СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ГЕРМАН ВАГНЕР

ПУТЕШЕСТВИЯ И ОТКРЫТИЯ

ДОКТОРА ЭДУАРДА ФОГЕЛЯ

В ЦЕНТРАЛЬНОЙ АФРИКЕ, ВЕЛИКОЙ ПУСТЫНЕ И ЗЕМЛЯХ СУДАНА.

VI.

КУКА, ГЛАВНЫЙ ГОРОД БОРНУ.

Приезд Фогеля в Куку. — Английский дом. — Термиты. — Ящерица, истребляющая мух. — Дендаль и рынок в Куке. — Одежда жителей. — Предметы продажи на рынке. — Овощи. — Зелень. — Увеселения. — Деньги. — Мясо. — Кушанья. — Рыночные цены. — Промышленная деятельность. — Красильни. — Жилища. — Народные обычаи и празднества. — Свадебное торжество. — История Борну. — Абу Бакр. Али. — Эдрис Катакармаби. — Эдрис Амесами. — Возвышение Феллатов при Отмане. — Султан Ахмет и шейх эль Канеми. — Дунама. — Борьба с багирмийцами. — Шейх Омар. — Магомет Ссалеб Вадайский. — Тираб и Гаджи Бешар. — Абд э-Раман.

Наконец, 13 января 1864 года, Фогель, сопровождаемый отрядом блестящей конницы, въехал, под звуки труб, в окруженную белыми блестящими стенами, Куку, где был очень дружелюбно принят султаном Абд-э-Раманом, назначившим ему помещение в западной части города, или в так называемом английском доме. Что касается до Фогеля лично, то он пользовался прекрасным здоровьем и совершенно оправился от припадка желтухи, которую он было схватил в Ашенуме; за то [234] переводчик его, который был взят им из Мальты, приехал в Куку очень больным и умер уже на другой день.

Небольшое здание, в котором поселился Фогель, было то же самое, в котором прежде жил Барт и Овервег. Место, где он был расположен, означено на приведенном плане Кука (стр. 245) цифрою 7; при чем можно видеть, что оно лежало немного в стороне от главной улицы и потому представляло более тишины, с другой же стороны не до такой степени было от нее удалено, чтобы чрез то могло быть затруднено сообщение со двором. Здание это было выстроено из глины и состояло из нескольких четырехугольных, одноэтажных строений и небольших дворов. Фогель выбрал для себя ту же самую комнату, в которой помещался д-р Барт; комната эта была самою отдаленною, но вместе с тем, и самою удобною и прохладною, потому что подле нее находилось могучее, дереновое дерево, осенявшее не только небольшой дворик перед домом, но и террасу крыши. Под тенью этого дерева находилась еще большая урна для воды, в которой вода охлаждалась преимущественно ночью. К маленькому дворику примыкала комната побольше, с двумя урнами воды, служившая общею столовою, а за нею опять находился маленький дворик с курятником. В западной части этого двора находилась галерея для входа, в одном из углов которой била сложена из глины скамья, вышиною в три фута, а к южной стороне примыкал третий небольшой двор, с красивым, смолистым фиговым деревом.

Подле комнаты Фогеля, с южной стороны, находился более обширный двор, с разными устройствами для кухни, а в противоположном конце было расположено несколько комнат, которые прежде были обитаемы д-ром Овервегом, и которые Фогель назначил для помещения обоим своим спутникам, капралам Черчу и Макгиру. Одна из них была превращена в спальню, а другая в кладовую.

С юго-западной стороны к той группе небольших глиняных комнат и двориков примыкало здание, которое некогда принадлежало одному из туземцев, а потом было уступлено для [235] пользования английскому посольству. Вследствие того разделявшая оба двора стена была сломана и образовавшееся, через это, пустое пространство било употреблено для приюта лошадям и коровам, а находящаяся посредине этого пространства, довольно обширная, круглая хижина, в случае надобности, служила для помещения людей. Эта хижина, в отличие от прочих покоев, была круглая и на ее стенах, из глины, возвышалась конусообразная соломенная крыша. Внутри хижины были устроены две возвышенные скамьи из глины, из которых одна сверху ровная, а другая с значительными углублениями, служившими туземцам для сохранения драгоценных предметов. Также были устроены и прочие две хижины на этом дворе, из которых одна служила жилищем для главного служителя Фогеля - Вади, отпущенного на волю раба, Этот человек прислуживал прежде д-ру Барту и, будучи ранен, во время нахождения своего на службе экспедиции, получил небольшую пенсию. Каждая из этих хижин тоже была осенена дереновым деревом.

Когда рыли колодезь на большом дворе, то Овервег нашел там слой известняка, которым он выбелил всю внутренность покоев, получивших, через то, довольно веселый вид. К сожалению впрочем, кроме этого, не было ничего, что могло бы придать приятности тамошней жизни. Кука и места, соседние с озером Цадом, имеют перед прочими городами Судана то незавидное преимущество, что изобилуют бесчисленным количеством блох. О полах в комнатах, конечно, не могло быть и речи и пыль была переполнена этими мучителями. Лучшим средством против этого считается частое обмазывании стен и земляного пола свежим коровьим калом. Кроме того в английском дворе была бездна клопов, которые, впрочем, может быть были туда занесены самими же европейцами вместе с книгами и вещами. Впрочем эти отвратительные насекомые не редкость в Борну, и негры считают их запах даже ароматическим. Одно из величайших мучений, составляют термиты, или белые муравьи, из которых одна порода достигает 3/4 дюйма длины и постоянно заводит гнезда в домах. [236]

Масса таковых термитов, состоящая из нескольких тысяч, положив в земле основание своего здания, увеличивает его по мере того, как возрастает число его обитателей. Отсюда идут, по всем направлениям, подземные ходы с множеством маленьких, трубчатых разветвлений, в которых эти боящиеся света, насекомые продолжают трудиться безостановочно и замечаются не прежде, как уже по окончании их разрушительной работы. Они трудятся преимущественно по ночам, склеивая, при помощи своей слюны, песчинки, деревянные стружки и т. п. и образуя таким образом туннель, в котором они, в течение одного часа, часто подвигаются вперед на несколько дюймов. Удивительна способность этих животных отыскивать те предметы, которые они предпочитают в пищу и выбирать самые удобные точки для нападения на них. Так, например, возле какого-нибудь сундука, они проникают в земле именно с той стороны, которою он лежит на земле, и проедая дерево, уничтожают содержащиеся в сундуке вещи, если только последние могут быть ими употреблены в пищу, прежде чем хозяин успеет догадаться об угрожающей ему потере. В особенности трудно сохранить от них сахар, так как они умеют подбираться даже к предметам, находящимся в висящем положении. Фогель жалуется очень горько, в своих письмах, на этих мучителей: “Они съедают", писал он, “все бумажные и полотняные предметы, которые не хорошо спрятаны или заперты. К сожалению они добрались до сохранившейся у меня пачки растений, собранных во время путешествия и уничтожили не только бумагу, но и все цветы, за исключением 13 видов." Д-р Барт тоже жалуется на этих ненасытных обжор, съевших у него однажды, во время сна, циновку из-под головы и кусок бурнуса. Один араб рассказывал Денэму, что он однажды уснул на термитовой куче, и термиты съели все его платье.

Если кто повредит какой-нибудь ход термитов, то разрушителю тоже грозят неприятности. Дело в том, что по всему зданию их расставлены какие-то индивидуумы, особенного вида, которым принадлежит защита всего труда и которые потому [237] называются солдатами. Такие же слепые, как и прочие работники, они отличаются тем, что имеют на толстой голове пару крепких клещей, посредством которых могут наносить болезненные раны. То, за что они однажды схватились, они держат, так крепко, что их можно скорее разорвать на куски, нежели заставить выпустить обыкновенно вон эти предметы. При начале дождевого времени, эти, до тех пор безглазые животные, превращаются и летучих, снабженных глазами, насекомых, которые поднимаются роями из своих зданий и несколько времени наполняют весь воздух в виде густых белых облаков. Их бывает так много, что они целыми кучами падают на людей и в пищу. Впрочем негры и из этого зла стараются извлечь хорошую сторону, собирая этих насекомых кучами, убивая их и приготовляя из них кушанье, которое, будучи приправлено вареным рисом, получает, вместе с ним, один и тот же вкус.

