-

ВОЙНА АНГЛИЧАН С КАФРАМИ.

(Окончание).

IV.

Кафры, послушные призыву начальника английских войск, рассыпались около Порта Наталь, и как стая голодных собак бросились на стада бойерсов. Первые подвиги не стоили им дорого: стада, взятые этими хищниками, принадлежали союзникам Англичан и паслись совершенно беззащитно: едва четвертая часть этой добычи была доставлена в лагерь Англичан; что же касается [384] до стад других фермеров, то дело вышло гораздо труднее: здесь свистали пули и били грабителей. Тогда, сделавшись осторожнее, дикие решились нападать по ночам; но как стада загонялись в фермы, то Кафры зажигали их, умерщвляли самым ужасным образом спящих фермеров и потом уже угоняли стада. Бойерсы также не остались в долгу: открыв те из становищ диких, где укрывались хищники, сорок бойерсов подкрались к ним ночью, окружили их, и, на рассвете, каждая черная голова, высовывавшаяся из хижины, была насквозь пронизываема меткою пулею; шестьдесят Кафров заплатили жизнью за грабежи, произведенные ими по призыву подполковника Клёте. Дикие не преминули прибегнуть к покровительству Англичан, принося жалобы на бойерсов, но Кафрам отвечали, что Англичане ничего не могут для них сделать.

Между тем подполковник Клёте, собрав необходимый обоз, решился двинуться к главному убежищу бойерсов — Питер-Марицбургу; движение это было производимо с большою осторожностию и потому весьма медленно, но каждый шаг был рассчитан с такою верностию, что бойерсы, видя, что дальнейшее сопротивление невозможно, решились принять предложения английского правительства и подчиниться ему. Договор, заключенный бойерсами с Англичанами 15-го июля 1842 года, был весьма проста и краток; фермеры [385] обещали: 1) возвратить всех английских пленных; 2) немедленно отдать Англичанам всю свою артиллерию с зарядами и принадлежностью; 3) восстановить права владельцев в захваченных бойерсами имениях. Клёте в тот же день изъявил согласие на эти условия, и желая не только сделать бойерсов английскими подданными, но подчинить их вполне и совершенно, как побежденных победителям, обнародовал всеобщую амнистию, которая не распространялась однако на пять лиц (Иоахима Принслоо, Преториуса, Бюргера, Мимуса-фан-Бреда и Сервааса-фан-Бреда), судьба которых повергалась на усмотрение губернатора колонии. Фермерам позволено было возвратиться в свои фермы, сохранить при себе оружие и даже обещана защита против Амазулов и всех других неприязненных племен. Мирным Кафрам дозволено оставаться там, где они жили до прибытия британских войск; что же касается до земель, занятых голландскими выходцами, то хотя покуда они и оставались в их владении, но окончательное по сему предмету решение также зависело от губернатора.

В Капе английское население было чрезвычайно недовольно снисходительностью, с какою Клёте поступил с бойерсами: не хотели понять, что полудикие фермеры, основавшиеся на границах английских владений с Кафрами, были вполне полезны для безопасности колоний, и, главное, что распри [386] с бойерсами и взаимные набеги занимали Кафров и отвлекали их дикую хищность от собственных владений Англии; что же касается до земель Порта Наталь, то занятые и завоеванные бойерсами, они ими же и могли быть удержаны; всякое усилие Англии, ввести здесь чисто европейский административный порядок, потребовало бы значительного количества войска, огромных издержек и могло повести к войне с дикими горцами, последствия и конец которой трудно было предвидеть. Но Лондонские политики забыли, что находятся под 34° южной широты и имеют дело с людьми, для которых странные в Европе сцены ирландских грабежей, зажигательств и междоусобий могут показаться сладенькими идиллиями, в роде madame Дезульер! Сир Джорж Непир увлекся также мнением своих соотечественников и, вместо пощады и забвения прошлого, оценил головы четырех бойерсов, изъятых из всеобщей амнистии. Обещана была тысяча фунтов стерлингов тому, кто схватит и доставит бывших предводителей в одну из британских тюрем. Четыре бывшие товарища Ретифа, главные виновники прошлых успехов, принуждены были бежать и скрываться; но дабы дать понятие о непреклонной и суровой твердости этих людей, достаточно упомянуть, что один из них, обучая своего сына чтению, вместо азбуки употреблял прокламацию Непира. Преследования Англичан побудили в [387] 1842 году бойерсов к новому переселению: часть тих, которые были еще на пути к Порту Наталь, снова перешли горы Катламбы, в числе от 12-ти до 15-ти тысяч, и расселились в пустыни между северными предгориями Катламбы, Оранжевою и Желтою реками. Кафры были им нестрашны; колонисты гораздо более опасались английских миссионеров и Капского губернатора, и в 1848 году последовало окончательное переселение бойерсов к северу от 25° южной широты, где уже оканчивается номинальное владычество Англии.

С 1842 по 1846 год все было покорно Англичанам; в это именно время решились они исполнить давний проект сира Бенджамина Урбана и прикрыть обнаженные, вследствие переселения бойерсов, восточные границы колонии цепью постов и отдельных укреплений. С этою целию, не ограничиваясь построением фортов на реках Кейсскаме и Большой Рыбьей (Вильсшир — Willschir, Соммерсет на Кейсскаме, форт Альберт, Бьюфорт по Большой Рыбьей реке), они построили за каждою линиею несколько центральных укреплений; Фридрихсбург и тот же Бьюфорт за р. Кейсскама, Грагамстоун и Батурст за фортами Рыбьей реки. Все эти форты и укрепления соединены между собою линиями военных дорог, на которых устроены промежуточные отдельные посты. Здесь местность весьма много способствовала Англичанам: река Кейсс течет почти параллельно [388] с Рыбьею и притоком ее, р. Кат; расстояние между обеими реками неболее 50 верст; переправы весьма трудны, по причине глубины и быстроты обеих рек, в особенности в средине течения и устьях. Наибольшая длина этих обеих рек, от 100 до 120 верст.

Но столь сильные и совершенно недоступные с фронта линии, имеют весьма важный недостаток: их легко обойти слева, при верховьях рек, через ущелья и отроги горы Винтерберг. Владения независимых кафрских племен охватывали обе эти линии с севера и тем давали Кафрам возможность, занимая Англичан с фронта и принуждая их держать свои войска в фортах, действовать большими отрядами из-за Винтерберга, простирая набеги даже до Грагамстоуна. Но, к сожалению, Англичане до последней войны не оценили стратегического значения верховьев Кейсскамы, Ката и Большой Рыбьей реки; напротив, все усилия Англичан, кажется, клонились к тому, чтоб занять ту часть юго-восточного берега Африки, которая дает возможность сомкнуть отдельное и недавно приобретенное владение Англии — Викторию с главными землями Капской колонии. Здесь море давало им возможность пользоваться флотом и, производя высадки в устьях рек, во множестве пересекающих эту часть независимой Кафрии, подниматься вверх против их течения, имея постоянную поддержку и обеспеченное продовольствие [389] на судах флота. Обратя свое внимание в эту именно сторону, и увлекшись легкими успехами, Англичане, по видимому, оставили горные страны без внимания. Доказательством нашей догадки служит последняя карта Капских колоний, Арросмита: каждая, даже небольшая речка восточного берега, все прибрежные деревни, якорные стоянки, назначены с большою подробностию; что же касается до снеговых хребтов, которые окаймляют узкую полосу берега и отстоят недалее 200 верст от моря, а местами приближаются к нему верст на 50, то на карте означены одни только высочайшие пики; пространство же между ними даже не сомкнуто, тогда как, судя по описаниям Делегорга, мистрис Уардс и по кратким реляциям последних войн, все верховья рек, пересекающих Кафрию, находятся в пересеченных и недоступных горах, почти сплошь покрытых лесами; сюда-то удалились Кафры, вытесненные из прежних своих обиталищ на равнинах.

