внутренность страны, и могли доверять свою личность и свои товары гостеприимству племен пустыни; но тишина эта была только наружная. Глухое брожение господствовало в племенах, взволнованных тайною проповедью нескольких честолюбивых фанатиков. Подобно тому, как было в 1839 году, до разрыва договора Тафны, ничто не обнаруживало этой таинственной пропаганды. Даже племена, сопротивлявшиеся внушениям мятежа и остававшиеся верными Французам, остерегались предупредить их, чтобы не изменить своим единоверцам. Абд-эль-Кадер, живший внутри Марокко, наполнял Оранскую область своими эмиссарами. Бу-Маза, хитрый дикарь, скептик, возбуждал Дахру и Уэренсерис. Отвергнутый сначала, он прибегнул к фокусам, которые и были приняты исступленным народонаселением за чудеса.

Однажды, это было 18-го апреля 1845, года триста семьдесят Венсенских стрелков были окружены, на дороге из Орлеансвилля в Тенез, огромною толпою Кабилов, и успели отбиться от них только после двухдневного непрерывного боя: эта геройская борьба выставила на вид возникавшую [387] известность полковника Капробора. В то же мгновение, вся гористая страна, от Серсусса до моря, пришла в движение, и вооруженные шайки прошли чрез земли племен, которые еще оставались верными. Маршал, только что прибывший в Алжир, тотчас послал в восставшую Дахру три колонны, приказав им согласовать между собою свои действия. Одна из этих колонн, под начальством полковника Пелисье, шедшая на соединение с другою колонной, была встречена на пути ружейными выстрелами одного племени, которое за тем удалилось в непроходимые пещеры: то были Улэд-Рии. Их осадили в этих пещерах, образованных двумя соединенными утесами и, следовательно, открытый с двух сторон. Парламентеры, отправленные для переговоров о сдаче, были умерщвлены. Тогда — так как полковнику Пелисье некогда было дожидаться, пока голод выгонит этих фанатиков из логовища — одна рота наделала фашин, наполнила ими расселины утесов и зажгла; между тем остальная часть батальона заняла все подходы к пещерам, чтобы хватать Кабилов, когда дым станет их выгонять. К несчастно, фашины были сыры и долго не загорались. Наконец густой дым поднялся между утесами, но порыв ветра не дал ему подняться и погнал его в пещеру. Однакож время проходило, а ни один из Кабилов не являлся. Внутри скал были [388] слышны как бы стоны и шум борьбы. При наступлении дня, все было безмолвно в пещерах. Дым исчез, но не оставил ни одного живого существа на своем пути. Французские солдаты проникли в пещеру и нашли в ней восемь сот трупов. Спустя несколько дней, Сбеи удалились в свои пещеры, подобно Улэд-Риям; против них не нужно было употреблять фашин, их оцепили и они сдались.

Мало-по-малу восстание затихло. Бу-Маза, выгнанный из Дахры и Уэренсериса, скрылся в горах Флиттов; но верные племена, поколебленные в своей покорности пропагандой, которая распространилась повсюду вокруг них, неизбежно должны были вскоре уступить влиянию мятежа. Действительно, отъезд маршала во Францию, 4-го сентября, был сигналом к большому вооруженному восстанию. Бени-Амеры, сражавшиеся в наших рядах против эмира в 1843 году, Трарасы, встретившие его ружейными выстрелами, когда он пришел искать убежища в их городах — первые приняли его после жатвы 1845 года.

22-го Сентября 1845 года, племя Сухелиев прибыло в Джемма-Газуат, просить у полковника Монтаньяка помощи против Абд-эль-Кадера, который, говорили они, проходит через их земли, чтобы бунтовать Трарасов. Храбрый полковник взял с собою триста пятьдесят Венсенских стрелков 8-го баталиона, и шестьдесят гусаров, и пошел вслед [389] за Сухелиями к засаде, к которой они вели его. Небольшая колонна эта вскоре была окружена толпами Арабских всадников. В рядах Французов осталось только восемьдесят три Венсенские стрелка, которые штыками проложили себе путь до соседнего марабута, Сиди-Брагима, и заперлися в нем. Остальное известно: эти восемьдесят три храбреца выдерживали приступ в продолжение трех дней; наконец, лишенные съестных припасов и снарядов, вышли из марабута, штыками пробили себе дорогу сквозь ряды неприятелей, которые беспрестанно возрастали перед ними, и таким образом достигли Джемма-Газуата, после суточного боя: их оставалось в живых только двенадцать человек!