В черных муравьях тоже нет недостатка в Куке; укушение их также чувствительно, как и скорпиона, так, что укушенный невольно вскрикивает. Черные муравьи водятся здесь во множестве, питаясь мухами, которые целыми роями населяют дома в Куке. Уменьшению этих невыносимых, жужжащих и сосущих гостей отчасти способствуют две породы ящериц, которые тоже населяют все дома и, вследствие их способа питания, пользуются общим расположением. С невообразимою скоростью бегают эти ящерицы по стенам и очень искусно схватывают насекомых. Случается, однако же, что они забывают [238] придерживаться к стенам и падают вниз; так в одном из писем, отправленных им из этакой хижины, Фогель пишет: “В то время, как я это пишу, ко мне упали, с потолка, на голову две ящерицы." Одна из них была им срисована, которая и прилагается здесь в уменьшенном виде, приблизительно, на половину. Описание, которое он при том приложил, передается нами здесь с буквальною верностью, потому что М-р Грей, директор зоологического отделения, в британском музеуме, рассматривавший рисунок и описание, выразился об этом предмете так: срисованное животное принадлежит, бесспорно, к породе Agama, но несогласно вполне ни с одним из описанных и срисованных видов, почему оно, во всяком случае, должно быть новое. Точное означение цветов, к сожалению, не представляет ожидаемых выгод, так как оно составлено по живому индивидууму; зоолог же имеет возможность сравнивать между собою только высушенные, или сохранившиеся в спирту, экземпляры, у которых цвета уже изменились.

ЯЩЕРИЦА, ИСТРЕБЛЯЮЩАЯ МУХ.

Длина 11" 6'" (встречаются экземпляры до 18" длины); ширина 1" 4"'; толщина туловища 9"; отверстие пасти 10"'; ухо 2 1/3"', глаз 3'"'; самые большие чешуйки на хвосте 2",

Цвет: голова красно-желтая; шея красно-желтая с белыми продольными полосками; туловище и ноги темно-серые; хвост то беловатый, то красно-желтый, наконец, темно-серый; чешуйки побольше беловатые; брюшко светло-серое; все туловище покрыто чешуйками, только брюшко гладкое. Язык неподвижен; ящерица ловит мух, разевая пасть и бегая за ними по отвесным стенам с невероятною быстротою. Вполне безопасна, но может кусаться довольно больно, потому что челюсти у нее вооружены небольшими зубами. Хвост очень легко отваливается.

а. Одна из самых больших чешуек хвоста; b. эта же чешуйка в увеличенном виде. Твердая роговая чешуя [239] покрывает другую из мягкой кожи так, что чешуйки отстоят одна от другой на 1/5".

_______________________________

Животное это водится в Куке в бесчисленном количестве. Самка совершенно серая, с несколькими беловатыми пятнами на голове расходящимися, от конца носа, рядами.

Устроившись в своем помещении, по возможности, удобнее, Фогель немедленно же принялся приводить в порядок свои коллекции и производить астрономические наблюдения. К сожалению, он и в Куке не узнал ничего о д-ре Барте, кроме уже того, что слышал о нем прежде. Рассказывали, что он выехал в Сокото и Тимбукту, и что оттуда в Куку не возвратится. Отправить к нему гонца не было никакой возможности, так, что Фогель вынужден был ограничиться помощью двух саперов. Полный радостного рвения, он только поджидал удобного случая, который бы доставил ему возможность совершить что-нибудь для разрешения великой задачи, предпринятой им; а до тех пор предпринимал маленькие поездки частью в самом городе, частью же по берегам Цада, из которых на последнюю он употребил 5-14 дней.

_______________________________

Город Кука состоит из двух особенных городов почти равной величины, разделенных один от другого пустым пространством около четверти часа пути. Английский дом был расположен в старинном западном городе с узкими кривыми улицами, состоящем из немногих значительных строений. Главную улицу города составляет, так называемый, Дендаль, на восточном конце которого находится жилище шейха, а возле него довольно некрасивая мечеть, с совершенно отдельно стоящим минаретом. Жилище шейха, осеняемое чудесным фиговым деревом, выстроено из глины, по недостатку прочего материала. К северу от города (на плане фиг. 8 и 16) находятся многочисленные ямы, из которых берется [240] глина для постройки зданий. Ежедневно, в позднее, послеобеденное время, когда жара немного уложится, открывается с внутренней стороны ворот небольшой рынок, на котором, впрочем, мало собирается народа, и немного доставляется товаров, те же, которые туда доставляются, привозятся в малом количестве и продаются по слишком высоким ценам. Главный торг бывает по понедельникам, в самую сильную жару от 11-3 часов, на пустом месте перед западными воротами (на плане, фиг. 1). Нет нигде ни клочка тени, место вовсе не распределено на отделения для различных продавцов, и при всем том народу собирается от 15-20000. Всякий располагается с своим товаром там, где ему нравится. Не смотря на то, шуму большого не бывает, потому что обитатели Борну вообще тихого нрава. Они самим телосложением уже отличаются от негров прочих стран Судана, так как они вообще плотнее, неуклюжее и шире в костях. То же относится и к “прекрасному полу".

“Здешние женщины," говорит Фогель, “все черные. Волосы свои, очень жирно намазанные маслом, они заплетают в бесчисленные маленькие косы, соединяемые посереди головы в гребень, который удивительно как походит на драгунскую каску. А иногда они носят вокруг всей головы небольшие косички, походящие своею формою и величиною, а вследствие несметного количества употребленного жира, и своею плотностью, на те стружки, которые, при содействии бурава, получаются из полосы железа. Зубы свои они красят, спереди красною краскою, а с боков черною, так что, когда рот у них раскрыт, то представляется какая-то шахматная доска. Кроме того они еще мажут себе лицо и руки индиго, что им придает, в высшей степени, забавный голубой цвет, так что всякое выражение нежности, даже легкое пожатие руки становится для европейца невозможным".

Самый высший сорт этих голубых румян добывается очень оригинальным образом. Для этого разрезывают старую голубую тобу (сорочку) на кусочки и красят ее во второй раз; после [241] того роют в земле яму, кладут туда бумажные полоски, прибавляя немного овечьего кала и все это сильно поливают; затем яма закрывается и отваливается только дней через 7 или 8. Полоски эти становятся тогда такими дряблыми, что едва только держатся. Их сушат, а для употребления в румяны, каждый раз распускают в раковине и наводят пером.

У большей части негритянских племен, кроме сего, существует очень мучительный способ татуирования, по рисунку которого тотчас же узнается родина каждого из них. В особенности отвратителен способ татуировки борнуанцев, состоящий в следующем: на каждой стороне лица, от сгиба губ, к углам нижних челюстей и скул, проводится по десяти линий или нарезов, один рубец проходит через лоб, на руках находятся по шести, на ногах тоже по шести, на груди четыре и на каждом боку подле пахов по девяти рубцов. Эта мучительная операция совершается в раннем детстве, при чем несчастные жертвы этого отвратительного обыкновения, вынуждены бывают переносить ужасные страдания, не будучи в состоянии защищаться от бесчисленных мух.

Борнуанские женщины, по большей части, приземисты, с толстыми головами, широкими носами и раздувающимися ноздрями. Лица у них еще более обезображены, висящею в левой ноздре, коралловою жемчужиною. Не смотря на то, они очень любят нравиться и для европейца бывает в высшей степени смешно, и вместе с тем отвратительно, смотреть, когда эти неприятные особы франтят по улицам, волоча за собою платья, и [242] кокетливо размахивая руками, которыми обыкновенно придерживают кончики пестрых коленкоровых кусков, перекинутых через плечи. Самую лучшую часть их костюма составляет серебряное украшение, которое богатыми носится на затылке и которое очень идет к женщинам высокого роста.

На рынке, в Куке, собираются представители всех различных племен, населяющих восточный Борну, представляя таким образом очень оригинальную пеструю толпу, достойную интереса. Там встречаются стройные и ловкие Канембуанцы, продающие масло и сушеную рыбу, жители Макари, расстилающие свои тобы, Буддумцы, с островов озера Цада, предлагающие мясо гиппопотамов или бичи из шкуры этих животных. Другие опять предлагают ножны для кинжалов из крокодиловой кожи. Шуа-арабы, поселившиеся в Борну испокон века, являются с тяжело навьюченными быками, между тем, как Кроиамцы, вероятно прежние обитатели Канема, доставляют свой товар на верблюдах.

По средине рынка, мелочные торговцы выкладывают свой разнообразный хлам, как-то: различного рода одежду, сорочки из всех возможных стран света, жемчуг различного цвета и вида, кожаные изделия, мешочки из крашеной кожи различной величины и формы, из коих самые прочные и изящные делаются из коровьей кожи. Ближе к городским воротам держатся продавцы строевых материалов, где туземцы покупают все, что им, кроме глины, бывает только нужно для постройки домов, и, между прочим, циновки, трех различных родов толщины, из которых самый плотный, твердостью своею, не уступает стене. Средний сорт плетется из тростника, а более тонкие сорта, приготовляемые из листьев думпальмы, служат подстилками для спанья. Палки и шесты расположены в таком виде, как они употребляются в дело для постройки соломенных крыш; подле них же лежат приготовляемый из тростника карниз и разное дерево, идущее на верхушки.