Но британское правительство и главнокомандующие его войсками в колонии, смотрели на дело иначе. Желая, как мы сказали, занять постепенно линии рек, пересекающих Кафрию, они завели переговоры с предводителями ближайших племен. В 1843 году последовало первое сближение Англичан с предводителем племени Гаике, Сандилли, [390] его дядею Макомо и предводителями: Пото, Кама, Умгала и Газелла, которые приобрели впоследствии общую и печальную для Англичан известность. Все эти люди успели, мнимою покорностию и уступками, усыпить внимание Англичан, познакомились с их военным устройством, благодаря ложной филантропии избегли заслуженной кары за неоднократные вероломства, запаслись огнестрельным оружием, и, что всего важнее, случайно открыли как слабую сторону английской оборонительной системы, так и тот способ действий, благодаря которому, Англичане принуждены теперь ограничиться обороною, а бывший победоносный предводитель английских войск, сир-Гарри-Смит, утратил свою военную репутацию.

Но в 1843 году дела представлялись в другом свете. Губернатор колонии торжественно доносил Парламенту, что страна, известная под названием Queen Adelaide, совершенно прикрыта линиею постов, устроеных по р. Буффало (Буйволовой реке). Англичане не поскупились на изобретение имен для этих фортов: Муррей, Грей, Лондон и, наконец, Кингс Вильямстоун (город короля Вильгельма) — таковы были названия, данные небольшим полевым укреплениям, в средине которых находилось не более десятка хижин и шалашей. Пространство между рр. Буффало, Кейсскамою и Рыбьею рекою Англичане заселили покорными [391] племенами Готтентотов и так называемых Фингу — смесью всех туземных племен, покоренных за три перед тем столетия Кафрами, пришедшими сюда из внутренних областей Африки.

В этих мирных приобретениях и учреждениях прошли для Англичан четыре года; все предвещало колонии счастливую и мирную будущность, но удар последовал внезапно: Сандилли, в феврале 1846 года, напал на английский пост, расположенный вблизи его крааля (обиталища); это было началом войны, которая с небольшими промежутками тянется до сих пор.

Здесь необходимо познакомиться с главнейшими предводителями диких. Портреты их смело обрисованы женою английского офицера, мистрис Уардс, в любопытной и весьма известной в Англии книге: «The Cape and the Kaffirs»; мы будем пользоваться извлечениями из этой книги, помещенными в Revne Britannique.

Вот изображение Сандилла или Сандилли, имя которого столь часто повторяется в английских журналах: [392]

Форт Педди (Форт Педди находится близ левого берега Большой Рыбьей Реки, к северо-востоку от Грагамстоуна.), 12-го апреля 1843 года.

Сегодня утром, пишет мистрис Уардс, я сидела за работою у окна моей низенькой комнаты, как вдруг страшный шум развлек мое внимание; послышался топот приближающейся конницы; я взглянула в окно и, действительно, увидела множество всадников дикого вида, которыми, казалось, начальствовал молодой человек. Впереди его ехал хорошо вооруженный отряд, на хороших лошадях. Это был Сандилли, сын старого Гаика и начальник племени того же имени. Мать его, Суту, происходила от поколения вождей (Томбука). Сандилли — племянник Макомо, который покуда объявил себя нашим союзником. Вид кафрской кавалерии необыкновенно живописен; голова каждого воина была повязана платком ярких цветов, которого один конец, загнутый над левым ухом, придавал нечто красивое этому головному убору; только один из всадников, в знак печали, был с выбритою и непокрытою головою. Плащи закрывали все тело Кафров, оставляли обнаженными ноги и правое плечо; каждый кавалерист, по обычаю, держал в правой руке семь дротиков.

Хитрый дядя Сандилли, Макомо, желая помешать своему племяннику присутствовать на совете [393] вождей, бывшем в Бьюфорте, направил молодого кафрского предводители в форт Педди, где будто бы, находился коммиссар английского правительства, Шепстон (Shesptone), тогда как последний был в Бьюфорте. Макомо завидует Сандилли, как потомку главнейших вождей племени.

О Сандилли носятся самые противоречащие слухи. Одни называют его безумцем, другие отъявленным плутом; при нем всегда, впрочем, находится имраад, или советник, исправляющий должность переводчика английского языка; но, по общему мнению, имраад говорит устами Сандилли и управляет его поступками.

История молодого предводителя довольно любопытна. Он родился с таким телесным недостатком, по которому следовало тотчас же убить ребенка (у Сандилли левая нога совершенно высохла); но мать скрыла дитя: тогда свирепствовала война, и потому можно было заняться ребенком. Без этой предосторожности и, главное, еслиб беззащитная юность Сандилли не внушала глубокого презрения, он бы, без сомнения, был умерщвлен одним из своих дядей, которые не прочь заступить его место. И действительно, начальник племени Гаика управляет теперь многими, подчинившимися ему, племенами; только один из дядей Сандилли, Ботман, не желая повиноваться мальчику, отделился и сделался независимым [394] начальником. Надобно сказать, что Сандилли только 21 год.

Мистрис Уардс описывает потом дерзость предводителя Кафров и неотвязчивость его свиты, которая всюду бродила, настоятельно выпрашивая вина, табаку и проч.; им казалось, что одно их слово — базейла, должно было открыть все погреба и чуланы форта. Упрямое своеволие Сандилли и неосновательность слухов, будто бы другие вполне управляют его действиями, доказаны последствиями: когда, спустя три года, Англичанам удалось проникнуть до подошвы гор Аматола, то старая мать Сандилли, Суту, решилась отдельно переговариваться с предводителем английских войск. Она рассказывала при этом, что Сандилли строго запретил ей иметь сношения с европейцами (Умлунги) и за ослушание грозил страшною местью. Случилось даже, что раз молодой тигрёнок едва не изжарил свою мать живою, и только вмешательство английских властей помешало исполнению этого зверского умысла. Но несмотря на то, Суту первая явилась просить за Сандилли, когда он (25-го октября 1847) был взят в плен, заперт в Грагамстоунской тюрьме и осужден на смерть, как изменник. Старуха истощила все усилия, чтобы спасти сына. «Он губернаторская собака, — говорила она: — если простят, он будет лучше вести себя на будущее время...» Таково сердце матери. [395]

Сандилли, запертый в тюрьме, по описанию мистрис Уардс, далеко был не похож на того предводителя, который так картинно выезжал в форт Педди, окруженный многочисленною толпою приближенных: «предводитель Кафров заперт в весьма тесной и неопрятной комнате, он сидит на железной кровати и плохое шерстяное одеяло служит ему вместо мантии. Сандилли курит трубку; у ног его спит брат Анта, который время от времени открывает глаза, когда нечаянно произнесут его имя; около обоих толпятся советники — старики с седыми головами, которые имели большое влияние на действия Сандилли; на них, вероятно, ляжет теперь и большая часть ответственности.

Ответы Сандилли обличают остроумие и даже тонкость: он, например, просил об отпуске ему ежедневной порции вина.