За этим геройским бедствием, чрез несколько дней, последовало дело, постыдное для Французов. Двести человек, посланных в Аин-Тмушен, положили оружие, почти без боя. Правда, они едва успели оправиться от болезни. Генерал Ламорисьер тотчас выступил в поход, но уже поздно: вся Алжирия была в огне. Мятеж, подавленный здесь, пробуждался далее. Бу-Маза снова явился у Флиттов; Дахра и Уэренсерис ждали его в вооружении. Весь Тлемсейский округ, от пустыни до моря, был в восстании. Несколько офицеров, завлеченных Арабами в ставки, были умерщвлены. Очевидно было, что вся Алжирия повиновалась одной воле, одному слову, потому что везде, в одно [390] время, ожидали Абд-эль-Кадера — в Джебень-Амуре, на черте оазисов, в Джержере, на поморье.

Посреди этого страшного восстания, французские колонны принуждены были сосредоточиваться, чтобы не быть охваченными. Почти всегда действуя отдельно, они были бессильны для господства над мятежною страною. Пора было маршалу возвратиться. Первые известия об этом мятеже очень взволновали умы во Франции, где все уверяли себя, что война уже кончена. Маршал, никогда не умевший скрывать свое неудовольствие и удерживать язык, излил свою желчь против всех и всего, и отправился с подкреплением, составленным наскоро. «В Африке, часто говаривал маршал, Европейская армия точно бык, на которого напало множество ос». На этот раз, он дал себе слово истребить гнездо ос. Едва высадившись в Алжире, в половине октября, он пошел с одною колонной на Уэренсерис — но в Уэренсерисе не было ни души. Надо было снова начать действия 1841 года против эмира, который бежал, увлекая за собой жителей страны. Возобновилась погоня, яростная, беспощадная, чрез горы и пустыни, от запада к востоку, от севера к югу. Пламя и опустошение следовали за боем. До-тех-пор, пока племена еще надеялись избежать ударов, они принимали эмира и снабжали его припасами; но как только они увидели Французскую колонну, [391] постоянно следившую за принятым ими эмиром, для наказания их за данное ему убежище, то уже стали встречать его ружейными выстрелами, подобно тому; как поступили за два года перед тем. Одного присутствия маршала было достаточно для того, чтобы возвратить свободу действий Французским колоннам. С этих пор Абд-эль-Кадер не мог сделать шага, без опасения наткнуться на один из тех экспедиционных отрядов, которые проходили во всех направлениях по театру войны. Эмир, трижды разбитый генералом Юсуфом, посланным за ним в погоню, избегал его преследований только для того, чтобы быть разбитым генералом Ламорисьером. Разбитый последним, он должен был пройти, не останавливаясь, пятьдесят льё, чтобы избежать колонны маршала и скрыться у Ибин-Салема, в Себау; он думал найти здесь хотя кратковременный отдых, но генерал Жанти явился тут и встретил его жестоко, так что эмир едва не попал в его руки. Изгнанный из долин Иссера, Абд-эль-Кадер искал убежища у восточных Кабилов, в Джержере. Маршал, находившийся тогда в Уэренсерисе, выступил немедленно, прибыл к Бэни-Кальфунам и наказал их; но пока он обходил Джержеру, Абд-эль-Кадер спустился по западным ее отлогостям, возвратился через Хамзу; и скрылся, оставив тех, которые пожертвовали для него собою, на волю победителя.