В других местах рынка расставлены и расположены те предметы, которые служат, для удовлетворения ежедневных [243] потребностей: так здесь лежат, длинными рядами, кожаные кули с хлебом. Кули эти бывают так велики, что одного достаточно для целого груза, взваливаемого на быка, или же они связываются попарно, так что на быка, или верблюда, взваливается два таковых куля. Подле животных, на которых привезены товары, стоят другие, которые назначены на убой или в продажу. Верблюды бывают там сотнями, точно также как и лошади. Всякая продажа совершается при посредстве маклеров, которые получают свои проценты, по соглашению от покупщика или от продавца.

Лавок и навесов устроено очень немного. Между ними, в особенности, отличаются лавки торговцев невольниками. Несчастные, исторгнутые из недр их семейств и родины, и в качестве товара переходящие из рук в руки, суть по большей части дети от 9-12 лет, которые были захвачены в соседних землях. «Их часто отдают», пишет Фогель, «тибуанским и арабским купцам, в обмен на те немногие предметы потребностей, в которых борнуанцы нуждаются, сверх того, что им доставляет собственная страна. Сюда, преимущественно, принадлежат: коленкор, бурнусы, соль и небольшое количество сахара. При подобных сделках, мальчика, лет десяти, ценят в десять, а девочку, этих лет, в семь талеров.

Особенный недостаток ощущал там Фогель в плодах и овощах. “Из последних", говорит он, “там встречаются только томатумы и лук, а из первых, кроме арбузов, нет решительно ничего съедомого, потому что те ягоды, которые употребляют здесь в пищу туземцы, у нас не стали бы давать в корм даже скоту."

Денэм рассказывает, что, в бытность его в Куке (в 1824), единственными плодовыми деревьями там были три кислые лимонные и столько же фиговых деревьев, которые росли в садах у шейха. Лук введен сюда арабами и ими только и употребляется в пищу, туземцы же пренебрегают им не смотря на то, что употребление этой пищи, при тамошнем усыпляющем климате, говорят, довольно полезно. Главные роды хлеба, [244] предлагаемые в продажу на рынке в Куке, суть индейская пшеница, (sorghum, не маис) и негритянское просо (pennisetum typhoideum), из которых последнее возделывается в нескольких видах, зреющих в различные сроки. Борнуанское сорго превосходного качества, а приготовляемая из него мука бела, и вкусна; из нее пекут тонкие ломти, похожие на блины, составляющие, для живущих там европейцев, самую легкую и вкусную пищу. Впрочем, сорго не всегда можно бывает получить, а еще реже рис. На рынок доставляются только немногие, скудные остатки, пощаженные слонами, которые, при беспорядочном состоянии страны, разыгрывают там роль настоящих хозяев, присваивая себе с полей все, что только получше. В бытность Фогеля в Куке, рис был так редок, что султан раздавал его понемногу знатнейшим своим вельможам в виде особенной милости.

Сласти предлагаются покупщикам в очень небольшом количестве. Между прочим продаются земляные орехи, бывающие двух сортов: сладкие и горькие; кроме того, нескольких видов бобы, в особенности наши обыкновенные бобы (vicia faba), продающиеся вареными; гораздо реже встречаются плоды дерна и песьих вишен (Physalis), но чаще кауарские финики и не совсем чисто приготовленное кислое молоко. При преобладающем серьезном направлении Борнуанцев, не удивительно, что у них мало учреждений и обычаев, имеющих назначением увеселение посетителей рынка. Только в виде исключения, встречается какой-нибудь фокусник, пытающий счастие заговариванием змей; но лучше идут дела маллела, который рассчитывая на суеверие народа, продает ему разные изречения, из корана, и другие магические слова. Глухое жужжание, слышащееся в толпе, заглушается резким свистом цирюльника, возвещающего этим свое присутствие и предлагающего свои услуги. Богатые Борнуанцы, в качестве добрых мослеминов, приказывают брить себе голову так, что на ней не остается ни волоска. Средством для платежей, в прежние времена, служил фунт меди — роттель, но теперь он вовсе вышел из употребления и существует только [245] по имени. Его заменяют нарезанные куски хлопчатобумажной материи от 3-4 дюймов ширины и в 3 локтя длины. Четыре таких куска стоят роттель; а 50-100 роттелей, опять, равняются испанскому талеру, встречаемому в Куке довольно часто и предпочитаемому австрийскому талеру, который, впрочем, богаче содержанием серебра. Так как меряние бумажных кусков требует слишком много времени, то при более значительных покупках, употребляются цельные готовые рубашки, ценность которых, смотря по доброте, бывает различна. Самый низший сорт, не годящийся для носки, стоит только 6 роттелей, а самые тонкие сорта доходят в цене до 65 роттелей. В недавнее время, вследствие старания вельмож, в Куке введены [246] раковинные деньги (кунгони, курди, каури); восемь раковин ценностью своею равняются куску бумажной материи. Причиною колебания в отношениях роттеля к австрийскому талеру служат спекуляции вельмож. При таком разнообразном способе платежа, купля и продажа, в Куке, соединены с большими затруднениями. У покупщика, например, для платежа есть талеры, а продавец не желает принять ни талеров, ни раковин, по хочет иметь куски бумажной материи, — так, что покупщик вынужден прежде купить раковин, обменять их на куски материи и потом уже покупать желаемые предметы. Большая часть продуктов, предлагаемых на рынке, стоит беспримерно дешево. По поводу этого Фогель говорит: “Мясо, которым здесь приходится питаться, по случаю совершенного отсутствия растительных предметов, необыкновенно как дешево. За две иголки, стоящие здесь около трех пфеннигов, можно купить добрую курицу, а за талер, целого быка. Мы существуем, по большей части, одними куражи, получая только два раза в неделю баранину, потому что мясо не может держаться здесь долее полутора суток, и две трети барана приходится отдавать даром."

“В прошлую субботу", присовокупляет он, “у нас был огромный плумпуддинг, изюм, для которого, мы привезли с собою из Триполи. Нам бы следовало скушать его в Рождество, но мы тогда находились в ужаснейшей пустыне, которую, по случаю недостатка в воде, спешили пройти усиленными переходами."

Хлеб предмет совершенно неизвестный в Борну и заменяется, отчасти, чем-то в роде клецек, и чем-то в роде пирогов, приготовляемых из рису, масла и меда. Из листьев куки (Adansonia) и гаджилиджа (Balanites) приготовляется кисель и разные соусы, равно и из вонючей сушеной рыбы. Для приправы этого киселя и соусов, употребляются плоды гаджилиджа и думпальмы. Самая низкая цена хлеба бывает спустя два месяца после его уборки, т. е. в ноябре, а самая высокая перед уборкою, когда все запасы истощены. При средней цене проса [247] его можно получить, за один талер, два груза быка. Животные вьючные и те, которые употребляются для верховой езды, дороже бойного скота. Вьючный бык стоит 2 талера, верблюд, из худших, от 4-5, а из лучших от 15-20 талеров. За 6-8 талеров можно приобрести только сильную и хорошую, а за 30 талеров уже красивую лошадь. Лошади борнуанские принадлежат к красивой, статной породе, отличающейся удивительною переносчивостью и привычкою к своему родному корму, который полон колючей травы и потому не нравится животным из других стран.

Прежде главный еженедельный торг производился не на показанном месте, а на другой довольно низменной местности (см. план фиг. 15) перед южными воротами, через которые проходит дорога в Нгорну. Но оттуда он был переведен, потому что во время дождя место это превращалось в болото. Теперь на прежнее место сбрасывают всякие возможные нечистоты, падаль и даже трупы невольников. Кладбище для жителей обеих половин города находится на северной стороне западного города (см. план, фиг. 17). Что касается до самих могил, то они состоят из неглубоких ям, в которые опускаются покойники, окутанные в полотно.

В остальные дни недели, в жар, во время дня, в Куке, бывает очень тихо, так как большая часть жителей, сидя под своими навесами, предаются полуденному отдыху и показываются на свет только в более прохладные часы утра и вечера. Вообще ремесленная жизнь стоит здесь на заднем плане. Так здесь имеется всего только одна красильня, которая притом находится в довольно плохом состоянии.