— «Разве ты привык пить вино?» спросили его нескромные любопытные. «Нет!» отвечал хитрый Гаика. — «Зачем же делать новую привычку». Я теперь сын белого человека. Мой отец умен... как же мне не подражать ему?...

Характеристическою чертою Макомо, дяди Сандилли, служат два следующие обстоятельства: он желал мира с европейцами и решительно приказывал своему старшему сыну положить оружие; но непослушный сын отвечал посланному, что Макомо [396] «трусливая пьяница и желает мира для того, чтобы легче доставать водку».

В другой раз, Макомо, видя неуспешность своих попыток, уговорил Англичан дать ему позволение остаться «на пастбищах, где жили его предки», пришел к командиру 91-го полка, Кампбелю, с дочерью своею, Амакейею — красавицею и едва ли не самою большою кокеткою между Кафрами. Амакея явилась однажды поутру в палатку полковника и, в полном сознании своей красоты, предложила себя в обмен владений, которых снова хотелось отцу ее. Сложив на груди свои прелестные руки, вот что говорила она: «если за отцом моим оставят его земли, я буду наградою твоему великодушию, и порукою верности отца перед белыми людьми. Я оставлю мой народ и последую за полковником. Его дом будет моим домом. Я забуду все и буду жить для него. Я много передумала и твердо решилась — это мое последнее слово».

Здесь кстати заметить, что молодые кафрские девушки вполне понимают чувство женского достоинства, и, решаясь сделать проступок, они не только подвергаются жестоким наказаниям, но стыду, который падает и на их родственников.

Старый английский солдат с трудом и чрезвычайною деликатностию отклонил это [397] необычайное предложение. Амакейя отправилась обратно с отцом, который присутствовал при этой сцене.

Из других кафрских вождей мистрис Уардс упоминает о Кама, зяте Макомо. Кама — христианин; преследования, которым за это подвергся он от других вождей, Пато и Кобус-Конго, заставили его подумать о бегстве к Бечуанам, чтоб там найти покровительство у начальника племени Базоотас — Мосчиша (Moscheesh), знаменитого потому, что у него был дом, построенный на манер европейского. Мосчиш считался образованнейшим из диких: «но, спросила мистрис Уардс, слушавшая рассказ Кама, сколько же у него жен?» Почти сотня — отвечал Кама.

«Однажды — продолжает мистрис Уардс, — когда мы обедали, и по причине жара двери были открыты, явился к нам Кобус-Конго. На нем был старый артиллерийский мундир, принадлежавший умершему полковнику Сторею. Это был первый визит дикаря, и потому мы не выгнали его, хотя на будущее время твердо решились не следовать принятому здесь бессмысленному обычаю, и не позволять Кафрам, относительно европейцев, тех вольностей, которые даже дикими не терпимы между собою. Старый Пато с своими пантеровыми глазами стоял также у дверей, по привычке выпрашивая все. Дабы отвязаться, мы дали каждому по горсти табаку, после чего оба принца отправились дальше, вероятно считая нас безумцами за [398] столь внимательный ним прием. Умгалла, Газелла и Сток — три вождя, отличаются повидимому некоторыми военными дарованиями; в особенности замечателен из них Газелла: он предан Англичанам и своею строгостию удерживает подвластное племя от грабежей; но за то его ненавидят соседи. Напротив, Умгалла обнаруживал большое высокомерие и отвращение к жителям колонии. Когда помощник генерал-губернатора потребовал Умгаллу к себе, дабы примирить его с Газеллою, первый отвечал посланному: «я также начальник и не подчиняюсь приказаниям губернатора. Не знаю, кто мог на меня жаловаться и зачем меня зовут, и потому не пойду». Только настоятельные требования и угрозы полковника Гера (Hare) побудили Умгаллу прибыть в форт Педди. Хитрый дикарь шел с необыкновенною медленностию, успел набрать значительное число войска и расположил его в засаде, по близости места, где происходило торжественное примирение его с Газеллою, в присутствии английских коммиссаров Шепстона и Ламона. При малейшем признаке неприязненных намерений, Кафры имели приказание броситься на выручку своего вождя. Ружейный выстрел Унгаллы уведомил их, что все окончилось благополучно.

Что касается до Стока, то он был в числе главнейших предводителей восстания 1846 года. [399] Принужденный полковником Соммерсетом положить оружие на самых тяжких условиях, Сток согласился на все: но когда пришлось расстаться с оружием, он употреблял всевозможные хитрости, чтоб неисполнить этого требования, и, расставаясь с своими ружьями, плакал как ребенок.

Познакомившись теперь с положением обеих воюющих сторон и главными предводителями диких, приступим к очерку военных действий. Увидим из него, что называли Англичане победами и завоеваниями, и есть ли вероятность что война скоро окончится, как это предсказал герцог Веллингтон в полном собрании Британского парламента.

VI.

Проект сира Бенджамина Урбана относительно прикрытия границ не понравился английским кабинетным ученым и филантропам; статс-секретарь департамента колоний, лорд Гленельг, объявил, что губернатор преступил пределы власти, ему дарованной, а потому все его распоряжения признаются отмененными, и границею колонии постановлена Большая Рыбья река. Кафры снова заняли земли в промежутке между реками Буффало и Кейсскамою; многочисленные их краали [400] расположились вблизи устроеных фортов; дикие давали Англичанам обещания жить мирно, но в случае восстания черных, все сообщения между фортами могли быть легко прерваны. И так, вследствие филантропии и незнания местных потребностей, добровольно уступили Кафрам земли, купленные ценою больших трудов и пожертвований, и которые необходимо было снова возвратить вооруженною рукою. Надобно, сверх того, припомнить, что дикий считает каждую уступку робостью; отступление — бегством, нарушение договора «с красным мундиром» — делом похвальным, и потому можно судить, как упали в мнении диких Англичане, бывшие до тех пор столь грозными.

Английское правительство, считая Кафров, в особенности живущих близ границы, совершенно мирными, приказало начальнику пограничной полосы, Андриасу Штокепштрому, сделать опыт колонизации тех из диких, которые по своему миролюбию могли безопасно быть допущены в пределы колонии. Так образовалась так называемая registration system, ошибочная по основной мысли и до того бесполезная в применении, что она сама собою была оставлена. Мистрис Уардс весьма забавно описывает эту систему:

«Registration system не удалась. Вот как приводилась она на деле в исполнение: у фермера, например, внезапно похищены были его быки, бараны, лошади или, в добавок, еще опустошен, [401] разорен и разграблен его сад. Тогда ограбленный фермер отправляется к офицеру, начальнику линии,. или бюргеру — командиру ближайшего поста или бивуака. Наряжают патруль, нападают на след грабителей и солдаты проникают, как могут, в густую чащу, близ которой след оканчивается; часто они проникают туда ползком, с окровавленными руками и коленами. На первый раз они находят пепел и золу тлеющего костра, и остатки кафрского обеда. Между тем из среды ветвей ближней мимозы сверкают глаза дикого; это часовой; но блеск исчезает, слышится шелест сухих листьев, хрустение ломающихся ветвей и вслед за любимым восклицанием Кафров: Ма-во!... раздаются, один за другим, три или четыре выстрела. Это неприятель; из желания убить наверно, он часто дает промахи. Английский патруль отвечает залпом и бегом бросается в чащу, но никого не находит. Вскоре после того дикие, достигнув неприступной высоты или спрятавшись в дефиле, испускают крики торжества. Еще чаще дикие исчезают как тени, без малейшего шума, оставляя иногда по себе кровавый след; чтож касается до убитых, то Кафры живущи. Обратив в бегство неприятеля, патруль овладевает только что оставленным бивуаком и, за все свои усилия, получает в добычу несколько оглоданных бычачьих костей, кусок жареной козы или барана, две-три безделицы, отнятые у наших же [402] бедных солдат, в тех встречах, где многочисленность одержала верх над дисциплиною и храбростию; кожаный пояс, несколько дротиков, весьма редко двухствольное ружье, два или три отвратительные плаща и, в довершение всего, один или два пропускные (registration) билета.