18-го Февраля, маршал воротился наконец в [392] Алжир, надеясь, что здесь отдохнет его колонна после четырех месяцев беспрестанных движений. Он обманулся. Спустя несколько дней он узнал, что Абд-эль-Кадер снова явился в Кабилию. Маршал выступил опять в поход с свежими войсками, но Кабилы на этот раз не дождались прибытия его и изгнали Абд-эль-Кадера. Тогда последний прошел, не останавливаясь, сорок льё к юго-западу. Полковник Каму встретил его со стороны Богара, убил большую часть его всадников, завладел всеми заводными его лошадьми, и в этом жалком виде отбросил его на генерала Юсуфа, который, в свою очередь, без отдыха, стремглав преследовал его от бивака к биваку, настиг его раз, преследовал далее и наказал племена, давшие на четыре часа убежище четырнадцати уцелевшим всадникам эмира. Преследуемый таким образом неутомимыми спагэми Юсуфа, Абд-эль-Кадер покинул Улэд-Наилов, возмущенных им, поднялся к Серсуссу, пытался найти приют в Уэренсерисе; но узнав, что маршал изгнал оттуда Бу-Мазу и Эль-Сегира, преемника Сиди-Эмбарека, обратился на запад, и 5-го мая 1846 года прибыл в Стетинн, где к нему присоединились Бу-Маза и Эль-Сегир. Полковник Рено в свою очередь пустился в погоню и, наконец, в первых числах июня, настиг эмира у Шеллалахов, убил остальных его всадников и отбросил его за границу Марокка, через [393] которую он долженствовал впоследствии перейти только для того, чтобы сдаться Французам.

Так кончился этот жестокий поход, которого не понимали ни во Франции, ни в других странах. Однакож это был самый умный и наилучше соображенный из всех походов маршала в Африке, что и доказано последствиями. Но в чем же действительно заключалось дело? В том, чтобы захватить Абд-эль-Кадера? Да, этого-то и требовали во Франции, и потому именно, что считали это почти невозможным. Но по взятии Абд-эль-Кадера, оставался Бу-Маза, а после Бу-Мазы другие возмутители и честолюбцы, которые продолжали бы возбуждать эти легко воспламеняющиеся племена. По этому самым важным делом было уронить Абд-эль-Кадера и его подражателей в мнении тех самых племен, которые приняли их или призвали. Для этого достаточно было всегда быть в состоянии напасть на племя, которое принимало беглого эмира. Эмир, вместо того, чтобы защищать людей, жертвовавших собою для него, предоставлял их нашему мщению и искал убежища у другого племени. Последнее, зная, чему подвергало его это опасное гостеприимство, отказывало в приеме эмиру. В таком случае, Абд-эль-Кадер, томимый голодом, принужден был существовать грабежом; племя, которое он грабил, защищалось; благочестивый марабут становился тогда уже только обыкновенным [394] разбойником. Таким образом все племена, прежде других вооружившиеся в Телле в пользу Абд-эль-Кадера и Бу-Мазы, прежде прочих и прогнали их ружейными выстрелами под конец похода.

Эмиру оставалась пустыня; но маршал очень хорошо знал, что пустынные племена, будучи отрезаны от Телля, увидели бы себя вынужденными сами изгнать Абд-эль-Кадера из среды своей, дабы не умереть с голоду. Так и случилось. Арабы покорились генералу Ламорисьеру прежде, нежели он настиг их, и Улэд-Наилы вскоре принуждены были последовать их примеру. Эти два союза племен пустыни занимают, от запада к востоку, полосу на протяжении ста льё по отлогостям Большего Атласа; Телль снабжает их потребными запасами зерна. Абд-эль-Кадер, изгнанный из Телля, изгнанный из пустыни, не зная где укрыться, где найти пристанище, видя, что нет ему надежного места в Алжирии, неизбежно должен бы был, по прошествии известного времени, сдаться, как Бу-Маза, еслиб Марокко отказал ему в приюте; Тщетно, отчаявшись в успехе сопротивления, хотел он проповедывать эмиграцию: оседлые горные племена береглись следовать за ним в Марокко; племена же, населяющие равнины, пытались было пройти к берегам Муилы, но настигнутые французскими колоннами, встреченными ими на пути, а генералом Кавеньяком на границе, [395] принуждены были воротиться с величайшим уроном и разорением.