Для окрашивания тканей в синюю краску, употребляется преимущественно, сродственное известному индиго, растение ядовитая тефрозия (tephrosia toxicaria), полукустарник от 2-3 фут. вышиною, имеющий листья в фут длиною и от 18-20 маленьких листиков, из которых каждый в полтора дюйма длины. Цветочки его красно-кровавого цвета с беловатыми переходами и, подобно тому, как у индиго, мотыльковой формы, т. е. [248] так же как у бобов и у журавлиного гороха. Подобная красильня состоит, обыкновенно, из платформы в три фута вышины, сложенной из глины, и имеющей до четырнадцати углублений или горшков. В этих горшках приготовляется состав из листьев тефрозии, в который кладутся ткани, назначенные для крашения. Смотря по тому, какую степень краски следует придать им, их оставляют там от 1-7 дней; затем их просушивают, выколачивают и гладят на деревянных скалках.

В позднее послеобеденное время, на главной улице, прямо идущей с запада на восток, развивается оживленная деятельность. Повсюду движутся пешеходы и всадники в самых разнообразных одеждах, но значительнее всего бывает прилив народа к жилищу султана, которому, в это время, подносят подарки и разные изъявления покорности, или же представляют жалобы об оказании правосудия. Он живет преимущественно в восточной половине города (на плане фиг. 12). Пространство между обоими городами, по ту и по другую сторону широкой дороги, застроено значительным числом хуторов и мыз, отличающихся величайшим разнообразием. Те из них, которые получше, обнесены гладкими глиняными оградами и состоят из нескольких, сообщающихся между собою, дворов. В одном из таких дворов содержатся лошади и рогатый скот, в другом стоит хижина самого владельца, в которой, на конусообразной, [249] соломенной крыше, помещается страусовое яйцо, как символ плодородия и благополучия семьи. Для каждой жены имеется особая хижина. Прилагаемый при сем рисунок поясняет нам устройство жилища борнуанцев, заключающий в себе три хижины, которые все обнесены одною оградою.

№ 1 — самая большая хижина, составляющая прихожую или приемную; в нее входят через дверь в 3 1/2 фута вышины и 16 дюймов ширины, имеющую форму яйца; хижина эта служит для ежедневных занятий мужа и в ней же находится сплетенная из крепких ветвей и покрытая глиною, лежанка, служащая для отдохновения днем и ночью. № 2 и 3 жилища жен, из коих в каждой находится по две лежанки подобно описанной. В обеих из них, № 2 обозначает постель мужа, постели же жен отличаются более отчетливою и чистою работою. В хижине, по правую сторону, стоят на возвышенной глиняной скамье четыре горшка различной величины. Двери этих женских покоев бывают необыкновенно малы, так что иногда не выше двух футов и не шире 10 дюймов. Окон, конечно, не существует и свет падает через отверстую дверь. Что касается до домашней утвари, то она, и в более богатых жилищах, отличается необыкновенною простотою. Еще имеется обыкновенно, только на дворе, большая урна для воды (4) и другая, побольше, для хлеба (5). Воду черпают из большой урны при помощи кусков тыквы, попадающейся, в диком состоянии, близь озера Цада и реки Комадугу. Место, служащее для варки, находится в одном углу хижины № 1 и внутри ограды (7). № 6 — задняя калитка, в которую входят приятельницы жен. У знатных особ есть лампы, сделанные из жести и наполняемые коровьим салом. Мыло составляет большую редкость и потому, в отношении чистоты, жители Борну оставляют многого желать, не смотря на то, что в качестве магометан, они обязаны совершать несколько омовений ежедневно. Дома бедных жителей обнесены заборами из тростника, которые, смотря по времени их [250] существования, бывают светло-желтого цвета или же темного, доходящего до черного и, различным степеням своего упадка, придают сей картине живописный, пестрый вид. То же относится и до маленьких хижин из тростниковых циновок. По обеим сторонам города, к северу и к югу, разбросано тоже значительное число, выстроенных в таком же роде, селений, своим присутствием оживляющих однообразную местность.

К сожалению, кроме своих оригинальных народных нравов, Кука не представляет для европейца, утомленного продолжительным переездом в пустыне, ничего освежающего. По поводу этого Фогель пишет: «Кука это грустное местопребывание и грязное до невозможности, а воздух постоянно наполнен глинистою пылью так, что ночью почти невозможно различить звезд; вода кишит, всех возможных родов, червями и насекомыми; зной почти невыносимый, а окрестности — необозримая, лишенная деревьев, равнина, которой немного зелени придает очень отвратительное, неизящное ядовитое растение ашур (asclepias gigantea)».

Более любопытного, чем для любителя природы, представляет главный город Борну для наблюдателя народных нравов и для историка. Магометанские обычаи, во многих отношениях, смешались с прежними языческими и теперь, при торжествах, иногда встречаются очень забавные сцены.

Главный праздник составляет Абд-эль-Фотр, которым ежегодно оканчивается великий пост. Все надевают свои лучшие платья и двор устраивает процессию в какую-нибудь часовню за городом. В этом шествии тогда принимают участие [251] все постоянное войско и все жители. В больших хозяйствах в Куке слуги в этот день получают новые тобы.

Очень оригинальным образом забавляются женщины в праздник рождения Магомета. Собравшись где-нибудь на пустом пространстве, они составляют замкнутый фуг, внутрь которого входят несколько танцовщиц и певиц. Соображаясь с тактом барабанов, сопровождающих песни, они нагибают туловище, склоняя, в то же время голову то направо, то налево и принимают разные, театральные позы, придерживая руками кончики платка, накинутого на плечи. Затем, две из них подступают друг к другу, вероятно, в качестве соперниц, и произведя несколько наступательных и отступательных движений, сопровождаемых различными жестами, они внезапно поворачиваются друг к другу спиною и с такою силою ударяются тою частью тела, которой возможно значительное развитие признается здесь мерилом женской красоты, что одна из них, а иногда и обе вместе, падают наземь. Победительницу приветствуют одобрительным криком, и две старухи уводят ее с места борьбы, при чем она закрывает себе лицо руками. Часто, при этом оригинальном способе состязания, ловкость берет верх над силою: слабейшая иногда очень ловко уклоняется от удара более сильной соперницы, так что последняя, через то, падает сама. Толчок бывает так силен, что пояс из кораллов, шириною в 10-12 дюймов, который многие женщины повязывают себе над пахами, лопаются и рассыпавшиеся кораллы покрывают все место, где происходит борьба. Более дикости представляют увеселения, которым предаются мужчины, при подобных празднествах. Нередко, в подобных случаях, они заставляют бороться между собою своих невольников, которые тогда, вместо всякой одежды, повязывают себе около лядвей полотняные пояса и начинают борьбу тем, что кладут друг другу руки на плечи. Ног своих они при этом не употребляют, ни для каких штук, а только наклоняются сами, стараясь всячески сбить противника с толку. Потом, они невзначай схватывают противника поперек, поднимают его и ударяют оземь, при чем [252] подобная борьба редко обходится без покалечения, а иногда, даже и смерти побежденного. Победителя зрители приветствуют одобрительными криками и забрасывают разною одеждою, а господа его дарят ему, обыкновенно, новую тобу.

Свадьбы празднуются в Борну, по большей части, после уборки хлеба, когда последний бывает дешев. Продолжаются они обыкновенно целую неделю и сопровождаются различными пиршествами. В первый день угощаются, обыкновенно, пирогами из риса, масла и меда (накия); во второй, сухою кашею, сильно приправленною перцем (тигра); на третий же день, обыкновенным кушаньем из сорго, разбавленного подливкою из рыбы. На четвертый день у невесты отбираются все украшения, которые она носила до того времени, как знаки своего девического состояния; на пятый день ее усаживают на циновку, с которой она поднимается пять раз и столько же раз опускается на колена. Следующий за тем день свободный: приятельницы невесты моют ей тогда голову, с песнями, а вечером ее уводят в жилище жениха. Пря этом невеста обыкновенно сидит на быке, у которого спина покрыта, голубыми и белыми покрывалами. За нею следуют невольники, с соломенными корзинами, в которые кладется домашняя утварь: глиняные горшки и деревянные чашки. Остальное приданое везут несколько других быков. Подле невесты идут ее подружки и мать. Что касается до жениха, то он, в этот день, должен, в сопровождении многочисленной свиты, совершить торжественное шествие через весь город и потом усесться перед своим домом, на возвышенном седалище; при чем он бывает разодет со всевозможною пышностью, сколько только чего можно накупить или набрать в долг. Участвующая, при этом, публика теснится около него, барабанит, дудит в рога и кричит: “Вечно вам жить! аллах благослови вас! Дожить бы вам до седых волос!" Наконец пир, устроенный в его доме, служит заключением всего праздника. [253]

ИЗ ИСТОРИИ БОРНУ.