В билетах этих значилось, что такого-то числа и года, некто Кана, или Вени, или Тути (№ 334 или 3,181) прибыл в форт Гере или форт Педди и дал там обещание никогда не поднимать оружия против Англии, за что и получил обратно известное количество скота, отбитого, быть может, в то же утро нашими храбрыми солдатами, для удовольствия господ Кана, Вени и Тути.

Но английское правительство до такой степени было уверено в действительности своей миролюбивой системы, что вопреки принятому Голландцами правилу недопускать к диким провоза огнестрельного оружия, Англичане с 1837 года не только допустили ввоз оружия, но честные фабриканты Ливерпуля и Манчестера, обрадовавшись новому рынку, успели снабдить диких (до 1846 года) оружием и всем необходимым. Когда впоследствии те же Англичане, одержав верх над предводителем Кафров — Стоком, требовали оружия, то дикий показал вид глубочайшего удивления и ответил: «что он купил это оружие на чистые деньги у Англичан, и не знает, зачем им нужен теперь десяток ружей, когда от них [403] можно купить сколько угодно». Прибавим, что казенные ружья, которыми вооружены английские солдаты, вообще весьма плохи, бьют неверно, а штыки не имеют необходимой закалки: ружья же, купленные Кафрами, большею частию двухствольные и стреляют далеко и верно.

До 1846 года Англичане были заняты усмирением бойерсов и мало обращали внимания на происходившее у Кафров; поселившиеся в пограничных фортах английские купцы завели с дикими торговые сношения, и, как мы сказали, обращали более внимания на количество сбываемых произведений, чем на их качество. Кафр, для которого полусырое мясо составляло предмет ежедневной потребности, а водка и табак — необходимое и самое роскошное лакомство, покупал у жадного европейского торгаша порох, пули, оружие, с тем, чтобы употребить их против его же соотчичей. Нет также сомнения, что частые торговые сношения диких дали им возможность ознакомиться с слабою стороною принятой против них Англичанами оборонительной системы; а враждовавшие между собою отдельные племена успели сблизиться и сошлись друг с другом, по общей ненависти к Англичанам. Этим только можно объяснить полную готовность диким к войне 1846 года, доказавшей, между прочим, что военное дело успело у них значительно усовершенствоваться. В действиях Кафров виден хорошо обдуманный план, и [404] только недостаток в Кафрах тактического образования и неимение артиллерии, дали Англичанам перевес над дикими.

План действий Кафров был весьма прост, но вполне применен к обстоятельствам; они решились, притворным отступлением, увлечь за собою английские войска в гористые и недоступные верховья Буффало, а потом, пользуясь их отсутствием, броситься массою из-за Зимних гор на главный город восточных провинций — Грагамстоун. Действуя подобным образом, Кафры не только не подвергались, при преследовании их Англичанами, никакой опасности, но напротив, пользуясь гористою и недоступною местностию, могли задерживать их с фронта и появляться в тылу и на флангах своих храбрых, но совершенно незнакомых с горною войною противников.

После двух или трех убийств и грабежей, произведенных Кафрами, и после неудовлетворения ими справедливых требований английского правительства о возмездии, решено было снова занять вооруженною рукою часть земель между реками Большою Рыбьею, Кейсскама и Буффало. 15-го апреля 1846 года произведено это вторжение. Здесь действовал Сандилли с одной, и полковник Соммерсет с другой стороны. Хитрый дикарь успел заманить английские войска к верховьям Кейсскамы, в ущелия гор Аматола. Здесь произошел ряд дел, в которых победа часто с большим [405] трудом доставалась Англичанам. Дикие, скрывшись в чащу леса, заняли бока ущелия, по которому приходилось следовать Англичанам, или вершину горы, заграждавшую, им дорогу, били на выбор и, будучи вытеснены из одной позиции, столь же удобно занимали другую, которою овладеть стоило новых жертв. Самое жаркое и упорное дело происходило около Бёрнс-Гилля: «красные мундиры» под градом пуль должны были взбираться на лесистую крутизну, на которой укрывались Кафры, кричавшие, как будто в насмешку: изапа! изапа! (сюда, сюда).

Но покуда Соммерсет с главными силами (около 3 т.) одерживал успехи над отступавшими Кафрами, другая их партия сделала отважное покушение к сердцу восточных колоний — Грагаметоуиу. Положение беззащитного города было ужасно; об экспедиционном отряде не было никаких известий, а между тем с часу на час получались вернейшие сведения о приближении к Грагамстоуну многочисленной толпы диких. В страшной тоске и смертельном ожидании прошло несколько дней; ближайшая к городу и самая богатейшая ферма была разграблена; вести об ужасных убийствах, которым подверглись несчастные обитатели, приводили в содрогание; явился полковник Соммерсет и дикие отступили.

Но это было только начало. Дикие узнали путь [406] в средину английских колонии и решились на новые попытки.

Близ форта Педди последовало другое, весьма жаркое дело, в котором приняли участие до девяти тысяч Негров; спустя два дня произошло новое сражение на р. Гванге (в нескольких верстах от форта Педди). Здесь впервые упоминают о предводителе диких — Макома, дяде Сандилли. С ужасом видели, как он и другие предводители бегали позади рядов своих и убивали палицами тех, которые думали об отступлении.

Таким образом тройная линия укреплений, которыми Англичане думали прикрыть свою границу, послужила лишь к рассеянию их войск и не предохранила внутренних областей от вторжения; правда, всякая встреча диких, появлявшихся на равнине близ Грагамстоуна и форта Педди, с мужественными английскими войсками была торжеством для последних; но Кафры отнюдь и не думали стойко обороняться; вся их цель состояла в том, чтобы разграбить жилища фермеров, захватить стада их и потом уклониться от боя. Малочисленность и рассеянное расположение английских войск много содействовали успехам диких; восстание охватило почти всю восточную границу; кроме поименованных нами предводителей, отличались предприимчивостью и дерзостью набегов — Сток и женщина-предводительница, по имени Ноннеби, [407] внучка английского генерала (В начале последнего столетия корабль, возвращавшийся из Индии, был разбит бурею у восточных берегов Африки; в числе пассажиров находился Шотландец генерал Кампбелль с своими дочерьми: одна из них была захвачена кафрским предводителем и сделалась его «старшею женою». Дочь мисс Кампбелль была матерью Ноннеби.): последняя не один раз изъявляла мирные намерения; но в этом, по ее словам, препятствовал ей предводитель соседнего племени — Сейоло, «которого рука была постоянно на ее плече».