Поход этот продолжался шесть месяцев, без одного дня отдыха для французских колонн, без единой минуты покоя для возмущенных племен. Солдаты воротились из похода, изнуренные лишениями и трудами. Но Алжирия была окончательно усмирена. Несмотря на то, и тогда даже маршал не считал завоевания оконченным. Между областями Алжирскою и Константинскою оставалась, как преграда, большая масса гор Джержеры, бывшая для французских войск вместе и угрозою и вызовом на бой. Маршал приступал к ней несколько раз, и даже в продолжение предыдущего похода, когда у него было столько других забот, он не спускал глаз с Большой Кабилии: это был для него Карфаген, который необходимо следовало разрушить. Маршал говорил при каждом случае, что владение Алжирией не будет упрочено до тех пор, пока Джержера останется независимою; что эта независимость будет вечным поводом к возмущению для других горных Кабилов, признавших наше господство, и что, наконец, колонизация — цель всех пожертвований Франции в Алжирии — никак не начнется, пока это последнее гнездо мятежа будет питать войну в Французских вечно угрожаемых владениях.

Джержера осеняет прекраснейшие места Европейской колонизации: на западе, Иссерские долины, [396] изобильные пастбищами, Хамза, где зреют маслины и померанцы; на юге, Меджана, богатая пчелами, и равнина Сетифа; на востоке и севере плодородные холмы, которые, от Сетифа до Бужии и от Бужии до Деллиса, опоясывают жатвами и лесами крутые берега высоких гор. Но эта сень Джержеры не будет благоприятна колонизации до тех пор, пока вооруженный Кабил будет господствовать на вершинах гор. Казалось, что какая-то таинственная сила охраняла эту большую массу гор от усилий французских войск. Всякий раз, когда маршал приближался к ней, крик тревоги раздавался в Париже. И в этот раз маршал должен был предпринять экспедицию украдкой, приготовив ее втайне. Каким образом Палаты, даровав все возможные кредиты для похода в Дахру и Уэренсерис, так упорно отказывали маршалу в средствах для похода в Большую Кабилию, то есть для окончания Африканской войны? Завоевание Кабилии очевидно было важнее завоевания Уэрсисериса и Дахры. Но было ли оно трудно? Все халифаты эмира перемерли или бежали; сам Бу-Маза, изгнанный племенами, преследуемый французскими колоннами, совершенно упавший духом, умиравший с голоду, отдался в руки полковника Сент-Арно. Бен-Салем, единственный уцелевший халифат эмира, понял, что дошла и до него очередь и, не дожидаясь в горах неизбежного поражения, пришел просить амана в Алжире, в последних [397] числах марта 1847 года. Маршал позволил ему удалиться в Мекку, и брат его, Си-Омар, получил вместо него начальство над Кабильскими племенами, живущими по верховьям Суммама, со стороны Хамзы. То были Улэд-Азизы, Бэни-Ялы, Бэни-Джаады, Меркаллы, выставляющие десять тысяч человек пехоты. Бель-Кассем-у-Касси, предводитель Амеруасов, опасаясь одинаковой с Бэн-Салемом участи, прибыл вместе с ним в Алжир, изъявить свою покорность. Маршал вверил ему начальство над племенами, которые живут ниже Деллиса в богатой долине Себау, и выставляют двадцать две тысячи человек пехоты. Бэн-Замун удержал за собою начальство над племенами, сопредельными с долиною Иссера — над Флиттами, Бени-Кальфунами, Незмуами, выставляющими более шести тысяч человек пехоты. Таким образом Французы давали инвеституру половине Большой Кабилии, от Деллиса до Омальского поста на юге. Оставалось покорить только восточную покатость Джержеры, то есть, восходя от юга к северу, долину Абжеба от Сетифа, и многолюдную долину Суммами до Бужии.

Около половины мая 1847 года, две колонны, каждая силою около восьми тысяч человек, отправились, одна из Омальского укрепления под предводительством маршала, другая из Сетифа под начальством генерала Бедо, для завоевания непокоренного края. Они долженствовали соединиться близ [398] теснины Феллая, которая разделяет два бассейна Аджеба и Суммамы, заключая в углу между ними враждебные племена.

15-го мая, маршал стоял лагерем при Сиди-Мусса, на левом берегу Суммамы. Насупротив него, на другом берегу, находился сильный союз Бени-Аббасов, селения которых расположены уступами на горах, возвышающихся одни над другими. На среднем и самом верхнем пункте лежит Азру, селение почти неприступное, сжатое справа и слева на гребне крутого отрога. Как только наступила ночь, из французского лагеря, расположенного внизу этого амфитеатра гор и прикрытого с фланга течением реки, вдруг увидели, что на высотах зажглись бесчисленные огни. Мало-по-малу огни эти приблизились к лагерю, спускаясь вдруг со всех ступеней гор: Кабилы вызывали французскую колонну на ночной бой.