Король Абу Бакр Линията, постоянно теснимый, напиравшими на него из Вадая, Булалами, перевел свою резиденцию, в 14 столетии, из Канема, в Кагу, в Борну. С 1400 года для государства наступил несчастливый период времени. Междоусобные войны начали опустошать страну, граждане были подвергаемы различным притеснениям со стороны неприязненных партий; многие из государей погибли насильственною смертью, другие, претерпев поражение, бежали в пустыни, покинутые своими приверженцами. И только по миновании столетних смут на престоле появились, наконец, сильные правители, положившие конец господствовавшим беспорядкам и возвысившие значение государства.

В 1472 г. Али-Гаджидени удалось низложить своего соперника и рассеять его войско. Вслед за этим он тотчас же приступил к искоренению, в самом основании, господствовавшего зла — междоусобных войн. Значительнейшие лица в государстве, до того времени, находились почти в независимом положении и повиновались правителям только в той степени, как это им хотелось самим, при чем, то один, то другой из них, увлекаемые гордостью, часто восставали тайно или открыто. Али сломил их силу и возвратил их в прежнее состояние подчиненности, из которого они старались освободиться. Вместе с тем он нашел и внешнюю точку опоры для государства. Со времени удаления из Канема, королевский двор, подобно беглецам имел пребывание во временном стане, устраиваемом то там, то сям, смотря по действительной надобности, или по капризу. Вместо того, Али основал сильный город Бирни, на берегу Комадугу Ваубе, от теперешней Куки в каких-нибудь трех переездах к северо-западу. Здесь, собрав свое войско и их начальников, он стал наблюдать за их верностью. Обезопасив и усилив себя, таким образом, внутри государства, он обратился к внешним врагам, и войска его [254] победоносно проникли до берегов великой западной реки, до Нигера. Двор и в Бирни изобиловал тогда золотом, добывавшемся в западных горах, между тем, как теперь этот благородный металл едва известен по имени в Борну. Только упорнейших врагов рода Ссаефу, Булалов Канемских, не мог одолеть Али и завещал эту задачу своему сыну и наследнику Эдрису Катакармаби (1504-1526).

Едва успел этот предать земле тело своего отца, едва взвесил он свои силы, как уже устремился с многочисленною пехотою и конницею против Канема, разбил предводителя Булалов Дупаму и имел удовлетворение опять вступить в древний славный город Нжимие, из которого предки его были изгнаны 122 года перед тем. Впрочем, ему не удалось основать там своего постоянного пребывания. Такую же решительную победу одержал Магомет (1526-1545), наследник Эдриса, над поднявшимися было опять Булалами.

Одна из самых блестящих, геройских личностей между правителями Борну — это Эдрис Амсами или Алаома (1571-1603) государь, столько же прославившийся своим мужеством и воинскою доблестью, сколько милосердием и правосудием. До вступления его на родительский престол, государством управляла, некоторое время, его мать. Королева Аиша Кель-ег-рармарам, вероятно родом берберка, сделалась для обитателей Борну идеалом женщин и теперь еще, уже по прошествии 300 лет, признается ими “царицею всех женщин."

Первое, что предпринял Эдрис, было укрепление сношений с прибрежием. Из Триполи, его агенты доставляли ему большие партии лошадей; оттуда же добыл он себе значительное количество мушкетов в такое время, когда даже в Европе огнестрельные оружия едва стали входит в употребление. Усилив себя хорошо-обученною конницею и мушкетерами, он принялся сливать в одно целое различные народы, составлявшие, в разъединенном состоянии, государство Борнуанское и окончательно очищать его от враждебных элементов, с целью усилить его через это внутри. Так, он о большими силами напал на [255] первобытных обитателей Борну, Ссо или Ссей, которые прежде причинили так много зла правителям и которые, будучи в центре страны, все еще умели удерживать свою независимость. Он овладел их сильными укреплениями по берегам Комадугу, часть их войск истребил, а других отдал в неволю. Страх обуял прочие племена этого народа и большая часть из них обратилась в бегство на остров озера Цада, где они может быть смешались с живущими там Буддумцами, а может быть, даже сделались их родоначальниками.

Точно такие пала, при помощи огнестрельных орудий, сильная крепость Амсака, лежащая между Гамергу и Мандарою, и сильное языческое племя Гамергу покорилось. На западе пограничною областью государства сделалась провинция Кано; хищнические Туарики были сильно наказаны и им было нанесено сильное поражение в открытой степи между городами Тадсою и Айром. Особенное внимание Эдрис обратил на сношения своего государства с севером и подчинил себе владения Тибуанцев, при чем даже некоторое время имел там свое местопребывание, пока устраивал тамошние отношения. Он же позаботился о том, чтобы на Комадугу, при Ио, содержались в значительном числе лодки для переправы и чтобы в соседних округах были в готовности табуны верблюдов, дабы можно было в самом скорейшем времени двинуться к северу. Победоносно воевал он также с Мандарцами и с Нгзимами, из коих последние своими хищническими набегами тревожили его владения. Истребив все их крепости, он распространил такой страх между западными народами, что все соседи, даже Катагумцы, покормись ему. Так как поименованные нами выше жители островов Цада, рассчитывая на недоступность своих жилищ, постоянно грабили и опустошали окрестности озера, то Эдрис из Котаку (Котоко) решился наказать их беспрерывными нападениями на лодках и принудил их чрез то бежать в самые отдаленные болота Цада, куда доступ был невозможен даже для самых плоских лодок. Против Канеми, давнишнего гнезда постоянных волнений, победоносный князь предпринимал [256] несколько походов с успехом. Хотя, при его приближении, неприятель поспешно отступал, стараясь нападать на борнуанское войско только тогда, когда замечал с его стороны какие-нибудь оплошности и тем утомлял его, однако же Эдрис все-таки принудил правителя Булалов Абд-Аллу заключить мирный договор. Очень замечательно при этом, в отношении степени образования этих народов, то, что когда еще в Европе, около 1600 г., многие бароны и рыцари, вместо своей подписи, употребляли ручку своего меча, здесь же мирные условия были составлены письменным порядком и обеим сторонам были вручены грамоты одинакового содержания.

Нс смотря на свои многочисленные войны и дальние предприятия, король Эдрис, как рассказывает хроника, “возвысил благосостояние государства и увеличил богатство городов." Он же вероятно ввел, вместо существовавших до того времени, легких зданий из глины и тростнику, мечети из обожженного кирпичу. Он и теперь еще сохранился в памяти народной, как истинный герой, настоящий муж, с ног до головы, соединявший воинственную энергию с человеколюбием и снисходительностью, ясное понимание с осторожностью, строгость с религиозностью и благочестием.

Эдрис оставил своим наследникам необыкновенно сильное государство, обширное по объему, крепкое внутри и соединявшее в себе все зародыши благодетельного преуспеяния. К сожалению, его позднейшие наследники, как часто встречается в истории других народов, не были вместе с тем наследниками его ума и сердца. Не обращая особенного внимания на благо государства, они только заботились о прославлении и удобствах собственной личности, и вокруг них образовалась придворная свита, положившая основание к неминуемому распадению государства. Недостаток в силе и величии духа и характера позднейшие правители старались заменить величественностью внешнего явления. Голова обвивалась тюрбаном такой величины, что походила на барабан, а туловище, если оно и без того уже не обращалось в кусок жира от бездеятельной жизни и [257] излишней пищи, было окутываемо таким несметным числом одежд, что представлялось настоящим шаром. Нижняя часть лица была закрываема берберским платком, так что от всего величества видными оставались только одни глаза. Во время публичных заседаний, высокая решетка отделяла народ от его подбитого ватою правителя, свита которого и все придворные были разодеты точно какие-нибудь пугала. По обеим сторонам султана, стояли трубачи с длинными деревянными фрумфрумами, и возвещали народу, когда светлейший намеревался говорить. Впрочем, говорить громко считалось несовместным с достоинством, и из клетки слышалось какое-то могильное лепетание. Сорок знатнейших особ составляли ближайших телохранителей, а двенадцать высших сановников, равняющихся маршалам или министрам, держали и своих руках управление государства и высасывали лучшие соки страны для того, чтобы потом расточать их в роскоши и неге. Надменность, подобно заразительной болезни, распространилась даже на привратника, который, окутанный дюжиною шелковых тоб, красовался с громадною позолоченною булавою перед дворцом, точно тамбур-мажор. По мере того, как двор утопал в роскоши и изнеженности, ронял себя в глазах народа своею чрезмерною пышностью, ослабевала и связь, соединявшая подданных с их повелителем и отдельные провинции между собою. Правители жили воспоминаниями о их геройских предках, и, в сознании собственного величия, считали даже ниже своего достоинства браться за меч, когда неприятель угрожал пределам государства. Магические формулы на копьях их телохранителей, а не острое железо, должны были вести борьбу.