Только Кама и Гермэнус оказали себя достойными доверия Англичан; но несмотря на все усилия, они могли оказать своим союзникам лишь слабую помощь. Война раскинулась, начиная от верховьев Рыбьей реки, почти до гор Аматола и моря. Английское колониальное правительство, не ожидавшее такого оборота дел и захваченное врасплох, употребляло все меры, чтоб утушить восстание; кроме оружия, делались попытки произвести раздор между предводителями диких, чтобы, отделив некоторых от союза, легко было управиться с остальными. Но положение дел со дня на день становилось затруднительнее. Вот для примера ряд известий с театра войны;

«16-го мая. До сих пор дела на границе, по причине недостатка сил, идут дурно: все военные посты, по протяжению северо-восточной границы, оставлены, и несмотря на [408] поддержку союзных Фингу и колонистов, войска принуждены ограничиваться обороною. С величайшим трудом могут они предохранять обитателей от вторжения многочисленных шаек Кафров, которые почти беспрепятственно рыскают между фортами, похищают тысячами скот и до основания разрушают отдельные жилища и фермы. Множество колонистов, с детьми и женами, лишенные всего, бегут толпами во внутренние земли колонии, дабы не подвергнуться истреблению свирепых извергов... В стычках, происшедших между войсками и Кафрами, последние принуждены были отступить с большою потерею; но отраженные на одном пункте, они внезапно появлялись на других, производя повсюду страшные опустошения».

«18-го Июля. На границе произошло множество весьма жарких стычек между колонистами и Кафрами. Последние являются небольшими отрядами от 300 до 400 человек; главное их старание состоит в том, чтобы держать целый край в тревоге. И действительно, колонисты собираются по первому призыву; но будучи в весьма слабых силах, не отваживаются действовать решительно. Все берега Кува опустошены. Осуждают тех офицеров, которым было вверено охранение границы; но трудно дать вероятие этим толкам. Необходима прежде всего помощь и преимущественно в артиллерии. Чтобы дать понятие о потерях колонистов, [409] достаточно упомянуть, что в области Албани г. Гоуз (House) потерял около 10,000 фунтов стерлингов — лошадьми, быками и баранами, которые были у него похищены Кафрами. Дом его, ценимый в 1,500 фунтов стерлингов, совершенно разрушен. Вблизи Грагамстоуна Кафры украли до 5,000 быков и до 100,000 баранов»...

Невольно припоминается, при этих раздирающих душу известиях, отвага, прежних обитателей этих земель, бойерсов: они не считали врага, смело шли на него, и горсть людей в 50 человек считали вполне достаточною, чтобы производить с нею вторжения в край неприятельский, а отряд в 900 человек называли армиею и выигрывали с ним генеральное сражение над неприятелем, в сорок раз сильнейшим! Прошло четыре года и дела совершению переменились; миролюбивые колонисты, несмотря на все усилия предводителя их милиции, Андриаса Штокенштрома, долго не отваживались на бой с Кафрами без содействия английских войск, и только постоянные трудности и лишения войны, и всегдашняя опасность, требовавшая готовности к защите, успели образовать их до такой степени, что к августу колонисты, благодаря деятельности их начальника, успели выставить довольно сильную милицию, принявшую деятельное участие в экспедиции, которая была предпринята в глубь кафрских владений губернатором колонии, Перегрином Майтландом. [410]

«19-го мая. Кафры, напав на Блок-Дрифт, успели захватить скот, назначенный для продовольствия войск. Пост Виктория оставлен английским гарнизоном, который отступил к посту Боса (Botha). На других пунктах театра войны неприятель, пользуясь многочисленностию, успел отбить большие стада и нанес Англичанам сильные поражения. В одном из этих дел, мистер Ж. Муррай, родственник окружного коммиссара, был прострелен в голову пулею; в Олифантс-Гёк Кафры отбили 500 голов рогатого скота и произвели большие опустошения; окрестности Крюс-Фонтена также опустошены. Здесь Кафры были в начале отражены и потеряли несколько человек; но при отступлении дикие кричали, что скоро вернутся и возьмут свое; и точно, они сдержали слово и в следующую ночь произвели в больших силах нападение на Англичан. Но те были на готове, и хотя с потерею, но успешно отразили нападение. В Сидбури-парке Кафры также успели отбить весь скот, принадлежавший жителям. При нападениях, кроме численного превосходства, Кафры пользуются хитростью: чтобы обмануть бдительность передовых постов и без шума проникнуть за их цепь, дикие не раз являлись в красных мундирах. Если начальство колонии не успеет собрать значительных сил, то Кафры еще долго будут опустошать границы колонии, к ужасу всех пограничных жителей». [411] Весь май месяц дела колонии не представляли ничего утешительного: подкреплений из Англии не было; Соммерсет и Гёре едва успевали отражать нападения диких, беспрерывно прорывавшихся в северовосточные, наиболее открытые части границ, где покрытые лесом отроги Зимних гор давали Кафрам возможность скрытно подходить почти к самому Грагамстоуну и распространять свои избеги вниз по Большой Рыбьей реке. Чтоб обрисовать положение колонии в конце мая — ровно через полтора месяца после открытия военных действий, — приведем еще одно известие, помещенное в английской газете «Standart»: «В дополнении к «Промышленной Газете» колонии Мыса Доброй Надежды, от 29-го мая, содержатся несколько новейших и довольно печальных подробностей о положении дел на границе. Кафры успели отбить транспорт из 41-й повозки с аммуницией и военными запасами; запасы разграблены, а повозки сожжены. Прикрытие транспорта отступило, потеряв четырех убитыми и большое число ранеными. В ту же ночь тучи Кафров атаковали пост Бухнер и отбили все тамошние стада».

«Война эта есть истинное бедствие и долго будет заметно гибельное ее влияние на преуспеяние колонии. Уже теперь чувствуется остановка во всех делах; к этому присоединяется недостаток звонкой монеты и страшная, незапамятная здесь дороговизна. Курсы упали на десять процентов. [412]

«Все морские солдаты, которых успели взять на военных судах, здесь находящихся, будут перевезены в залив Алгои (к устью Большой Рыбьей реки) и там поступят в ряды войск, идущих к границе; туда же направлен 90-й полк, прибывший наконец сюда с острова Цейлана; с живейшим нетерпением ожидают кораблей, на которых прибудут из Ла-Платы 45-й и 73-й полки.

«Уныние и упадок духа достигли здесь до такой степени, что необходимы были общие молебствие, чтоб испросить небесной защиты против зол, — угрожающих колонии. В то же время все сколько-нибудь годные к службе, от 15-ти до 60-ти лет, женатые и неженатые, призваны к оружию и пойдут против общего врага».

Столь деятельные меры отвратили гибель, казавшуюся неминуемою: собранная милиция заняла форты, обеспечивала сообщения, несла все обязанности легких войск и тем дала возможность собрать рассеянные по фортам английские войска, учредить из них летучие отряды с сильным подвижным резервом, и одновременно — производя вторжение за Кейсскаму и встречая толпы диких на южных предгориях Зимних гор — поражать Кафров повсюду. Отдавая полную справедливость деятельности и отваге полковников Соммерсета и Гёре и главнокомандующего Жоржа Барклая (Berkeley), мы должны остановить внимание читателей на главном [413] виновнике успехов, предводителе туземной милиции, Андриасе Штокенштроме, имя которого не один раз встречается в нашем рассказе.