Ночное нападение Кабилов на один из Французских лагерей подлинно одно из самых живописных и любопытных обстоятельств этой войны. Когда сражаются в темноте — порядок и тактика не доставляют уже никакой помощи, ряды приходят в расстройство. Если солдаты выходят из лагеря, то неизбежно попадают в засады, приготовленные нападающими. По этому-то строго запрещено французским колоннам подвергать себя этим ночным битвам, в которых неприятель приобретает над Французами все выгоды хитрости и [399] неожиданности, делающиеся бесполезными днем. По мере того, как огни спускаются с высот и приближаются, лагерные огни гаснут; по мере того, как крики Кабилов усиливаются, глубокое молчание водворяется между Французскими солдатами, лежащими возле своего оружия. Молчание это всегда наводить таинственный ужас на Кабилов, когда они прерывают свои крики и прислушиваются; но этот же самый ужас приводит их в исступление, и нередко в какое-то дикое опьянение, заставляющее их бросаться на Французские окопы. Тогда яркий и внезапный блеск светящих снарядов (Железные цилиндры, наполненные фейерверочным составом. Воспламенение этого состава продолжается от двух до трех минут. Генерал Дювивье употреблял их с большим успехом против ночных нападений Кабилов в Бужии.) разливается вокруг лагеря: гранаты разрываются над Кабилами, которые бегут в беспорядке и с уроном, и затем снова водворяются ночь и молчание.

В то время, как Французские передовые посты выдерживали ночное нападение Бени-Аббасов, солдаты, находившиеся в лагере и привычные к подобным встречам, оставались в готовности встретить Кабилов, в случае, еслиб они оттеснили главные Французские караулы; ко неприятель принужден был отступить, после напрасной попытки сорвать часовых. На другой день, до рассвета, колонна тронулась, перешла реку через броды, и [400] немедленно началась атака. Восемь батальонов, без ранцев, с ружьями на плечах, бросились беглым шагом. Тщетно Кабилы производили вниз, с занимаемых ими высот, огонь на эту колонну: она не отвечала на него и продолжала подниматься, с бесстрастием заведенной машины. Изумленные Кабилы отступили на свою вторую линию: колонна все шла вперед. Она постепенно достигла до четырех первых селений, в которых Кабилы оградили себя завалами, между тем как легкие и проворные зуавы фланкировали на окрестных, обойденных ими высотах. Народонаселение этих деревень уже выселилось со всеми своими богатствами, с самого утра. Ружейная перестрелка началась на неприступных крутизнах, промеж тропинок, доступных только козам. Посреди шума битвы, атакующая колонна Французов взошла так быстро, что настигла переселявшихся жителей опустелых селений еще прежде, нежели все они успели укрыться в Азру.

Два селения, прикрытые каждое с боков башнею, защищали более возвышенное положение Азру; их прозвали бычачьими рогами. Взойдя сюда, маршал тотчас приказал идти на приступ, чтобы не дать Кабилам времени опомниться. Позиция Азру чрезвычайно похожа на встречаемые на юге Франции старинные Римские башни, построенные на площадках утесов. На эти площадки можно взобраться только помогая себе ногами и руками, цепляясь [401] за кустарники. Единственный доступный пункт — узкая тропинка, которая вьется змеею под огнем домов с бойницами. По этой-то тропинке поднялся 6-й батальон Венсенских стрелков, между тем как зуавы взбирались в деревню справа, а 43-й егерский полк пошел влево, чтобы отрезать Кабилам отступление. И здесь снова Французская пехота выдержала неприятельский огонь, не отвечая на него. Огонь этот не только не остановил ее порыва, но напротив еще более ускорил его. Кабилы заряжали свои ружья медленно, по причине длины стволов. Пехота Французская воспользовалась промежутками выстрелов, для преодоления еще одного препятствия. Она находилась перед домами с бойницами: вслед за последним залпом Кабилов, она проникла внутрь самого Азру. Вскоре черный и удушливый дым поднялся над взятыми селениями: он произошел от горения больших запасов масла в каждом доме. В тоже время, один из бычачьих рогов обрушился с треском от действия мины. Кабилы исчезли.