Гордое здание, воздвигнутое руками Эдриса продолжало еще существовать в течение двух столетий, так как не было врага, достаточно сильного, чтобы низвергнуть его, но все связи его были расслаблены уже давно, и недоставало только стечения таких обстоятельств, какие случились в начале этого столетия, чтобы раздробить государство на части. Несчастный поход, предпринятый против скалистой Мандары, погубил ядро [258] борнуанского воинства; появившаяся вслед за тем чума опустошила страну и распространила страх, — тогда-то восстали Феллаты, до того времени неизвестный враг.

История народа Фульбского или Феллатского теряется в отдаленном мраке. Места его оседлости находились на южном Сенегале; впрочем есть много оснований предполагать, что он уже давно переселился туда с востока. Телосложения худощавого и довольно слабого, роста среднего, цвета кожи красноватого или светло-коричневого, Феллаты составляют совершенно особенное явление между народами средней Африки и, в умственном отношении, далеко превосходят все племена негритянские. Притом они очень выгодно отличаются от прочих умеренностью в пище и питье, также как и опрятностью в одежде. Существующее у них распределение на касты живо напоминает Египтян и Индейцев: так некоторые известные семейства были столярами, другие ткачами, третьи сапожниками, портными, певцами, самые же низшие нищими. Феллаты распространялись, мало по малу, от запада, селясь в негритянских государствах, первоначально в качестве скромных и покорных пришельцев, но скоро приобрели повсюду, чрез свое умственное превосходство, такое влияние, а в иных местах такое преобладание, что возбудили к себе нерасположение правителей и их уже пытались притеснять. Впрочем каждое из их колен пока преследовало свои особенные цели, и между ними не было никакой общей связи; так что не смотря на свое превосходство, они, до самого начала текущего столетия все еще не были нисколько опасными для обуреваемых раздорами негритянских государств.

Около этого времени старшиною (имамом) феллатов, в селении Дагель, недалеко от нынешней Вурну, был некто Отман. Бауа, владетель Гобора, призвав к себе его и других феллатских начальников из окрестностей, начал укорять их за их притязания, клонящиеся во пред подданных Бауа. Отман пришел в ярость, что Бауа, язычник, решается подвергать взысканию его, правоверного избранника. Религиозное вдохновение присоединилось к материальным выгодам, и Отман сделался [259] пророком своего народа. При помощи увлекательного красноречия, он начал собирать, в качестве реформатора Магометова учения, приверженцев около себя. Увлекаемые священными мечтами, они забыли все мелочные интересы, разделявшие их до того времени, и стали ревновать лишь на пользу предпринятого их пророком дела. Отман научил их воинским песням, полным возвышенности и глубины. Собрав малочисленную толпу своих восторженных приверженцев, он напал на притеснителей, и — был разбит, но вместе с несчастием росло и его мужество. Подобно пламени, распространился по всем негритянским владениям сообщенный им религиозный порыв, и все феллаты восстали! Волшебное слово, соединившее их, было найдено. Войско Отмана стало увеличиваться, подобно потоку во время дождя, и он одолел своих врагов. Он был выбран шейхом, и его брат, хотя старше его летами, первый изъявил ему покорность. Его воинственный сын, султан Белло, оказывал ему содействие, и в течение немногих лет Феллаты подчинили себе все государства к западу от Борну, угрожая и этому государству, жителей которого они ставили, за их древне-магометанские обычаи, на одну ступень с язычниками.

Что касается до самого Борну, то в нем уже давно поселились очень много Феллатов. Когда войско Отмана, в пограничных областях, нанесло урон государству, султан борнуанский Ахмет воспылал гневом против всех Феллатов, поселенных в его владениях; им пришлось отвечать за вины их соплеменников, и они были вынуждены прибегнуть к собственной защите. Собравшись при Гудшебе, они противопоставили отчаянную защиту и отбили войска, посланные против них султаном. Скоро из оборонительного положения они перешли к наступательному, преследуя отступавшие войска, и вновь разбили борнуанское войско близ Бирми. Ужас напал на султана и его жирных челядинцев. Со всевозможною поспешностью собраны были все государственные клейноды и гардероб и в то самое время, как высокостепенный повелитель, со всею пышностью и придворным церемониалом двенадцати высших чинов, [260] торопливо убирался в восточные ворота — Феллаты победоносно проникли в западные ворота и расположились в главном городе государства. Это происходило в 1809 г. Султан Ахмед и его маршалы бежали в Курауа и собрали там совет для обсуждения, что следовало учинить с бунтовщиками за такое их поведение. Но не смотря на свои громадные тюрбаны и дорогие амулеты, они не могли приискать никакого средства для отвращения зла, и борнуанская империя вероятно покончила бы тогда свое существование, если бы тут не вмешался в дело один выселившийся из Фессана муж.

Этот муж был некто Факи Мугамед-эль-Амин-эль-Канеми, достойный соперник Отмана и его воинственного сына Белло. Различные путешествия, которые он совершил в качестве купца, доставили ему обширное знание света; притом он был строго верующий мослемин и очень учен и священных книгах. Кроме своей правдивости, он отличался еще бесстрашною отвагою и твердою волею. Имея частые сношения с Канембуанцами, он тесно сдружился и ними; а окружающие его очень любили и уважали. Он познакомился с дочерью владетеля Нгалы, в то время значительного города близь Цада и получил ее себе в жены. Ему очень хотелось возвратиться на родину в Фессан, но отец жены не дозволил ему этого, и ради нежно-любимой жены, он согласился остаться в Нгале и устроить себе там хижину. В это время, Феллаты, проникнув с запада, стали угрожать этому месту; султан не знал, что делать, и всякий должен был спасаться собственными средствами. Тогда глаза народа устремились на Канеми, и он явился в качестве предводителя. Он тоже, подобно Отману, сумел воспламенить своих приверженцев религиозным воодушевлением, — ему тоже была известна волшебная сила веры, и между народом распространились чудесные рассказы на счет его таинственного могущества: будто от его молитв мечи неприятелей притуплялись, будто стрелы Феллатов были находимы изломанными в колчанах, а тетивы на их луках была перерезываемы ночью. Сначала вокруг Канеми собралась только маленькая толпа: пять всадников и 200 [261] пеших копьеносцев, но все они были люди отважные и испытанной верности. Громким смехом разразились Феллаты, когда в опьянении от своих многочисленных побед, увидели наступающую на них ничтожную толпу, с пятью всадниками против целого войска! Но вскоре они увидели, что дела принимают другой оборот, потому что Канеми разбил все их отдельно появлявшиеся отряды. Не страшась множества, он заменял недостаток в числе храбростью и терпением. Едва удалось ему разбить непобедимых, как уже чары, обуявшие весь народ, расторглись сами собою. Мужчины схватились за луки и копья, и все устремились к Канеми, который был провозглашен шейхом. Вскоре у него появилось под рукою 200 вдохновенных всадников, а 2000 пеших уже приветствовали его, махая копями и звуча щитами. При Нгорну он сошелся с главными неприятельскими силами и, после кровопролитной битвы, одолел их. Сорок сражений выиграл он, в течение десяти месяцев, весь народ борнуанский величал его спасителем отечества, избранником Бога.

Между тем, как восточная часть Борну была очищена от неприятелей, в западной части султан Ахмед все еще был тесним Феллатами. Канеми, после всех своих побед, удалился было в свое семейство в Нгаму, чтобы вкушать плоды мира, но султан прислал просить его стать во главе борнуанского воинства и помочь ему против неприятелей в западной части. Факи последовал приглашению и его вдохновенные ратники опять устремились против Феллатов. Наконец, после кровопролитной битвы, у них был отнят назад и Бирни, но султан не долго наслаждался торжеством видеть свой двор опять в прежней резиденции; он умер уже в 1810 году.

Султаном сделался Дунама, сын Ахмеда. Он отказался от дальнейших сношений с чужеземцем Факи Канеми, который уже исполнил свой долг, и теперь должен был удалиться. Резиденция была освобождена, его военноначальники полны мужества, а неприятель побежден. Собрав войско, Дунама сам стал во главе его, окруженный своими копейщиками с их талисманами [262] в мешочках, и наконец сошелся с Феллатами, которые были сильно ослаблены предыдущими победами Канеми. Дунама разбил их. Придворная партия возликовала, древний победоносный дух Эдриса, казалось, возвратился назад и колеблющийся трон бил утвержден.