В то время, когда все грозило гибелью жителям колонии, когда Кафры безнаказанно совершали страшные убийства и грабежи, и, повидимому, не знали предела своим дерзким вторжениям, английское правительство избрало в предводители народной милиции человека, одно имя которого служило залогом будущих успехов. Андриас Штокенштром принадлежал к богатейшим фамилиям колонии; получив самое тщательное образование, он скоро был замечен, и за свои заслуги по управлению провинциею Граф-Рейнет первый из колонистов получил звание британского дворянина. Вручая ему предводительствование милициею, английское правительство как будто делало первый шаг к сближению с туземцами: правота, твердость, и хладнокровное мужество, соединенные с строгим и даже суровым исполнением религиозных обязанностей, — все внушало к Штокенштрому общее доверие; он был предметом гордости и надежды для колонистов, со всех сторон спешивших стать в ряды предводимого им войска. Несмотря на поверхностные известия о событиях 1846-го года, которые в весьма отрывочном виде были сообщены публике; несмотря на умышленную краткость английских журналов, вообще неохотно говоривших о неудачах отечественного оружия, нельзя [414] непризнать важного влияния на перемену обстоятельств войны, происшедшего от деятельного участия туземной милиции. Занятие ею фортов, в начале июня, дало возможность собрать находившиеся там войска и произвести с ними вторжение в глубь кафрских земель, не открывая собственных границ. Кафры же, вторгнувшиеся со стороны гор, после нескольких неудачных попыток, счастливо отраженных милициею, должны были обратиться на защиту собственных земель, куда победоносно проникли Англичане. Но этим еще не ограничились подвиги Штокенштрома: предводимая им милиция, одушевляемая его хладнокровным бесстрашием, сопутствовала губернатору колонии, генералу Перегрину Майтланду, в его экспедиции в Кафрию и приняла деятельное участие в сражении при Гелл-Соорт, происходившем 9-го августа 184(3 года.

С 1-го июня начинается ряд беспрерывных успехов английского оружия. Проследим за этими успехами по оффициальным известиям, чтоб иметь понятие, какого рода действия назывались победами, и, главное, чтоб доказать, что не сила английского оружия, а совершенно посторонние обстоятельства принудили кафрских вождей к миру, который они никогда не хранили свято и нарушали при первых благоприятных обстоятельствах. Напомним еще раз, что занятие фортов милициею и [415] охранение ею страны развязало руки английским предводителям, Соммерсету и Гёре.

В начале июня дела на границе происходили для Англичан с переменным счастием; но по мере соединения отрядов более многочисленных, действия их сделались смелее, и 8-го июня одержана была над Кафрами первая решительная победа, ближайшим следствием которой было овладение 4-мя или 5-ю тысячами штук рогатого скота.

VII.

Известия о постоянных успехах Англичан идут в следующей постепенности:

Slandart: «Судно «Виндзор», прибывшее в Фальмут 18-го августа, привезло с Мыса Доброй Надежды известия, идущие до 16 го июня. Они состоят в том, что английские войска, под начальством полковника Соммерсета, после жаркого дела, разбили неприятеля близ Большой Рыбьей реки (Просим припомнить читателя, что место сражении отстояло слишком на сто верст от реки Буффало, считавшейся оффициальною границею полонии.) (следовательно, Кафры успели проникнуть далеко в глубь колонии). Потеря диких весьма значительна и простирается до многих сотен убитыми и ранеными. Англичане потеряли 17 [416] человек; в числе их находится капитан Вальполь и сир Даселл. Подробности этого упорного дела еще неизвестны...» Английские журналы не сочли нужным и впоследствии познакомить с этими подробностями: здесь, очевидно, называли победою — удачно отраженный смелый набег диких.

Более положительные успехи начались, как увидим, гораздо позже:

4-го августа. «Сюда (в Капскую колонию) прибыли два транспортные судна, привезшие из Монтевидео резервный баталион 35-го пехотного и два баталиона 73-го полка. В настоящем положении дел на кафрской границе, эти подкрепления принесут несомненную пользу, ибо до сих пор, по причине недостатка сил и невозможности предпринять против неприятеля что-либо решительное, принуждены были ограничиваться обороною. А потому носятся слухи, что губернатор, сир Перегрин Майтланд, не замедлит произвести вторжение в кафрские земли с 2-мя тысячами человек регулярного войска и милициею, под начальством сира Андриаса Штокенштрома. К сожалению, Кафры, узнав об этой экспедиции, отступили в горы, и увели с собою захваченные ими огромные стада крупного и мелкого скота. Утрата этих предметов насущной потребности составляет для колонистов невознаградимую потерю; им нечем кормить себя и семейства, а обрабатывание полей невозможно, по случаю опасения непрестанных [417] набегов диких, которые, по обыкновению, уничтожают все, чего не могут взять.

«После соединения всех английских сил, в землю Кафров вступили две колонны: Соммерсет пошел против племени Крели, на левом берегу Кейсскамы, а Гёре проникнул до горы Аматола; для поддержки их назначался отряд, под командою сира Майтланда, при котором находилась и милиция. В первых числах августа произошли решительные дела: Соммерсет заставил племя Крели отступить, после жаркой схватки, с потерею сорока человек; отбил у неприятеля 5,000 штук рогатого скота и успел привести их благополучно в главную квартиру британской армии; с своей стороны и Гёре имел несколько удачных дел с дикими горы Аматола: Кафры потеряли до 150-ти убитыми и значительное число ранеными. Войска английские и туземная милиция дрались с одушевлением. Наконец сир Майтланд вступил в неприятельскую землю, одерживая повсюду верх над Кафрами; но (9-го августа) в дефиле Гелл-Стоорт, милиция Стесенбоша была со всех сторон окружена дикими и едва не подверглась совершенному истреблению. Прибытие подкреплений спасло храбрых милиционеров, потеря которых была, впрочем, весьма значительна. Кафры потеряли также немало».

Как ни громки описания этих побед, но последствия далеко несоответствовали ожиданиям; [418] к 19-му сентябрю дела колонии были в следующем положении: «Кафры продолжали свои грабительства на различных пунктах владений британских. Предметами хищения диких были преимущественно стада колонистов. Все эти разбои производятся небольшими партиями и потому совершенно безнаказанно. Шайки эти появляются во время самой глубокой мочи и исчезают с добычею, прежде чем заметят их присутствие. Это не война, но конечно и не мир, в котором колонисты чувствуют необходимую нужду, чтобы заняться своими запущенными делами. Вообще дикие тщательно избегают встреч с английскими войсками и правильных сражений. Впрочем, некоторые из их главнейших начальников делали мирные предложения, но они были отвергнуты генерал-губернатором, ясно видевшим, что все эти переговоры о мире имеют целию — выиграть время и усыпить бдительность английских войск. Из всех вождей только один Крели (Пато) искренно желает мира, и переговоры с ним идут успешно. Уверяют, что губернатор ожидает прибытия подкреплений, чтоб нанести окончательный удар и тем окончить эту войну, совершенно разорительную для колонии».

Но этого окончательного решительного удара не последовало: дикие сами начали переговоры; и в доказательство, что к тому побуждали их посторонние причины, а не страх, внушаемый [419] английским оружием, приведем следующий любопытный факт: в декабре 1846 года, при свидании кафрских вождей с уполномоченными от британского правительства, дикие имели дерзость явиться в красных мундирах, верхом на лошадях и с оружием; все это было ими украдено или отнято у Англичан. На предложение о выдаче оружия они отвечали отказом, и не смотря на переговоры, грабежи происходили среди белого дня, а в местечке Филлинтон произведены были Кафрами поджоги, причем сгорели часовни лондонских миссионеров.

Но английское правительство как будто не замечало всех этих злодейств, столь далеких от мирных предложений. Переговоры давали возможность разделить кафрских вождей и здесь политика сделала то, чего долго неудавалось достигнуть оружием.