Вдруг из этого хаоса дыма, шума и невыносимого жара, явился шейх; подобно Гомерову воину, он шел важным и величественным шагом к маршалу, под пулями, и показывал знаками, что хочет говорит. «Честь требовала, сказал он преклоняясь, чтобы народ его прошел чрез испытание порохом; но для него довольно того, что он видел: глаз его удовлетворен. Он просит [402] амана». И воин поднял с торжественностью руку, в свидетельство искренности своих слов.

Штаб не знал, верить ли этому; но генерал, пораженный гордым достоинством, с которым этот человек предстал ему, сказал: «Поди и подумай хорошенько об исполнении своего обещании; сохранность твоего народа будет мне отвечать за тебя». Кабил удалился. Немедленно дан пушечный сигнал, барабаны пробили поход и трубы вторили вдали друг другу. Французские батальоны, рассеянные в селениях, построились по этому сигналу в ряды и спустились с взятых ими скатов гор, обремененные добычей. Кабил верно сдержал свое слово; на другой день, союз Бени-Аббасов объявил свою покорность, и был, вверен начальнику Меджанского калифата, Мокрани. В продолжение обряда инвеституры, на одной оконечности лагеря произошла характеристическая сцена. Французские солдаты продавали с аукциона вещи, взятые ими с бою. Бени-Аббасы, еще накануне пожертвовавшие своими домами и богатствами для защиты своей независимости, теперь торговали вещи, которые хотели выкупить, как будто они никогда им не принадлежали. Воинский инстинкт вдруг уступил место инстинкту меркантильному.

В самый день боя при Азру, 16-го мая, колонна Сетифа стала лагерем посреди Саффа, или союза Ребулов, у подошвы горы Гергур. Ребулы ждали, под ружьем, прибытия Французской колонны. [403] Нескольких атак конницы было достаточно, чтобы очистить занятые ими высоты. Колонна продолжала свой путь, как будто колеблясь возобновить бой. Ребулы ободрились; но лишь только приблизились на ружейный выстрел, как колонна, обернувшись, перешла к наступлению, и снова рассеяла их. Ребулы, совершив таким образом свой пороховой день, покорились, как Бени-Аббасы, быв свидетелями сожжения нескольких своих селений. Так же поступили и Бени-Уртиланы, которых колонна встретила, через два дня пути. Обе колонны поднялись, каждая с своей стороны, к теснине Феллаи, где долженствовали соединиться; но молва о их битвах опередила их, и оттого они не встретили никакого сопротивления. Казалось, что племена, через владения которых они проходили, поручили Бени-Аббасам и Ребулам сделать за них испытание порохом против Французов, потому что сами вышли на встречу маршалу и признали господство Французов, не выстрелив ни одного патрона. Такова была эта экспедиция в Кабилию, столько озабочивавшая всех во Франции.

Маршал намеревался обезоружить Кабилию, как он уже обезоружил Дахру и Уэренсерис. Действительно, это был бы логический результат завоевания; но для обезоружения Кабилов, для разъединения этих воинственных союзов военными укреплениями и дорогами, потребно было иметь более, [404] нежели экспедиционную армию, а именно — армию, которая постоянно занимала бы страну. Но маршал был утомлен постоянною борьбой с сопротивлением Палат и нерешительностью правительства. Проводив своих солдат до Бужии, он простился с армией, которую прославил, и покинул завоеванную им Африку, в которую не должен был более возвращаться, предоставив своим ближайшим помощникам довершить завоевание.

Еслибы предположения маршала были приведены в исполнение, то Франции не пришлось бы платить в 1849 году за издержки экспедиции против Заачи и оплакивать храброго генерала Барраля, смертельно раненного 21-го мая 1850 года, когда он разгонял скопище Кабилов в горах Бени-Химмелов. Вот мысли маршала касательно этого предмета: Кабил почерпает чувство сопротивления в владении своим ружьем, также, как Араб почерпает это чувство в владении своею лошадью. До тех пор, пока не обезоружат одного и не отнимут лошади у другого, они не покорятся Французскому оружию беспрекословно. Когда Франция захочет совершить этот последний подвиг завоевания, она должна будет, может статься, выдержать жесточайшую борьбу с туземцами; но господство ее может быть окончательно совершено только этою ценою. За тем зуавы и спаги, набранные на половину между побежденными, будут достаточны для обеспечения полной [405] безопасности Алжирской колонизации. В таком случае, мятежи могли бы произойти только из области пустыни; но если перенести в Серсус, например в Лагуат, центр Французских дивизий, перенесенный маршалом Бюжо уже в Телль, то легко было бы предупредить всякую возможность восстания. Для произведения голода между племенами пустыни надо только запереть им Телль, служащий для них житницею.