Но Феллаты получили новые подкрепления от своих собратий из Катагумы, напали на ликовавшие еще войска Дунамы и, обратив их в бегство, снова, овладели главным городом Бирни, который предали пламени. Как животное, преследуемое охотниками, бросался султан с своею придворною челядью то туда, то сюда, опасаясь каждую минуту нового нападения со стороны неприятеля. Несколько недель палатки его были раскинуты при Мадье, близь Фотоганы, потом опять при Асеги. Вскоре затем, в большом страхе, он бросился далее в Мунгано, пока наконец не выбрал местом своего пребывания Берберуу, близь озера Цада. Там невдалеке от него жил Факи Канеми, спокойно предававшийся своим занятиям. Тут только, когда султану не представлялось другого средства к спасению, когда он и его бароны не могли приискать местечка, где бы им можно было спокойно приклонять свои головы, не смотря на их толстые тюрбаны, тут только положено было прибегнуть, хотя и с великим отвращением, к прежнему спасителю. Возобновлены были переговоры с Канеми, но он с своей стороны воспользовался нуждою султана для своей пользы. Он вовсе не был намерен опять рисковать своею жизнью и имуществом для государя, которого, за слабость, должен был презирать, а за гордость и неблагодарность ненавидеть. Канеми потребовал половину всех доходов с провинций, которые отнимет у неприятеля. Султан скорчил кислую мину на такое требование, но ему ничего другого не оставалось, как согласиться на предложение. Таким образом Канеми опять устремился против Феллатов с своими копейщиками и стрелками, разогнал их во все стороны, очистил страну от неприятеля и утвердил свою резиденцию в Нгорну “благословенном граде" на берегу озера Цада и недалеко от пребывания двора султана. К нему стали стекаться все притесняемые [263] прежде народы, Канембуанцы и Тибуанцы, так что все видели в нем настоящего повелителя страны. Дунама и его благородные сановники кусали себе от злобы губы, делая тюрбаны все толще и толще и надевая, для восстановления политического равновесия, несколько лишних шелковых тоб, — но ничто не помогало. Между прочим они придумали такое средство. “Канеми изменник, Канеми домогается престола", стали они объяснять Дунаме. Последний поверил и сам, но все-таки не знал, что делать. “Потребуй его к себе, выслушай, а потом суди!" продолжали они толковать султану. Это польстило ему как государю, и он послал гонцов к Канеми с торжественным приглашением. Но шейх, так назывался он уже тогда, как второй Гетц фон Берлихинген перед своим императором, усмехнулся такой грубой попытке, для осуществления которой нужны были совершенно другие руки, нежели руки султана и его расслабленных советников. Сев на коня, он, без всякого спутника, отправился к султану. Эта спокойная самоуверенность сбила с толку мудрых советников. Придворные наушники, столь смелые и хлопотливые за глазами Канеми, ругавшие его и обвинявшие во всех возможных преступлениях, пришли в сильное смятение, когда он предстал перед ними с ясным взором, — он, которого народ считал святым, он, который разгромил врагов государства, привыкший одним взглядом управлять рядами своих воинов и возвративший беспомощному, беглому султану его владения. Никто не осмелился тронуться против него, никто не дерзнул предложить насильственные меры. Нетрудно было Канеми отвечать на предложенные вопросы, и он, с торжеством, возвратился в Нгорну, еще более восхваляемый народом. Нравственная победа, одержанная им над коварными придворными султана, возвысила его в глазах страны еще более, нежели какое-нибудь блестящее военное дело. Но Канеми понимал, чего следовало ему ожидать от султана.

Двум господам страна не могла повиноваться долго, почему он держал себя осторожно, положив при случае действовать решительно. Дунама сам приблизил срок решения. Он и его [264] приверженцы чувствовали, что долго такое положение дел не может существовать и что звезда их меркнет по мере того, как усиливается блеск восходящего солнца Канеми. Вследствие сего он возымел хорошо обдуманное намерение перевести свою резиденцию и чрез то лишить шейха выгодного положения. Значительною долею своего превосходства Канеми обязан был караванным сообщениям с родиною его Фессаном и Триполи. Вдруг Дунама решился расположить свою резиденцию в Вуди — городе, лежащем у северо-западного конца озера. Через этот город должны были проходить все приходящие и отходящие караваны и отсюда он мог отрезать шейху сообщение с Канембуанцами и с родиною его, представляющей столько выгод. Кроме того, значительным разделением столь близко лежащих резиденций, он хотел также доставить свом подданным случай разделиться сообразно их образу мыслей, разъединив тех, которые были привержены к старинному блеску государей из рода Ссаефу, от тех, которые придерживались нового выскочки. Таким образом Дунама, в торжественном поезде двинулся из Берберуи, сопровождаемый своими баронами и гаремом. Караван направлялся в Вуди, где прежде располагали свой двор многие из предков Дунамы, радуясь заранее что наконец приискано средство лишить ненавистного соперника всех выгод. Но расчет этот не удался. Шейх сообразил положение вещей точно также ясно, как они сами, и увидел, что его стараются по возможности стеснить, для того чтобы потом освободиться от него, как во времена Ахмеда. Но его спасла энергическая воля и отважная решимость; равно безусловная преданность его воинов. Всадники его преградили султану дорогу и объявили, что дорога к Вуди для него непроходима, и что только веселая, светлая Берберуа единственная пригодная резиденция для светлейшего, и что воздух пустынь, дующий в Вуди, может быть для него вреден. Против всадников шейха амулеты султана не помогли, точно также как против их копей шелковые тобы казались недостаточно толстыми. Двор повернул назад и после краткого путешествия возвратился обратно в Берберуу. “Измена!" [265] воскликнул султан, “Измена и оскорбление султана!" вопили еще громче его наушники. “Смерть злодею, осмелившемуся преградить дорогу повелителю государства! Смерть его наглым холопам!" Но тут снова появились всадники шейха и прекратили красноречивые излияния. “Именем шейха, доселе бывший султаном Дунама берется под стражу, обвиняется в измене и низлагается, как недостойный своего сана. Так повелевает Алла устами своего избранника!" В преемники избран был Магомет, дядя Дунамы и брат умершего султана Ахмеда. Народ ликовал избранию нового государя, как он вообще ликует при театральных представлениях, и предавался веселью.

Новый султан Магомет обманывался только на счет одного. Он воображал, что избран в правители потому, что в его жалах течет кровь Ссаефу. Поэтому первым делом его было выбрать себе новую резиденцию Бирни Джедид, около часа пути от Нгорну и попытаться принять в собственные руки бразды правления. Он не был расположен разыгрывать роль простой куклы, которую шейх, для забавы народа, разодел и посадил на трон, но хотел иметь и власть государя. При таких обстоятельствах шейх низложил его уже через несколько педель, как неспособного, и опять возвел на престол низверженного Дунаму, который, будучи уже научен прежним примером, увидел ясно, кто собственно господин в государстве и удовольствовался одним блеском своих шелковых тоб, позолоченными жезлами своих слуг и звуком далеко раздающихся фрумфрумов.

Таким образок, около 1814 г., шейх эль-Канеми сделался настоящим владыкою Борну, предоставив разодетому султану, из уважения к древним обыкновениям, занимать престол для вида. Для себя же и для своих он основал резиденцию близь Цада там, где дорога проходит в Фессан и в Канем. Там стояло древнее боабабовое дерево, “кука", на туземном наречии, служившее символом прежнего королевского могущества. Толст был ствол, но от старости сделался пуст внутри и изъеден червями, а распростертые ветви были голы и только обвешаны редкими плодами, точно амулетами, защищающими [266] против чуждых чар. Шейх срубил его, построил на этом месте свой дворец и назвал, возникший вокруг него, город «Кука», или «Кукауа».