VIII.

В половине августа набеги диких ослабели. Наступило бездействие, причиною которого были раздоры, возникшие между кафрскими предводителями. Макомо, дядя Сандилли, всегда завидовавший своему племяннику, хотел и теперь выиграть более, чем он, начав первый мирные переговоры. Обвиняя [420] во всем племянника, дядя говорил, что только уважение, питаемое Кафрами к прямому потомку их верховного предводителя, мешает убить Сандилли. Для переговоров Макомо прибыл в сентябре в форт Кокс (Cox), Сандилли же бежал в горы и депутаты от племени Гайка явились говорить о мире от имени своего отсутствующего вождя. Условия губернатора, переданные Кафрам переводчиком Кальдервудом, были следующие:

1) Дикие должны были немедленно положить оружие.

2) Возвратить скот, захваченный у колонистов.

3.) Земли по сю сторону р. Кейсскамы снова поступают под владычество Англичан; Кафры, остающиеся на правом берегу, должны подчиниться всем условиям, предложенным Англичанами.

Макомо был, повидимому, сильно опечален этими строгими условиями; он и депутаты прочих племен уверяли Кальдервуда, что они не понимают, зачем отнимать оружие у побежденного, в особенности, когда оружие это честным образом куплено у английских же купцов; что ж касается до похищенного скота, то большая часть его погибла; а во всем остальном они согласны, ибо война им надоела, и они теперь «под ногою Англичанина»; что английские караваны могут [421] беспрепятственно проходить через их земли; а разбойников, появляющихся в колонии, пусть беспощадно истребляют повсюду, ибо это бродяги, не признающие никакой власти; наконец, если Англичане все еще хотят воевать, то они могут перебить всех Кафров: они будут смирно сидеть около своих хижин.

Таковы были речи диких. Стараясь выказать перед Англичанами совершенный упадок духа и готовность погибнуть без сопротивления под ударами победителей, Кафры знали, что этим они лучше всего обезоружат своих неприятелей; но чтоб показать, до какой степени действия не походили на слова, считаем достаточным упомянуть, что когда тот же самый Кальдервуд приблизился к Бьюфорту, где было назначено окончательное совещание, то дротик, пущенный убийцею из ближайшего кустарника, пролетел в не скольких дюймах от лица английского уполномоченного; в то же время из перелеска (в 1 1/2 верстах от города) выскочило восемь Кафров, и только быстрота лошади спасла Кальдервуда и его ординарца от верной смерти. Вероятно в числе людей, говоривших ему с сокрушенным сердцем о готовности лечь под ногу Англичанина, находились и убийцы, от которых спасся он быстротою своей лошади.

Другой предводитель Кафров, Сток, положил оружие перед победоносным полковником Соммерсетом; заметим, что владения Стока, лежавшие на [422] плоскости, были более доступны, чем те горные и лесистые убежища, в которых укрывались другие вожди. Сток желал мира во что бы то ни стало: он хотел явиться в английский лагерь, броситься при всех к ногам губернатора, объявить себя его фингу (рабом), отказаться от прав на свои владения, оставить леса, где лежат кости отцов его, и за все это просит уголка, где бы он мог «присесть» (жить спокойно).

Соммерсет не был тронут этою покорностию. Леса, где лежат кости отцов твоих, — ответила, он Стоку, — заняты нами: они не твои; а права на владение ты утратил своим вероломством; обещаю тебе покровительство, но тебя не оставят на страже праха твоих предков».

Стоку было назначено место для жительства; за это он обязывался послать своих людей в Кафрию, за украденными у колонистов лошадьми и скотом, и оставался заложником, отвечая головою за нападение на английские караваны.

По окончании переговоров, у Стока потребовали оружие. Тщетно отговаривался он тем, что его соотчичи не захотят, чтобы их считали женщинами и не исполнят его приказаний: ему дали время на размышление и Сток решился исполнить это требование, утешая себя тем, что рано или поздно, а другие кафрские начальники принуждены будут сделать то же самое. Тридцать три солдатских ружья и тридцать шесть дротиков — таковы [423] были трофеи победоносного вождя. Сток плакал, отдавая свое оружие; Соммерсет, по особому чувству деликатности, позволил побежденному предводителю диких оставить у себя свое собственное ружье.

Сандилли продолжал сопротивляться до декабря. Экспедиция, предпринятая в горные владения вождя Гаиков, заставила его просить мира; переговорщицею явилась мать Сандилли — старая и дородная Суту; но губернатор, к крайнему ее удивлению, отказался принять королеву диких, как она себя называла. Сандилли, подобно Стоку, согласился выдать свое оружие; около полусотни мушкетов и карабинов, захваченных в отбитом у Англичан, 17-го апреля, транспорте у Борнс-Гилля, действительно были сданы Англичанам; сверх того возвращено им 50 из числа украденных быков и выдано два пленника, которых настоятельно требовал полковник Гёре; один из них был осужден за воровство, другой за убийство.

Умгалла, несмотря на то, что Соммерсет не признавал его предводителем, а простым Кафром, которого будут преследовать, пока, он не даст обещания жить смирно, — Умгалла явился 8-го декабря в лагерь полковника, и совершенно спокойно сказал ему: «война тянулась долго; мои Кафры много от нее пострадали. В деле при Гванга я лишился моих лучших воинов и мне остается выбирать одно из двух: либо покориться генерал-губернатору, либо уйти в Крели, за Кейсскаму. [424] Я более верю чести Умлунги (европейца), чем своих собратий».

Окончив эту красноречивую выходку, столь приятную для самолюбия Англичан, Умгалла удалился и на прощанье нашел возможность увести у своих будущих покровителей пару быков.

Пато продолжал скрываться у Крели; последние торговались с Англичанами, которые придавали большую важность выдаче вора, в сущности мелкого, но отважного.

Наступил 1847 год. Английские газеты торжественно возвестили об окончании войны с Кафрами; но изъявленная вождями диких мнимая покорность еще не давала прочного мира; надобно было проникнуть в глубь горной независимой Кафрии и принудить к покорности племена, жившие по соседству р. Умзимкулу; необходимо было также захватить вождей, имевших столь большое влияние на подвластные племена. Это совершилось в течение 1847 года. Здесь роли воюющих переменились: Англичане повсюду наступают; упавшие же духом Кафры ограничиваются обороною.

Несмотря на мнимую покорность диких, набеги, разбои и убийства не прекращались; необходимы были меры решительные и 29-го января 1847 года одновременно направились три экспедиционные отряда: один проникнул по берегу мора до р. Умзимкуло и разбил наголову двух, дотоле неизвестных кафрских вождей: Фодо и Нумдабулу; другой [425] отряд вступил во владения Пато, а третий проникнул во владения Сандилли, снова поднявшего оружие против Англичан. Почти девять месяцев тянулась эта борьба, однообразная по способу действий и утомительная по подробностям: медленно, шаг за шагом, подвигались вперед Англичане; Сандилли, лишенный поддержки других племен, едва имел возможность отражать наносимые ему удары. 7-го августа губернатор издал прокламацию, в которой объявлял вероломного вождя Кафров изменником; наконец 25-го октября 1847 года Сандилли был настигнут в последнем убежище, взят в плен и заключен в Грагамстоунскую тюрьму. Читатель припомнит рассказ наш о пребывании предводителя диких в этой тюрьме, ходатайство его матери, остроумные ответы дикаря, и одновременное с заключением Сандилли посольство Амакси, просившей у полковника Кампбелля позволения возвратиться домой отцу ее, Макомо. Таким образов война, тянувшаяся более полутора года, совершенно разорившая пограничных фермеров, и стоившая английскому правительству 50,000,000 франков, имела результатом мнимую покорность племен, преимущественно тех, которые, живя на равнине, подвергались нападениям Англичан, добровольный плен двух-трех вождей и выдачу восьмидесяти трех ружей и тридцати шести дротиков. Английское правительство, недовольное этим, сменило прежнего [426] губернатора и в декабре 1847 года назначило новым губернатором сподвижника Веллингтона — Сир Гарри Смита, который пользовался большою известностью в Англии.