Мы верно проследили за всеми периодами этой Африканской войны, и если достигли предположенной нами цели, то читатели поймут все трудности, какие подобная война представляла Европейской армии. Маршал Бюжо победоносно превозмог одну за другою все эти трудности. Он открыл тайну силы Французов против Африканцев, приняв систему наступательных действий везде, где предшественники его ограничивались действиями оборонительными. Арабы побеждены вполовину, если нападают на них; но пока предоставляли им самим действовать наступательно, то сколько ни отражали их, они всегда возобновляли нападение, и война делалась нескончаемою.

Однакож, не в том только заключалось дело, чтобы найти лучшую систему войны в Алжирии: многие уже провозглашали ее в то самое время, когда маршал стоял за ограниченное занятие страны и, следовательно, за войну оборонительную; всего важнее было найти средство к тому, чтобы [406] сделать наступательную войну действительною, перенося ее всюду разом, нападая на туземцев во всех местах и при каждом случае. Устроили подвижную колонну. Но это еще не все: следовало действовать так, чтобы не было такой неприступной позиции в горах, где бы Кабил мог укрыться от нападения, чтобы не было столь отдаленного убежища в пустыне, в котором бы бродящий Араб, пробегающий до шестидесяти льё в сутки, мог укрыться от преследования. Если конница не могла следовать за подвижною колонной в горах, если пехота не могла следовать за конницей в пустыне — то ничего еще не было сделано. Следовательно, должно, чтобы конница скакала, с саблей на-голо, по гребням утесов, по которым едва осмелились бы идти обыкновенные пешеходы; надо было одеть пехотинцев так, чтобы они могли, непрерывным движением сквозь пустыню, выиграть те выгоды быстроты, которые Арабские конники приобрели над ними. Обоз также становился важнейшим предметом этой военной системы. Наступательные действия могли бы сделаться гибельными для Французов в этой войне, в которой неприятель постоянно господствует над боевыми позициями, еслиб Алжирия не могла при каждом случае подоспевать в помощь подвижной колонне. Надо было создать переносную батарею, которую можно было бы располагать на самых крутых утесах, которая могла бы следовать за [407] самыми быстрыми движениями в Сагаре. 12-ти фунтовая гаубица сделалась таким же ручным оружием, как крепостное ружье. Она и ее лафет, оба порознь, навьючивались на мулов. Двадцати пяти мулов было достаточно для каждой пушки, снабженной зарядами на сто выстрелов, с запасными тридцатью тысячами. Усовершенствования, сделанные в горной артиллерии, еще ничто перед успехами ружей. Карабин Дельвиня, которым вооружены Венсенские стрелки, необходимо произведет, своею дальностью и верностью, истинный переворот в употреблении военного оружия. Карабин Дельвиня, после последних улучшений сделанных в нем, стреляет также далеко, как пушка.

Африканская война развила все отличительные качества Французской армии, приучила ее к трудным и долгим переходам, к трезвости и перенесению усталости, и образовала столь необходимую в неожиданных опасностях твердость характера. Если бы даже Алжирия служила только средством для удовлетворения страсти к войне, то и в этом отношении завоевание этой страны уже было бы благодеянием. Но кроме того, владение Африканским поморьем весьма важно для будущности Франции в торговом отношении.

Текст воспроизведен по изданию: Война в Кабилии, в 1844-1847 годах // Журнал для чтения воспитанникам военно-учебных заведений, Том 92. № 368. 1851

© текст - ??. 1851
© сетевая версия - Тhietmar. 2017
©
OCR - Иванов А. 2017
© дизайн - Войтехович А. 2001
© ЖЧВВУЗ. 1851