Хотя Феллаты и были прогнаны шейхом за пределы государства, но за то на востоке появился новый враг, с которым у него возникли еще большие хлопоты. Владетель багирмийцев Отман-Бургоманда, бывший до тех пор данником Борну, восстал против своего государя, отказался признавать шейха и повиноваться ему, и начал производить хищнические набеги на его владения. Не будучи в состоянии в одно и то же время защищать со всех сторон пределы государства, шейх призвал на помощь против багирмийцев владетеля вадайского Абд-аль-Керима Ссабуна. Последний явился, напал на Мазену, главный город багирмийцев, ограбил ее всю и значительное число жителей увел в рабство, но, не желая рвать виноград для других, заключил с Бургомандой договор, в силу которого багирмийцы впредь должны были быть подчинены Вадаю и состоять под его покровительством. После этого Канеми не оставалось ничего другого, как заключить договор с владетелем Фессана и просить у него помощи. Этот явился с значительным войском, соединился с шейхом, и они опустошили все владения багирмийцев вместе с главным городом Мазеною, где шейх несколько времени стоял даже лагерем. Но так как Отман-Бургоманда и его народ окопались в укрепленном лагере по ту сторону быстротечной Шари, то союзники не могли ничего достигнуть, кроме того, что захватили о собою множество пленных и разного имущества. Эти-то пленные, которых владетель Фессана тащил за собою через всю пустыню, оставили по себе те многочисленные остовы, вид которых привел в ужас Денэма и его спутников, во время их проезда в Куку, и которые еще теперь целыми массами валяются вокруг источника. Вскоре затем владетель Багирми вторгнулся с войском в Борну. Произошло несколько кровопролитных сражений, из коих в одном шейх лишился своего нежно-любимого первенца, а в другом погиб султан Дунама со всеми своими телохранителями [267] у ворот города Нгалы. Только когда Денэм велел приготовить для шейха картечи на две имевшиеся у него пушки, а плотник Гильман устроил лафеты для орудий и научил прислугу обращаться с ними, удалось наконец шейху усмирить неутомимых противников. Когда войско багирмийцев яростно ринулось на ряды шейховой армии, последний велел внезапно демаскировать скрытую батарею, и картечь истребила целые ряды тесно сомкнутого неприятеля, между тем как конница, пользуясь смятением, устремилась преследовать бегущих. Это произошло 24 марта 1824 г. Менее счастливо воевал шейх с султаном Беллою, предводителем феллатов. При Баучи, он претерпел такое поражение, что едва спас собственную жизнь. В 1835 г. шейх умер, завещав, чтобы из числа его многих сыновей правителем сделался Омар, в случае же бездетной смерти последнего, преемником должен был сделаться Абд-э-Раман, на место которого, в подобном же случае, следовало поступить Юсуфу.

Султану Дунаме, погибшему в 1818 г., наследовал его сын Ибрагим, имевший, также как и отец, свое пребывание по-прежнему в Новом Бирни.

Сын Канеми Омар старался доставить своей стране мир и спокойствие, и так как притом мать его была родом из Багирми, то он вскоре вошел в хорошие сношения с этим народом. Точно также заключил он мирные условия и на западе с феллатами, с которыми имел неудачное дело. Более всего беспокойств причиняли ему собственные его наместники в отдаленных областях, и в особенности беспокойный и надменный Ибрагим Синдерский, который не только отверг мирные условия, но даже стал требовать от соседних правителей, чтобы они повиновались ему и соединились бы с ним для хищнических набегов в соседние владения. Не подозревая измены, таившейся вблизи него, шейх Омар отправил, в 1846 г. в ту отдаленную область своего брата Абд-э-Рамана со всем борнуанским войском. Но едва войско выступило в доход, как партия старого султанского дома из рода Ссаефу решилась [268] предпринять последнюю попытку к восстановлению их прежнего могущества. Знатнейшие из придворных обратились к Магомету Ссалебу, султану вадайскому, с письменным приглашением заступиться за семейство древних правителей против нового шейха, и Ссалеб, полный воинского жара, тотчас же воспользовался удобным случаем к осуществлению предприятия, обещавшего богатую добычу. В марте 1846 г. он явился с многочисленною армиею перед рекою Куссури, через которую шейх Омар, собравший наскоро небольшой отряд, старался воспрепятствовать ему переправу. Измена помогла в этом случае неприятелю. В отчаянной схватке войско шейха погибло все, кроме только немногих. Верный министр Канеми, Тираб, остался на поле битвы; Али, храбрый брата Омара, попал в плен и обе пушки достались в руки неприятеля. Шейх Омар бежал, но прежде, чем он отдал на жертву свой город Куку и удалился в отдаленные провинции, он велел казнить Ибрагима, который уже был схвачен по его приказанию, при первом известии о приближении Вадайцев.

Проникнув до Нгорну, Магомет Ссалеб провозгласил султаном сына Ибрагима, Али, и предался, в течение сорока дней, опустошению всей окрестной страны. При этом случае была истреблена вся Кука, которую ограбили и сожгли. Но когда войско борнуанцев стало приближаться усиленными маршами и Магомет увидел, что, при слабой партии, находившейся на стороне Али, ему невозможно будет удержаться, то он начал помышлять об отступлении, пока еще Арре и Шари представляли к тому возможность при дождливой погоде. И так, платя за измену изменою, он отправил письма придворных к Омару и приказал ему объявить, что он потому только явился в его землю, что его приглашали султан и его приверженцы; затем он отступил и предоставил молодого князя Али собственной судьбе.

Али, казалось, ощущал в себе присутствие духа своих предков, потому что лично стал во главе своей малочисленной армии и сразился е шейхом Омаром в открытом бою. Первая открытая битва древнего царствующего дома борнуанского с [269] новым была также и последнею, Али пал, а вместе с ним и его приверженцы. Резиденция дома Ссаефу, новый Бирни, была разрушена. Выполнение этого дела было поручено Омаром сыну столь заслуженного Тираба, Гаджи Беширу, который был богатый человек и, сделавшись визирем султана, сделался вместе с теш его всемогущим любимцем. Он, с шейхом Омаром, опять отстроил разоренную Куку, назначивши западную часть для низшего народа, а восточную для знатнейших лиц.

Шейху Омару пришлось еще покончить несколько небольших предприятий, чтобы усмирить возмутившиеся города, после чего во всей стране на некоторое время водворилось глубочайшее спокойствие, которое было нарушено волнениями, возбужденными собственным братом шейха Абд-э-Раманом; эти волнения начались не задолго перед приездом Фогеля в Куку и имели последствием перемену престолонаследия. Дело в том, что шейх Омар был человек склонный к миру, малоэнергичный и предпочитавший в тихом уединении предаваться религиозным созерцаниям. Вследствие такого послабления северная часть Борну и Кaнем были совершенно опустошены разбойничьими ордами Туариков, которые некоторые города окончательно разграбили и разорили, а другие принудили к уплате постыдной дани. Самое большое влияние на шейха имел его визирь Гаджи Бешир, человек, правда, ученый и умный, принимающий живое участие в судьбе Барта, в бытность последнего в Борну, но с другой стороны алчный и, для удовлетворения своих страстей, дозволявший себе различные насилия и несправедливости, а вместе с тем лишенный необходимой энергии, воли и мужества. Злейшим врагом визиря был Абд-э-Раман, человек буйного и неукротимого нрава, предводительствовавший в нескольких походах войском и очень им любимый. Его любимыми занятиями в мирное время было бороться с невольникам и предаваться с ними пошлым забавам; о его характере можно уже судить по тому, что он просил Барта, явившегося к нему с приветствием, дать ему яду, которого он конечно не получил. Ядом этим он намеревался, вероятно, воспользоваться для того, чтобы [270] избавиться от ненавистного визиря, которого пытались умертвить уже несколько раз. Некоторое время казалось, что враждебные отношения между обоими главными сановниками империи прекратились потому, что везирь, у которого в гареме находилось настоящее этнографическое собрание красавиц всех народов, даже черкешенок, женился на дочери Абд-э-Рамана, по вскоре затем взаимная злоба перешла в открытую вражду. Абд-э-Раман покинул с своими вооруженными слугами Куку и в явном разрыве удалился в Гудшебу. Визирь последовал за ним сопровождаемый несколькими вельможами и их войском, требуя, чтобы Абд-э-Раман оставил избранный им город. Этот объявил, что он готов, но в таком случае, если визирь поклянется ему на коране не делать ему никакого зла. Гаджи Бешир отказал ему в клятве и велел своим воинам строго охранять пруд, из которого слуги его противника должны были брать воду. Между обеими сторонами произошла схватка, при чем однако же воины визиря отказались сражаться против своего прежнего предводителя Абд-э-Рамана и передались ему. Визирь совершенно потерял мужество, поспешил назад в Куку, и вместо того, чтобы набирать новое войско против неприятеля, стал укладывать большую часть своих драгоценностей на семь верблюдов, пытаясь спастись бегством в Вадай. Это происходило в ноябре 1853. Между тем Абд-э-Раман поспешил в Куку, где ему было нетрудно уговорить своего брата отказаться от престола. Затем дом Гаджи-Бешира был предан разграблению, при чем в числе богатств, которые тот не успел захватить с собою, было найдено 3000 бурнусов и 40,000 долларов. Разлившиеся воды Шари задержали визиря, а живущие на границе Шуанцы отказались его пропустить, так что ему ничего не оставалось делать, как последовать за посланными Абд-э-Рамана, обещавшего ему свободный пропуск. Но едва оп прибыл в Куку, как уже был схвачен, предан суду и осужден будто за государственную измену. Оставшиеся после него 130 человек детей (80 сыновей и 50 дочерей) оплакивали не столько своего отца, сколько потерю его [271] огромного имущества, которое шейх конфисковал в свою пользу. Когда он был казнен, Абд-э-Раман предоставил брату Омару для жительства дом визиря, а сам вступил в управление государством.