Судя по речи, произнесенной в Парламенте Герцогом Веллингтоном в защиту Сира Гарри Смита, кажется, что последний получил от маститого полководца инструкцию для покорения Кафрии; основною ее мыслию было проведение по всем направлениям военных дорог, по которым регулярные войска могли бы проникать в самые недоступные убежища диких. Проект превосходный; но сколько же нужно было времени, чтобы прорезать этими дорогами горную и пересеченную широкими реками полосу земли слишком в 500 верст длиною и до 150 шириною?... а если прибавить, что дикие не остались бы равнодушными зрителями проведения этих дорог, то снова могла начаться война, и кто бы мог предвидеть ее окончание? Вот, кажется, причины, по которым Сир Гарри Смит не исполнил данной инструкции, а избрал, напротив, способ действий, повидимому сообразовавшийся с современным положением дел в колонии. Видя упадок духа в диких, Сир Гарри Смит решился еще более устрашить их и тем отнять даже мысль о сопротивлении английскому оружию. Кафрским вождям приготовлялись сцены унижения, от которых содрогнулся бы европеец; но что значило временное унижение для дикаря, [427] познакомившегося с европейскими обычаями и утратившего часть своей детской гордости; дикаря, который воровство считает подвигом, вероломство — делом похвальным, а обман и насилие едва не ставит в числе добродетелей. Здесь опять европейский взгляд на африканские события побудил даровитого Сира Гарри Смита к таким поступкам, которые скорее раздражили, чем покорили Кафров.

Новый генерал-губернатор прибыл в колонии именно в то время, когда Соммерсет, Гёре и Беркелей успели усмирить Кафров; им принадлежали усилия, неудачи и тягости войны; на долю Сира Гарри Смита выпало торжество победы, и он решился ознаменовать свое вступление неслыханным унижением бывших кафрских предводителей.

По прибытии в Каптоун, Сир Гарри отправился морем в Порт Елизабет (в 700 верстах от Каптоуна, в 400 верстах от границы); здесь находились пленные кафрские вожди. Вот как рассказывает мистрис Уардс о свидании их с губернатором..

«Среди толпы зрителей, спешивших на встречу прибывшему губернатору, его превосходительство узнал вождя Кафров — Макомо. Взглянув на него, Сир Гарри схватился за эфес шпаги, вынул ее до половины из ножен и снова вложил, с видом величайшего гнева и презрения. Макомо отступил на несколько шагов, — толпа [428] расхохоталась. Потом его превосходительство в самых жестких выражениях начал упрекать Макомо за его измену и смеяться над безумием дикаря, осмелившегося бороться с Англичанами. Обременяя его упреками, губернатор приказал Макомо лечь на землю, что тот исполнил с видом величайшего отвращения. Тогда Сир Гарри, поставив ногу на шею побежденного, сказал: пусть это научит вас и всю Кафрию, что я прибыл сюда как начальник и господин ваш и подобным же образом поступлю с каждым, кто только осмелится сопротивляться Английской королеве».

С Сандилли губернатор обошелся точно так же, принудив прежде всего молодого дикаря отказаться от «его заблуждений». «Сир Гарри спросил его потом, кто теперь Инкози-ен-Куду (главный начальник) всей Кафрии? Сандилли, после нескольких минут размышления, ответил, как Кафр: «Крели». Услышав это, Сир Гарри страшно рассердился. Нет, неправда! вскричал он; — я, один только я, ваш главный начальник; я прибыл сюда, чтоб наказать вас за ваши злодейства, измены, слепое и упрямое неповиновение. Ты можешь приблизиться и, в знак покорности, поцеловать мою ногу; но покуда совершенно не раскаешься, я не позволю тебе коснуться моей руки». [429]

В тот же день Сир Гарри Смит объявил, что отныне Кейсскама будет границею колонии; звание начальника племени и соединенные с тем преимущества отменяются, и вся страна должна поступить в полную зависимость Великобритании; что же касается до прежних начальников племен, то когда они заслужат доверенность правительства, им вручат жезл начальствования, и тогда вожди эти будут управлять своими бывшими подданными от имени Английской королевы. Жезл начальствования будет воткнут перед палаткою вождя, рядом с мачтою, которая, по древнему обычаю, водружается близ жилища его. Надобно при этом сказать, что длинная жердь с привязанным к ее вершине коровьим хвостом была отличием хижины кафрского предводителя.

В то время как Сир Гарри восстановлял английское могущество во всем его блеске и гордости, полковник Соммерсет доканчивал ряд своих военных подвигов последнею и полною победою: следя неотступно за старым мятежником, Пато, Соммерсет принудил его отдаться Англичанам. Посланный кафрского предводителя говорил от его имени: «Племя л’Сламби рассеяно, Пато скитается изгнанником и не может долее сопротивляться». На вопрос полковника, что же на этот раз будет служит порукою в искренности раскаяния Пато, которое он столько раз изъявлял и потом нарушал свое слово, — [430] посланный ответил: — «Ты видишь во мне рот Пато: я говорю его словами: слова мои, в этот раз, точно истинны. Пато приказал мне сесть на лошадь, сыскать Соммерсета или погибнуть».

Соммерсет требовал безусловной покорности и чтобы сам Пато сдался в плен. Спустя два дня, негодяй прибыл с двенадцатью своими советниками: он был жалок, несмотря на всю свою виновность; отвратительная нечистота, трусость, доходившая до ужаса, внушали скорее омерзение.

«Вот уже три месяца, говорил он — как я скитаюсь со скалы на скалу, и нигде мне нет места... Я уже не человек, а бабуин (род обезьяны) — так долго я жил в обществе обезьян; наконец я спрятался в ущелия, куда не могла проникнуть английская кавалерия... Часто люди мои, умирая от голоду, грызли свои щиты... но ничто не спасло меня... страшное имя Соммерсета вырвало меня из этого убежища».

Пато безусловно согласился на все, что от него требовали; обещал возвратить пять тысяч украденных быков, выдал все оружие и, наконец, в числе прочих, присутствовал при собрании предводителей кафрских племен, происходившем в Кинг-Вильямстоуне 7-го января 1848 года, где Сир Гарри Смит торжественно объявил себя Инкози-он-Кулу (главным вождем) всей Кафрии: «От меня, представителя Английской королевы, зависят [431] теперь ваши земли; мое слово будет вашим законом, а ослушника я смету с лица земли».

В глубокой тишине и молчании, с лицами, выражавшими почтительное удивление, стояли вокруг кафрские вожди. Сир Гарри был доволен; его высокомерие вполне покорило их. Но не прошло трех лет, и те же самые вожди внезапно подняли оружие, и не Сиру Гарри Смиту суждено было окончить эту войну.

Текст воспроизведен по изданию: Война англичан с кафрами // Журнал для чтения воспитанникам военно-учебных заведений, Том 100. № 399. 1853